Пушкинские чтения
Александр ОГУШЕВИЧ
Et voila comme on ecrit lhistoire!*
В 3 главе книги Михаила Лотмана «Александр Сергеевич Пушкин» о ссылке Пушкина на юг Российской Империи – «Юг»1, автор немало строк уделяет пребыванию последнего в Кишинёве. И в этих строках, да и в письмах поэта и его окружения, город предстаёт отнюдь не страшным захолустьем и ойкуменой, на подобии той, куда в далёкие времена Рим сослал другого пиита-вольнодумца - Овидия. Край оказался бурлящим, полным жизни, и совсем не таким унылым, оторванным от столицы Российской Империи. Это и отмечает Лотман во первых своих словах о Пушкине в Кишинёве.
"Город был в эти годы сильно перенаселен будучи, в сущности, небольшим поселением, он был забит чиновниками русской администрации, молдавскими помещиками, потянувшимися в новый административный центр, солдатами и офицерами стоящей в нем дивизии М. Орлова, а с начала греческого вос0стания - беженцами из Турции и турецкой Молдавии, семьями волонтеров армии Ипсиланти".
В каком-то смысле Двор промахнулся с выбором места "отсидки" поэту, и, Пушкин не преминул воспользоваться этой оплошностью, живя в ссылке так, как он это понимал, так, как говорила ему его поэтическая натура. И, можно осторожно предположить, что в какой-то момент (возможно и не раз) Поэт обретал в Кишинёве мгновения гармонии и лада с самим собой, мгновения человеческого счастья и поэтического вдохновения (именно в Кишинёве им были написаны
"Кавказский пленник", "Гавриилиада", "Братья-разбойники", большое число стихотворений (среди них "Черная шаль", "Кинжал", "В.Л. Давыдову", "послание Чаадаеву", "Наполеон", "К Овидию", "Песнь о вещем Олеге"), ряд статей, начаты "Бахчисарайский фонтан" и "Евгений Онегин"). Но, только лишь мгновения. Однако, продолжим читку строк литературоведа.
"Кишинев не был спокойным захолустьем - он лежал на перекрестке
важнейших политических и военных конфликтов эпохи. Жизнь в Кишиневе
ставила трудные вопросы и требовала ответов. Во многом она возвращала
Пушкина к проблемам петербургского периода. Но сам поэт (по приезду в
Кишинёв из Крыма. - прим. состав. ) уже был другим."
Лотмановское замечание по поводу преображения поэта по мере следования к месту ссылки весьма интересно. И то верно: всякий из нас, хоть раз путешествуя, на себе испытал некие изменения. Мы начинали замечать в привычных окружающих видах то, что не замечалось прежде, острее и тоньше переживали участие к нам наших близких и друзей, начинали понимать их глубже и сердечнее. Всякие путешествия делают нас другими. Это верное наблюдение Лотман выносит для нас, чтобы мы точнее понимали мотивы последующих поступков Поэта.
"Письма Пушкина дают обильный материал, характеризующий его участие в
литературной жизни. Воспоминания и дневники близких друзей и случайных
знакомых показывают нам его в политических спорах за столом у М.Ф. Орлова
или на танцах в домах кишиневского общества. Однако основная жизнь Пушкина, ее
самые насыщенные и напряженные часы не отражены в этих документах они связаны
с творчеством и протекали за закрытой дверью.
Пушкин поселился в стоящем на отшибе доме Инзова, в комнате на первом
этаже, и остался в ней даже, когда в результате землетрясения дом был
полуразрушен и Инзов его покинул. Пушкину нравилось жить в развалинах.
Вместе с пустырем и виноградниками, окружавшими дом, это гармонировало с
представлением о себе как о беглеце, живущем в пустыне, как он называл
шумный Кишинев. Пушкин писал:
"Я один в пустынной для меня Молдавии" (XIII, 19)
- пустынной она была лишь для него, т. е. в поэтическом преломлении.»
В этом месте стоит отметить, прибыл в Кишинёв Пушкин не столько измотанный дальней дорогой на перекладных, сколько уже разочаровавшимся во многих аспектах бытия. Будучи существом книжным, как и молодое поколение своей поры, на романтическое начало в себе поглядывал с иронией, не по летам был серьёзен в своих думах, и о том пишет В. П. Горчакову: преждевременная старость души, сделалась отличительной чертой молодежи 19-го века (XIII, 52). Далее Лотман пишет:
"Романтический герой всегда в пути, его мир - это дорога. За спиной у него
покинутая родина, ставшая для него тюрьмой. Все связи с родным краем
оборваны в любви он встретил предательство, в дружбе - яд клеветы
В друзьях обман, в любви разуверенье
И яд во всем, чем сердце дорожит... (А. Дельвиг, "Вдохновенье").
