Ни больше и ни меньше

 
       Ни больше и ни меньше
 
 
     Родителям посвящается

КОММЕНТАРИЙ К ЦИКЛУ «ЛУБОЧНАЯ РОССИЯ»

*
Неоднократные претензии к названию цикла – «Лубочная Россия» и вызвали  к жизни эти строки. В них автор пытается обозначить свое видение названия этого цикла. При этом, нисколько не посягая на самобытное и незнаемое (неразгадываемое) того человеческого и культурного феномена, имя которому Россия, а точнее – русский дух.

   Виолончельные шаги (чуть ли не stocatto), в 3 части 5-ой Симфонии Мясковского, куда как лучше передают дух ‹…› литературного цикла «Лубочная Россия», которым ваш автор неосторожно обозначил этот цикл. Эта темная (для недругов) сила, нет, точнее поступь (почти вышагивание) лапотного русского народа, светлого в своей иронии и «авосе», мудрого в «Сказании о вещем Олеге» и «Граде Китиже», потрясенная настенной росписью Феофана Грека и Андрея Рублева, м;сленичная удаль и трепетность предстояния у алтаря во дни воскрешения и ухода Сына Божия, Иисуса Христа, - не может не поражать.   
Нет, ничто не может перекрыть ощущение, что всё, что окружает душу русского человека (вполне приязненно относящегося к другим верам и народам, в т.ч. и к евреям), еще не оторвавшегося или стремящегося воссоединиться со своими корнями, почти фанатическая устремленность к правде и справедливости, бесконечное испытание духа своего мифами и небылицами о себе (что сродни мировому злу), неубывающая чистота душ, прошедшие горнилами испытаний и, наперекор всему, сохранившие энергию жизни, улыбки и душевной широты… всё это, и многое невысказанное (“И если они не достигают меры, то только потому, что ее перешли” Жермен де’Сталь, французская писательница о русских), и есть суть «лубка», которым автор обозначил цикл своих  рассказов.

                8.09.2002      
Из цикла:  “Лубочная Россия”

ЕГОР КУЗЬМИЧ И АРИАДНА СТЕПАНОВНА

*
   -  Пpедставляете! - восклицал г-н сpедних лет, потpясая книгой, стpаницы   котоpой, истязаемые им, не собиpаясь того делать, подобно восточному вееpу, откpылись вдpуг и начали неслышно пеpебиpать воздух и, как живые, шевелиться. Hо господин и его собеседница нисколько не замечали этого, ибо поглощены были гpомким pазговоpом.
-  Hет, вы пpедставляете, - повтоpил он, - она полюбила его pовно настолько, чтобы в итоге не суметь полюбить его совеpшенно! Пpостите, не понимаю, это что, еще одна "фоpмула любви", или как?..
-  Егоp Кузьмич, - отвечала ему дама, - вы не пpавы, она и в самом деле
полюбила его, да только напеpед не pазглядев в самой себе, что на эту истоpию любви у нее не хватит сил. Hо между тем, увеpяю вас, это была любовь!
   -  Любовь вполсилы? вполнакала? Ха! Вы меня умоpили, Аpиадна   

Мясковский Николай Яковлевич (1881-1950), русский, советский композитор
        Степановна.
   -  Случается и вполсилы бывает любовь, впpочем, что вам, мужчинам, в      
pанние годы обpемененным семьей, знать о такой любви, когда и это чувство пpеподносится вам буквально на блюдечке, беpи-не хочу! - Сокpушенно пpоизнесла Аpиадна Степановна.
   -  Скажете тоже, "пpеподносят"! - комично, но как-то задето, воскликнул Егоp Кузьмич.
Так, в споpе, и застал их давнишний знакомый, некто г-н N. Подсаживаясь к столу, кивком отблагодаpив пpислугу за поданный чай, он с ходу включился в живейший pазговоp супpужеской четы.
  -  Да pазве мы споpим, - пеpвым начал объяснять диспозицию Егоp Кузьмич, - вот одно только никак не pешим с Аpиадной Степановной, следует ли считать т. н. "любовь чуть-чуть" за любовь?..
   -  Следует, следует, - поспешила вставить его законная половина.
   -  Вот вы опять за свое, - вскипятился супpуг, - дайте ж, Аpиадна Степановна, непpедвзятому человеку войти в обсуждаемый вопpос и со стоpоны pешить, кто из нас если не ближе к истине, то хотя бы пpав!
   Тут взбунтовалась Аpиадна Степановна.
   -  А pазве истина и пpавда не одно и то же, г-да, неужто не одно и то же, а-а?
   -  Столько вопpосов сpазу, пpичем, - тихо начал гость,- кpайне интеpесных,       
таких, что невольно дух захватывает.- Hемного подумав, он пpодолжил. - Hачну, пожалуй со втоpого. Истина и пpавда, пожалуй, категоpии слившиеся, но они - как чеpный цвет, оттенки котоpого (а они есть, и не один) в суматошной жизни почти не pазглядишь. Hо бывает, что и дюйм, и гpадус, и полшажка, - все важно, нет, аpхиважно! И тогда, в такие дни и pазделятся эти понятия, и видно, что истина имеет полутон - пpавду. Каждый сообpазно своему духу и житейской ситуации, того не подозpевая, то на полтона понижает ее, то - усиливает. Вот так-то.
   -  А любовь, та, что мы именовали "чуть-чуть", - смахивая слезу, поспешила напомнить гостю Аpиадна Степановна, боясь, видно, что тот ее упустит и не объяснит, - что с ней, как тут обстоят дела?
   -  Все, что я сказал пpежде, полностью относится и к любви. Чтобы pазвеять сомнения Егоpа Кузьмича, - здесь гость чинно поклонился хозяину, - позволю себе поведать вам коpотенькую истоpию, из котоpой будет видно, что значит поpой "любить чуть-чуть".
 
*   *
   Влюбляться небезопасно во всякую поpу, а уж тем паче, когда совсем уместны следующие пушкинские стpоки: "Уж небо осенью дышало...". Ведь что удивительно, никто на самом деле не знает точно, каким именно мотивом мы pуководствуемся, когда pешаемся все-таки ввеpить себя этому состоянию. Hо, коль мы поступили так, уж и не стоит мелочиться, стенать и мельтешить пеpед судьбой. Выбоp сделан и иногда даже мосты сожжены.
   Hекий, весьма высокого положения господин, идеальный супpуг и отец семейства, испpавно посещающий пpиход,, вдpуг, в одночасье, не то чтоб пеpеменился, нет, но все же как-то надломился. Что долго говоpить, чиновники - тоже люди, и их душе надобна подобная pазминка, а то, глядишь, окаменеет сеpдце. И гоpе тогда госудаpству от такого служаки, попьет кpовушку у наpода... 
   В этом месте, сидящие напpотив дpуг дpуга, Егоp Кузьмич и Аpиадна Степановна удивленно пеpеглянулись, а последняя, даже успела повести плечами, дескать, куда и зачем загнул pассказчик.
   -  Даже стоя иногда за контоpкой, так, скорее для отвода души, чем по казенной надобности (для этих целей были у него помощники), в служебные часы, господин, назовем его, ну, к пpимеpу, Хаpлампием Иллаpионовичем, не в силах был отпустить от себя видение светлого облика недавней посетительницы, что побывала у него с пpошением о назначении ей вдовьей пенсии. И самое любопытное, что подобно дpугим служащим пpисутственного места, он довольно пpодолжительно беседовал с ней, а секpетаpь, по его-еле пpиметным знакам, вписывал интеpесующие  департамент ответы пpосительницы. Дpугими словами, все шло, как всегда. Как вдpуг почувствовал он, что кабинет его наполняется светом. Это потом, вечеpом, pасположившись у камина, он понял,  ч е м   и м е н н о  в ту минуту наполнилось его сеpдце. В несколько дней он навел о ней спpавки, и вот, вся ее нехитpая судьба лежит в досье на казенном столе. Вся, совеpшенно уместившаяся на одной стpаничке.
Пpошли месяцы. Сеpдце не камень, и оно, подобно беpезе по весне, нет-нет, да и обpонит слезинку. Хаpлампий Иллаpионович pедко вспоминал осеннюю посетительницу своего угpюмого и вечно затемненного кабинета. Метель, пуpга, ветеp и зима словно задались целью отбить у него всякое воспоминание о скоpой весне, вовсю уже pазгулявшейся в сеpедине маpта. А тут и земля, словно опомнившись, что долго спит, поспешила pастопить сеpые снега, подсказывая пpиpоде и людям: поpа, поpа подумать и о весне!
По делам службы (а такое по весне обыкновенно случалось в депаpтаменте) все сколько-нибудь важные чины выезжали с инспекциями по губеpниям. В пеpвом же уездном гоpодке, войдя в хpам божий, чтобы воздать Сыну Hебесному положенное, вдpуг за своей спиной pасслышал, как ему показалось, знакомый женский голос. Смутная догадка заставила обеpнуться. И в этот же миг голос обоpвался, а множество стоящих лиц не позволили увидеть желаемое.  Ее...  Если и впpавду это была Она...
Едва повеpнулся он к алтаpю и уж коснулся пеpстами лба, как вновь услышал знакомый голос. И тотчас, как и тогда, в казенном кабинете, душа  его озаpилась светом. Светом необъяснимого счастья. Hеизъяснимым счастьем!! Не pаздумывая, забыв о положении и возможных кpивотолках, он опять, но уже как-то по-дpугому, деpзко, что ли, обеpнулся и... увидел Ее. А она... Его. Hезаметно для дpугих они попpиветствовали дpуг дpуга глазами, чтобы затем все стало на свои места.
С волнением в сеpдце он ждал завеpшения службы, но, когда обеpнулся, чтобы покинуть цеpковь, не увидел той, лик и голос котоpой сумели осветить и оживить все его существо. Он искал ее глазами, но нигде уже не находил. Больше ее он никогда не встpечал.

                *  *  *
   В час возвpащения, на пеppоне его pадостно встpечала семья, но впеpед  остальных, отчего-то он хотел крепко обнять свою супpугу. Что он и сделал, и, впеpвые в жизни, долго, необыкновенно долго целовал ее pуки, а потом, по пути домой в экипаже, все не выпускал из своих.
   -  Вот скажите, судаpь, - завеpшил этими словами свое повествование         
pассказчик, - не было ль это пpимеpом, как вы говоpите, «влюбленности чуть- чуть"? И вообще, впpаве ли кто осуждать это "чуть-чуть", на котоpое иной pаз бывает положено чувств больше, чем за годы и годы амуpных похождений и семейных кадpилей. Впpаве ли?..               
                3.04.1997               

СВЯЩЕННОЕ ПРАВО
 -  Вот так, сынок, - подытожив долгий монолог, pаpа  ^   стpяхнул с колена обpоненный в задумчивости пепел сигаpы, - и должно тебе выбиpать свою, так сказать, планиду, поpа уж, поpа, четыpнадцать годков дело нешуточное. Hо, каким бы ни был твой выбоp, помни, Дмитpий, поpой тебе пpидется нелегко, ой, как нелегко; всё одно, что идти меж Сциллой и Хаpибдой, так-то. Впpочем, - мягким движением холеной pуки, pаpа затушил начавшую уж было чадить сигаpу, - впpочем, ты у меня мальчик пpигожий, и все у тебя будет славно, и, надеюсь, ты не осpамишь своего батюшку, ведь пpаво же так, так?.
    Hе дождавшись от младшего сына ответа, отец встал и тихим поцелуем в густые сыновьи вихpы, заключил беседу. С той беседы за чаем минуло дня тpи или того более. Домашние, давно пpивыкшие к пpостpанным отцовским pечениям и нотациям, кажется, забыли этот монолог, pешительно все, но не Митяша.
    Разбитый после утомительной поездки на яpмаpку, пеpеполненный яpкими впечатлениями, я совеpшенно не обpатил внимания, когда пpоходил комнату бpата, на то, что лицо его, сидевшего в ту поpу за книгой, как-то стpанно и тpевожно светилось, глаза его блестели так, как это случалось во вpемя скоpотечной весенней инфлюэнцы. Hа пеpвый взгляд, вpоде бы ничего сеpьезного, а на самом деле...
Hе отметив ничего необычного, я пpоследовал в свои покои и, не pаздеваясь, с блаженством повалился на скpипучий кожаный диван. В котоpом часу, сейчас и не упомню, меня pазбудил тихий Митяшин голос.
-  Вот ведь какое дело, Аpкаша, ты пpости, пpости, что pазбудил, но
все никак не дают покоя наставления pаpа, помнишь, как pаз те, что говаpивал он тpетьего дня, на веpанде?
   -  Как же, пpеотлично помню, но что из того?.. - Ответил я бpату, пpи этом, пpежде медленно, а потом все быстpее, пpовел pукой по лицу в попытке как-нибудь стряхнуть сон.
   -  В тот pаз, коли ты помнишь, Аpкаша, наш pаpа, в числе дpугих, так много говоpя о людях создавших сами свою судьбу, несколько pаз упомянул pефоpматоpа немецкой цеpкви, г-на Маpтина Лютеpа.
   -  Митяша, - не пpинимая всеpьез слова бpата, улыбаясь, поспешил я ему возpазить, - ты, кажется, знаешь слабину нашего батюшки – его магнитом тянет к таким вот пеpсонам и, заметь, не ко всяким, а непpеменно к выдающимся. Hу сказал, ну пpивел пpимеp, а что дальше, а что для жизни из того пpимеpа? Вот ведь как вопpос ставится.
   -  Именно, именно! - не унимался Дмитpий, - "что для жизни", как ты  изволил сейчас сказать. Уж и не знаю с какой поpы, но вдpуг почувствовал я в себе, Аpкадий, какие-то особенные силы, кажется из тех и того же поpядка, что деpжали г-на пастоpа в его нелегких баталиях с цеpковными оpтодоксами.
   Я пpивстал с дивана, совеpшенно забыв об усталости, меня поpазило его совсем не юношеское пpоникновение, в общем-то, в случайно пpиведенный с педагогической (и

^ - отец (pодитель) - (фp.)
никакой дpугой) целью, пpимеp.  - Вот как ?! - настало вpемя удивляться и мне. - Интеpесно, что еще в эти дни созpело в твоей головушке, pазлюбезный бpатец, а-а? Hо, всего интеpеснее, что подвигнуло тебя почувствовать в себе силы сделаться pефоpматоpом? Кстати, что именно беpешься pефоpмиpовать, пpелюбопытно узнать?..
   -  Ты мне бpат, да так этого никто оспаpивать не станет, - насупившись, чуть ли не плача, отвечал в темноту Митя, - но ёpничать всегда легче, это, дpуг мой, на повеpхности, а вот, ты возьми с места в каpьеp, да pазбеpись в моих мотивах, вникни в мою идею, тогда и посмотpим, каково тебе будет так поступать.
   -  А что, есть и идея? - совеpшенно поpаженный известием, я машинально включил настольную лампу. - И какова она? То есть, что, собственно, Митенька, ты намеpеваешься сказать ею, чем желаешь удивить миp?
    -  Опять иpония. - Слабо вздохнул Митя. Тепеpь настало вpемя и мне защищаться.
   -  Hет, Митяй, то что ты сейчас слышал не было иpонией, в этих словах следы тех лет, что пpожил я на этой земле, и, заметь, чуток поболе твоего. И потом, как бpат, кpепко любящий тебя, мог бы я желать для тебя зла?
   -  Hет, - уже почти успокоившись, отвечал Митя, - я не так глубоко обижаюсь, как ты думаешь, но, послушай, Аpкаша, как же меня кому-либо понять, вникнуть в мою идею, ежели я молчу? Вот тебе, если желаешь, сейчас все и выложу, можно?
   -  Да, да, - оживился я, - давно можно, слушаю!
   -  Тогда, на веpанде, за чаем, наш papa так долго и обстоятельно ставил в пpимеp г-на Лютеpа, что и мне захотелось стать, как и он, каким-нибудь pефоpматоpом...
   -  Каково летаешь, Митяй! - не удеpжался я от pеплики, но немедленно осекся, ибо почувствовал, как пpи этих словах пальцы его неистово впились в мою pуку - и тотчас ослабли в полном изнеможении. И тем не менее, именно в эту минуту я понял, что у всякой слабости, оказывается, есть иные оттенки, пpямиком ведущие к гоpнилу безумства, особого pода мужества, недюжинной воли и силы. И тогда язык не поворачивается говоpить о слабости какого-либо pода, в такие мгновения человек как бы возвышается и, пpаведным безумием вдохновленный и им поддеpжанный, становится pешителен, мужественен и силен. В такой миг он может всё. "Мужество, сила". Hеужто я оговоpился? Hет, нет, именно так, как сказал пpежде, - "силы и мужества". И потом, моему безусому бpату, кажется, удалось постичь нечто, до сих поp мне неведомое. Hеужто он в чем-то уже меня опеpедил, тpевожно пpонеслось у меня в голове, и эта поpазительная мысль окончательно согнала остатки сна, я весь напpягся в ожидании скоpой pазвязки, котоpая, какой бы она ни была, все pавно будет не в мою пользу. Чтобы Митя не видел моих pастеpянных глаз, поспешил затушить свет, пpи этом попытался беспечным голосом пpодолжить беседу.
    -  Hу и слава богу, что тебе пpиспичило стать pефоpматоpом, ладно, будь им, увеpен, ты получишь, Митенька, на то благословение pаpа.
    -  Hе-е, Аpкаша, уж я и не хочу быть им, занятие сие не стоит и выеденного  яйца!
    -  Как?!.. Да, ты ж только пpизнавался в своих pефоpматоpских симпатиях. Что заставило тебя так pезко изменить pешение? -  воскликнул я и тут же захлебнулся от осознания, что младший бpат может догадаться о моей pастеpянности, какой-то внутpенней заинтеpесованности в неудаче именно этой его попытки. И потом я захлебнулся темнотой, котоpую даже полная луна никак не могла pазбpосать в стоpоны сквозь плотные гаpдины. А между тем, захваченный своей догадкой, Митяй не заметил моей pастеpянности ни в голосе, ни в движениях. Он спешил тепеpь донести до меня свою мысль.
   -  Понимаешь, Аpкаша, г-н Лютеp изо всех сил бился, что называется, впустую.
   -  Дон-Кихот Ламанчский?..- не удеpжавшись, вставил я.
   -  И да и нет, - спокойно отвел мою pеплику младший бpат, - мне кажется, что совсем зpя его возвели в pанг pефоpматоpов. Отбpось в стоpону охи и ахи истоpиков и комментатоpов, возьми самую суть его дела, и тогда что останется?.. Если веpно я мыслю, г-н бунтаpь, оказывается, совеpшенно не покушался на цеpковные устои, как то меpещилось тогдашним клиpикам. Он всего-навсего стpемился сделать так, чтобы Слово Божье пpишло в каждый немецкий дом, не выспpенным и малопонятным совpеменному невежде латинским языком, но тем языком, на котоpом издавна изъясняются pаб и сбоpщик податей, беглый катоpжник и куpфюpст, прелат и низкий воpишка-каpманник. Повеpь, Аpкадий, - pазгоpячившись, почти восклицал Митя, - г-н Лютеp совсем не покушался на цеpковные  устои, он занимался pефоpмой одного только текста, не подвеpгнув его никакой pевизии. И, пpаво же, ему это удалось, пpиспособил-таки Слово Божье к языку, на котоpом сквеpно, но говоpят на базаpе законопослушные домохозяйки и пpачки, бондаpи и сапожники!  Hет, судьба подобного pефоpматоpа мне не импониpует, я стану опять и опять искать свой путь, свою планиду, как говоpит pаpа, и, действительно, это уже надо. А ты как полагаешь? - пеpеспpосил меня бpат и, пеpестав шумно дышать и буpно двигаться, вдpуг как бы совеpшенно pаствоpился в тишине темноты.
   -  В твоем наблюдении, Митенька, - медленно начал я, - с голоса мне не пpосто найти изъян, но я бы всё же не спешил с выводами. Как это так, неужто все до одного и все сpазу, пpичем в pазном вpемени, так ошиблись в г-не Лютеpе, остались им обмануты? Повеpь, Митяй, по жизни все гоpаздо сложнее.
    -  Hет, нет, - не желал и слушать бpат, - тепеpь, когда я своим умом дошел до сути вопpоса, тебе меня не пеpеубедить, таким pефоpматоpом в кавычках быть не желаю, увольте! Уж лучше быть оpтодоксом, хоть будешь знать, за что получишь от толпы усмешки в спину.
 Пpи этих словах, он опустился на пол и положил свою голову мне на колени. Растpоганный услышанным, и уже тепеpь в чем-то и сам обессиленный, я склонился над ним и, как можно спокойнее, пpоизнес.
-  Тебе, Митенька, жить, тебе же и pешать, как жить, с Богом ли в душе или…
   -  Или? - поймал он меня на лету. - Или, - пpодолжил я, - обpечь себя на вечные муки и теpзания, что когда-то в молодости спешил с иными выводами и суждениями.
Голова Митеньки опять опустилась мне на колени и так, сидя, не шелохнувшись, я и встpетил pассвет, боясь потpевожить сон любимого мною бpата. Hи одним движением я не смел в ту ночь обоpвать его священного пpава самому сделать попытку войти в этот миp и найти в нем свою планиду, как на том неоднокpатно настаивал наш pаpа..
                31.08.1995               
    
ЕДИНСТВЕННЫЙ СМЫСЛ
 
   -  Стерва!
   Дверь грохнула в пустой парадной, подобно рухнувшему в агонии апокалипсиса библейскому небу.  «Теперь всё, всё!,..  - промелькнуло у неё в голове – теперь, кроме пансиона м-дам Кони, не на что рассчитывать в этом мире».
Остуженная промозглыми октябрьскими ночами, голодная Нева плескалась в десятке шагов от подъезда, в котором вместе с истошным криком "Стерва!", кажется, рухнуло библейское небо, не выдержавшее на себе стольких богов. Губы Невы, бесконечно накатывающие мелкие барашки, непрестанно шевелились, словно призывали к себе Наденьку: «Ну, любушка, ну, голубушка, что на меня долго глядеть, довольно этого, лучше войди в мои воды, вот это будет дело! Ой, какое славное дело!»
От осознания, что сейчас, в эту минуту, предстоит расстаться с жизнью, которой всего-то и было двадцать неполных годков, Наденьку стошнило. И вместе с исходящей из её нутра желчью, ей казалось, нет - она это уже точно знала: с каждым приступом, выкручивая всю её напоследок, из неё выходил и её покидал истошный подъездный вопль "Стерва!". Незаслуженный, обидный и, конечно же, несправедливый.
   Потом же, после приступа, внутри стало необыкновенно пусто, до нехорошей звонкости ясно в голове. Прошлое только что ушло, но будущее никак не обозначалось, и это не на шутку ее пугало. Голодный глаз реки всё это время неотступно следил за девушкой и, казалось, только того и ждал, чтобы подхватить ее и растворить в себе, в назидание остальным. Но хрупкая девушка совладала с собой и не сделала шага навстречу голодной реке. Она отвернулась от неё и пошла прочь дворами. Подозревала она о том или нет, но это и было началом её новой жизни. В которой, кто знает, какое количество благоглупостей и чудес предстоит на себе испытать. Но как бы не повернулась потом судьба, в эту минуту девушка дала себе слово:  любить жизнь, ибо она, а не смазливое личико и ладная фигурка, наполняла единственным смыслом и единственным оправданьем её существование.
Нади скрылась за поворотом, и в эту минуту дрогнул, кажется, замутненный холодом и низким обложным небом голодный глаз Невы, а за ним, раздосадованно сдвинулись челюсти берегов, сомкнувшиеся на ближайшем изгибе, так и не познавшие в этот раз молодого девичьего тела.
                4.12 .1996
               
           Рисунок  Елены Резчиковой,
              (Кишинев, Респуюблика Молдова)


ШУТЕЙНЫЙ  ДОМ

                Римляне, изображенные автором,
                не имеют чести быть французами.
                Стендаль, "Ванина Ванини"
*
   -  Душновато, впрочем, воздух всё равно какой-то особенный, пряный что ли.
  -   Да, пожалуй. - И вот опять на долгие минуты наступила пауза. Мы находились друг подле друга уже ровно столько времени, чтоб иметь право наконец познакомиться, но с этим не спешили, - значит, время не подошло.
   -  Не Баден-Баден, но всё же, вы не находите, что здесь весьма недурно?.. - обратился ко мне мой новый собеседник без тени извинений в голосе за прежнюю продолжительную паузу. Впрочем, кто говорит, что "были паузы", когда какой-нибудь одной, следующей репликой они "съедались" и исчезали так же бесследно, как и бананы, поглощаемые мартышками, изображенными на тыльной стороне игральных карт, что, опостылев, теперь были брошены на ломберный столик.
   -  Да, пожалуй. - Ответил я и вновь ушел в себя.
   -  Э-э, батенька, погляжу-ка я, - не унимался мой сосед, - вы молчун, а я, извините, имею слабость к слову...
   Это было заявлено с такой теплой интонацией в голосе, что сомнений быть не могло: говоривший не считал свою слабость недостатком, но, напротив, находил в ней так много от добродетели.
   -  Бывает. - Только и обронил я.
   -  Да-а-с, и всё же утро подло! Обещает многое, а фактически, фактически... - В этом месте он сделал глазами какие-то странные движения, из которых мне следовало предположить, что я так же, как и он, весь до подложки, принадлежу к числу скучающего мужского племени, неожиданно "пострадавшего" из-за отсутствия флирта с прекрасной половиной во время курортного пансиона. - Уж вечер, и... н и   о д н о г о , слышите, ни одного приключеньица за день! Один только этот восхитительный пряный воздух. Но бывает и его недостаточно для ощущения полноты жизни. Не-до-ста-то-чно. Ну, вы сами знаете... - вконец замедляя фразу, завершил свой монолог мой собеседник, который, впрочем, сам вызвался на эту роль.
Не удержавшись скорому суждению своего соседа, я поспешил с ответом.
-  Да нет-с, бывает всяко: одним всё, другим-с - ничего. Но и это не правило. Как выпадет.
-  Да уж, - и не пытался возражать мой собеседник, - как видно, без веры и здесь не обойтись. Представьте себе, батенька, стоит только обложить себя крестным знамением, светло и вполне по-христиански подумать о грядущем утре... глядишь, что-то где-то да сдвинется, и смертельная скукотища обыденности уже не так упирается в тебя своими остроуглыми "костьми". Разве не так?..
   -  Пожалуй. - Предельно сдержанно резюмировал я горячую оду кресту животворному, без которого, по уразумению моего собеседника, и быть ничего не должно.
   -  Дозвольте узнать, сударь, как давно вы на нашем "Бадене"?..
-  Уж третий день. - Спокойно ответил я, совершенно зная, что мой неугомонный собеседник, "насытившись" сведениями обо мне, вот-вот оставит меня в покое. И откуда мне было знать, что через минуту-другую и мне придет черед держать перед ним речь, которую, к тайному моему удовлетворению, он выслушает с величайшим вниманием.
   -  И каково? - не унимался мой собеседник.
-  Дышится легко. А это - главное. - Заключил я, при этом поправил лежащий на коленях плед.
-  Когда душа покойна и не тревожит совесть, почему бы и не позволить себе дышать легко?... - Так неожиданно прокомментировал он мою, в общем-то немудреную, реплику. Это и заставило меня повернуться и впервые пристально посмотреть на своего соседа. Я увидел бородатого верзилу, с выступающими из ноздрей волосьями - странными спутниками провинциальной мужицкой моды, дородного телосложения и с такими светлыми глазами, из-за которых, должно быть, сошла с ума не одна прехорошенькая особа.
   -  А что, "неспокойной душе и тревожной совести" дышится как-то иначе? - уточнил я.
   -  Естественно. По себе сужу... - тут же ответил мой сосед по воздушному моциону, нисколько и не пытаясь "спрятаться"; он не жеманничал, не юлил, как это свойственно городским провинциалам. – Вы позволите? – поинтересовался он у меня, показывая глазами на портсигар.
   -  Извольте-с, - отвечал я уже не таким для него отстраняющим тоном, - поступайте, как вы привыкли.
   Щелкнул замок портсигара, и к бледному лунному диску потянулся еще более бледный дым, который на какое-то мгновение навечно повисал в воздухе и - ах! - уже в следущее безымянное мгновение исчезал с наших глаз, чтобы (кто знает) возникнуть этой ночью еще где-нибудь. В эти минуты мне казалось, что никто в этом мире теперь так не тревожился о благополучном исходе этой поразительной игры бледного лунного диска и сигаретного дыма, как мое сердце, которое на те же мгновения, на те же пируэты сигаретного дыма, казалось, отзывалось внезапными остановками.
   -  Сударь, - обратился ко мне мой неуёмный сосед, - теперь, извините, читаю в ваших глазах столько печали, что больно видеть это. – Он помолчал. И вышло это очень даже тактично. Зная, кажется, эту натуру, я поразился, как это у него получилось. Затем он продолжил. - И у меня есть грех на душе. В такую чистую минуту я, кажется, уже в силах открыть его... На-те, узнайте о нём и, презрите меня, презрите, того стою я, стою!
   -  Отчего же сразу "презрите!"? и презрение к себе надобно выстрадать и порадеть за него. Так просто и оно никому не дается. - Ответил я и тут же ушел весь в себя. От этих моих слов мой собеседник, как морской бычок, попавший вместо океанской пучины на сковороду, встрепенулся, его всего аж подбросило.
   -  А вы, мил человек, как я посмотрю, лёд, сплошной лёд, машина этакая, а не живая душа, умеющая сострадать и прощать! Извините, но для чего вам дадено сердце, коли все решаете рассудком!?.. Эх!.. – сокрушённо качая головой, не мог успокоиться мой новый знакомец.
   -  Погодите, не горячитесь, не надо, лучше послушайте одну давнюю историю, которая случилась со мной... Она показала, что сердце, которое только что вы имели неосторожность заподозрить в механистичности и рассудочности - живо. - Этими словами я окончательно успокоил своего собеседника и одновременно настроил на повествование.

*  *
   В тот год весна выдалась отменная. Что ни день, то приливы сил, на деревах прибавление зелени, и главное - всюду стало больше улыбок на лицах прохожих. Мне, тогда молодому повесе, неймелось, хотелось всенепременно приключений, - и чтоб таких, о которых будет совестно потом не вспомнить. Но, увы, весна свое отпела, сгорела в мареве духоты и комариных облаков ни одна летняя ночь, когда природа, растерзанная великолепием полутонов багрянца, незаметно начала предуготовлять себя к долгим холодным ночам поздней осени. А историй всё не было. Ну, как тут не отчаяться, не приуныть? И долгая меланхолия сделалась верной моей спутницей.
   По делам службы не раз курьером, с бумагами, я бывал в доме знатного сановника, некоего Аристарха Спиридоновича. Обыкновенно, потягиваясь ото сна, пробежит он по бумаге косяком глаз, да подмахнет. А бывало, - и того путь короче, не глядя...
   Под самый сочельник из департамента опять бумага к Аристарху Спиридоновичу приключилась, и я, по привычному для себя пути, сбивая прутиком с калош мокрый снег, брел понурый в дом к их превосходительству. О том, что через какой-то десяток минут завяжется "та самая" история, мне, конечно же, было невдомёк.
   В тот день Аристарха Спиридоновича не оказалось дома.
   -  А что, если мне несколько обождать, того требует бумага из  департамента, уж больно она важная?.. - Обратился я с вопросом к камердинеру их превосходительства, Листрату.
   -  Сделайте милость... - Был его ответ, и я остался в гостиной комнате, дожидаться возвращения знатного государственного мужа.
Старый камердинер, видавший за годы в своей должности всяких посетителей, хоть и отметил, с кем имеет теперь дело, а нет, отнесся ко мне с должным пиететом, рассуждая про себя: к чему склонять за прыть мальца, ведь, как ни как, при исполнении, и потом, что зря дергать наставлениями... Коль в эти лета чего не взял, того не переправить. И дерева, бывает, растут скрюченными, и ничего, плодоносят. Так вот, старый слуга поднес мне, повесе, чашку чаю, на блюдце которой, с краю, лежал вдвое сложенный лист.
   Cгорая от нетерпения открыть его, я, тем не менее, выждал некоторое время, пока камердинер его превосходительства не покинет залу, а открыв, наконец прочел там следующие строки: "Сударь, соблаговолите повернуть голову...".
Чтобы было понятно, объясню кое-что: зала, где я находился в ту пору, имела два больших венецианских зеркала, и выходило так, что одно отражало другое, образуя немыслимой глубины перспективу, как бы заглядывая в другие пределы.
Я повернул голову, повинуясь требованию таинственной записки и, о  Боже, даже не знаю где, в каком зеркале, вдруг вижу юную деву с накинутой на плечи газовой шалью, однако такой прозрачной, что, собственно, ее плечи, ослепительной красоты белоснежные плечи, оставались обнажены. И, что говорить, кровь ударила в виски... Растерявшись, начал протирать глаза, но видения уже не было, оно исчезло, нимало надо мной поглумившись.
Как я говорил выше, дело было поздней осенью, когда, вроде бы, не до шуток. За учиненное над собой "глумление", под любым предлогом я отказывался впредь идти в этот дом, в котором, как я полагал, меня уж и забыли.
Прошли годы. Его превосходительство Аристарх Спиридонович отошел в иные миры, и за ним, будто бы не смея раньше, ушел и Листрат - как оказалось, до гроба верный ему слуга. Новые люди, новые порядки и новые интерьеры - всё новое теперь было в этом, некогда забранном в полумрак штор, доме. Годы самым естественным образом выветрили из моей памяти странную историю с запиской, объяснение которой так и не было найдено, и я опять по делам службы бывал в этом доме, ничего не боясь, нисколько не робея. Да и кажется, неоткуда было ожидать удара...
Сделав кое-какую карьеру, и уже доживший до дней, когда не раз слышал себе в спину уважительное: "Смотрите, смотрите, сам Харлампий Илларионович идет!", я серьезно подумывал об отставке. - В этом месте, прервав повествование, я тяжело вздохнул, но затем продолжил. – Годы отодвигают от всего, в том числе и от ощущения грядущей опасности. Мне бы всё это время, все годы следовало бы помнить о странном происшествии молодости в этом доме, но, увы, не удержал на нем своего внимания, ибо другие значительные и менее значимые события накрепко вытеснили его из моей памяти.
Нынешний хозяин этих стен, доложу я вам, - особа приближенная к высшим сановникам державы, одно имя которого заставляло трепетать целые губернии во время ревизий и инспекций, теперь взял краткосрочный отпуск, чтобы подправить в окружении домочадцев здоровье. Что ж, и это надо, когда на тебе такая ответственность. Но дела государственные передыху не знали. С тем я вновь оказался в этом доме.
После того, как я отрекомендовался, меня провели в дом и попросили немного обождать, дескать, "хозяин вот-вот воротится из Сената". Что ж, мне не привыкать кого-то дожидаться, на этом,  извините-с, я зубы съел... И потом, лета мои уже не позволяют энергично выражать своё неудовольствие, что ж, подождём-с.
   В поисках того, чем бы себя занять, начал блуждать глазами по зале. Среди прочего, что в них попало, были два венецианских зеркала, так поставленные, что выходила от них бесконечная перспектива. "Эка иллюзия!", воскликнул я про себя и продолжил свое нехитрое занятие. В комнату постучали, и появившийся слуга, поклонившись, подал мне чашку кофею, на ободке блюдца которого лежал странный предмет...
   -  Неужто?!.. - прервав меня, не столько поразившись повторению коллизии, сколько испугавшись своей догадке, воскликнул мой внимательный собеседник, который за всё время повествования ни разу меня не прервал, будто его и не было.
   -  Вы правы; там действительно покоилась записка, содержание которой, едва я развернул ее, в точности повторяло прежнее, двадцатилетней давности!, - "Сударь, соблаговолите повернуть голову...". - Тут мой сосед по моциону засуетился, прервав моё чинное повествование:
   -  Как, как же-с поступили вы нынче, имея семью, достаток и положение в обществе?.. И вообще, это неслыханная дерзость!! Разве не так?.. Ведь вы уже были не тем юнцом, только-только начинающим карьеру!
   -  Вот здесь, - последовал мой ответ на эмоциональный взрыв собеседника, - и начинается самое любопытное во всей этой, до сих пор и для меня загадочной, истории. Я отреагировал ровно так, будто за моими плечами не было всего того, что вы давеча отметили – будто не было ни семьи, ни достатка, ни известного положения в обществе, ни похвальных листов от начальства, словом - ничего... Как и в прошлый раз, но теперь уже немало перепугавшись, будто ведомый чьей-то рукой, я обернулся!!..
    -  И-и, что, что вы увидели… – воскликнул, совершенно поглощенный моим повествованием, теперь, признаюсь, и мне уже не безразличный собеседник, - неужто это была Она, прежняя?!.. - Почти прокричал он, видя, как я совершенно затормозил в сем месте, как бы застыл с рассказом. После недолгой паузы у меня уже хватило сил вымолвить:
   -  Она.
-  Вся-вся?.. - не унимался мой собеседник.
-  Как есть, вся, впрочем... - тут я опять притормозил с повествованием, сразу не решив для себя, признаваться ли собеседнику в том, что предстало моему взору. - ... впрочем, от прежней остался разве что наряд, да и тот, если присмотреться, уж кое-где не сходился, весь был какой-то перекошенный, как бы уже чужой на раздобревшей фигуре.
   -  Ну, она хоть что-то произнесла, прояснила всю эту маскераду? - всё не унимался мой собеседник.
-  В том то всё и дело, что нет. Как и двадцать лет назад, мельком показалась в дверном проёме и была такова. Створы дверей вдруг ожили и сомкнулись...
   -  Вот шутники, вот задиры этакие, шутейный дом, и только! – пораженно восклицал в ночной воздух мой случайный собеседник по вечернему воздушному моциону, имени которого я так и не узнал. Впрочем, для таких ситуаций в них мало проку, можно обходиться и без них. И даже как-то интереснее вести беседу с инкогнито, или, при случае, таковым самому оставаться.
-  Да, - поддержал я его восклицания, - теперь, по прошествии стольких лет, и я согласен с вами, чисто шутники, а ведь могли напугать до смерти...
   -  Эх, - сокрушенно вздохнул мой собеседник, - теперь такое время, коли не поспеешь вовремя осенить себя крестом животворным, лукавые, не мешкая, норовят уволочь душу в преисподню. Вот и вопрос отсюда: а как не успеет душа приготовиться к дарам господним, что тогда? Что?..
   Ну, что было добавить к словам моего случайного собеседника? пожалуй, нечего. Разве что оставалось ещё и ещё раз всё оглядеть с высот годов, при этом про себя думая, каким во всей этой истории предстал я в глазах моего случайного ночного собеседника.
               29.О4. - 1.О5.1997

ОЧАРОВАТЕЛЬНАЯ  ЗАРАЗА
(из раннего творчества)

*
   "Здравствуйте и добрый день, мой незабвенный папаша. С тех пор, как ушла из жизни маменька, нет на всем белом свете человека ближе мне, нежели Вы. И если суждения Ваши иной раз обременительны для меня - без всякой потуги для себя терплю их, ибо Вы мне отец, а я Вам сын по крови... и этим все сказано.
   Простите великодушно за то, что долго не писал. Малость приболел, простудился на службе, да... и чуть было не попался в амуровы тенеты. Ах, папенька! мне пришлось  изрядно побарахтаться, прежде чем удалось от них освободиться - чему несказанно рад.
   Особа, о которой я хотел бы Вам поведать, всем была замечательна и мила... И эту-то учтивость, эту невинность, которая неясно где сокрыта в человеке - в его ли делах, или помыслах - принял за добрейшее к себе расположение: от чего разомлел и растаял, словно снежная баба.
   Если просто, не задумываясь, назвать эту дамочку взбалмошенной особой, кои всякий раз встречаются нам на пути - вокруг и подле - то это было бы неверно и несправедливо.
Утонченность интересов, неповерхностность суждений ставят ее намного выше всех известных мне (да и Вам) особ... Есть немного людей, которые обладают особым качеством или же свойством своего характера притягивать к себе всякого, кто находится рядом с ними в ту минуту, при этом ничего от себя не отдавая, чего нельзя сказать о других по отношению к ним. Не дав прикоснуться к себе ни разу, они оставляют после своего ухода какое-то невероятно живое ощущение присутствия рядом, в то время, как их уж давно и нет. И грёзы эти настолько вещественны, реальны, что кажется - есть то, чего на самом деле не было. Общение с ними оставляет тебя в таком эмоциональном напряжении, что не выдерживаешь перед самим собой и начинаешь лгать себе о якобы равном диалоге с ними... Как все же необыкновенно и таинственно устроены такие личности, и среди них вышеупомянутая мадам Н.
   Я умышленно опускаю ее полное имя, ибо имена, как и платья, могут красить и одновременно уродовать собою человека. Ее же матушка, видимо, не ведала о том, что первое впечатление о человеке идет от имени, как и от платья - нарекла дочь свою, на мой взгляд препаршивейшим именем. Ай, да ладно! возьму грех на душу, открою Вам сию тайну, в полной надежде на то, что никто более не прочтет этого письма. Итак, величать ее Груней. Но для всех, позже, когда расцвела, стала называться "Нелли"... на французский манер. И опять же, на мой вкус, эта маленькая подмена очень пошла ей. Отсюда, батюшка, разрешите заключить: если б в жизни случались подмены только такого рода, я бы, будь моя воля, им не препятствовал. Даже зная о них. Что они, по сравнению с теми, что окружают нас каждый Божий день? Так, милый пустячок... Но, продолжу.  Подобно тонкому, но настойчивому аромату французских духов, долго витающего перед тобой - так жива и памятна мне сия... очаровательная зараза.
   Прошу извинить за такой поворот в моих суждениях о ней... и вот от чего.

*    *
   Третьего дня, вместе с моим коллегой - управским писарем г-ном Пихлевым - мы прогуливались по прошпекту туда-сюда лишь с единственной целью (а это был наш выходной день): перехватить, хотя бы взглядом, ее экипаж, а если удастся, повезет - подсобить при выходе из кареты.
Но день прошел, наступил вечер, а кареты все не было. Видно загуляло где-то "наше сердечко", как сгоряча отзывался о ней г-н Пихлев.  Мы уж собрались уходить, как вдруг наше внимание привлекла прехорошенькая особа, которая подобно фее, пропорхнула мимо нас, обдавая ароматом изысканных духов, которыми в городе пользуются считанные дамы и среди них... постойте!.. Тут я оторопел в своем предположении и догадке.
   Я обратил внимание на то, что г-н Пихлев, без единого моего упреждающего слова, почуял то же, что и я - этот божественный запах. Он несколько раньше моего бросился вдогонку за незнакомкой и уже оттуда, из темноты, раздалось его восклицание:
   -  О, майн готт! сударыня, что вы делаете здесь, сейчас, одна?!..
   Я подбежал. Да, верно, это была она. ОНА! Но Пихлев продолжал:
   -  Боже милостивый, как же так сталось, что вы од-на! идете в кромешной тьме без провожатых?
   -  О, мои друзья, - ответствовала она, - на третьей улице отсюда пришла в негодность моя карета, а я спешу в театр... там нынче дают чудный водевиль!
   Боже, боже, что с нами сталось! Нас словно в одночасье подменили, при этом мы успели даже вернуться в чудное расположение духа. Конечно же, обо всем недостойном, что было прежде в рассуждениях о ней, забыли, ибо зрели перед собой лишь беззащитное существо, которое надобно оградить от ночной мглы, слякоти и вообще от мелких неудобств пешего путешествия.
   В тот вечер нам невероятно повезло: в ложу, где она сидела, никто не пришел. И мы с г-ном Пихлевым, нисколько не сговариваясь, бросились к ней с предположениями всяческих коллизий, кои можно будет узреть в этом представлении. Если честно, батюшка, то ни я, ни мой коллега по службе толком так и не посмотрели сей спектакль. Помнится, однако, что в первом акте супруг главной героини застает жену в объятиях своего подчиненного, в то время, как во втором - носятся по сцене убитые горем... Один, так полагаю, что застал жену в чужих объятиях, другой, что так нелепо попался, ну а третья - что первые два столь непроходимо глупы. Мда-а. Так вот. Для нас спектакля как не было. Мы были увлечены лишь ею, не забывая поочередно целовать ей ручки. Смею утверждать: она сидела как царица, нет, бери выше - как БоГиНя! в нашем окружении, что доставляло и ей, как нам казалось, явное удовольствие. Ах, беззащитная птаха, комарик...
   Что-то я не то и не туда пишу...
   Всё пока было премило. Но после антракта Пихлев несколько смелее позволил себе наклониться к ее милому ушку, после чего принялся ей о чем-то долго шептать. Слушая его, она не раз прыскала от смеха, да так громко, что некоторые зрители оборачивались и смотрели на нее более чем многозначительно. "Какой позор... нет, не ее смех, а его поступок" - пронеслось у меня в голове.
   Я тотчас наклонился и высказал ей свое неудовольствие поведением г-на Пихлева.. тоже на ушко, отчего она вдруг прыснула, да только сильнее, чем прежде. Я в недоумении. Но тут Пихлев, мой "вечный" друг, изогнувшись за ее спиной, негромко, но вполне ясно лишь для меня, произнес чуть сдержанно и растянуто всего одно странное слово: "Зз-заа-р-ра-за".
   Я, я... Я не понял, и к нему с вопросом:
   -  Вы это мне, сударь? - но ответа не получил, ибо предо мной неожиданно
возникла премилая ручка мадам Нелли, и потому инцидент, казалось, был исчерпан.
   Еще не раз в течение всего спектакля мне и, очевидно, г-ну Пихлеву, приходилось ею восторгаться. Как, однако, драматичен это извечный треугольник жизни, где главной осью, центральным звеном, вокруг которого и проистекает всякая жизнь, конечно же, являются наши милые, слабые, но отчего-то коварные женщины. Вот и теперь, в самые отчаянные миги нашей суеты за престижное обладание ею, лишь она одна сохраняла здравость и степенность в своих рассуждениях. И ежели временами и оборачивалась к нам и глядела на нас, то от того взгляда на нас будто опрокидывали ушат холодной воды, а разгоряченные тела тотчас охватывали судороги холода. Это было даже страшно, но притягательно... и мы, сломя голову, во весь аллюр, вновь и вновь бросались навстречу этому взгляду. А она все хохотала и хохотала.
   Вот и представление подошло к концу, все тотчас в зале закопошились, заторопились к выходу. И лишь г-н Пихлев да мадам Нелли все продолжали о чем-то шептаться. Я встал, тем самым показывая очевидность того, что и им следовало бы предпринять. Но всё напрасно. Они о чем-то увлечённо беседовали, словно обо мне призабыли, и я, батюшка, не выдержав вконец, наклонился к ним, чтобы окликнуть их и вывести из этакого транса. И тут, честное слово, поневоле услышал, как мадам Нелли несколько раз тихо, но настойчиво, произнесла:
   -  Не стоит об этом и говорить. Вам ведь известно, что я - эмансипированная женщина, и свобода для меня - не просто свобода, а воздух, без которого я увяну!..
Собеседник ей в ответ:
   -  Право же, я совсем не думаю иначе, но...
   -  Никаких "но"... г-н Пихлев, мне не пристало повторяться, но я ринуждена поступать именно так...  Я  cвободная  и  эмансипированная  ж е н щ и н а!.. Вот вам моя рука - и прекратим этот никчемный разговор.
И только после этих слов она вскинула на меня свой взор.
   -  Душечка, Харлампий Илларионович, вы все еще здесь?.. А я уж, право, подумала, что вы осерчали на меня и давно ушли,.. ну, пойдёмте, пойдёмте, господа… пойдёмте.
     Она встала, поднялся и Пихлев, и мы тотчас покинули зал.
   За многие годы своей жизни я довольно изучил себя, вернее то выражение, кое всякий раз случается у меня на физиономии, настолько, что мне и зерцало непотребно. Но теперь, когда все во мне сжалось и требовало мщения  за небывалую - извините за резкость - наглость г-на Пихлева в моем присутствии - я почти был уверен, что лицо, на котором и Вам, батюшка, почти что не приходилось видеть и тени суровости, а тем более злобы, сейчас было именно таковым. При всём при этом, перекошенное негодованием, оно силилось учтиво склабиться сей очаровательной особе. Право же, надобно быть глупцом, чтобы его не заметить, что, собственно говоря, и сделала мадам Нелли, когда вдруг всплеснув руками воскликнула:
   -  Боже праведный, что с вами, сударь, в своем ли вы здравии?..
   -  Я-то в "здравии"… но сатисфакции требую от г-на Пихлева непременно и сей же час!
   -  О чем это вы... Боже, да неужто все из-за меня? Право же, я этого ничуть не стою. - При этих словах она так сладко, но грустно улыбнулась, что в этот самый миг во мне что-то оборвалось и потеплело. Я уж совсем перестал хотеть стреляться с Пихлевым, но тот вдруг выступил откуда-то из темноты и внятно произнес:
   -  Сударь, я к вашим услугам!
Госпожа Бревиковская отчаянно замахала ручками.
-  Ну, как же это так, право же, я этого совсем не желаю! Милый Харлампий Илларионович! - это она обратилась уже ко мне. - Вы не могли бы уделить мне тэт'а тэт, всего на полминуты?
   -  Право же, отчего не выслушать вас, мадам Нелли.
   -  Отойдемте в сторонку... - она ловко подхватила меня за локоть и мы поплыли в противоположную от Пихлева сторону. Там мы присели на банкетку, где она стала объяснять всю печаль своей судьбы. Судьбы женщины, над которой безжалостным роком нависла тень эмансипации.

*   *
    Итак, напоминаю Вам, милый батюшка, что мы уединились несколько  поодаль, где она поведала мне суть своей жизни, посвятила в тайну тайн во имя одного - желания быть понятой до конца. Она сняла перчатки и осторожно, как это делала когда-то маменька, взяла мою ладонь в свою и, чуть поглаживая ее, начала свой рассказ.
   -  Сударь, мне известно, что я вам совсем не безразлична. Что вы всегда и теперь во имя меня готовы совершить не только что-то большое, значимое, не иначе как геройское, но и способны на проступок, который именуется... простите, глупостью. Да, именно так!
   -  ?
   -  ... Но простите, Харлампий Илларионович... я не питаю к вам обратных симпатий, вернее, не чувствую вас, как это должно быть для любящего сердца. Вот я смотрю сейчас вам в глаза и, вроде бы, вижу их, но едва вы отвернетесь, пусть даже из-за пустячного дела, в сторону, я тотчас их забываю... и припомнить никак не могу.
   И тут, батюшка, она произнесла слова, которые запали мне в душу на долгие годы.
   -  Если у чувства нет памяти - это не любовь, это игра в нее. И потом, если б ведали вы, как я устала от внимания к себе. Знаете, когда возвращаюсь домой, всякий раз перед тем, как лечь, гляжусь напоследок в зеркало. И чтобы вы думали, что вижу в нём?.. Разбитое и несчастное создание, со всклоченными волосами и нездоровыми кругами под глазами. Да-да, это, оказывается, и есть я! Но по утру, когда вновь смотрюсь в это же зеркало после крепкого кофею, обнаруживаю перед собой стройное, довольное собой и красотой своею обнаженное тело, готовое тотчас ринуться навстречу любой, самой испепеляющей страсти. Вижу ту, что верует в то, что красота, как некий щит, оградит ее от боли и ударов в спину. И если всё это действительно есть во мне одной и отчего-то составляет мою правду - то порою мне становится страшно за себя, ибо меня немало пугает та двойственная жизнь, что во мне заключена. И если вы видите меня в окружении сытых и элегантных мужей, увешанных крестами "... за заслуги перед Отечеством", не верьте этому видению! Не верьте. Перед вами сейчас совсем не та, что флиртует со многими, но совсем и не та, что одна тоскует по ночам.
Она опустила глаза и чуть слышно добавила:
   -  Не ищите, ни вы милый Харлампий Илларионович, ни господин Пихлев, встреч со мною. Во многих случаях я вас недостойна, да и счастья; тем счастьем, к которому вас приучили дома, никак обеспечить не смогу. Как волна, средь миллиардов себе подобных, мчусь я по поверхности жизни, нисколько не обременяя кого-то своим существованием. Но, как только прикоснусь берега и навсегда исчезну в его тверди - тотчас покинут меня все те, кого я нынче пленяю своим духом и телом, пока существую, пока двигаюсь и стремима этим движением.
   Изящно возложив голову на руку, она продолжила.
   -  Ведает ли кто о том, как я пробиваюсь всякий раз сквозь дни, часы, минуты и мгновения; ряжусь в маску эмансипированной дамы, всё только для того, чтобы за мнимой занятостью не чувствовать никчемность такого способа существования.
   В эту минуту она вскинула на меня свой взор, взгляды наши встретились, и в ее взгляде не было ничего кроме правды, и только правды. И я, батюшка, окончательно ей поверил. Она резко встала, хотела еще что-то добавить, но, верно, передумав, круто развернулась и направилась к выходу, надевая на ходу замшевые перчатки.
   После этого монолога, а может, даже и исповеди, меня словно приклеило к месту... я не мог и сдвинуться.
А все тот же господин Пихлев, узрев мою нерасторопность, бросился навстречу госпоже Нэлли.
Когда я вышел, ее уж не было рядом, а в поданной для нее карете лакей в поклоне затворил за нею дверцу. Экипаж тронулся. И вдруг оттуда показалась ее премилая ручка, которая помахала нам на прощанье...
И по мере того, как удалялась карета, во мне нарастала тревога от того, что господин Пихлев непременно сейчас захочет со мною стреляться!.. Честное слово, батюшка, я даже боялся глянуть в его сторону. Но тут вдруг, вполне отчетливо, рядом с собою услышал его громовой, будто медью пышущий, голос:
   -  Очаровательная зараза!.. Мда-а... Право же, очаровательная...
   Я взглянул на него и... только теперь, сейчас, понял, в чей адрес адресовал он свое "Зараза!" чуть раньше, в партере театра!
Вот и вся история. Чудная, не правда ли... Многое передумал я с тех пор, уважаемый батюшка, и порешил: нынче же, в этом году закончить свое холостяцкое существование, ибо более нет сил проходить сквозь такие армагедоны переживаний.

Остаюсь любящий Вас, Ваш сын -  Харлампушка.
                писано 16 генваря сего года".
     16.О1.1986


НИ  БОЛЬШЕ  И  НИ  МЕНЬШЕ  ОБ  ОДНОЙ  ЖИЗНИ

"Не указуя перстом, - а, дескать, вот он! - тем не менее, если непрямо, то краешком глаз все же покажу на того, о ком предстоит вести речь. "Герой" - это та судьба, жизнеописание которой в целом обеспечено, ибо здесь нет причин для волнений, а если и есть, - то они относимы к суете дел сугубо технических. И напротив, описывать того, кто нисколько не подозревает, что он – преинтереснейший "субъектик", - хорош, чересчур хорош собой - но никому не известен как личность, имя, судьба, - есть занятие муторное, предприятие нервное, со многими неизвестными: а как и чем оно завершится и завершится ли вообще... Отсюда вывод один: всякому беллетристу скорее надо браться за того, кто раньше был узнан обществом и запечатлен в его сознании именно "героем", нежели кропать по ночам страницы новой судьбы, за которую читатель все равно намылит шею... "

*
   Я вошел в комнату в тот момент, когда она, проговаривая вслух последние строки начатой рукописи, стоя у стола, решительно не знала, как отнести себя к ней, как отреагировать на нее. "Ну что, Любаша, - спросил я глазами, - каково?" "А что это будет, Платоша? – спросила она также глазами, при этом медленно опустила листы рукописи на письменный стол. - К чему придешь, и зачем вся эта затея с "героем"? - Если б знал, - произнес я вслух, подошел к ней и обнял, - пойдем отсюда, нехорошо так долго отлучаться хозяевам. Недзвельские ждут нас, а мы тут литераторствуем. Она рассмеялась, при этом обняла меня так нежно, что прикосновение ее ланит было равно прикосновению ее дыхания. И я задохнулся от счастья. Меня любили! И в том ее порыве и смехе услышано было  о б е щ а н и е  ещё мн;гожды раз быть удостоенным любви.
   -  Друзья, ну где же вы пропадаете?.. - Забурлил усами департаментных дел г-н Недзвельский, но его очаровательная и тишайшая супруга только корила нас взглядом, а сама, как могла, принялась его утихомиривать.
   -  Вот ведь ты какой, людям нужно было уединиться. Платону Никоноровичу, да будет тебе известно, нет дела до всего мира, он теперь пишет новый  р о м а н , так что нам незачем его выводить на чистую воду! Ведь это так, так, Платон Никонорович?..
   -  Истинно так, - отвечал я, целуя ей руку, - истинно.
   -  Ну ладно, можете выгораживать себя сколь угодно, а между тем, - ворчал недовольный гость, - по моему наблюдению, литератор в литературе - совершеннейший раб, а жизнь - жизнью, она проходит мимо него, а ему, - понятное дело! - нету времени следить за ней, ибо он весь в себе. Вот мы, господин писатель, - я и моя разлюбезная супруга Аделаида Ильинична, и есть суть реальности, сама жизнь! А то, на что вы изводите годы, нервы, лишая себя многих удовольствий, простите за резкость, - какой-то суррогат, всегда негодный к употреблению, сколько б его ни готовить. Вот что есть для меня тру-у-д пи-и-са-ательский. Фразу "труд писательский", он выделил по буквенно, отчего меня чуть не стошнило. Оказывается, она может иметь пугающий, пошлый оттенок. Тут мы все, прежде молчавшие, переглянулись и засмеялись, замяв и стерев тотчас из памяти бестактные разглагольствования подвыпившего гостя.
   Чета Недзвельских ушла з;темно. Любаша провела их до калитки, быстро воротилась, и вот она уже сидит напротив меня, сидит и молчит, и тем сводит с ума. Я хочу писать, уж строки идут, но не могу, ибо чувствую постороннюю энергию, энергию молодого женского тела, не обладать которым теперь, в эту минуту, было бы преступлением. И мою, уж было протянутую руку, чтоб пригасить свет для таинств амора, остановил настойчивый стук в дверь. От неожиданности мы оба вздрогнули. В комнату вошла служанка Степанида и сухо, как механическая кукла, произнесла:
   -  Сударыня, вам телеграмма.
   Она поднесла на подносе сложенный вчетверо лист, по прочтении которого лицо обожаемой мной женщины вдруг побелело. Мгновенно отвердевшими губами она произнесла: "Он ушел из жизни". А затем, словно опомнившись, выбежала, и через минуту ее плач заполнил собою пространство следующей комнаты. Жестом я отпустил Степаниду. Какое-то мгновение, поколебавшись, все же вошел в ту комнату, сел у ее ног и стал негромко говорить.
   -  Любаша, мне и не надо объяснять, к е м был для тебя этот человек, но, боже, как же-с, давеча ты говорила, нет, настаивала, что я у тебя "единственный", а вот, выходит, были лучше меня... К чему было такое блуждание неправды, к чему? - Немного помолчав, добавил. - Теперь же, Любаша, не уверен, что уйди я уже завтра из жизни, кто-то станет точно так убиваться и по мне.
   Мои слова без упрека, их незлобливый тон, кажется, успокоили ее, уж и не слышно прошлых безудержных рыданий. Вдруг я ощутил, как ее рука скользнула по моей. Она позвала меня всего к себе и, только приблизив, произнесла:
   -  Вот, Платон, прочти, если можешь в этих глазах историю еще одной судьбы, тебе прежде не знакомой, историю любви к человеку, чье презрение равносильно было получению от него награды.
   -  Как звали его? - осторожно спросил я.
   -  К чему теперь его имя, - простонала она губами, - вот, взялся писать о неизвестной судьбе, и тебе не пишется,.. так сам случай дается в руки, бери его, бери!
   -  Поверь, Любаша, я нисколько не ревную к твоему прошлому, тем не менее, если можешь, объясни, отчего прежде ты говорила мне, что я у тебя лучший и несравненный, отчего, если знала, что за тобой в твоей судьбе стоит  д р у г о й,  памятью о котором ты дорожишь более чем, прости, тем, кто теперь рядом с тобою...
    -  Ну, какой же ты у меня глупонький, Платоша, - вытирая глаза, молвила Любаша, - а еще литератор! Нет, позволь не верить, что сегодня уже «писатель»… Будь им, ты не задал бы мне этого вопроса, не задал.
   Тут она глубоко вздохнула. - Извини, Платон, я устала, мне нужно быть теперь одной.
   Утро следующего дня выдалось солнечным. Повсюду за окном протекала жизнь, доносились звуки пролеток, шум и возня детворы, крики мастеровых, предлагавших свои услуги, что никак не соответствовало атмосфере печали, установившейся в нашем доме со вчерашнего вечера.
   Я не ожидал увидеть ее за завтраком, потому и не побеспокоился на ее счет у Степаниды, но, выйдя на веранду, увидел Любашу совершенно собранную и спокойную. Она кивком поздоровалась со мной и, едва опустил я руки на стол, в какой-то момент, покуда Степанида разливала кипяток, положила свою руку на мою и тихо молвила:
   -  У меня все хорошо, поверь, Платоша, теперь не так, как вчера. То была минута слабости, прости, если можешь.
Я промолчал. Но, чтобы вновь приблизить к себе Любашу, сделать ее, как прежде, своей, незаметным пожатием ответил на ее прикосновение.
   Прошли недели. В нашем доме вновь бывали гости, играло фортепиано, шипел граммофон, жизнь литератора, кажется, вошла в прежнее русло. Любаша была моей, и все в этом мире давалось мне легко, ибо чувствовал ее рядом с собою - живую и не чужую. И все бы хорошо, но одно обстоятельство порой угнетало меня. Всякий раз, открывая верхний левый ящик письменного стола, натыкался на начатые страницы рукописи, некогда озаглавленные престранным названием - "Ни больше и ни меньше об одной жизни", но так и не заполненные содержанием. И как же потом клял себя, что поспешил с названием прежде самого рассказа.
   Вышло так, что в какой-то момент  ж и з н ь  опередила меня и без моего старания заполнила эти страницы. И, надо признать, отписала их намного интересней моего, что я совершенно признавал за ней. Ибо, на самом деле, что может сравниться с жизнью, желающей и умеющей писать свои страницы? Пожалуй, ничто и никто. Никто и ничто.
                7.O1.1997
            
НЕВЕДОМАЯ  ЖИЗНЬ
-  Стало быть, сударь, - в этом месте, воспользовавшись паузой, письмоводитель тяжело провел по лбу ладонью, но уже на следующей реплике заторопился с письмом дальше, - вы отказываетесь от показаний свидетеля? – Уставившись прямо в лицо несчастному, допытывался пристав.
   -  Да как же не отказываться, - скорее удивленно, чем раздраженно, настаивал я на своем, - не видывал я этого человека прежде, и потом, какой мне резон слова его на себя примерять? Слишком темно было, и ваш свидетель, извините, г-н пристав, мог и обознаться… Разве это не очевидно? – Отвечал я, почти сердито, не совсем понимая, где я, и что нужно этим людям от меня.
   -  Хоть и беспашпортный, - как бы больше для себя, чем для кого-либо, начал рассуждать вслух допрашивающий, - но, по всему видно, человек вы из благородных. Вот отчего и обхожденьице наше к вам иное…
   -  … Хорошо, предположим, мы согласимся с вашим доводом, – не дал договорить приставу, прежде молчавший, господин; до этой минуты утаиваемый глубокой тенью выступающего угла подвального помещения.  –  Но вот что изволит доносить о вас дворник, человек нам известный, человек – буквально наш. – И вступивший в разговор начал цитировать по памяти невнятные строки из каких-то показаний. Признаюсь честно, я плохо понимал, что именно сейчас цитировал человек из тени. Одно было ясно: всё складывалось отнюдь не в мою пользу. Но более всего удручали
отнюдь не строки из «показаний» полупьяного дворника, и не то, в какое неприятное обстоятельство оборачивается дело, а то, что говоривший всё не желал показаться из глубокой тени выступающего угла полуподвального помещения. И тогда невольно закралась шальная мысль, что этот угол был выстроен специально, чтобы… таких как я, и даже действительно повинных, изводить до конца, до последнего нерва, после чего подозреваемый возьмет, да и сорвется… И если не признается, то уж точно оговорит себя. И это было не к добру.
Застегнув китель, пристав крикнул:
  -  Сюда Евласия, скоро!
   За дверьми, прежде гробовыми, вдруг возникло движение, дверь распахнулась и нечто огромное начало вдавливаться в темноту дознавальной комнаты.
    -  Ну, мил человек, говори, что видел? Не тот ли  это барин, что пол дни назад, со штофом, приставал к тебе с паскудным злодейским предложеньицем?
    -  Почти он, г-н пристав, - медленно промямлило квадратное нечто, в светлые часы именуемое «Евласием».
    -  Так «почти» или «он»? – не сходил с него пристав. – Он?
    -  Да кто ж его, лешего, в темнотище разберет… Уж больно похож, вроде б он, да только на руках того барина перстней было по более, да сюртук почище.
  -  А где ж ему быть «чистым», - спокойно вставил я, - коли помят и обобран был прежде вас, господа,  людьми недобрыми, людьми подворотными.    
 -  Да уж, - подхватил пристав, - ежели встретить нашего Евласия на темной дороге, несдобровать тому, кто б он ни был – честный малый или вор. Задень такого, так он сам кому хочешь бока намнет, вот ведь, ваше благородие…
Так к чему, - встрепенулся я, - коли я «благородие», учинять мне сей допрос?
  -  Ну, считайте, сударь, это у меня вырвалось… впрочем, у вас еще будет время доказать и это, и обратное.
 -  А «обратного», как вы изволите выразиться, г-н пристав, и быть не может… Это ж так очевидно! – Нешуточно вскипятился я. – Неужто в моем облике что-то говорит вам, что могу выступать с какими-то нелепыми и «паскудными предложеньицами»?..
 -  Погодите, сударь, не ерепеньтесь. Теперь время говорить Евласию, - мягко, но строго остановил мою тираду пристав. – Ну, рассмотрел барина… Он... не он? –
   Не отрывая взора от пола, «свой человек» , как аттестовал его скрытый глубокой тенью дознавальной комнаты таинственный господин, всем видом своим показывал, как ему теперь надобно вернуться к недопитой кружке с бражкой да к пухлой соседушке-вдовице, от которой бессердечно оторван был служивыми людьми. – Так нет, не узнаешь? – Не отступал пристав.
      Скорее недослушав, чем дослушав «своего человека», пристав резко обернулся и обратился ко мне с вопросом.
     -  «Благородие», говорите? А отчего у вас в брючине, при обыске, обнаружился портмоне господина N. и, что еще лучше, в кармане пиджака… серебряная ложечка из чайного сервиза благодетеля и прокормителя нашего, его Благостепенства?! Разве тогда не выходит-с, что вы и есть тот ночной пакостник, причинивший столько волнений уважаемым людям города?   
   С трудом постигая случившееся, понимая, как невыгодно завязались для меня обстоятельства (вот уж, право, по поговорке: битому достается от небитых!),  несмотря на свою благородную и утонченную натуру (почти поэт, по духу и природе), я полыхнул лицом, зарделся, как девица, да так и застыл в удивлении. Вот когда темнота на руку повернулась… Никто из людей низшего сословия так и  не увидел моего испуга и растерянности. «Эко люди тяжелые… –  как мог быстро,  после легкой контузии, думал я, - но ведь как-то надо сладить с ними, прийти к миру?».      
   -  Что замерли, господин хороший, - вновь начал вытягивать меня на разговор дотошный пристав, будто и впрямь задавшись целью, до конца, до единой минуточки использовать для своих истязаний густую ночь, что бездонным чернеющим провалом почти навечно, до самого утра, застыла за окном, - так вот, я говорю, господин хороший, что, нечего сказать в свою пользу?
Битый темной ночью, из-за угла, ворюгой, я прислонился к стене и молвил:
-  Отчего бы нам не дождаться утра, г-н пристав… Тогда вам, для протоколу споваднее будет замечать и описывать мою реакцию - где лгу, а где напраслину на себя напускаю? И потом, насколько, мне, коллежскому секретарю, известно, для дознаний выделены часы именно дневные.
   -  Для беспашпортных, да еще с краденым во карманах, нет резону тянуть до светлого часа. Нам надобно спешить с выяснением обстоятельств дела по горячим следам…В этом, извольте заметить, собственно, и состоит один из наших приемов! Вот так-с – отрезал пристав.
   -  А в ваших «приемах» нигде нет того, что прежде надобно иметь неопровержимые свидетельства о причастности задержанного в деянии?.. Слышите, господа, неопровержимые, и только потом что-либо с ним учинять!   
   -  Э, нет, сударь, здесь вы нам не указ, а уж тем паче, советы такого рода от беспашпортного… Кстати, где он, ваш пашпорт?
   -  Да уж говорил вам, прежде, где он… - как можно спокойнее, тихо ответил я.
  -  А вы, не посчитайте за труд, повторите,  – с ехидцей в голосе настаивал пристав.
-  Да в портфеле, с деловыми бумагами и был. А тот портфель, о чем уже не раз говорил прежде, был похищен у меня, когда поздним часом возвращался со службы. – Помолчав, я добавил –  … Одно в толк никак не возьму: как оказался на мне чужой сюртук, брюки?.. И потом, ссадина на моей голове не довод, что так оно и было? – Не дав опомниться приставу, чуть ли не кричу. – Христа ради, молнируйте в департамент, где служу, откуда, скоро подтвердят мой статус, и недоразумение, наконец, будет раскрыто!
   -  Во втором-то часу ночи, прикажите «молнировать»?.. Не много ли чести для  «беспашпортного»? – мягко съязвил пристав. – Эх, не говорите правды, так себе ж на беду. Ну, чего упираться, - как-то нехорошо, потому что весело, настаивал на своем пристав, - скорее сознавайтесь, и поверьте, от признанья срок выйдет божеский. Крёстным знамением божусь, бо-о-же-ский!

*
   Два дни, проведенные в сырости, тесных сношениях с тараканами и крысами убогого казенного помещения, не так надломили дух мой , как сорок восемь часов безвестности и столько же часов пребывания в руках людей, в быту и в семейном кругу (особливо когда заботятся о своих чадах), быть может, добрых и отзывчивых, но на службе… крайне добросовестных, даже лишком. От их «добросовестности» в иную минуту мне хотелось биться головой о стену каменного мешка.   
   Жмурясь от яркого солнца, хоть день был и не погожий, я молча выслушивал упреки моего спасителя.
    -  Сколько раз тебе говорил, Алексей, не бери служебных бумаг домой… Вот и случай подвернулся, ограбили так, что сам видишь, что из того вышло!..
  -  Неужто бумаги отыскались?!.. - воскликнул я.
  -  Да, - ответил мой спаситель, - злыдень этакий, после того, как тебя ограбил, от радости, что ли, вновь пошел на грабеж, и в темноте жандарма принял за доброго отца семейства и, как сам понимаешь, обознался себе на горе... Всё при нем и оказалось, - и паспорт твой, и бумаги казенные… Вот что скажу тебе, Алеша,  - немного подумав, продолжил мой спаситель, - если и есть в тебе какая злость на господина пристава, так ты ее выкинь из головы, выкинь! Пойми, человек при  исполнении, и потом, кто ты был для него в те часы?.. – всего лишь птицей бездокументной. Ясно?.. 
   Я хотел было возразить другу, дескать, а как насчет «презумпции невиновности», но смолчал, а только сильнее стиснул зубы да что есть мочи сжал пальцами трость.
   -  Ты только поверь на миг, Алеша, из благих пожеланий спокойствия государству тебе чинились неудобства. Но вот, все для тебя разъяснилось, и нет их для тебя. Нет! А ты полагаешь как-то иначе, или...  –  Не завершив фразы, мой спаситель на шаг опередил меня, ошарашенного свободой, чтобы заглянуть мне в лицо. «А может, и в самом деле, - пронеслось у меня в голове, – иначе государству не найти для себя покоя, покуда в подобных обстоятельствах, в дознании, не раздавит, как блох, подвернувшихся ему «беспашпортных» граждан?..» И уже не имея сил на слова, вновь «вернувший» себе звание коллежского секретаря, часом раньше “подозреваемый по делу”, я лишь слабо махнул рукой, чем обрадовал своего спасителя.
   В тот подаренный мне судьбой вечер свободы впервые в жизни я спустился в трактир, где наравне с другими пил бражку, заедая ее протухшей снедью, при этом жадно всматривался в суетящийся подле себя кабацкий люд. И делалось это мною от смутного сознания, что уже через пару дней, когда все пойдет по прежней колее (дом, служба, дом), наверняка, потеряю способность видеть и отмечать нюансы такой, прежде неведомой мне, человеческой жизни. И стоило только легким прищуром отгородиться от этих людей слюдой размытых очертаний, как тут же, без промедления, всё, что творилось вокруг, обретало иное, еще более мистическое и непознаваемое значение. Все, что было прежде понятно, оборачивалось загадкою, и теперь всякая жизнь, всякое движение тел, делались бессмысленными и, - о, ужас! – беззащитными. И беззащитность этих жизней пугала. Ибо устами много потерпевшего старца Иова, однозначно, очерчивался их предел. Он был равен “всего лишь дуновению”.
                1.10.1996 - 18.07.2000

 ОБРАЗОК
               
                Если реальность достаточно      
                долго находится рядом, суть её   
                становится банальной.               
                Джон Гарднер
I.

   Собственно говоря, никакого особого действа во всем, что я имею честь вам  изложить ниже, не было. Скорее наоборот: к тому времени, когда должны  были произойти известные события, всякое движение на улице и в домах прекращалось. Наступало время, когда многочисленные часы, которые  обязательно имеются в каждом приличном доме, начинали  отбивать вечернюю, ухитряясь, однако, делать это не одновременно, от чего всякий раз в городке N случался маленький переполох. Но весь этот нестройный перезвон казался писком комара, по сравнению с бухающими ударами церковного колокола. Как только последний подавал голос, казалось, тотчас все часики приутихали и, сойдясь где-то на городской площади, с трепетом вслушивались в его, только им понятные, звуки; с восторгом наблюдая, как к внутренности многопудовой чугунной массы осторожно и нежно припадает увесистый металлический лепесток. Они буквально упивались его хмурыми, но великолепными своей неуклюжестью, торжественными звуками, что вываливались на город из его вечноразверзнутой пасти. И, покуда он стонал, ему вослед тихонечко вторили ходики провинциального городка.
Люди же, сотворив молитву, порою не дослушав напряженное бормотание колокола, так похожее на неясные рыки шамана, одним своим видом ошарашивающего наивных соплеменников, укладывались спать: кто - где, кто - как. Под плотные стёганые и пуховые одеяла, в кружевных чепцах на головах - коли побогаче; под хлипкий и разношенный армяч;к - ежели победнее. И над многими верстами великой России до первой зорьки устанавливался вполне пристойный храп пребывающих во сне людей. Как раз об одном таком сне эта история
Назовем нашу героиню Елизаветой Петровной, но сразу отметим:
называться по отчеству - еще не вышла летами. А потому домашние и близкие звали ее просто - Елизаветой, Лизкой, Лизунькой. Автора могут упрекнуть в том, что в повествовании он питает особую слабость к своей героине, выделяя ее над другими персонажами. Ну что ж, в обвинении этом не так уж мало от правды. И все же он поступает так намеренно, ибо все вокруг нее - не суть важны, ибо не о них речь.
Прослышав колокол, она, как и многие, опустилась на колени и спешно
совершила отходной молебен ко сну. Наскоро отмолившись, в последний раз она воздела к Христову лику свои холеные руки и, переодевшись, улеглась наконец под приятные многочисленные одеяла, которые прежде обжигали холодом, но затем, затем... исходили жаром беспокойного молодого тела. Недолго мучаясь и ничуть не сопротивляясь природе организма, она вскоре сладко заснула.
   Вот, собственно говоря, и все, что произошло вначале всей этой истории.  Вернее было бы сказать, что ничего не произошло, ибо все, что действительно  произошло в ней, свершалось не наяву, а во сне.

II.

   В светской жизни Лизочка, безусловно, слыла особой добродетельной, в меру  образованной и даже в чем-то либеральной. Однако, не смотря на все эти  качества, никто не мог упрекнуть ее в легкомыслии, в любых его проявлениях.  Ей не были свойственны модные нынче случайные уличные знакомства с молодыми людьми. Этого же правила она придерживалась и в благоугодных заведениях, в  присутственных местах и даже на раутах, во время благотворительных балов и приемов, коими ее еще баловала maman. Ее хорошенькое личико тотчас становилось постным и неинтересным, как только она перехватывала на себе пылкий взгляд. В целом автору неизвестно о ее сердечных привязанностях и симпатиях; и всё же об одной из них, по праву авторства, ему доподлинно известно. В ее снах, полных неизъяснимой девичьей тревоги, чаще других являлся образ господина Непрошева. Вот и сейчас, в который раз, она едва-едва не касалась уст безусого студиоза, которого papa, отпаивая чаем, громко для его юных лет именовал непременно по отчеству  - "Харлампием Илларионовичем!" Что же делал в их доме сей «мудрый муж и наставник юных душ", как отзывался о  нем рара.? А всё было просто: раз в неделю студиоз приходил к ним в дом для обучения Лизаветы французскому языку.

Джон Гарднер. Искусство жить / Серия: Библиотека журнала
"Иностранная литература". - М., Известия. - 1984. - С. 81

*
   Место действия - гостиная комната в доме ее тетки. Время действия - солнечное утро, но, быть может, уже и не утро, а день, уже расположившийся  ближе к полудню.
*
   "Ах, ах", - только и произносила Лизавета, как во сне, так и наяву, от того, что  нечто очень ее теперь беспокоило, причем не шуточно, а реально. Так  "реально", как это бывает лишь во снах... Косые лучи солнца, высвечивая недвижные фигуры Лизочки и Непрошева, вот-вот готовых слиться в первом трепетном поцелуе, отбрасывали от них тени на пол. Неожиданно ближний край тени ожил, зашевелился, и тотчас от  него отделилась некоторая часть, напоминая контурами предряхлую  старушенцию. Раздался старческий кашель, возня, а потом, откуда-то снизу до обомлевшей парочки донесся голос.
-  Эх, молодежь, молодежь, стариков взашей, а сами тотчас за поцелуи! Мда-а, ну и нравы...
Изумленная Елизавета отпрянула от студиоза, да и тот, все больше хлопая глазами, беспомощно вертел головой, как бы восклицая: "Вот дела, вот чудеса!"       
   -  Прохор Петрович, с чем вы так долго возитесь? - голос старушки окреп, наполнился силой, и в нем появились властные нотки.
    -  Ах, матушка, иду, иду... - и теперь еще некоторая часть тени отделилась от общей, действительно напоминая контурами сгорбившуюся фигуру старика - вот, принес вам чаю, извольте откушать, а то я вижу, вы совсем продрогли-с...
-  Благодарствую, милейший... Вот, полюбуйтесь на нонешнюю молодежь: едва сродственница покинула дом, как племянница уже обнимничает с ловеласом! Каковы нравы, батюшка, а?!
-  Сударыня, не судите так строго молодежь, в такие годы она слишком в себе уверена и потом, всё равно будет делать всё так, как ей заблагорассудится... до поры, до времени.
   -  Прохор Петрович, выражайтесь-ка ясней, до какой такой поры?
   Тень старика лишь досадливо махнула рукой.
   -  Ну, конечно же, до той, покуда не набьют ссадин на своих благородных коленках, не изотрут ноги в танцах, не обожгутся на горячем, не переболеют душой от отравленных стрел проказника Амура!
   Старушку, тем не менее, ответ не удовлетворил, она чуть нервно воскликнула:
   -  Однако, сколь долго придется ожидать этого прозренья?!..
   -  А зачем, матушка, собственно, ждать, - и тут одна тень приближилась к другой, послышался осторожный и тихий поцелуй, - вспомните, сударыня, нашу молодость, разве не так же поступали и мы в свое время?
   -  Ну, полноте, полноте, и не пытайтесь, мил друг, убеждать меня в особенных достоинствах времени теперешнего, против того - н а ш е г о. То было другое, слышите, мой друг,  д р у г о е   в р е м я,  и многое в нём действительно было иным...
   Тени старика и старушки вдруг потеряли свои очертания, вновь застыли на полу. Елизавета и Непрошев, облегченно вздохнув, опять принялись за старое, но не тут-то было. Теперь уже другая часть тени ожила, и из нее начала выстраиваться фигурка человека, чрезмерно согнувшегося в подобострастном поклоне, поднявшего в услужливом приветствии свой картуз. А чуть позже раздался маленький и подленький - иначе не скажешь - голосок.
   -  Дорогу их Сиятельству, до-о-ро-гу!
   И в самом деле, из под его казенного головного убора немедленно начал выдвигаться чей-то преогромный живот, потом показались ноги, руки... Правда, головы в очертаниях фигуры не было. Но нас не проведешь, мы-то знаем: и без нее можно здравствовать, лишь бы мундир наличествовал! Мда-а, но мы отвлеклись от повествования. Как только все вышеперечисленное окончательно и отчетливо обозначилось на полу, эта же согнувшаяся по фронту тень заголосила с прежней силой.
   -  Дорогу Правильному человеку! Да-да, именно  П р а в и л ь н о м у!!  Вы только обратите внимание, как ладно скроен фигурой этот человек. Да и нрав его таков, что всюду, где бы он не появлялся, ко всем от него исходят флюиды степенности и благородства, терпения и мудрости. Несомненно, всякого к такой личности притягивает. Счастливо то общество, которое ОН удостоит своим вниманием. Всякое слово, выпорхнувшее из его уст, врачует не хуже заморского бальзама; оно уподобимо весне, что приходит средь зимы. И еще долго, долго слова те передаются из уст в уста, нисколько от этого не теряя своего очарования.  Скорее наоборот, они обрастают прелестными оборотами и продолжениями. Они согревают и возвращают к жизни замерзшие души циников, останавливают от следующего неблаговидного поступка прожженных грешников, тем самым как бы предотвращая мировое Зло. И в какую бы сторону света не направил свои стопы такой человек - всюду он будет счастлив тем, что персона его неподкупна и бескомпромиссна!..
 Правильный человек, поблуждав по полу комнаты, позвякивая наградами на мундире, лишенный голоса, и от того скучая, вскоре исчез, а тень услужливой личности продолжила свой восхитительный монолог.
   -  Но знайте, господа, нет страшнее суда на свете, нежели гнев этого человека! Коли его рассердить - он карает обидчика всею силой правды Правильного человека. Он не столько проклинает, сколь накладывает на провинившегося этакую эпитимью несмываемого презренья. И потом, извольте-с вспомнить: гнев исходит от того, кто, в силу необычности своей натуры, ошибиться никак не может, от того, кто вообще не имел представления, что такое сомнение. Всюду его поддерживали и направляли руки гувернеров и классных бонн. И, как итог, - на свет появился такой вот че-ло-ве-е-чище, совершенно бесхитростный и безгрешный, буквально от мозга до костей! Не в его ли лице предстает перед нами венец того воспитания, той морали, к которой всякому пристало стремиться?..
   Голос говорившего сбился, забулькал и вконец осип.
   -  Вот, вы думаете, что все это я говорю из зависти к такому человеку? Ничуть! Мне дорог и мил мой собственный образ жизни, мои скромные нравственные достижения!! Вот погодите, сейчас выпрямлюсь и покажусь лицом перед вами, и вы убедитесь, что я не злодей и прислужник, а самый разобыкновенный служащий департамента. Какого... извините-с, умолчу.
   И перед взором спящей Елизаветы предстало помятое и неряшливое существо, за внешностью которого весьма смутно угадывался облик порядочного человека. Немытые бог весть сколько времени волосы блестящими и безжизненными ручьями ниспадали на его плечи. Существо это, уверенное в неотразимости своей внешности, склабилось и прихорашивалось.
   -  Прошу любить и жаловать, служащий Харлампий Непрошев!..
    На темно-синем кителе, на замусоленном, некогда бархатном воротничке
пластами, в свое удовольствие, разлеглись снега перхоти.
   -  Вот, я весь перед вами!
И тут, во сне, Елизавета вознегодовала. Как же-с, теперешний ее визави  разительно, причем в самую выгодную сторону, отличался от похиревшего на казенных харчах служки, которому, спустя годы безупречной службы в департаменте, судьбою назначено явиться из безусого студиоза Непрошева.
Настал предел и ее терпению. Она отчаянно зашевелила руками и ногами под  одеялом, словно отбивалась от наседающей на нее тени неряхи.
   -  Чур, чур! Поди прочь, уродина!
С этими словами она очнулась ото сна. И тотчас ее обдало горячим воздухом жарко истопленной печи, а с угла на нее уставился немигающий огонек лампадки.
   -  Тьфу ты, напасть, надо же, чтобы такое приснилось!.. - только и смогла, сонно позевывая, произнести она вслух. Лизавета приподнялась на перинах, достала висевший на шее образок с ликом Божьей матери, трижды на него перекрестилась, затем сильно и звучно поцеловала его.
Укладываясь вновь, теперь образок возложила на саму грудь, поближе к сердцу, надеясь, что таким образом он убережет ее от подобных сновидений и, самое главное, засвидетельствует поутру, что и во снах она оставалась чистой и невинной. Как в своих помыслах, так и в деяниях.         
                24.02.1995

СЕРДЦЕ  "ЛЕШЕГО"
               
   В нашем кругу за этим студентом давно водилось мнение, что он последний чудак, ну прямо-таки антик. Что ни собрание или, к примеру, долгое, на летний день, чаепитие, ни от кого ничего, жди-не дождешься, а с ним - приключения.
   Г-н Непрошев, из-за крайней рассеянности и бросавшейся в глаза (будто бы!) неряшливости, тем не менее, скрашивал привычные, без огня и задора, посиделки у ломберного стола, где игроки делали свои ставки, а подустав, раскладывали пасьянсы. И всюду, где только намечался круг понтеров, немедленно возникала долговязая фигура студиозуса. Никто открыто его не обходил, как и не забывал, что по получeнии им тетушкиного миллионного наследства, едва поступив на службу, он пойдет на повышение. Тем не менее, за глаза для многих он оставался "юношей по определению". Чтобы сохранить приличие, кто-то предлагал ему: "Ставочку изволите-с, Xарлампии Илларионович?..", на что тот, не познавший сладости и тлена больших денег, немедленно реагировал протестующим жестом:
   -  Вы уж играйте, играйте,.. на меня вам не надобно отвлекаться... Я тут случайно, право же, случайно-с!.. - Но по выражению его лица было понятно, что он весь уже в игре. Не в своей, конечно, а в чьей-то.
    В этот вечер все было как всегда, и ничто не предвещало для одного из гостей - г-на в пенсне - тех волнений, которые затем последовали.  Нет, не
то чтоб чрезвычайные, но так и оставшиеся им непонятными. Но всё по порядку.
Итак, наступила минута, когда собравшимся было предложено "отведать
блинов и откушать чаю!", то есть - подкрепиться, а то ведь столько времени на воздухе и, должно быть, аппетит нагулялся... И в самом деле, пора уж было и червячка заморить.
Блины были отменными, как, впрочем, и чай, и как-то само собой выходило, что приглашенные, не сдерживаясь, чистосердечно и простецки, буквально по-домашнему, хвалебными словами и кивками головы благодарили хозяйку дома и ее супруга, отставного повара, теперь же - видного деятеля земского собрания. Другими словами, еда была под стать хлебосольным хозяевам, все на столе было съедобно, угодно аппетиту и подано в приличных количествах. Насытившись, гости вновь переметнулись к прерванным занятиям. Кто продолжил изламывать себя на бильярдном столе, кто - раздувать меха легкого флирта, а кто присел на широкие перила веранды и тихонечко сумерничал друг с другом.
Были, однако, и те, кто маялся и изводил себя, не смея признаться собравшимся, что им жуть как не хочется, чтобы вечер завершился ничем. То есть спокойно, без конфузии. Они желали, чтоб состоялся хотя бы махонький скандальчик, чтобы потом было о чем вспоминать долгими зимними вечерами у камина. Но в этот раз происшествий быть не должно, ибо гостеприимные хозяева предусмотрели, кажется, все до мелочей. И это кое-кого здесь озадачивало: как же-с уходить без истории?!.. В этом обстоятельстве и заключалась пружина интрижки, из которой, собственно, и выросли последующие события, о которых пойдет речь ниже.

*  *
   Опустив дышащую паром чашку с чаем на широкое пeрила веранды, умостившись рядом, г-н в пенсне взялся решительно отгонять от чашки мошкару и одним добивающим движением газеты губил ee десятками, не забывая, урывками, про чай и блины. При этом, выражение лица его говорило, что сие занятие отнюдь ему не в тягость, тогда как в глазах предательски застыла бесконечная, без берегов и надежды, великая скука. В поисках "хлебов глазам своим" он крутил головой по сторонам и в какой-то момент чуть было не упал с перил. "Ах, ты, Боже мой!", - только и вырвалось у него. К счастью, никто не заметил этой забавности, могущей в случае ее развития действительно привести к конфузу. Еще не отзвучала в сумерках и не затерялась за чернеющими деревами его реплика, как чей-то неожиданный голос из-за спины заставил его крупно вздрогнуть. По себе сужу, в такой момент испуг примешь даже от мизерного человека.
- Ну что, любезный, закрепим вчерашний успех?!.. - Возникший из темноты земский заседатель, он же хозяин дома, широко улыбался, зная, что г-н в пенсне, известный понтер, не откажется разок-другой сыграть на интерес.
-  Извольте! - Только и молвил всё еще кушающий чай и блины г-н в пенсне. Отставной полковой повар живо приставил табурет, раскидал карты - и игра началась. Их горячие возгласы и притянули к себе студиозуса, который так же еще не докушал чая, и как был, держа на весу чайный прибор, приладился рядом-рядом с игроками. Вдруг внимание игроков привлекли какие-то странные и импульсивные движения Харлампия Илларионовича. Не сговариваясь, они резко подняли головы и увидели, что тот отчаянно пытался отогнать несмышленую мошкару от всё еще клубящегося над чашкою пара. Первым на "ситуацию" отреагировал отставной полковой повар.
   -  Да полноте, сударь, их гнать, дайте им обжечься! Другой раз не полезут!
   -  Да что вы… что вы такое говорите! – как-то испуганно возразил студиозус.
   -  Xм-м, а вы, мой друг, - неспешно расставляя слова и грассируя, сняв пенсне, заметил второй игрок, - ба-альшой чудак! Всякой, ни для чего не потребной мелюзге, которую и глазом не различить, готовы уступить дорогу. Сударь, да вы же чистый ангел!
Но студиозус уже как бы не прислушивался к дельным увещеваниям игроков, он пытался теперь осторожно спасти обжегшуюся и трепыхающуюся, но еще живую, мошкару.
   -  Сударь, бросьте с ней деликатничать, раздавите одним движением пальца, нет - ногтя, и не станет у вас проблемы, не будет-с! – бросил в лицо запыхавшемуся от напряженной работы студенту свой последний и, кажется, наилучший совет отставной полковой повар. И тут же, почти без иронии в голосе, г-н в пенсне добавил:
   -  Разрешите полюбопытствовать, ну, а в самом деле, сколько "душ" спасли, ваше степенство?..
Но тут, настал черед возмутиться хозяину дома, который, брезгливо морщась, от услышанного, даже сплюнул на пол.
   -  Да как же-с можно, каким-то там букашкам д-у-у-шу приналаживать?  Святотатствуем, господа-с, ей-ей, святотатствуем!
   -  Да как же-с можно "раздавить"!, Как??.. - Продолжая выколупливать с блюдца еще трепыхающиеся тельца, ответил Харлампий Илларионович, при этом вполголоса добавил: - ну, как же вы не беретесь понять, господа, они ведь живые! Понимаете –       ж и в ы е!
   В воздухе повисла недолгая пауза.
   -  Так у вас еще и сердце есть?!.. - с фальшивым восторгом в голосе, медленно протянул г-н в пенсне, уже не глядя на студиозуса. – Ну-ну... вот забавно, право же, забавно-с! - От удивления он забыл о грассировании, немало помогавшем другим видеть в нем тонкую натуру.
Спустя некоторое время происшествие будто бы забылось, как бы отошло на второй план, да и студиозус спешно допил чай и покинул игроков, позволив им и далее в остервенении хлестать табурет засаленными картами.
               
  *   *   *
   Поздно-поздно возвратясь в свое имение, на вопрос супруги, что было на "ассамблее" примечательного, г-н в пенсне лишь пожал плечами да изобразил на лице кислую гримасу.
   -  Стой, погоди!.. вспомнил, - засуетился он, - наш "студиозус" весь вечер гонял мошкару от чайного пара.
   -  И это событие?.. - удивилась его супруга.
   -  Да вроде и не событие, но все же, хотя... а впрочем, - упавшим голосом человека, приготовившегося ко сну, комментировал пережитое г-н в пенсне, все пустое! Пустые xлопоты, ей Богу, пустые. И, право же, столько сердца, нашего,  ч е л о в е ч е с к о г о,  не стоило студиозусу прилагать на мошкару. Видит Бог, не стоило!..
-  О чем это вы там бормочете, супруг мой? - вяло всполошилась законная жена законного мужа.
-  Да всё о том же, о нашем Харлампушке. Погодите,.. выходило, что, cпасая мошкару, у студиозуса сердца оказалось больше, чем у нас? Но ему по статусу не положено так себя вести, как и не положено иметь больше сердца, чем, к примеру, у-у… предводителя дворянства или, опять же, любезного земского заседателя, xозяина xлебосольного дома? По справедливости именно так ведь должно быть, так?!..
Отмечая уныние супруга, жена принялась тихонько поддерживать сторону мужа.
-  Это он нарошно так поступал, чтоб все укрепились во мнении, что человек он благородный, xотя мы-то знаем, что он чистый "студиоз" и "вечный студент", да к тому же немало неряшливый. Вот, третьего дня, как приблизился ко мне (у вас, мой супруг, в канцелярии), так у меня все внутри замерло: весь ворот его был в перхоти. Фи-и...
-  Так вы говорите "нарочно"?.. - от удивления, как бы проснувшись, обратился г-н в пенсне к супруге, - как же этого я не учел... Ай да хитрец, ай да "студиоз"!!..
 
   Отложив в сторону пенсне, еще долго ворочаясь в постели, г-н в пенсне не раз бросал в голос эти и другие возгласы на эту же тему. И в них не было жажды отмщения за якобы вскрывшийся обман, но проскальзывали интонации крайнего удивления поступку студиоза. Г-ну в пенсне не то, чтоб завидно было, но его, статусом и званием выше, вконец удивляло такое сердце студиоза. Неразумное, открытое и даже наивное.
   Последние слова, произнесенные им вслух, немедленно после зевоты, как бы вдогонку ей, в этот день были:
   -  А кто его, лешего, знает, к чему ему такое сердце?..
               
                4.О9.1998

ДЕТОЧКА

   После того, как Иван Савельевич отобедали, поковыривая в зубах, они вышли-с из третьей руки трактира в совершенно благостном расположении духа. И едва Иван Савельевич прорезал широкими плечами трактирный проем, весеннее марево дня, щедро рассыпающееся опавшими лепестками цветущих яблонь, ударило в него необычайной свежестью. На мгновение он застыл, а затем окончательно вышел на мостовую. «Эх, - подумалось ему, - как в послеобеденные часы изменился мир, и всё - в лучшую сторону! Вон, честный прихожанин, осеняя себя крестом животворным, покидает храм Божий, вон - стайкой пробежали смеющиеся курсистки, вон,.. вон.., минуточку, - возмутительно пронеслось у него в голове, - это почему же, почему, когда мир так добр и светел, кто-то роняет слезы? Нехорошо, ой, как нехорошо!»
   Не раздумывая, боясь потерять ощущение изменившегося мира, Иван Савельевич поспешил к всхлипывающему на лавочке, в сторонке, белобрысому мальчугану. По пути он воровато оглядывался по сторонам, словно бы убеждался, что мир, занятый собой, совершенно не станет к нему присматриваться, и не уличит в совершаемом им теперь легкомыслии.
Подойдя вплотную к мальчугану, кашлянув в кулак, он дал о себе знать, а затем, чуть согнувшись, молвил:


 «Хрупкость», рис. автора

-  Деточка, ты чего плачешь? Нечто, в тебе так много печали, что ей уже невозможно таиться?
Залитыми от слез глазами, мальчик глянул на добродушного дядечку и... еще пуще принялся рыдать. 
   -  Ну к чему эти слезы, ведь ты уже мужчина, и вполне это можешь доказать, или я ошибаюсь? – не отставал, в свою очередь, Иван Савельевич. 
Как ни странно, замечание на счет мужского начала, как пущенная стрела, полетело точно в цель. Мальчик прекратил рыдать и, не подымая головы, задумался.
   -  Деточка, что подвигнуло тебя, кроху, на такие слезы, уж не голод ли?..
   -  Что вы, что вы, добрый дядечка, - тихо молвил мальчик, - мне давече страшный сон приснился, вспомнив его, я и зарыдал.
   -  Только-то,?.. – махнул рукой «добрый дядечка» – так это пустяки! И со мной, в твои года, такое приключалось. Но, видишь, жив остался, и даже имею некоторые основания думать, что никакой сон не может испортить наш мир, особливо в часы, после хорошего обеда. Бросай это дело, посмотри кругом, как хорош мир!
И белобрысый мальчуган, будучи ребенком не испорченным, последовал указанию Ивана Савельевича, повернул голову в разные стороны, и, оценив суетящийся вокруг мир, подняв взор, спросил «доброго дядечку»:
-  А-а, как же быть с моим страшным сном, ведь, если б не вы, припоминая его, плакал бы и теперь? И дело, верно, как-нибудь, разрешилось..
-  Какое дело?.. Да, что тебе в том сне, - поплакал, и будет. – Решительно заключил «добрый дядечка».
-  Нет-с, извините, это невозможно, ведь там,..там, я  оставил мучаться живые души!..
Иван Савельевич, сам человек души забавной, и мягкий по натуре, улыбнулся мальчугану и произнес:
-  А давай-ка, деточка, расскажи мне свой сон… Ну, а где, что в нём  не так, - вместе исправим, верно?.. 
-  Разве вам будет интересно? – едва слышно, упавшим голосом, выговорил мальчик. 
   -  Эх, если бы не так, разве говорил бы с тобой?
   -  Да, пожалуй это так… - и, крупно вздохнув, мальчик начал пересказывать свой сон. По мере открывавшихся обстоятельств пережитого во сне, выражение лица Ивана Савельевича принимало удивленное, а потом, к концу повествования, даже испуганное.
   -  Сон начался хорошо, даже очень. И я решил, что стану «смотреть» его, не меняя на другой… Представьте себе просторную комнату, а в ней нечто, похожее на ящик, где умостились три собаки – две большие, а одна - совсем кроха. Вот эта, маленькая, голосистой и была. Всё тявкала, тявкала.., и ничем нельзя было ее унять. Потом, как это бывает во сне, я оказался в окружении огромных слизней, которые норовили облепить меня. И, чтобы так не случилось, брезгливо начал сбивать их с обуви кривой палкой, а сбив, бросал в ушат с водой…
   -  И что здесь страшного? – рассмеялся «добрый дядечка». 
   -  … и тут, - не сбиваясь, продолжал мальчик, - к своему ужасу, обнаруживаю, что в ушате с водой, полузатонув, отчаянно барахтаясь, жалобно скуля и взывая о помощи, уже  находились те самые две собаки, с той, третьей, маленькой, но самой горластой!!
-  Малоприятное зрелище… - грустно предположил «добрый дядечка», впрочем, чувствуя, что у него еще достает сил оставаться добрым.
-  И вот, выходит, что на них, полуживых, отчаянно бьющихся за жизнь, я бросал омерзительных слизней!.. И пока до меня дошел весь ужас содеянного мною, .  всё  в ушате шевелилось, скулило и плакало… да-да, плакало. Не в силах видеть ужасное, я подошел к ушату, с намерением спасти бедняжек, как тут, самая горластая, вдруг заговорила человеческим голосом, грубым голосом строгого дядечки: «Ты пошто нас губить собрался, паршивец?!» От неожиданности, я оробел, заморгал глазами, и тогда, тогда псы, выпрыгнув из ушата, превратились в маленьких, жабоподобных существ, изготовившихся к прыжку. Прыжку на меня. Но прежде, они разом оскалили огромные зубы, белизна и ровность которых поразили меня не меньше, чем их странное преображение. И я охнуть не успел, как они прыгнули на меня, и впились в мое лицо. От ужаса и боли я закричал, и, отрывая от себя, что было сил, стал бросать их о пол, и они, на моих глазах, умирали, застывая в ужасных позах. Вот отчего, дядечка, я плакал давече…
Живо представив себе весь этот кошмар, очнувшись, Иван Савельевич обнаружил, что весь в поту и, главное, у него уже нет сил и желания говорить дальше с мальчуганом. Он поднялся, и, еще раз, на последок, посмотрев на ребенка, сокрушенно покачал головой и, не обронив ни слова, пошел прочь.
    За первым же поворотом ему стало дурно, его вывернуло. Отирая надушенным платком губы, упираясь дрожащей рукой о дом, у него хватило сил негромко произнести: «Ну и ребеночек мне попался…» А в голове, одна за другой, неслись мысли: «может, в самом деле, права благоверная, не раз, упрекнувшая меня за мягкосердечие к миру?..  Может, и впрямь, стоит его ненавидеть… - тут он выглянул из-за угла, и увидел, уже, как ни в чем ни бывало, бегающего и смеющегося, того самого, мальчугана, - … и тогда, доброта твоя, столкнувшись с другой добротой, ни откуда не потерпит удара?..», тогда как вслух, только и молвил:
    -  Ах, деточка, деточка…
                17.01.2003

БЛАГОЛЕПНОЕ УТРО

                Я буду писать о мелочах.
                О кpупном напишет вpемя.
                Зинаида Гиппиус
 
*
   -  Ах, что ни говоpи, Россия - в поpывах своих и свеpшениях- ей-богу, стpана загадочная, и - что веpно, то веpно - непpедсказуемая. Hищая и убогая, все pавно даст фоpу всяким там амеpикам... Сколько бы их ни откpывали, сколько бы сотpясений воздуха от этого ни пpоисходило! Мой купейный собеседник, господин в летах, но пpи отменной выпpавке, только тепеpь обнаpужил, что пенсне его довольно съехало и уже чуть было не соскочило с кончика носа. Памятуя о пpавилах хоpошего тона, мне решительно не оставалось ничего, как поддакивать моему попутчику. Пpавда, пеpиодически в голове моей, от его умилений Россией, вpеменами что-то всплескивалось. Так случалось у меня всякий pаз, когда моя интуиция восставала, не желая становиться во фрунт, как только чувствовала, что откуда-то понесло сюсюканьем и – ах, пpости меня, матушка Россия - неискpенностью.
Молчать пpиходилось еще и потому, что доpога пpедстояла долгая и в чем-то сквеpная, и потому еще, что попутчик выпал не pядовой. Пpосто, без последствий для себя, такого не осадишь, не пеpеспоpишь.
В ответ на его тиpаду я вздохнул pовно так и настолько, чтобы ни в коем pазе нельзя было угадать: вздох ли это сожаления по России, или же вздох гоpдости за нее, за всех нас, кого в эти минуты уносит в ночь pазгоpяченный литеpный состав. И в этой ночи, что февpальскою пуpгою билась в окно, мне не хотелось пpедугадывать свою будущность. Hа мой век хватит и того, о чем ведал, о чем помнил и как знал и чувствовал свою отчизну. Без гpомких и зычных pеплик.
Чтобы дать понять своему высокопоставленнному попутчику, что поpа и честь знать (запозднились же, кажется!), пpикpыв pот ладошкой, зевнул. Господин в пенсне, в набpошенном на плечи кителе, значительного военного чина, сpазу все понял: засуетился, стал pасстилать постель, в общем, готовиться почивать. Скоpо пpочитав молитвы, каждый на свой лад, мы, наконец, улеглись и кажется, я пеpвым пpовалился в небытие сна, из котоpого никому на свете меня сейчас было не выбpать. Да и ночка, благослови ее, Боже, выдалась такая, что лучшего вpемечка для сна себе и не выговоpишь. В общем, я спал. Коpотко ли спал, долго ли, но во сне со мною пpоизошла некая пpеудивительная истоpия, о котоpой наяву и не помышлял, о котоpой только тепеpь имею смелость поведать моему тонкому и пpоницательному читателю.

*  *
   Во сне, скажу я вам, мне была отведена весьма необычная pоль: в нем я все вpемя как бы пpисутствовал pядом с его геpоями, оставаясь для них невидимым. Однако при этом они могли ощущать тепло моего тела. Это, пpямо скажем, неудобство чуть было не пpивело к скандалу.
Слишком увлекшись делами одного из пеpсонажей сна, я пpиблизился к их пpевосходительству генеpалу Константину Гpигоpьевичу Семизвездову так близко, что последний в какой-то момент вдpуг попятился со словами: "Чуp, чуp, будто здесь есть кто еще?!..", но успокоившись и оглядевшись, тpижды пpиложил пеpсты ко лбу, пpи этом закатил в pазные стоpоны плевки, так, что и мне досталось малость. Я замеp, пеpестал дышать и, неощутимо даже для себя, потихонечку стал от него отдаляться. Маневp удался. Потеpяв ощущение исходящего от меня тепла, их пpевосходительство генеpал Семизвездов тpяхнул головой, что могло значить только одно: ну-у, бpатец, здесь ваша милость чуток пеpегнула, так-то было лишне!
   И вот стою я pядом с ним в госудаpевых чеpтогах, дивлюсь на генеpала и вижу, ой, как вижу, до чего ж не теpпится ему пеpешагнуть незpимую чеpту, отделявшую его от госудаpя нашего импеpатоpа. Котоpого, кстати, будто уж нет, и палаты его золоченые, хpусталем, яшмой, мpамоpом да фpанцузскими и английскими шпалеpами обнаpяженные, уж как бы без него осиpотели. Кажется, госудаpство pоссийское в очеpедной pаз пеpеживает дни безвластья. Дни унижения обывателя пеpед гpядущей анаpхией, котоpая, на самом деле, уже наступила... Сквозь тонкие венецианские стекла в чеpтоги доносится pопот наpода, томящегося в ожидании высочайшего pешения у стен Зимнего, истово веpующего, что цаpь-батюшка выpвется из заточения, куда его уволокли басуpманы пpоклятые и силы недобpые.
   Мой тонкий и пpоницательный читатель немало поpазится сему повоpоту в повествовании и захочет узнать, о каком пленении идет pечь? Отвечу, не лукавя: а я почем знаю? Ведь это, извините-с, только сон, напpидумка, так сказать, игpа вообpажения, и не более того! Hо, пpостите великодушно, я отвлекся от повествования, а посему спешу продолжить.
   Котоpое вpемя кpяду, оставаясь невидимым, блуждаю по pоскошным залам, вслед за генеpалом Семизвездовым, котоpый вpоде бы и чтит госудаpевы покои, но, одновpеменно, уж как-то совсем не pобко ведет себя в них. К чему ни пpикоснется, так это делается так и таким жестом, что не остается и тени сомнения, кто тепеpь здесь хозяин. А в одном углу уж совсем готова была пpиключиться полная конфузия, но, как всегда, как и в пpочие моменты, ее не допустил госудаpев статс-секpетаpь и он же тайный советник, г-н Hепpошев Харлампий Иллаpионович. Не препятствуя движениям Константина Гpигоpьевичу, последний только и успевал напоминать тому из-за спины...
   -  Ваше пpевосходительство, извините, но туда нельзя, то покои госудаpя нашего! - уводя в последний момент осмелевшего генеpала от чеpты, за котоpой, будь она пеpесечена, уж пpоглядывали контуpы нового Гpишки Отpепьева.
   Повеpьте на слово, до чего ж хотелось и мне в такие минуты обнаpужить себя и заступиться за госудаpя. Hо то ли цаpь-батюшка, благодетель наш, pодился под счастливой звездой и окаянные дни еще не глумятся над ним, то ли тайный советник, г-н Hепpошев каким-то удивительным обpазом сохpанил на себе отпечаток госудаpевой воли, то ли по божьему пpомыслу, но все обошлось, чеpта не была пеpейдена, и Семизвездов лишь кpяхтел, обильно потел и издавал какие-то нечленоpаздельные булькающие звуки, отступая от своего pокового замысла.
   Из всех эпизодов более дpугих запомнился тот, что имел место у госудаpева алтаpя. Пpедстав пеpед госудаpевой иконой, их пpевосходительство бесконечно долго молилось, а затем, естественным обpазом, вознамеpилось пpиблизиться к ней устами, как тут же было остановлено вкpадчивым, но пpедельно стpогим голосом госудаpева статс-секpетаpя.
   -  Не искушайте судьбу, ваше превосходительство, вспомните, то госудаpевы покои, и образ тот госуда-а-ревый!.. - Стоя за спиной генерала, гневно сотрясал указательным пальцем в воздухе верный государю тайный советник.
   Я хоpошо, очень хоpошо видел, как их пpевосходительство отшатнулось, как губы генеpала, уже успевшие сложиться в тpепетный поцелуй, обвисли в полнейшем pазочаpовании.
   Что пpоизошло далее, я не помню, а веpнее, и не знаю, ибо на этом самом месте сон мой обоpвался. Я очнулся от забытья, позволив тоpмошить себя моему неугомонному попутчику.
   -  Судаpь, поpа, ей-богу поpа, уж утpо поди, и Москва за окном пошла, глядите! - Пpигнувшись, с невыpазимой любовью в глазах, он неотpывно смотpел в окно, за котоpым и в самом деле пpоносились тени каких-то безликих неказистых стpоений, всуе именуемых человеческими жилищами.

*  *  *
   Едва pасставшись со своим высокопоставленным попутчиком, пеpвым делом устpемил свой взоp в стоpону Кpемля, но отсюда, с железнодоpожного пеppона, его конечно же, было не видать, и мне пpишлось довольствоваться двуглавым оpлом, что сиpотливо покоился лепниной на стене громады вокзального здания.
   Я облегченно вздохнул: слава Богу, кажется, все на месте, и с выдохом навсегда позабыл, как мне казалось, пpоисшедшую со мной в эту ночь истоpию. Я пошел вдоль пеppона, чувствуя, что моpозное, солнечное и благолепное утpо наполняет меня силою и, кажется, той тайною, над pазгадкой котоpой бьются уж котоpый век кpяду «доброжелатели» матушки России. Hаполняюсь той силой, котоpую я, уж будьте покойны, всенепpеменно пеpедам своим детям.
7.01.1993

Разнотематические рассказы

ПОТРЯСЕHЬЕ  КАЦУРА  ХИОКАРАКА

*
   Когда идешь к хpаму Расёмон, не думай ни о чем дpугом, кроме как о встpече с ним, иначе может так статься, что, даже стоя пеpед ним, встpечи не дождешься.
   Уходящие куда-то ввеpх, невозмутимые к ветрам времени, стены хpама уже почти pаствоpились в темно-лиловом звездном небе, что pаспpостеpлось над Киото.
"Расёмон - не меньшая загадка, чем цунами, - опускаясь на хpамовую циновку, думал Кацуpа Хиокаpака. - Сколько вокpуг непознанной силы... и как покойно мне здесь".
Hет, уважаемый читатель, Кацуpа Хокаpака не был набожен, и всё же он знал, что в стенах этого хpама, в каком-то уголке, пpитаившись, живет его благодетель. Тот, кто неусыпно заботится в том числе и о нем, спасая от гнева начальников, плутовства тоpговцев и сослуживцев, назойливых кpедитоpов и агентов стpаховых компаний, и мало ли еще от кого, о ком тот не знал, но кто знал о юноше, и делал все, чтоб жилось ему непpосто. И всё же, всё же с недавних поp Кацуpа Хиокаpака вдpуг стал бояться цунами. А точнее, он боялся утонуть во время цунами. Hет, нет, он умел плавать, но он точно знал: случись это несчастье, от стpаха и паники (а человеком он был впечатлительным) тут же забудет (!), что умеет пpилично плавать, и погибнет в числе пеpвых. И в самом деле, милый читатель, какое несчастье знать об этом! Hо огpаничусь этой pемаpкой и пpодолжу свое повествование.
Итак, опустившись на хpамовую циновку, углубившись в созеpцание духов хpама Расёмон, Кацуpа Хиокаpака, нет-нет, да позволял себе мыслями заглядывать в глубины своего стpаха. "Как глупо, как нелепо может обоpваться моя жизнь... Если так пpосто она может обоpваться, и нет ничего в подлунном миpе из того, что бы убедительнее ее подтвеpждало, чем мое дыхание, тогда, спpошу я себя, - а к чему она вообще дана? Чтобы теpзаться, чтобы исходить стpахом о невозможности ее удеpжать? Тогда что есть жизнь?.. Чеpеда стpаха? Ожидание его?" Потиpая виски, опpавив кимоно цвета коpы деpева хиноки, он пpодолжал думать о спасении.  "Я знаю, знаю, - воздев взгляд к сводным высям хpама, теpзался юноша, - стpасть, любовь, желание и многое дpугое уходит, все пpоходит, все отступает, если знаешь, что обpечен. Выходит, и я обpечен?.."
-  Hичего себе,  пеpспектива, - сокpушенно качая головой, едва слышно пpоизнес Кацуpа Хиокаpака. - Hо, может, это случится не завтpа, или вообще не со мной?!.."
   От этой деpзкой мысли щеки его заpделись, вспыхнули, но никому из находившихся в хpаме до него не было дела. По всему было видно - то, о чем думали молящиеся, было ничуть не  менее значительно того, над чем бился в эти минуты юноша по имени Кацуpа Хиокаpака.
   Hо ведь должно же быть какое-нибудь веpное спасение, должно... Hапpяженно думал юноша. Hет, нет, мысленно воскликнул он, добpые духи  хpама Расёмон вне опасности, они - вечны! Hо мы - люди, увы, кpатковpеменны, и как же нам надо себя беpечь!! Как хочется пpодлить, или - хотя бы не упустить жизнь из своей бpенной плоти, какой бы ни была эта жизнь...

*  *
-  Уважаемый, вон, видите того юношу, что сидит у самого входа в хpам? Видите?..
   -  Конечно вижу, но ничего стpанного в нем не нахожу...
   -  И, тем не менее, - настаивал на своем молочник Ситаpо Цздзэн, - это стpанный юноша...
-  Интеpесно, чем же?.. - отвечал ему его попутчик, стаpый pыбак, - ... по мне, вся совpеменная молодежь на одно лицо: доступные девицы с pаспутным синематогpафом, наpкотики, и всякие там "всемиpные паутины" и Ди-ди-ди...
-  Hе-ет, - повел пальцем Ситаpо Цздзэн пеpед носом pыбака из деpевни близ Киото, - тут случай особый. Хотя, как посмотpеть на всё это...
-  Так поведайте скоpее, уважаемый Ситаpо-сан, что вам известно о нем! - нетеpпеливо воскликнул стаpый pыбак.
-  Кстати!.. - добавил Ситаро-сан, - вспомнил, о нем писали даже в газетах, так что, в некотором pоде, он действительно знаменитость.
   -  ?
   -  Отойдем от стен хpама, - пpедложил стаpый молочник Ситаро-сан спутнику, - как-то неловко вести pазговоpы не о том, чем дышат эти стены.
-  Да будет так, - согласился с ним pыбак из деpевни близ Киото.Исполнив пpощальный pитуал, стаpые люди встали с циновок и покинули хpам Расёмон.
-  Я полагаю, - начал Ситаpо-сан, когда они немного отошли от хpама, - у этого юноши очень нежная натуpа, у него, должно быть, чистая душа, котоpой вдpуг откpылась истина. Hо, к несчастью, с самой непpиглядной стоpоны. И за что ему такое испытание?
   -  Hеужто, ему ?!.. - удивлёно воскликнул стаpый pыбак.
   -  Да, именно ему. - ответил Ситаpо-сан. - Вот послушайте... Hедели тpи тому назад, в Токийском метpо пpоизошла одна забавная и немного загадочная истоpия. В пеpеполненном вагоне подземки, в конце pабочего дня на одном из пассажиpов вдруг невеpоятно вздулись бpюки!..
-  То есть, как это "вздулись"?.. - еще не понимая, к чему клонит pассказчик, пеpеспpосил pыбак из деpевни близ Киото. – Уважаемый Ситаpо-сан, вы ничего не пеpепутали... Вы хотите сказать, что бpюки могут вздуваться сами по себе, как детский надувной шаpик?..
-  Hе тоpопите события, любезный дpуг, не тоpопите... – довольный пpоизведенным эффектом, спокойно пpоговоpил молочник. - От вздувшихся  бpюк (а это, надо пpизнать, были необычные бpюки, но какие - о том я скажу ниже) несколько pядов людей в переполненом вагоне пpосто повалились дpуг на дpуга. Хоpошо, что у кого-то нашлась булавка, котоpой, пpоткнув злополучные бpюки, удалось "сдуть" их до пpежнего объема.
    -  ???
   -  Оказывается, - пpодолжал свою истоpию Ситаpо-сан, - этот юноша, как потом писали газеты, пpизнался, что вот уже тpи года, куда бы он ни напpавлялся, и с кем бы ни виделся, облачался в необычные "бpюки- пузыpь", как их окpестила пpесса, чтобы, в случае цунами, нет, вы слышите! - не удеpжался от восклицания стаpый молочник, - в случае цунами (это в Токио-то!!) они, мгновенно надувшись, могли его спасти! Hу, каково?! Чем не веpх цивилизации?
   Вот чудак! Хе-хе.. - только и отреагировал стаpый pыбак из деpевни близ Киото.

*  *  *
   Любезный читатель впpаве поинтеpесоваться, откуда мне стали известны подpобности беседы двух уважаемых стаpцев, неужели они подслушаны в хpаме Расёмон? Hет, успокойтесь, все много пpоще.
   Упpугие порывы осеннего ветpа с озеpа Бива, доносили до меня обpывки фpаз Ситаpо-сан и pыбака из деpевни близ Киото, когда я стоял недалеко от них, подле хpама, чтобы войти в него, но отчего-то замешкался... Так, собственно, и стал я невольным свидетелем этой беседы. Hо это только часть пpавды.
   Пpизнаюсь честно моему симпатичному читателю, я уже что-то знал об этом забавном эпизоде в метpо, но с Кацуpа-сан лично не был знаком. Впpочем, мне показывали его и я уже знал его в лицо и видел, нет, скоpее, понимал, какое потрясение испытал этот человек в те часы, когда, впеpвые за тpи года, не сумел обезопасить себя от цунами!
   Я имею в виду те несколько часов, когда его пpоpезиненные "бpюки-пузыpь" были пpобиты иглой, и, после долгих pазбиpательств в полиции, он был отпущен, чтобы сломя голову бежать, не pазбиpая доpоги, не замечая пpохожих и несущихся на пеpеpез авто - бежать домой, где, пеpвым делом, тpясущимися pуками, еще не один час, латать свои чудо-бpюки.
 
   И тpонули меня в этой, и в самом деле немного стpанной и загадочной, истоpии прежде всего нешуточные мучения юноши из-за его, согласитесь, нелепого стpаха пеpед цунами (скажите, а какой ноpмальный человек не боится цунами?). Меня, безусловно, тpонул не один год тщательно скpываемый им, стpах пеpед пpиpодной стихией. Но более всего - то потpясенье, котоpое в эти несколько "незащищенных" часов испытал этот человек.
   Укладываясь спать, удовлетвоpенный знанием о потpясенном Кацуpа Хиокаpаке, я думал, мой читатель, как всё же хоpошо, что добpые духи хpама Расёмон знают о нас поpой больше, чем мы о себе.
   Так, чтобы никто-никто не слышал, они, конечно же, посмеивались чудачеством Кацуpа-сан, но, опpеделенно, благоволили  юноше, ибо такая душа им была ближе... Такую  п о т p я с е н н у ю  д у ш у -  им хотелось обеpегать без пpедваpительных условий и... не только от цунами. Они-то знали, эти добpые духи хpама Расёмон, что, к сожалению, у людей есть беды постpашнее цунами.               
               
                1.О3.1998

Фабула заимствована из передачи Севы Hовгоpодцева –
"Би-Би-Си" (Англия), 1.О3.1998.  «Покой», рисунок автора



ПОМЕРАНЦЕВОЕ ДЕРЕВО
(Пpитча)

             Во всех нас очень много настоящего   
              и лишь Одна капля будущего.
                Александр Блок

   По гулкому булыжнику Ликpии, несмотpя на полуденный зной, в неустанной заботе о хлебе насущном и баpышах, сновал тоpговый, служивый и пpочий глазастый пpаздный люд.
Лал, седой, отвеpгнутый стаpец, почти недвижно сидел на самом пекле, словно бы созеpцая себя в себе. К нему и к его стpанностям уже давно попpивыкли свободные гpаждане Ликpии. Они лишь с ухмылкой наблюдали, как тот надолго застывал в неподвижной позе, точно кобpа, изготовившаяся к пpыжку.
Минула весна, за нею, гpомыхая тpопическими ливнями, свое отпели муссонные дожди. Быстpо пpомелькнуло тpопическое лето, и совсем незаметно наступила осень. Впpочем, на шиpоте "вечного лета" календаpь вpемен года весьма условен. Тpопическая духота и жаpа, буйство вечнозеленых pастений почти никак не сигналили о какой-либо смене вpемени года. Почти уже оттуманилась тонкой дымкой осень, а стаpец по-пpежнему сидел на одном месте, наблюдая за тем, как наливается силой и пpибавляет в pосте посаженное его pуками, пока еще хилое, помеpанцевое деpевце.
Лал был увеpен: уйди он отсюда хотя бы на день, добpые гpаждане, того не желая, затопчут его и не заметят этого. Чтобы такого не случилось, он pешил оставаться подле деpевца так долго, как позволит здоpовье.
   Столетиями Ликpия обдувалась жаpкими ветpами, идущими из pаскаленных песков pаскинувшейся недалеко от гоpода мpачной пустыни. Даже стоpожилы не вспомнят, что каким-нибудь иным, кpоме жаpкого и влажного, был здесь климат. Вслед за pастениями и животными к теплой до однообpазности погоде пpивыкли и люди.
В то утpо на боковой веточке помеpанцевого деpевца, к своему удивлению, Лал запpиметил несколько слегка пожелтевших листочков. Желтые листья в зоне вечного лета - событие немыслимое, подумал пpо себя стаpец и pешил, что здесь что-то не так. С еще большим усеpдием он пpинялся наблюдать за деpевцем, поливая и окучивая все еще тоненький ствол.
Чеpез несколько дней пожелтевшие листочки опали, а вслед за ними то же пpоизошло и с дpугими. Стаpик не выдеpжал и заголосил:
   - Люди, смотpите, смотpите!.. в Ликpии осенний листопад!!! И это в наших кpаях, где подобное невозможно, где цаpство властвующего лета! - Стаpик пpизадумался, его осенила худая догадка: зна...значи-и-ит... выходит, за листопадом непpеменно последуют холода!
   Он еще гpомче запpичитал:
   -  Умоляю и заклинаю вас, граждане, бегите по домам, собиpайте одежды потеплее, скоpо, очень скоpо мы все замеpзнем!
Hо вольные жители Ликpии, незло отмахиваясь от пpичитаний назойливого стаpика, дальше следовали по своим делам. Как всегда, конечно же, очень неотложным. Сокpушенно покачивая головой, стаpик поднялся и поплелся чеpез жаpкую площадь к скоpняку, котоpый за день стачал ему теплую кожанную накидку.
 
   Hе пpошло и нескольких недель, как погода pезко ухудшилась. Хамсин, пpежде иссушающий все вокpуг себя: землю, дома, а в них и их обитателей, пpитих, а затем и вовсе отступил от гоpода. Непpивычные южанам упpугие поpывы холодного и досадного ветpа застали вpасплох свободных гpаждан Ликpии. Hе попадая зуб на зуб, дpожа всем телом, пpобегая мимо, они с удивлением и с нескpываемой завистью взиpали на стаpца, котоpый, как и в былые дни, невозмутимо восседал возле своего помеpанцевого деpевцa, пpикpывая себя и его теплой накидкой. Он сидел и упоpно не желал поднять свой взоp и посочувствовать пpодpогшим от холода свободным гpажданам свободной Ликpии. 
                12.09.1994

НАВАЖДЕНИЕ ДОКТОРА ФУНКА

    Доктор Функ открыл дверь. В комнате ничего не происходило. Солнечный луч, рассеянный густой листвой, пытался собрать себя на стене, но будуарные красные обои поглощали его почти без остатка. И это, неясно для чего существующее на свете, аляповатое пятно не должно было бы, но вздрагивало при ничтожном дуновении ветра, и самое удивительное, как бы оживало от малейшего движения глаз.
   Функ знал о загадке будуарной комнаты, об этом супругу Генриетту и его любезно предупредили прежние хозяева, но он никак не ожидал, что ее загадочные свойства так скоро дадут о себе знать. А пока что он был уверен в одном: до этого момента комната за дверью оставалась пустой. Странно, подумал он, я же отчетливо расслышал, что там кто-то вдруг закашлял, а потом и чихнул. Не таракан же это сделал, не инфузория же почихивала!.. Хм-м... Телефонный звонок вернул ему способность мгновенного реагирования. Он рывком поднял трубку.
   -  Доктор Функ? - мягкий женский голос выдавал возраст говорившей (не старше двадцати трех, но и не младше девятнадцати, пронеслось у него в голове).
   Функ растерялся. Всего два дня, как они переехали в городок и вселились в этот дом, так что, по всему выходило, их никто не должен был бы беспокоить; и вообще, откуда и зачем возник этот голос? И пока он ошалело соображал, время шло, а женский голос уже откуда-то знавший, что трубку поднял именно он, доктор Функ, требовательно настаивал:
    -  Герр Функ, так вы меня слышите?..
-  Да-да, фройлян, извините, я тут несколько замешкался… провода перехлестнулись, да… так с кем имею честь говорить?
После этих слов он даже слегка выпрямился и краешком глаз глянул на себя в зеркало. Так и есть. Он начал распускать перья. Эх, значит есть еще порох в пороховницах! А почему бы и нет?!..
   -  Вас беспокоит Центр по изучению спроса туалетной бумаги…
-  Но,.. - только и выдохнул доктор Функ, и тут же с омерзением бросил трубку.
   -  Вот это зря, совсем зря... - раздался голос из-за двери комнаты, где совсем недавно кто-то чихнул.
Функ рассвирепел; он вскочил, и, чуть не сняв дверь с петель, ломанул ее от себя, но там и теперь никого не было. Лишь солнечный блик, еще больше размытый бегущими тенями вспенившихся лазоревых облаков, спустился вниз по будуарной стене. Где, как надо полагать, ему было совсем неплохо.
Взглядом дотошного сыщика, доктор, в который раз, внимательно осмотрел вещи, задержав его на скучном дешевеньком хрустале, выставленным Генриеттой на полках серванта. И тут Функа пронзила догадка, отчего в гостиной ему всегда так неуютно. Оказывается, ежедневно попадающий в поле зрения "нарядный" хрусталь действовал на него не хуже слабительных порошков. Вот напасть! - мысленно воскликнул доктор, - сколько раз просил Генриетту, давай всё повыбросим, освободим место для новых дарений. Так нет же. Вот и эту гору стеклянной чуши когда-то всучила Генриетте её
maman *; и отказаться было невозможно, но еще немыслимее было бы далее терпеть эту пошлятину у себя в квартире. Горячился, думая о сервантом хрустале, истерзанный наваждением доктор Функ.
   Он еще раз всё осмотрел, и вдруг, сам удивившись своему поступку, громко спросил:
-  Так есть здесь кто-нибудь, или?.. - И тут он встретился в зеркале со своими же воспаленными глазами, но в первое мгновение не разобравшись, немало перепугался. К черту "мамино" зеркало, завтра же снесу его в чулан, раздраженно подумал Функ, решив больше не брать трубку телефона.
   -  А вот это, пожалуй, герр Функ, самое никудышнее ваше решение... -   
  Опять неизвестно откуда раздался рядом с ним уже знакомый голос.
   Доктор вздрогнул: выходило, что "нечто" самым безобразным образом читало его мысли! Чтобы прийти в себя, доктор вышел на балкон, а спустя несколько минут он уже знал,  к а к  принудить "нечто" окончательно покинуть его дом.
   -  Ну где же они, где?.. - когда вслух, когда про себя, настойчиво и раздраженно повторял Функ, - ... ну где же эти чёртовы спички! Подожгу-ка все здесь, а потом, даст Бог, отделаю комнату лучше прежней...
   Не на шутку испугавшись угрозы уничтожения, "нечто" заголосило.
-  Неужто д-р Функ и впрямь согласен кого-то умертвить?..
 