Наблюдательность литературоведа не проходит мимо проблемы уединённости в творчестве. Это сегодня, как-то уже не зазорно называть произведениями, то, что создаётся прилюдно, то ли лапой обезьяны, то ли хвостом лошади, то ли грудями юной девы и т. д. и т. п. Этому немало способствуют высокие технологии и Интернет. Однако, постоянный вопрос для такого рода творцов новых художественных сущностей и артефактов, остаётся - качество созданных ими таким способом поделок. В каком-то смысле (а, может, даже и в прямом) текстам авторов пушкинской поры можно доверять на все сто процентов, хотя бы потому, что они не гнались за сиюминутной славой в Интернете. Другими словами, как бы опосредовано и дистантно, Александр Сергеевич, пиит вся самодержавной России 19 в., ведёт диалог на предмет творческого процесса с нашими современниками. По качеству текстов и аргументов, мы видим - Пушкин впереди. Далее Лотман пишет.
"Пушкин в элегии "Погасло дневное светило..." преобразил свою ссылку в
добровольный побег.
Лети, корабль, неси меня к пределам дальним
По грозной прихоти обманчивых морей,
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей,
Страны, где пламенем страстей
Впервые чувства разгорались,
Где музы нежные мне тайно улыбались,
Где рано в бурях отцвела
Моя потерянная младость,
Где легкокрылая мне изменила радость
И сердце хладное страданью предала.
Искатель новых впечатлений,
От вас бежал, отечески края,
От вас бежал, питомцы наслаждений,
Минутной младости минутные друзья (II, 1, 146-147)".
Внутреннее устройство творческой натуры таково, что, порой, для достижения творческого катарсиса, последний как бы ухудшает для себя ситуацию, добиваясь таким образом правдоподобия в своих ощущениях, которые преобразованными возникают перед изумлённой (нетворческой) публикой новыми ранее небывшими творениями. Лотман не проходит мимо темы усиления страдания внутри творческого процесса поэта в период южной ссылки. Но, спросим себя, а как же было поступать Пушкину иначе, если салонная жизнь Кишинёва бурлила нисколько не меньше столичной суеты. Но, этот тонкий мотив, для пробегающего тексты только глазами, не будет отмечен. Далее Лотман пишет:
"В письме брату от 25 августа 1823 года Пушкин сообщает о своем переводе в Одессу.
"...Приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляют мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе - кажется и хорошо - да новая печаль мне сжала грудь - мне стало жаль моих покинутых цепей. Приехал в Кишинев на несколько дней, провел их неизъяснимо элегически - и, выехав оттуда навсегда, - о Кишиневе я вздохнул. (XIII, 67).»
"О Кишинёве я вздохнул..." - эко крепко сказанул поэт, и, если бы эта фраза имела односмысл, то, могла бы вполне встать вряд с теми, в которых поэт по-доброму журит Кишинёв за грязь на улицах и прочее. Но, в том то вся и закавыка. Зная глубину поэта, не кажется, что эта фраза несёт единственный смысл. В ней скорее слышатся нотки грусти, сожаления и переживаний по поводу расставания с Кишинёвом. И это он однозначно обозначает следующими строками «…да новая печаль мне сжала грудь». И точно, этот мотив переживаний обозначает и Лотман, но лишь в контексте переиначивания поэтом подобной мысли у Байрона:
"Описание переживаний глубоко искреннее и психологически очень естественное. Но для понимания его нужно учитывать, что выражение "О Кишиневе я вздохнул" - слегка переделанный последний стих из переведенной Жуковским поэмы Байрона "Шильонский узник":
Когда за дверь своей тюрьмы
На волю я перешагнул -
Я о тюрьме своей вздохнул.
Пушкин устал от Кишинева, который после разгрома кружка Орлова - В.Ф.Раевского сделался для него особенно тяжел. Но все же Кишинев был не тюрьма, а Одесса - не освобождение."
Самый момент глубинных переживаний поэта по поводу расставания с одним из городов южной ссылки остался незамеченным Лотманым, по причине литературного охвата жизненного пути поэта. Картины лихо отплясывающего вальсы, польки и кадрили Пушкиным в многочисленных салонах Кишинёва, по-видимому, отбили у литературоведа желание углубляться в эту тему. Что ж это право исследователя, но усечённый жизненный путь поэта уже не раз был представлен, тогда как нам всегда недоставало впечатлений о живом Пушкине.
Не очень подробно, как бы по касательной о том, каковыми были салоны пушкинской поры Кишинёва, даёт в своих документальных очерках историк нашего края Георгий Безвиконный в начале 30-х годов ХХ в. 2
Следует признать, что если литературную и, в целом культурную историю города Кумы (тогда далёкой провинции Римской Империи, а сегодня территория Румынии, г. Констанца) сделал Публий Овидий Назон, то Кишинёва - Александр Сергеевич Пушкин. И с этим едва ли можно поспорить.
7.01.2012
* - Так делается история! (фр.) 1 - Лотман Ю. М. Александр Сергеевич Пушкин. - Глава 3. - Ленинград: Изд. "Просвещение", 1982 г. Тираж 600.000
2 – Георгий Безвиконный. «Гусар не знал в любви границ», «За милых дам». -«Столица», 9 - 23.12.2011