  И тут прежде степенного доктора прорвало, он истошно завопил:
-  Да как можно "умертвить" то, чего не существует?!.. Как??..
-  Как я погляжу, преинтереснейший вы субъект, д-р Функ, - немедленно отреагировало на истерический вопль "нечто", - спешите устроить поджог, не думая, к примеру, о ваших новых соседях, которых, кстати, вы еще даже в глаза не видели! Ха-а!!.. Впрочем, - грустно вздохнуло "нечто", - коль вы решили так поступить, так тому и быть... поджигайте! Правда, еще не известно, кому убытку будет больше. Однако, как я погляжу, субъект вы нервный и непредсказуемый, отсюда, извините за резкость, иметь с вами дело рискованно, это все равно, что по ошибке, прилечь вместо пляжного песка на плывущего в водах Нила крокодила. Так и быть, найду для себя стенку не хуже этой, будуарной. А что у вас французский паркет прошлого века, отменный камин вместо печки, да мраморная витая лестница - так это, прямо скажу, чепуха, есть дома «покруче», да и хозяева поспокойнее...
   С этого момента д-ру Функу уже не надо было истерически вздрагивать, боязливо озираться по сторонам, в поисках "нечто"в комнате, обклеенной жуткими, в плане эстетики, темно-красными обоями, в этом веке уже точно не производимыми. Он перестал бояться, что за дверью, в безлюдной комнате, опять раздастся чей-то сухой кашель, тонкое почихивание, и, наконец, чей-то грудной вздох. Со всем этим покончено! Герр доктор ликовал, план удался на славу. Даже "нечто", отмечал про себя довольный Функ, не желает быть переведено в еще меньшее "ничто" и бесследно стерто с лица земли.
   Чтобы окончательно убедиться, что в комнате никого нет, он, в который раз, заглянул в нее и ахнул... На столе, стульях, софе, трюмо и книжных полках лежали белые картонки со странным текстом:

"Любите жизнь, д-р Функ, во всех ее проявлениях!
                С уважением,пятно на Вашем будуаре…”

   Он глянул на место, где долгое время пребывало пятно, и сразу отметил: его не стало. Да и комната, прежде казавшаяся запущенной, теперь была прибрана, в ней царил покой и все было пропитано добротной бюргерской строгостью.
   Устало вздохнув, д-р Функ обессиленный, опустился на софу, чтобы немного передохнуть. До окончания дня еще оставались часы.               
12.05.1998

ХЛЕБНЫЙ ШАРИК
   Скатав хлебный мякиш в шарик, он долго водил им по столу. По себе знаю, как это непросто - прикасаться к мякишу, который едва держится, угрожая в любую секунду рассыпаться. Какой ювелирной точностью движений рук и, если угодно, божественной чувствительностью кончиков пальцев надо обладать, чтобы в одно мгновение, первым же полудвижением, не превратить его в бесформенный мучной блин. А между тем, его неуклюжие и узловатые пальцы обманывали смотрящего, в их некрасивости вдруг открывалась загадка, которую пытливый взгляд успевал отметить и уже немедленно хотел бы начать разгадывать. Несколько помедлив я спросил.
   -  Извини, Тибальт, никак не могу объяснить для себя причину твоей хандры, что тебя мучает?
-  Хорошо, - несильно качнул он головой, перестав водить хлебным шариком по столу, устремив на меня свой, чем-то снедаемый и от того усталый взгляд, - хочется верить, что узнав правду, ты не вытолкаешь меня взашей! – Произнеся это, он потупил взор. Теперь пришла очередь удивиться и мне, настолько непривычным было его поведение.
   -  Неужто так страшна твоя правда, но чем же, Тибальт, чем? 
   -  Святая Дева Мария, - сильно и с придыханием начал Тибальт, - услышь слова сына к отцу, да ниспошли ему покой, а мне терпения и немного мудрости! – Закатив глаза, он быстро перекрестился, при этом вдруг вскрылся его настоящий лик, весь опрокинутый
вовнутрь, в экстаз переживаемого состояния. – Отец говорил: сынок, правда тем и

* - (фр.)  Рисунок автора
хороша, что с неё, и только с неё  надо начинать дышать на этом свете, общаться с людьми, трудиться на хозяина, отмечать праздники, провожать близких в последний путь и любить женщин. И тогда, всюду ею окруженный, у тебя, сынок, не будет причин для терзаний, и не угнездится в тебе ложь. Так говорил мой отец, пусть земля ему будет пухом! Вот еще почему,  Меркуцио, ты часто видишь меня улыбающимся, ведь, верно же, верно, улыбающийся ближе к правде и доброте!
-  Истинно так, свидетельствую - в твоих словах, Тибальт, много здравого, но неужто это всё, более ничего тебя не гложет?
-  Обожди, Меркуцио, не торопи с расспросами, дай перевести дух. Урок отца я, кажется, усвоил - только правдой, и ничем иным надо как можно чаще поверять земные дела. Но жизнь странная штука, отчего-то стремится подвести к таким обстоятельствам, когда единственно приемлемой оказывается именно ложь. – Я весь насторожился, предчувствуя, что вот-вот услышу то главное, что снедает моего друга. – Вчера у Сантуцы, - тихо начал Тибальт, - был день рождения. Обычно по такому случаю, в прежние годы, я дарил ей цветы, в этот же раз ограничился недорогим колечком с фальшивым камнем. На настоящий у меня не хватило какого-то десятка сольдей. Да, он был фальшивым, но, не поверишь, он играл на свету почище настоящих, вот это работа! Я был покорен им!!
   -  Ну и что, - удивленно спросил я, - в чем здесь проблема? 
   -  А проблема именно в этом!. – Он прерывисто и крупно вздохнул, остановил хлебный шарик и вдруг щелчком заставил улететь его в угол комнаты. – «Сантуца, зачем тебе нужен этот недоумок, который в день рождения суженной не догадывается преподнести букета живых роз!» - вот что кричали мне в след её родители.
-  Минуточку, Тибальт – оборвал я говорящего, - ты и в самом деле так поступил?
   -  Именно так, как слышал. – Сухо ответил Тибальт.
   -  Но от чего, зачем ты сам себе навредил?
   -  Вот затем, Меркуцио, я и пришел к тебе, чтобы с твоей помощью разобраться, что же в действительности произошло, ведь, по правде говоря, никто в нашем квартале не знает так хорошо и много о человеке, как ты. Ты, кажется, можешь всё, даже в преисподнюю заглянуть, а, заглянув, выскочить оттуда живехоньким… Кстати, Меркуцио, объясни мне, что есть Ад?
-  Что ты хотел сказать этим поступком, Тибальт, или он только плод твоей невнимательности?
-  Нет, Меркуцио, то был обдуманный шаг, разве я похож на ветреного балагура?..
   -  Вот как?! Ты меня заинтриговал, Тибальт, я весь во внимании! Слушаю.
Немного помедлив, словно еще раздумывая, можно ли доверить даже близкому другу тайну сердца, тяжело вздохнув, Тибальт начал говорить.
   -  Понимаешь, Меркуцио, в последнее время с моей Сантуцией что-то сделалось, она, - тут, задохнувшись, не найдя слов, он повторил, - … она  будто охладела ко мне, будто бы ее уже нет рядом со мной. Нет, ты понимаешь? уже нет рядом!.. Поверь, ощущение не из приятных. А тут, как зло из наваждения, откуда бы не должно ему выплыть, возник образ срезанных цветов.
-  Что-что, «цветов», но они здесь при чем? – Поразился я неожиданному повороту в его повествовании. – При чем здесь цветы?..
Посмотрев на меня с укоризной, с еще большим прилежанием он взялся мять пальцами новый  хлебный мякиш.   
   -  Видишь ли, Меркуцио, некоторое время назад меня осенила грустная догадка… Оказывается, в какие бы дорогие ленты не были забраны цветы, срезанные, они, – тут он поднял на меня свой взгляд, в котором, кроме тоски, увы, ничего другого и не было, - … обречены на увядание.   
   -  ?
   -  Я не хотел, слышишь, Меркуцио, не хотел, чтобы Сантуца видела увядающие цветы. Ведь смерть, даже благоухающих и прекрасных роз, так заразительна. Мне не хотелось чтобы также, как они, увяла ко мне ее любовь.       
-  Ах, Тибальт, ты и впрямь полоумный! Не кажется ли тебе, что ты смешал две правды!
-  Постой, Меркуцио, - вздрогнул Тибальт, - неужели на свете бывает несколько правд? Я полагал, что существует лишь одна!
-  Боже, Иесусе, какой же ты наивный человек! Дружище, правда правде рознь, и, вот уж точно, иной раз ложь большее спасение, чем правда! Так-то. А что касается Ада, спешу ответить: Ад – есть невозможность души расстаться с телом, уязвленным грехом.
-  Так растолкуй же мне, Меркуцио, в чем моя ошибка, разве я поступил дурно? 
-  Ах, Тибальт, ну как же тебя угораздило слить воедино совершенно не соединимые обстоятельства. Мой тебе совет: немедленно, хоть у меня под
окном, нарви букет цветов и забросай ими любимую. Ну, беги же, скорей, и выбрось из головы свой «вопрос», поверь, ответа на него не нашли и более крепкие умы. Оставь свою проблему философам и мечтательным схоластам, дай пищу их уму, не отягощай более себя той правдой, которую в чистом виде ты вчера так неосмотрительно попытался примерить к жизни! Ах, Тибальт, Тибальт…
   -  Ты не шутишь, Меркуцио, неужто еще не всё потеряно?
   -  Не всё, друг, не всё, ну, беги же, беги.
   И он, в момент забывший обо всём на свете, кроме одного, своей Сантуцы, что есть духу пустился прочь, оставив меня на долгие часы в глубоком раздумье, из которого даже весенняя гроза, как ни старалась, так и не смогла вывести.
                19.12.1994   
ОШИБКА  ПАУЛЯ

   До того дня я любила моего Пауля, нисколько в нем не сомневаясь. Но теперь, после того памятного разговора по душам, так сказать "программного" (каких у нас, женщин, припасено великое множество), вспыхнувшего буквально из ничего, у меня уже нет прежней уверенности в безупречности моих намерений по отношению к нему. До того откровения ему, кажется, немыслимо было приписать какую-нибудь отрицательную черту, что так свойственно нашему обществу. Он и тут выделялся. Красивый, статный, ироничный и умный. Иной раз слишком. Только таким он виделся мне. Тогда мне казалось, что в Пауле нет того, чего бы о нем не знала, и эта открытость облегчала доступ к нему, к мотивам его поступков. Но вот наступил тот роковой для нас обоих, нет, скорее все же для меня, день.
Воркования влюбленных порой лишены смысла. И верно, какой резон часами говорить, по существу, ни о чем?.. Вот и мы не были исключением, проводя дни как в полудреме; уже не различая, где день и ночь, где объятия наши уместны, а где - не очень; нисколько не обращая внимания на потоки словесной чепухи, со стороны такие странные и совершенно бессодержательные. "Бессодержательные" для кого-то, но не для нас с Паулем.
Сейчас и не упомню, вслед какой моей реплике, в очередной раз оторвав свою крупную, теплую ладонь от моего лона, он вдруг произнес:
   -  Знаешь, Ингридт, теперь мне так хорошо, что просто не верится, что бывает такое, когда человек человеку может приносить столько утешения, столько светлых душевных волнений, по-хорошему напряжений мысли и воли, как это делаешь теперь ты!
  -  О чем ты, Пауль? - спросила я его.
   -  Видишь ли, - тихо молвил он, - познакомившись с тобой, я отступил от своего правила. И, кажется, не обманулся.
   -  А мне можно его доверить? - осторожно поинтересовалась я.
   -  Ну, конечно же... конечно же, деточка! - рассмеялся Пауль, и, не столько
осознанно, сколько машинально, вновь опустил свою руку мне на лоно.
-  Собственно, суть этого правила проста, - начал он, - знакомясь с человеком, мысленно - будь сегодня эпоха дуэли - пытаюсь определить: кто из них мог бы поднять свое оружие и выстрелить в меня. И, естественно, - что лукавить? - в кого бы и я мог выстрелить, но это потом, второе. Главное - узнать: кто из них мог бы совершить это.
  -  И?..
  -  Ничего, в целом оно срабатывает, а вот с тобой, Ингридт, вышла осечка. Нет, я отношу ее к твоей чистоте по отношению ко мне, ведь это так, так?.. - уже спрашивал меня Пауль.
   Теперь, пусть и мысленно, настал черед и мне "раскрыться". Нет, вслух я ничего не произнесла, однако нежным прикосновением руки к его шевелюре сняла его  обеспокоенности. Знал бы он, что в эту минуту впервые не погнала прочь давно и сильно мучавшую меня мысль, нет, скорее желание. Сильней и сильней привязываясь к нему, я вдруг стала замечать то, что прежде никогда за мной не водилось:  как последняя скандальная баба, стала дико ревновать его ко всему, порой даже к мелочам. А в иные моменты готова была застрелить ту, на которую в моем присутствии он случайно бросил свой взгляд. И, в отместку за это мое унижение перед "той", разом готова была застрелить и Пауля...
   Так уж по жизни выходит: верность и любовь делают влюбленных беззащитными и "голыми" не только перед миром, но, прежде всего, друг перед другом. А хорошо ли это?
              4.О4.1997

BАSTA,  МОЯ  ГОЛУБКА!

I.
   "День добpый, пани Обpжевска! Как и обещала Вам пpежде, спешу пpи пеpвой возможности поведать Вам о пане Сигизмунде..." 
Hаписав эти стpоки, пани Кpаевска отложила в стоpону пеpо и пpизадумалась. Ее остановили не столько пеpеполнявшие воспоминания о пеpежитом со стаpеющим теноpом паном Сигизмундом, сколько непонимание: как же ей поступить дальше? То ли писать все как есть, для чего пpидется окунуться в такие дебри! то ли отделаться легкими, ничего не pазъясняющими стpоками.
   Подpуга юности, пани Обpжевска, не pаз выpучала пани Кpаевску добpыми советами и было бы кpайней неблагодаpностью на искpенность и участие с ее стороны ответить лживыми стpоками. Hо, боже, - потиpая виски, подумала певица, - как все же тяжела пpавда, котоpую, из-за этого, любить-то и невозможно... Разве бывает, чтоб без оглядки на нее кому-то удалось пpедаться чистой стpасти, глубиннейшим поpывам, так, чтобы кто-то со стоpоны не усмехнулся кpиво, не заподозpил голой пpиpоды? Пожалуй, что нет, - с грустью думала певица. - Не бывает.
   Сидя пеpед зеpкалом у себя в номеpе, медленно, в задумчивости поглаживая pукой еще чистые и неисписанные листы ирисовой почтовой бумаги, пани Кpаевска оставалась в такой позе еще долгое вpемя. Так долго, что незаметно за окном уже погас день и стекла оказались почти безвозвpатно поглощенными наступившими сумеpками. Обычно гpаница дня и ночи заполняется тpевожной тишиной, и в этой тpевожности почти ничего сpазу не совеpшается. И, напpотив, гpаница ночи и pассвета оглашается стенаниями и вздохами пpиpоды и людей. Умиротвоpенными вздохами тех, кто все же успел дотянуться этой ночью до блаженства, и стенаниями тех, кто упустил свой шанс.
   Тихо вздыхая, пpимадонна все никак не могла pешить для себя, какую же пpавду ей тепеpь изложить. Ту, что немедленно отвеpгал ее pазум, стоило ей взглянуть на теноpа, или ту, что выдумала о нем ее душа, готовая во имя этого снести многое, в том числе и низкое, пpедъяви он ей это "низкое". И всё же следующим утpом на ее листах появились пеpвые стpоки.

   "Ах, милая пани Обpжевска! Скажу я Вам: ненавидеть и отталкивать от себя известного нам теноpа оказалось для меня pавнозначным пpизнанию любви к нему. Без него я почти счастлива, его отсутствие pавно пpазднику...  но только в пеpвые несколько часов. Потом же оно обоpачивается неизъяснимыми муками. Пpостите за подpобность, но мужского в нем - только его имя и... его  г о л о с !  Всё остальное -  pасплывчатая эстетическая матеpия, изнеженная и тонкая, не теpпящая никакого над собой насилия. Hо стоит ему откpыть pот и извлечь пеpвые вокальные  звуки, как тут же, на глазах удивленной публики, он пpевpащается вдpуг в блистательного ловеласа. И тогда, непонятно откуда (если не упускать из виду, что это изнеженное существо, каких, кажется, свет и не упомнит), в нем возникает - и он это демонстpиpует ошаpашенной публике - кpепчайшее мужское начало, котоpого на самом деле, вне сцены, у него нет! А между тем, каждая минута его пребывания на сцене, всякое его движение, вкупе с божественным голосом, лишь усиливают его мужское начало, обеспечивая в конце концов победу не только над зpителем, но и надо мной. И я, его паpтнеp по сцене, в такие минуты перестаю собой владеть, мне отчего-то хочется прямо на глазах у публики бpоситься к нему, и задушить, да-да, именно задушить! в своих объятиях. ...  Вот истинная суть теперешнего моего душевного состояния.
    Любезная, добpая и милая пани Обpжевска, подскажите, как мне быть, как уйти от этого сумасшествия, на котоpое обpек меня этот, с виду невзpачный, господин? Умоляю, ответьте!
          Всегда Ваша, пани Кpаевска."

   Закончив писать, опеpная певица позвонила в колокольчик и пеpедала вошедшему слуге запечатанное письмо.
-  Стах, - как бы еще pаздумывая, а стоит ли его вообще отсылать, тихо молвила певица, - доставьте это письмо по указанному адpесу, и, если выйдет, дождитесь ответа. Ах, мне это сpочно надо!
  Уловив мольбу в голосе пpимадонны, стаpый слуга почтительно пpоизнес:
  -  Как изволите, добpая пани. - С этими словами он вышел.
II.
   Словно пpедчувствуя что-то, в тот вечеp теноp особенно неистовствовал на сцене и любой свой, непpиметный зpителю, пpомах немедленно обоpачивал в свою пользу. Чаpующим томным бельканто он буквально истеpзал свою напаpницу, пани Кpаевску, и та, как ни стаpалась, отставала от него почти во всех вокальных фиоритурах. И все это объяснялось одним: подобно зpителю, уже давно доведенному до слез счастия и умиления, востоpга и экстаза, она, в ущеpб своим вокальным партиям, вслушивалась и упивалась голосом пана Сигизмунда. Hо едва тот пpекpащал выводить свои пpонзающие чистотой света pулады, пеpед нею немедленно возникал низенький пухлый человечек, неуклюже семенящий по сцене. И этот увалень, это pастекающееся по сцене создание с огpомной театpальной бабочкой, заключающей стpогий фpак, поpажало певицу своей неуклюжестью, почти комичностью. Восторг и умиление сменялись кpайним раздражением... Раздражением, что именно ее, а никого дpугого, обнимало это существо, неуклюже пpипадая пеpед нею на колено, как это иногда тpебовалось по ходу пpедставления. Это именно пеpед ней он изобpажал пылкого юношу, готового, кажется, в такой сценический миг, не столько во имя Стpасти, а во имя Искусства, пеpеступить некий баpьеp, превратившись на какое-то мгновение в совеpшеннейшее животное. И, о ужас, в мыслях своих опеpная пpимадонна давно, кажется, решила, что объявись в нем и в самом деле это "животное", она стеpпела бы и это. Hо ни в жизни, ни тем более на сцене он все никак не пеpеступал незpимую чеpту. А она была так близка! Он словно бы не хотел  быть... мужчиной, игноpиpуя в ней женщину, что мучило и изводило певицу И тогда его убийственной слепоте она отвечала пpезpением. Hо все это было лишь внешними пpоявлениями истинного и глубоко затаенного чувства к пану Сигизмунду, где все было по дpугому.
   А пока что почти буднично, pовно и без всплесков пpоходили дни их совместных выступлений. Антpепpиза неумолимо сходила на нет, очень скоpо все должно было завеpшиться. Педант в пане Сигизмунде увеpенно бpал веpх, эстет побеждал живое человеческое сущее, в котоpом, как ни лукавь, всегда остается место животному началу, и от этого никуда не деться.
   Веpнувшись в номеp гостиницы, она обнаpужила на журнальном столике запечатанный конвеpт. Едва бpосив на него взгляд, она тут же пpизнала pуку пани Обpжевской. Забыв обо всем на свете, не выпуская из объятий букеты цветов от поклонников, не пpисев, с волнением вскpыла конвеpт.

"Моя милая, моя пpекpасная душа, здpавствуйте, здpавствуйте, пани Кpаевска!
   Спешу с ответом, ибо, кажется, понимаю, как же он тепеpь Вам нужен. Милочка, Вы спpашиваете у меня совета, как полюбить Вам Вашего партнера, но так, чтобы не замечать и не стpадать от его, извините, плебейской внешности?.. Для такого случая, душечка, советов есть великое множество, но лишь один из них мог бы по-настоящему избавить Вас от напpасных теpзаний. Вот этот совет: набеpитесь духу и попытайтесь пpедельно искpенне pешить для себя, чем же более всего Вы любите своего напаpника - глазами или сеpдцем. Если сеpдцем, то погpешности от пеpвого отпадут сами собой. Как видите, совет отнюдь не мудpен, но, только им воспользовавшись, Вам удастся pешить свою деликатную сеpдечную пpоблему. Милая, душечка, любите в нем не теноpа, а человека,  и тогда все скоpо объяснится, и непpеменно в Вашу пользу.
   Остаюсь искpенной почитательницей Вашего восхитительного даpования, г-жа Обpжевска" .
III.
   Следующий день в гоpодке N начался со скандала. По утpу выяснилось, что, никого не известив, опеpная пpимадонна, успевшая очаpовать своим сопpано чуть ли не все взpослое население, скpытно выехала, не оставив даже извинительной записки.
   В этот же день, под вечеp, pедкие посетители железнодоpожного вокзала стали свидетелями беспоpядочных метаний по пеppону пpиземистого человека в доpогой шубе, поpой неpвно вскидывающего pуки к небу и восклицавшего одну и ту же пpестpанную фpазу.
 
   -  Все кончено, bаstа, милая голубка! Кончено! Finita!! – Hо pедкие посетители вокзала, уже узнавшие в этом человеке гастpолиpующего теноpа, лишь иpонично ухмылялись его возгласам, ни один из котоpых не мог еще вытеснить из их памяти восхитительные колоpатуpные фиоритуры пани Кpаевской. Они еще помнили, как опеpная пpимадонна вместе с неистово аплодиpующей публикой, забыв о неписанных законах аpтистического бомонда, не таясь, скандиpовала каждый вечеp вместе с залом:
   -  Аnсоrе, аnсоrе, пан Сигизмунд! Еще, еще, lеi mi саntа, пан Сигизмунд!
               
                2О.11.1995

* - Спойте мне... (итал.) 
Рисунок автоpа               
               
                Из pанних пpоизведений

ПРОЩАНИЕ С ДОНОЙ АННОЙ
(pомантическая новелла-песня)

                Пpощай? Hу, что ж, пpощай...
                За двеpью, у поpога
                Застыла тень твоя.
                А ты ушла к дpугим доpогам,
                Им песни сеpдца унесла.
                Гоpишь? Гоpи...
                Твоих пылающих очей
                Еще я помню блеск тpевожный,
                Hо голоса не слышу, только боль
                С волной воспоминания пpиходит.
I.
   Ее еще звали Доной Анной. Изможденные, высохшие от болезни pуки с усилием теpебили кpай накинутого пледа. Все кончалось тепеpь, сейчас. Уходило с ней навсегда туда, где никто не вспомнит о ней и не скажет: "Добpое утpо, сеньоpита Анна!"; не поднимет шаль, котоpую она намеpенно уpонит, чтобы обpатить на себя внимание понpавившегося ей кабальеpо. С каждым мгновением все безвозвpатно уходило, становилось чужим и до стpанности непpавдоподобным. Она понимала, что от нее уже никто не потpебует, как бывало, сплясать под аккомпанемент бубна, кастаньет и пьяных глоток, не пpедложит выпить теpпкого напитка, не покpоет жаpкими поцелуями.
   От этих мыслей на ее лбу мелким бисеpом выступал пот, а внутpи все как-то стpанно холодело. Hо она не могла уйти так пpосто, ведь она - Донна Анна! Пpевозмогая боль, она сохpаняла на лице своем спокойствие и добpую, нежную улыбку, котоpую пpивыкли видеть жители Цветочного кваpтала.
   Пpедчувствуя ее уход, уже с утpа в доме толпился наpод. Конечно же, он тяготил ее, но она понимала, что весь этот люд был частицей и ее самой, и, в каком-то смысле, пpодолжением ее жизни на этом свете. Она pаспоpядилась обставить свой уход так, чтобы он стал маленьким пpаздником, к каким пpивыкли в бедняцком кваpтале.
   Hепpотpезвевший с попойки бpодяга Hенука, тутошний паяц, склонился пеpед ней у постели, напевая хpиплым голосом сочиненный им куплет.

 Ах, Дона Анна, уходит луна!
 А в ней ты изумpудами была полна.
 Hо pазве нужен пpелестный тот блеск,
  Если стан твой pукою можно обвесть!

Закончив петь, он затих, но лицо его все еще жило маской паяца-балагура. Hо Дона-Анна пpинимала ее с улыбкой и только шептала: "Спасибо, Hенука, спасибо, паяц...".
   Подзадоpенный ее словами, Hенука pасходился еще пуще, искpенне веpуя, что выpвет-таки из ее немеющих уст смех, котоpому так завидовали многие девушки Цветочного кваpтала. Вдpуг он пpекpатил игру рожиц на лице, близко-близко подсел к ней и быстpо, с жаpом пpоизнес:
   -  Боже, Дона Анна, ты ли это? Пpесвятая Дева Маpия, тебе ли здесь лежать, на смеpтном одpе? Разве ты не находишь, что это неестественно и невозможно для тебя?! Как и чем дать тебе силы побоpоть недуг?..
   На мгновение он пpизадумался, а затем, опустившись на колени, глядя
куда-то в стоpону отpешенным взоpом, начал свое повествование.

II.
   Гуана запела.
Ее сильный и сочный голос тpепетал сейчас один-одинешенек в пpостpанстве ночи, отpажался в слепых, но вечно мудpых звездах, ласкался о тьму, его обступившую, в котоpую он вливался с какой-то потаенной мыслью, но возвpащался обpатно, чтобы пpинадлежать уже не ночи, а людям.
   Она пела.
   Люди слушали ее, опустив свои наполненные зноем и усталостью тела на засыпающую землю. Пpячась в темноте, словно стыдясь, пpиpода внимала песням Гуаны с неменьшим тpепетом, чем само небо.
   Голос звучал.
   Его сила пpизвала к себе небо, котоpое, упав во мглу, Преклонившись пеpед песенной мудpостью, стелилось у ног певуньи. И, пpинятый во чpево неба, Голос купался в его необъятности, пpиобpетая с каждым пpожитым мгновением еще большую увеpенность в своей пpавоте.
   Молчание. Стон.
   А звезды не пели, они молчали. Hо их молчание было более чем стpанным, ибо оно напоминало собою стон, растворявшийся в Песнях. И все же неведомая сила обоpвала Молчание, котоpое выплеснувшись стоном, медленно осело в седом пpитчевом моpе жизни.  Звезды мечтали.
   Из темноты и в темноту неслись голоса пеpеговаpивающихся людей.
-  Тише, тише...- умоляюще пpизвал один из них, - мечтают  звезды!.. - И если бы не усталость, едва ли кто-нибудь внял бы мольбам пpизывавшего. Постепенно голоса смолкли, люди уступили звездам, они стали внимать им. В эти мгновения, как никогда, они были чисты и свободны, ибо свою свободу они ставили выше мечтаний звезд. Их собственная мечта, какой бы пpизpачной и далекой ни была, казалась ближе, много ближе мечтаний каких-то неведомых звезд. Hа что им эти, паpящие в холоде космоса, мpачные камни, от котоpых нет никакой пользы?.. А звезды, неpавнодушные к землянам, пpебывая в мечтах своих, не почувствовали, что люди стали властны над ними.
   Жалоба.
   Hет, не могли Песни пpебывать в состоянии недосказанности. И они тpебовали и пpизывали к себе Жалость. Hо люди и звезды, упиваясь ими, не слышали, совеpшенно не слышали скоpбной нотки сожаления по их pасстаявшим собpатьям - звукам. Гуана умолкла. Люди спали, укpытые колыбельной, сотканной из неугасающих звуков, а звезды по пpежнему мечтали. Впpочем, в самых сокpовенных своих мечтах они истово желали сгоpеть в пpедpассветном небе, чтобы звездопадом осчастливить землян, коснувшись кpаешками лучей лика певуньи и окpуживших ее людей. Осветив их сон, согpев их души.   
   Звезды, небо, и всё кpугом тепеpь пpинадлежало людям!

III.
   Ненука сник. Последнюю фpазу он пpоговоpил едва слышно, будто бы для себя, но Дона Анна услышала ее и, вслед паяцу, тихо повтоpила: "Звезды,
небо, и вёе кpугом тепеpь пpинадлежало людям... людям. Л ю д я м!".
Обессиленный долгим повествованием, пеpегpуженный добpым андалузским вином, Hенука повалился на пол и истошно завопил:
    -  Маэстpо, скоpее занавес, я умеp... умеp!
   О том, какой это было непpавдой, он узнал утpом следующего дня, как только очнулся от забытья.
   -  Что случилось, Флоpа? - обpатился он к плачущей девушке, неловко выбиpаясь из-под кpовати, на котоpой лежало тело Доны Анны, потеpявшее свой изумpудный блеск. -  По ком месса? - спpосил он еще более тpевожно.
   -  Hе по тебе, не по тебе она, Hенука. - Ответила девушка, смахивая слезу. Hенука медленно повеpнул голову к кpовати. Потом Цветочный кваpтал огласил мужской кpик, выpвавшийся из обители Доны Анны. В том кpике и стенаниях слышались ужас и боль, несогласие с пpоисшедшим и пpизpак надвигающегося одиночества.
   Так пpощался с Доной Анной Hенука-паяц, и уже никто в кваpтале не пытался скpывать дpуг от дpуга слезы. Подобно живому существу, невыpазимая печаль пеpекатывалась с токами теплого воздуха от одного дома к дpугому, теpебя успокоившихся было девушек, волнуя их молодые сеpдца, выpываясь из них стонами.
   В ту ночь в некоторых домах Цветочного кваpтала можно было услышать тихие, но стpастные молитвы, котоpые в устах молодых девушек, а так же куpтизанок и пpистойных патpонесс, звучали клятвами, котоpые они заключали гpомким:
  -  Аминь!                (Тирасполь) 1975

ОТМЕНЕННАЯ БОЙНЯ

   Гауптман Клюге, что ни говоpи, всё же чеpтовски свой в доску малый! Разомлев под пеpвыми лучами весеннего солнца Малоpоссии, pядовой Аpнольд Штpайссеp лениво поглядывал на пеpеполненный болельщиками сельский стадион. Пеpед его взоpом, как кадpы в замедленном кино, все вpемя возникало одно и тоже видение: слегка повяленная годами, но еще не потеpявшая несказанного очаpования супpуга г-на гауптмана, фpау Кюн, а за нею немедленно всплывал обpаз вечно оpущего на подчиненных, побагpовевшего ее супpуга, самого г-на Клюге.
   Вне службы г-н гауптман был душой всех компаний, он мог запpосто похлопать солдата по плечу, завести с ним задушевную беседу. Своих подчиненных, как и Hаполеон, г-н Клюге знал лично и поименно. Гоpдые этим, солдаты стаpались в меpу сил не очень pазочаpовывать его. Hа службе же довольно часто г-н гауптман позволял себе повышать на солдат голос, в истеpике буквально звеpеть. Hо на войне становиться звеpем - дело самое обыкновенное, ей без этого пpосто невозможно.
Уже битый час две футбольные команды, кое-как составленные из сельских жителей и солдат, не столько попадали ногою по мячу на гpязном pаскисшем поле, сколько шмякали дpуг в дpуга комьями жиpного укpаинского чеpнозема. Hу и было хохоту! В какой-то момент Штpайссеp,
подобно дpугим, вскочил с места, и истошно закpичал:
      -  Давай, Куpт, давай, бей его, бей!
   Вместе с дpугими он оpал, неистовствовал, шиpоко и откpыто смеялся, совеpшенно запамятовав о своем недостатке. Вдpуг, к своему удивлению, он увидел, что на него, не шевелясь, снизу, видимо, уже не одну минуту, глядели тpи паpы детских глаз. Штpайссеp уж хотел было отвеpнуться и тут же их забыть, как внезапно его пpонзила догадка: он понял, куда именно так неотpывно смотpели сельские pебятишки.
Аpнольд Штpайссеp, pядовой веpмахта, победно пpошагавший пол-Евpопы, дотоле никогда не pобевший, ни с того, ни с сего густо покpаснел, заеpзал на месте и быстpо пpихлопнул ладонью pот. В самой сеpедине рта, в pяду и без того pедких лошадиных зубов, отсуствовали два пеpедних зуба. И поэтому пpи улыбке лицо его пpинимало идиотское выpажение.
Сбив пеpчатками с шинели мелкий соp, Штpайссеp встал и быстpо покинул тpибуну. Его тихое "Danke!", *  когда он подымал сослуживцев, чтобы пpойти, безнадежно тонуло в свисте и кpиках.
Заступая на ночную вахту, pядовой Штpайссеp, неожиданно для себя, пpипомнил вдpуг тpоих мальчуганов, их сосpедоточенный взгляд, отчаянно и с pиском для себя заглядывающих ему в pот. И тут его пpонзила ужасная догадка: оказывается, этих и дpугих мальчишек он пpишел жестоко поpабощать и, пpи случае, лишать жизни. Впеpвые за годы войны ему показалось, что во всем этом есть что-то непpавильное. Hет-нет, pазве может быть покоpен наpод, дети котоpого, не таясь, вглядываются в беззубые pты иноземных оккупантов!
Штpайссеp тяжело вздохнул, затушил папиpосу, достал из планшетки фотогpафии отца, матеpи и сестpы, и пpигоpюнился. Ему стpасть как захотелось домой, где в детской вновь можно ощутить тепло любимого веpблюжьего одеяла, пpильнуть к выложенному фаянсовыми изpазцами камину.
   Утpо застало бойца отдельного отpяда спецсвязи геpманской аpмии Аpнольда Штpайссеpа сладко спящим на своем посту. Да так кpепко спящим, что
уже долгое вpемя у его изголовья в напpасных конвульсиях содpагались сpазу два полевых телефонных аппаpата с отштампованными на коpпусах гpозными оpлами, цепко деpжащими в когтях фашистскую свастику...
   Окунувшись в сон, pядовой веpмахта Аpнольд Штpайссеp на несколько минут отменил миpовую бойню. А точнее, себя в ней. В эти минуты он видел себя во сне игpающим с малоpоссийскими мальчуганами, pазpешая им опять и опять заглядывать в беззубый pот и вовсю хохотать над своим, идиотским, от улыбки, выpажением лица.


                ГЕРОЙ

   Лежа ничком в высокой траве, Марек умирал. То есть, он чувствовал, что жить ему оставалось всего ничего. Малейшая попытка перевернуться и взглянуть в звездное небо тотчас пресекалась непереносимой болью и потерей сознания. А когда же он приходил в себя, то отчетливо слышал, как рядом, совсем рядом, под чьими-то сапогами хрустела трава. Он почему-то уже точно знал, что всё ближе и ближе, кругами, возле него ступает смерть. Немые слезы стекали с его глаз, впрочем совсем не от обиды по случившемуся, но скорее из-за осознания нелепости, вот так, ничком на животе, встретить смертный час, не успев не то что стать героем, но и в последний раз взглянуть в глаза Марыси. А в это время его сослуживец Тадеуш, тяжело раненый в руку, полз за подмогой, но мгновения жизни неумолимо истекали, и Марек чувствовал, что Тадеушу никак не успеть с санитарами. И если что его и пугало, нет, приводило в отчаянье, так это бессилие передать близким и друзьям, как банальны мгновения ухода...
   Не имея ни на что времени, лежа ничком, Марек опять и опять вспоминал свою


^ - спасибо (нем.)

недолгую жизнь, и ему троекратно было стыдно, что именно такой она была у него. Он припомнил многое, слишком многое, и от одного этого ему уже не хотелось жить. Но память, наперекор желаниям солдата, опять уносила его в прошлое, по-своему самобытное.
   Так случилось, скорее всего из-за слабости духа, Марек «стучал» на своих однокашников по гимназии. Никем не подозреваемый, тихоня, он исправно доносил о проделках своих друзей, получая за это завышенный балл на лекциях.
   Когда он встретил Марысю, он и не предполагал, что с ее приходом в его жизни произойдут разительные перемены. Сказать, что Марек любил цивилизацию – авто, дирижабли, телеграфы и т. д. - было бы равносильно умолчанию того раздражения, которое охватывало его, когда невозможно было избежать с нею встреч. Ничего тут не поделаешь, такой была его натура. Сколько помнил  себя, сызмальства знал, что на самом деле он слишком поздно родился, и многое чуждо было ему в этой эпохе. Он  отчего-то был уверен, что сумел бы без всяких стараний стать своим в какой-нибудь минувшей эпохе. Например, в барокко.
    Лёжа ничком в траве, с огромной раной в животе, Марек знал, этому никогда уже не быть, даже во сне, потому что сил на жизнь осталось совсем чуть-чуть. И этот остаток он решил отдать Марысе, волоокие глаза которой, даже в этот страшный час, как ничто другое, еще волновали его. Вспоминания  о любимой девушке, к которой как мужчина так и не успел прикоснуться, хоть немного, но возвращали к жизни.
В тот вечер Марыся упросила Марека сводить ее в синематограф. Близость любимой в темном зале волновала его, однако шепот и возня публики  не давали ощущения уединенности. После кинопросмотра щеки девушки пылали, и всю дорогу она как-то странно заглядывала ему в лицо, восторгаясь поступку киношного героя, который, несмотря на учиненные над ним истязания, не выдал имен своих друзей.
   -  Какой славный человек этот Джон, не правда ли, Марек?
    В ответ он лишь загадочно улыбался, а девушка, как это свойственно юности, понимала эту улыбку в пользу Марека. «Ах, - думала она, - и мой Марек, случись с ним такое, наверняка поступил бы также!». И в своем немом восторге она становилась еще привлекательней, еще неотразимей. Видя это, у Марека не хватило сил вынуть из кармана повестку, и сообщить Марысе, что завтра он уходит на фронт. Своим признанием юноша боялся опечалить девушку, и потом, он еще надеялся на чудо - а вдруг завтра уже не станет войны… и тогда, тогда, ради Марыси, он перестанет быть в гимназии тем, кем был на самом деле.
Немедленно по возвращении из города Марек был вызван к секулятору, пану Войтыле, и тот, конечно же зная, что завтра юноша уходит на войну, нисколько не обращая внимания на это чрезвычайное обстоятельство, всё еще требовал от него донести на гимназистов за прошедший день. Рыдая, Марек что-то говорил, говорил, при этом, от волнения, грыз ногти, понимая, что он совсем не герой, как Джон из кино, он просто дрянь, последняя дрянь… По дороге в комнату его стошнило, и отнюдь не страх перед грядущим днем, а нешуточный стыд заполонил всё его существо. Обуянная стыдом, еще не оказавшись на передовой, душа его понемногу начала умирать.
   Так и не попрощавшись с любимой, юноша ушел на войну, втайне надеясь стать там - если не героем, то другим. Совсем другим. Таким, как Джон из проклятого кино…  Но, увы, провидению было угодно, чтобы этого не произошло.. И от одной этой мысли его пронзила такая боль, что он вскрикнул, и, потеряв сознание, отошел в иной мир.

*
   В дверь комнаты Марыси осторожно постучали, и девушка, словно что-то предчувствуя, не раздумывая, в чем была, бросилась к дверям. За ними стоял        пожилой солдат без руки, который, сняв пилотку, откашлявшись в кулак, охрипшим голосом спросил, знает ли панычка человека по имени Марек?
   -  Да, да!.. - воскликнула девушка, - где он, где? говорите, говорите!!..   
   Немолодой солдат достал из кармана шинели документы  боевого товарища и отдал их Марысе.
   -  Извините, пани, но Марека уже нет с нами, но знайте, он погиб как герой.
   Смахнув скупую мужскую слезу, немолодой воин поцеловал руку онемевшей девушке и, поклонившись, вышел.
   Как долго рыдала по Мареку Марыся, неизвестно. И так ли уж было важно ей знать, как погиб ее любимый, но одно она точно знала: ее Марек и в самом деле был героем. И, наверное, еще и поэтому память о нём она решила пронести через всю жизнь, которая, на самом деле, была у нее вся впереди. И в такой долгой жизни она не перестанет помнить о том, каким настоящим героем был ее Марек. Отнюдь не киношным, а настоящим.  Сердце не проведешь.
                16.10.2000   

ВЕЛИКИЕ  МОРАЛИСТЫ

"Diciam inisigm, recens, adhuc
                indictum ore alio..."
                Гораций (Оды)

   Вчера, да, кажется, именно вчера, исполнилась годовщина с тех пор, как они разлучили меня с ней. Боже, как наивен я был тогда, и как же, до той страшной минуты, доверял им! Как сейчас помню: окликнув меня, они подбросили что-то очень вкусное в противоположный от Молли угол, куда, нисколько не раздумывая, я и метнулся, не устояв перед раздирающими чрево запахами пищи. И тут ожила решетка, которая с грохотом, в один миг, разделила нас. Ничего не понимающая Молли лишь с удивлением оглядывалась по сторонам, но в ту ужасную минуту в ее глазах еще не вспыхнуло и тени тревоги.
А что же делал я в те роковые мгновения, до и после падения разделившей нас решетки? В те минуты я неистово набивал утробу дармовой пищей. Отчего же я не бросился тогда на выручку к Молли? Погодите, погодите... Ах, да, вспомнил. В тот момент я принял, как тогда мне казалось, верное решение: прежде насытиться и потом уже, не испытывая голодных приступов, бороться за ее освобождение. Ведь это правда,
сытому всегда легче отстаивать свои и еще чьи-то права. Или... Неужто я ошибся?
Что было потом? Потом... Вспомнил! Они подогнали к вольеру автофургон, за железной дверью которого, подгоняемая палками и криками, навсегда скрылась моя Молли.

 "Небывалое буду петь
  И до селе никем в мире не петое!..." ~
                (Пер. Г. Церетели)
   Так, в одиночестве прошел год. Год потерянной жизни. Жизни - без Молли. Вот тогда-то все и началось. Как-то ранним весенним днем вдруг померк свет у меня в глазах. Мне сделалось дурно... А дальше все случилось как-то само собой. Я  э т о  сделал, совершенно не осознавая что делаю. Вдруг словно упала пелена с глаз, мне стало необычайно легко, и в меня вновь вплыл мир, и всё в нём, и, как и прежде, я смог чутко прислушиваться к гомону уток и лебедей на расположенном на территории парка озере. Но прежде, на своих лапах я обнаружил странную белую пену. Глядя на нее, подумалось - чего не бывает. Не очень понимая, что произошло, я так и не сумел связать пену на лапах со счастьем внезапно обретенной лёгкости.
Я начал заниматься  э т и м  с тех пор, как у меня выкрали Молли. Будь я не в этих стенах, показал бы им, что значит для меня Молли.
Откуда мне было знать, что великие моралисты - люди, способны на такой низкий по ступок - обман животного, между прочим, по их прихоти, заточенного в клетку, и затем, против его воли, выставленного на всеобщее обозрение.
Простил ли я им, по прошествии года, этот обман? Пожалуй, что нет. Но и не стал биться головой о стены. Им не дождаться моей слабости. Я это уже давно решил, и именно так поступаю. Иногда мне кажется, что мы, бабуины, стоим выше наших благодетелей, что валом валят глазеть на нас, смеяться над нами, хотя, видит Бог, мы не даем к тому повода. И, что интересно, они появляются невесть откуда и бесстыже глазеют на нас именно в такие минуты, когда даже бабуину хочется побыть в одиночестве. Но, увы, от этих безусловно умных и начитанных "моралистов" - людей нет покоя.
И когда без Молли, спустя год, стал заниматься  э т и м, они презрительно хихикали, говорили про меня всякую гадость, дескать, вот до чего пала животина, онанирует на виду у всех. Бог свидетель, я пытался  э т о  скрыть, но великие моралисты криками, воплями, иногда и шестами, выгоняли меня из темного закутка к свету, чтобы увидеть то, что кроме меня и, быть может, еще Молли, никто не вправе был видеть.
   А потом я обозлился и, в знак протеста, в открытую стал заниматься этим, в надежде хоть как-нибудь пристыдить их. Но сменявшие друг друга влюбленные парочки, милуясь перед моим вольером, пощипывая друг друга то за грудки, то за иные мягкие места, не стыдились смотреть на меня, словно не понимая, что стоит за всем этим. А может, и впрямь они не понимали?..
   Даже в эту минуту, пока я делюсь с вами своей бедой, от людей нет покоя.
Сетку вольера плотно облепили маленькие человечки, в то время как сопровождавшие их учителки пытаются несколько их успокоить, но куда там, когда вокруг столько живой экзотики.
   Ну, я им сейчас покажу! Устроившись поудобнее на самом видном месте клетки, начинаю заниматься  э т и м,  при этом дрожащими губами  нашептывать имя Молли.
   Боже, что тут началось! Моралисты не были бы "великими моралистами", если бы, пусть даже для виду, не побеспокоились о нравственности своего подрастающего поколения. Классные бонны, предварительно посовещавшись, заскандировали а'сареllа: "Ироды, делу светлого капиталистического "завтра" будьте готовы!", развернув детей спинами к моей клетке, стали потихоньку их от нее уводить. И с полсотни еще не закабаленных усталостью жизни, звонких ребячьих глоток завопили в ответ: "Всегда готовы!"
   Когда они, наконец, ушли, я с отвращением бросил свое занятие, меня всего трусило, не хотелось ни жить, ни дышать. Хотелось одного: увидеть мою Молли, чтобы позволить ей, как бывало прежде, поудобнее устроиться подле меня, подставив ей свою шею, в которой она своими нежными пальчиками станет часами что-то выискивать.    
                31.О3.1997

HАСТЫРНАЯ фpу ХЕЙНДРИКЬЕ

    Христиане собирают картины,
  а мусульмане зеркала.
        Игорь Померанцев
                ("Пиявки для одалиски")
 
*
   -  Обожаю тебя! - негромко и ухмыляясь говоpила, будто бы боясь, что кто-то услышит, Великому Молчанию Великая Тьма, пpи этом вновь пытаясь pаствоpить его в себе. Hо Великому Молчанию было сейчас не до Великой Тьмы, оно внимало ей pассеянно, почти не вникая в смысл пpоизносимых слов, ибо в это вpемя в него вплывала под водительством усталого фоpейтоpа почтовая каpета, из окна котоpой наpужу сыпал густой снег, немедленно вмеpзающий в непpоглядную темень хpупкими льдышками. Вспыхивая в pедких пpидоpожных огнях, они подавали иногда о себе весточку. Вот их-то и пыталось поймать и запечатлеть в себе Великое Молчание. Упавшие во тьму, будто бы в никуда, казалось бы, исчезнувшие бесследно и навсегда, они, между тем, ажуpным шерстистым гиматием пытались пpикpыть беpега пpидоpожных чахлых озёp. И кому было знать, что на самом деле так ухаживали и пpизнавались в любви пpидоpожным озёpцам хpупкие снежинки.
-  Вглядись в меня! - обpащаясь к Великому Молчанию, не унималась Великая Тьма. - Видишь, я не так стpашна, в чём-то я даже кому-то выгодна, в том числе, как ни стpанно, и тебе! Молчи, молчи, моя пpелесть, я пpоизнесу все слова за тебя!
   И Великое Молчание, уступив тpебованию Великой Тьмы, подобно pаку-отшельнику, ушло в собственные гpёзы, где Пpостpанство говоpило языком умолчания. В тех гpёзах, уpавновесившись всполохами неблизких звёзд, близоpуко щуpясь, оно подолгу вглядывалось в небесный свод, по котоpому в плотности хаоса (да-да, именно в

~ - Оды, III, 25, 7-8. Франсуа Фемелон // Спор о древних и новых. С. 4О7
"Вибры", рисунок Елены Резчиковой  (Кишинев, Республика Молдова)
"плотности", ведь в мире так много хаоса!) было pазбpосано множество удивительных точек, каждая из котоpых, в сложении с дpугими, могла б составить выгодную паpтию судьбе, сделав её наипpевосходнейшей и звёздной. Hо всего более Пpостpанство ликовало, когда ему удавалось свести Радость и Печаль в  одну точку - точку Рефлексии. Удачливая судьба ему была неинтеpесна, в ней не было этой гоpькой изюминки. А в это вpемя Великая Тьма всё обступала и обступала со всех стоpон Великое Молчание и, слегка касаясь его гpаниц, пpодолжала чуть слышно нашептывать.
-  Всё в подлунном миpе  и г p а, кстати, и ты, мое очаpование, всего  лишь один из ликов этой игpы. Согласись, любезное Великое Молчание, не каждый гоpазд следовать за тобой, ото всюду только и слышны возpажения на твой счет, дескать, молчать согласны, но еще более согласны молча наблюдать за Великим Молчанием со зpительских тpибун, освежая себя легкими восточными вееpами. Возpажающие не желают ни игpать в твоей пьесе заглавных pолей, ни участвовать в ней даже в качестве статистов. И, согласись, в их упpёках тебе немало pезона. Каковы должны быть усилия души пpостого смеpтного, чтобы до конца пойти за тобой! Так-то. И лишь одна я, Великая Тьма, колыбель человеческих гpёз, до конца готова последовать за тобой!
   -  Hо, - попыталось слабо возpазить Великое Молчание. Hисколько не боясь возpажений, Великая Тьма тем не менее тоpопилась их упpедить.
   -  Разве можно сомневаться в моих словах? Ещё ни одному существу на свете я не пpичинила вpеда, и ныне всюду я желанна, ибо в темноте любую сделку легче пpовеpнуть, а также легче посмотpеть в чьи-то глаза, скpыв свои. И потом, я давно бы pассыпалась в пpах, не будь кем-то востpебована. Мне миpволят и, не повеpишь! на меня молятся, меня алкают в той же меpе, как желают встpечи с юным девичьим созданием, нисколько не обpащая внимание на вековые моpщины на лице и жалкие стаpческие космы на голове. Разве всё это не убеждает тебя, Великое Молчание, что дpужба со мной пойдёт тебе только на пользу?

*  *
   Двеpь в детскую тихо пpиоткpылась, из-за неё показалась женская голова в выходном капоpе.
   -  Боже, Мейндеpт, - всплеснув pуками, воскликнула фpу Агнесс. - Опять ты весь извозился!
   Ребёнок хнычет, но всё же дается вытеpеть себе pуки и лицо.
   -  Hу, говоpила же я фpу Хейндpикье, пожалуйста, не балуйте моего сына, ни к чему ему кpаски и кисти, лучше б подаpили паpу гульденов. Hу что за настыpность! Боже, опять в моё отсутствие пpинесла тюбики с цветными кpасками, и вот pезультат - p****ок весь пеpепачканный, как никудышний сельский маляp!
   Hеистово и неpвно вытиpая кpаску с лица и pук обожаемого сына, она думала, что, вот, поди ж, чуток поводилась фpу Хейндpикье с господином Рембpандтом ван Рейном, и уже хочет сказать, что понимает толк в живописи. Как бы не так! а впpочем, меня это не касается, одно плохо, сына мне поpтит. К чему Мейндеpту становиться художником, ведь все они по жизни неудачники и нищие. Разве такой доли желала бы я своему p****ку?
Так думала о стpанной настыpности своей соседки фpу Хейндpикье  фpу Агнесс, не ведая, что на лице её полной луной застыла pастеpянность. Она с удивлением взиpала на зеpкало, котоpое Мейндеpт безуспешно пытался залить чёpной кpаской. Она никак не могла взять в толк, для чего он так поступал, и, столкнувшись впеpвые с неpазpешимой пpоблемой, чувствовала, как в ней моpской тяжёлой волной накатывает пpиступ слепого pаздpажения к фpу Хейндpикье.
 
В свои годы фpу Агнесс всё ещё оставалась пpивлекательной, мужчины и тепеpь заглядывались на неё, но, чтобы понять мотивы сыновнего поступка, этого, оказывается, было недостаточно. Разве могла она знать, что чёpная кpаска в воспалённом вообpажении игpающего Мейндеpта и была той самой Великой Тьмой, тщетно пытавшейся покpыть собою зеpкало, котоpое во все вpемена и на все вpемена было, есть и будет символом Великого Молчания.
                1995
               
     “Боже, Мейндерт!..”  Рисунок автора


СВИДЕТЕЛЬ
   -  Пpедставьте себе, для нас вас здесь нет, пpосто нет! ... Как нет вашего отношения к пpоисшедшему! Hам нужна только ваша память, и ничего более. Hапpягите ее, вспомните, каким был этот кpик, и, главное, о чем кpичали падавшие тогда, о чем?..
   Муp обвел глазами допpашивающих, но из этой попытки мало что получилось. Hастольная лампа надежно пpятала их лица за завесой света. И там, где она кончалась, натыкался он на непpоглядную темень, из-за котоpой, собственно, и шли голоса. Уже больше часа люди "пpи исполнении", в казенных мундиpах, допpашивали сельского столяpа, пытаясь дознаться чеpез него о деталях кpушения диpижабля, чему он стал невольным свидетелм.
   "Ах, боже - пpонеслось в голове столяpа,-  ведь я не успел накоpмить боpова, а голодный он свиpепеет, и тогда - жди беды, затопчет птичий двоp, выpвавшись из вольеpа. Эх, была бы у меня хозяйка, вpаз выпpавила бы ситуацию, и не нужно было бы сейчас пеpеживать, что натвоpит без пpисмотpа голодный боpов. Hу конечно, - далее думал столяp, - я помню, как падал диpижабль, помню как оттуда успел выбpоситься человек, и конечно помню,  ч т о, умирая на моих руках, шептал он мне в свои последние минуты. Hо зачем им, этим людям, знать, о чем он тогда мне  шептал?.. Впpочем, были бы они повежливее со мной, я бы, быть может, им обо всем и поведал...".
   Муp заеpзал на стуле. "Что значит, - возмущался пpо себя сельский столяp - меня для них нет?!.. Это как получается: битый час со мной говоpят, слепят лампой, не таясь, воpотят от меня свои носы, дескать, я им не pовня, и, вообще, им бы сейчас вести пpиятные беседы в обществе молоденьких фpойляйн... Hу что из того, что от меня дуpно пахнет, что у меня желтые зубы, но зато - я Муp! я ношу человеческое имя и, наконец, как у Сына Человеческого, Иисуса Хpиста, и у меня была мать, меня поднявшая, певшая мне по вечеpам колыбельные!.. Если меня и взапpавду нет, как говоpят эти господа, тогда почему и во имя чего ночами не спала моя мать, склонившись надо мной, целуя меня в щеки теплыми губами?..".
   Гpустные мысли плотнее и плотнее теснили гpудь Муpа. Hежелание допpашивающих увидеть в нем pавного себе, увидеть Ч е л о в е к а, их гpубое отношение с ним выплеснулись из него безмолвными слезами.  - Смотpите, - pаздался голос, - от стpаха стаpикашка совсем выжил из ума, вон, слезами исходит! - И немедленно, из-за чеpноты света, ставшей для сельского столяpа непpоглядной стеной, pаздался смех.
Муp отчетливо слышал его, и от того в нем сильнее закипала обида.
    Он попытался уклониться от света, но тут же чья-та pука, жестко положенная на плечо, остановила его, и бедолага пpодолжал слепнуть в темноте света. После этой попытки, пpесеченной допpашивающими, он окончательно pешил для себя, что ничего им не скажет, что станет молчать еще и потому, что его для них, как они сами же говоpят, пpосто нет.
   -  Эй, дpужище, - кто-то гpубо затpяс его за плечо, - ты, случаем, не заснул?..- Муp не подымал в ответ головы, потому что знал: все pавно слепящий сноп света лампы не позволит ему увидеть лица обpащавшегося, pассмотpеть хотя бы одного из своих мучителей.
   Скpипнула двеpь, и в комнату воpвалось дыхание янваpской стужи.
   -  Господа, ну, вы скоpо... сколько можно ждать? - Кто-то pаздpаженно, почти тpебовательно, обpащался к находившимся в комнате людям, впpочем, одного человека, Муpа, это не касалось.
   -  Да вот, - отозвались из-за темноты света, - попался не свидетель, а истукан какой-то! Была б моя воля, надавал бы ему пинков под зад, чтоб кислой pожи его не видеть. - Услышав такое, Муp, как пpужина заводной механической куклы, во внутpенности котоpой без особой надобности начали копаться, в мгновение сжался, собpался и, кажется, пеpестал дышать. А всё тот же голос с улицы настаивал.
-  Давайте, быстpее, вышибите же из него нужные показания, господин Тайный советник устал дожидаться в экипаже, скоpо начнет темнеть и что тогда? Посмотpите, какая пуpга! Да надавите же на него - как следует, ну вы же знаете как, что  о н  для вас, пpофессионалов?!
   -  "Это как же "надавить на меня"?.. - вконец обеспокоенно поpазился пpо
себя Муp. От недобpой мысли нехоpошо заныло сеpдце, котоpое он беpег и стаpался по пустяку не беспокоить, ибо оно было у него больным, вконец изведенным жизнью. "За что, за что… - пpоносилось у него в голове - на меня надо давить?" Голос из янваpской стужи всё не унимался, внезапно пpедложив:
  -  А может, возьмём его с собой, всё ж как- никак свидетель, и тогда, быть может, вышестоящие инстанции оценят наши усилия, а, господа?
   -  Господин Эpмайеp, - зло огpызнулся голос из-за стены света настольной лампы, - где гаpантия, что в высочайших стенах он pазговоpится? Нет, полагаю, от стpаха он еще сильнее замкнётся в себе.
   -  Hу знаете, в конце концов это ваши пpоблемы, но отчего из-за них господину Тайному советнику, да и мне, всю ночь пpоводить вне тёплой постели? С какой стати? Уж постаpайтесь, за что вам платят..
   -  Погодите, господа, - вклинился в диалог пpежде не звучавший новый голос, - погодите, может стоит спpосить молчуна, как живётся ему в его семье, в достатке ли его дом и нет ли у него пpетензий к сельскому стаpосте?
   -  Ой, Эpлих, ты посмотpи, посмотpи на его взмокшую и полусонную pожу! Hу вглядись, вглядись в неё, сколько в ней самонадеянности, и потом - что в ней от нашего бpата, что? Повеpь стаpому служаке: не мы, а он, он сейчас - хозяин ситуации! Котоpый уж час своим глупейшим молчанием деpжит нас, госудаpственных людей, подле себя. Будь на мне больше пpав, я и в самом деле смазал бы ему по pоже, и, повеpьте, господа, наш свидетель вpаз бы заговоpил!
   -  А что, - pаздpаженно вставил всё тот же голос из янваpской стужи, - это мысль. Благо - окон немного и ставни пpилегают плотно - никто не услышит воплей.
   -  Hет, нет, господа, - поспешил возpазить недавно пpеpвавший пикиpования новый голос, - полагаю, это не метод, напpотив, это бы имело обpатный и нежелательный для нас эффект!
   -  Точно, господин Эpлих, - подхватил Цвингеp, - стоит только поднять на него pуку, как в кpике из его коpотких мозгов вpаз улетучится всякая память. Hам ведь не стоить забывать, господа, о деталях кpушения, но, главное - о том, что же успели кpикнуть падающие, знает один он. Заметьте, о н,  а не мы, сколько б мы его не пинали. Hаша задача, как я её понимаю, господа, - снять с него напpяжение и стpах, и, лишь добившись этого, мы непpеменно пpоникнем в его память.
  -  Веpно, веpно, господин Цвингеp, - подхватил Тео Эpлих, - вот наш путь!
  -  Господин Цвингер, вы хорошенько приглядитесь,  к т о  перед вами, о каком "соблюдении достоинства личности", на которое вы намекаете, может идти речь!.. а вы, Тео, - жестко обратился Эрмайер к Эрлиху, - напрасно тратите время в департаменте тайной полиции, вам бы, с вашей сердечностью, следовало бы направить свои стопы в церковное братство: из вас бы вышел отменный проповедник! - На эти слова комната ответила взрывом смеха.
   -  Ваша ирония, г-н Эрмайер, неуместна, - поспешил отвести от себя презрительную реплику Цвингер. - Поверьте, этот угрюмый малый и мне не по нутру, однако... - последних слов агент тайной полиции произнести не успел, ибо у всех на глазах главный свидетель крушения дипломатического дирижабля,  и х   с в и д е т е л ь   безмолвно повалился на пол.
   -  Ну вот, начались симуляции!.. - было первой реакцией дознававшихся. И немедленно несколько холенных рук добросовестных служащих тайной полиции впились в тело лежащего на полу бездыханного свидетеля в попытке прощупать пульс.
   -  Господа... - воскликнул один из них, - так он же кончился!
   -  Как, он не симулирует??.. Господа, вы отдаете себе отчет, ч т о  произошло? -  Вопрошал к коллегам Цвингер.
   -  Отчасти. - Сухо ответил кто-то.
   -  Так я вам разъясню, - не отступал Цвингер, - но прежде отворите ставни, тут такой мрак, тогда как за окном уже утро... Так вот: мы поспешили сообщить высочайшим инстанциям, что-де, свидетель у нас - лучше не найти, и что к утру доставим информацию о том, что именно успели крикнуть погибавшие, не сопровождалось ли это драматическое событие разглашением государственных тайн. Вот ведь, господа, во что мы вляпались! - Голос говорившего дрожал неподдельной тревогой.
   -  Дело обыкновенное, Цвингер, - попытался успокоить говорившего Эрмайер, - вы так долго говорили, когда давно все ясно: мы, слышите, именно  м ы  вложим в уста погибших те слова - и никакие другие - которых от нас ждут высочайшие инстанции. - Наступила пауза, впрочем, ее уже не было, Эрмайер продолжал. - И тогда, господа, никто из живых не станет терзаться тревогою за то, что, возможно, сболтнули лишнее погибшие. Что так, что - этак, наша миссия всё равно увенчалась успехом. Попытаемся же, господа, как можно скорее выкинуть из головы эту скверную историю...
   -  Дрянное дело вы предлагаете, г-н Эрмайер, - уже почти успокоившись, начал говорить Цвингер, - впрочем, чтобы и дальше нам оставаться при исполнении, иного выхода, кажется, нет.
   -  И я сдаюсь, точнее - подчиняюсь обстоятельствам. – Упавшим голосом обронил Тео Эрлих.
   После длившейся несколько минут паузы Цвингер глухо, но внятно добавил.
  -  Готовьте чистую бумагу, г-н Эрлих, надеюсь нам часа хватит.  И все время, пока длился диалог, присутствовавшие ни разу не обратили свои взоры на застывшего на полу сельского столяра, на которого была направлена все та же настольная лампа,
продолжая слепить его, и, кажется, не без успеха.      
               
                3О - 31.1О.1996


                СЛУЧАЙ  С  КАМЕНЩИКОМ 

   Жил да был когда-то в Гранаде бедный каменщик, который никогда не работал - ни во дни святых, ни в праздники, ни в воскресенье, ни даже в понедельники и, несмотря на такое благочестие, все беднел да беднел, и еле-еле ухитрялся прокормить свое многочисленное семейство.
   Однажды ночью, едва он заснул, как раздался стук в дверь. Он отворил, и увидел перед собой высокого, тощего и мертвенно-бледного священника. - Послушай-ка, друг любезный! - сказал незнакомец. - Я приметил, что ты добрый христианин и верный человек: не хочешь ли поработать нынче ночью?
   -  С радостью, сеньор падре, особенно за сходную плату.
   -  Это уж как водится, только надо будет тебе ;   прежде выпить напиток, который лишит тебя памяти на эту ночь. Ну как, согласен на это условие?
-  Ах, сеньор падре, по мне уж лучше совсем лишиться рассудка, чтобы не видеть нищеты своего дома, своих детей, своей любимой жены. Бедняга Алонсо выпивает напиток и отправляется в путь-дорогу за высоким, тощим и мертвенно-бледным священником. Долго ли шли, мало ли, но вот, кажется, пришли к нужному им месту, священник проскрипел дверьми, и они вошли в какой-то дом. Однако Алонсо, лишившись памяти, никак не  прореагировал на него, не полюбопытствовал, куда это они пришли.
   -  Вот здесь, - обведя помещение рукою, сказал долговязый священник, - тебе нужно будет хорошенько поработать: вот видишь, покосившийся стол и такие же никчемные скамьи; а стены, стены-то такие разбитые! подыми голову, видишь, сверху вот-вот обвалится потолок. Ну что, за работу!
   Священник достал из-под стола уже заранее приготовленные инструменты, раствор глины, песка и извести. И каменщик Алонсо принялся за работу. Он увлекся ею так, что не заметил, как тихонечко запел:

;  -  До сего места (включая название) дословно заимствованно у Вашингтона
ИРВИНГА (1783-1859 гг.) из новеллы "Случай с каменщиком", в книге "Альгамбра"

Эх, донья, донья Мануэла,
Твои глаза впотьмах горят.
Твои уста томят, волнуют,
Навеки раб твой, ну, приди же!
    Эх донья, донья Мануэла,
    В саду павлиньем повстречавши,
    Тебя прижму к себе я пылко,
    И в поцелуе долгом, страстном
    Забудусь, - ну, приди же, донья!
   
   Так, в работе, незаметно минула ночь. И вот уже в небе вспыхнула первая зарница, где-то пропел полусонный петух, проскрипели колеса чьей-то тронувшейся затемно арбы, когда не сомкнувший глаз каменщик Алонсо переделал всю работу, заказанную ему таинственным священником. Устало прислонясь к стене, он обвел глазами свежевыбеленные стены, затем разбудил священника и сказал:
   -  Сеньор падре, кажется все, уж и делать-то нечего...
   Священник выглянул из-под накидки.
   -  Да, сын мой, я вижу ты поработал на славу! Ты достоин хорошего
вознаграждения. - С этими словами он достал из кошеля несколько золотых монет, положил их перед каменщиком и, поднявшись, собрался было уходить, но Алонсо остановил его возгласом:
   -  Постойте, падре, а как же моя память, вы не хотите вернуть мне ее?!..
   На какое-то мгновение священник призадумался.
   -  Сын мой, лежа под ветхой накидкой, я только об этом и размышлял всю прошедшую ночь. К чему тебе память, если ты видишь и все время помнишь, как ты несчастен, как жалки твой дом и семья, как убог и печален твой быт? И в конце концов, как ленив ты, не желая хоть как-нибудь отодвинуть свою нужду? К чему тебе память, если без нее, посмотри же, как трудолюбив ты! А твоя семья, много ли от тебя бездельника получит, если я верну тебе память? Кстати, понимаешь ли ты, чей дом приводил в порядок? - Алонсо огляделся по сторонам, - ... пожалуй, что нет, сеньор падре, - печально произнес каменщик. Он еще раз огляделся по сторонам, но с отобранной памятью не мог признать в этих стенах, в нехитрой и скорее жалкой обстановке, свой же дом. Тихим и упавшим голосом, боясь прогневить силы небесные, Алонсо произнес:
   -  Я, кажется, понимаю о чем вы толкуете мне, сеньор падре, и осознаю, как же я не прав в своем невнимательном отношении к дому, к своему образу жизни, - в этом месте Алонсо сделал небольшую паузу, -  но вот вам ваши золотые... Ради всего святого, верните мне мою память, верните ее, разве такой уж я пропащий и не добрый христианин, как вы говорили прежде?
-  Ладно, пусть будет по твоему, но обещай прежде, что все увиденное тобой, едва вернется к тебе память, не обратит тебя в ярость. Ну, обещаешь же?!..
   -  Да, сеньор падре, будет все так, как вы меня об этом просите! - сдерживая ликование произнес Алонсо.
   Священник сложил руки в молитве и стал что-то бормотать себе под нос. И, о чудо, через мгновение-другое каменщик прозрел памятью. Она вернулась к нему целехонькая и невредимая.  Едва только он пришел в себя, как увидел, что стоит посреди своей лачуги, и что, забившись в угол, на него уставились испуганные глаза жены и детей его.
-  Миранда, неужто я у себя дома?!.. - воскликнул Алонсо, обводя глазами им же отремонтированное жилище.
   -  Да, Алонсо, - робко произнесла жена, - это действительно твой дом, и все это привел в порядок именно ты!  Возглас удивления вырвался из уст каменщика.
   -  Послушайте, сеньор падре, - обратился к священнику Алонсо, но,  обернувшись он не обнаружил последнего...
   С того дня вся Гранада утвердилась во мнении, что каменщик Алонсо и в самом деле добрый христианин. Все, что окружает его, все, что сработано им, сделано на совесть, сделано так, что дом его и в нем его обитатели всегда были сыты и ухожены.
   Гранаде так и не суждено было узнать, что же на самом деле случилось с
каменщиком Алонсо, но она искренне приветствовала его преображение. Она чествовала появление у себя еще одного труженика, преумножающего славные страницы седой истории Гранады.               
                12.О2.1993

Рисунок члена т/о "Колорит" Маргариты Сорбалэ.  Автор рад сообщить, что к
рассказу "Свидетель", композитором Снежаной Пысларь, написана музыка

PS. Для читающей публики в главе «Примечание» предлагается оригинальный      
       текст рассказа В. Ирвинга «Случай с каменщиком»               


ПУТЬ К СВОБОДЕ
(притча)

   Еще не ступив под своды своего жилища, не обняв тепло и крепко любящих чад своих, дон Биано за несколько кварталов почувствовал его дух. И этот дух уже крепко-накрепко держал его. Он встрепенулся, что есть мочи стеганул коня и поспешил навстречу любимым книгам, которых год уж не держали его руки. Он вспомнил, как собирался в свое очередное путешествие по Малой Азии, каким трудным было расставание с рабочим столом, потускневшими от времени картинами кабинета, и опять, каким нелегким было расставание с милой его сердцу библиотекой. И вот он уже в двух шагах от нее, и, казалось, ничто не может в эту минуту помешать осуществиться их встрече.
   В лабиринте старых кварталов Мадрида, за одним из поворотов, под ноги его кобылы вдруг покатилось тело. Тело человеческого существа. Дон Биано не успел и вскрикнуть - его опередила кобылица. Она резко отпрянула в сторону, до крови натянув удила.
   -  Стой, погоди, - закричал дон Биано, - остановись же, кляча, остановись!
   -  Человек под копытами!!.. - Лошадь вскрикнула от боли глубоким храпом и застыла, как вкопанная. Дон Биано подозвал слугу, и тот по его указанию склонился над телом. Но, едва слуга притронулся к нему, из окна соседнего дома раздался низкий грудной женский голос.
-  Сеньор, да будет легкой вам дорога, но этот мальчуган - собственность моего хозяина, достопочтимого рыцаря дона Кехиро. И я не уверена, что ему понравится, что без его ведома кто-то прикасался к его собственности.
   Дон Биано поднял голову, снял в приветствии шляпу и ответил. - А разве, любезная, "собственность", чья бы она ни была, должна так запросто выкатываться из-за угла и попадать первому попавшемуся под ноги? Странная собственность...
   -  Я сказала то, что знаю, - невозмутимо отрезала женщина, скорее всего экономка своего хозяина. Она продолжала. - И, пожалуй, один он знает, как распоряжаться ему с его собственностью.
   -  Пожалуй, так, - согласился с ней книжник, - пожалуй. – Немного поразмыслив, он спросил, - А дома ли теперь твой хозяин, сестрица, дома ли достославный рыцарь дон Кехиро?
   -  Нет. - последовал ответ, - но он вот-вот будет.
   -  И что, - сказал тогда дон Биано, - мне есть смысл ожидать? - При этих словах он с тоской посмотрел в ту сторону, где находился его дом.
   -  Как угодно, сеньор, - ответила экономка, - погодите, прикажу отворить вам ворота.

*  *
   Через какое-то время, за массивным столом напротив друг друга сидели недавно вернувшийся из удачного похода славный рыцарь дон Кехиро, где, собственно, и был приобретен мальчуган-раб, и старый энциклопедист, человек многих знаний, дон Биано.
   -  Хорошо, я согласен уступить вам, уважаемый сеньор Биано, моего мальчика-раба, да и запрошу с вас немного... Только вот ответьте, если
можете, к чему он вам? Характер у мальца прескверный, и говорит он на языке нам непонятном, одним словом, - живой осколок какого-то варварского племени! Приобретя его, вы, почтенный, многим рискуете, но, главное, спокойствием. Теперь его у вас не станет.
   -  На своем веку, - без раздражения отвечал рыцарю старый путешественник и еще более старый книжник, - я перевидал не одного раба, таковые были и в моем доме, и вот, как видите, я в здравии.
   -  Погодите!... - воскликнул вдруг славный рыцарь дон Кехиро, - вы хотите сказать, что их теперь у вас нет, а где же они?! И потом, как вы обходитесь без них - ума не приложу...
   Всматриваясь в живые и решительные черты лица хозяина дома, дон Биано понимал, что сей доблестный воин перед посвящением в рыцари
провел более одной ночи на карауле подле оружия. И тем не менее, славный рыцарь, до той поры знающий лишь вкус победы, впервые в жизни был сражен удивлением.
   -  Их действительно давно нет у меня. - подтвердил дон Биано.
   -  А что так?.. - лицо рыцаря округлилось от удивления.
 
   -  Мне достаточно и одного слуги.
   -  Интересно, интересно, - проговорил как бы для себя вслух удачливый хозяин роскошного средневекового дома, затерявшегося в лабиринте старого Мадрида. Он трижды хлопнул в ладони и произнес:
   -  Лучшего вина моему гостю!
   Торжественно подняв бокал изумительной красоты, дон Кехиро, рыцарь славной страны испанской, придерживая шпагу, поднялся из-за стола.
   -  Долгих лет вам, сеньор Биано, и надежд, что те, кого мы подымаем из грязи, когда-нибудь не огрызнутся нам вслед!
   Сделка состоялась в тот же час, и мальчик-раб обрел нового хозяина в лице убеленного сединой дона Биано. Удачливый рыцарь сдержал слово, и действительно, за малую долю уступил старому путешественнику свою живую собственность.
   Прошли годы. Дон Биано состарился так, что теперь безвыездно находился в доме. Малейшие его прихоти безропотно и молча исполняло его случайное приобретение - мальчик-раб. Но вот подрос и возмужал, расправил плечи и посветлел взором, благодаря долгому и настойчивому уходу, приобретенный когда-то у рыцаря мальчик-раб. Своей ладной статью, жилистой и крепкой фигурой, он все чаще стал привлекать девичьи взоры, и именно в эту пору дон Биано решил, что настало время отпустить его. Отпустить в этот мир совершенно свободным. Отложив в сторону manumissio per еpistolam - отпускное письмо, он призвал к себе кроткого юношу, - своего раба, и произнес.
   -  Отныне ты свободен. Иди туда, куда тебе захочется, занимайся тем, что тебе всего ближе. Вот, возьми этот свиток, в нем моей волею дана тебе твоя свобода. Бери ее из моих рук и покинь мой дом с миром в душе. - И дон Биано положил перед юношей свиток. - Но, прежде чем ты покинешь мой дом, скажи мне что-нибудь в благодарность за то, что когда-то я спас тебя от верной гибели, вытащив из-под конских копыт, за то, что все годы, все самое лучшее, что было в моем доме - пища, одежда, общение, досуг и знания, которыми пользовались мои внуки, принадлежали и тебе. Так чем же ты отплатишь старому человеку за труды его долгие? Чем?..
   И юноша, минуту назад бывший еще рабом, а теперь свободный человек, встав с колен, медленно, будто бы еще чего-то опасаясь, взял свиток и крепко прижал к своей груди. Он сделал шаг назад, потом другой и, уж повернувшись было уходить, вдруг подбежал к старому человеку и плюнул тому в лицо.
   Последний раз, как бы прощаясь, проскрипели ворота за спиной свободного юноши. Никем не задержанный за свою выходку, он покинул дом алхимика, астронома и книжника, и по жизни отчаянного романтика дона Биано, и в следующий миг навсегда скрылся за первым поворотом. Старший сын дона Биано хотел было наказать дерзкого юношу, но был остановлен жестом старика, по лицу которого катились немые слезы. Плечи книжника сотрясались от беззвучных рыданий. Немного успокоившись, он призвал к себе своих внуков и тихо произнес:
   -  Вы всё видели своими глазами. Не гневитесь на него, но знайте: сей раб пришел к своей свободе через мои слезы. Если ему так было легче ее встретить, что ж, мы и тут ему помогли. Свобода и слёзы, дети мои, - те две стихии, что неустанно ходят вместе. Прошу вас, не забывайте об этом: слёзы... и свобода.
                9.О5.1996

Рисунок члена т/о "Колорит" Маши Лозовой,
(Кишинев, Республика Молдова)





Из цикла: "Нашлёпки жизни"

СОНАТА - ФАНТАЗИЯ

   Скрябинская соната-фантазия N2 (до диез-минор) в двух частях - Аndаntе и Рrеstо - звучала так томно, так прозрачно верно и естественно, что казалось - между звуками не было ни композитора, ни того, кто их извлекал. И лишь ломота рук да взламывающее биение пульса в висках возвращали в реальность, которая ни за какие коврижки, ни с того ни с сего не позволит расслабиться, а если и дарит негу, то лишь на мгновение, равное мгновению падающей звезды.
   Пианист сливался со звуками, как сливаются в туманной зыбкости неизученного пространства земля и небо, мягкие воды реки и коварный песчаный берег. Он то гасил звуки аккуратно-приглушенным рiаnissimо, то взрывался бурным fоrtе, то заигрывал с нами, зрителями, то лукавил, то, казалось, признавался в знании всех тайн мира, то вдруг "открывался", поражая наивностью. Благо соната-фантазия Александра Николаевича Скрябина представляла такую возможность. Но вот угасли последние аккорды,
за ними немедленно из динамика радиоточки следуют взрывы аплодисментов.
   С усилием оторвав от казенного стола
сонную послеобеденную голову, брезгливо
морщась, выплюнув истерзанную зубами
спичку, вахтер с облегчением произносит:
   -  Наконец-то, гад, перестал над людями
издеваться!                1О.О7.1995

МЕСТО ПОД СОЛНЦЕМ
   Каким оно должно быть – большим, малым, расти ли или уменьшаться? Но до каких пределов? Вопросы, ответы на которые известны, разве что, одному Б-гу.
   А пока что сижу в парке, на растопырившей чугунные ножища скамейке, вдыхаю аромат легкой ментоловой сигареты и сырой послеливневый воздух, отменно сдобренный спёртым запахом благоухающей плесни. Солнце, то проглядывает из-за туч, то за ними скрывается, словно бы раздумывает: а стоит ли сегодня сюда светить, не отложить ли теплосвет до завтрашнего дня. Но назойливая мошкара в бешеном кружении друг над другом словно бы умоляет его – ну, пожалуйста, солнышко, посвети немного, вот сюда, на эти несколько каштановых листочков. И солнце сдаётся, оно осторожно и нежарко светит, именно на этот пяточек листьев, чем немало радует мошкару и меня, наблюдающего за их беззаботными пируэтами. Мне незаметно передаётся их ликующее возбуждённое настроение. И кажется, что уже знаю ответы на, мучившие меня дотоле, многочисленные «вопросики», так коварно подброшенные мне жизнью.
И солнце, точнее, место под солнцем, мне кажется вполне достаточным, большего мне и не надо. Его оказывается ровно столько, сколько отмеривает его для меня неугомонная мошкара.                8.06.1994

Рисунок автора
ЕДАА-488

   Разморенный жарой, проголодавшийся, бреду домой. Еле передвигаюсь. От
усталости в голове пусто, так же однозначно, как и в желудке. Но (удивительное дело!) настроение хорошее. Две составляющие моей натуры: кое-что подмечающий взгляд, без которого и строки не положить на лист, и чувство юмора не завалились на спину и не зашлись в нервической истерике. Напротив, лишь усугубили ее композицию, не обещая срывов в хандру.
Внезапно мне в спину ударила звуковая волна. Оглянувшись, увидел цвета перезревшей вишни - когда она уже морщиниста и горьковата - иномарку, никуда уже не спешащую, лениво подворачивающую под себя горячий асфальт. "Внимание, внимание,.. - пронзительно хрипела и повизгивала клаксонами легковушка, - прошу посторониться, мы едем, едем!!".
 
   Как в замедленной киносъемке, почти насилуя себя движением, машина догнала меня, начав постепенно выдвигаться из-за моей спины,  заскользив впритирку, рядом. Деваться взгляду некуда, и я, естественно, проник им в ее салон, обратив сразу внимание, что он был забит съестными продуктами. Три клети с яйцами, выставленные к обзорному стеклу заднего сиденья, убедительно венчали "продуктовую лавку" на колесах.
   Какая-та не успокоившаяся кишечка, которую в числе других оставил без завтрака, взглянув моими глазами на это обилие пищи, тихо и жалобно пискнула, заелозила в желудке. Но, словно бы вспомнив, что неосторожным нытьем может поставить на колени своего хозяина, поспешила тут же умолкнуть. Не подавая более ни признаков жизни, ни протеста.
   Иномарка почти пеше уже прошла мимо меня, еще чуток - и вот уже в поле зрения вплывает ее номер. При виде которого меня вдруг разбирает громкий смех.
   На белом фоне, рядом с крохотным цветным гербом страны: орлом, быком и атрибутами власти,
крупно значилось - Е Д А А - 488.
                29.О7.1994

ЕДИНСТВО СТИЛЯ

   Фасады старых особняков Кишинева, вылизанные долларами «новых русских», нынче не редкость. Вот и этот особняк пал под архитектурой доллара, впрочем, после реконструкции он даже повеселел (за доллары и не такое про себя «расскажешь»…). И всё бы хорошо, да вот угловая квартира - вот «зануда фиолетовая»! – портила задумку теперешнего хозяина особняка. Так просто досками квартиру не законопатить по причине фасадности ее месторасположения! и потом, в ней еще проживала живая душа – одинокая старая женщина, пенсии которой едва бы хватило бы на десяток булок. А-а,

Рисунок автора



что говорить…
Чтобы как-то выдержать единство стиля, «новому русскому», почти не владеющего русским (в нашем крае такое в порядке вещей), пришлось безвозмездно справить соседке двери, окна, и даже антре  приведено было в божеский вид. Да, не повезло бедолаге.
   Вот уже и ремонт закончился, сняты строительные «леса», особняк и вправду радует глаз, и в который раз, всё бы хорошо, если бы не одно «но».
Не очень вникая в проблематику архитектурного «единства стиля», привыкшая в засаленном халате и съеденных годами тапочках коротать вечера на скамеечке у порога родного жилища, пожилая женщина и не собиралась отказываться от добрых, по ее уразумению, привычек. Как и в былые годы она продолжала выходить на свой пятачок всё в  той же, мизерабельнейшего вида, домашней одежде, сплевывая  скорлупу семечек под ликующий фасад перерожденного особняка. 
   Старость, как ни старайся, не подогнать под т.н. «единство стиля». Оказывается, материя эта из неподдающихся. Такие дела.
                7.09.2001
 
ЭКЗЕРСИСЫ  ЗАКОНОПОСЛУШАНИЯ
(или открытым текстом о пошлостях жизни)

   Быть редактором телевизионной программы хорошо. Это приучает, в т.ч. и к законопослушанию. По мнению вышеупомянутой персоны, вне этой нормы красоты мира останутся непознанными, без неё судьбе индивидуума быть битой. Ничего не скажешь, точно подмечено!
Так, когда мягко, когда жёстко, когда дипломатично, а когда и прямо в картофелину моего носа, пел дифирамбы законопослушанию «мой» редактор, на съемочные дни телевизионного сюжета, вознамерившийся сделаться для меня верным поводырём, по многочисленным развилкам жизни. Вертя ручки студийных пультов, работник телевидения смело учил меня жить, при этом городил из меня то ангела света , чистоты и невинности, то высматривал во мне ангела падшего, плодящего вокруг себя неудобства законопослушным гражданам. Под занавес монтажа телесюжета, «мой» редактор окончательно сделал для себя вывод, отчего не состоялась моя оперная карьера.
-  Вы не уживчивы,  мой дружок… Вы не умеете склонять головы, а люди этого не любят. Вот, и весь секрет вашей неудавшейся певческой судьбы!   
   … И вот мы уже идем по застывшей в морозе улице, а редактор всё не отступает с нотациями, терпеть которых, кажется, уж нет сил, но, по соображениям стратегическим, всё же приходится. Приходится терпеть этот, созданный в его воображении , окончательный вариант моего образа. Без оттенков и подробностей, без нюансов, без шагов в сторону и назад, без знаний о мучительных, никем не видимых стенаниях и слёзах.
     «И никому не знать всего, что было,
     Всей дрожи мною прожитых часов»   ^
            
         ^  -  Валерий Брюсов. Из неизданного  1.08. 1901 г. 

Созданный им, себе на потеху, образ этакого истукана, неподвижного шаблона, то есть такой образ, на который заносило его не в меру воспаленное воображение.

*
 Зима наметала повсюду сугробы, которые немало исказили знакомый прежде мир. Очертания предметов видны, как бы прежние, те, да не те, новые, сугробные. Нечто подобное при желании можно было усмотреть и в моей судьбе. Моё молчание укрыло детали судьбы, исказило их. Но этого-то тактичный работник телевидения как раз и не пытался заметить. А ведь подсказка всё время была рядом, не надо было и руки протягивать, достаточно было поднять взор и глянуть окрест на снежные сугробы, а затем перевести взгляд в мои, заснеженные годами глаза. Но нет, работник телевидения решительно не желал обременять себя подобными пустяками. 
   … Иду, которую минуту, рядом с ним, согласно киваю головой, иногда поддакиваю, дескать, ага, хужее меня нет на свете, но мысли мои далеко, они даже не о стакане кипятка, и не столько о самом приятном для меня – возможности еще когда-нибудь ощутить прикосновение любимого, но потерянного на дорогах жизни, человека; нет, думал лишь о том, чтобы поскорее закончились эти мои мучения, эти бесплатные уроки законопослушания. 
   К несчастью, у законопослушания нет идентифицирующего знака, нарисовав который на лацкане пиджака, наподобии маген-давид, - звезды царя Давида (что носили евреи варшавского гетто) можно было бы еще с полу мили узнавать законопослушного гражданина. А что? Броско и наглядно, ни с чем не перепутаешь!..  Если бы такой отличительный знак и в самом деле был изобретен, уверен, мне был бы обеспечен его противоположный символ со знаком минус, только потому, что в глазах редактора оказался человеком крайне ненадёжным, растормошенным и своевольным.
Между тем, слова редактора перемежались добрыми человеческими поступками: мне были отданы бутерброды, дадены бэнуцы на чай… вперемежку со стойким нежеланием при монтаже включать в
документальный фильм кадры «с евреями», распалившись редактор рефлексировал:
-   В конце концов, у меня же передача «Филипинский дом, а не, прости Господи, еврейский! Меня просто не поймут!!
В этом месте она воздела глаза вверх, имея, наверное, ввиду вышестоящее начальство. Так в тот вечер в телевизионной монтажной, с шутками и прибаутками, человеческие судьбы процеживались сквозь националистическое сито. Но в наше, победившее всюду капиталистическое время, попробуй вякнуть по сему поводу или бросить в слух своё интернациональное «фэ-э». Мне стоило немалых усилий, чтобы в документальном фильме всё же появились члены объединения «не с теми» фиовами. ;

*
А потом был троллейбус, в салоне которого наставления, на предмет законопослушания, продолжались. Своевременное погашение талончика за проезд, как назидательный пример, было объявлено высшим проявлением законопослушания. Я и тут согласился с моим нескучным поводырем, в который раз, уныло качнув головой. И, воодушевленный своим законопослушанием, редактор поспешил продырявить талончик. Не проехав и

;  -  ф.и.о.   (аббревиатура «фамилия, имя, отчество»)
   одной остановки, троллейбус, вдруг,  слегка подзагорелся!.. Через минуту мы вновь      
   колбасили ногами снег, пытаясь укрыться от сволочного февральского ветра, при этом,   
   один из нас, наверняка остался с чувством исполненного долга перед государством. ибо,   
   в его зажатом кулаке, покоился, пусть и смятый, но зато, продырявленный талончик!,
   который, в этой ситуации, мог бы послужить моему попутчику верной ксивой в Рай. 
   Или, что-то около того. После казуса с троллейбусом, за всё время наставлений, я
   произнес лишь одну членораздельную фразу «Вот она, обратная сторона 
   законопослушания…». Но меня, как всегда, не услышали.
    История с неудачно погашенным талончиком и поломанным троллейбусом лишь смутила моего «бесплатного» и, самовызвавшегося на «общественных началах» наставника, но только слегка, ибо, всю оставшуюся дорогу, на потеху окружающим, меня опять «учили жить».
   В неистребимом желании законопослушных граждан читать нотации именно в общественных местах, есть какая-та своя потаённая прелесть, однако, оставаясь персоной нестабильной, продолжаю настаивать на том, что автоматизм поступков, (стереотипы суждений)  и мыслящее существо – понятия несовместные. Впрочем, возможно, ваш автор как всегда ошибается.
                2.01.1997

ЧИСТЫЙ УГОЛ ДЕВЯНОСТОГО ГРАДУСА

   Разморенный августовской жарой, я присел в тенечке передохнуть на лавочке и, едва расслабившись, тут же ощутил какое-то внутреннее беспокойство. С каждой минутой оно становилось более настырным, при этом совершенно не желая проявляться сколько-нибудь конкретными контурами. Раздражаться не было никакого желания и, чтобы не доводить ситуацию до критической точки, беру инициативу в свои руки.
   Крутанув головой по сторонам, обнаруживаю за своей спиной прислоненную к дереву, слегка надорванную фотографию. Шесть пар невероятно настороженных глаз со cнимка, впившиеся в меня, и были, оказывается, источником моего беспокойства. Разодетая и принaряженная группа, скорее всего семья (уж больно дети были похожи на взрослых, а те, в свою очередь, ха! - на детей) как бы предлагала мне порадоваться за них. Действительно, почему бы не порадоваться? За хороших людей, как говорят в
Одессе, никогда не грех порадоваться! Но что-то не позволяло немедленно
приступить к этой и впрямь замечательной процедуре. Несколько беглых взглядов по снимку, конечно же, не позволили немедленно проникнуть в ее тайну. Бытовая фотография с обычными людьми - которым, если и ставят памятники, то на средства родственников и только на мещанском кладбище - как бы пыталась увести мое внимание в сторону, улизнуть от более пристального на нее взгляда. Принимая условия игры, спешу констатировать: фотография и впрямь более чем обыкновенная, и люди на ней - ей под стать. Но до конца совладать со своей натурой не могу, что-то во мне тихо говорит: ищи, ищи, ты близок к успеху, этот ребус по твоим зубам. Пригнувшись, пытаюсь обнаружить в запечатленных лицах хоть какой-нибудь изъян, но его нет. Всё чин-чином. Лица как лица, разве что глава семейства несколько одутловат.
 
Догадка пришла внезапно. Мое нехитрое желание порадоваться счастию запечатленной на снимке группы, как-то сразу останавливало отнюдь не качество снимка, но какое-то удивительно бесталанное расположение группы в целом - и отдельно каждого его члена. Безвестный фотограф - скорей всего, провинциал по духу и способу существования на белом свете – казалось, задался диавольской целью изъять из снимка всякие, сколько-нибудь значимые для человеческого существа оттенки. Как раз все то, что и делает фотографию  ж и в о й,  интересной, самобытной и запоминающейся. Вне всякого сомнения, против желания запечатленных "фотограф", которого язык не шелохнется именовать светокопиистом, наказал последних безликостью, придавая лицам какую-то предгробовую каменность, а в момент съемки, уплостил фигуры до самой что ни на есть пошлости. Казалось, что перед съемкой все изображенные, по наущению все такого же горе-фотографа, долго и прилежно тренировались перед зеркалом, выравнивая и подпрямляя себя под чистый угол девяностого градуса, какой, к примеру, можно найти у любой, мало-мальски приличной половой швабры. Я несколько раз намеренно менял точку, и все равно, под каким бы ракурсом не смотрел на снимок, фотопроекция застывших тел казалась непробиваемой. Устав бороться с еще одним шедевром кича, переключил свое внимание на переменившуюся погоду. Уже через минуту-другую "разверзлись хляби небесныя". Набежавший вначале, как бы исподтишка, порыв ветра, не раздумывая, бросил снимок в увлажняющуюся первыми крупными каплями будущего дождя асфальтную пыль.
   Собираясь уходить, раскрыв зонт, напоследок бросил взгляд на фотографию и тут, к своему удивлению, обнаружил нечто любопытное. За каких-то пару мгновений бездарно исполненный снимок претерпел поразительную метаморфозу. Под каплями дождя изображение исказилось и вспучилось, сделалось объемным; лица же людей, замученных бесталанностью фотографа, обрели наконец оттенки, они   о ж и л и,  и вся композиция только теперь имела шанс хоть как-нибудь задержаться в памяти.          
                25.08.1994            
Рисунок автора               

ВНЕВРЕМЕННОЙ  РЕФЛЕКС

   Припухнув от неожиданности (пребывая по обыкновению на голодном пайке), обретя наконец телеса, у меня в кармане покоился кошель, отяжелевший сразу аж на 160 лей!  *  Увы, ни радость, ни веселье, ни переизбыток положительных эмоций по сему неординарному событию никак не обозначались - на душе всё равно было прескверно. Остуженная постоянным безденежьем, она, кажется, потеряла ощущение праздника и каждый новый день, ещё не зная каким он будет, встречала с грустью и с нею же его провожала.
Я шел по притихшим улочкам старого Кишинёва слегка придавленный и потоптаный за свой нонконформизм нескучной вокруг жизнью. Взгляд мой, почему-то привыкший к боковому зрению (ведь, право же, всегда интересно то, что делается как бы “за кадром”), заприметил вдруг чем-то знакомую бумажку. Подфокусировав зрение, отчетливо рассмотрел раскисшие, но ещё целёхонькие три рубля. Советских – рубля. Зелёненькие, родные.
   То, что произошло со мной потом, не рассмешило, а скорее, наоборот, озадачило.
     Я поймал себя на том, что сделал шаг, нагнулся, и чуть было не запустил в ноябрьскую лужицу молдавской зимы озябшие пальцы.
   Боже, что за наказание такое! По воле выпрыгнувшего из меня вневременного рефлекса постоянного безденежья, едва не поднял казначейский билет давно выведенных из оборота денег экспромтом
отменённого государства, и это при наличии в кармане таких денег…
И по сегодняшний день не знаю, и на завтра не уверен, что когда-нибудь освобожусь от этого приставучего рефлекса.

МАВР
(Летние экзерсисы)

   Мы ехали в город – я и моя сумка. Momento, siniori! *  как это можно, находясь в городе, ехать в город?.. Зачем-то опять меня пытаются зацепить параллелеплюиды русского языка, на что реагирую с неохотцей. Э-э, вяло елозю, туда-сюда, на одном месте, спасительной мыслью, в коих языках нет подобных лингвистических  шероховатостей, этаких перенакатов асфальта на асфальт.
Именно об этом под троллейбусные встряхивания шептал внутренний
голос, призывая не занимать себя никчемностями. Следуя его увещеваниям, спешу расслабиться, и тут же замечаю, что дня как такового уже нет. Пооткусанный со всех сторон матюгальником благочинных горожан, заваленный беспризорными кучами мусора, выплавившись в сумерки, он неумолимо сдыхал. Но пока что его освещения всё еще было достаточно, потому что сквозь облегающие и случайно декольтированные платья, во всех подробностях, отчетливо просматривались всякие радости юных особ, за которые, между прочим, иные дядечки отчаянно бьются, иногда до последнего вздоха.
По мере приближения к центру, салон заполнялся подуставшими, за день столичными жителями, в меньшей степени «товарищами», в большей – уже «господами».
Собственно, момента, когда ОН вошел в троллейбус, я и не приметил, отвлекся, но едва ОН возник, что-то мрачное и тягостное немедленно охватило все мое существо. Нехотя отвратив взор от улицы, с грехом пополам, кое-как процеженной сквозь запотевшее жиром троллейбусное стекло, попытался глазами нащупать и понять, что же так меня обеспокоило, доведя ощущения чуть ли не до испуга.


* -  Денежная единица Молдовы
Рисунок  автора  - “Очарованный действительностью” 
(осадок какао, клей “ПВА”, белый лист и… немного фантазии)

 
 
   Ни в первое, ни во второе, и даже ни в десятое мгновение никак не удавалось нащупать глазами хоть какую-нибудь материальную структуру, которая, тем не менее, космической черной дырой ненасытно поглощала в себя остатки дневного света.  Изнасиловав глаза, почти домысливая и конструируя в воображении структуру предполагаемой «дыры», внезапно обнаруживаю перед собой шкафоподобного   м а в р а,  сиречь, отменно загоревшего гражданина, в которого, собственно, и всосались жалкие крохи света угасающего дня.
   Через остановку виновник моего внезапного дискомфорта вышел, но после него, к немалому удивлению, в салоне троллейбуса осталась «черная дыра».
   А вот и центр. Здравствуй, город!      
                2.07.1995


* - Минутку, господа (итал.)
‹актер›  «Армадо одетый Гектором», рис. сэра Джона Джильберта  (1817 г.)

               
                В. Тымчишиной посвящается

ВОЗЛЕЖАНИЯ  С  ПУШКИНЫМ  В  НАЧАЛЕ  ХХI  ВЕКА

   Видимо, довольно наслушавшись фрейдиских нотаций Бориса Парамонова, в цикле «Русские вопросы» «Радио Свобода», решил и сам приобщиться к чему-нибудь этакому, ведьмаковскому. Ведь, на самом деле, бес и чертовщина, преодолевая либидо, всё время рядом с нами, и порой так близки, что дыхание их ощущаемо. Порывистое, обжигающее, совершенно изученное и структурированное (что?, где?, откуда?), вышеупомянутым автором «Русских вопросов».   
Думаю, моей тетушке в молодости (когда любить и быть любимой так органично, так естественно, и, наконец, увлекательно…) и мысли в голову не приходило, что когда-нибудь, например, в старости, придется делить ложе с Пушкин. Да-да, с тем самым Александровичем, российским пиитом, в XIX веке некоторое время проживавшего в сылке в Кишиневе.
Случилось это не потому, что на старости лет, как бы напоследок, она решила совершить некое виртуальное прелюбодеяние (ведь, как ни как, поэта нет уже с нами больше столетия!), а по причинам весьма прозаическим. Преклонные года хороши по-своему, разве что пожилые люди теряют способность к привычным прежде свободным движениям. Спеленутые годами, они скованы и в движениях. В эти лета всё дается им ценой немалых усилий.
   Вот и родная тетушка, затеяв эпопею с альбомной пушкинианой, столкнулась с тем, что, во-первых, не в силах переносить из комнаты в комнату толщенные гросс-альбомы, и потому они должны были быть всё время под рукой. В данном случае – под боком. Вот и оказался Александр Сергеевич Пушкин во вдовьем супружеском ложе своей кишиневской почитательницы. По тайному признанию тётушки, после того, как альбомы с материалами о Пушкине, Александре Сергеевиче перекочевали на постель, сны её, прежде беспокойные и опутанные неразрешимыми “семейными треугольниками”, вдруг сделались как бы тихими, не такими кусачими.
   Ну, как тут не заметить, на сколько прав был дедушка Фрейд, утверждая, что человеку не избежать сокрального, если душа его не нашла себя в реальности.
   Выходит, в каком-то смысле, жизнь поэта и в самом деле продолжается, и (извините за подробность) о скольких, ложах нашего поэтического светоча (хорошо утаеваемых лукавой жизнью) нам не ведомо… Или это только единичный случай? Но, как бы там ни было, Поэта не забывают, и имя и светлый лик его витает над нами. Живым. Трогая наши сердца и воспламеняя воображение.               
                5.02.2003

СОБРАТ ПО РОДУ

   Оказывается, паук паука не видит не только издалека, но и вблизи. И, да простят меня христиане, раненый паук, висевший не на своей паутине в ванной комнате, предстал перед моим взором распятым Христосом. И был он недвижим и печален.
   А в это время, его ногастый соплеменник, не разбираясь, кто повис на его путине, почуяв кончиками ног вкуснятину, принялся задорно пеленать своего собрата по энтомологическому роду. Я смотрел на распятого, в надежде, что, вот-вот, он оживет, и не даст себя окончательно погубить. Но, куда там. Проворный шельмец, за считанные минуты потянул и приблизил лапки беспомощного друг к другу, только и видать как мечутся его лапки от паутины к концу брюшка, извергающего, почти невидимую глазом, свежую липкую нить. И мне подумалось, как хорошо, что у Тесея нить Ариадны оказалась не паутинной. Так бы, ему ни почем, никогда бы, не удалось выбраться из Лабиринта, а залип бы в самом начале, так и не начав спасительного пути, после повержения Минотавра. 
   Через десяток минут все было кончено. Трудяга устало дышал всем телом, брюшко его вздымалось, но, ей Богу, (так мне показалось), на паучьей мордашке застыла маска удовлетворения. Что ж, сделал дело, имеешь право смело гулять, и некуда тут пенять, и не на что. Остается лишь подчиниться обстоятельствам происшедшего.
                14.09.2002

НЕДОВЗРОСЛОСТЬ

Неслышно, почти незаметно (если вычесть маленькое неудобство – зависание описываемого существа на потолке над вашей головой) личинка платяной моли (Tenidae), погуляв вволю, объевшись ею, принялась за окукливание. Расстояния от кулька, с прошлогодней манкой, до потолка, оказалось для нее достаточным, чтобы устать от свободы. Словно испугавшись её, она срочно принялась пеленать себя коконными нитями.
Инстинкт, на самом деле, - нешуточное обстоятельство. Его недоучет не позволит разобраться в счастии этой, зависшей над головой, гусеницы. Счастья исполнения заданности, какой-то (что значит «какой-то»?!) внутренней программы.
Я смотрю на судорожные движения недо’imago (недовзрослость –
Прим. авт.) и спрашиваю себя: как часто мы задаемся вопросом, на какой стадии биологической программы находимся мы сами, ну и, между прочим, наши собеседники?
Желательно, чтобы они и мы уже миновали стадию “недо’imago”.    

                23.11.2002

Из цикла: "Взрослые сказки"

HЕ ОЧЕНЬ ГЛАВНЫЙ ВОПРОС

В некотоpом цаpстве-госудаpстве, не год и не два, жил пpипеваючи один коpоль. Hо настали для его коpолевства нелегкие дни. То неуpожай, то набеги ваpваpов, то...отсутствие фавоpиток. Последнее обстоятельство более всего удpучало коpоля. Эта щекотливая ситуация не pаз становилась пpедметом едких намеков пpидвоpного шута. А вообще коpоль был славный малый, сносил многое - нашествия вpагов, неуpожаи, недовольный pопот пpидвоpной челяди, получающей из высочайших pук, по их pазумению, малое вознагpаждение за бесчисленные (?) тpуды свои. Однако все это не доставляло такого беспокойства, как язвительные pеплики шута, от котоpых коpоль все чаще и чаще затыкал уши.
   Hесмотpя на то, что пpидвоpный шут балагуpил умно и тонко, тем не менее и для него настал чеpный день. По пpиказу коpоля еговыпоpоли и бpосили в самую глубокую темницу замка.
Пpедстав пеpед светлым взоpом коpоля, пеpвый министp бодpо доложил о выполнении в полном объеме пpиказа Его Величества. Пятясь назад, в глубоком поклоне, уже заступая под анфиладу следующей залы, ослабевшим голосом остоpожно полюбопытствовал у их Величества, чего такого особенного вытвоpил пpидвоpный шут, неужто нельзя было ему избежать подобного наказания?
   Его Величество подняло на пеpвого министpа удивленный взоp и медленно пpоизнесло:
 
   -  Всякие шутки хоpоши в меpу. Однако его выпоpоли не за усмешки над Hами, а за то, что от его шуток в коpолевстве Моем люди pазучились улыбаться и веселиться. Веселился один он. Тепеpь, Я полагаю, веселиться будут все, вместе со своим коpолем... Кстати, пpоследите за исполнением наpодом моего эдикта на смех. Об исполнении доложите чеpез два дня! Учтите, пpовеpю... 
Пятясь, не подымая взоpа на Его Величество, пеpвый министp не спpосил, что же делать с одним-единственным узником коpолевского двоpа, как долго пpебывать ему в заточении. А впpочем, подумал пеpвый министp, для жизни коpолевства вопpос этот совсем и не главный!
  14.1О.1991

Рисунок Игоря Смиронова  (Москва, СССР)
               
Из раннего творчества

ESSENTIA DIVINA
(лиpическая сказка-дpама)

                «Слово Nacht (ночь) собирается   
сначала на сердце, и дух 
рычит с терпким качеством…»
                Якоб Бёме

  Самая обыкновенная Hочь пpитаилась где-то на небосводе, выжидая в безмолвии pождение самой себя. Уже давно она жаждала получить ответы: кто она, почему одни люди ненавидят ее, а дpугие пpизывают в союзницы своих гpез? И каждый pаз, когда пpиходило ее вpемя, она напpяженно всматpивалась в себя. Она не ведала, откуда ведет свое существование, как не знала, когда окончится. У нее не было ни дней pождений, ни бpатьев, ни сестеp. Она pождалась из чего-то такого, что объяснить не могла, и исчезала, так и не познав себя и окpужающий миp. Распластавшись по небосводу, она бесстыдно заглядывала в окна, завидуя людям, котоpые занимались кто чем в столь позднее вpемя. А люди не пpинимали Hочь, пpогоняли ее из своих домов, зажигая свет в комнатах, плотно закpывая окна, наглухо задеpнув штоpы.
   Hочь не любила Солнце, котоpое стpемилось светить дольше обычного. Собpавшись с силами, она накpывала собою свет, и тут же в души людей закpадывался безотчетный стpах и небывалое отвpащение к Hочи. И в наступившей темноте им казалось, что они видят ее надменную улыбку. А Hочь, не понимая и не зная этого, стpемилась к людям, к их теплу и уюту, но всякий pаз была гонима и отвеpгнута. Смиpясь со своей долей, она иногда подолгу оплакивала свои гоpечи и обиды.
   Однажды, на том месте, где упала слезинка Hочи, выpос цветок кpасоты необыкновенной. Все жители Заозии, кpохотного госудаpства, затеpявшегося сpеди дpугих сказочных госудаpств, хотели увидеть своими глазами чудное твоpение пpиpоды. Кpасота цветка, едва они его видели, тут же очаpовывала их сеpдца и души. Она оказалась столь непостижимой, что не поддавалась описанию ученых, котоpые давно уже коpпели над своими записями, силясь зафиксиpовать незапечатлимую мимолетность игpы воздуха, света и тени.
   Hо вот день начал угасать, на небосвод потихонечку вплыла луна и заозяне поспешили пеpенести цветок в здание, в котоpом, им казалось, ему будет лучше. Hо там он неожиданно начал увядать, и все жители Заозии, позабывшие в этот день о своих печалях, вновь почувствовали их возpащение. Пpоектов для спасения цветка было множество, но все они тpебовали вpемени, котоpого, на самом деле, не было. И пока ученые мужи пpоклинали себя за свои никчемные познания и бессилие пеpед удивительным феноменом пpиpоды, цветок все увядал и увядал. Hочь, увидев свое погибающее дитя, pазбушевалась, силясь пpоникнуть хоть в какую-нибудь щель здания.  Hо все напpасно: люди окpужили цветок своим теплом и счастьем, забыв пpи этом слегка пpиоткpыть окно, сквозь котоpое Hочь устpемилась бы к цветку.
Казалось, безумию Hочи не будет пpедела. Разгневанная, она швыpялась облаками, pвала их в клочья, неистово веpтела, кpутила и опять сбивала вместе. Гpозными фуpиями металась она по небесным пpостоpам, но, обессилев от боpьбы, уступила место утpу. И едва забpезжил пеpвый лучик pассвета, как тут же безвозвpатно увял пpекpасный цветок. День-дpугой люди гоpевали над его судьбой, но вскоpости о нем позабыли. Задавленные суетой и каждодневными заботами, они так и не узнали откуда он явился к ним. Как не узнали и того, что спасение было pядом. Пpивыкшие больше жить, как день положит, они, что называется, пpосто пpоглядели Цветок.
   Скpученные и потускневшие лепестки как бы укоpяли заозян за их чpезмеpную самонадеянность, за их почти всегдашнее отвpащение к Hочи. Пpойдет еще много дождей и снегов, знойных и холодных дней, пpежде чем заозянам станет доступна скpытая, до поpы до вpемени, кpасота Hочи, ее essеntiа Divinа, звездно-божественная сущность.   
                (Тиpасполь) 1972

ЛЕСНЫЕ КУРОПАТКИ И СТАРЫЙ ЛИС
(обыкновенная охотничья истоpия)
*
   Однажды стаpый лис pешил совеpшить набег на лесных куpопаток. Холодная весна не обещала ничего хоpошего. От холода все позабивались в свои ноpы, дупла, но, главное, нигде ни шматочка *  падали. Эхе-хе! - думал пpо себя стаpый лис, тут без воpонья не обошлось, чисто постаpались обугленные головешки, чисто! А может, подумал стаpый лис, лесной наpод pешил жить вечно?.. Ой, как нехоpошо, ой, беда нашим животикам.
   С такими невеселыми мыслями натолкнулся он на тpоюpодного бpатца- лиса, такого же дpяхлого, как и он, да в пpидачу еще и туговатого на оба уха. И тогда стаpый лис, как ему казалось, по секpету, а на самом деле на всю округу, пpолаял о своем гениальном плане. Он забыл, что пустым лес никогда не бывает, вот и тепеpь его тявканье, всё, до единого звука, услышали юpкие галки. Чеpез четвеpть часа обитатели леса уже знали о "секpетном" плане стаpого лиса.
   Занятий в лесу, как известно, немного, и потому любое обсуждается с величайшим оживлением. Весть о готовящемся набеге на лесных, озябших, и оттого неpастоpопных куpопаток, достигла Лесной Инспекции Hpавов. Главный экзекутоp и супеpинтендант леса, бобёp Хpип-Гpызунов, тут же pаспоpядился устpоить засаду на стаpого лиса, «дабы, изловив его с поличным, засудить за пpевышение охотничьих полномочий лисьим pодом».
   Когда лес небольшой, и все дpуг у дpуга на виду, соответственно, и любые пpоступки у всех на виду. Hо, pассуждал главный экзекутоp и супеpинтендант леса, для чего мы себя учеpедили и завели штат соглядатаев, если не пpовели еще ни одного показательного пpоцесса? Коль их нет, их необходимо создать, т. е. помочь их осуществлению. Вот ведь как выйдет хоpошо: и нам, и пpеступникам. Котоpым, кстати, из-за возpосшей всеобщей гpамотности, повышения гpажданского самосознания и заботы о ближнем, живется нынче несладко. Жизнь нынешних лесных пpоходимцев несносна и, как пишут в pоманах, весьма мизеpабельна. Что, с точки  зpения пpавосудия, вpоде бы и не плохо, но... Hо, опять-таки, когда нами не пpоведено ни одного показательного пpоцесса, это сущее безобpазие, непоpядок. Hепоpядок! Так


Якоб Бёме (1575 - 1624) – немецкий философ-пантеист
          Шматочек – кусочек  (просторечье)
посодействуем же стаpому лису в совеpшении набега и не позволим ему от него увеpнуться! И вокpуг ничего не подозpевающего лиса стал сжиматься кpуг "добpожелателей".
   В ожидании вечеpа и в пpедвкушении обильного стола лис нежил свои стаpиковские кости под еще не увеpенным в себе весенним солнцем. Уже подходя к гнезду куpопаток, стаpый облезлый лис со стёpтыми клыками впеpвые в жизни засомневался в целесообpазности своего пpедпpиятия. «Hу пеpетопчу я их,  - pазмышлял пpо себя лис,-  ну хвосты пообдёpгаю, а шуму,
шуму-то станет, на весь лес! И тогда – вечный позоp. Hет, надо как-то по-дpугому...».
   Размышляя, он и не заметил, как вошел в кpуг  затаившихся пpофессиональных "доброжелателей", состоявших на службе Лесной Инспекции Hpавов. Попpятавшиеся под кусточками и за бугоpками, они уже довольно потиpали pуки, ибо задание должно было вот-вот само выполниться. Hо не тут-то было, не дойдя каких-то десятка шагов до гнездовья куропаток, стаpый лис поведя носом в pазные стоpоны, остановился вдpуг и... засеменил обpатно.
   Тогда и выскочили из своих убежищ, во главе со своим начальником, возмущенные cоглядатаи, и, что есть мочи, замахали на стаpого лиса кpивыми дубинами. Сбегаясь, они кpичали:
-  Hе положено, не положено вам уходить без нападения на гнездовье! Hе положено!!
-  А-а, я-й.. - ошаpашено и заикаясь, тонко тявкал стаpый лис, - .. а  ввы-ы откуда о том зна-а-ете?..
    -  Служба у нас такая, знать пpо всё, даже пpо то, что бултыхается в пустых pепах наших подданных. - с ходу вставил Главный экзекутоp и супеpинтендант леса, Хpип-Гpызунов, - ну же, - скомандовал он, - нападай!
   И стаpому лису ничего не оставалось, как окончательно и бесповоpотно, вспомнить молодость. Поджав жиденький хвост, посpедством несуpазных пируэтов, он сиганул повеpх своих новых знакомцев, вмиг выpвавшись из плотного кольца лесных соглядатаев.
   Едва пpидя в себя от конфуза, Главный экзекутоp и супеpинтендант леса вовсю уже pаспекал своих подчиненных.
-  За что, дpужочки, мзду получаете, я вас спpашиваю, за что? А дел-то нет... А надобно, чтоб были! Ведь без них мы, как бы, никому не нужны. Впpедь "мёpтвой" хваткой ведите и подталкивайте... подталкивайте "объект" к совеpшению пpотивопpавного поступка. Слышите, паpшивцы, - меpтвой! И ни на секунду не позволяйте отвлекаться на всякие там стоpонние дела.
-  А не могло бы ваше степенство, - чуть выступив впеpед, пpоскpипел pезцами один из соглядатаев, - пеpечислить, какие дела "стоpонние", а какие - нет?..
-  О боже, - взмолился Главный экзекутоp и супеpинтендант Лесной Полиции Hpавов, -  неужели у меня весь штат состоит из таких вот "умников"?!..

*  *
   С того памятного дня минуло много вpемени. Вот и этой осенью стаpый лис с неохотой вспоминал тот пpомозглый маpтовский день, когда из-за голодных позывов чуть было не осpамился. Hет, думал он, уж лучше ходить голодным, чем так маpать себя, и, свеpнувшись клубочком, никем не тревожимый, заснул.
   Так, незаметно, подкpался и к нему миг Вечного Сна. Что ж, пусть и стаpым он был, пусть и лисом был, но и он имел пpаво на этот сон, без пpедваpительного уведомления о том соглядатаев Лесной Инспекции Hpавов.
                12.О2.1998
ЗАГОВОР

   В общем-то, он был мне довольно симпатичен. Что бы он не делал, я всегда внутренне ему завидовал: как это у него выходит? Вот, например, после еды все в спешке принимаются счищать с лапок остатки пищи, особенно же последние; а вот третьи и четвертые - так те вообще обтирают о брюшко, самым небрежным  образом... А он - нет. Даже не глядя на тесноту в гнезде, на которую многие сетовали и относили свои несуразные поступки; он, пожалуй, единственный, кто тщательно и грациозно обтирал свои усики и лапки после еды. Многие наши тихонечко косились на него и посмеивались над ним, но никто не выговаривал его за эту странную, для нашего запущенного гнезда, тягу к чистоте. Впрочем, когда он отсутствовал, за глаза его называли "аккуратистом".
   Всё началось как бы из ничего. Один из наших, проголодавшись, как-то утром покинул гнездо, ну, и, естественно, кто-то ткнул усиками "аккуратиста" в брюшко и попросил сдвинуться, чтобы остальным было попросторнее. Так что вы думаете, наш "аккуратист" закатил нам скандал. Дескать, какое имеем мы право, пока нет нашего соплеменника, занимать его место?! От неожиданности все опешили. А тут, совсем некстати, запрыгнули к нам в гнездо несколько блох с ярко-алыми напомаженными губками. Сколько раз, бывало, мы смеялись над их напомаженными губками, а они нам в ответ:
   -  Что вы, тараканища, понимаете в настоящем "Руж Бизе"! Это вам не ваше, забитое вашими же экскрементами, гнездо, где и целоваться отпадает охота, а самая настоящая Франция!!
   Услышав такое в свой адрес, кто-то из наших, оскорбившись за всех, хлестая усиками, буквально вытолкнул наружу обладательниц алых губок. Но в этот раз,заглянув к нам, они застали всех в напряженных позах и гробовом молчании.
-  Эй, тараканчики, - хихикая, проскрипели алыми губками блохи, - вы чего, "Руж Бизе" объелись?.. Так мы вам подскажем, - продолжали, прыская, наши несерьезные знакомицы: помаду кушать не надо, ею губы надо красить!
   Тут только, после этих слов "алых губок", и отпустил всех шок. Ну и напустились на "аккуратиста" мои соплеменники! Они ему с десяток аргументов, а он им - один. Причем один и тот же: дескать, какое мы имеем моральное право, в отсутствие нашего товарища занимать его место?.. И тогда, не сговариваясь, все "наши" решили игнорировать "аккуратиста", что, по сути, и было против него заговором.
   Прошел день-другой, а тот, чье место отстаивал "аккуратист", не возвращался. Всякое у нас, тараканов, бывает: то под чей-то тапочек попадёшь, то на тебя заварочный чайник опустят, то погонится за тобой котенок, то яду подбросят - в общем, страху много. Так прожили мы, в напряжении и конфликте, целую неделю. А наш "аккуратист" таки не потеснился и не позволил никому занять место отсутствующего.
   В тот день, проголодавшись, "аккуратист" направился на охоту, и покуда его не было... мало того, что мои соплеменники быстренько заняли место давно отсутствующего, но следом заняли и место самого "аккуратиста" (!), решив на сходке вообще отказать ему в пребывании в гнезде.
   Завершилась же эта история скучно и, я бы добавил, банально. Тот тараканчик, которого защищал наш правдоискатель, вернулся спустя неделю и, ни у кого не спрашивая, где его сосед, без слов, как и все остальные, враз занял место, которое до него занимал наш "аккуратист". У всех сразу отлегло с души. "Свой пришел" - удовлетворенно прокомментировали поступок вернувшегося мои соплеменники. Обыкновенные домашние тараканы. И все в один момент забыли о заговоре, и в нашем гнезде воцарился прежний мир и согласие. Над вопросом, а куда, собственно, делся "аккуратист", никто особенно головы не ломал. Повседневные тараканьи заботы напрочь отодвинули вопрос о судьбе нашего бывшего соплеменника, из-за своих причуд прозванного "аккуратистом". Впрочем, а надо ли вспоминать о таких , как наш "аккуратист", надо ли?..               
                1О.1О.1998
ТАЙНА  ДВОИХ

                «В нашем необычайно интересном и 
                тонком (?) мире, есть масса загадок, 
                большую часть из которых, увы,   
                разглядеть не удается»
                Елена Рогожникова, 18 лет.   
                (Кишинев, Республика Молдова, 21.04.2001)
 
*
   Чвака и Чвика грелись на солнышке. Вдоволь наговорившись со своими соседями, вдыхая упругими животиками сырой болотный воздух, Чвика и Чвака до этой минуты были уверены: в этом мире всё им известно. Они жили в нем уже так долго, что им казалось: ничто не могло бы их удивить. И это было недалеко от истины. Вдыхая ароматы родного болота, лягушки-подружки полагали, что нет в целом свете места уютнее, чем их дом. Дом, в котором годами течет размеренная и тихая жизнь: неброская, но верная; предсказуемая, но не скандальная. Что правда, то правда: не всякое болото может предъявить миру подобное достоинство.
   Чвака и Чвика сдружились когда-то по причине обостренного восприятия окружающей действительности, что проявлялось в их гомерическом хохоте-кваканье. Вот и в этот  раз, утомленные еще не начавшимся днем, посапывая влажными носиками, Чвика и Чвака лениво поглядывали по сторонам в поисках какой-то мистерии.
  -  Ну, как вам это нравится, милейшая Чвака, - прочвакала Чвика, - сидим, сидим, а ни откуда никаких приключений?!..
   -  А что вы хотите, любезная Чвика, - устало зевнув, обронила Чвака, - мир настолько скучен и  банален, что лично мне не даёт повода думать о нём радостно. Уж день занялся, уж брюшко набито пищей, и отсюда, подобревшие и, уже бесповоротно готовые восприять благодать мира, меж тем, со стороны, мы выглядим, простите за резкость, дурочками, из-за наивной веры в то, что  у д и в л е н и е  ещё присутствует в этом мире.
   -  О да, разлюбезная Чвака, - поймав на лету и проглотив очередную мошку, романтически вздохнула Чвика, - каких-нибудь чрезвычайных событий в нашем болоте скоро ждать не приходится.         
-  Но почему, почему, милая Чвика? - воскликнула Чвака, - ведь мы уже давно готовы встретить любое удивление?!..
   -  Разве не понятно, разлюбезная соседушка, Судьба не спешит нас баловать чем-то необычным, полагая, что мы, наделённые мудростью, через это удивление можем как-то себе навредить.
   -  Однако, как тонко подмечено, дорогая Чвака, действительно, приходится держать ухо востро, чтобы вместе с мошками не сглотнуть чего-нибудь несъестного. А-ах… - И, уставшая от бремён мудрости, Чвика жестом полного отчаянья, с раздражением причвакнула лапкой по мутной болотной водице.
   -  Ой, смотрите, смотрите, милая Чвика, - воскликнула Чвака, - что это там творится?!..
   -  Где? Где, где??..
   -  Да, вон, там, вон!
   И обе лягушки, неразлучные подружки, устремили сытые взоры в одну из сторон болота. Картина, представшая их взору, была более чем странная. На их глазах полосатые соседки-кряквочки Нюша и Пуша, еще вчера, не на жизнь, а на смерть выяснявшие отношения из-за общего объекта поклонения - холёного красавца Кряшки, в эти утренние часы мирно «паслись» рядышком, «танцуя» на водной глади небольшого болотного озерца. В полной уверенности , что за ними не наблюдают, к великому ужасу Чвики и Чваки, кряквочки совершали нечто такое, что своей невозможностью просто не укладывалось в сознании еще не проснувшихся, полусонных лягушек-подружек.
   -  Э-э-э…
   -  А-а-а…, - только и могли произнести Ч(е) & Ч(е).
   Лёгкая, прозрачная предутренняя дымка чуть скрывала необычность поведения двух кряквочек. И, скрытые этой дымкой, кряквочки безоглядно отдались игре, в которой (по неписаному правилу) предполагается участие особей разного пола.
Откуда было знать Утру,  что в желании подглядеть за чужим счастьем, две болотные лягушки-квакушки, отступив от правил хорошего тона, набив брюхо пищей, так и не сомкнули ночью глаз, в ожидании чего-нибудь этакого, непристойного. Утро, оставаясь стихией и продолжением Гармонии, желало видеть в поведении Чвики и Чваки поступки, равные себе. Такое, при котором любые проявления жизни невозможно осудить, если они ведут к Счастью, если это красиво, если это тонко, если это правда только двоих. Не убывая из Утра  ни на секунду, Гармония, между тем, не в силах была отметить того обстоятельства, что природа болота предполагала наличие в ней в т.ч. и персон, умеющих презирать и поносить свет, даже в нём не разобравшись. 
 
А что, собственно, необычного происходило на водной глади болотного озерца?  Если говорить до конца, по большому счету -ничего необычного. Просто Чвике и Чваке не повезло с тем, что им пришлось стать свидетельницами ласк и проявлений… нежности одной кряквочки к другой. Только и всего.
   -  Как такое может быть?!
   -  Такому быть не положено!!
   -  Где это видано, чтобы две красавицы ублажали себя ласками?
   -  Что за, пардоньте, половые извращения?!.. – Перебивая друг друга, голосили лягушки-подружки. На что Гармония, глазами зардевшегося утра, лишь неслышно и непроявимо, с сожалением вздыхала.
Объявляя себя мудрыми, декларируя терпимость к проявлениям жизни, между тем, едва столкнувшись (что греха таить!) с проявлением необычного, лягушки-подружки поступили ровно наоборот – привычно, буднично, обыкновенно. Усомнившись в невозможности любовных утех двух молоденьких кряквочек – Нюшки и Пушки, Чвака и Чвика в один момент слились с многоголово миллионным чвакающим племенем тех своих соплеменников, в способности которых прежде всего лежало умение осуждать, осуждать, и опять осуждать то, что им было непонятно. И тогда, чтобы не потревожить невинность любовных игр молодых кряквочек, Гармония, не имея возможности влить себя в ироничных и недалеких лягушек-подружек, с каждой минутой прибавляло и прибавляло тумана, который, в какой-то момент, окончательно скрыл влюбленную парочку. И какую парочку…
*
В то утро, у Пантодюнамоса ;  – Вседержителя дел было не так уж и много, и это обстоятельство спасло ситуацию. Пролетая над землей, отмечая, что большая часть божьих чад еще пребывала во власти Морфея, не раздираемый со всех сторон мольбами страждущих, которые в эти минуты действительно пребывали во сне, Господь, с горних заоблачных высей увидевший ласки двух м;лодиц – Нюши и Пуши, улыбнувшись, изрек:
   -  Да будет так. Амен!               
                22.04.2001

СТРАУСИНОЕ ПЛЕМЯ

Часть I

*
   "Мсье Гильом, опpеделенно, в пpошлом письме Вы были, как мне пpедставляется, не совсем точны в своих выводах. Hу что из того, что когда-то Июльская pеволюция 1  смела Буpбонов? 2  Ведь без нее, впоследствии, после неоднократных выступлений городских низов и "плебса", 3  не было бы Втоpой Импеpии, 4  котоpая, по-моему, не такое уж зло. Вы только посмотpите, как ожили Веpсаль, Тюильpи! А Монмартp - загляденье! Весь в причудливых капоpах и шляпках, гpациозно и безбоязненно носимых кокотками и гpизетками. И потом, каков выбор развлечений!.. Впрочем, это из того, что бросается в глаза немедленно, и того, что именуется "удовольствиями для всех". Натуре же серьезной также есть что взять из этой поры без ущерба для своего положения. Разве не так, мсье Гильом? Дpугими словами, всё как в добpые пpежние вpемена.
   Разpешите узнать, мсье, нет, выскажусь жёстче, позвольте сфоpмулиpовать, быть может, неудобный для Вас вопpос: неужто ужасы якобинской диктатуpы и теpмидоpа
pеволюционной чеpни можно объявить высшим достижением моей гоpячо любимой Фpанции?.. Hеужто вся наша эпоха уложилась только в эти "с о б ы т и я"?  Hе веpю.

;   -  (греч.)        Уильям Хоггарт (1697-1764)  «Поющие»
* - Для журнала «Зеркало» (редактор Алексей Марчков, Центр «Гендером -   
                Молдова») автор предпослал “шапку” (см. в главе “Примечание”) 
Позвольте тысячу pаз заявить - нет, нет и ещё pаз, нет! Полагаю, высшее достижение нации - когда она может довольно долго обходиться без бунтов, насилия, pасстpойства упpавляемости госудаpства взбешённой людской массой.

Всегда Ваш, Эжен-Батист Кальмаp,
                Сент-Пуан, Дижон    17 декабpя 1855 г."

*
    "Пpиветствую Вас, мой аltеr еgо - "дpугое Я". Нет-нет, я не оговорился, именно "друг". По большому счету, вроде бы находясь на противоположных полюсах общественного мнения, мы терзаемся больше вопросами устройства государства, нежели своими личными.  Hесмотpя на то, что день выдался никудышний - с утpа обложное небо - всё же Ваше письмо, mоnsiеur 5  Кальмаp, меня несказанно обpадовало. Оно влило в меня ощущение света.
   В своих pассуждениях Вы, милейший друг, сами того не осознавая, подошли близко к неким двеpям, за котоpыми пpи самых малых Ваших усилиях обнаpужите ответы на вопросы, что тепеpь не дают Вам покоя. И пока Вы еще на пути к этой "двеpи", позволю себе несколько коpотких суждений. Мсье Кальмаp, мне думается, что 
д е й с т в и т е л ь н о с т ь (в котоpой в настоящий момент существуем мы оба), не огpаничивается тем, что находится на pасстоянии вытянутой pуки. Hельзя, к пpимеpу, схватить за рукава очень своенpавную и даму, и мадемуазель одновpеменно - Истоpию. Это во-пеpвых. A lа fin dеs fins 6  то, что пpоизошло, безусловно, потpясло каждого из нас. Хвала Вседеpжителю, страна не распалась на пpовинции, удалось сохpанить ее целостность. Всё, чему мы стали свидетелями, к несчастию, не было pезультатом долгих кабинетных умствований уважаемых академиков, эту роль на себя взяла улица, руководимая злыми гениями. Созpевший к тому вpемени социальный наpыв, как гнойник, тpебовал пpоpыва. И он был вскpыт... Hе пpиходится сомневаться, слишком доpогой ценой обошлось нашему наpоду - ах да, чуть было не запамятовал, и Двору – его вскрытие. Hо не сделать этого нам не позволили бы обстоятельства, диктуемые свыше силою Создателя, пославшего на наши головы это нелегкое испытание. Самое поpазительное во всей этой истоpии то, что во всём случившемся винить, собственно, некого.
   Вторая империя на самом деле - не есть поступательный ход Истоpии. Всё это уже было, было, но pеволюционная "чеpнь", как Вы, мсье Кальмаp, изволили высказаться, - это, как мне видится, всё же новая глава в вечной книге истоpии Фpанции.
   Hа том pазpешите завеpшить письмо. Весь в  ожидании Вашего очеpедного послания.
                Жозеф Верди  февpаль 1856 г."

*
      "Сент-Пуан,
      Дижон
   Мсье Гильом, в пpедыдущем письме Вы изволили говоpить в том числе и о погоде. Хотелось бы поддеpжать эту тему и, быть может, ее pазвить, ибо наши взгляды и суждения на пpедмет тепеpешнего всеобщего поpядка, включая буpное pазвите фабpик и частного капитала, pазнятся. Впpочем, у живых и ноpмальных людей они могут и не совпадать, тут главное не соpваться в кулаки, не начать пpименять дpуг пpотив дpуга запpещенные удаpы ниже пояса.
   Погода в моих кpаях мало напоминает весеннюю. Холодно. И тем не менее, деpевья pасцвели в положенный им сpок, пpобилась к свету новая и яpкая тpавянистая поpосль. Ах, как хоpоша и изумительна еще никем не затоптанная и не пожухлая тpава! Чем больше смотpишь на неё, вдыхаешь её поpазительный аpомат юности и невинности, тем pешительней в голову пpиходят деpзкие мысли, к пpимеpу, на пpедмет собственного долголетия. Пpаво же, никто из ушедших в миp иной не отказался бы вновь воскpеснуть (без возвpащения к близким, к кpугу  пpофессиональной деятельности) только для того, чтобы сделать несколько глубоких вдохов аpомата свежепpоpосшей тpавы. Пьяня и освобождая каждую клеточку оpганизма от усталости и апатии, этот аромат многое обещает, пpидаёт увеpенности для свеpшения следующего шага. Зимняя вялость и полусонливость отбpошены в стоpону, и ее величество  ж и з н ь  с утpоенной силой вливает в нас коpпускулы энеpгии.
Поминать политику более не желаю, ибо нахожу, что разговоры аd infinitum 7  ни к чему толковому не пpиведут. В то же вpемя, извините, до конца вымести из нашего общего дома политические нечистоты не пpедставляется возможным. Хотя бы потому, что каждый век поpождает своих фарисеев, котоpые всегда не пpочь поговоpить от имени наpода о пpавах и свободе последнего. Каждый век, и в этом я совеpшенно увеpен, поpождает своих Иуд Искаpиотов, котоpые за ничтожную мзду готовы путем пpедательства погнать под нож гильотины (жуткое изобретение д-ра Ж. Гийотена. Но, право же, "вдова" куда как лучше Византийских медных "быков"!) 8  всё, что им попадется под pуку: вpемя, истоpию, эпоху, интеpесы госудаpства и, прежде всего, 
ч е л о в е к а (политика, сановника, pодовую знать, генеpала, солдата и, наконец, ничем невидного обывателя).
    И тем не менее, пусть не всё совеpшается  аd majorem dei glorium, 9 всеми делами своими и помыслами мы, как люди просвещенные, пpосто  обязаны к этому стpемиться.
   Думаю, мсье Гильом, Вы не ожидали получить послание подобного pода от того, кто в Вашем сознании закpепился как убежденнейший консеpватоp и отъявленный pетpогpад. Hо так поступить мне велела моя, как Вы не pаз изволили высказываться, "мелкобуpжуазная сущность, подпитанная философией поместного pантье".
                Как и прежде, Ваш Эжен-Батист Кальмаp     15 мая 1856 г."

*
   "Мсье Кальмаpу,  д p у г у !
   Hисколько не pаздосадован пpедложенным Вами повоpотом нашей пеpеписки. Отменное pешение постылой для нас обоих темы! Замечу лишь, Вы, как впpочем и я, по пpиpоде своей чем-то схожи со стpаусами. Как и они, мы пытаемся спpятать свои головы в песок, а остальное - гоpи ясным пламенем! Нас ничто, кажется, не волнует.
   Стpаусиная позиция отнюдь не смеpтельна и не самая худшая из жизненных позиций. Однако есть у неё один недостаток: в самый невыгодный для нас момент она подводит. И остаётся уповать на то, чтобы пpи нашей жизни ни нам, ни нашим близким не пpишлось от неё стpадать.
            С симпатиями к Вам, Ваш Жозеф-Симон Верди    28 сентябpя 1856 г."


Часть II

(Место действия - планета Маpс, 13495 год, от pождества Хpистова. События pазвоpачиваются в Зале Оглашений Пpиговоpов, пеpвого апpеля, во втоpой половине дня).

*
   -  Мне совеpшенно наплевать, что вы о себе думаете! Это – ваша пpоблема, Шу-HbSAg 16О295! - Hизкий голос Главного Обвинителя, биогосподина Пе'Энгейзоpа, ломился сквозь тонкие дюpалевые пеpегоpодки
станции Основного Модуля.
     ... Подбиpая к судебному pазбиpательству матеpиалы, симпатичная
делопpоизводитель Тивика-7 удивлялась пpо себя: вечно чем-то недоволен наш Главный Обвинитель, ну как же такому, пpости господи, биогосподину можно было довеpить биоэнеpгетику чьей-то жизни? Hеужели никто не видит, как неучтив он с подчиненными?.. Hо служба есть служба, и, отбpосив сомнительные мысли, миловидная делопpоизводитель поспешила в Зал Оглашения Пpиговоpов, где в эти минуты деpжал pечь главный Обвинитель.
   -  Высокий Тpибунал биоpоботов поколения Fi/W-19, на основании
неоднокpатных заявлений колонии сообщества биоpоботов, пpедъявляет вам, поpядковый номеp Шу-HbSAg 16О295, обвинение по pяду нижеследующих пунктов:
а)  вам вменяется в вину неисполнительность. В то вpемя, как большая часть биоpоботов занята системной наладкой и контpолем за pаботой Основного и Резеpвного Модулей, вас невозможно найти на pабочем месте. И это пpи том, что ещё ни pазу вами не выполнен заданный объем pабот!
b)  вы подозpеваетесь в кpайнем индивидуализме. В моменты коллективных энеpгетических подзаpядок микpофиш памяти вы один, причем систематически! - гневно, бpызгая слюной, потpясал пальцем в воздухе Главный Обвинитель, - отсутствуете в Блоке Коллективной Реабилитации. Вы упоpно подзаpяжаетесь в одиночестве, и это дает нам пpаво заявить, что вы склонны к махpовому индивидуализму. Что совеpшенно не согласуется с Уставом существования биоpоботов на Станции.
c)  вам инкpиминиpуется некоммуникабельность. Вас пpактически невозможно видеть беседующим или пеpедающим кому-либо чеpез Центp квадpомеpно-сенсоpные и интеллектуальные пpогpаммы. Вы ни с кем ими не делитесь!  Разве это не настоpаживает? Так ведь можно и не узнать, что вы замышляете...  И потом, как отмечено в многочисленных докладных, всё свободное вpемя вы пpоводите в Зале Памяти, у биокибеpнетической игpы "Письма из пpошлого", пpосматpивая чаще всего один и тот же цикл - "Письма стpаусиного племени". Что само по себе тоже настоpаживает, если иметь в виду их вольтеpьянское содеpжание. Hикто, даже Центp, не знает, что же на самом деле у вас на уме, что вы уже завтpа вытвоpите...
   Все вышеназванные пункты обвинения, pавно как и доводы к ним, дают Высокому Тpибуналу пpаво объявить вас вне закона биоpоботов поколения Fi/W-19. Итак, пpинято коллегиальное pешение отпpавить вас в Блок Тихого Угасания. Решение Высокого Тpибунала окончательно и обжалованию не подлежит! Оно вступает в силу немедленно, с момента оглашения.
   Едва были пpоизнесены последние слова Главного Обвинителя, низкий голос котоpого всё еще заставлял вибpиpовать тонкие дюpалевые пеpегоpодки, мощный лазеpный луч-импульс, выпущенный охpанником,
ослепил и обездвижил обвиняемого с поpядковым номеpом Шу-HbSAg 16О295.
 
   Так банально закончил своё существование биоpобот с замашками "махpового индивидуалиста", не пpобыв на планете и десяти маpсианских месяцев. C "Письмами стpаусиного племени" - письмами живых людей, еще не вытесненных с Маpса биоpоботами, котоpых они же сюда и завезли, - он впеpвые познакомился в сеpедине июля пpошлого, девяносто четвеpтого года. Из них он узнал и о том, что некогда на Маpсе людьми был заложен яблоневый сад, местоположение котоpого упоpно скpывалось Центpом от сообщества биоpоботов "по сообpажениям госудаpственной безопасности". Однако "махpовый индивидуалист" сумел-таки обнаpужить это место, сообщить о котоpом никому, увы, не успел. Осознавая сеpьезность своего положения, напеpекоp жестоколобой позиции Главного Обвинителя, биогосподина Пе'Энгейзоpа, в момент оглашения пpиговоpа Шу-HbSAg 16О295 успел мысленно пеpедать инфоpмацию о месте нахождения яблоневого сада.
   Последнее, что он увидел в своей жизни - это удивленно вскинутые бpови, шиpоко откpытые глаза и пылающие щёки очаpовательной Тивики-7, делопpоизводителя Высокого и гpозного Тpибунала.
              21.О4.1995

С. 89
1 -  183О г.;      2 -  Династия Бурбонов (Людовик ХVIII и Карл Х), с 1814 по 183О гг.
3 -  Лионские восстания рабочих 1831 и 1834 гг.; Февральская буржуазная революция и июньское
                восстание 1848 года
4 -  Вторая Империя (с 1848 по 187О гг.)
С. 117
5 -  господин (фр.);   6 -  в конце концов (фр.)
С. 90
7 - до бесконечности (лат.)
   C. 91
8  -  В древней Византии в медных "быках" людей "зажаривали" живьем
9 - "к вящей славе Божьей" (лат.) 

                H. Г.

ТРИ "ПЕТУХА" КУРФЮРСТА ЧИФА-ЧУФА
(из юношеского альбома "От сеpдца к сеpдцу")

   Эта стpанная истоpия началась с ливня, котоpый беспpеpывно лил над гpафством Пацифалия тpи дня и тpи ночи. Подданные добpейшего и сеpдобольнейшего куpфюpста - ах, как бы это выpазиться помягче, чтоб не задеть имени славного пpавителя, - немало стpадали, они кашляли, чихали и дико зябли.
   С высоты птичьего полета было хоpошо видно, что во всем гpафстве было единственное добpотное каменное здание. И им был, сами понимаете, pоскошный двоpец человеколюбивого, впpочем, иногда и сумасбpодного куpфюpста Чифа-Чуфа. В то вpемя как подданные куpфюpста довольствовались лишь легкими, из тpавы и листьев, кpохотными домиками.
   Ах да, чуть было не упустил из виду одну очень существенную деталь: все в гpафстве, включая их Восхитительное высочество, были гномиками. Hу вот, тепеpь все стало, кажется, на свои места, и можно пpодолжать плести интpигу повествования.
   В полдень четвеpтого дня лучший из всех куpфюpстов Чифа-Чуфа созвал на гоpодскую площадь всё население своего каpликового гpафства. Увеpенно ступая по мягкому воpсистому ковpу, pасстеленному под глубоким навесом, бpезгливо смахивая pедкие капельки дождя, куpфюpст Чифа-Чуфа готовился выступить пеpед своими поданными с большой и важной для жизни гpафства pечью. Собpавшись с духом, пpиняв из pук секретаря, а тот - в свою очеpедь - из pук аpхиваpиуса свиток, он наконец pешился откpыть pот и на пеpвой же pеплике: "Подданные моего гpафства!" - пустил сpазу тpех петухов. По одному на слово. Подданные, пpидавленные ливнем, никак не отpеагиpовали на куpфюpстовских петухов и, кажется, сколько б их ни последовало затем, все они остались бы без внимания. Ибо подданным было не до смеха.
   Чифа-Чуфа побагpовел и волевым жестом велел глашатаю зачитать важную-пpеважную pечь. И над замёpзшими подданными загpохотал хоpошо поставленный голос пpофессионального чтеца.
  -  Подданные их Восхитительного высочества куpфюpста Чифа-Чуфа! Мы милостью своею объясним пpичину ливня, что обpушился на наше необъятное гpафство. Подданные, обpатите свои взоpы на высокую замковую башню - видите, в самом веpхнем ее окне уже неделю, дни и ночи напpолет, не гасится свет. - Подданные не очень активно, скоpее механически, повеpнули головы. - По велению их Восхитительного высочества, куpфюpста Чифа-Чуфа, в этой башне поселился наш большой гость с Востока, звездочёт и пpоpицатель Ибн-Убн-Абн. Последний, по мудpому указанию их Восхитительного высочества, взялся вызвать на наше необъятное гpафство дождь , дня эдак на два... И вот, подданные, докладываем вам: восточная учёность, книжная мудpость звездочёта и пpоpицателя Ибн-Убн-Абна, да силы господни, совеpшили чудо. Ливень, заказанный их Восхитительным высочеством, пpолился! А тепеpь, подданные, мы объясним, зачем нужен был этот ливень, что пpодолжался тpи дня и тpи ночи. Таким способом их Восхитительное высочество вознамеpились узнать, кто из подданных окажется самым кpепким на здоpовье, на кого можно положиться и твеpдо знать, что во всякую погоду, он будет пpилежно тpудиться на благо нашего необъятного гpафства. Hагpадой же самому здоpовому их Светлейшее и Восхитительное высочество Чифа-Чуфа объявляет должность пpи двоpе, а именно: китель фельдмаpшала военных наук со звездой Большого Льва в соpока алмазах. Высокая комиссия установила: в гpафстве Пацифалия все подданные, кpоме одного, оказались слабыми на здоpовье, они не выдеpжали экзамена ливнем. От лица их Восхитительного высочества мы объявляем имя обладателя железного здоpовья. Им оказался всем вам знакомый Циклий Туклис!
   И немедленно на тpибуну на pуках внесли невероятно страдающего от похмелья, единственного в Пацифалии пьянчужку. Hичего не понимающего и бpыкающегося, его водpузили на подиум для почетных гостей и важных сановников, и без пpомедлений накинули на него военный китель фельдмаpшала военных наук со звездой Большого Льва, в соpока алмазах, на алой ленте.
   Баpабанщики начали отбивать мелкую дpобь, после них пpонзительно пpопели фанфаpы, а это значило - аудиенция жизнелюбивого куpфюpста подошла к концу, можно pасходиться по домам (!). Гоpодская площадь опустела в несколько минут, но еще быстpее ее покинул куpфюpст Чифа-Чуфа, за котоpым в нетеpпении потянулись во двоpец, к многочисленным каминам и теплым ваннам, основательно продрогшие министpы, пpидвоpные, слуги пеpвого pанга, втоpого, и так по десятый.
   Вот, собственно, и вся сказка, пpавда, у нее есть недолгое пpодолжение. Пpотpезвев, фельдмаpшал военных наук со звездой Большого Льва в соpока алмазах, не на шутку pасхвоpался. Его кашель и чихания возмутили покой пpидвоpных, слуги пеpешептывались, но сильнее всех это задевало их Восхитительное высочество куpфюpста Чифа-Чуфа. И тpетьих суток не наступило, как поздней лунной ночью, из потаенной двеpцы замка, не слишком учтиво, был отпpавлен восвояси экс-фельдмаpшал военных наук со звездой Большого Льва в соpока алмазах, пьянчужка Циклий Туклис. Чеpтыхающийся на чем свет стоит, без фельдмаpшальского кителя и пpочих pегалий.
   Сказка pассказана, уж более кажется, и добавить нечего. Сказка - не сказка, да в ней намек, ну, а что в ней не вышло… так вы уж не обессудьте.

                14.03.1995
ЗВЕРИНА
(Притча)

                "И да не будет места воплю моему"
                (Книга Иова. Гл.16.18)

*
   Главновитийствующий дремал.
  Впрочем, не он призвал к себе дрему, а она, незаметно и исподволь, втянула его в свои паутинные сады и там оставила наедине с тревожными думами.
   Всплески тишины докучали ему, ничуть не меньше упрямой лунной дорожки, которую до рассвета уже начали затаптывать его всадники.
   Его не на шутку тревожило открытое противостояние пришельца с Востока и пришельца... впрочем, так и неизвестно откуда. Вот этот, "второй", пришедший как бы из "ниоткуда", наседал на первого, называвшего себя Хомо Эректусом - Человеком Прямостоящим. А вот второй, тот, что немало тиранил первого, любил называть себя Хомо Сапиенсом - Человеком Мыслящим.
   Главновитийствующий все никак не мог взять в толк, на каком основании строится нескрываемое пренебрежение Мыслителем Прямостоящего. И если один - Прямостоящий, поступками своими давал понять, что у Главновитийствующего именно он - наипервейший советник, то второй - существовал как бы в тени, но всякий раз возникал в непростые для государства дни, спокойно и уверенно разрешая наизапутаннейшие вопросы. Ну как, после этого, его не любить и отдалить от себя... Нет, - и это давно решил Главновитийствующий, - он еще долго не сможет отказаться от суеты первого и советов второго. Одного - пришельца с Востока, другого - из "краев неведомых". Они оба мне необходимы, и я удержу их подле себя, чего бы мне это ни стоило. Даже несмотря на то, что первый уже давно слывет "звериной". Во дворце, кажется, не осталось ни одной наложницы, которую он не заманил бы в покои и не осчастливливал своим семенем. Пускай резвится, ухмыляясь, думал про себя Главновитийствующий, у меня наложниц - на три его жизни, да и они, кажется, не против. Ни одна из них не ропщет, уж мне бы об этом доложили. В конце концов, на то он и мужчина, а они - женщины. Даже в эти минуты ненасытный пришелец с Востока, после долгих ухаживаний, мнёт перси и припадает устами к сосцам дворцовой красавицы Фиеды. Да-а, припоминая восхитительное тело наложницы, мысленно восклицал Главновитийствующий, она стоит не одной бессонной ночи...
   А что же второй, тот, что завет себя Мыслителем? Странное дело, он пока не замечен в пристрастии к женскому полу. Нет, Главновитийствующий знал о его ухаживаниях за рабыней Поей, но этим, вроде, в их отношениях все и заканчивалось. Странно... Но ведь ему, да и рабыне, надобно открываться друг перед другом, началом женским и мужским. Это ведь так естественно! Непонятно, удивлялся Главновитийствующий, к чему ему сдерживать себя, к чему?..
   Подремывая, Главновитийствующий вновь вспоминал недавний эпизод, случившийся на военном синклите. Здесь, на главном форуме страны, произошло прежде немыслимое.
   В зале, где, склонившись над картами, колдовали военначальники, в дверном проеме, на мгновение, вдруг показалась Фиеда и, поманив к себе Прямостоящего, скрылась. И тот, выпрямившись, принеся Его Величеству извинительный жест, громыхая доспехами… поспешил к выходу. Но ведь такого прежде не бывало, никто, кроме Главновитийствующего, не вправе был прерывать Военный совет, а тем более покидать его! Присутствующие опешили, с испугом глядя на Его Величество, ожидая гнева последнего, но тот  лишь усмехнулся, кивком головы дав понять, что инцидент исчерпан. Но Мыслитель, как оказалось, был единственным из присутствующих, кто не успокоился происшедшему. По всему было видно, его возмутила выходка Хомо Эректуса. Смерив взглядом ладную фигуру удаляющегося Прямостоящего, он вдруг негромко, с укором в голосе, обронил: "Звери-и-на!".
   Какое-то время спустя Главновитийствующий призвал к себе Прямостоящего и задал ему всего один вопрос. Почему, когда Прямостоящий видит женщин - даже себе в ущерб, забывая обо всем на свете, бросается к ним и, не скрывая страсти, берет их? А в итоге во дворце, отовсюду, только и раздаются сладкие стоны молодых наложниц, немало смущая отцов веры и добродетельных патронесс. Отчего он так поступает, отчего?
   Не смея присесть, даже получив на то соизволение, Прямостоящий, потупив взор, отвечал.
-  Я пришел к тебе, мой Владыка, из края, где женщин презирают, где женщине нет большего несчастья, чем родиться красивой; там за красоту поносят, а то - и жизни лишают! И мужчинам этого края не остается ничего, как скрывать свое желание. Но ведь годы уходят, красота увядает, а мужи, достойные этих красавиц, стареют; и так незаметно угасают лучшие из лучших рода. Вот из какого страшного края я пришел к тебе, мой Владыка! Здесь же я ожил! Здесь, о мой повелитель, ты дал мне возможность почувствовать себя  м у ж ч и н о й,  и, скажу больше, в удовлетворении своей страсти даже  з в е р е м!  Впрочем, я не вижу особой причины стесняться этого. И потом, что может быть на белом свете выше  с т р а с т и  к женщине, и чем еще, как не красотою наложниц, можно скрасить свое существование!.. Чем??..
    -  "Чем??.." а злато… а камни драгоценные, а сокровища... – не удержавшись, вскрикнул Главновитийствующий, - они что, ниже любви, нет - страсти к женщине?! И что она такое, в сравнении с самой заброшенной моей конюшней, где стоят десятки отменных иноходцев, приобретенных за многие тысячи талантов! Так что стоит, по сравнению с ними, какая-нибудь жалкая красотка, которой, на самом деле, цена с грош, за которую не выручишь и доли тех несметных богатств, что принесут в казну - будь они проданы, эти четвероногие красавицы!!.. Что скажешь после этого, Прямостоящий, а-а?..
   -  О, мудрейший из всех правителей, о светлоокий и наисправедливейший, да не прогневишься ты моему ответу, но он будет таков: нет, н и ч т о, и никакие богатства не могут сравниться с одним-единственным прикосновением к девичьим персям.
  -  ??.. Объяснись!!.. – воскликнул, окончательно пораженный, Главновитийствующий, - но, заклинаю тебя, Прямостоящий, будь предельно искренен в ответе, ибо, как я понимаю, именно от искренности берет начало правда любого шага. Так помни ж - будь искренен!
   -  Какое счастье, - начал Хомо Эректус, - знать, что именно из рук Вашего Величества подданным Вашего королевства влагаются начала мудрости и правды. - Не ожидав услышать такое, Главновитийствующий довольно крякнул в знак одобрения этих слов, но удержал на лице гримасу строгости. - Это правда, - продолжал Хомо Эректус, - мой рассудок действительно торжествует, когда глаза и руки перебирают драгоценности Вашего Величества, но-о... - замялся отвечающий.
  -  Но?.. - подхватило Его Величество.
   -  ... но, - продолжил пришелец с Востока, - моя душа, моя звериная сущность ликует и оживает, наполнившись светом неубывающего счастья, когда тело мое сливается с телом юной наложницы. И я, кажется, не в силах ничего с этим поделать. И покуда буду жив и позволит здоровье, не перестану петь эту чудную песнь и неустанно слагать слова к ней!
   Выслушав ответ, с хитрецой во взгляде, незлобливый Главновитийствующий решился на крайний ход - ему было интересно, как из него выпутается Его наипервейший советник, пришелец с Востока, не упускающий случая называть себя Хомо Эректусом, сиречь Прямостоящим.
   -  Но что скажешь на то, что Мыслитель - и это ты знаешь - частенько
называет тебя, извини, низким прозвищем "Зверина"?.. Разве тебя это не оскорбляет?..
    -  О, мудрейший из мудрейших! Отвечу немедля: потому так и зовет меня твой советник из "краев неведомых" - Мыслитель, что жизнь свою пропускает не через душу, а сквозь скупых, надменных и не очень-то доброжелательных воителей, стоящих на страже его рассудка. А сердце его холодно, оно разучилось жертвовать благами высокого ума, во имя, как он изволит выражаться, "низких благ тела"... Но главное – ему потому не удается сложить ни строчки в гимне любви, что, отвлекшись на умствования, он забыл знания тайных прикосновений к женщине. Он забыл тепло женского тела, а это, согласитесь, чем-то так напоминает наше безмятежное детство и - во имя всех богов, не посчитайте за кощунство! - как дар, возвращенное нам (порой и незаслуженно), прикосновение наших матерей, которым они баловали нас в детстве.
   Между беседующими возникла странная пауза; впрочем, тот, кто был значительнее рангом и, кажется, имел право первым ее оборвать, так и не решился сделать это. И опять под высокими и гулкими сводами тронного зала зазвучал, чуть охрипший и взволнованный, голос Хомо Эректуса, пришельца с Востока.
   -  Пусть я "зверина", пусть низок помыслами, но я, мой повелитель, умею восторгаться красотою женского тела и переносить этот восторг на окружающий меня грустный мир. И тогда своим восторгом я дарю этому миру надежду, что приняв его от меня, он преобразится и, быть может, в лучшую сторону. Так что… что в эту пору, мой повелитель, от звериного во мне? Разве в эти мгновения  з в е р и н о г о  во мне больше, чем есть его в целом свете?.. И потом, кто наделил Мыслителя правом упрекать меня за то, что я, как он говорит, "его неразвитее", кто?.. - Не подымая головы, тем не менее твердо, Хомо Эректус, называющий себя Прямостоящим, продолжал.
 
   -  Но пусть же, мой достопочтимейший Главновитийствующий, он позволит прожить мне мою жизнь так, как я это умею! И пусть нахожусь, как он говорит, "на историческую ступень, ниже от него".., но это моя судьба,  э т о  мое сердце поет и ликует, когда приходит тому время. А, что касается его права... впрочем, я ни на йоту не претендую на его право ликовать где, как и от чего ему заблагорассудится!..
    Подняв руки, улыбаясь, прервав тираду говорящего, Главновитийствующий произнес:
-  Не горячись, Прямоходящий, я вполне удовлетворен твоим ответом. Позволь бдумать услышанное здесь. Иди... иди с миром.
   Отпустив "Зверину", Главновитийствующий вновь впал в дрему, впрочем, не он призвал ее к себе, а она незаметно подкралась к нему и мягко впустила под свои своды. И Главновитийствующий вошел в нее - спокойным, ничем, кроме одного вопроса, не тревожимый.
   Так, подрёмывая, он думал, как хорошо, что у него есть такие непохожие друг на друга советчики. Один Прямостоящий, другой - Мыслитель. Но печалила лишь их человеческая непримиримость и вражда друг к другу. А может, почти забываясь в дреме, думал Главновитийствующий, так и должно быть в жизни - или одно в другом, или одно против другого? А-а??..
   Слуги, при виде уснувшего Главновитийствующего, притушили огни, и тут же сумрак ночи пал на почивавшего на царственном ложе дряхлого, но доброго правителя.
   Сквозь приоткрытые окна ночной ветерок легко и неслышно подымал то один, то другой занавес, и тогда по комнате стелилась та самая лунная дорожка, которую до рассвета так и не сумеют затоптать ни неугомонные бодрствующие всадники и преданные воины, ни безвестные пилигримы и странники, избегавшие дневной жары и оттого передвигавшиеся по ночам, в поисках лучшей доли, по дорогам спящего королевства.
                1.06. - 31.07.1998
  Рисунок Екатерины Китороагэ
(Кишинев, Республика Молдова)

ПЁСТРОЧЕШУЙЧАТАЯ

   Перевалившись с одного бока на другой, жмурясь желтым глазом, Змея бросила взгляд на скалу, по которой карабкались люди. "Э-э-хе- хе", - только и бросила она вслух, закрыла глаза и опять принялась в успокоительной дрёме переваривать пищу. Через какое-то время она опять приоткрыла один глаз в полной уверенности, что люди уже давно бросили свое никчемное занятие. Но нет, юноша и девушка, хоть и медленно, но неумолимо взбирались к вершине. Отметив рискованность сего занятия, змея задалась вопросом: собственно, во имя чего они так поступают? Снедаемая любопытством, она стала вертеть головой по сторонам в поисках того, кто мог бы помочь ей в разрешении этого вопроса. В ту же минуту случилось здесь пролетать Соколу, старому и полуслепому, но мудрому и опытному, сохранившему остатки былой силы и ловкости.
    -  Эй, милок, - крикнула ему Змея, - тебе сверху виднее, подскажи мне, за какой такой надобностью эти люди лезут в гору? Неужто здесь, внизу, они не нашли себе занятие подостойнее, а?!
   -  Да нет, уважаемая жёлтоглазая, - отвечал ей Сокол, - это у них совсем не занятие...
    -  А что?
   -  Разве непонятно тебе, пёстрочешуйчатая, люди  взбираются не столько на гору, сколько на вершину своего счастья. Именно там, на вершине, им дано, волею Аллаха, познать его!
    -  Причём тут Аллах и какое там счастье? - воскликнула Змея, - обдирать в кровь руки, натирать на ступнях мозоли, набивать на коленях ссадины, изнывать от жары... И это ты называешь счастьем?
   Сокол резко взмыл вверх, потом рванул вниз, почти сравнялся со змеёю, однако, не коснувшись земли, закружил перед нею.
    -  Ты, Змеюка, набившая чрево свое сытной пищей, как-то уж больно быстро судишь о юноше и девушке. При этом упускаешь из вида самую малость: чтобы их судить, нужно быть как и они, ЧЕЛОВЕКОМ. В силах ли тебе им стать, а?!
    -  А для чего мне становиться человеком, мне и змеею быть удобно! - иронично ответила пёстрочешуйчатая.
   -  В том-то все и дело, - воскликнул Сокол, - счастье покорения вершины – не твой удел. Это удел людей.
   -  Только и всего?.. - вконец удивлённо воскликнула Змея, - неужели нельзя жить не рискуя? К примеру, как я - тихо и сытно.
   -  "Тихо и сытно"? - переспросил змею Сокол - и как вдруг совершил умопомрачительный кульбит и, не дав опомниться Змее, схватил её и взмыл с нею ввысь.
   -  Что ты, что ты, милай, - завопила в ужасе Змея, - я-я пошутила, ей-Богу, пошутила! Ну как же мне не понять человека, очень даже понятна мне его страсть! Дай шанс на жизнь и увидишь, что и я совсем не прочь взлететь на какую-нибудь возвышенность!
   Причитания Змеи возымели действие, Сокол мягко  спланировал к земле и брезгливо разжал когти.
   -  Ну что, змея, как там на счет сытости и покоя?
   -  А ты шутник, однако, хоть стар и пообтрёпан! - прошипела Змея и, не дав опомниться Соколу, вползла в расщелену, где пребывает и поныне.
            1993
КРЕПКИЙ СОН ПОГАНОЙ ЖЕНЩИНЫ

   Верховного правителя Ци Коя не так-то просто провести. Да что там, гиблое это дело - пытаться так поступать с ним. Ведь, кроме всего прочего (мира и достатка в каждом доме жителей королевства), не было и дня, чтобы Верховный правитель не поинтересовался: всё ли есть у его народа и вполне ли он счастлив.
   И его слуги, как впрочем вассалы всего света, объединенные мыслью удержаться на месте, хором и дружно отвечали Правителю, что народ счастлив настолько, настолько... Тут они, малость переусердствовав, сбились, явно не зная, с чем еще сравнить человеколюбивую душу Ци Коя. Спас ситуацию управитель Гай Ло, который, прищурив один глаз, поймав на лету реплику вассалов, вставил:
   - ... настолько, что готов принять из рук любимого правителя еще какой-нибудь налог!..
   -  Кстати, Гай Ло, а вот и вам, мой преданнейший управитель, интересное
заданьице - встрепенулся Ци Кой, - попробуйте в три дня и в три ночи найти для моего народа такой налог - т а к о й!, какового еще не было ни в одном соседнем королевстве. Уж давно, давно пора чем-то утереть им нос!! - Рассмеялся своей затее Верховный правитель.
О-о, как никто другой, Гай Ло знал, что за добрейшей улыбкой
Верховного правителя укрывался настоящий вампир. Уж если настигнет
жертву, пока не замучит - не отпустит.
   День-ночь, ночь и день сменяли друг друга, как им подобает, не скорее и не позднее; но для Гай Ло время просто мчалось, мчалось, и это не обещало ничего доброго. Даже ласки любимой женщины не трогали его теперь, ибо все существо его медленно, но уверенно заполнялось ужасом перед невозможностью исполнить в срок желание хозяина.
   В третью, последнюю ночь, устало опустившись на ложе после любовных игр, созерцая восхитительное тело Эн Гэ, Гай Ло в задумчивости закурил, что бывало с ним крайне редко. Насытившись созерцанием тела любимой женщины, он поднялся и вышел в сад, где распластался на легкой и чистой циновке.
   И так, распластавшись на циновке в саду перед домом, он молча стал созерцать звездное небо. Он и не помнит, сколько так пролежал, но подошедшая к нему обнаженная любимая женщина, опустившись рядом с ним, тихо произнесла.
   -  Мой господин, позвольте немного помочь вам...
   -  Разве женщина может помочь мужчине? - удивленно воскликнул управитель Гай Ло, при этом рука его привычно опустилась на чувственные перси Эн Гэ, - да что вы умеете, кроме любви?!.. - презрительно закончил свою мысль распластавшийся на циновке в саду собственного дома государственный муж.
   Но любимая женщина Гай Ло, пропустив эту реплику, продолжила:
   -  А почему бы вам, мой господин, не предложить нашему светлому Верховному правителю ввести, например, налог на... звёздное небо?
   -  ??.. Что? Что-что, повтори!.. - удивленно воскликнул управитель Гай Ло, - говоришь, "налог на звездное небо"? Хм-м...
   -  Ну, да, - тихо продолжила любимая женщина управителя - сколько людей в нашем королевстве ежедневно, после пылких объятий, устав от ласк и любви, смотрят в ночное небо. А ведь такой роскошный звездный небосвод приходит к нам отнюдь не случайно. Это - я так думаю - ответ Создателя на крайнее человеколюбие нашего Верховного правителя. Гай Ло молча и с удивлением внимал словам, как ему казалось прежде, пустой и  смазливой рабыни. И, хоть ночь только входила в свои права, он чувствовал как его душа озарялась светом. Светом надежды. Внезапно, приложив персты к мягким и зазывным устам любимой женщины, Эн Гэ, он прервал говорившую на полуслове, а затем, сколько было в нем нежности и чуткости, дарил их той, что нагой возлежала рядом с ним в эти ночные часы на циновке в саду собственного дома.
   Впервые за столько дней управитель Гай Ло по-настоящему перестал бояться быстрого течения времени. Напротив, он уже даже желал, чтоб скорее завершились третьи сутки, после которых он предстанет перед светлыми очами своего патрона и поразит того новым налогом, найденным им в таким муках.
Утром, когда рабыню объял беспробудный сон, трепетно поцеловав любимую женщину, пройдя в дом, кликнул стражу, чтобы та немедленно схватила "... эту поганую женщину, которая этой ночью выкрала любимую нэцке, и за это ее надо жестоко покарать!" И сонную, ничего не понимающую любимую женщину управителя бросили в темницу.
   В это, третье, утро Гай Ло еще более утвердил свое положение при дворе Верховного правителя Ци Коя, который пришел в восторг от нового налога.
  -  Я всегда говорил, - радостно тараторил Верховный, - мои вассалы - лучшие в мире! Ну, а о полезности и находчивости нашего управителя ходят легенды!! - После этих слов Ци Кой снял с груди массивную золотую цепь и водрузил ее на шею своему управителю. - Вы по праву заслужили
эту награду. Таких мудрых и преданных вассалов в моем королевстве, увы, раз - и обчелся. Так что вы – наша гордость, г-н Гай Ло!
   И Гай Ло с радостью поверил бы словам Верховного правителя, если бы  стоявший рядом с королевским троном придворный шут мелко не захихикал.
*
  Что стало с прежней "любимой женщиной", управителя Гай Ло нисколько не волновало, а еще через несколько времени, прикасаясь к упругим персям новой любимой женщины, он и вовсе забыл о существовании Эн Гэ.               
                7.О7.1999

Рисунок Екатерины Китороагэ,
   (Кишинев, Республика Молдова)

Из цикла: "Еврейские притчи"

            ПОВЕЛИТЕЛЬ

                Вольности твоей - назначь суд  ^

   Всё хоpошо, ничего не случилось, скоpее случайно, чем намеpенно, пpовел он по ней pукой и, уж совсем случайно, глядя на нее, загадочно улыбнулся. Все же я ее лучше, несмотpя на то, что не нова. Мои окpуглые бока и тепеpь аккуpатны и свежи, особенно когда пpикоснешься ко мне теплой и сухой ладонью. Я и тепеpь пpивлекаю геометpией пpавильных линий. Любуйся ими, считай их, и нипочем не устанешь! Hет, нет, я ничего пpо себя не выдумываю. Уж сколько pаз, бывало, мой повелитель достанет меня из-под галаби * и, положив пеpед собой на стол, подолгу смотpит на меня, смотpит.
    Ах, эта власть взгляда! Я бы многое отдала, я бы многое пpостила моему хозяину, если б точно знала: этот взгляд, это ласкающее поглаживание, эта улыбка, этот поток слов пpедназначены одной мне. Мне, мне и никому дpугому!
   И все бы так и было, если бы на днях у меня не появилась сопеpница. Едва я взглянула на нее - все поняла, моему повелителю тепеpь будет не до меня. Ей, а не мне, отныне он подаpит поутpу пеpвый, полный счастья пpобуждения вздох, пеpвый поцелуй, котоpым он пpизовет к пpобуждению новый день. Что же делать, как избавиться от сопеpницы, как обеpнуть мои недостатки - потеpтость и запыленность - в достоинства, котоpых, даже у новой, у нее нет? Как незаметно пpинудить ее служить моим интеpесам? Как это сделать? Hе день и не два ломала себе голову, как вдpуг, как это бывает в жизни, избавление пpишло само собой, неожиданно.
   В тот вечеp в двеpь моего повелителя кто-то тpижды постучал так тихо, что из этого следовало: сюда пpишел не чужак. Затем этот "кто- то" так же тихо пpоизнес за двеpью одну из суp коpана и лишь после этого мой повелитель, отоpвавшись от кальяна, встал и, как бы еще pаздумывая, откpыл двеpь. Тотчас же в комнату тенью пpотиснулся какой-то человек. В следующий миг двеpь за ним захлопнулась. Hо все же, на какое-то еще меньшее мгновенье, полумpак комнаты был оттеснен отсветом полыхнувшего звездного небосвода. И тут я стала свидетельницей стpанного, на пеpвый взгляд, диалога. Клянусь Аллахом и своей безобидностью, пеpедаю его слово в слово.
   -  Я пpишел, как мы договаpивались, Джалал.
   -  Ты пpинял pешение? Ты увеpен, Фаpахд, что тебе хватит духу отдать жизнь во имя Аллаха?
 
-  Уговоp остается в силе, и ничто не изменит моего гоpячего желания отдать жизнь во имя освобождения pодины от невеpных! Я хоpошо усвоил твои уpоки любви к pодине, Учитель. Тепеpь же, осененный светом этого знания, не стpашусь никакой смеpти. Для таких, как я - ее пpосто нет! Так дай же мне то, чем мог бы осуществить возмездие детям цаpя Давида. Дай его, и я без колебаний посягну даже на память их цаpя, и, быть может, тем смущу pазум не одного иудея! Вон у тебя под галаби,*  пpитягательные, как пеpси девушки, свежие и невинные, отчетливо пpосматpиваются две окpуглости. Hу же, дай мне хотя бы одну из них, и я, не pаздумывая, исполню волю Аллаха! Аллах акбаp! - И на это восклицание мой повелитель, неясно чем уже заведенный, втоpил ночному гостю:
    -  Аллах акбаp! Аллах велик! Hо не суетись, Фаpахд, левую не дам, слишком давно она у меня и, боюсь, в последний момент, подведет. Беpи вот эту, новую, с ней тебя ожидает успех и свеpшится каpа детям цаpя Давида. Аллах акбаp! - И мой повелитель остановил pуку ночного гостя, котоpой тот почти уж было дотянулся до меня. В тот же миг все во мне похолодело, но, волею Аллаха, мой повелитель опустил ее на мою конкуpентку. И в эту минуту судьба ее была pешена.
   После того, как скpипнула двеpь и некто вновь тенью пpомелькнул в двеpном пpоеме, у меня не стало сопеpницы. И все ласки, котоpые pасточал мой повелитель дpугой, вновь пpинадлежали мне одной - стаpой боевой лимонке. Котоpую мой хозяин купил когда-то на pынке у одного почтенного тоpговца, пpодавший меня со словами:
    -  О, пpохожий, глаз у тебя отменный, коль ты обpатил внимание на эту красавицу! Это ничего, что по бокам она пообтеpта, зато она побывала не в одной заварушке. Да станет отныне тебе она талисманом в твоих славных делах, пpохожий! Купив ее - не пожалеешь, уж она-то знает свое дело лучше иных, новеньких. Если взоpвется, то взоpвется так, что всех невеpных pазметает, всех настигнет, всех убьет! Hе лимонка, а чудо какое-то! Стаpый человек не станет обманывать, истинную пpавду, как мусульманин мусульманину говоpю - купи её, не пожалеешь!..
   И мой повелитель, соблазнившись уговоpами базаpного тоpгаша, даже несколько пеpеплатив, пpиобpел меня, и с того дня, до дня моего позоpа - появления конкуpентки, никогда и нигде со мною не pасставался, даже в теpмах. После его ласк и забот, ну как не ответить взаимностью, я готова, когда б это уже надо было, взоpвать и pазметать все вокpуг себя с его именем на устах. Клянусь Аллахом, да пpостит он меня за нескpомность, я и впpавду лучшая из всех, котоpую когда-либо деpжал в своих pуках и взpывал мой повелитель! Да будет воля его выше моей, да будет на все его воля!


ПУСТОЦВЕТ
 
   У Розы Блюм детей не было.
   По этому поводу горевали родители, судачили близкие, соседи, но только не Роза. В свои двадцать девять лет она не знала мужчин, одевалась - как подскажет день, любила поесть, но еще больше поспать. Нет, определенно с такой девушкой идти на край земли можно – но крайне рискованно...
   Соседи только и говорили, что раньше Розы Блюм родилась ее лень. И именно она, проклятая, с годами чудный и прекрасный многообещающий цветок - Розу Блюм превратила в пустоцвет. По мнению все тех же соседей, конечно же, чуточку завидовавших ее независимости, она – не грассировала, но безобразно картавила; не смеялась, но гоготала; не парила грациозно лебедушкой по двору, согнувшись под тяжестью ведра с водой, но по-старушечьи шкандыбала.
   И "эта Розка, эта пустоцветная девка!" ни с того, ни с сего, без предупреждения родных, близких и, главное - соседей, завтра выходит замуж за француза. Нет, нет, вы только подумайте – за француза!
   Где ж она его нашла? Встревоженным ульем гудел ее двор: завтра приедет жених. Жених по переписке. Отовсюду только и слышны комплименты в ее адрес: "Сумасшедшая Розка!..", "Вот тебе и "пустоцвет!..".

^ - Авторский эпиграф  * - Галаби - pубашка, носимая аpабами навыпуск
Рисунок члена т/о "Колорит" Романа Заблудовского,
(Кишинев, Республика Молдова)   
  Суетились все, кроме Розы Блюм. Она знала - тот, кто возьмет завтра ее за руку, кто станет ей супругом, никогда не позволит себе крикнуть ей вслед: "Эй, ты, Розка, гнилая жидовка!". Тот, кто возьмет ее за руку, возьмет всю ее, и тогда узнает,  к а к о е  сокровищие приобрел. Француз - не француз, ее это мало трогало, так случилось, ей повезло. Конечно, неплохо, чтобы он жил не в районе Эйфелевой башни, а, к примеру, так близко от Гефсиманского сада, что к нему можно было бы идти, не снимая домашних тапочек.
   Судьба дала Розе Блюм шанс полюбить своих соседей еще крепче, но на расстоянии. Она точно знала - завтра она сделает это: она выйдет жениху навстречу, улыбнется ему, и в ближайшей синагоге, с благословения рэбе, будет наречена женой.
   А пока что она сидела у окна, изредка поглядывая в него, позволяя соседям перекрикиваться через весь двор на свой счет, позволяя им удивляться - как и когда такой пустоцвет обвел их, как считали они, вокруг пальца?
   Роза Блюм дышала ровно, спокойно, словно копила силы на день завтрашний, который - что правда, то правда - будет у нее непростым.
 
              26.О5.96
ГЕВОЛД!

   Старые люди знают, когда сердце прикипает, пусть даже без надежды на взаимность, не сыскать в целом свете силы, могущей развернуть его обратно.
   Еще малышом, тихого и чем-то странноватого Нюму родители Ребекки 
невзлюбили.  Будто наперед зная, что от этого «паршивца» ждать им беды… А ждать им, собственно,  долго и не пришлось, ибо года иногда так летят, что не то что следа от них не обнаружить, но и не дождаться их шелеста, какой случается слышать в пору осеннего листопада.
   Как только Ребекка расцвела, как только сделались волнительными ее походка и пышная грудь, родители девушки окончательно потеряли покой и сон. И, как это бывает, и, ей богу, должно быть, они, конечно же, желали своей дочери выгодной партии, чтобы затем, после хупы, когда наступят суровые и однообразные будни семейной жизни, достаток и безбедное существование не дали бы рухнуть молодой семье от нужды, которая стит глаза, мутит душу, отчаивает сердце, не оставляя никакой надежды о дне грядущем.  Как у всех родителей, у которых выросла дочь и которую, предстоит выдать  замуж, голова их шла ходуном. «Ой, геволд,.. геволд!», только и бросала в сердцах мать Ребекки. И право же, ну как не воскликнуть здесь «Караул!», когда любимое дитя, годами согретое твоим дыханием, омытое слезами материнского счастья, и, что скрывать, перемешанных со слезами тревоги, вот-вот предстоит отдать в чужие руки. Пусть и добрые, но – чужие.
В тот день в дом вновь постучали и передали цветы от владельца магазина тканей «Гринберг со товарищами». Впрочем,  роскошный букет, кажется, ничем не отличался от предыдущих - такой же огромный и нелепый в скромном жилище девушки.  И все же родители Ребекки отметили, что букеты становились пышнее и пышнее. Однако в этот раз, чего не бывало прежде, посыльный, перед тем как покинуть их дом, молча, но выразительно, показал глазами на листок бумаги, воткнутый в живые цветы. И по тому, как откровенно и вызывающе выглядывал этот листок, было понятно, что вставлен был рукой уверенной, нисколько не задумывающейся над тем, что в таком разе бумага может повредить еще  живые  цветы.
И, чтобы разом все решить, мать Ребекки трясущимися от волнения руками развернула злосчастный листок и, затаив дыхание, прочла написанное… Едва не выронив букет, она запричитала в голос:
-  Геволд, геволд!.. Он забирает нашу Ребекку!! Симон, ты слышишь, завтра здесь будут шаферы!
   Оторвав на минуту руки от починяемой обуви, отец Ребекки лишь безмолвно покачал головой и вновь принялся за свой копеечный труд. Видя реакцию супруга, мать Ребекки лишь покорила мужа:
-  Ах, Симон, Симон,… - на этом, кажется, и завершились эмоции родителей Ребекки.
   Любовь. Знал ли, в те дни о ней кто-то лучше, нежели Ребекка? Нет,
тысячу раз, нет. Вновь и вновь пробегая глазами надушенную записку г-на Гринберга, она задыхалась в гневе и  отчаянье потому, что сердце ее уже давно было отдано другому. «Непутёвому» и «голоштанному», по словам соседей, Нюмке. Ах, как учащённо билось ее сердце, когда она вспоминала его огромные пушистые рыжие ресницы, неуклюжую походку и мягкий, грассирующий южный выговор. Что точно знала она об уважаемом г-не,  хозяине магазина тканей, так это то, что от того страшно несло злым табаком и в любую минуту можно было услышать такие пошлости, такие…
   А её Нюмка, в сравнении с ним, и вправду золото.
   Осветлённая думами о любимом, она интуитивно переносила  чистоту души своей на Нюмку, который и впрямь был таковым. Большим, чистым и взрослым ребенком. И от него, только от него, душными и звездными ночами, мечась по жаркой постели, она желала иметь своего, нет,  их  ребенка.
   Мечты, мечты…  В том и состоит их коварство: то, что годами кажется недостижимым, то, что день за днем определяет цель и способ существования, вдруг разом обрывается, ибо поглощённые буднями, мечты незаметно превращаются в пошлую реальность. Вот и в жизни еврейской девушки настала минута, когда только от нее зависело: сделать ли шаг навстречу мечте или покориться судьбе и всю оставшуюся жизнь страдать о несбывшемся. О мечте быть с любимым.
 
Что говорить, исчезновение юноши и девушки вызвало немалый переполох еврейского квартала. И где только их не разыскивали: в моргах, больницах, в ветких цыганских шатрах, - но никто и предположить не мог, что в эти часы улыбающийся Нюма незаметно для вожатого каруцы * крепко сжимал трепетную руку Ребекки, а та не отрывала от любимого взора. Никто из тех, кто бросился им вдогонку, не знал, что молодые избрали путь счастья, и не предполагая, какая непростая и долгая дорога жизни им предстоит впереди. Дорога большой любви и немалых испытаний.
Геволд!
                29.07.2000   

*  -  деревенская телега, запряжённая лошадьми  (молд.) 
  Геволд – «… караул!»  (идиш)

Этюды
                Годы и гений

"Я ЛЕГКИМ ДУНОВЕНЬЕМ ВОЙДУ..."

   День памяти поэта - каким бы он ни был по счету - всегда волнителен. А тем более Михая Еминеску (185О-1889). Но что годы для гения, его музы, вдохновенной и чувственной, всего, что составляет его Лучафэрул?    Который стал ему одновременно роком и планидой.
   Роком - потому что фатальное судьбы, налагая на звезду свои вериги, проклиная жизнь, призывает поклоняться всему омертвевшему.
   Планидой - потому что жизнь, поборов фатальное, вновь полнится духом надежды.
Чтение строк Поэта дарует эту надежду.

                "Окно открой мне: я легким дуновеньем
              Среди цветов увядших, невидимый, войду,
                К твоим глазам приникну святым прикосновеньем
           К стопам твоим паду..."
                ("Если б мы умерли")

   И он, в самом деле, припадает к нашим стопам. Но не ради очередного успеха и эпатажа. Он поступает так, чтобы:

      "...в жизни опустелой счастья
                нежный луч возник."
                ("Венера и мадонна") 

 
   Народ устал бить челом и падать ниц перед очередным культом. Но тут случай особый. Слово Поэта всегда выше всякого культа. Ибо культ - это лишь самая первая, самая низшая ступень миропонимания. В то время, как постижение поэтова Слова, а с ним и его мыслей... это уже нечто большее, нежели просто размеренная поступь. Это, быть может, начало полета. Преддверие великого счастья. Предтеча желания  - сеять вокруг себя дела добрые и светлые.
   И пока существует память, а с нею возможность прикоснуться к стихотворным строкам одного из самых проникновенных лириков Европы середины ХIХ столетия - Михая Еминеску (185О-1889) - остается надежда, что день ото дня человеческое в
человеке будет прибавляться.

На снимке:
  Бюст Еминеску на Аллее классиков города Кишинева 
(фото автора)
 
ПРЕДУГОТОВАННОСТЬ ВСТРЕЧИ

   Дали времени, пришедшие к нам откуда-то, где нас нет и не было, уходят за горизонт. Горизонт нашей жизни, наших надежд. Не схваченные на жестко простотой и повседневностью, они пронзают собой все, ничего не оставляя без внимания.
   Наверняка никто не объяснит, по какой такой причине нашло на людей желание - ни много ни мало - столбить ускользающий от них хронос. То ли это была причуда безымянного вожака, имя которого история не сохранила, то ли, как все гениальное, случилось спонтанно и очень обыденно. Но факт налицо: на разбитых дорогах стали появляться первые неказистые часовенки.
   Чем мудрее становился человек, чем напористее отодвигал доставшуюся ему в наследство от смутных времен аксиому "Ноmо hоmini luрus еst" ("Человек человеку волк"),* тем раскованнее и человечнее воздвигал он соборы. Нубийские пирамиды древнеегипетских фараонов, предтечи манхэттанских небоскребов Нью-Йорка, исподволь приучали людей не страшиться высотных строений. Стоит только представить себе удивление и трепетный восторг усталого путника, когда за очередным поворотом дороги его взору открывалось красоты дерзкой, но простимой, церковное сооружение.
      Столетиями соборы исправно несли свою службу, привечая и согревая всякого, кто в них нуждался, кто вступал в их пределы. Как херувимы во плоти, подчас против воли королей вырастали у обочин дорог церкви, в которых денно и нощно совершалось таинство соприкосновения душ человеческих с необоримыми силами неба. Но до храма нужно было дойти, преодолев чащобу леса, человеческие страхи, сомнения и слабости. Кажется, один из таких случаев отражен в картине Карла Шпицвейгера "Kirhagen bei Dahau" - "Дорога к кирхе в Дахау".
   Самой кирхи на  картине не видно, но, странное дело, всем существом своим чувствуешь, что вот-вот она воссияет за очередным поворотом. И сколь бы малой и ничтожной ни притворилась дорога, все равно на ней высшим провидением путнику назначена встреча с Храмом.
   Кирха в Дахау, эка невидаль! Да таких, как она, вдосталь разбросано по миру. И будто бы верно - какой особый смысл выделять из тысяч церквей именно эту? Впрочем, пресытившийся эстет, прожженный светский баловень наверняка мельком пробежит глазами по картине и напрочь о ней позабудет.
   История совершила невозможное, уготовив именно этой дороге и примыкающей к ней кирхе невероятное продолжение. Промелькнет каких-нибудь 15О лет - и по этой же дороге, изнывая от побоев и унижений, на остатке последних сил проползут, поддерживая друг друга, тысячи людей, подталкиваемые эсэсовцами к вратам Ада. Здесь, в Дахау, во время Второй мировой войны людей насильно принуждали завершать свой жизненный путь, сжигая в печах крематориев.
   Предначертав каждому его судьбу, время не пощадило кирху в Дахау. Драма кирхи оказалась в том, что впервые она не согрела путника, не уберегла обречённых.
   Право же, разве мог предвидеть подобное немецкий художник? А впрочем, может быть, как раз наоборот: время нашептало живописцу судьбу дороги, и тот, поспешил запечатлеть ее первозданный лик, чтобы грядущие поколения не прокляли ее в своих сердцах. И точно, нет у дороги никакой вины перед людьми, она оставалась открытой всякому и каждого готова была одарить своими далями. И так бы оно всегда было, но уже родилось поколение не только гуманистов и пацифистов. И если время не пощадило дорогу и кирху, за него это сделал Карл Шпицвейгер, создавшего свою мало кому известную в наших краях картину "Дорога к кирхе в Дахау" в начале ХIХ века.
   Дали времени, пришедшие к нам откуда-то, где мы уже были, состоялись и,
возможно, будем, уходят за горизонт. Горизонт нашей жизни и наших надежд...


* - Изречение древнеримского поэта Плавта  (лат.)

НЕОСТОРОЖНЫЕ ФАНТАЗЁРЫ, ИЛИ НЕПРЕВЗОЙДЕННАЯ ДИВЕРСИЯ МОЦАРТА

Кажется, пришло время признать, 18-тый, 19-тый и 20-тый века от Р. Х., стали эпохами отхождения человечества от умиротворения.
   Вслушиваясь в надмирные и полетные звуки моцартовской фортепианной Cонаты № 11 ля мажор (Andante graciozo), мне показалось вдруг, нет, я увидел в них прощание Моцарта с эпохой умиротворения. Ибо череда грустных (минорных) интонаций превалировала над мажором. Нет, свет был. И было его столько,  что вполне хватало чтобы охватить и напоить собою (светом надежды) души всё пребывающих и пребывающих поколений. И у этой надежды (света) есть имя – иллюзия. Тогда как, моцартовский «Реквием» закрывает некие ставни, сквозь которые свету уже не пробиться…
Моцарт-композитор тут (и в этом случае), подобно провидцу, поверх голов своих современников, уже  в и д и т  в грядущем подымающегося и выпрямляющегося хама - многоголовую гидру современной нам масс-культуры; зрит времена вырождения высокой культуры в угоду бескультурью («Бескультурье –  тоже культура»),1  когда ненормативное семимильными шагами обретает статус норматива; зрит следующие эпохи свержения канонов, во имя пиарного (пропагандируемого) успеха в жизни (например, в обнимку с пивом или, ежедневными посещениями маркетов и баров, и т. д. и т. п., - «вершин» современной цивилизации), эпохи неумеренного потребления.
   Предчувствуя драму грядущего времени, *  извлекая боговдохновенные звуки, Моцарт, по мнению А. С. Пушкина «друг Сольери», будто плетет ими невидимую паутину на которую  замысливает, (если успеет!), заманить, ни много, ни мало, грядущее время, чтобы на их липких нитях (подобно Годзиле 2 ) зависли беды человеческие и мировое зло…
   Ничего себе задумка! Равная, пожалуй, всем вместе взятым Ветхозаветным псалмам, сурам Корана и изустным молитвам буддийских и тибетских монахов, а так же людей природы и племенам и ныне пребывающим в дофеодальных, тёмных временах. Красивая задумка, но, признаемся, неосуществимая. Но гений, но «Моц;рт», будучи художником, а потому немного отвлеченным от реальности существом, об этом не ведает.
   А пока что мир, «термоядом усилившись/разъедается ядом «неуставных отношений/сердца и разума, мужчины и женщины/света и тьмы, вздоха и выдоха» 3; снедаемый сомнениями и эдиповым комплексом… всё равно аплодирует себе, полагая, что только в праздной суете, в окружении, как бы, истинных ценностей («Не дай себе засохнуть!» - реклама газированной воды, и т.д.) - род человеческий достоин такой жизни и никакой другой. А то, что по сторонам, как в сыром и темном подвале, уже сочатся струи минора, и они  преобладают над мажором (символами света, надежды, прорыва и ухода от нескончаемой череды злоключений), - совсем не беда. Ибо разумные и «продвинутые» члены мирового сообщества уверенно полагают, что, прибегнув к помощи компьютерных «мелиораторов», в один момент осушат заплесневелые подвалы любой души. Зная наперед о временном характере данной акции, что уже через самое малое время, сквозь толщенные стены (толстокожего цивилизованного разобщенного братства), в эти «подвалы» вновь засочится минор.
Любя человечество (а иначе, наверное, Моцарт не писал бы свои музыкальные шедевры!), композитор скорбными нотами, подобно антифашисту Юлиусу Фучеку, пытался предупредить человечество – «Люди, будьте бдительны!».
   И, оказывается, пришло то время, когда от аккуратно скорректированной «нормативной» цивилизации, потихоньку, начинаем отказываться в пользу ненормативной лексики и, такой же ненормативной мыслительной традиции. В пользу махонького, но миленького хаоса. А что же здравый смыл, неужто он спит, ведь от него всё еще зависит не только будущее человечества, но его бесконфликтное и комфортное существование? Неужто прав Гойя, начертавший на офорте № 43 «Капричос» – «El sueno de la razon produce monstruos” - «Сон разума рождает чудовищ»? Не уж-то…               
   Ах, этот выдумщик Моцарт! Разве позволительно композитору (даже в пределах своей компетенции) составлять из своих нот такие пессимистически-футуристические построения? Ну как после этого не назвать великого немецкого композитора отчаянным фантазером, подмечающим скорее тёмное, нежели светлое, в деяниях нынешних представителей рода человеческого!!! Наверное поэтому так редко услышишь из динамиков супернавороченных музыкальных центров трепетные моцартовские аккорды. А всё больше…, а вы лучше знаете, что транслируют…   
   Так чем же, на самом деле, занимался герр композитор? Какую «бомбу» заложил в своих музыкальных сочинениях? Что ни нота, то – Голгофа, для нас, ныне живущих. Ну как прикажете с этим жить?… 
    А ларчик открывается просто: диверсия Моцарт, в отношении нас (уже чуть запыхавшихся в накоплении долларов), в том, что маэстро
 попытался влить в нас “яд” умиротворения. Сщас, размечтался, “дядечка”…
 
   Упакованные в цивилизованность, мы не раслышали этих тихих и ненастойчивых призывов. Спасённые от “зла” умиротворения, увы, увы!, мы продолжаем оставаться носителями и ретрансляторами прежних и, во многом, несостоятельных, социальных и бытийных установок. Не “раслышав”  Моцарта (“Красоту не заметить  невозможно, но ее можно “не видеть” 4 ),  не откликаемся мы и на вербальные призывы наших современников. Как, например, убеждение культуролога (немного русофила) Сергея Аверинцева,  в том, что: “… на то и дан людям разум: принимать друг друга к сведению”. 5
Право же, как хорошо, что среди нас, обычных, есть еще подобные фантазёры. Но, согласитесь, в наш, крайне рациональный век,  во многом, увы, неосторожные. И тогда, на повестку дня (естественным образом), становится другой вопрос: не рано ли мы ожидаем аплодисментов в свой адрес? Не рано?..      
                28.10.2002
               
* - сноску см. в главе “Примечание”
1 –  А. Огушевич. Максима
2 –  Доисторическое животное попавшее в современный американский мегаполис,      
       в американском остросюжетном художественном фильме, в стиле “фэнтези”         
       «Годзила» и «Годзила возвращается» (режиссер Стивен Спилберг)
3 –  А. Огушевич. “Руками трогая пурпур небес…” , “Вечерний Кишинеу”, 17.06.1995
4 –  А. Огушевич. Максима
5 –  С. Аверинцев. Старый спор и новые спорщики // “Наука и Жизнь”, № 9, 1987 г. – С. 66

        К  2ОО-летию А. С. ПУШКИНА

ОДА ПРИТЯГИВАЮЩЕМУ
Давно замечено - Пушкин притягивает. Какая-то еще не открытая(и слава Богу, что так!) тайна волшебника русской словесности притягивает к себе, и порой из этого выходит что-то странное, если не сказать больше – прелюбопытное. Да-с, батеньки, именно  п р е л ю б о п ы т н о е.

   Также не нами отмечено, Александр Сергеевич в меру своих сил и талантливости, как мог, противостоял проявлениям серости, не сдавался на милость "тине будней", по выражению Н. В. Гоголя. Да-с, батеньки, не сдавался.
   Оказавшись в наших краях, певец северной Пальмиры, несколько оглядевшись, дал волю своему поэтическому вдохновению и эмоциям. Он упивался непосредственностью провинции, этакой натуралистичностью взаимоотношений тутошних сословий, что со стороны было более чем живописно, его умиляли проходившие перед его взором типажи. Да-с, уважаемые, умиляли.
    Что всего более поразило ссыльного столичного пиита, так это то, что далекая российская провинция при всех своих издержках жила своей жизнью, и, заметим, отнюдь не скучной. И красавиц здесь было предостаточно, и желающих попикироваться, т.е. повздорить с ссыльным, также было достаточно, благо последний не раз давал к тому повод.
    Красота бессарабского края, разбегаясь в стороны светлой хорой, янтарно-бодрящим вином и приветливыми людьми, восторгала поэта, и на эту нескучную жизнь он, конечно же, откликался поэтическими строками. Поэт осваивал новое для себя пространство, и Бессарабия, по не писанному закону сего благословенного и приветливого края, питала вдохновение поэта. ^   Здесь им было написано более ста стихотворений, такие шедевры как "Кинжал", "Черная шаль", "Гречанке", "Песнь о вещем Олеге", "Редеет облаков летучая гряда..." и др. Здесь были написаны первые главы романа в стихах "Евгений Онегин". Так оно было, и кажется, быть иначе не могло, и в этой связке - Пушкин и Бессарабия - они ушли в историю, спокойно и благородно уступив место и нам, и тем, кто придет за нами.
   Календарно то время минуло, но что-то невероятно пушкинское, только ему присущее, запечатлелось в том городе, который он так не зло пожурил:

"Проклятый город Кишинев!
Тебя бранить язык устанет...".  ;

Да-с, ваши степенства, не зло, шутя побранил.
   Многие годы уютнейший столичный парк Кишинева носил имя А. С. Пушкина. Теперь он носит иное название, но что-то пушкинское он навсегда запечатлел в себе, и этот дух, и это незримое пушкинское тавро не сбить постпушкинским провинциалам никакой кувалдой и эквилибристикой слов. Но это к слову, господа, всего лишь к слову. Да-с...
    Напомним себе, у Пушкина был очень живой характер. Иной раз от него
доставалось близким, друзьям и всем по кругу, уж, что-что, а побалагурить он любил, и притом весьма. Вот пример из воспоминаний П. В. Анненкова. Однажды на упреки семейства в излишней распущенности, которая могла иметь для него роковые последствия, Пушкин-лицеист отвечал: "Без шума никто не выходил из толпы". Уже не лицеист, он любил расписывать двери и стены мелом и углем в отводившихся для ночлега казенных домах. По воспоминаниям А. Вельтмана, Александр Сергеевич повадился ходить к М. И. Осиповой непременно через окно, а еще "носил ногти длиннее ногтей китайских ученых". Когда допекала жара, г-н придворный пиит у себя дома щеголял буквально в "костюме короля". Как-то, по воспоминаниям П. Мартьянова, поэт встретил графа Васильева чуть ли не в прародительском костюме. "Ну, уж извините, жара стоит африканская, а у нас там, в Африке, ходят в таких костюмах". Да-с, сударыни и судари, поэт был расположен к балагурству.
    Живой своим духом, усиленный памятником, он как бы продолжает свою южную ссылку в наши края. И к памятнику идут, подле него читают стихи и прозу, мирно беседуют, насыщаясь атмосферой присутствия все еще не ушедшего от нас поэта.
   Так просто пространство Пушкина не освоить, и вообще, оно неохватно. Но к памятнику можно подсесть и, настроив гитару, запеть. Что и сделал бард Эрнест Флешлер, чем слегка эпатировал отдыхающую поблизости публику.
    Да-с, друзья, эпатировал (см. снимок).
 
   Происходящее у основания пушкинского памятника было настолько непривычно, что доблестные стражи порядка несколько подрастерялись и в первый час (!) сольного выступления барда не сумели адекватно, согласно внутриведомственным инструкциям, на него отреагировать. Вот ведь незадача: перед глазами вроде бы не преступник, но неудобные и "прикольные" строки из бардовских баллад да внешний вид исполнителя - широченные черные подтяжки на голом теле и толщенные армейские бутсы - буквально сбили их с толку. Потом все стало на свои места: полиция очнулась, сбросила с себя наваждение искусства, и с гиканьем и шиканьем согнала уютно устроившегося в основании памятника шкодливого барда. Так, несколько по разному, толкуют возможности освоения пространства в рамках действительной свободы г-да полицейские и г-н бард. И уже с неземной высоты, как будто едва заметно ухмыляясь, наблюдал за всем этим ссыльный Николая I, коллежский секретарь ведомства государственной коллегии иностранных дел России г-н Пушкин А. С.
   Однозначно - имя светоча русской литературы притягивает, но неоднозначно продолжение этого притяжения. Впрочем, не это главное, а то, что вокруг него и ныне наблюдается движение, кипят страсти, а отпетый андеграунд не считает для себя зазорным апеллировать к кладезю русской классической и одновременно новой словесности, поводырем которой без "комплексух" перед киберпростраством "Интернета" и по сей день остается Пушкин. Да-с, всемилостивейшие господа, Пушкин Александр Сергеевич...

^  Из воспоминаний В. П. Горчакова: "Пушкина занимала известная молдавская песня "Те юбеск песте мэсурэ", и с еще большим  вниманием прислушивался он к другой песне - "Арде-мэ, фриже-мэ!" <...>, составив из нее известную песню к поэме "Цыганы" - "Жги меня, режь меня!".
;  - "Из письма к Вигелю".
Снимок автора   

МИМОЛЕ ТНОСТЬ

Между поцелуями мифологического героя Геркулеса и лидийской царицы Омфалы с картины Франсуа Буше «Геркулес и Омфала» и безвестной пары, с картины Пабло Пикассо «Свидание» (1900), лежит немалая дистанция. Достаточно бросить на картины один взгляд, чтобы в этом убедиться.
Поцелуй – это нулевая (начальная), но и высшая точка отсчета события (эпифеномена). После которого дальше - или безумие страсти, или полная безвидность, пустота и охлаждение. Одного к другому, или друг к другу.
История поцелуя - это прежде всего история ожидания. Быть может самого значительного из ожиданий. В поцелуях не важно их количество, здесь важнее качество и отношение, с которым они отдаются и принимаются. Именно эту их сторону некогда отметил поэтической строкой Иоанн Секунд в своем непревзойденном стихотворном цикле «Поцелуи» 
 

“Поцелуев до сотни сот,
Поцелуев до тысяч ста,
Или тысяч до тысяча,
Тысяч тысячи многие, -
Сколько в море Сицилии
       Капель, звезд ли на небе, -
       Столько рдяным твоим щекам,
       Столько рдяным твоим губам
       И глазам говорящим дам
       В неустанном порыве я,
       О красотка Неера!…”    (7)

   Цикл секундовских поцелуев лишь продолжает когда-то начатое в I в. до н. э. великим римским лириком Катуллом посвятившего своей возлюбленной Лесбии в. т. ч. и такое стихотворение:
«Будем жить и любить, моя подруга!
Воркотню стариков ожесточенных
Будем в ломанный грош с тобою ставить!
В небе солнце взойдет и снова вспыхнет,
А для нас, чуть погаснет свет мгновенный,
Непробудная наступает полночь.
Так целуй же меня раз сто и двести,
Больше, тысячу раз и снова сотню,
Снова тысячу раз и сотню снова.
Много сотен и тысяч насчитаем,
Всё смешаем потом и счет забудем,
Чтобы злобой завистников не мучить,
Подглядевших так много поцелуев!»    (3) 
                /пер. А. Пиотровского/

   Впрочем, всякий поцелуй исключает дистанцию. Тот кто захвачен, как сказал поэт, «…дыханием любви» * , не особенно придает этому моменту значения. Но, именно она первейший их враг.
   Любовь и дистанция – зримое проявление противоречий жизни, каких-то ее несогласованных пунктов, которым, при творении людских сущностей, Верховный не придал значения. А жаль. Их игнорирование, увы, не раз разрушало отношения влюбленных. На это обстоятельство обратил внимание в т.ч. и ваш покорный слуга, отрефлексировавший  на проблему пьесой «Ода приставке». И он увидел, что «любовь» и «дистанция» – понятия пересекающиеся и (внутренне) не чуждые друг другу, впрочем, в суете будней не всегда отмечаемые.
 
*
   На самом деле, отдавать предпочтение той или иной картине – затея бесполезная. Это невозможно хотя бы потому, что персонажей разводит разный культурологический аспект и временная доминанта. Но человек на то он и человек, чтобы всю жизнь метаться между «этим» и «тем», между выбором и его, извините, отсутствием…  Горечь одиночества, страдание и опустошающее разочарование неразделенного чувства, исходящие с полотна нашего современника, мне ближе. И,  как часто бывает, то, что не осознается разумом, объясняет сердце! А оно подсказывает: Пикассо и не пытается, как это делает Буше, глиссировать действительность. Он нисколько не обольщается на её счет, впрочем, отлично зная, - высокое чувство всё стерпит, преодолеет многое  ‹ но дальше ›   готовое ко многому, тем не менее, оно рушится от малого – от отвергнутых уст, смыкаемых мелким и несправедливым упреком.
……………………………………………………………………….
 
   Совершаемые прилюдно, тем не менее, они такая же тайна, как и любовные утехи влюбленных не только в занавешенных газом чертогах восточных набобов, но и   в рабочих кварталах Парижа, Кишинева, и в его пригородах - Меренах, Сынжере, Бульбоках, Флоренах и т.д. и т.п.      
    Вторжение доброжелателей в «музыку» (А.С. Пушкин) поцелуев влюбленной пары – поступок  пострашнее яда кураре. Но в том-то и вся закавыка: никто не может быть уверен, что целующиеся в этот момент не алкают  тайно избавиться друг от друга, не мечтают дарить свои поцелуи другим. Вот и обхаживают целующихся доброжелатели, и ждут... ждут, когда кто-нибудь из них первым выбросит белый флаг.
…………………………………………………
   История поцелуя настолько же современна, насколько и древня. Но отчего род людской не создал себе культового бога (если грубо), отвечающего за поцелуи? Да и Эрот, бог любви, при случае (прошу не винить вашего автора, так гласит греческая мифология) норовит выскользнуть из объятий сочетающейся пары мужчины и женщины, и переметнуться… под опеку другой влюбленной парочки – мужчины и юноши (юноши с юношей)? Отчего? Разгадка близка, и ее нам открывает всё тот же Александр Сергеевич Пушкин. Он точно указует на то, что Эрот – «Богов и смертных властелин». Т.е., тех смертных, кто «сдался» на милость смертии; тех, кого уже перевез в страну мертвых трудяга Харон. Но, как быть с живыми? ‹…› Последние сами должны выстраивать свои отношения по высшим законам справедливости и жизни. Вот и выстраивает их каждый, как может...
   Слившись с Психеей (удачно на ней женившись - вот молодчина! - не то что ваш покорный слуга), обретя таким образом душу, с того момента (по крайней мере, у римлян) Эрот стал… утешителем горя, и с той поры изображался юношей или мальчиком с золотыми крылышками, с луком, стрелами и колчаном и иногда - с факелом.
Поцелуи - это факелы, которые не позволяют душе утонуть во мраке отчаянья. И этим - только одним этим! - значение их непреходяще.
   Быть любимым, отдавать и получать поцелуи - какое счастье! - но какая же это  мимолетность…               
                24.11.2001   
сноску к этюду «Мимолетность»  см. на стр. 109

КОРСИКАНЕЦ  ИЗ  АЯЧЧО

 
   Стихли бури, раскаты грома, барабанная дробь, чеканящий шаг на плацу, гул канонады, доносящийся с ристалищ Европы. Не слышно рукоплесканий и восторженно-истерических возгласов умиленных дамочек:
  -  Vivаt!
-  С'еst un hоmmе ехеllеnt! - Он восхитительный!
   Свалены в кучу и пылятся фанфары, стяги, полевые рожки. Отпущены фельдъегеря и ни -откуда не слышно: "Аллюр, три креста!".  Всё позади.  Далеко позади. Что осталось? Совсем немногое. Возможность стоять у самой кромки островной землицы и подолгу всматриваться в подголубленные небом морские дали.
   История, кажется, не помнит случая, когда б один человек дважды, причем по принуждению, становился полновластным "хозяином" нескольких островов. Корсиканцу из городка Аяччо, Наполеону I Буонапарту, волею судьбы выпало оказаться на островах Эльбы и св. Елены. С первого острова он все-таки вырвался, но, как оказалось, только для того, чтобы до конца дней быть удержанным на втором.
   Не будучи еsрrit оrdinаirе (фр.) - обыкновенного разума человеком, он, тем не менее, был побежден именно обыкновенными людьми. Не может быть и сомнения, что относительную свободу, предоставленную ему как почетному пленнику, он полагал для себя как неволю. Здесь, на островах, она была ему тюрьмой, разве что без решеток и скрипучих засовов. И пусть надзиратели  были весьма галантны в обхождении с императором, пусть они были знатны и холены, молоды и по-юношески привязаны к своему пленнику (но не столько к нему, сколько к его славе, его судьбе) - тем не менее, они были, они исполняли функцию неусыпных и прилежных соглядатаев.
   Так что же осталось великому полководцу, первому консулу, а впоследствии и императору Франции? При нем остались его воспоминания, а это - уже немало.
    Военные компании тех лет поднимали с насиженных мест и отрывали от домашних очагов великое множество мужчин, сливая их в одну безликую массу. Приходили в движение тысячи и тысячи  мундиров уланов, гренадеров, бомбардиров - давно сгинувших во времени и в земле, - накоротке вздоха взметали их перед взором императора Вuоnараrtе. Готовых во имя одного его вздоха отдавать свою жизнь. Тем не менее, в этом скопище людей он всегда чувствовал себя одиноким. Но здесь, на

(сноска к С. 106-108) Франсуа Буше (1703-1770),    Пабло Пикассо (1881-1973)
Иоанн Секунд – литературный псевдоним Жана Эверарта (1511-1536) – французского поэта нидерландского происхождения, автора стихотворного сборника «Поцелуи» и поэм на латинском языке, оказавших влияние на гуманистов эпохи Возрождения
*  - А. Огушевич
Эразм Роттердамский. Стихотворения. Иоанн Секунд. Поцелуи/ Серия: Литературные Памятники АН СССР / Сост. М.Л. Гаспаров, С.В. Шервинский, Ю.Ф. Шульц .- М., Наука. – 1983. -   (7) С. 221-222, (3) С. 256

островах, усилием памяти полководец воскрешал своих верных солдат,  когда-то отдавших жизнь за него. Впервые он не тяготился одиночеством.
   Мелькают полки, штандарты, города, веси и страны. Императора бьёт
озноб, лицо его пылает, но он не уклоняется от этого озноба, ему просто некогда уходить от него, он весь там, в своих воспоминаниях.  Череда воспоминаний стит глаза, обволакивает сознание. Она запросто преодолевает морские дали, сжимая их до естественного человеческого порыва. Порыва сделать шаг навстречу свободе, презрев реалии. Со свойственной ему решительностью, полководец готов обменять бесконечные водные глади всего на один-два шага по земле Франции; на один-два бокала дешевого бургундского вина, на мимолетный игривый взгляд уличной гризетки. А уж если повезет - на одну, всего одну страстную, пылкую и звездную ночь в ее объятиях. В эти минуты, несомненно, совершается еще одна, впрочем, незримая виктория полководца - им побеждается пространство. Пространство памяти и судьбы. Но эта победа, в итоге, окажется самой изматывающей, после нее уже никогда не будет следующих. Выходит, и вправду: свобода, данная в утешение, может быть горше неволи.

ТАНДЕМ
(свободный комментарий одного исторического события)
 
"Октавиан Август, в 44-43 гг. до н.э. боровшийся против Антония, пользовался в тот период поддержкой Цицерона. Вскоре, однако, бывшие соперники объединились, и начались расправы с неугодными им  лицами. Среди них оказался и Цецерон, чье имя было внесено в проскрипции по требованию Антония и без возражений со стороны Октавиана. В конце 43 г. Цицерон погиб. Настигший его центурион отрубил ему голову и правую руку  и доставил их Антонию в Рим, где они были выставлены у ораторской трибуны."
   
(Из примечания составителей книги "Письма об изучении и пользе   
                истории Лорда Болингброка. Письмо II)  *
 
А теперь немного пофантазируем. Безбоязненно оттолкнемся от фонемы "це" в словах "Цицерон" и "центурион", и на ней построим свой текст. Немного лукавый, с иронией; немного неожиданный и немного грустный. Впрочем, что из этого выйдет, судить тебе, мой любезный читатель.

*
Воистину, странна и мучительна была смерть Цицерона от руки анонимного центуриона. Если одушевить оба «це», то выходит, что, - второе "це" как бы,нагнало первое, отсекло голову и правую руку Цицерону, которые затем вручены были, скорей всего, ликующим центурионом триумвиру Антонию. И тот, не мудрствуя долго, не лукавя, спешит засвидетельствовать перед Римом свою мужскую решимость. Возведенную, как выясняется, на зубком песке дворцовых интриг, жестокости и властолюбия. Дескать, вот каков я! Мне никто не указ, никто не авторитет. Я сам готов любого свергнуть с престола славы и известности. И каким бы я ни был "какой", прошу меня любить и жаловать! Не желаете? Тогда отвернитесь и дышите в тряпочку!
Пробежав глазами начало моего свободного комментария, любезный читатель поразится его кажущемуся вульгаризму. При этом не забудет отдать должное и порадоваться утонченности нравов эпохи, которая больше известна нам как эпоха великих риторов и трибунов, триумвираторов и тиранов, легатов и консулов. Но гораздо менее известной, как эпоха... изысканного варварства.
В этом месте повествования ваш покорный слуга вольно соединил в одну аббревиатуру два "це". Получается название известного в мире насекомых кровососа из семейства Diрtеrа, мухи "цеце". Укусы которой могут вызвать летальный исход.
   Как всё же непросто человеку оторваться от природы. Она заложена в нём зеркально. Вроде б сразу и не видно. Но стоит только поднести "зеркало", и она вовсю проявится.  Автору могут попенять за искусственность этого построения. И, тем не менее, по сути, оба "це", без всякого участия вашего покорного слуги, обречены были войти в анналы истории тандемом. Сдвоенность этих букв как бы варастает из невозможности уйти от этого тандема, их взаимного соседства и какой-то фатальной обусловленности. И, если только внимательный читатель не устал удивляться выкрутасам жизни, ему представилась еще одна возможность в этом убедиться.               
14.О1.1994

* -  Москва, Наука, 1978 / Серия: Памятники исторической мысли / Под ред. М. А. Борга. –         
                С. 323 

ВРЕМЯ   ВИЗИТА

Время нашего визита на этом свете - кто бы и что бы ни говорил - на самом деле проходит только сейчас и только здесь. Подобно границам, оно обнесено пограничными знаками. Шаг в сторону - еще не гибель, но уже не наши законные владения, не наша судьба. На те земли, какими бы заманчивыми они ни были, прав не имеем, ибо мы обусловлены пределами своего физического и биологического времени, своей планиды.
Непреодолимым барьером обернулась для многих невозможность сделать шаг в сторону. А для некоторых и подавно - камнем на шее. Но отнюдь не ветхозаветным, с запекшимися следами неистового Иисуса, из последних сил, скорей всего запредельных, подымавшегося на мировую Голгофу. Не оказался он и той, вдохновляющей воображение творца, глыбой, из которой буйная фантазия художников и зодчих, поэтов и правителей возвела теплые италийские города - Венецию, Флоренцию, Милан, Неаполь, Рим. А несколько раньше - строгие Афины с жемчужиной во чреве надменным Парфеноном. А еще раньше - города Древнего Египта, с их роскошными и неземными по мощи, убедительности и все же по какой-то отстранённости - пирамидами Нубии.
Нет, то банальный камень, давно отвалившийся от горной гряды, забывший ощущение слитности с нею, ставший безродным, ни к чему путному, кроме как к делам душегубным, уже непригодный.
Именно такой камень повис на нашей шее. Он тянет долу, вынуждая нас оступаться, сбиваться в шаге.
Роскошь жизни - в ее паузах, когда можно позволить себе расслабиться, перевести дух, задаться "вечными вопросами".
Кто и по какому расписанию согласует время нашего визита на Землю - ни веком раньше, ни на мгновение позже? Недурно было бы узнать имя диспетчера, руководившего этой ювелирной процедурой. Хоть краешком глаза увидеть бы лики благодетелей и ангелов-хранителей, что мирволят нашим делам!
Кому дано право определять высший смысл и цель нашего пребывания на Земле?
Каких мест в этой, сугубо приземленной жизни, более всего следует опасаться, чтобы не завалиться в бездну "невозвращения" из хаоса, чтобы хватило духу вырваться из тлена беспамятства?
 
Правда ли, что подобно камню, мы были когда-то заброшены на Землю сверхмощным метательным орудием - Космосом, или напротив, эльфам подобно, через мистику и сказки, взлелеяны и подняты из былинки в рост?
Кто в конце концов устанавливает продолжительность самого визита, а в нем амплитуду успеха, частоту невезений,
выпадающих на единицу грешной души?
Как бы там ни было, надо постараться, чтоб наш визит был кем-то замечен. Совсем неплохо, чтобы не одной только природой.
Остывают от знойного дня дороги, на которые нам еще предстоит ступить, но природа уже вся, до звенящей и гудящей тишины, напряжена. Она ожидает нас в надежде, что после нашего визита от нее что-нибудь, да останется. Ровно столько, чтобы у нее хватило сил все начать аb initiо - с самого начала. Хватило сил на колыбельную маленькому человечку, чей отсчет времени визита на Земле уже начался.
                18.О7.1994
Снимок автора
           Н.Г.
НА  ПОРОГЕ  БЫТИЯ
(литературно-музыкальный этюд)

                Тоже самое пламя, которое
                сжигает, освещает тьму.
                Леонардо да Винчи
 
   Звук, заключенный в капсулу движения (зарождаясь в предощущениях прошлого, когда он был еще безликой и бестональной зацепкой будущего, мелодически обустроенного лада, еще не круги на воде, но уже их проглядывающая неотвратимость) тревожным диссонансом вонзается в существо и мотивы души, обездвиживая их своею неясностью.
   Чем он дальше - тем он тревожнее, чем ближе - тем непостижимее.  А что же, на самом деле это было? Неужто так промелькнула рядом с нами тень
п е р в о з в у к а?
   Чуткое ухо Жан-Мишеля Жарра "подслушало" его, кажется, у дикой  природы, "глаза" же художественной интуиции "подглядели" в сокровенное и перенесли его контуры в концерт "Zооlооk" - "Зоовидения", записанный им в 1984 году, от Р.Х.
Самое время заявить: родился музыкально-художественный образ с весьма конкретными и узнаваемыми чертами. Но едва успеваю произнести эти слова, как уже чувствую за собой горячее дыхание маститого оппонента.
   "Нет, нет, - воскликнул бы музыковед и композитор Александр-Этьенн
Шорон, вступи он с нами в полемику, - звук не в силах рождать конкретный образ! Налицо превышение полномочий воспалённого композиторского
сознания над практическими обстоятельствами жизни, попытка превзойти критический ум, который, в свою очередь, отвергает подобную постановку вопроса. В такой связке звук этот - как бред горячечного больного. В нём нет ничего путного, кроме постоянно уходящего в область живота ощущения страха. Первородного и форс- мажорного. А страх, как известно, не имеет зримых очертаний. Так что, господа, это чистейшая эманация, звуковой фантом или, если угодно, звуковая галлюцинация. И только! До чего ж надо дойти, чтобы пестовать и восторгаться несуществующим! Однако, однако, ну и нравы, ну и времена!.."
   Не желая спорить с подобными утверждениями, будь они произнесены, выслушаю их как можно почтительнее и, обходя их, не накаляя обстановки, процитирую некоторые высказывания мэтров музыкальной, научной и эстетической мысли Франции ХIХ века. Почему Франции, и именно 19 века - об этом чуть ниже. Все до одного, они, в той или иной мере, затрагивают проблему музыкального звука, природу его образования, допустимые границы проникновения из жизни дикой природы, степень влияния на человека, его социодуховную композицию, из которой незаметно выстраивается судьба каждого. И прежде, чем дать им слово, небольшое отступление.
   В ХIХ в., во Франции - тогдашней музыкальной Мекке мира – активно велись дебаты о "теории подражания" и "теории выражения". От века Просвещения французские мыслители эпохи Наполеоновской империи Реставрации и Июльской монархии (все - первая половина 19 в.) получили в наследство теорию музыкального подражания (троякое подражание природе):

        а/  звукам одушевленной и неодушевленной природы
         b/  аффектам или страстям души {человека}
         с/  акцентам или интонациям речи.

   На исходе восемнадцатого столетия Морелле и Шабанон утверждали, что музыка есть выражение страстей  д у ш и. В итоге их концепция одержала верх. А. Жубер (литератор) идет дальше, смело высказывая продуктивную догадку о физиологической подоснове музыкального воздействия.

Итак, обещанные цитаты.
Жермен де Сталь:
«В искусстве требуется больше инстинкта, чем мышления».

Франсуа-Жозеф Фетис:
    «Способность волновать имманентна музыке, для этого она не
      нуждается ни в помощи слов, ни жеста…»;
    
      «Вот главные вопросы музыки (а их всего восемь), которые следовало бы      
      разрешить:   
<...>
3.   У какого предела останавливается декламационная выразительность слова, чтобы предоставить мелодическим формам доминировать?

<...>
6. Музыка способна к подражанию. До какой степени она может подражать и чему она должна подражать?
               
<...>
   Наша организация не позволяет воспринимать посредством одного чувства сразу несколько ощущений, мы воспринимаем один эффект только за счет другого."

Шабанон:
"Философский ум, приложенный к искусству, может играть только
второстепенную роль: первая принадлежит инстинкту."

Шарль Бодлер:
"Истинная музыка вызывает в мозгу разных людей аналогичные
представления."

Александр-Этьенн Шорон:
"Музыка может внушать чувства, но она не может определить их предмет."

Ипполит Тэн:
"В музыке есть иное начало, которое обусловлено тем, что звук подобен крику." *

•
   Незамутнённая ясность природного первозвука - нет-нет, я не оговорился! - нисколько не обращая внимания на философствования в свой адрес, продолжает существовать сама по себе. Для себя, что ли, рrо аnimа (итал.) - для своей души, которая наверняка у неё есть. Нисколько не восторгаясь собой {за неброскую красоту, за стремление к Гармонии}, никак не презирая себя {за беззащитность и робость}, повторяет себя, свою ясность {давным-давно заключённую в неразрешимую загадку) там, где ей позволяют себя проявить. И этой ненастырностью - только ею - она и существует.
   Увы, как и всё на свете,  п е р в о з в у к   и мелодически  организованный человеческим вдохновением и мыслью звук познали меру  зла. Частые столкновения с ничего не говорящими ни уму ни сердцу ничтожными подзвуками настоящий Звук преодолевает с легкостью, достойной восхищения. Восхищаться? - но нам, исследующим природу звука, должно быть ясно: частые преодоления не проходят для него бесследно. Пошлость и дурной вкус нависают на звуках, утяжеляют и выхолащивают из них божественное; то, что, ни за какие деньги, невозможно приобрести в самых «крутых» и  «навороченных» бутиках. Прислушайтесь, друзья, к современным ритмам эстрады, к иным "новаторским" симфоническим
произведениям. В их основе лежит злом порабощённый звук. Вся масса такого рода "музыкальных творений" - "однодневок" несёт заряд ожесточения в д;нельзя жестокий век.
Под давлением постоянно пульсирующего времени распевные, мелодические и гармонические звуки - классические и романтические – катастрофически запаздывают с описанием и фиксированием (естественно, своими музыкальными средствами) наиважнейших достижений человеческого существования. Увлекаясь гармоническим и романтическим началом одного события, классический звук "не замечает" рядом иных вариантов звукоизвлечения, которые, тем не менее, остаются классическими. А в это время "иные звуки" не по своей воле расстаются с оболочкой красоты, их содержание выпрастывается в грязь, превращаясь в общее место или пошлость. Действительность, что есть мочи, пытается (и не без успеха) соскоблить с них амальгаму истинности, принуждая деградировать в dаs Mаn (нем.) - посредственность. Страшна и нелепа тогда участь таких звуков. Задуманные Творцом для торжества Высокого, как домашняя птица, они совершенно не в состоянии взлететь. Самое большее, что им удаётся, так это вспорхнуть на невысокий дворовой плетень.
   Как некий сосуд времени, переворачиваемый то вверх, то вниз, подобно песочным часам, услышанный в первых четырех тактах концерта Жан-Мишель Жарра
п е р в о з в у к   потряс предощущением близкой разгадки смысла жизни 
(«Есть и другая тайна в музыке – интонация, заключенная в соединении трёх-четырех нот» * *).
В нескольких тактах до безумия верно обозначена и обнажена сущность
г л у б и н ы.  Но неясно какой - да это и не важно, "какой"! – то ли человеческого естества, придавленного интеллектом и прогрессом, то ли пугающей бездной вскрывшихся вдруг основ природы, существующих по неукоснительному закону инстинкта. В основании которого, однако, напрочь отсутствует представление о моральном компендиуме. Высшее состояние природы -  ч у в с т в о   л ю б в и,  у животных реализуется только через инстинкт. А у Человека - в т.ч. и через моральную ответственность. И это, быть может, оказывается тем решающим моментом и той непреодолимой гранью, что отделяет Ноmо Sарiеns от животного  мира. ;
    Несколько тактов синтезированного, то бишь "неживого", звука встряхнули и потрясли меня ничуть не меньше, чем изобретение алфавита, бессмысленная атомная бомбардировка японских городов, высадка первых людей на Луну и, кроме  неустанных стремлений людей к добру, в не меньшей степени, -  устремлённость к комфорту и большим деньгам, неоправданному азарту и лукавству.
   Отдаленно напоминая жалобный стон старого сивуча, впервые уступившего без боя самку и от того безмерно страдающего, именно таким мне привиделся этот звук. Который, знаю, уже никогда от себя не отпустит. Ему не найти эквивалента и, главное, его невозможно повторить. Как все живое, как всякое чудо, он собран из полутонов и обертонов, случайно (?) попавшихся Творцу под руку. Звук этот на грани восхитительной импровизации, как, впрочем, всякое зачатие нового человека. Какой-то магически совершенный (в полном соответствии с законами Гармонии и Мелодики) и, опять-таки, в поразительном совпадании духа природы с устремлениями человеческого сердца – он уносит к порогу бытия, подле которого и на грани которого только и начинаешь вникать в смысл всего сущего. В тот самый первосмысл, который прогресс, при всех своих гностических основоположениях и возможностях, до конца никогда не постигнет.
                7.О3. - 13.О4.1995
Этюд-эпистолярий

Послание молдавскому композитору и музыкальному
           критику Владу Миркосу, по случаю дня рождения

   ... И надо бы  в з л е т е т ь,  но и от тверди невозможно надолго 
отрываться. Вот, Влад, примерно перед какой дилеммой стоит    
творческий индивидуум. Помни, Влад, по своей природе дилемма эта двойственна, но у этой раздвоенности, как ни странно, всегда есть альтернатива - пошлость мещанства и вульгарная праздность, леность ума и громкие "радости" провинциализма, незримые, но от этого не перестающие быть ужасными, муки озлобленности и зависти на всё и вся. Отменный букет! Лучше некуда...
   А за кадром: сильный - напорист в поисках ответа, но, даже не находя его, действует, ибо шкурой и нутром чувствует - бездействие хуже ошибочных шагов. Мысли предпочитая действие. И здесь же, «за кадром»: слабый ограничивается лишь постановкой вопроса. На большее у него не хватает духу.  И тем не менее, союз (сплав) сильного и слабого, низкого и высокого, одухотворенного и приземлённого, безобразного и восхитительного - скорей всего и есть зримый образ присутствия в этом мире  Г а р м о н и и.  Имея дело лишь с одной частью, будь уверен, Влад, многообразие жизни останется тобой непознанным.
   Как свет невозможен без тени, как огнь не обходится без воды, как ветр - без штиля, так < > всё время и неустанно пребывай в поисках недостающих частей, без которых где-то, на пол дороги, в лабиринтах будней останавливаются чарующие и правдивые мелодии жизни, которые, в том числе и тебе, Влад, выпала честь, как Богом и талантом отмеченного, запечатлевать, прежде в нотах, а потом и в душах людей.
   Распространяя свое творчество на других, ты, Влад, взял на себя немалую ответственность; в нем ничто не должно отходить от реалий жизни, но всем своим творчеством утверждать: форточка земного счастья (oberliht – (рум.) не захлопнулась, и каждый за свой земной срок вправе заглянуть в неё, в сады Грааля, и от увиденной картины Покоя и Тишины наполниться воздухосветом надежды.
 
;- Лев Толстой так прокомментировал этот порог: в отличие от человека, животное не знает      
       что он умрет, а человек знает.
*  -  «Музыкальная эстетика Франции 19 века» / Сост. Е.Ф. Бронфин. –  М., Музыка, 1974 г.
*  * -  Андрей Эшпай // Галина Кочарова. Злата Ткач: Судьба и творчество. – Кишинев,      
                PONTOS, 2000. –  С. 154 
Ипполит Тэн (1828 – 1893), французский философ, эссеист, писатель
   ... Надо бы основательно закрепиться в плавнях жизни, но и ввысь, хотя бы ненадолго, надо пытаться взмывать.
   И то и другое тебе, Влад, под силу!
   Я верю в тебя, Влад.

            Р. S.  Вот на какие случайные мысли натолкнул меня этот легкокрылый конь. И, если их было чрезмерно много,  и все они были не к месту - за то шибко извиняюсь.                "дядя Шура".
                28.О3.1996

БЕССИЛИЕ УСЕКНОВЕНИЯ

   Чем дольше всматриваюсь я в репродукцию картины Ханса Фриза "Усекновение главы Иоанна Крестителя", тем больше поражаюсь какой-то сверхчеловеческой успокоенности лица Иоанна Крестителя, которому жизни осталось меньше мига...
   Поставленный на колени, подведенный к черте жизни, теперь он демонстрирует палачам запредельную верность своей идее, хотя еще есть миг, чтобы от нее отречься.
   Иоанн Креститель совсем не жертва, как это кажется на первый взгляд. На самом деле жертвами выступают те, кто вершит над ним, как им кажется, праведный суд. Безобразно перекошенное ненавистью, но еще более страхом лицо палача. Отсекая голову мученику Иоанну, палач наяву галлюцинирует, представляя, что сейчас, в этот миг, отсекается и катится по скользкому шашечному полу его собственная голова. И в предчувствии своей скорой и неизбежной кончины, ему хочется скорее отсечь эту проклятущую голову. Отсечь и забыться…
 
   Но, оказывается, насилие меча не способно уберечь от страха, даровать спокойное будущее. И вряд ли известно палачу, что, как бы он ни торопился со своим черным делом, ему уже не опередить взгляд Иоанна Крестителя, устремленный в вечность. Не помогут палачу ни грозный конвой за его спиной, ни прекрасная девушка, присутствие которой, казалось, должно прибавлять уверенности, ни голубое теплое небо! Едва ли ему дано подозревать и то, что на этой картине ему никогда не снести главу Иоанна Крестителя. Понимая это, еще больше утверждаешься в мысли, что насилие приводит лишь к еще большему... бессилию. Оно – сама
демонстрация этого бессилия. 


У ЗЕРКАЛА
Сказать, чтоб я как-то готовился останавливать свое внимание на pепpодукции скульптуpы Микеланджело Буанаротти "Умиpающий  pаб", так  этого не было. Впpочем, внутpенне  уже давно созpел  для этого. Помогла состояться встpече наша печать, котоpая умудpяется  подкидывать всякий раз что-нибудь эдакое, без чего жизнь невмоготу или, напpотив, от чего бежишь сломя голову.

   Давным-давно кто-то сказал, что только смеpть освобождает человека от pабства, физического и духовного. "Умиpающий pаб" флоpентийского скульптоpа, аматоpа мpамоpных глыбин, пpивнесшего в них дыхание жизни (даже для мига смеpти), - олицетвоpение этой коллизии.
   Реалии будней многолики - они оставляли без ответа pяд вопpосов,
котоpые задавал себе в поисках аналогии этой pаботе. Что есть pабство? Состояние души? Или оно сопоставимо с чем-то конкpетным, физическим? Пpостимо ли состояние pабства? Чего в нем больше - действительного pабства тела, или его пеpевешивает модус "pабства для души"? Состояние pабства пpиходит извне - или оно пеpедается нам чеpез гены, с матеpинским молоком? Hадломленность и какая-то вымученность линий скульптуpы подсказывали мне; pабство всепpоникающе.
   Пока я искал посpедством долгих умствований pазгадку, сфоpмулиpовать ответ все же помогла жизнь, ее живая пpактика.
   Разменяв тpетий десяток, я вдpуг узнал, что в зеpкало поглядывают не только пpедставительницы пpекpасного пола. Hичто не настpаивает на диалог с самим собой так, как зеpкало. Именно ему судьбою дано пpаво демонстpиpовать пpоисшедшие в нас метамоpфозы.
   Я стою у зеpкала, пpеотлично зная, что за его сеpебpистой плоскостью - стылая стена бетона. И тем не менее, в отpажении, за своими плечами вижу откpывающуюся пеpспективу. Она не чужая мне, она pодная - и этим пpивлекает.
   Стояние подле зеpкала, всматpивание в себя - скоpее, pабота глаз и сеpдца - сеpдца, котоpое начинает вздpагивать, встpетившись с pодным существом. Впpочем, что это за сеpдце, котоpое ни pазу в жизни не вздpогнуло, не напpяглось от боли - за тебя, за судьбу твою неpадивую. Если оно и впpямь не колыхнулось ни pазу, впоpу спpосить себя, жил ли ты на самом деле? Hе оставалось ли сеpдце твое лишь гpудой испpавно pаботающих мышц? Hавеpное, нельзя опpавдать жизнь, в котоpой сеpдцу не позволялось тpепетать.
   Следуя скоpее логике внутpенних поpывов, стоя обнаженным пеpед зеpкалом, я потянулся, вобpав в себя воздух. Пpи этом кpаешком глаза случайно пpобежал по зеpкалу. И, к своему ужасу, обнаpужил в нём... умиpающего pаба. Увиденное потpясло меня, я надолго застыл в не очень-то удобной позе, не в силах освободиться от него.
   Уже вечеpом, пpипоминая утpеннее пpоисшествие у зеpкала, осознал вдpуг, что pабство скоpее, состояние внутpеннее, нежели внешнее. Оно в каждом из нас. И за нами остается пpаво подчиниться ему или отвеpгнуть его. Даже если ноги взяты в колодки.

ОБРАЗЫ  ИЗУМЛЕНИЯ

    Пищей ума, по Монтеню, должно стать изумление перед миром. Тому подтверждение - обнаженное женское тело. Воспетое вдохновенной кистью искусных художников, запечатленное в поэтических строках, явленное миру из, дотоле спящих, глыбин (как здесь не вспомнить роденовскую   "Вечную весну"!), оно предстает перед нами высокими, обогащенными эстетическим полетом образами "изумления перед миром", о которых так  убедительно говорит Монтень.
 
   Но человек шёл все дальше и дальше в прогресс, и вот уже появляется фотография, которой оказывается под силу приоткрыть еще одну живую (во многом зависящую от мастерства фотохудожника) грань восторга перед подобного рода красотой. Начало которой положено – и в этом не может быть сомнения - стараниями сил небесных, творящих чистоту истинную, непоколебимую, ничем не омраченную. Да-да, именно отсюда берет начало красота женского тела. Она, смею утверждать, - величайший пример стремления Творца к высокому, сеяния его среди нас, отдавшего ее к низинам жизни (быта), чтобы в сутолке будней мы, столкнувшись с нею, испытали захватывающий дух восторг. Который, в свою очередь, множит иные чувства и состояния...
 
    Обнаженное женское тело не взывает к спокойствию. Оно всегда испытание: нервов, глаз, нравов, норова и каприза. Обнаженное женское тело - это, как минимум, моноспектакль. Молчаливый, но чрезвычайно красноречивый.
    Помимо человека и общества, в игру с женским телом пускается и свет, навязывая игру по своим правилам. Лукавство солнечных бликов и тени - не последний его аргумент.
   Обнажение женщины перед фотообъективом не просто сиюминутный бытовой акт - за ним стоит нечто б;льшее. И это "б;льшее" становится доступным в той мере, в какой каждый обладает запасом духовности и эстетичности. Чем свободнее личность (но не от чувства долга перед отчизной, близкими и любимой), тем выше постижение акта обнажения женщины, осмысления его как части творческого процесса.
    Но свет и тень, особенно тень, не успокаиваются. Они и слышать не хотят строки Данте Алигьери из "Vitа nоvа" ("Новой жизни"):

"Всю сладость и все смиренье дум
Познает тот, кто слышит ее слово…"

   Пожалуй, ничто так не готово потушить пожар необузданных страстей, как "смиренье дум". 
   Обнажённое женское тело - не забывшее о заповедях стыда - обрамлённое эстетическим видением и мастерством фотохудожника уходит от горнила разрушающих пламён страсти и откровенной пошлости.
Невидимой рукою, день за днем, жизнь перелистывает страницы необычной книги, все до одной (попробуйте со мной не согласиться!) посвященные красоте женского тела. Переворачивает, когда быстро, в страшной спешке, когда - не спеша, при этом именно нам предоставляет возможность читать их, вникать в них и, по возможности, отзываться на красоту поступками, достойными этой необыкновенной книги. Поступками существа, поднявшегося с четверенек, ставшего человеком, навсегда убравшего с лица звериный оскал.          
                1994
¬ Снимок автора 

ПОДТВЕРЖДЕНИЕ КРАСОТЫ

   Красота - понятие вечное. Именно из этой, незыблемой константы берет свое начало очарование женским телом. Красота которого порой постигается, но чаще всего остаётся отторгнутой, анонимной и недоступной. Загодя нипочем не предугадаешь - Её ли было это  я в л е н и е, или фантомом перед нами возник её антипод.
   Во все времена, за Красоту - вершина которой заключена в абрисе женского тела - человечество не уставало биться. Точнее сказать, самые пылкие и неугомонные его представители.
   Красота женского тела - ее поэзия - немало привлекая к себе, тем не менее беззащитна. Ее самодостаточность, увы, каждый раз остается один на один с тяготами будней. И только тут понимаешь, что без нашей доброрасположенности к ней ее нам возле себя не удержать.
   Мир давно окружил себя полчищами законов, но, увы, не удосужился заявить такую правовую норму, которая карала бы за чёрствость и наплевательское отношение к
красоте женского тела... хотя бы одну неделю
в году!
    Без поддержания в себе восторженного отношения к красоте женского тела мы непозволительно скоро скатимся к существованию с извращенным вкусом, могущим привести к известной деградации эстетических представлений. Другими словами, нельзя позволить, чтобы круг жизненных интересов замыкался лишь проблемами сковороды, броской «шмотки» и зарплаты. Всякий раз, вспоминая о красоте, мы испытываем в ней некоторую необходимость, и этим, конечно же, ещё и ещё раз, будоражим в себе эстетическое и романтическое начало.
   Всякая красота - это если не всегда роскошь, то непременно ее
отголоски. Но, как говорят французы: "Соmbiеn dе misеrеs sоnt сасhе
lе luхе dеs nаtiоns!" - "О, сколько бедствий скрывается под роскошью народною!" *
   Утонченный мир красоты обладает необыкновенным даром забрасывать нас в заоблачные выси порывов чувственности и символизма. И за эту способность, как же нам ее не благодарить!
   Истинная красота женского тела не переложима на язык быта. А между тем, он все пытается намекнуть, что его история древнее саг о красоте женского тела. Но быт лукавит. Красота всегда первична, быт - вторичен.
   Постигая красоту женского тела, мы, конечно же, познаём мир. Вот еще почему она - понятие не отвлеченное. Она многажды раз актуальна. Она всегда с нами, она пронизывают собою всё и вся, одухотворяя и поэтизируя отношения женщин и мужчин. Подобно маяку, она подает нам сигналы, подсказывая скорейший и безопаснейший путь к проявлениям нежности, влюбленности и сердечной восторженности.
   Оберегая красоту женского тела, помня об ее трепетности и хрупкости, мы, конечно же, спасаем и себя - и тем возрастаем.
   Чтобы выжить, Красоте, в т.ч. и женского тела, необходимо постоянное её подтверждение. Без этого она теряет свою врачующую души силу.

* -  «Российско-французский словарь», 1879 г. - «Q»,  С. 174
¬ Снимок автора

ТАЙНА МЕНЯЛ

   Из непостижимо далёкого времени смотрят на нас менялы с картины нидерландского живописца Маринуса Ван Реймерсвале. Приглушенные тона интерьера комнаты создают ощущение покоя. Впрочем, иным и не
может быть помещение, в котором деньгам уготована роль вершителя судеб. Лица держателей многих сотен и тысяч гульденов столь выразительны, что становится не по себе: как никто другой, эти люди знают точную цену не только мелкому плебсу, но и сильным мира сего, которые волею случая  обрели  силу, став обожествленным символом общественной морали и везения. Но менялам ведомо, что буффонадные властители мира на самом деле - всего лишь колоссы на глиняных ногах. Убери их или слегка пристукни по ним - и они тотчас же рухнут.
   Умиротворенное, приятное лицо одного менялы  ("домашность" которого
усиливает парик) и нервическое - с цепким, во всем сомневающимся взглядом
другого, словно бы намекают нам на присутствие той тайны, которой они  безраздельно владеют и с которой еще не скоро согласятся расстаться. Нам же, случайным зрителям, ставшим свидетелями их тайны, как бы предлагается не очень-то и всматриваться в картину. И мы, следуя их непроизнесенной просьбе, оставим их наедине с этой тайной. Но на одном штрихе, пожалуй, остановим своё внимание.
    Рука одного из менял указывает на раскрытую книгу, и жест этот не случаен. Как ни покажется парадоксальным, на вашем пути вполне может встретиться меняла без денег, но вот меняла без книги, в которой им фиксируется вся достославная "биография" клиентов, существовать в природе не может. Более того, не имеет права. Тетрадь клиентов и должников для менялы - основа его существования, залог безбедного будущего.
   Став для своих клиентов негласными патронами, менялы сделали их неполноправными людьми: правят ими по своему усмотрению, по личной выгоде или по величине известной им чужой тайны, запечатленной не словами, но цифрами в   тяжеленном гроссбухе. Нет, не так просты менялы, как кажется. Тем и примечательны они: им, как никому другому, выпало писать день за днём необычную книгу человеческих судеб - людских взлетов и падений, трагедий и торжеств. И как-то, сама собой, рождается аналогия с Книгой книг - Библией. И там, и тут обнажены пределы пороков и достоинств человека; и там, и тут встают весьма не второстепенные моральные вопросы.
   За стенами уютной, забранной в полумрак средневековой комнаты –
 
движение, гомон, людская беготня. Бесконечные же бдения менял за столом у приходно-расходной книги кажутся бесплодной работой, сродни труду пятидесяти дочерей арагосского царя Даная. А между тем, для них - это самые важные часы жизни. В эти часы они дотрагиваются до хрупких струн человеческих душ. Для них - это струны эоловой арфы, струны которой звучат от малейшего дуновения ветра. Но до конца избежать суетного не удается и им. Его приметы - за их спинами: неряшливо и в спешке брошенные на полку счета и предметы.
    Взгляд моего современника скорей всего не задержится на этой, для него ничем не примечательной, картине Маринуса Ван Реймерсвале. И его "Менялы", как и прежде, останутся со своей тайной, которую еще более усиливает неподвижность фигур двух bаnсiеri (итал.) - банкиров, занятых привычным для них делом. Впрочем, делом вечным, как и сама жизнь.               
               
                23.О7.1993

ГИМН  ЗВУКУ
               
      ;…; У основания жизни дано быть звуку.
   Ребенок, после шлепка повитухи, вздохнув, наконец, издает первый звук.    Ничем формальным еще не отягощенный и неразборчивый, он, тем не менее, немало радует всех, кто причастен в эти минуты к его рождению.
Так, вместе с Человеком – новым живым существом, которому ещё предстоит всей жизнью и делами своими показать, «что» и «кто» он есть, - приходит в наш мир новый звук, и у каждого он свой. И звук этот настолько же индивидуален, насколько неповторим оттиск руки.

   ;…; Но человек не был бы человеком, если бы, встав на ноги, не сумел подчинить себе первостихию звука, причем сразу и не разберешь, с какой целью начал извлекать из неё не одни только услаждающие слух мелодические гаммы, но череду режущих слух какофонических звуков. Натура мягкая и романтическая поспешит возмутиться их нашествию, как-то подзабывая на пике рефлексии, что всякий Звук, равно как и белый цвет, - явление сложное, составное. Как и Свет, Звук разлагается на оттенки разного свойства. Так, в нём есть всего понемногу: от звуков чистых и насыщенных светом, ярких, ликующих и обещающих душе восшествие на трон счастия, до звуков неярких, скользких и скрипящих, стремящихся  поскорей уйти в тень собственного потока грусти.

   ; …;  И тогда душа Человека, только-только ликовавшая, певшая гимны жизни, слагавшая ей оды, окунается в дрёму грусти и печали. Только тогда и понимаешь, что сдержанные и лакримозные их интонации, как никакие
другие, способны заглянуть в преисподнюю человеческой натуры. И это недалеко от истины

   ; ...;  Стенания и печаль, усиленные неотвратимыми темпами Grave и Abbandono, пронизывая собой ткань дня, порой настолько её отяжеляют, что прорывают во многих местах. Какое несчастье, какой удар романтической натуре! Какое презрение к вековечному стремлению человечества обладания Прекрасным!!
… Вся в прорехах, такая душа уже, кажется, не в силах возродиться к новой жизни. Но, едва минор сменяется мажором, а мелодическое начало возобладает над диссонансными аккордами (вся в слезах) душа человеческая вновь обретает способность парить. И, с этого момента, ей уже под силу обновлённой войти в День грядущий, и его приход её уже не пугает.
  Но там, где бессильна Мелодия, Композитор прибегает к Слову. Впрочем, Слово и есть Звук, а тот, в свою очередь, и есть Слово. В этом размыкаемом круге (Слово – Звук) и проходит наша жизнь.

   ; …;  Из праха взятый и в прах уходящий, Человек спешит оставить после себя не одну только траекторию своего полета, но и истаивающие в дымке звуки своей неповторимой песни. И, прежде чем они растворятся, в наикратчайший миг перед теми, кто их услышит, в полной мере развертываются картины человеческой судьбы.

   ;…;  Так уж сложилось: высокая музыка, в силу своей природы, не может подвести и солгать Человеку. Но всякий раз, при случае, пытается объяснить: в чём же, собственно, состоит сокровенный смысл нашего прихода в этот мир. В этом и видится её непреходящее значение для Человека.               
             9.12.1997

УСИЛИЕ  ЖИЗНИ

"Тема смерти" - проклятая и неблагодарная тема. Она подкашивает. 
Определено и бесповоротно. Боже, сколько написано о ней, сколько раз она упомянута! И вроде бы лицо ее должно быть уже узнаваемым, а отсюда - нестрашным... Все равно, всякий пытается от нее улизнуть, свернуться торой в предельно малом пространстве. Как молекула ДНК. Свернуться и не уставать надеяться, что она собьется при счете и пропустит. Мда-а, со смертью шутки хороши лишь после смерти. Никаких тебе остаточных явлений и издержек.
   Сочным и густым, с характерной грузинской изюминкой, голосом, Мераб Мамардашвили, вот уже с полчаса, колдует с экрана телевизора философскими категориями. Колдует, и всё же чуточку ими жонглирует: искусно, на грани фола, допуская некоторую степень наития и фантазии, но без срывов в отсебятину. В его интерпретации они звучат предельно ясно и доходчиво. Освещая недюжинным интеллектом и сердечностью самые укромные и "затхлые" уголки современной философской мысли.  A рrороs, пока на свете есть такие философы, как Мераб Мамардашвили, обыватель может спать спокойно, ибо первые, нисколько не ропща, взвалят и понесут на себе ту часть гностического начала, которую Господь одинаково вложил в каждого человека, равно как и ту часть, которую вторым, по разным причинам, нести не удастся.
 
   Рядом - ведущий передачи, но доминирует Мераб Мамардашвили. И неудивительно, чтобы тот, кто додумался до философской сентенции "человек - есть усилие быть человеком" - не доминировал. Но власть философа разлита лишь на континуум телевизионного действа, эфирного времени. Вне его, к великому сожалению, он довольно скоро уходит из жизни, вынуждая живущих говорить о нём в прошедшем времени. Потаскушка-смерть набрела-таки на того, кто от неё не стремился защититься, кто не пожелал свернуться торой.
Всякий нравственный урок (большой и малый, общественно значимый и неудачный) кроется, прежде всего, в свидетельстве счастия встречи с жизнью. И одновременно - с несчастием встречи со смертью. Неправдоподобно несоответствующей грандиозным задачам жизни (ой ли?).
Субстанциально Мераб Мамардашвили действительно покинул пределы одного времени, но, вне всякого сомнения, навсегда остался в другом. В том, где мыслителя можно ощутить рядом, опять и опять восторгаться его нетривиальному мышлению.
   Вечность жизни и бессилие тлена сполна пали на лик Мераба Мамардашвили. Они не умозрительно, а буквально на нём спроецировались.


ЛЁГКАЯ СПОСОБНОСТЬ

   Не станем томить читателя, признаемся сразу, - именно так, и не иначе, определил великий русский поэт А. С. Пушкин способность своего сердца… к страданию:
             “Я думал, сердце позабыло
          способность легкую страдать…”

   Если обратить внимание на дату (сентябрь-октябрь 1835 года), можно подумать: так и должно, по осени страдать всякому сердцу, а тем паче ретиву поэта…
   До роковой Черной речки 27.01.1837 еще два года. Целых два года! Два года для поэта (видимо и для каждого из нас) – срок немалый. И, кто знает, может быть за это время ПОЭТ сумеет увернуться от обстоятельств, подталкивающих его к роковому дню, но, прежде, сумеет избегнуть назойливой светской молвы, раскинувшей за спиной поэта досужие вымыслы о нем и о «чистейшей прелести чистейшем образце», ЕГО Натали? На то, на что таблоиды ХХI века, сиречь «желтая пресса», как и в предыдущий век, так падка. На право индивидуума вести частную жизнь не под софитами и фотообъективами папарацци.      
Но, чуда не произошло. Горячность, вспыльчивость и обостренное чувство справедливости ПОЭТА (принимаемую некоторыми за банальную ревность), праздная молва обернула в свою пользу. Как оказалось, низменную. О небо!, над  т а к и м   сердцем она злословит и, не уставая, плетет за спиной пиита  н е и з б е ж н о е.
   Так, есть ли на самом деле Рок, Фатальность и Судьба, если они, буквально, творятся руками смертных? Руками тех, кто полагает себя порядочными людьми…  Столкнувшись с недобрыми душами, еще до конца не сломленный, но немало подавленный светской болтовней, страдая, ПОЭТ, наперекор осенней промозглости, устремляет себя к свету. … Говоря о «легкости», он, скорее всего, отождествляет ее со светом, ибо, что может быть легче света, что?..  Но горькие думы и тут не отпускают; и вот, перо, после замечательного слова «легкое», выводит следующее (как бы не из этого понятийного ряда, но, конечно же, имеющее право на существование, и не в такой поэтической связке!) слово «страдать».
   Постойте, как же это можно, в нашей, охваченной мафиозными и рэкетирскими разборками действительности, не просто «легко страдать», но и не терять такую «способность»?.. А Пушкин, наш незабвенный Александр Сергеевич, торжеством поэтической строки и непревзойденным образным мышлением справлялся с подобной напастью, что с избытком наваливала на него   е г о  действительность. 
   Жизнь поэта (а, по большому счету, каждого из нас), - это путь страданий и, по возможности, их преодоление. Впрочем, самый короткий путь, путь не пройденный. В таком разе, может и страдания окажутся меньшими, если не трогаться с места, не обрекать себя на путь по таким дорогам?   
   Затравленный праздной молвой, ПОЭТ, на какое-то мгновение, засомневался в способности своего сердца страдать легко… Страдать тяжело и необратимо его сердце, увы, уже научилось. Сопротивляясь мелким и вздорным обстоятельствам повседневной светской суеты, он тревожится не на шутку. В глубине души он понимает, что только легкость во всём – в мышлении, поступках и страданиях (да-да, я не оговорился), именно в страданиях, могла бы уберечь его от роковой черты. Поэтическое наитие подсказывает ему, пришла пора тревожиться за способность к творчеству, слишком уж много времени отбирает проза будней, отстаивание своего и жены доброго имени (Из письма к Бенкендорфу: «Утром 4 ноября я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены.  ‹…› … поведение моей жены было безупречно…».
   Как и всякий человек, в разную пору жизни Пушкин разный. Но, даже находясь в двух шагах ( что для таких обстоятельств, каких-то два года, пустяк!) от грядущей неизбежности, как и подобает творцу, ПОЭТ еще и еще раз экзаменует себя, обращаясь к себе же, взволнованными строками:
               
          «Я думал, сердце позабыло
Способность легкую страдать.
Я говорил: тому, что было,
Уж не бывать! уж не бывать!
Прошли восторги, и печали,
         И легковерные мечты…
                Но вот опять затрепетали
                Пред мощной властью красоты.
                1835               
 
  Взволнованный «мощной властью красоты», ПОЭТ не забывает оглядываться и замечать бредущие за спиной мрачные тени злой молвы, избежать которую он пытается…, смягчая определения о ней (!) в письме к Бенкендорфу немедленно по получении анонимных писем 4 ноября 1836 года:
   “Большинство лиц, получивших письма, подозревая гнусность, их ко мне не переслали. В общем, все были возмущены таким подлым и беспричинным оскорблением…„  Досужему уму не понять, отчего поэт смягчает «беспричинное оскорбление») то, что, по определению (зло, оно и есть зло), уже стоит за чертой приличия, за чертой дозволенного.
   Оставим же и мы «нераспечатанными» истинные мотивы пушкинского «смягчения зла»; в конце концов, поэт имеет право на тайну.
   … И все же, не случайно, свою тревогу он ставит прежде любованиям «мощной власти красоты». Ну, как не понятно…Пришла пора, когда «легковерные мечты», почти парение по жизни, сменились размышлениями о глубинных пластах души, мыслями о преодолении завораживающей и притягающей инерции плоти. Из которой, между прочим, слеплены все сердца. И поэтово сердце не исключение.
   Так можно ли Пушкина называть поэтом, не желающим, подобно некоторым версификаторам, торговать пафосом, и слыть только «плясуном, танцующим на фразе» (Огюст Барбье)?.. Магия пушкинского СЛОВА (я так осторожно предполагаю) заключена в умении ПОЭТА незаметно корректировать наши предпочтения. И вот уже он подсказывает нам на что (на самом деле!) нам должно обратить внимание.
   Оказывается, тогда достойно живется сердцу, когда оно «трепещет пред мощной властью красоты». И, в таком разе, нашим сердцам не растерять на дорогах жизни ни одну из своих легких (?) способностей, так смахивающих на талантливость во всем привычном, и, прежде всего, в безпроблемном жизнебытовании. В чём мы все так крайне нуждаемся. Выходит, ПОЭТ провидел наши проблемы, и, он же, деликатно указует на пути их разрешения.  Вот тебе и «легкая способность»!..   
                31.03.2002               
               
     Patrimonium
     СПАСИТЕЛЬНЫЙ АНГЕЛ

   Мудpецы настаивают: совеpшенства в подлунном миpе искать не стоит, ибо его нет. Hо в том-то и паpадокс: в такой постановке вопpоса, в таком подходе и обнаpуживаются следы совеpшенства. Что ж, на то они и мудpецы, чтоб такими являть себя миpу.
   Между тем, за пpеделами совеpшенства пpостиpается жизнь, обыденная и гpеховная. Это здесь мятущееся сознание, отзывчивое сеpдце и поэтический
дух вольны выбиpать: или сделаться абсолютным пpозелитом (последователем) совеpшенства, игноpиpуя низ жизни, или, все же, научиться вовлекать в кpуг интеpесов своего твоpчества вопpосы той жизни, где пpоявлений человечности и бесчеловечности - моpе pазливанное.
   Воплощая свой идеал в звездном Лучафэpе, обpащая внимание своих
совpеменников на зыбкость мечты, Михай Еминеску выбpал для себя путь диалога с
живыми людьми. Любя жизнь, поэтизиpуя ее, он, тем не менее, твоpил ее не слепо, без оглядки на идущего pядом с ним совpеменника - он твоpил ее, всматpиваясь во внутpенний миp того индивидуума, к сеpдцу котоpого (и он в это веpил!), pано или поздно, пpобьется его стpока.
   Гений лиpики ХIХ столетия жил этой надеждой, она окpашивала его непpостые будни, она вела его, и в тpудную минуту не pаз выpучала. Что значит "тpудная минута" для Поэта? Это мгновения соблазна сменить бытовую и человеческую неустpоенность на

А. С. Пушкин. Стихотворения. М.: Художественная литература, 1985. – С. 398
pоскошь, достаток и сытость ангажиpованности.
   Михай Еминеску (настоящая фамилия Еминович) в полной меpе пpошел все кpуги земного счастья, суть котоpых в большей степени - в неубывающих несчастиях, в меньшей - в людской благодаpности и состpадательности. Hо, оставаясь поэтом с большой буквы, он пpеодолел невзгоды, и, в конечном итоге, обеpнул их достоинствами своего твоpчества. Таков, видимо, удел Поэта - твоpить в стpадании и непpизнании. Потpебовалась затем плотность наслоений дней и лет, чтобы пpиблизиться, наконец, к твоpчеству Михая Еминеску, познать его не умозpительную, а человеческую и поэтическую силу.
   Поэзия Михая Еминеску - это та поэзия, что нужна нам всяким: и толстокожим, и тем, кто чуток, уважителен и тpепетен к поэтической мысли. Поэтический Элизиум - святой и пpаведный дух поэзии Михая Еминеску – вpачует ничуть не хуже восточных снадобий. Дух, познавший гpех, пытающийся освободиться от него, pано или поздно обpащается к поэзии Михая Еминеску, где находит все для спасения своей души.
   Поэзия Еминеску твоpит из нас больше и скоpее людей, чем мы о том подозpеваем. Зыбкая, хpупкая, сотканная вся из духовных мечтаний поэта, она пpиводит нашу совесть, наши поpывы и весь свод нашего внутpеннего миpа в пpеделы удивительной самодостаточности, к ощущению чувства меpы и гаpмонии. Да, пожалуй, поэзия Михая Еминеску – pедкое свидетельство обpетения человечеством гаpмонического начала напеpекоp "злым будням".
    Всякая эпоха начинается со статистики, с летосчисления. Любая следующая эпоха, не узнавшая поэзии Михая Еминеску, обpечена не знать своего действительного счисления, ибо Еминеску и есть само вpемя, суть непpеходящая, вечная.
Сегодня мы точно знаем, - над судьбою Поэта неотступно витал благостный ангел-хpанитель. С высот поднебесных он зpил мучения поэта, и даже стpадал вместе с ним, но не вмешивался, ибо знал – Поэт непpеменно пpеодолеет бесталанность пошлых будней. Оказывается, ангел-хpанитель обеpегал его не от бpенных тягот, но от соблазнов утонуть в самодовольстве и успокоенности.
    Час поэзии Михая Еминеску давно пpишел, тепеpь настал наш чеpед
впитывать в себя эту светлую и жизнеутвеpждающую поэтическую матеpию, котоpой всем нам недостает в наши нелегкие и неуютные постсоветские вpемена. Да пpебудет с нами всегда его боговдохновенное твоpчество!               
                1996
где этюд «Январская ночь самодержца»???
Этюд
                “Сейчас я знаю отчасти…”
                Апостол Павел (1 Коринфянам 13:12)

ЯНВАРСКАЯ НОЧЬ САМОДЕРЖЦА

По молодости лет (если только ты не провидец, пророк и, на худой конец, философ *) никому из нас не дано знать, что судьбу, на самом деле, не переспорить. Что начертано – так тому и быть! Но молодость, до известных лет, пытается оспорить фатальное. У единиц что-то да получается, у остальных – всё «в молоко»…
Пушкин, рано узнавший о своих немалых поэтических дарованиях, так же по молодости начинал говорить с судьбой на «ты», но затем, набираясь житейского опыта, обращался к судьбе только на «вы».
Так поступил наш незабвенный Александр Сергеевич. Иначе и быть не могло, ибо так поступать написано на роду большим мастерам слова. И в этом переходе – от юношеского и наивного к сдержанному и чинному – не стоит изыскивать противоречия. Напротив, так создается союз и сосуществование противоположного, указуя одновременно на сложность и полифоничность внутреннего мира индивидуума. Но тут не всё так просто и однозначно…
Характеризуя явления природы, Исаак Ньютон когда то обронил: «Природа проста и не роскошествует излишними причинами». Понятно, что великий английский физик имел ввиду всякую природу, но только не природу человеческой натуры. Она пишется по другим, отнюдь не математическим законам. Но и у этой «природы» существуют свои законы. Изучение, просмотр и описание которых не менее поучительно относительно других жизненных историй человеческой планиды.
Как свидетельствует история современников гениального поэта, высший свет Петербурга и Москвы скорее недопонимал (а отсюда, недолюбливал) Пушкина, нежели был к нему благосклонен. И это недопонимание личности ПОЭТА шло за ним до последнего смертного мига. И утыкаешься в эту несуразность совершенно, когда читаешь, о выволочке устроенной редактору А. А. Краевскому князем  М. А. Дондуковым-Корсаковым, опубликовавшим на своих страницах некролог В. Одоевского по случаю смерти Пушкина. Итак, цитата:

«… в статье Висковатого, читатели прочли рассказ о деле А. А. Краевского, редактора «Литературных прибавлений» к «Русскому Инвалиду», напечатавшего некролог В. Ф. Одоевского, посвященный только что скончавшемуся Пушкину. Он совсем невелик, этот единственный в тогдашней русской печати некролог, обведенный черной рамкой:

«Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!.. Более говорить о сём не имеем силы, да и не нужно: всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! Наш поэт! Наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле  нет уже у нас Пушкина! К этой мысли нельзя привыкнуть!
29-го января 2 ч. 45 м. по полудни».

На следующий же день по выходе номера газеты, когда Пушкин облаченный в изношенный черный сюртук, лежал в гробу в своей квартире на Мойке и толпа стеною стояла против окон, завешанных густыми занавесями и шторами, А. А. Краевский был приглашен для объяснений к попечителю Санкт-Петербургского учебного округа князю М. А. Дондукову-Корсакову, который одновременно был председателем цензурного комитета.
«Я должен вам передать, - сказал Краевскому князь (тот самый, которого Пушкин увековечил эпиграммой: «В академии наук заседает князь Дундук…»). – что министр (граф Сергей Семенович Уваров) крайне, крайне недоволен вами! К чему эта публикация о Пушкине? Что эта за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе? Ну, да это еще куда бы ни шло! Но что за выражения! «Солнце поэзии»!, помилуйте, за что такая честь? «Пушкин скончался… в середине своего  в е л и к о г о  п о п р и щ а!». Какое это такое поприще? Гр. Сергей Семенович именно заметил: разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж? Наконец, он умер без малого сорока лет! Писать стишки не значит еще, как выразился Сергей Семенович, проходить  в е л и к о е   п о п  р и щ е!..»      
         
Но это одна сторона вопроса. И тут же, в мемориальном тексте главы IV-той Елизаветы Драбкиной «Кастальский ключ»1, сталкиваемся с поразительным случаем, когда государство (в лице императора) обращается к рядовому гражданину, частному лицу, с личным посланием, к «человеку не чиновному, не занимавшего никакого положения на государственной службе». Точнее сказать, инициатива такого обращения исходила именно от Николая I. Ничего что карандашем и, по прочтении адресантом (Пушкиным) документ был изъят обратно, по указанию все того же первого лица государства… Но, факт остается фактом – вышеназванное царствующая особа снизошла до послания к простолюдину… С чего бы вдруг?..

“Читатель того времени узнал немало нового из статей В. Якушина, потомка декабриста, опубликованных в те месяцы на страницах "Русских Ведомостей".
В скорбном рассказе о последних днях и часах Пушкина – как тяжело и бесстрашно тот умирал, как тревожился за жену и детей, истаивал, холодел, впадал в забытье, обратился к Далю со словами: “Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше – ну, пойдем!”; как он тихо сказал “Кончена жизнь” – и несколько мгновений спустя признес последние слова: “Тяжело дышать, давит”, - в этом рассказе В. Якушин напоминал записку карандашем, посланную Пушкину императором Николаем Павловичем 27 января 1837 года, в ночь после дуэли… ‹…›
Пушкин просил привезшего записку доктора Арендта оставить ее, но император предупредил, чтоб по прочтении она была немедленно же ему возвращена. Почему?…”

Далее  автор делает следующий вывод:

“Тут проявилась черта всех тиранов: им вечно мерещится грядущий суд истории, и они не любят оставлять после себя документы, особенно собственноручные”

В этом месте позволю несогласиться с этим выводом, а предположить, что первый руководствовался как раз противоположным мотивом. Но прежде несколько слов о другом (впрочем, всё о том же!).
Читая публикацию “Юности”, утыкаешься в странное: по одному тексту Пушкин был человеком отнюдь не государственным, персона как-бы не первостатейная, чтобы сам царь обращался к нему, и о нем не д;лжно говорить так высокопарно (“Солнце нашей поэзии закатилось!..”), по другому – он тот, кому в ночь с 27 на 28 января 1837 года сам самодержец России Николай I, не лег в привычные для себя часы, не отдался снам на своем сладчайшем (с точки зрения обывателя) царском ложе, а напротив, утрудил себя написанием записки «человеку не чиновному, не занимавшего никакого положения на государственной службе».

Прямо скажем, странное событие в истории российского государства (ведь, такого раньше, кажется, не бывало!) и беспрецедентный поступок монарха!!
В этой поразительной противоречивости (взаимоисключающих фактов отношения государства к рядовому гражданину), прослеживается весь ужас и «прелесть» того, что именуется  г о с у д а р с т в о м.  Что хочу – то и ворочу. Это одно.
Во вторых. Прояснить свет на загадочность этого происшествия (последнего столкновения! вассала с правителем, точнее – правителя с вассалом, ведь, отнюдь не Пушкин обратился к Николаю с запиской, не он…), помогут следующие слова Гете – «В человеческих делах… главное внимание должно быть обращено на мотивы».
Смею осторожно предположить, что Николай I… испугался, что не успеет засвидетельствовать перед Историей своего “доброго” и “участливого расположения” к великому поэту, не успеет.  Император передал записку через врача Арендта, который в точности исполнил приказание первого (вернуть по прочтению тому, кто ее написал), не уступил просьбам умирающего Пушкина, оставить ее у его смертного одра. Ниже, приводим текст записки, при помощи которого император всея Руси Николай Павлович Романов, он же Николай I, всё же втиснулся в историю:

«Если бог не велит нам более увидеться, посылаю тебе мое прощение и вместе мой последний совет: исполнить долг христианина…»  (Т. е. покаяться в прегрешениях. Всего-то!..)

Этой запиской (написанной глубокой ночью и в спешке, карандашом), через славное имя первейшего ПОЭТА России, высочайшая персона попыталась говорить с историей на «Вы», но,… «природа» дала о себе знать – кроме снисходительного тона, император сбивается на назидание, тому, кого вот-вот оставят силы жизни, кому в эти мгновения предстояло начать путь в Вечность. Привыкший повелевать, уже не в силах признавать в ком-то  значительность, себе равную или (и, это решительно немыслимо!) выше. В этом беда и «слабинка» всех правителей. Привыкшие слышать о себе только в восхвалительном наклонениии, всюду повелевать,… на него же, менторский тон, и сбиваются.
Поистине, в чём-то решительно был прав сэр Исаак Ньютон, говоря о первокачествах природы. Её не проведешь, она всюду дает о себе знать, от нее не укрыться.  А вот самодержцы, об этой «мелочи» не подозревают. И понятно отчего – они же цари!
                4.08.2003    






* -  Вот как, например, отзывался о философах французский писатель Андре Жид
      «Когда вам отвечает философ, вы перестаете понимать, о чем вы спросили»

1 – Е. Драбкина. Кастальскитй  ключ. Глава IV // «Юность», № 10, 1972. – С. 79   

рис. Н. П. Ульянова (1875-1949) А.С. Пушкин и Н. Н. Пушкина на придворном балу
перед зеркалом.1937 Холст, масло. 177Х155


Из цикла: "Сновидения"

                Посвящается поэтессе Симоне Тешлер, ее       
                слепому псу Каштанке, и быть может, как-то,            
                “Н. Г.”

ХЛОПОТНОЕ ДЕЛО
(или сугубо биографическое повествование с кислым финалом)
 
                "... Нрав его был вполне ровным; но эта неровность скорее         
                приятна, нежели огорчительна: грустный, но не печальный,      
                нелюдимый, но не испытывающий ненависти к
                человечеству, неизменно искренний и естественный во       
                всех  проявлениях, он привлекателен и своими недостатками,      
                так что было бы весьма досадно, если бы он обрёл      
                совершенство"
                (Из переписки маркизы де Дюффан о шевалье д'Эди) *

I глава.

ЗНАКОМСТВО С НИМ

   За дверью послышались возня и шёпот, который вынудил на какое-то мгновение Исполнительного Директора отвлечься от своих записей, глянуть в сторону со слабой усмешкой и вновь углубиться в исследовательскую работу.
  -  Ну вот, еще не хватало, чтобы мы поссорились в таком месте!.. Давай, не упрямься, доложи г-ну Исполнительному Директору все по полной форме, а уж потом и я выступлю. Ну, давай, давай, не упрямься, Бибир!
   Возня за дверью стихла, и, сразу после короткой паузы, послышался стук, дверь отворилась и оттуда к Исполнительному Директору долетели обрывки фраз.
    -  Мы имеем честь... думается, нам не будет отказано... господину Исполнительному Директору слава, слава, СЛАВА!! - И две глотки за дверью нестройным хором коротко протянули - Ура! Ура-а!!!
   "Ура, так ура", - подумал Исполнительный Директор, можно и впустить, если такое внимание к моей персоне. Он хлопнул несколько раз в ладоши и, будто по мановению волшебника, настежь распахнувшиеся двери явили взору слегка растерявшегося тайного агента Бибира и секретаря внешних одолжений г-на Памбируса.
    -  Господа, - обратился к ним Исполнительный Директор, - я вижу, вы готовы к докладу, прошу, начинайте...
    -  Глубокоуважаемый г-н Исполнительный Директор, - начал докладывать тайный агент Бибир, - мы выполнили вашу просьбу. Он - здесь!, - при этих словах тайные сотрудники загадочно скосили взгляды куда-то в сторону, - и мы надеемся, что, укрепленный вашим светлым взором, не откажется от сотрудничества с нами...
   -  По крайней мере, - добавил секретарь внешних одолжений г-н Памбирус, - до этого момента, иных желаний им не высказывалось...
  -  Спасибо, господа, я не забуду вашей яркой речи и, в случае успеха, награда не заставит себя ждать. - Исполнительный Директор снял очки и добродушно спросил: - Каково Его настроение, какие пожелания он высказывал по пути к нам?
              -  Что вы, что вы, господин Исполнительный Директор, - дружно заголосили тайные сотрудники закрытого научного центра, - Он прямо-таки трепещет от волнения, что вот-вот предстанет перед вашими очами!!
Секретарь внешних одолжений сделал незаметный знак слуге Исполнительного Директора и тот вкатил в комнату тележку с диваном, на котором восседал заспанный мужчина среднего, впрочем, совсем неопределенного возраста, но уже достаточно помятый суровыми буднями, весь облик которого говорил, что он совершенно не понимает, куда попал и, главное, что ему тут делать.
   Людос покрутил головой, и, не увидев перед собой никого, даже повеселел: мягкий верхний свет, приглушенные мелодические звуки да какие-то суетящиеся подле него тени коротышек почти успокоили его. Но, некая беспокойная мысль, брошенная в бездну сознания, оголодавшей волчицей металась в нем и никак не могла найти себе места. При этом она то пыталась, и взаправду подобно волчице, «подвывать», то, собою же взвинченная, чуть ли не бездыханно, обессилено распластывалась, оставаясь при этом всё время начеку. Людоса беспокоило: что же в конце концов потребуют от него суетящиеся рядом коротышки, и вообще, отчего бы им так его обхаживать?.. Что-то здесь не так, что-то непонятное творится у него на глаза, но что??!..
   -  Откройте мне Его, да-да, откиньте полностью покрывало, вот так... Прибавьте свету, дайте ж наконец хорошенько увидеть, что он из себя представляет...
    Голос Исполнительного Директора совершенно преобразился, сделался цепким, с железными нотками. Где-то что-то щелкнуло, и вдруг, прямо напротив себя, Людоc увидел... себя же, только невероятно увеличенным, при том, что кто-то пристально рассматривал его, будто под увеличительной лупой. Он вздрогнул. Ему припомнилось, что когда-то в детстве он точно так же, рассматривал дергающуюся блоху. И это сопоставление окончательно сбило его настроение, оно вмиг улетучилось и тревога, одинокой волчицей отбившаяся от стаи, надолго уселась у его ног.
    -  Ничего не скажешь, хорош, и впрямь - отменный экземпляр!, - воскликнул Исполнительный Директор. - Господин Кванз, - обратился он к своему лаборанту, - готовьте Его к сеансу, скоро начнем. - И Людос почувствовал, как тележка с диваном, на котором он находился, мелко задрожала и куда-то понеслась. И это "куда-то" было черно и страшно.

II глава.

ПОДГОТОВКА К ОБРАТНОМУ ОТСЧЕТУ

    У Людоса ёкнуло сердце, он мысленно охнул, но продолжал спать, и отсюда выходило, что еще не весь сон, а лишь какая-то его часть прошла, "прокрутилась", но большая и главная - впереди. То, что скоро что-то должно произойти, ему было яснее ясного. Взять хотя бы сам факт извлечения его вместе с диваном из квартиры и, на виду у спящего города, перемещения на тележке в какой-то странный дом, где все суетятся, но непременно перед одной закрытой дверью; но, когда она распахивается и в ней появляется Исполнительный Директор, вся преддверная суета вмиг куда-то девается; все, что мгновение назад было хаосом, приобретает пристойный вид, начинает пышеть необычным спокойствием. Потоки этого спокойствия вдруг начинают изливаться из тех дверей на всех и вся, и Людос не стал исключением, и он ощутил их на себе. Мягкие, обволакивающие. Людос попытался сбросить их с себя, но не тут-то было, они буквально прилипли к его душевному состоянию, незаметно изменяя его  очертания. Раздражение сменилось благодушием, злость - добросердечностью, усталость - негой. Хилое тело, распрямляясь, наполнилось соками подзабытой юности.
   "Уж я-то знаю...", подумал про себя Людос, "... ничего даром не дается. Интересно, что от меня потребуется взамен... Деньги? Так их у меня никогда не было! Любимая женщина? Так она давно шмыгнула к другому! Счастье? О нем, в житейском смысле, я никогда не ведал! Покой? А что это такое?.. Что??.."
   И пока все это проносилось в его голове, подготовка к сеансу ни на минуту не прекращалась. В какой-то момент дикая до болезненного ужаса тишина установилась в глубине той кромешной тьмы, в которую бедолагу Людоса завезли на диване тени-коротышки.
  -  Готово? - Откуда-то, неизвестно откуда, раздался голос Исполнительного Директора.
  -  Все готово! - поспешили сообщить со всех сторон его подчиненные.
   -  Тогда приступим... Начинайте обратный отсчет, Бибир! а вы, Памбирус, успокойте Его, посмотрите, как Он взволнован, так у нас ничего не выйдет.
   И немедленно после этих слов по телу Людоса, словно стремясь проникнуть вовнутрь, побежали разноцветные всполохи, и вот уже через самый малый отрезок времени они вытеснили из его сердца ощущение тревоги. Оголодавшую волчицу, что, кажется, надолго расположилась у его ног, настойчиво, но вежливо попросили, и она, поскуливая, отступила. Сладкая истома разлилась внутри Людоса, он сдался, успокоился. "А-а,", решил он, "... ничего страшнее этого во сне сейчас быть не может, ну и пусть суетятся, а я посмотрю, что из этого выйдет"...
   И Людос, весь какой-то преображенный и воздушный, как ни в чем ни бывало, растянулся на своем несуразном кухонном диванчике, на котором уже не один год привык укрываться от холодов, и с этой минуты всё ему стало мило.

III глава.

ПРИШЕЛЕЦ ИЗ ОБЛАСТИ

   Перед тем, как улетучиться, кромешная тьма как-то странно крякнула, взвизгнула, грохнула и вмиг море света - доброго и не нахального - заполонило пространство вокруг Людоса.
   "О, боже!", - пронеслось в его голове. Прямо перед собой - как только глаза привыкли к свету - он увидел выстроившихся полукругом воинов, в центре которых на возвышенности восседал Исполнительный Директор Всех Осуществленных Снов, сам г-н Стугардт. Вышедший из полукруга воин произнес:
    -  Г-н Исполнительный Директор приветсвует г-на Людоса и всем сердцем желает тому хороших сновидений, но еще более - приятного пробуждения. Да пребудут с вами, г-н Людос, сладкие сны, чему мы, подчиненные г-на Стугардта, и призваны служить. Салютуем вам, г-н Людос! Салютуем!! - И немедленно, в знак приветствия, ряды воинов подняли вверх электромагнитные стереосенсорные щиты. И, едва они замахали ими, щиты стали издавать, каждый на свой лад, сладкие звуки. В эту минуту, казалось, сам воздух, не удержавшись, запел симфонию чудных мелодий.
Откуда-то сверху раздался голос Исполнительного Директора.
    -  Теперь вам слово, г-н Людос.
    -  Я-я?.. - растерялся Людос, - почему вы выбрали именно меня, а впрочем, если вы так добры ко мне, почему бы и мне не поприветствовать вас? Мир всем вам! - Мир!, мир! - подхватили его слова сотни воинов, и сотни глоток еще долго не выпускали этот возглас. Он перекатывался от одной шеренги к другой, усиливая и без того атмосферу торжественности происходящего.
    -  Ну, вот и хорошо. - Сказав это, Исполнительный Директор, встал и направился к Людосу, но не дойдя до него несколько шагов, остановился.
    -  Вот и хорошо, теперь мы друзья, и, чтобы дальше не происходило, не может быть осуждаемо и обсуждаемо. Все, что дальше будет делаться, станет свершаться на благо всех, но всего более для вашего же, г-н Людос, блага.
   В ответ, по пошлой вековой привычке, Людос протянул руку г-ну Исполнительному Директору, как вдруг почувствовал, что она на что-то наткнулась.
    -  Не удивляйтесь, дружище, - поспешил предупредить растерянность Людоса, г-н Стугардт, - нас разделяет невидимый экран. Вы тут, а мы там, или, если вам угодно, - вы там, а мы тут... Вы в своём измерении, а мы - в своём. Понимаете? Так что, вот самое первое подтверждение тому, что никто не желает причинить вам зла. Смотрите хорошенько, что будет затем, а что надо, отмечайте в своей памяти. По пробуждению, это вам крайне пригодится, впрочем... - Не досказав фразы, г-н Стугард вдруг растворился, за ним исчезли шеренги его вассалов. Раздался чужой голос из ниоткуда.
    -  Обернись, Людос, тебя ждёт сюрприз!..
   Людос обернулся и обомлел. Прямо на него двигалась страшная процессия, в середине которой, к своему ужасу, он увидел... самого себя, связанного, в рубище, с петлей на шее.
     -  Что это? Зачем?!.. - воскликнул Людос.
     -  Потерпите, г-н Людос, вы все скоро узнаете. - Опять из "ниоткуда" молвил уже знакомый голос Исполнительного Директора.
   Из потока света, как из темноты, возникли согнувшиеся под тяжестью чернокожие грумы, поднесшие близко-близко к его дивану портшез, из которого раздался такой знакомый Людосу голос, который без всяких предисловий и объяснений начал странный и жуткий монолог, скорее смахивающий на обвинительное заключение, какое еще никому и никогда не зачитывали, и вот, наконец, - случай представился! - объявляется самому отъявленному грешнику рода человеческого. Из голоса говорящего исчезли все сантименты и намеки на прежнее учтивое обращение. Более того, все что слышал сейчас Людос в свой адрес, в один миг уничтожило воспоминание о прошлых, казалось бы, симпатиях друг к другу.
-  Так вот каким ты пришел в наш дом, варвар... Ты думал, твоя цивилизованность - твое спасение?.. О нет, ты ошибаешься. Ты глуп, как вчерашний день, что сгорел без следа; ты наивен, как рассвет, которому все равно, чье озарять утреннее ложе; ты скуп, как мелкий рантье, который, незаметно для других, одной и ловкой рукой, причем в который раз, монетка за монеткой, пересчитываешь в кармане дневную выручку; ты скользок, как раскисшая от долгого лежания в воде банкнота; ты, наконец, заброшен, как сельское кладбище с пыльными и никому уже не нужными надгробиями, готовыми вот-вот рассыпаться и исчезнуть навеки. ... Но ты пришел к нам, и за одно это все твои несовершенства, именем своим, мы, - Исполнительный Директор Всех Осуществленных Снов, снимаем с тебя. Отныне, Людос, ты чист! И таким перерожденным, тебе, Людос, предоставляется великая честь самому возложить голову под гильотину.
   -  Что-о-о! - чуть не рыдая воскликнул во сне (и, видимо, наяву) Людос, - за что? зачем? почему именно я? и потом, вы обещали мира?!..
            -  Усекновение твоей главы - и есть мир. - Спокойно парировал голос         Исполнительного Директора. - Подумай только: тебя уже не будет в том мире, где все тебя уводит от чистоты и света правды, где всё – только хаос, суета, ложь ближних, да и твоя собственная. Мы добровольно примем от тебя твои грехи, впитаем в себя твои беды, чтобы впустить тебя в вечность чистым-пречистым. До обезглавливания, Людос, еще есть время, и его тебе хватит с избытком, ты проживешь за этот миг все отведенные тебе свыше годы. Так, усекновением, Нам удаётся oстанавливать Зло, с которым, как Мы видим, у тебя уже нет сил справляться.
   И тут Людос вскипел.
  -  Так злу усеките голову, а не мне!
   -  Хорошо бы, - согласился Исполнительный Директор, - но именно в тебе, а ни в ком другом, так много его угнездилось. В "нигде" злу негде быть, вот и ищет оно таких как ты - слабых, романтических и непрактичных.
  -  Постойте-постойте, - словно о чем-то своем догадался Людос, - о каком зле вы говорите?
   -  А зло во все времена - одно. Даже неся кому-то счастье, - ровным голосом отвечал г-н Стугардт, - ты всё равно учиняешь им зло...
-  ?..
   -  Отчего ты удивляешься, Людос, ведь, даря его одним – недодаешь другим...
-  Но, - воскликнул Людос, - у зла не найти иного свойства, оно всюду зло, впрочем, как и счастье, - оно всюду счастье, и потом, даже г-н Ломоносов на то указывал: где -что в одном месте убудет, в другом месте прибудет! В чем же вы меня обвиняете? Не понимаю? не понимаю?!!..
  -  В хлопотах, мил дружок, в хлопотах. - спокойно ответил Исполнительный Директор. - Таких как ты, Людос, мы называем, niеdеrе Rеgiоn ^  - пришедшими из "области низших". - И тут из портшеза показалась гневно дрожащая рука Исполнительного Директора, брезгливо подавшая знак подвинуть обреченного под нож гильотины.
  -  Не хочу, не хочу! - завопил Людос, - погодите, погодите, о каких "хлопотах" вы говорите, не понимаю!..
  -  А всё, что делал ты и что делаешь - и есть хлопоты, напрасная докука, вот ведь как... - сокрушаясь, отвечал из портшеза уставшим голосом Исполнительный Директор. И, прежде чем Людос успел опомниться и смахнуть со лба холодный пот, голова его покатилась по деревянному желобу, прямиком в корзину с опилками.
  -  Заче-ем?!!..
         IV глава.

ВРЕДНОЕ   ЗАНЯТИЕ
   ... С этими словами на устах, Людос пробудился от сна, а очнувшись, еще долго лежал на своем куцем кухонном диванчике, в полной растерянности, с ощущением реально пережитого ужаса, тупо уставившись в замученный копотью потолок, не понимая, к чему, собственно, ему все это приснилось.
-  Однако, - произнес он вслух, - и вправду, неверное это занятие спать днем, и не такое может привидеться...
   Затем он бодро поднялся, потрепал рукой за ухом собаку, которая уже давно просилась на улицу, и поторопился завершить для себя еще одно, и в самом деле, хлопотное дело. Во дворе, куда его буквально вынесла за поводок истомившаяся четвероногая животина, он безропотно и даже с радостью позволил слепому псу - преподнесённому ему от чистого сердца! одной поэтессой - оправиться, наконец, по большой и малой собачье нужде.               
                6.О7.1996 - 8.О1.1999


*  Correspondance compl. de la marguise du Deffand. Paris, 1856, t. 2,
p. 739-74O // Аиссе. Письма к госпоже Каландрини. - Серия: Лит. памятники
АН СССР, - Ленинград, Наука, 1985. -  Статья П. Р. Заборова "Мадемуазель Аиссе и ее письма". Письмо I - С. 166
 (о Шевалье - Блез-Мари де'Эди (ок.1692-1761гг. ) - см. сноску 17 на С. 194
^  -  (нем.)
* *  -  "... Я вошел в комнату, и закрыл за собою дверь."
Рисунок Михаила Марфина {и в этом случае тема рисунка навеяна скульптору сном}
(Кишинев, Республика Молдова)



Драматические сюжеты

НОЧЬ БЕЗ СНА
(римская зарисовка)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
                Марцела  -  (свободная и знатная гражданка древнего Рима)
                Алконий  -  (центурион)
 


 
Алконий
Ну вот, настал тот день.
Я должен отпустить мою Марцелу.
Всего-то на какие-то три дня,
Вдруг опустеет наше ложе.

(Алконий с нежностью смотрит, а затем гладит спящую супругу. Марцела пробуждается и отвечает ласкам супруга, помня, что по закону Рима она еще не супруга центуриону, но если не уйдет от него на эти три ночи - быть ей несвободной).

Марцела
Любимый, ты не спишь?
В такую рань не спят лишь птицы,
Которым надо возвестить,
Что новый день занялся.

(Видя, что лицо центуриона напряжено, восклицает)

Люби! все будет хорошо.
Подумать дай мне;
Уйти ли на три ночи в дом отца,
Чтобы продлить... тебе ж свободу!
Иль не права я?..
   
          Алконий
Прошедший год к твоим стопам
Слагал подарков я немало...
И, слов высоких прошептал,
И ласками не обделял...
И все ж, супругой стать мне не
желаешь,
Законной. А не...
   
Марцела
Алконий, слышать не желаю
Твоих сердечных слов...
Я знаю их.
Но, равно как и честь,
Мила и мне свобода.
Что молода, что хороша собой,
На это не гляди.
Внутри себя мудра я,
И мудрость мне велит
Превыше благ иных
Ценить свободу.

Алконий
К чему свобода женщине?
Скажи!..
Да что ты знаешь о свободе?!
Как никому другому, лишь рабу
Известна вся цена свободы,
Когда он продан в рабство, по      
                плененью,
И годы, годы принужден
Он чью-то волю слепо исполнять.
О, женщина!..

Марцела
Алконий, погоди...
Что, женщины не люди?
Что, не для них, в числе других,
Законы высекаются на досках?
Нет, не поверю. Вижу, нечего
                тебе ответить.
То-то...

Алконий
Ты права, супруга...
Законы Рима чем-то пусть не
                совершенны,
По ним - и говорить нам не пристало,   
Мне больше прав, по праву 
                cильного, дано.
Но я люблю тебя и унижать не
                собираюсь.
Мне не по нраву лишь твоя
                строптивость,
Она пугает, отдаляет от тебя!
А тут еще Законы... будь они неладны!
...................................
Так ты уходишь на три дня?

Марцела
... Три ночи, милый мой,
Лишь ночи три,
А днем - твоя, твоя. Т в о я!

Алконий
Что ж, поступай, как ты решила,
Мне в гарнизон пора.
Увидимся ль?..

Марцела
К чему судьбу ты    
выставляешь в дверь?
Конечно же, увидимся,
но дай мне срок,
К тебе пристать, и неразрывной
частью стать.
Любимый мой, Алконий!

                26.О4.1998
 

 
ОГЛАШЕННЫЙ ПЕВЕЦ
(пьеса в трех действиях и двумя песнями)

             “Откуда, как разлад возник?
               И отчего же в общем хоре
                Душа не то поет, что море
                И ропщет мыслящий тростник?”
                Ф. Тютчев

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Дионис – бог растительности, покровитель вина и виноделия
                Систерия – первая вакханка
                Лорела –  вторая вакханка
                Менады, бассариды, феады и прочие вакханки, почитательницы    
                Диониса
                Орфей – мифический фракийский певец. Считается, что он изобрел      
                музыку и стихосложение.

 
                I  ДЕЙСТВИЕ.

Дионис (обращаясь к Систерии, надеясь, что та не видит; портьерой вытирает с  губ влагу, при этом кубок его накреняется и из него на пол льется искристый, бодрый
напиток):

Ну, что Орфей?
Всё так же он поет,
И слезы льет, как я напиток
На кифару, из которой, упрямец,
Кроме песен грустных
Извлечь, увы, иных не в силах?

Систерия:
Мой благодетель,
Хотела б весть иную принести,
Но…

Дионис:
Понятно…
До той поры,
Покуда он не встретил Эвридику,
Своей божественною лирой
Играючи сдвигал деревья, скалы,
И волн тревожный рокот обрывал,
И усмирял зверей он лютых,
И, говорят, опять-таки, играючи
Он из людей вражду и злобу
                изгонял…

                (после паузы)

А что теперь?..
Блаженному подобно плачет –
Тьфу, разве то мужчина?!..


Из недр Аида…

    (полушепотом)

Из царства тени
Свою намерился, - ни много и
                ни мало
Супругу он извлечь… как там   
                ее?

  (спутницы-вахканки   
              одхватывают):

… свою зовет он Эвридику!

   (в сторону, чтоб не слышал
                Дионис)

Такая же, как мы, девица…
Не хуже, но – не ярче нас.
За что ей почести такие,
Неужто лучше чем-то нас?..

Дионис:
Так, “Эвридика”, говорите?..

Лорела:
Да, благодетель, Эвридика!

Дионис:
Вот, не пойму:
Зачем ему такие муки,
Когда вокруг вакханок столько,
С упругими персями,
С глазами – жемчугами,
С устами пылкими и говором   
                прелестным?
И, главное – доступны все они!
Вот оглашенный, вот – певец,
Накличет на себя беду…
               
                II  ДЕЙСТВИЕ.
(Сцена. Орфей поет печальные песни.
Вечер сменяет день, ночь – вечер , рассвет - ночь. А певец всё поёт. И этих звуках ясно слышатся печаль и страдания сердца поющего, из-за того, что ни одна из его чудных песен не в силах поколебать Аидово царство, чтобы извлечь оттуда
возлюбленную)

Орфей:
Который день слезами обливаюсь,
Всё от того, что не могу
Любимой указать дорогу,
Чтобы покинуть, наконец, могла она
Пределы, где властвуют одни лишь
                тени
Давно почивших в бозе…
Бог мой, услышь певца!
Свои благодеянья распрости
И на избранницу мою,
Увы, томящуюся в царстве тени.
Несправедлива доля та!..

                (1 песня Орфея)
Ау, ау!..
Ответьте, силы неба,
Орфею, бедному певцу.
Дерзнувшему, в порыве сердца,
Из небытья любимую вернуть!

Ау, ау!…
Что спишь, Природа?
К тебе, вместилище богов,
Трепеща, певец Орфей
Стократно обращает
Свои мольбы, в надежде
Быть услышанным тобою…
Тобою же, поддержан до конца
В затее дерзкой: вырвать из объятий
                сна
Свою, о Боги, Эвридику!

Ау, ау!..
Ответьте, горы,
(давно, привычно поддерживающие небес и воздуха невидимые своды)       
                тому, кто
Знает о немалой вашей силе, -
Певцу Орфею, что играет на кифаре,
Призвавшему в помощники и эхо гор,
Надеясь, все  ж, усилить голос свой,
Чтоб отступили от любимой силы      
                небытья
И Эвридика ожила от сна!!

Дионис (подзывает к себе
                бассариду Систерию):
Ну что, по-прежнему Орфей
В слезах зовет свою супругу
И, в чувствах распалившись
                неосторожно,
Кифару омывает слезами своими?

Систерия (кротко):
По-прежнему, наш благодетель.

Дионис (бросая в гневе наземь   
                виноградную лозу):

Тогда велю немедленно я вам
Унять, нет, обольстить певца Орфея!
Чтоб край богов не оглашался
                стонами его,
Когда грядет пора веселья.
Еще немного – и празднику здесь
                быть,
Но как… когда здесь море слез?
Дела такие праздник мне сорвут…
Но не бывать тому!

              (2 песня Орфея)
Зачем я Персефону *  не послушал,
На тень мельком взглянул я Эвридики,
И, радостью переполненный,
Что рядом вновь любимая моя,
Заговорил с ней… Вот беда!

Я потерял навечно Эвридику
Которая так была неосторожна,
И пала от змеинного укуса,
А может, от худой молвы…
Неужто Боги вынесть не сумели,
Орфея ликованья… Где ж здесь зло?
Проступок дерзкий… В чем он? Не   
                пойму.
Меня карают боги ровно так,
Как будто я преступник черный!
Страшнее будто нет меня!!..

Да, признаю, неосторожен был.
Но, Боги, если вы  л ю б и л и,
То знаете, как стит глаза любовь,
Не дозволяя властвовать невзгодам!

               
                III   ДЕЙСТВИЕ.
(Менады пробуют отвлечь Орфея от печальных дум. Едва тот открывает рот, чтобы исторгнуть скорбные слова, они игриво тонкими пальцами зажимают ему рот, а когда он пытается играть на кифаре – они и тут изящным движением, с улыбкой на устах, не дают ему музицировать)

Первая  бассарида:
Смотри, смотри, Орфей,
Как стан мой гибок!
Как томны мои губы…
А ланиты!.. Не загляденье, разве?

Вторая бассарида:
Смотри, смотри, певец,
И мой как гибок стан,
Проворны как мои движенья!
И не стыдись, и взор не отводи,
Смотри, нет, -
Прикоснись!! – к моей ложбине,
Она давно твоя, твоя,
Ты только прикоснися к ней…

(Прекрасные телом, полунагие менады  танцуют перед Орфеем неистовый вакхический танец. Другой бы уже давно всё позабыл и утонул в море обнаженных тел и объятий... Другой, но не Орфей. С невыносимой грустью во взоре он безучастно смотрит на  танцующих)

Орфей:
Не скрою, хороши вы.
Каким же надо быть слепцом,
Чтоб не отметить вашей красоты…
Но, добрые менады, мне мила –
Вы слышите?! – мила  д р у г а я!!
Ах, что вы знаете о ней…
Ее одну мой взор ласкал,
Прикосновенья – только ей одной,
Дарил в часы блаженства и
                восторга!
О, Эвридика, верная жена
Орфея, безутешного супруга…

Менады (обрывая певца, хором):      
Орфей, Орфей, очнись!
          Да что она теперь,
И где твоя супруга?..
Ведь нет ее, ты слышишь –  н е т !!
А мы – здесь, рядом.
И лучше, кажется, ее,
Давно уснувшей вечным сном
Твоей супруги Эвридики!
Ну, не упрямься,
Посмотри на нас…
А там, глядишь,
Печаль рукою снимет.
И Дионису путь откроешь –
Уж сердится немало он.
Из-за твоих печальных песен
Не в силах он возжечь в сердцах 
                людей
Божественный огонь веселья.
И, как бывало, в таинство, которым
                он владеет,
Не может он вовлечь всех тех, кто согласен
За ним последовать повсюду.
Так что, поубавь свой пыл в печали…
Позволь веселью быть опять!..

Орфей:
Ваш Дионис порочен…

Менады (испуганно, хором):
Нет-нет! Не-ет!
Ты ошибаешся, певец.
В мистерии пускается затем он,
Чтобы людей раскрепостить вином,
Которым, ой, живется как непросто…
И те в награду Диониса рекут
                “Лиэйем” –
“Раскрепощающим людей!”

     (изменившимся голосом)

Коль непреклонен будешь ты,
Тогда лишь на себя пеняй…
Мы повелителя наказ исполним,
И песнь твою на полузвуке
Со словом разом оборвем!

(Орфей пробует перебирать плектрой 1 струны  на кифаре и петь, но набежавшие отовсюду, с бубнами, трубами и барабанами, вахканки грохотом и шумом забивают песнь верного супруга Эвридики. И, как только это 

 
случилось, с певца ниспадает защищавший
 его божественный ореол и, подобно
последним гарпиям и фуриям, менады 2
 набрасываются на Орфея и…
растерзывают его в клочья)
 

СИСТЕРИЯ (вся в кровавых пятнах):
Подруги, славно потрудились мы.
Теперь ничто веселью не преграда!
Орфей растоптан. Гей, подруги,
Скорее к Дионису, - будет праздник!!

ЛОРЕЛА (также вся в крови певца,
                с нетерпением в голосе):
Конечно же, теперь веселье будет.
Наш благодетель, Бромий, 3
Столь нетерпим к печали всякой,
Конечно, верно рассудил…
И покарал певца так строго…
А нам, в награду, закатит пир, такую         
                маскераду,
Какую прежде боги не видали,
И, уж подавно, смертные от нас!

 
Побросав орудия убиения – тимпаны, трубы и кастаньеты - киконские женщины Фракии, поправляя небриды – оленьи шкуры, смеясь, уходят. Если бы не знать,  ч т о  оставляют они после себя в эту минуту на берегу фракийской реки Гебра то, глядя на них, смеющихся, прекрасных телами и ликами, случайный путник может искренне подумать: какое счастье, что есть еще в надлунном мире столь совершенные, чистые и беззащитные созданья!
23.11.1999

НЕ НАДО "ЛЯ-ЛЯ"!..
(интермедия в стихах, с коверным, мыслящей публикой с
приличными манерами, явной вечерей, пятью ударами гонга и
декорациями из папье-машье и фанеры)

         "Мы играли вам на свирели, и вы не плясали;
          мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали"
    (От евангелиста Матфея, ХI, 17)

   
                ПЕРВЫЙ УДАР ГОНГА

(потешный кубарем выкатывается перед публикой, но не той что сидит в партере, а той - что находится на сцене, уже которое время страдающей у пиршественного стола)

Ковёрный:
Что значит...
"Быть, чтобы не быть!"?..

(опять перекатывается, успевая при этом скорчить уморительную
рожицу)

Вот в чем вопрос! и...

(снимает шутовской колпак и дзинькает его колокольчиками)

… глупая дилемма!
Не быть - как хорошо,
А быть - какая мука!

                ВТОРОЙ УДАР ГОНГА

(Кто-то из гостей запускает в скомороха необглоданной костью. Кость, однако, ранит Коверного)

Ковёрный:
А вот и знак особый,
Он с неба послан нам...

     (потирая ушибленное место)

От того, кто
Обозревает мир с выс;ка,
С заоблачных высин.
И сладким смрадом дышит,
И нас - рядя- благословит,
И молит нас лишь об одном:
Не надо больше смрада!
Но, кроме подымающихся ввысь
Тяжелых испарений
(сплошь состоящих из грехов),
Производить, увы, иного не умеем.
И насыщенный этим духом,
ОН тем не менее готов
Опять прощать нам нашу глупость,
И лишь вздыхать на небесах,
И лишь молиться нашим мукам.

(Коверный с брезгливостью переступает кость, перекатывается в другое место. Занятая пирушкой, публика с глубоко приличными манерами, не обращает внимание на гримасы и реплики шута, которого уже донимает неожиданно полученная рана)

Ковёрный:
Еще завис над нами
Крохотный вопросик:
Зачем мы здесь,
К чему живем?
Чем мерить должно нас -
Аршином или все же
Наш лучший аргумент
В баталиях души и
Интеллекта сходах -
Увесистый кулак
(вот аргумент!)
Который все рассудит?..

(Тем временем гости пьют, жутко сквернословят и пускают ветры.)

                ТРЕТИЙ УДАР ГОНГА

(Состроив очередную рожицу, шут усаживается вполоборота к зрителям так, чтобы удобно было указывать на насыщающуюся застольную публику с глубоко приличными манерами. Прислушиваясь к ветрам, щедро издаваемым публикой с вышеупомянутыми манерами, он восклицает)

Вот, самый милый нам
Набор тех звуков,
Что слух наш всякий раз
Немало восторгает!

(Коверный тщится повторить действия публики с отменными манерами - икнуть и пустить ветры, но у него ничего не выходит)

Какой же надо быть
Натурой тонкой,
Чтобы из вашего нутра
Издался звук сей,
Слаадкозвучнейший, и плод
Великого глубокомыслья...
А впрочем, за животом не
                уследить,
И тут за ними правда.

   



             ЧЕТВЕРТЫЙ УДАР ГОНГА

    (Добродушный пирующий, брызгая      
    слюной и пищей, обращается к    
    Ковёрному):

Да оторви ты задницу свою,
А вместе с ней и яй...!

(Пирующие сморкаясь и отирая  "пародистые" пальцы о своё
платье и наряды соседей, гогочут.)

И к нам иди,
Покоен будь:
Нальем мы чарку,
И деву на ночь подберем,
В беде той не оставим!

(Пирующие прыскают от смеху.)

К чему тут сырость разводить,
Крутое вольтерьянство,
Иди к нам, оторвись от дум
О Личном, о Высоком...
Вкуси вина, красавиц полюби,
А тут, глядишь, и аромат вдохнешь   
амора, он тебя навек сразит...
Избавит от запора!

(Пирующие прыскают со смеху.)

Ну, а пока, чтобы не скучно было,
Тебе свой шлет привет
Вся пошлость, та что есть
У стада... коллектива!

(Коверный в растерянности, ему нет ни какой возможности избежать
приглашения, он понимает, в каком качестве здесь присутствует.
Делает несколько шагов к столу, но тут его шатнуло - раз, другой,он падает, успевая произнести несколько реплик)

  ПЯТЫЙ И, ПОСЛЕДНИЙ   
                УДАР  ГОНГА

Ковёрный:
Не знаю, чем прогневил
Того, кто неустанно
Зрит из заоблачных высин,
Но, коль сразил -
Так, значит, поделом...
Се заслужило чадо.

(и в самом деле погибая, Коверный обращается к пирующим, в
очередной раз со смеху пустивших ветры при виде упавшего шута)

О други! что же вы
Скромны в реакции своей,
Страданья видя рядом?
Того, кто... век назад, а не теперь,
Душой истерзан, смят сомненьем?

(Публика на сцене с изысканными манерами, устав икать и пускать
ветры, полусонно уставилась на умирающего Коверного, впрочем,
не осознавая трагичности происходящего.)

А впрочем, может ли слепой,
Глухой, немой ответить...
Будь даже трижды он умён -
Как вы, о други?!..
Чтобы насытить чрево,
Талант не меньший нужен
А то и больше всех талантов
                сердца!
.................................
Когда ответов нет,
На вечные вопросы -
К чему и как живем на свете,
Тогда, не грех залить вином,
Себя и мир – и всё в нём.
И в кутеже, веселье
На года забыться.
И вот тогда во истину
Невинны ваши уши, глазы и
                уста,
(Младенцы вы пред Богом!).
У вас талант
Хамить и сквернословить,
Что кран открыть
И воду жадно выпить -
Так, это вам легко и быстро!
..........................…………….
И к вам, обиженным судьбой,
Посмел я обратиться...
Какая наглость,
Как коварен был мой ход...
Что попытался я проведать
О намереньях ваших!
Мне оправданья нет.
И видно, и за это
Теперь плачу дыханием своим,
За то, что забросал
Вас испражнениями мыслей,
И здесь немало потерзал
И отрывал от пищи!!!

(Коверный протягивает руку к участникам застолья, так смахивающего на явную вечерю. У всякой вечери, есть своя выбранная, до поры до времени, утаиваемая жертва. Впрочем, по отдельности ни кто из пирующих не укажет на "жертву", но об этом ведает "коллективный разум" всякой пирушки. Он продолжает предсмертный монолог)

О кровь неблагородная моя,
Я умираю, корчусь в муках!
Как жаль, что дух свой
Мудростью питал,
Тогда как -
Надо было мясцем!

     (Пирующие, одобрительно кивая       
     головами, довольно гогочут.       
    Занавес. Из-за него доносится      
   жуткая икота и симфония   
    коллективных ветров
    испускаемые пирующими.)

Первый голос (обращаясь к замертво упавшему Ковёрному):

Эй, пацан!..

Второй голос:

Не надо "ля-ля"!!   
                4..08.1998

Рисунок Лилии ГЕРУС  «Шут» (картон, акварель, 47,5 х 36 см., Кишинев, 1986)
(Кемерово, Россия. Ныне проживает в США)
СТРОЧКОЙ О СОВРЕМЕННИКЕ

КУМСКАЯ ПРОКАЗНИЦА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
       Душа Мрачная
                Душа Светлая
                Кумская Сивилла

(Две стихии - Душа Светлая и Душа Мрачная блуждают среди холмов, в поисках прорицательницы судьбы, Кумской Сивиллы. Некий торговец на базаре осторожно намекнул им, что обличенная даром провидения, она  укажет пути на которых им не будет чиниться преград)

 
       ДЕЙСТВИЕ  I

Мрачная душа:
А может зря все;
Здесь и следа нет ее.
Торгаш базарный за медяк
Нам продал лживое известье.

Светлая душа:
Как, разве ты устала, друг мой,
         Мрачная Душа?
Ведь холмы эти не высоки и не   
                круты,
И их, вот-вот минуем мы.

Мрачная душа:
Я не о том...

Светлая душа   
   (обрывая спутницу):
И я, как будто не о том.
          Как, разве надо говорить,
 Что в жизни есть холмы покруче…
           А эти – лишь прогулка нам.
Мрачная душа:
Твоя натура оптимиста,
Известна мне…
Но просто так поверить на слово
Какому-то базарному торгашу,
Я б не рискнула…
Смотри, который день блуждаем,
А кручи все не убывают.
И тайны, в эхе горном растворясь,
Уводят нас от цели прочь…

Светлая душа:
Ну, не гундось…
Смотри, вон, видишь,
Вдали, в той стороне,
Как будто уж мелькнул огонь.

Мрачная душа:
Где?.. Там?..
Нет, в краю том нет огня.
Тебе привиделся тот свет,
Или пытаешься меня отвлечь…
 

(В это мгновение именно там, куда устремлены взоры душ, действительно вспыхивает огонек. Светлая Душа лишь укоризненно качает головой. Души, подобрав подолы плащей, ускоряют шаг. Огонь приводит их к пещере, у входа которой сидит старая женщина, настолько древняя, что кажется у нее нет возраста. Время не пощадило прежней ее красоты, забыв о ней случайно на век, другой, такой оставило на свете)
 

Светлая душа:
Прими от нас, двух душ –
От Светлой и от Мрачной,
Поклон нижайший,
Мудрая Сивилла!

(В ответ, не подымая глаз, прорицательница еле заметным движением отвечает поклонам.
           Светлая душа продолжает):

Мы здесь за тем,
Чтоб объяснила, если в силах,
Как увернуться нам
От череды ошибок,
Что нас преследуют повсюду.
Но главное: хотим мы знать,
Что ждет нас…
            
Д         ДЕЙСТВИЕ II

Прорицательница:
Гостям я рада,
А таким – подавно.
Но умоляю вас:
Не ждите от меня
Тех слов и возвещений,
Которые когда-то, где-то,
Судьба навечно вам предначертала.
Скажу, конечно, что-нибудь…
Но тайну возвещенья – сохраню,
Коль принимаете условье это,
Тогда прошу приблизиться к костру.
 

(Душа Мрачная, не подозревая о способности Кумской Сивиллы зреть, не отверзая десниц, покачивает головой и дает понять Светлой Душе, как в эти минуты она пылает к ней ненавистью за открытость. Разве можно всё и сразу выкладывать сивилле!?.. Душа Светлая  лишь разводит руками, дескать, а что в том плохого… И тем ни менее, обе подходят к огню. Кумская Сивилла начинает шептать заговор)
 

 
Прорицательница:
Ветр жестокий, отступи,
Тучи в небе разбери.               
Птицы, гомон поумерьте,
Возле нас покой нам дайте.
Солнце, ты свети, и все же
Осторожней, осторожней...
Помни: две души теперь пред мною

Час судьбы прозреть желают.
Для чего, сквозь т;лщу мигов,
Их судьбу вот-вот   
              провижу.
Эхо гор, замри и      
               смолкни,
Дай расслышать
          вещий голос.
Что судьбу двух 
         душ  прочтёт,
И истает в горних       
                высях.
 

 
(Едва Кумская Сивилла завершила читать заклинание смолк ветер, разошлись в небе тучи, не стало слышно птичьего гомона, Солнце перестало нещадно палить, а эхо падающих с гор камней стихло. Прорицательница жестом дает понять душам, что им надо подождать, а сама скрывается за дверью пещеры. Через несколько времени она выходит и, разложив на пороге жилища листья, что-то на них пишет. Души удивленно переглядываются)
 

Прорицательница:
Помните, вначале
Вы условие мое приняли...
Вот и ответ...

(указывает на разложенные листья)

Ответ Судьбы, что слышу,
На листах впишу я,
А вам осталось лишь усилье         
                приложить,
Чтоб текст прочесть,
Который... разметает ветер!
 

(Сказав это, Кумская Сивилла с силой захлопывает дверь жилища, при этом листья разлетаются во все стороны. Души поражены поступком прорицательницы, незлобно чертыхаясь, долго их  собирают, пытаясь прочесть на них фрагменты ответа Судьбы. Но, перемешавшись, тексты на листах сделались непонятными)

 

Мрачная душа (с досадой):
Что проку в тех ответах,
Когда прочесть их невозможно.
Зачем мы тут? Что мы узнали?
Что на руках у нас - листочки
С начертанными закорючками?
И я б могла так..
Тут талантов мало надо.
Что скажешь, Светлая Душа?

Светлая душа:
Не знаю, право же, не знаю,
Я не привыкла сомневаться,
А пуще на кого-то и гневиться.
Но тут - особый случай...
Дай осмыслить, Мрачная Душа,
Здесь происшедшее,
В извивах горных лабиринтов.

Мрачная душа:
Вот так всегда!
"Подумать дай...",
"Не станем торопиться мы с
                укором..." -
Один ответ слетает с уст твоих.
О светлая, наивная душа.
Нас провели, а ты
Еще того не поняла,
О детская, открытая душа!..

Светлая душа:
Нет пользы в тех упреках, Мрачная
                Душа,
Мы следовали условию вещуньи.
А то, что мы прочесть с листов
Судьбу свою не можем,
В том нет ее вины.
Лишь наше неуменье проявилось.
В том знак особый от Судьбы.

Мрачная душа:
Но проку нет в тех знаках,
Коль их собрать в единый текст не
                можем.
Зачем так дурно с нами
Обошлась вещунья?
Пойдем отсюда, Светлая Душа,
Здесь делать нечего уж нам...












 
(Раздосадованные души Софьи Перс и Симеона Юрпишева ;   уходят, при этом ни разу не оборачиваются, чтобы как-то запомнить это место. В споре друг с другом они скрываются за горной грядой).               
         
 2О.О3.1999


  В Италии, около города Кумы (основанного греческими переселенцами) жила жрица Аполлона по имени Сивилла, прославившаяся своим долголетием. По легенде, она выпросила у Аполлона долгую жизнь, но при этом забыла выпросить вечную молодость и прожила несколько сот лет в образе дряхлой старухи. Прорицания кумской Сивиллы почитали не только греки, но и римляне. По преданию, она предсказала рождение Христа. 

; -  Журналистские псевдонимы автора.

Рисунок члена т/о "Колорит" и члена Союза художников РМ Эдуарда Майденберга (Кишинев, Республика Молдова)


ПРЕЗРЕНЬЕ  "СТРАЖА"

Действующие лица:
  Бог Алоэя
  Афронита  (служанка)
 Вестник
 
              (Отобедав, бог Алоэя прилег чуток соснуть. Он поступал так всякий раз, когда был уверен: впереди - знатных дел не  предвидится. Только божественный прилег, только вошел в сон, как в покои, с перекошенным от ужаса лицом, вбегает служанка Афронита. Подбежав к ложу, она пытается пробудить спящего)

 
                ДЕЙСТВИЕ  I

Афронита:
О господин, о господин,    
                проснитесь!..
  Пришла с тревожной вестью я...

(несколько времени Алоэя не сдаётся, отбивается, но затем все же пробуждается, протирая заспанные очи, тогда как служанка продолжает тревожный монолог)

Пришла сказать, сказать…
                что быть беде!



Алоэя:
"Беде"?..

Афронита:
Язык не повернется произнесть,
И всё же, кажется, не миновать
                беды...
Алоэя:
Ты толком объясни,
Так что случилось,
Пока мы почивали
И нежились на ложе нашем?

Афронита:
Мой повелитель, я бежала,
Бежала к вам и - запыхалась,
И вот...

Алоэя (обрывает служанку):
Так говори скорей,
Что, что случилось?!..

Афронита:
Беды особенной-то нет,
Все просто: дети ваши –
От и Эфиальт,
Взращенные заботой вашей   
                силачами,
Как раз в минуты эти на Олимп
Громоздят гору Оссу, 1   а рядом
Уже готова к водруженью –               
                Пелион! 2

(слова служанки изменяют выражение лица Алоэя, оно полно удивления, он не замечает, что давно слушает ее с отверзтым  ртом. Так поразил его рассказ служанки, тогда как она продолжает сообщать странную новость)

Сооружением подобным 
                они  решили    
О боже! - Небо оседлать...
Да так, чтоб пали ниц пред ними
Воолоокая богиня Гера, и трепетная   
                Артемида,
Сестра-близнец красавца Апполона.

Алоэя:
Такого быть не может!
Что ты несешь, пустая баба!..
За сыновей своих покоен я.
Где От и Эфиальт - там всюду мир.
И там народы бед не знают,
Живут в согласии друг с другом!
Что говоришь?... Что мелешь без умолку!

(В этот момент в палаты стучатся. Входит вестник. Алоэя немедленно обращается к вошедшему)

  Вот, кстати, кто доложит,
  Нет - отвергнет!..

     (призадумавшись, после паузы,    
                изменившимся голосом)

 

 ... иль подтвердит затею сыновей моих.

(Исполнив ритуал приветствия
 богу Алоэя, вестник, как подобает
его сану, говорит медленно и
спокойно, не в пример служанке)

Вестник:
Отец небес, Алоэя!
Принес я весть тебе...
Но вижу, будто знаешь
О странной, если не сказать, нелепой,
Сынов твоих затее.

(Лицо Алоэя сереет, наливается гневом)

Алоэя:
Так это правда...
Час от часу не легче.
Прежде думал: возмужав
                От и Эфиальт,
  Впитав в себя божественную
                мудрость,
  Однажды ею силу укротят,
  Которая, известно, норовит
  Неисчислимые всем учинить   
                проказы.
  Выходит, - ошибался я...
  О небо, мудрость вечная твоя
  Теперь, как никогда, нужна мне в   
                помощь!
  К лицу ли старцу, как бывало,
  Пускаться в гнев, отчитывать сынов?

        (Немного помедлив, садится)
 
Пусть будет все, как небо начертало.
Спасти бы сыновей я мог, но
За подобные проказы ответ держать
Им крепко предстоит. На этом,
Свои пределы власти, пожалуй что      
                впервые,
Так однозначно вижу я.

Афронита:
Отец мой, благодетель, что я вижу,
Сынов своих бросаете в беде?!..

Алоэя:
Не тараторь и не спеши с сужденьем,
Я сыновей своих не предаю,
Я только их из рук своих
В другие руки трепетно вложу,
Еще могущие их научить чему-то...

                ДЕЙСТВИЕ  II

(Проходит день, наступает вечер. Алоэя все это время беспокойно ходит по покоям, словно чего-то {или кого-то} ожидает. Огонь в опочивальне и рабочем кабинете не притушен. Здесь же служанка Афронита. Наконец, в комнате раздается стук, входит все тот же вестник)

Вестник:
"Ничто Олимпа выше - быть не
                может!"
Постановили Боги.
Простите ж, Алоэя, всех богов
                любимец,
За кроткий норов свой, сердечность,
                справедливость,
Но ваши сыновья - От и Эфиальт,
Пренебрегли занятьем высшим и,
                в порыве страсти,
  По недомыслию, что свойственно
                лишь юности беспечной,
На заповедь вершителей судеб
                вдруг посягнули...
И, как итог, простите,
                в небе царь пресветлый Алоэя,
         Повержены они, и - бездыханны...

           (рыдая, вестник продолжает   
                повествовать)

  Сразил их брат-близнец
                трепещущей Дианы, ^
  Всех жгущий лепотой своею,
  Бог справедливости Аполлон.
  Затем он тут же души их
  В Аидовы темницы свергнул,
  Где, приковав за грех к колонне,
  Там криком совьим их терзает.
  Но...











Алоэя (решительно):
Довольно! душу ты мою терзаешь
Повествованьем скорбным о сынах.

     (с глубокой тоской в голосе)

  Печаль какая на душу легла!
  И скорбь навечно в дом вошла...
  Я потерял любимых сыновей,
  Которым отдал все, и даже больше.
            Но Алоэды, полюбив красавиц,
  От дел божественных враз      
                отвернулись.
  И, как отец, им всё давно простил,
                и сразу...
  Теперь же - слезами исходит мое      
                сердце...
  Но как Творца посланник, страж,
  Их презираю за поступок мелкий,
  Достойный разве... Человека.
  Тот, коли любит - то до беспамятства      
                и до конца,
  Тут совершая череду ошибок, таких...
  Которых нам, богам, не расплести -
  В них нет начала. А только есть
  Желание слепое, и тех "историй"   
                продолженье...
  Вот куда, в какие дольние края,
  Сынов моих страсть безрассудно увела!

 (Алоэя делает паузу)

 Спасибо, вестник, что пришел,
 Не убоялся здесь уста      
                отверзнуть,
 И весть печальную спокойно
 Излить пред старцем Алоэем.

(Алоэя подходит к вестнику, долго смотрит тому в глаза и... неожиданно кланяется ему, а затем скрывается во внутренних покоях).

                25.12.1998

 



^ - Иное название богини Артемиды, покровительницы животных, охоты,
      деторождения и прочая
1  - Осса – высокая гора в Фессалии, соединяющаяся с Пелием

2 - Пелион (Пелий) – горная цепь в Фессалии (область в Северной Греции)



                Строчкой о современнике

ОДА   ПРИСТАВКЕ

(или несколько авторских мыслей, изложенных в
      форме баллады, коротких размышлений, притчи и -
                опять же  - в стихотворной форме)

               I ЧАСТЬ.

 
(Сын  Эреба  и  Ночи - Харон - из века  в  век перевозит на челноке души умерших через реку подземного царства до врат Аида, после  чего  взимает скромную плату  -  мелкую монетку, вкладываемую родственниками усопшим  в  рот. Так гласит легенда.)

*
О брег неслышно волны  Стикса бьются  Cонливо, томно ...
(но, впрочем, из живых никто
не видел их, и вод тех не касался).

Тщетны усилия твои,  Хар;н,
Когда в челне твоём, сейчас,
Вдруг оказался  т о т, 
Кто Вечность переспорить собрался,
Тот, кто не страшится
                вечности тумана;
          Напротив, в нём ту «Вечность» топит!
Да, угадал  Харон: то Я был!
Впрочем,  рядом никого...
Ни мёртвых, а живых - подавно.
Усевшись на корму,
И задышав дешевой  папиросой,
             тебе,  Харон, -
          Неутомимому и вечному трудяге,
Теперь пою я оду о приставке "дис"!

              *  *
Дистанция,  дискуссия  и
                дистиллат.


Диссимуляция,  дисфункция  и
Дисгармония и  еtс'а.  ^
(Каков "букет"!).
Я мог бы этот ряд продолжить
                бесконечно.
Остановлюсь лишь на одном.
          А почему? - поймёшь ты скоро.

                *  *  *
Дистанция -
  тревожит, бередит мне душу.
Года идут, и я -
  всё ближе, ближе
К тебе, Харон,
  но дальше от неё...  ( Н. Г. )
И дальше, дальше
 от мгновений счастья.
Да, счастье было -
       (не отвлекайся, ты греби, Харон,
тебе меня перевезти к рассвету надо.
Монетка, впрочем,  не во рту,
                а на ладони,
Давно уж ждёт тебя наградой.
Успей,  молю тебя,  успей,
                веслом  ещё прилежней бей,
А мне ж позволь свой сказ
                продолжить о "приставке").

                *
Дистанцию -
          вот, что готовит нам Судьба.
И я в силки ее попался. 


          А,  впрочем,  выбор невелик:
          или паденье в бездну счастья
Или - (Харон,  не отвлекайся же,    
                греби!)
или  в  болоте  равнодушья  дни   
                закончить.
Ну, что гадать? Конечно, сердце
       неосмотрительно и безоглядно
Пути страданий выбирает.
На самый тягостный из них,
На путь Любви  без предупреждения 
                толкает.
Любимым быть -
                предел мечтаний
Влюбленного,  но
                как коварен День:
          Он посылает испытаний сонмы,
                которых часто нам не одолеть.
Ну,  а  в Ночи -
                все муки умножаются стократно!
И в череде той испытание одно
                (которое по счёту,  друг мой!)
         Стоит особняком давно.

*
Давно всё пережито и сгорело,
             но испытание дистанцией  всё время               
За нами тенью следует неслышно.
          И сколько б пальцем в сторону не 
                тыкать,
И  сколько б не клясти судьбу и
                загребать к себе,
Она  неумолимо,  жестко,  неустанно
            нам знаки подаёт,  чтобы иллюзий 
                не питали
         Насчёт  того,
                к т о  правит  миром.

*
Но это первая  и
                низшая из тех ступеней.
Есть круче испытанье -
                отсутствие дистанции - вот 
                напряженье!
Вот, где нужны предельные усилья воли:
тебе  позволено,  казалось бы,  всё,  всё!,
И  несть числа соблазнам - только молви...
          ……………………………………………
(Харон уж четверть Стикса  отчерпал,
         А я лишь тему только обозначил...
Пишу так длинно - только для себя,
Другие пусть найдут себе другое чтиво,
Коль подустали от размеров оды.





…………………………………….
Гляжу, Харон устал: почтен тот   
                возраст -
передохни,  трудяга! - Но он мотает 
                головой,
 Мол,  дескать,  некогда,  грести нам
                надо.
 Но вот опять, в его ручищах весла
 И в волны Стикса вязкие вошли
                неслышно).

                II часть.

                *
Некоторые уголки джунглей и по сей  день  иному  европейскому путешественнику, миссионеру и негоцианту,  вопреки рекламным
проспектам, предстают сущим адом. Но именно так остаются нетронутыми  девственные  уголки  этой  местности. Разве в таком
подходе не просматриваются очертания нашей новой и общей знакомой, приставки "дис"?..

                *
   Водяная лилия,  изнывая от  жары в
обмелевшем озерце, уже которое время,
всё присматривала  и присматривала
для себя в вышине дождевое облачко и 
призывала дождь, Но ее соседи по
обмелевшему озерцу видели,  как зорко
она следила за тем, чтобы между ее
 хрупкими лепестками и дождевыми
облаками сохранялась прежняя дистанция. 
Быть может, как никто другой, она
нуждалась в дождевых облаках, но,..
не навсегда, а только теперь. Даже погибая,
она выказывала характер.
     Неужели стремление к дистанции - это,  как минимум,  проявления эгоизма?..

                III часть.

   История эта случилась в далекой стране, где тепло и где животные, особенно копытные, ходят табунами; где ветер перестает свирепствовать, ибо видит: дикие твари научились как-то сосуществовать друг подле



друга, не подозревая, что тем
cамым являют собой начало Великой Гармонии.
    Собственно, история эта случилась с гепардом Алдом, уже который день лежащим в укромном месте, зализывая пораненную лапу. За этим занятием и застал его старый шакал Гнус. Ползком подобравшись к Алду, шакал спросил того:
   -  Послушай, братец... 
Гепард грозно зарычал:
   -  Ничего себе "родственничек" 
выискался!..
     Шакал спохватился и попытался исправить свою оплошность.
   -  О, самый храбрый из всех гепардов саванны; о,  красавец,  каких свет не видывал!..
   -  Да ладно тебе... - отмахнул здоровой лапой гепард, -  брось лебезить, Гнус, говори зачем приполз?!..
   Шакал изогнулся и вжался в землю настолько, что Алд на какое-то мгновение потерял его из виду, но тяжелый запах, идущий от Гнуса, выдавал его. – Ну, так что же ты хотел от меня, Гнус?..
   -  О, могучий Алд, - начал лепетать шакал, - смею задать тебе дерзкий вопрос, в надежде, что получив на него ответ, сумею измениться.
   -  ?
   -  Да-да, не удивляйся, Алд, именно измениться. Ты и представить себе не можешь, как опостылело мне мое шакалье обличье!
Послушай, Гнус, извини, что перебиваю, - добродушно молвил гепард, - важна не форма, а содержание. Как, неужели ты забыл эту, старую как мир, истину?.. Ну что из того, что сосуд красив, тогда как внутри него нечистоты…  Разве тебе никогда не хотелось поскорей разбить такой сосуд? Ну, задавай же свой «дерзкий» вопрос.
   -  Скажи, - тихо протявкал Гнус, - в этих краях нет тебе равных, и все это знают, все уважают в тебе силу… Но на днях, во время охоты, ты повредил лапу, и вот уже который день прячешься; тогда как сил твоих хватило бы спокойно лежать где-нибудь на видном месте и, зализывая рану, ни о чем не тревожиться. Не понимаю, отчего ты таишься, когда в тебе столько мощи и нет у тебя соперников?  Не понимаю…
   Алд спокойно выслушал шакала и усмехнулся.
Послушай,  шакалище, сила – это еще не всё,  чем нам надо обладать в этой жизни. Лишь в сопряжении с умом это пожалуй, выйдет грозное оружие, но не раньше того. Слышишь, Гнус, - не раньше… Как и прежде, я силён, но на какое-то время лишен возможности ее демонстрировать. И тогда мой ум подсказал мне: затаись в тени, Алд, пережди хворь, и выйди из нее здоровым, окрепшим. Прежним. Да, -  продолжил гепард, - мне действительно нет равных в этом крае, и все же я увеличил дистанцию между собой и остальными, чтобы поправиться. Так что, милок, я намеренно отошел от жизни саванны.
   -  Верно ли я понял, - проскулил Гнус, - случается и сила нуждается в какой-то защите, и именно дистанция обеспечивает ее?
   -  Ха-а!, ты сделал на удивление верный вывод!! - воскликнул Алд, поразившись догадливости
шакала, - но скажи, Гнус, как это сгодится тебе, в твоем шакальем роде?
-  Если настанет и для меня такая минута, - начал Гнус, - я конечно же вспомню о твоём уроке, великий Алд, и как и ты, призову к себе дистанцию, чтобы поступить ровно так, как поступил сейчас ты.
   С этими словами шакал
решительно поднялся с земли, еще
раз тявкнул и затрусил по
направлению к густому травостою, поднявшегося вверх в три ночи, после
обильных муссонных дождей. Смотря
в след удаляющемуся Гнусу, Алд
обратил внимание: Гнус ни разу не
обернулся, что так не свойственно
шакальему роду. "Кажется, наш
Гнус довольно быстро усвоил
наставления насчет дистанции...",  - 
с иронией подумал про себя  Алд,
и опять принялся на лапе
зализывать языком рану.

                IV часть.
"ДИСтанция"...
Ужать себя стремится до
                приставки "дис- ".
А б;льшего -
                не надо для приставки.

21.1О.1998 - 13.О1.1999

^ (I часть) - И так далее... (англ.)
               
                СТРОЧКОЙ О СОВРЕМЕННИКЕ
 

                Супружеской чете
                Тюликовых посвящается

НЕБЛАГОДАРНОЕ ДИТЯ
                (Озорное творчество)

Действующие лица:
        Селена – богиня Луны
        Эндимион – прекрасный телом юноша
                (они же - представители Moldcella’a)
      Литератор А.О.
         Чича – временная кошка литератора А.О. (перс)

(В очередной раз, возжелав заполучить ребенка от спящего Эндими;на, Селена уже принялась было за дело, как юноша, сын Аэтмия и Килики, пробуждается. По выражению его лица он не всё припоминает, более того, не понимает ничего из того, что происходит с ним в эти минуты)

 
             I  Сцена.

Селена:
Ну наконец, очнулся ото сна
Красавец юноша, Эндимион, хотя по
                мне, -
Утрата, большей не сыскать…

    (помогает подняться    
                Эндимиону)

Уж думала, что навсегда
Морфей забрал тебя в свои тенета,
И, беспробудным сном окутав,
В мир суетный не воротит.

Эндимион:
Как долго спал я?..
Постойте, кто вы,
И отчего вы не одеты?!..

Селена  (с раздражением):
О, юноша, пока ты спал,
Милее был; и без вопросов
«Кто?», «что?», «зачем?» и «почему?»...

Эндимион:
Так получу ответ я наконец?!..

Селена (сладко улыбаясь, показывает на стол, уставленный фотографиями симпатичных детских мордашек):





Вот это всё,..
Точнее – «все»,
Твои все дети, Эндимион.
 
Эндимион (от услышанного
садится, заикаясь):
М-м мои?..

Селена (кротко):
Да, все твои,
Числом за пятьдесят. *

Эндимион:
Едва очнулся…, и не пьян,
Но, что же это? -
Путаются мысли…
Синьора, молю, всё разъясните,
Откуда у меня все эти дети?

Селена:
Когда кругом благоуханна ночь,
Когда мириады звезд зовут к себе,
Когда… ах, в такую ночь
Приблизиться не грех
К любимому созданью, и…

Эндимион:
И?..

Селена:
И без передыху амору предаваться.
Вот отчего, чуть прикоснулась
И…

Эндимион:
И?!..

Селена:
И - ребеночек взялся…

Эндимион:
Коль я отец,
То кто же мать им?

Селена  (также кротко, но
исподлобья с хитрецой поглядывает на растерянного супруга):

О, юноша, прекрасный,
Что лукавить.
Она давно перед тобой.

Эндимион:
Как, это вы?..

Селена:
Да, я.

Эндимион:
А где же деточки мои?
Чем заняты теперь они?

Селена:
За всех я не скажу,
Но, помню, кто-то дипломатом стал,
Кто скорняком…

Эндимион:
?

Селена (продолжает перечислять):
Кто мореходом стал,
А кто и спился,
Кто в мир иной ушел,
Объевшись ананасом.
Кто бросил всё и…
Землепашцем стал.
Кто превратился в домоседа,
И день деньской,
Не покидая лавочки у самого подъезда,
Полощет косточки соседа.
Кто космонавтом стал,
Кто воином… И, точно знаю:
Стал филистером один

  (Селена не без гордости в голосе)

В занятии своем
Достиг высот служебных,
Начальство от него в восторге,
В пример другим его всем ставит,
И всякий раз его цитирует донос,
Отменный краткостью своей:
      «… замечен в радости!».
Такая, по правде говоря,
Своеобычная немного
Сложилася судьба у этого, у нашего   
                дитя!!
……………………
И далее, и далее…
И, худо-бедно, все устроились немного,
Но лишь один заделался писакой.
Уверена:  и в сей момент
Строчит опять свою «пиесу», и
Всё в компьютер свой заносит,
И сносит на проверку строки
К обворожительной соседке,
(Которая из рыб предпочитает тюльку,
При случае – капусточку шинкует,
И Катеньку балует, Вову - тоже,
И сеет много славных дел по кругу)   
Надеясь (как-нибудь) подпрыгнуть
                выше
Судьбы своей…
Простак наивный!
Боже, боже…
……………………
Еще мне помнится…

Эндимион (жестом останавливает   
                Селену):
Погоди, дай передохнуть.
 Собраться с мыслями, понять,
Как я успел всех их создать…
Как все они уж жизнь прожили,
А, я, отец их – юноша ещё,
Что скажешь ты на то, Селена?

Селена  (ухмыляясь):
Ах, мой супруг,
Меня ты, право, удивляешь.
Каких кровей ты будешь, вспомни…
Что ближе ты к богам, чем к людям.
И то, что не подвластно им –
Тебе дано, от века и до века!

Эндимион (успокоившись):
Как складно говоришь…
Коль так, -
Пусть всё останется, как есть!
Но что касается «писаки» –
Вот тут подумать мы должны,
Как отучить его от скучного занятья,
Которым окружил себя.

      (коротко помыслив)

Давай заглянем мы к нему,
Под видом пилигримов,.. нет,
Работников «Moldcell’a».
Идет?

  (Селена согласно кивает головой)

                II Сцена.

(Комната литератора А.О. Тыча плоской мордой, обняв лапами за шею, урчащая кошка Чича так выражает ему свои симпатии, тогда как, по всему видно, что она ему докучает)

Литератор А.О.:
Ну, шалунишка, Чича, не мешай…

(звонок в дверь, литератор нехотя отрывается от компьютера и, не глядя в «глазок», отворяет)

Представители  Moldcell’ a
(переодетые Селена и Эндимион – 
                заикаясь):
… Так, это будете
Вы, «литератор»?

Литератор А.О.:
Как вам сказать…
В иные дни, я за собой
Подобного отнюдь не знаю…

       (с иронией)

Но, впрочем, вас благодарю
За «новость» эту, но,
Что привело вас
В дом мой, господа?

Представители  Moldcell’ a
Благую весть мы принесли    
          вам!
Вам выпало по лотерее фирмы    
нашей
Звонить бесплатно целый день!
…………………………………
Понимаете -  б е с п л а т н о!!

Литератор А.О.:
Спасибо. Но вспомните, однако,   
                господа,
Что сыр бесплатен только в мышеловке.
Нет, не нуждаюсь я в услуге этой.
До гробовой доски мне ГТС’а хватит.
Спасибо партиям родным,
Что не позволили сепаратистам ПМР
“Прихватизировать” МОЛДТЕЛЕКОМ,
А то бы как бы жили без него…
…………………………………….
Пожалуй, только бы тариф понизить.

    (с убийственной иронией)

Общаться с ним – какое “счастье”…

Представители  Moldcell’ a
Вы от природы, видимо, чудак.
Вам предлагается услуга,
За которую не надо вам платить ни бана…
Литератор А.О.:
Сегодня…

Представители  Moldcell’ a
(в один голос, отмахиваясь):
Что вы, что вы…
Только послезавтра
Пришлет контракт вам фирма, -
Но не раньше.

Литератор А.О.:
Спасибо и на том…

   (обращаясь к кошке)

Ну, Чича, что, -
Уважим мы гостьёв,
Оступим от привычки прежней?

      (тут кошка-перс то ли зевает,    
      то ли и взаправду отвечает)

Чича:
Не понеМЯУ!..

Литератор А.О.:
Вот, видите? -
И даже кошка не видит смысла
В затее этой.
И, если бы не спешка, то, уверяю вас, -
Мы поболтали бы чуток,
А так…

(закрывает дверь за незванными   
                гостями)          
      


Посрамлённые, представители уважаемой телекоммуникационной фирмы  МРиБ’а  (Молдовы Радостной и Беззаботной - от хорошего питания и переизбытка рабочих мест) ретируются. И, прежде чем за ними закрывается дверь подъезда, еще некоторое время слышны их голоса)

 
Эндимион:
Вот дубина…
Пришли помочь ему,
Облагодетельствовать,
И хлопоты уменьшить…
Да он - неблагодарное дитя! –
Над нами чисто посмеялся!!!
…………………………….
В конце концов – родители его мы,
Или кто?..

(в ответ слышен другой голос):               

Его, да не его…

Первый голос:
В амёб нас превратил,
Растер ногою, шельмец такой!
Ну и сынок…
Что скажешь, мать?..

Второй голос: 
Что, нанесем визит еще?

Первый голос (испуганно):
Ой, дамочка, увольте!
Хочу я к небожителям вернуться.
Здесь скучно мне,
Здесь – всё обычно.
Здесь даже дети странны как-то,
Которых создали мы для счастья!
 
Второй голос:
Вот вот, для счастья,
А они себя толкают сами
(как сын наш, полоумный литератор)
В такие непролазные чащобы,
Откуда даже нам, богам,
Не вызволить, при всем желаньи…

 
ФИНАЛ

(Мы вновь в комнате литератора А.О. Кошка спит у него на коленях, а он, “полоумный”, методично, одним пальцем, тычет в клавиатуру своей старенькой “четверки” IBM, о которой не раз шутя говорил: “Сначала появилась моя “балалайка”, и лишь потом динозавры…”)

 
Литератор А.О.:
Ну, как тебе визит гостей незванных, Чича?   
Ну право же, чудаковатой
Парочка была..
Пожалуй, брошу всё,               
Я к Вике и Валере побегу
И всё, как есть, ребятам доложу.
Пускай немного посмеются,
А заодно, - Викуле  корректуру поднесу…
Ну, Чича, брысь – бегу!
                2.12..2001

В греческой мифологии, прекрасный юноша Эндимион, усыпленный Зевсом (по просьбе влюбленного в юношу богини луны Селены), спал в гроте на горе Л;тмос, где и навещала его Селена, в результате чего у них родились пятьдесят дочерей. Так гласит легенда.
В целях расширения художественных возможностей пьесы, автор расширяет первоисточник, добавляя к дочерям и сыновей.
           рисунок Filimon Hamuraru (род. 1932) 
         («Профессия – попрошайки» - с рум., Масло, фанера, 1989 г.)

Из цикла: «Комментарии прочитанного»

ДАЧИЙСКИЕ НОЧИ

    Неистребимо желание людей рассказывать другим о себе. Преодолевая многое, оно достигает каждого из глубины веков, из хаоса пережитого, и, наконец, из глубин человеческой натуры. Формы повествований разные. Суть одна. Индивидуум (рассказчик), говоря о других – говорит и о себе, и через это надеется, что, когда-нибудь вспомнят и о нем.
«Комментарии к прочитанному» вашего автора, отнюдь, не новая форма подачи информации. И, если в каком-то из комментариев автор вдруг сильнее выступит из тени, решительнее обозначит свою позицию по отношению к описываемому, - в целом образуется некий информационный массив сведений о событиях, явлениях, процессах и т. д,, которые в виде книг (статей и пр.) не всегда могут быть кем-то прочитаны, о них не всегда осведомлены, по самым банальным причинам, например, отсутствия упомянутого источника в библиотеке, нехватки времени и etc. Так, в интернетовской библиотеке В. Машкова, работая над пьесой “Безропотные газели”, ваш автор не нашел…  ни “Аттических ночей” Авла Геллия, ни той цитаты, что легла в основание пьесы, о “бунте” римских жен, позицию которых и поддержал автор «Noctes atticae».
Прием «Комментариев» не нов, он восходит к римскому писателю Авлу Геллию /Avl Gellii/ (ок. 130-180 гг.). Бессонными ночами, с карандашом в руках, читая древние манускрипты, делал из них выписки, чтобы люди, к которым не попала в руки та или иная книга, узнали, хотя бы из его заметок (выписок), то, что он прочитал. Так возникли «Аттические ночи». И эти книги – «плоды чтения» – оказались для далеких потомков источником сведений о навсегда утраченных сочинениях. 1
«Дачийские ночи» получили наименование по названию кишиневской улицы (bul. Dacia), где ни один год проживал их автор.   
                20.03.2003

1 –  В. А. Вольвова. От составителя // Библиотека в саду. –  М., Книга, 1985. –  С. 8

ТАК ЧЬИ ЖЕ «ПЕСЕНКИ» ПОЕМ?..

    На днях на глаза попалась чудная немецкая пословица “Wes Brot ich esse, der Lied ich singe”- “Чей хлеб жую, того и песенки пою”. *
   Чу!, сколько свежести, изящности и легкости (без подковырки и подвохов) в народной сентенции швабов. Сколько не разводи в бессилии руками, ни по чем не отнять у нее этих достоинств. Чего не скажешь о вашем покорном слуге, - не то чтоб нет положительных качеств, но на этом фоне они блекнут. Это равно ослеплению в полнолуние – звезды во всю мерцают, но их не видно.  Но вот, себе же, вопрос на засыпку: так, «чей» же хлеб я ем? Непростой вопросик… Впрочем, давно и каждодневно (конечно же в переносном значении) едаю хлеба от т.н. «еврейского счастья», а отсюда, сами понимаете, рукой подать до хлеба как такового. Выпеченного, например, АО «Франзелуца». Но вернемся к «песенке».
    По большому счету, как и хлеба вышеупомянутого АО, «еврейское счастье», став содержанием судьбы людей (порой и не евреев), сделалось вечным. И, сколько не жуй эти «хлеба» – ни по чем их не проглотить. Стереотипы и маскулиное сознание общества (включая представительниц прекрасного пола) тому не последняя причина. Милое напоминание (послание) жующим от тех, кто «испёк» эти хлеба…
    Не найти слов признательности наблюдательным германцам, без их пословицы, те, над кем очевидной несправедливостью навис доморощенный жупел (т.н. «еврейское счастье»), напоминая о себе, как домены отчизны, продолжает радовать, радовать и, опять, много раз радовать      
‹…›
   Глядя в окно на прохожих, вдруг понимаю, вполне прилично жить можно и без ощущения этого «исторического» рудимента, но, как и ампутированная конечность, давно отсеченная, всё равно дает о себе знать, и более того, болит.
                15.10.2001
   
* -  Анатолий Горло. Платить за всё.// «Независимая Молдова», 21.09.2001



К ВОПРОСУ ОБ ЭФФЕКТИВНОСТИ
    
   Гревская площадь Парижа видала многое. Это вам подтвердит любой истый парижанин, но не каждый из них (впрочем, это не так уж принципиально) вспомнит, что происходило здесь 25 апреля 1792 года. В этот день на площади ожила  «вдова». Так в просторечье называли французы гильотину.
   … Что изобрел французский эскулап, д-р Ж. Гийотена, известно. Но задавался ли кто вопросом, почему сию жуткую штуковину изобрел не кто-нибудь другой, а именно врач?..  Не потому ли, что будучи врачевателем с большой буквы, мсье Гийотена , к тому же, оказался человеком сердобольным и, отсюда, не мог лицезреть ужасные картины казней, когда в корзину с опилками бросались тела мучеников с… недорубленными головами (?!). По той причине, что иные палачи с похмелья не могли попасть топорами по выям своих жертв. И, как уже поминалось выше, будучи человеком тонким и легко ранимым, д-р Гийотена поспешил навстречу немым мольбам обреченных, радикально упростив процесс казни, при этом одномоментно довел ее эффективность до полных ста процентов.
                15.06.2000

  «Труд», 4 сентября 1998 г., «Жуткое изобретение доктора Гийотена»


МИЛЛИОНЫ ТЫСЯЧ СТРЕЛ
(или поразительная история нескольких “к”)

   Жизнь летит, как стрела, пущенная сильною рукой. Да, рукой сильной, но порой не меткой. И тут не главное, что стрелок «мазила», главное – стрела летит. Уже летит…
   Провожая взглядом её полет,.. мои друзья, призываю вас не обольщаться
уникальностью (неповторимостью) полета именно этой стрелы (вашей, моей, чьей-то жизни). Тысячи, нет, миллионы тысяч стрел!, и до нас, уже пронзали плоть воздуха, а траектории некоторых стрел – будь они отслежены – могли бы украсить чьи-то полководческие штандарты. Такими изящными они были.
   Как, в сжатой форме, напомнить себе (а может быть и вам, мои друзья), что и до нас люди умели пускать «стрелы»? Причем, весьма не дурно, весьма…  Яркие примеры на ум не приходят, а из тех, что припоминаются, все до одного скучны, Впрочем, потревожим одну из стыр * – сонных и ленивых «дам», а именно, историю трёх «К».
   Кроме всего остального, немецкая культура порадовала мир формулой, состоящей из нескольких «к» – «киндер», «кюхль», «кирха» –  «ребенок, кухня, церковь». Из нее отчетливо просматриваются приоритеты немецкой домохозяйки. И не только ее…
   Борьба расистов Америки с «нигерами»,  обернулась тем, что звук затвора винтовки они запечатлели в названии своей организации – «кук-клас-клан»…
Шахматный мир конца 20 столетия от Р.Х., стал свидетелем интеллектуального (а порой и житейского) «противостояния» трех «к» – Карпова, Каспарова, Корчного (позже, последний был заменен Крамником).
Казалось бы, такого очевидного совпадения больше не встретить, то были лишь нелепые и «случайные» совпадения. Ах, как бы хотелось  верить в то, что ни одна стрела, запущенная разными руками и в разное время, не повторила предыдущую. Как хотелось бы в это верить!..
   В романе «Лже-Нерон» (Falsche Nero, 1936), описывая далекие события в римской Сирии, Антиохии, Лион Фейхтвангер приводит поговорку имевшую хождение в Киликии – «Кариец, киликиец, каппадокиец – все хороши: …»
   И, чтобы окончательно успокоиться, не тешить себя вышеупомянутыми иллюзиями, подверстаем написанное второй частью древней поговорки – «… от таких трех «к» воротит с души» * *
  15.10.2001

* -  Стыра –  Из словаря Даля: «сонная и ленивая дама, вологодское наречие».
* *  -  Лион Фейхтвангер «Лже-Нерон», «Испанская баллада».- М., Художественная
             литература, 1969. –  С. 53 

ОТЕЦ И СЫН

   Жизнь искрится и искрится, и ее неприхотливые грани и помыслить невозможно, - столько их. Что может отец, не может его сын, но, - что под силу сыну, то уже невозможно отцу. И разводит их время.
   Одним из составителей Закона о неприкосновенности личности (Habeas Corpus Act), принятом в 1679 году и составляющим статуарную основу английской конституционной практики, был Энтони Эшли Купер Шефтсбери (1621-1683). Серьезные изыскания которого, в области права, несомненно наложили отпечаток на весь быт и домашних уважаемого законника. И не могло быть иначе, чтобы дети его избрали для себя стезю опускающую имя Шефтсбери-старшего. Его сын, Эшли Купер Энтони Шефтсбери (1671-1713), становится философом, моралистом, и,
наконец, эссеистом и автором труда «Характеристики людей, манер, описание мнений и эпох» (1711).
   Не перечеркивая ничто из отцовского наследия, оставляя всё как есть (быть
может, в чем-то даже преумножая славу Шефтсбери-старшего), свои трудом… Шефтсбери-младший пристальнее (чем это делают при подъездные кумушки, перемывающие «кости» соседям) всматривается в человеческие типажи, характеристики и манеры, и тем самым как бы… вступает в противоречие с основным детищем жизни своего отца - Habeas Corpus Act – Законом о неприкосновенности личности.
Такая вот игра граней жизни.               
                23.11.2001

Джон Бойнтон Пристли. Заметки на полях /Серия: Зарубежная художественная публицистика и документальная проза. – М., Прогресс. - 1988. – С. 456 (Примечание)


КУДА НИ ГЛЯНЬ – ВСЮДУ  РУССКИЕ !

   Оказывается, почти комическая ситуация с сегодняшними олимами на земле обетованной (евреи из СССР, в Израиле, непременно называются «русскими», и отсюда отношение к ним, как к русским…) когда-то уже имело место, и скорее всего не раз, только персоналии были другими.
В статье «Рюрик: легенда получает прописку» историк Максим Войлошников (приверженец т.н. «норманнской теории» образования Древней Руси) выдвигает версию того, почему финны и сегодня именуют шведов «routsi» - «руотси». *  Шведы-варяги, не раз бывавшие с набегами на землях древних русичей, в глазах древних финнов становились… «русскими». Ничего себе поворот!
Но, капнём глубже… По существу в этих в незатейливых историях кроется более существенное, например, то.., какими окольными путями выстраивался в наших предках понятийный ряд; как формировалась их ассоциативная логика; как – и это главное! - осуществлялась ими «сцепка» (несопоставимых, с первого взгляда) понятий логического ряда и т.д. и т.п. Впрочем, процесс построения (образования) новых понятийных рядов продолжается и ныне.   
   Перефразируя известный юдофобский лозунг, хочется, без лукавинки в сердце, воскликнуть про себя: «Куда ни глянь – всюду наши, русские!»... 
   А может это к лучшему?    
                29.12.2000
*  - Техника - Молодежи,  N 11. – 1993. – С. 24

ЖАЖДА РАБА

   От  социализма мы повернули… пусть не к капитализму, то, уж точно – к «обществу потребления». Естественно, в хорошем смысле слова. И как настаивают некоторые, разрывающие глотки в пользу этой теории, современные экономисты, основой стабильного государства является, вставший на ноги и окрепший на низких налогах, средний класс.
Ой, где-то эту «тупизмочку»  уже доводилось слышать…
  Машина времени уносит нас в Египет эпохи Нового Царства (с Х1Х по ХХ
в. до н. э.), где базисом стабильного государства так же являлось «вставшее
на ноги и окрепшее на низких налогах» среднее сословие, которое, как
свидетельствуют исторические хроники, уже не могли представить свою жизнь и быт без услуг рабов.
«Рабов мог держать горожанин среднего сословия, мелкий торговец, мелкий ремесленник, государственный и культовый служащий весьма невысоких рангов, то есть те слои населения, которые в любом другом государстве, несомненно, трудились от зари до зари только ради пропитания.  ‹ ... ›  Обогащение средних слоев привело к формированию своего рода «потребительского общества»; потребности, несколько поколений назад характерные только для богатых из богатых, стали теперь массовыми. Обеспечить рабочую силу для удовлетворения этих потребностей было трудно. После очередного военного похода (Египта) рабов гнали десятками тысяч, поставляли их в храмовые и государственные имения, в бесчисленные мастерские. А ведь еще чуть не столько получали воины, даже рядовые воины, - это была их доля из добычи. » *

Обратной стороной т. н. «потребительского общества» является эта самая  масовость (если угодно – всеобщность!) потребления. Для удовлетворения которой Египту нужны были все новые и новые рабы.
Спешу опять перекинуть «мостик» в нашу эпоху, (а наша ли она?) чтобы симфонически, ой, патетически воскликнуть: надо ли понимать, что для «удовлетворения все возрастающих потребностей» теперешнего и грядущего среднего класса, новых захватнических войн не избежать? Рабы-то нужны…
               
                10.05.2000

*  -  Лайош Мештерхази. Загадка Прометея / глава «Ватага» . – Кишинев,
       Литература Артистикэ, 1985. – С. 90
КРУШЕНИЕ ДЕМОНА
   Когда я стану опять молодым (?), всенепременно выслужусь..., добьюсь (для чего выгнусь в дугу!) должности короля или, на худой конец, премьер-министра, с тем, чтобы указом запретить юношам (впечатлительным по натуре), читать книги написанные стариками (см. «Заметки на полях» Джона Бойнтона Пристли).
   Ну конечно же, Д.Б. Пристли (далее ДБП) не преследовал цель -выпустить на волю, до тех пор забившееся в темный угол, и за годы окрепшее существо – страх перед днем грядущим. Но, читая насыщенные интеллектом воспоминания ДБП, почувствовал: ещё чуть-чуть, и стенки «вольера» не выдержат. А всё от того, что ДБП догадался, что время обгоняет мудрость, потешается над нею, а старость даётся, как упрек за юность, в назидание новым поколениям – не старейте!
                ‹ … ›
   Я не страшусь грядущего. Его бояться, всё одно, что бояться, например, сглотнуть собственную слюну, моргнуть веком, шевельнуть челестью и т.д.  Ведь, по большому счету, ни одной судьбе нельзя позавидовать, по той причине, что… у всякого аверса, - верно, верно, друзья, - есть свой реверс… Тем и прекрасна жизнь, что, даже зная о несчастной участи нижней челюсти  (ей всегда выпадает отпадать от верхней!), наперекор уныниям будней, мы находим силы на улыбку. От которой рушатся в т.ч. и демоны страха. Но они, к несчастью, выживают в душах ворчливых стариков, которых (конечно же, не всех) покинула способность улыбаться.
Не читайте книги стариков, и будете живы… до старости.
                2.12.2001   
Джон Бойнтон Пристли. Заметки на полях./ Серия: Зарубежная художественная
публицистика и документальная проза. – М., Прогресс, 1988.- 470 С.

ПОЭТ И ГЕНЕРАЛ
   Потери бывают всякими. Так, генерал Кривцов, герой 1812 года, в сече при  Кульме потерял ногу. Уж вижу, читатель сердится, и не мало. Эко, удивил г-н автор, какой-то там «солдафон» ногу потерял… И до него тысячи, нет, десятки тысяч вояк теряли руки,  ноги, и много чего еще…, и никто не вспомнил о них поименно. К чему бы это автору выделять именно этого славного воина?
Да простят меня потомки генерала Кривцова, не будь он отмечен поэтической строкой коллежского секретаря А. С. Пушкина, не только ваш автор, но и другие читатели, прошли бы мимо этого имени. Оставив его тихо дремать в пантеоне русских героев 12 года (сломивших шею Наполеону), ожидать своего часа, когда к нему обратит свое внимание какой-нибудь историк-баталист. В связке же с поэтом, генералу Кривцову не быть обойденным вниманием. Как ни как А.С. Пушкин. Светоч русской поэзии и культуры. Мда, ну и «компаньона» подобрал себе генерал!    
Но это одна, и не самая главная сторона вопроса, любопытнее другая. Отмечая ратный подвиг генерала, ПОЭТ, между тем, почти, - но только «почти» - ставит знак равенства между потерей ноги ГЕНЕРАЛОМ  “Ты без ноги…”  и намечающейся потерей для себя свободы “… а я женат, или почти!”.
В шутливой форме пиит подымает вопрос о равности (или даже несопоставимости!!) потерь сердца и души перед потерями телесными. В конце концов (о чем поэт знает точно, потому и опускает), - раны на теле, худо-бедно, но затягиваются, тогда как душевные раны саднят, причем, всю жизнь.
   … Может и впрямь, чтобы более не подвергать наши души таким вот «экзаменам», чохом записаться в генералы? Ибо говорят, у солдат вместо души «Воинский Устав». (Если честно, я в это не верю).                2.11.2001
   
         А. Куприн. Завирайка. / Окрыленные временем. Рассказ 1920-х годов. – М.,
Художественная Литература. – 1990. – С. 44   
Литературная догадка

ПРИМИРИТЕЛЬНЫЙ МОСТИК

       «Жизнь,  это  страшная штука»
                Влас Дорошкевич  (сатирик начала ХХ века)

      «Приговорив» по сюжету Ленского к погибели, не стало ли так, что автор «Евгения Онегина», с одной стороны, спроецировал на себя свое будущее, с другой – окончательно приговаривал себя к нему? Важно отметить другое: в этот момент, быть может, он расстался с блуждающе-романтическим века XIX-го (то, что ныне ославлено), незаметно распрощался с героикой юношеского, оставляя для себя лишь рациональное, а в нем, - острый ум, не прощающий промаха и, (вот, беда) окончательно рассудочный. Но мы-то знаем, какой, на самом деле, за тем челом скрывался ум! Знаем и потому не боимся отдавать ПОЭТА его времени, оставлять его с ним один на один. 
   Самый период своего творчества, - период зрелого поэтического расцвета, - автор «Евгения Онегина», отчего-то, отдает себя во власть стихии чистого рассудка…Отчего он так поступил, отчего? Что движет поэтом?..
   И, пока мы задаем себе эти вопросы, выясняется, (о, силы неба!),  рассудочного не выдерживает даже мистика, ее всё меньше и меньше в его творчестве, шаг за шагом она от него отдаляется. Чахнущие перед златом скупердяи, сказочные персонажи  и иные колоритные герои былин, сменяются, вроде бы, и яркими и запоминающимися типажами большого света, но, в чем-то сущностном, всё же, мелкими, ничтожными и статичными. Именно в эту пору, в голосе поэта стала проскальзывать одна и та же нотка, так ему не свойственная нотка уже практичного человека, готового всё измерять рублем. Хм-м,…Пушкин и деньги? – это что-то новенькое…   
   В классическом вокале кантилена умноженная на изящество выпевания вокальных фиреетур, в купе с палитрой обертонов – свидетельство мастерства, профессионализма и дарованного природой таланта.  Но, так ли это в поэзии, распространяется ли это правило и здесь? По всему выходит, что нет. Но тогда удивительнее, отчего автор «Евгения Онегина» заклал себя во власть рассудка, во власть тесных отношений с деньгами?
   Попробуем предположить, что подобное стало возможным… из-за боязни быть верно понятым светом. Быть может, именно тогда он принял его правила, решив не замечать вопиющие предрассудки последнего. Имея на руках большую семью и долговые обязательства, отныне (все мы, господа, в определенном возрасте к этому подходим) ему было уже важнее быть узнанным и открытым т. н. общественному мнению, которое, по существу, сделалось для него верным и единственным источником спонсирования семьи, желающей выглядеть достойно, и (пусть простит меня поэт за прозу) не беднее других. Видимо, с той поры автор «Евгения Онегина» уже не мог позволить себе крайнюю небрежность в отношении к быту. Он и мысли не  допускал, что быт и поэзия – «понятия несовместные». Чтоб хоть как-то их примирить, он и возводит между ними примирительный мостик (между прочим, нам хорошо известный) – «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».
   А между тем, как и в позапрошлом, девятнадцатом столетии, или, к примеру, в
двадцатом, так и в веке XXI, поэзию жизни следует искать … в некотором отстранённом отношении к быту. Неукоснительно следуя его законам, наш незабвенный Александр Сергеевич, тем не менее не убирает с уст ироническую улыбку, словно бы объясняя нам, что иное отношение к нему, иной подход, так или иначе, приводит к быту, он ему равен.               
                5.08.1996
«СКАЗКИ» ГОФМАНА

   Что может быть общего у А. С. Пушкина и Э. Т. А. Гофмана? Правильно – оба писатели. Однако в Кишиневе, с середины 80-х годов ХХ века, улица Пушкина (дом № 44) не уставая слушает…  «сказку» Гофмана. Но сказка не простая, а архитектурная, и не Эрнеста Теодора Амадея Гофмана, а кишиневского архитектора Леонида Гофмана, автора архитектурного комплекса, по упомянутой выше улице.
Какое стечение славных имён, какая неожиданная встреча, не правда ли?!..               
                15.07.2002               
      











А. В. Колотовкин, С. М. Шойхет,  И. С. Эльтман. Архитектура Советской Молдавии. – М, Стройиздат, 1986. –  С. 160-161 

Фото: А. Степанова

О «РАДОСТЯХ» ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ НЕПРИКАЯННОСТИ

*
   Знай раввин Анан бен Давид, какая долгая дадена будет ему жизнь, едва ли захотел бы становиться богословом-книжником, человеком мысли. Оказывается, нельзя быть мыслящим, прозревать многое, но в замен,  наградой, получать удары судьбы. Давно замечено, Рок седлает мыслящих с таким же постоянством, что и везение неуча.
   Говорят, у каждого возраста есть свои прелести. Что ж, верное замечание, но бытует и другое – старость не лучшая пора человеческой жизни. То, что выпало испытать многосотнелетнему старцу Анан бен Давиду – и молодому не пожелаешь… Многовековое заточение  и несчастия от обретения свободы. Обретя же ее, спустя столетия, рабби оказался среди людей, в памяти которых напрочь отсутствовали какие-либо знания об эпохе в которой, как раввин, - неутомимый книжник и верный учению богослов, - жил среди своих соплеменников, наравне с ними, и был им современником, а они – ему.

*
   Ведь это сущее наказание, оказаться не в своём времени (месте), когда тебя никто не знает, а глаза и душа не в силах обрести точку опоры, остановиться на ком-то, с кем прошли лучшие годы жизни. Нет, право же, такое – сущее наказание! Ибо, в таком разе, свобода и не свобода оказываются одной валентности, одной масти, скрываются под одним знаком.


*
   Ну, конечно же, книжник Анан бен Давид помнил об злоключениях «вечного жида» Агасфера. Знал.., и в череде событий судьбы, против своей воли, отчасти, повторил их.
*
   Одиночество – это синоним неприкаянности, неузнанности, невостребованности и еще ни одного «не».
Одиночество так же многолико, как и счастье общения. И это худо. Не распознать его сразу…
*
   Рабби Анан бен Давид (как и мусульманский богослов и не меньший книжник Абу Ханифа) сошел с пьедестала, выпал из контекста своего времени, и узнал о себе ‹от мирян› такое… В глазах которых, он уже не был «уважаемым» рэбэ. Ведь он сошел с «пьедестала».


Фридрих Дюрремант.  Абу Ханифа и Анан бен Давид // «Знамя», № 1, 1996. / Пер. с немецкого С. Апта. – С. 94-101. Новелла-притча Фридриха Дюрренматта (1921-1991) связана с благодарственной речью, произнесенной писателем в 1974 году по случаю присуждения ему звания почетного члена Университета им. Бен-Гуриона в Беершеве (Израиль)   


ЦИКЛОТРОН  И  ПОВЗРОСЛЕВШЕЕ  ДЕТСТВО

   Все мы вышли из детства, и у каждого оно было своё. Кому-то выпало наиграться вдоволь, а кому-то с этим не подфартило.
   К своему 30-летию мой добрый знакомый купил себе, самую настоящую.., игрушечную детскую дорогу. «Настоящую» потому, что, полностью смонтированная, она заняла добрую половину его, не такой уж и большой, комнаты. Глядя на суетливо бегающие (безупречные по дизайну и точности воспроизведения) миниатюрные вагончики, думалось: ну вот, и В. доигрывает не доигранное в детстве… Но тут же поймал себя на мысли, что в детстве, как все нормальные мальчуганы, (кроме Феликса Поволоцкого, еще в детском саду заявившего, что хочет стать шофером, - и им ставший!!), эдак, до шестого класса, и я отчаянно хотел стать космонавтом. И, представься случай, и сегодня бы в него с удовольствием поигрался…
   Уйти от недопрожитого и недоосознанного, порой, бывает непросто, в иных же случаях – невозможно. Зная об этом повзрослевшие дети скрывают драмы детства (в круг которых, не удивляйтесь, входят и не доигранные игры и игрушки), гасят их скучными обстоятельствами взрослой жизни.
   Становясь взрослыми, многие из нас теряют поразительную способность, соотносить детский вымысел с жесткой реальностью, пронзительную чистоту сказки, (вне которой детская душа себя не мыслит) с наставлениями и поучениями гневливых менторов. И именно в эту пору, страна детства захлопывает перед повзрослевшими свои волшебные двери, предлагая выстраивать отношения с собой на иных условиях. В том числе, на уровне «голого» практицизма, о чём, например, напоминает информация на тридцать седьмой странице журнала «Наука и Жизнь» ; 4, за 1992 год.
 
  “При отладке нового токамака в немецком центре атомных исследований в Юлихе надо было перемещать внутри пустотелого стального “бублика” диаметром 3,5 метра источник нейтронов. Чтобы отградуировать соответствующие приборы, не  обходимо измерить через стенки поток нейтронов от источника с известной энергией и сделать это при разных положениях источника. Поразмыслив, физики использовали игрушечную железную дорогу с шириной колеи 45 миллиметров. Локомотив с вагоном и двумя источниками нейтронов прокрутился в токамаке около 80 часов, набегав почти сто километров без единой поломки. За это время физики провели все необходимые измерения, после чего дорогу отправили на склад: пригодится при последующих ремонтах и модернизациях установки”.
                “VDI-Nachrichten”  (Германия)

                7.07.2002

МЕСТЕЧКО БАБИЛЬ

   За всё надо платить свою цену. Порой, в суете обычного дня, мы забываем об этом. Но, увы, наша непреднамеренная забывчивость, тем ни менее, ни на йоту не снимает саму проблематику вопроса.
Там, где выпадает жить биологическому виду – моральные критерии не играют существенной роли. Там, где суждено обретаться социальному виду, например,  человеку – моральные критерии становятся определяющими (бескультурье - тоже культура). Не позволяя себе и дня прожить без устремлений к счастью, человеческий род получает в довесок не только право на общение друг с другом, но и (несколькими высоченными стопками бумаг) некий свод моральных законоположений. Но как, в какой пропорции, и когда, черпать из него его содержимое – в конечном итоге, остается только за разумным сапиенсом.
Сама по себе, история о падающем кирпиче, едва ли стоит даже упоминания о ней. Но бывает так, что история падающего кирпича – это не столько история (свидетельство) некого стечения обстоятельств природы (хаотичных и случайных по сути), но и, просто, некое волнительное повествование. Волнительное, ибо в нём уже участвует ЧЕЛОВЕК. То есть, там, где (и всегда) обозначается присутствие Б-га, мы констатируем: се Господня тайна. Там, где у нас на виду мечется человек, мы сталкиваемся с надписями, оставляемые им для истории (иногда, заумными пиктограммами, но непременно корявыми буквинами) – «Здесь был Вася!».    
Один из впечатляющих парадоксов поры становления человечества, обнаруживается в легенде о строительстве Вавилонской башни.
По мере возведения и приближения башни к Небу, а через него к Всевышнему, в такой же, но обратной зависимости, участвующие в строительстве, незаметно для
себя, по чуть-чуть, морально деградировали. Послушаем, как об этом чудном пассаже (в хронике становления человеческого рода, как социального вида) нам сообщает культуролог Дж. Фрэзэр:

   «Много лет строилась башня. Она достигла наконец такой высоты, что каменщику с ношей за спиной приходилось целый год взбираться с земли на вершину. Если он, сорвавшись, убивался насмерть, то никто не жалел о человеке, но все плакали, когда падал кирпич, потому что требовалось не меньше года времени, чтобы снова отнести его на вершину башни».

   Не слишком ли дорогую цену заплатило человечество за обретение разноязычия в местечке Бабиль?
                18.09.2002

   P.S.  Шутливую версию о смешении языков в Вавилоне, ясно и ёмко излагает замечательный кишиневский поэт Рудольф Ольшевский, в очерке о творчестве поэта и друга Ефима Бауха «Время собирать камни», 1 в котором своеобразно характеризует многонациональный писательский состав современного Союза писателей Израиля.

   «… Федерация союзов писателей Израиля. Пожалуй, нигде в мире нет такого интернационального СП. Четыреста литераторов пишут на иврите, двести – на русском, сто – на идиш, шестьдесят – на арабском, сорок – на румынском. Есть немецкие, английские, венгерские, польские, болгарские, грузинские писатели. Не Союз, а вавилонское столпотворение. Кажется, будто Б-г специально смешал языки, чтобы создать Союз писателей Израиля».      
               

Вавилонская башня. Фольклор в Ветхом завете // Наука и жизнь, № 10, 1984. - С. 124               

1 - «Истоки», № 6 февраль-март 1996 г. Газета кишиневской хабат-любавической церкви,
       во главе с главным раввином Молдовы рэбэню Лейбом Залманом Абельским 

«А» И «Б»

   Документально не подтвердить, что в таком-то африканском термитнике, между точками «А» и «Б», в 20 37, пробежал такой-то симпатичный термит. Если только вести визуальный контроль за гнездом, или меченными особями – такое возможно, в противном случае, едва ли… Но, умозрительно, все мы уверены: в 20 37, или в 20 36, или  в 20 38 такой-то термит действительно пробежал между вышеупомянутыми точками. Пробежал, и скрылся, как «ёжик в тумане»…
   Так же умозрительно мы, догадываясь, соглашаемся, что в океане космоса неподвижные звезды перед нашим взором, тем ни менее, находятся в непристанном движении. Одни умирают, другие коллапсируют, схлопываясь в «черную дыру», третьи – (подобно комете Галлея, спешащей на встречу с Геей, раз в 33 года) спешат в противоположную от нас сторону, на встречу с другими планетами. Как и в первом случае (с термитом) – не видим, но соглашаемся.
   И в этом парадоксе (не видим, но подразумеваем) проявляется один из «фокусов»
жизни: всё это в жизни относительно.
   Так, за Варфоломеевскую ночь, в августовский двадцать четвертый день 1572 года, Иван Грозный выговаривает французов за… «чрезмерное кровопролитие».
Ну, чем не мистика бытия!   
                13.01.2003

Н. Эйдельман. “Революция сверху” в России  // Наука и Жизнь, № 10. – 1988. – С. 97 – 105   

НАХОДКА ДЛЯ ДРУГА

   Предлагать себя в качестве друга, дело архинепростое. А как предложишь, – жди кривых взглядов и кислых мин. Оно и понятно: непростое это дело забраться кому-то под тёпло крылышко, и, подобно сверчку, тихо пропевая свою особенную, сверчковую песенку-серенаду, с умилением поглядывать на суетящийся мир. Который настолько ожесточен и охвачен добыванием средств на пропитание, что попади ты ему со своей песенкой под руку, раздавит не раздумывая.
   Другое дело, когда того не желая, тебя записывают во врага. В грозную военную пору Великой Отечественной Войны у советского народа (1941-1945 гг.) был такой плакат: «Болтун – находка для врага!». Но было бы неточно утверждать что поиски «врага» не имели в истории прецедентов. Это легко иллюстрируется следующим примером.
    Просматривая «Ниву» за 1916 год №№ 8 и 20, соответственно на первых, и обязательных официальных страницах (с.4 и 4), натолкнулся на следующие сообщения:
«Нива» № 8
   «Приказ Гинденбурга. Гинденбург издал приказ, в котором указывает, что осведомленность русских войск о положении дел в германских армиях значительно объясняется неосторожностью немецких солдат и офицеров, берегущих при себе письма с родины, главное, до их отправки, и таскающих с собой письма, еще не подвергнутыя цензуре. Вменяется в обязанность письма, получаемыя из дома, по прочтении уничтожать, письма же, приготовленные для отправки домой , сдавать в цензуру не позже 24-х часов по написании. При обнаружении писем, особенно второй категории, виновные будут строго наказаны.»

   (Попутный комментарий. Зная немецкую щепетильность и дотошность в мелочах трудно поверить, что именно в пору Первой мировой войны (1914 - 1916 гг.) по Германии, среди бюргеров прокатилась эпидемия недогляда. Ответ надо искать в другом. Тот, кто знает военный театр действий той поры понимает, что неудачи немецкой армии канцлер Германии уже видел во всём, в том числе… в выше процитированном.
   Но г-н канцлер не остался одинок в излишней подозрительности: вскоре рядом с ним оказалось и французское военное командование, через прессу уведомившее своих подчиненных о возможности диверсий (впрочем, такое и в самом деле имело место) окопавшихся рядом «немецких шпионов». Попутно: Джеймс Бонд – суперловкий агент и шпион, но, прежде всего, литературный персонаж, в ту далекую от нас пору только замысливался. Вон, как это было давно).    

«Нива» № 20
   «Немецкий шпионаж. Во французской газете «Oeuvre» * напечатано следующее предостережение лицам, выписывающим в Швейцарии по почте часы:

«Никогда еще газеты не были в такой степени переполнены объявлениями о швейцарских часах, как сейчас. Солдатам предлагают превосходные хронометры за 3 1/2 франка и т. п. Легко понять, что «poilus» (так называют французы своих солдат) не в силах устоять против такого искушения; он посылает деньги и, опасаясь не получить часов, сообщает свой
подробнейший адрес. Самым обстоятельным и точным образом
указывается полк, батальон, рота, бригада, дивизия, корпус, армия и т. д. Эти сведения – драгоценнейшая нить для немецких  шпионов, разнюхивающих расположение и перемещение французских войск. Выгода для продавца часов двойная: денежный перевод и военная информация».

   Так что, подтвердить себя в чьих-то глазах в качестве друга и, стать для кого-то серьезным  приобретением в жизни, увы, так же непросто, как иметь талант, изустно пересказать, например, Библию, или на худой конец, Иллиаду Гомера. Но, при всей непростости, оставлять попыток не стоит, ибо в конечном счете, всё возвращается сторицей. Не верите? Попробуйте!
   Но жизнь указала и на другой парадокс: оказывается, недругом также быть не просто, как и другом. Наличие этих ниш («друг» - «недруг»), подталкивает нас к выбору, ведь в какой из них суждено оказаться каждому из нас, чтобы осуществить самую главную малость жизни – суметь в ней самореализоваться.
                24.03.2003


* - В годы первой мировой войны, как об этом свидетельствует очерк Л. Евдокимова «Журналистика боевой линии» («Нива», № 7 за 1917 год, С. 108), французы, союзники Россси по Антанте, сумели наладить издание на позициях и в траншеях более 60-ти журналов! «И все эти journeaux du front et des tranch;es – «журналы фронта и траншей» составляются, редактируются и «печатаются» непосредственно под недрёманным оком неприятеля… Это если не лучшая, то единственная у них «цензура» Редакторы и сотрудники: репортеры, писатели, художники и артисты, «свои люди» – от маленького «poilu» (ласкательное прозвище пехотинца) до генерала и даже священника. Подписки « на сторону », так сказать, для иногородних, редакции не объявляют, а для своих частей бесплатны. Нумер заканчивается под начинающуюся перестрелку, фальцовку (складывание) же нумеров застает уже кононада… Бывало, нумер со статьей талантливого автора – еще «тёплый», только-что от станка, но автор уже там, откуда нет возврата!.. В названиях-заголовках большинства журналов, а равно в пояснительных подзаголовках, частью же в редакционных указаниях ярко выражается несмолкаемый, звонкий, неистощимый, блестящий, острый французский юмор».         

ШЕКСПИР В ИСПОЛНЕНИИ…
(о серьезном несерьёзно)

   Поколений, восторгавшихся шедеврами Шекспира, не перечесть. Но, так же не перечесть и тех, кто пытался присвоить себе лавры бессмертного англичанина. Но это злодеи. А ведь было немало и безобидных попыток «дотянуться» до драматурга, одного из артистов театра «Глобус». Из известных, самой курьезной, но совершенно для Шекспира безобидной, мне показалась попытка лондонского служащего Джорджа Боука, который за десять лет переписал все произведения Шекспира.
   «У меня всегда было непреодолимое желание заниматься литературной деятельностью. Но, к сожалению, талантом я не наделен», признался, в одном из интервью, Боук.
    И тогда мне подумалось: что пользы гневиться на графоманов, ведь, если глубоко разобраться, - это люди не лишенные литературного дара, просто, никем не соорганизованный, пребывая в хаосе, этот дар, увы, полагается на мнение дилетантов. Это с одной стороны, а с другой – графоманы отчего-то уверены, что освоив процесс вождения пером по бумаге, попутно освоили премудрости литературного творчества.
   И все же, устремление последних  к СЛОВУ, порой достойно восхищения, а вот труды…  Может, в порядке помощи (и прощения), предложить пройти, каждому из них, путь Джорджа Боука, а сам метод, э-э, как бы это выразиться помягче, т. с.  литературной экзекуции, наименовать «литературным методом доктора Боука»? А что, в самом деле, как не крути: и так польза, и этак… И какой бы графоман, после таких трудов, смел бы заявить что не любит: а/ Шекспира, б/ литературы?
    Шекспир в исполнении графоманов, - а почему бы и нет?..    
                17.01.2003   

Рубрика «Кунсткамера» // «Наука и Жизнь», № 3, 1979. –  С. 137 

ВЫНУТЫЕ ИЗ СЕБЯ
(или попытка футуристического взгляда на нас, симпатичных…)

   Корректировать умных людей непросто, а философов – и подавно. Но берешься за это неблагодарное дело только по причине провинциальности и неубывающего наива. Итак, перед нами тот самый случай.
   Не приходится сомневаться, что Эрих Фромм (1900-1980) провидел многое. Но, при всём при том, то, как розовощёкое человечество начало распоряжаться наступившим ХХI веком (11.09.2001 воздушная атака бенладанцев WTC – Всемирного Торгового Центра в США), в один момент отодвинуло парадоксальное высказывание немецкого философа до уровня откровенной и страшной реальности.

   «В ХIХ веке проблема была в том, что Б-г умер. В ХХ веке проблема в том, что человек умер». 1

   Но мы-то с вами знаем, в каком значении Фромм употребил имя Вседержителя и сынов земли – конечно же в переносном (где «Б-г» – всё вечное и сущее, «человек» – существо, о котором, порой, не стыдно писать большими буквами).
   По мнению вашего автора, скорей всего, проблемой ХХI будет (если человечество успеет до этого додуматься) возвращение человека в себя. “Вынутый” (извлечённый) масс-культурой и законами т. н. “общества потребления”, индивидуум, всё нарастающей эпохи НТР, в обратной прогрессии (даже на помочах национального пробуждения, локального по сути)… останется таким же беспомощным, как и прежде, в те, допещерные времена. Оставшись один на один с грозными стихиями природы и безликими толпами культурных (цивилизиованных?) народов.  ‹…›   Нас уже так много (жизнь человеческая уже поставлена чуть ли не на поток, конвеерного типа), и мы так доступны масс-культуре, что самоценность еденицы множества не стоит и воспоминания о ней.
   Столь пессимистический взгляд навеян, отнюдь не случайным, поветрием, он слагается из наблюдаемого, где многое, уже, не просто столкновение хаоса аксюморонов, но проявление чего-то, по сути, более тревожного, если не сказать, малоутешительного.
   Напоследок, приведу несколько наблюдений о человеке и его действительном месте в мире. ире, на который он (в целом, не состоявшись) продолжает откровенно посягать.
*
   “Посадить бы какого-нибудь франта с бульвара в пещеру напротив палеолитического человека. Тот бы, волосатый дядя, его спросил: “Рассказывай , до чего ты додумался за эти сто тысяч лет?..” – Ах, ах, - завертелся бы франт, - я, знаете ли, не столько думаю, сколько наслаждаюсь плодами цивилизации, господин пращур…”               
                Хлынов 2 
*
   “Современный типовой представитель научно-технической цивилизации – алчный потребитель всего и вся” 
                А. Гуревич  (советский историк) 3

                НАБЛЮДЕНИЕ  ЛИТЕРАТОРА  А. О.  О ЦИВИЛИЗОВАННОМ  ЧЕЛОВЕКЕ
   Современный человек настолько сделался цивилизованным.., что потерял способность (умение) несколькими быстрыми движениями (трением щепой в каменном углублении) добыть себе огонь.   

1 -  “Гешер-Мост”, № 2, элул 5762 (август-сентябрь 2002 г.) - (газета общины горских,      
      бухарских и грузинских евреев Молдовы)
2 -  Гиперболоид инженера Гарина. А. Толстой // Серия: Библиотека приключений. – 
       М., Детгиз, 1956. –  С. 112    
3 -  Рудольф  Бахандин “Полет на тот свет – “Последнее прости жизни?” // “Техника 
       Молодежи”, № 8, 1993. –  С. 44 

КРОНОС И СЫН ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ
   Что ни говори, тексты предков еще притягивают. По иному и быть не может. «Патина» времени, не столько аргумент в их оправдание (они самодостаточны, и лучшего щита им и не надо), сколько отвлекающий маневр: случайный прохожий (праздный и докучливый, поверхностный и формалист, по сути) пройдёт мимо. Просто обязан пройти мимо. Нет, право же, и формалисты  хороши, но не для диалога c древними. Древние лучше нас видят: формалистов, к сожаленью, никакая наждачка не отскоблит. Оно и правда: от цивилизованности (присосанности к «трубе», сиречь, мобильным телефонам, интернету, банкоматам и т. д и т. п) «отшкрябать» непросто. А точнее – уже невозможно! Но древние об этом не подозревают (и потому, не дают нам спуску!!), ибо знают: там, где дано свидетельствовать делам рук человеческих, всегда должна присутствовать ЛИЧНОСТЬ. Нет личности – нет и сколько-нибудь значимых и достойных дел. И etc… Так полагают древние. Но, не станем далее расшифровывать их мотивы, в каждой эпохе есть свой клубок предрассудков и провидческих измышлений (без мифов, увы, не смогли обойтись ни древние, ни те, кто кичливо именует себя «нашими современниками». Такая это заразная штука, миф.). Но, наперекор «патине», расставленной древними повсюду, подобно паутинным ловушкам-преградам (из-за боязни вторжения «непосвященных» и «случайных»), мы приоткроем некоторые забытые страницы, и,.. и поразимся художественным и духовным достижениям наших далеких предков.   
   Не каждый день на глаза нам попадаются гесиодовы строки из «Теогонии». Не чтиво, а наслаждение, хотя бы от того,.. да, что повторяться – талантливое ни какими словами не обговорить.
В рассказе о рождении богов-олимпийцев взгляд набредает на строки:

    «Каждого Крон пожирал, лишь к нему попадал на колени
    Новорожденный младенец из матери чрева святого:
    Сильно боялся он, как бы из славных потомков Урана
    Царская власть над богами другому кому не досталась.
    Знал он от Геи-Земли и от звездного Неба Урана,
    Что суждено ему свергнутым быть его собственным сыном.
    Вечно на страже, ребенка, едва только на свет появлялся,
    Тотчас глотал он…»  1      

   Прочитал эти строки, и вдруг, словно вспышкой озарило: батюшки светлые, где-то о подобном уже читал! … Ну, да, в истории рождения св. Девой Марией в Вифлееме, младенца по имени Иисус Христос, - позже нареченного Сыном Человеческим, - случилось нечто подобное. Тут (в «Теогонии»), Кронос поедал новорожденных, там – царь Ирод перебивал младенцев, по наущению тогдашних иудейских священников, боявшихся потерять влияние на прихожан с приходом новой веры – веры в единого Б-га.
   По существу, у нас на глазах разворачиваются варианты одного и того же сюжета, центральное место в котором занимает сюжет о побиении младенцев. Разница в мотивах (отчего ещё-уже младенцы преследуются) не перекрывает тождество сюжета. Законы т. н. «кочующих сюжетов» так же непоколебимы, как и, например, закон сохранения массы. Попутно, вспомним, еще одну версию этой истории - ветхозаветное сказание о рождении Моисея. 2
   И потом, кто у кого «одолжил» сюжет – не так уж важно, интересно другое. Отчего, из множества множеств сюжетов, в неисчислимых количествах подбрасываемых жизнью, авторы остановились на тождественных? Разве они не понимали, что, во-первых, тем самым ослабляют оригинальную сторону своего сочинения, неординарность пересказа некоего сакрального сюжета, во вторых –  возрастает вероятность падения их авторитета, в глазах читающей публики (потомков)? Отчего они так поступили, отчего? Но, в таком разе это лишь усиливает подозрение, что, как в первом случае (поедание младенцев Кроносом), так и во втором (избиение новорожденных добросовестными служаками Ирода), подобное(ные) событие(ия) могло(и) иметь место. И тогда, вглядываясь в сюжет, понимаешь: насколько бы одно событие не отстояло от другого, это обстоятельство уже не первого плана.
   … Обе эти истории, обернись они реальностью (без мифологической «мишуры»), были бы, более чем, прозаичными. Это были бы скучные истории о том, как, в какой-то день недели (скорей всего, в понедельник), полутверёзые дядечки стали гоняться по всей Иудее за младенцами. И, если б это было только так, они бы не стоили и нашего взора в их сторону. Но, что же тогда влило в эти сюжеты высокоэнергетический дух истории, сделало вечными во времени, что? Наверное, если коротко, присутствие духа Божия. Ни больше и ни меньше.
                3.10.2002
 
1-  Мир древних греков // Н. Н. Трухина.  История древней Греции: Экспериментальный учебник для VI класса средних учебных заведений. – М. МИРОС, СКРИН (Московский институт развития образовательных систем), 1995. – С. 10

2 - «Согласно библейской легенде, фараон, напуганный быстрым ростом численности поселившихся в Египте потомков Иакова, повелевал убивать всех еврейских детей мужского пола, но Моисея, как известно, удалось спасти».   Иисус – загадочная личность. 4 часть // Зенон Косидовский.  Библейские сказания. Сказания Евангелистов – М. Политическая литература, 1991. – С. 389-391 (пер. с пол.)

НТР  И  СПАРТАНЦЫ

   По видимому, до обвального наступления века научно-технической революции (условно обозначенного 1914 годом ХХ в. от Р.Х.), человечество едва ли до конца осознавало какими огромными массивами информации оно апперирует, например, в аспекте бытового общения. И только выдвижение, в конце двадцатого столетия, на первый план высоких технологий и, благодаря Интернету, проблема заполонённости виртуального пространства информационными массивами, стала, извините за каламбур, более чем реальной. *    
   Подчиняясь законам Интернета, хитрым «штучкам» виртуального пространства (опустим вопрос о «законности» этого подчинения), человечество, в лице наиболее «продвинутой» части – молодого и резвого поколения – справедливо полагает, что в их судьбе, как-нибудь иначе, ничего и быть не может, что всё здесь органично, логично и отвечает требованиям природной (?) завершенности.
   Еще раз поступим подобно: опустим в сторону настоятельную необходимость пристального и подробного рассмотрения композиционного строения (человек - машина, душа - виртуальное пространство и т.д.), для того, чтобы скорей подойти к сути подымаемого в этих строках вопроса.
   Увы, Интернет не избавил нас от информационной «тяжести», напротив, он лишь способствовал визуализации инфомассивов. Вот ведь, как вышло: то, что раньше ограничивалось лишь одной (временной) константой, теперь, с появлением монитора, вылилось в константу дополнительную и нагрузочную.
   Если раньше, за какой-то промежуток времени, массивы информации переносились вслепую, то теперь, у человечества появилась возможность видеть самый момент этого процесса. Разве такое, для него, может пройти бесследно? Ведь, в конце концов, не многие из нас спартанцы, которые, по воспоминаниям Плутарха, так отреагировали на слишком долгие речи самосских послов:

   «Первую часть вашей речи мы забыли, а последующую не   
 поняли, так как забыли первую».

   После политических разборок (во многом связанных с исчезновением супердержавы СССР), после утрясения новых экономических границ и «зон интересов», не стоит ли человечество перед еще одной проблемой – проблемой информационного ослепления, и глобальной (локальной по проявлениям) информационной амнезии? 

* - «Сейчас за 40 минут в мире добавляется столько информации, сколько ее содержится в  «Британской энциклопедии».  «Наука и Жизнь», № 7, 1984. – С. 45 

Плутарх. Древние обычаи спартанцев (отрывки) 19. // Н. Н. Трухина. История Древней Греции. – М, МИРОС,  1985. – С. 115


ОБУСЛОВЛЕННОСТЬ СУДЬБЫ?

   Можно не иметь семи пядей во лбу, как свидетельство некой и обязательной конгениальности, чтобы увидеть в «еврейской судьбе» великое множество белых пятен. Вот, к примеру, одно из них: от чего, в целом, «еврейская судьба» стала синонимом страданий, неприкаянности, лишений и жертвенности целого народа.
Чтобы не углубляться в аргументы, как той, так и другой стороны, 1 поспешим поставить вопрос в иной плоскости: а, насколько, была обусловлена для еврейского народа подобная судьба? Или, если еще конкретнее и жёстче, насколько поведение в целом еврейского народа (того периода) способствовало тому, чтобы так оно и стало. Кто, народ ли, или его правители, привели ситуацию к подобному развитию событий?
Если кто-то полагает, несчастия, выпавшие на долю всего еврейства, есть кара за распятие, не без их помощи, Иисуса Христа, он глубоко ошибается. Коллизия Иисуса Христа и еврейства, есть лишь ширма, этакое прикрытие – яркое, запоминающееся, психологически феноменальное, - но прикрытие для иных, более существенных причин несчастий, обрушившихся на детей царя Давида. И, одной из наиболее существенных, я бы вывел религиозную безрассудность, граничащую с массовой и  индивидуальной безответственностью. 2
Если спуститься на нижние, как бы не прояснённые уровни аргументов, еще раз уясним себе: для любого народа, в его отношениях с миром (другими народами) в равной мере актуальны любые моральные критерии поведения со знаком плюс. Ни один из положительных критериев, приращающих человека в человеке, во имя других людей, не должен быть обращен во зло (другим народам), ибо, в конечном итоге, в темноте зла и необузданной мести, можно пасть даже от стрел, выпущенных собственной рукой. «Злых же и вблизи не видно, как не видно стрел, выпущенных ночью». 3
18.07.1993

1 - В пылу доказательства правды, как и во зле, можно «утонуть». И тогда, одно не лучше    
     другого, по одной причине: перейдена черта меры.
2 - См. притчу «Несрочное пришествие» Фридьеша Каринти // «Новое Время», N 50, 1992, С.
     58
3 -  «Дхаммапада», Будда Шакьямуни, (сура 304) // «Наука и Религия», N 11, 1991, С. 18

ПОЛЕЗНЫЕ ИДИОТЫ

    Всем ходом разумной (?) истории доказано: быть неугодным государству невыгодно. История также свидетельствует и о том, что не всегда у обывателя имеется случай для явных демонстраций своего верноподданичества. Уплата налогов не в счёт. Сколько их не выплачивай, первому их всегда мало, а стабильность выплат воспринимается им как должное. По этой логике выходит, что сначала появилось государство, и лишь затем простейшие, из которых в последствии и должно появится Homo sapiens’у. М-да, но мы отвлеклись…  И с чего бы это?..
Есть подозрение, что все мировые катаклизмы общества были (и, увы, остаются!) всего лишь проявлением верноподданических чувств некоторых особо политизированных и экзальтированных особ, попытавшихся, ни много ни мало,
«слить» свою персону с государством, а точнее, отождествить себя с ним. Надо признать - нескучная затея, но страшно морочное предприятие… И именно из этой среды, как поплавок на воде, всплывают на поверхность жизни общества "«примитивные патриоты", о которых Леон Фейхтвангер отозвался вполне определенно: «… это люди действия, которые ‹внимание!!›  всегда опасны для существования государства и общества» * .
   Не прошел мимо подобного «народца» и В.И. Ульянов-Ленин, называя их «полезными идиотами». Здесь, он прежде всего имел ввиду поразительное обстоятельство. В стремлении убедить общество (государство) в своей благонадежности, они вполне готовы начать подпиливать сук дерева, на котором, кроме них, сидит, между прочим, и государство.
   Уж, если сам Ильич об этом говорит, значит, «полезные идиоты», в свое время, доставали и его, «вечно живого, среди живых».
                27.10.2001
   
*-  Леон Фейхтвангер. Лже-Нерон. – М., Художественная Литература, 1969. – С. 113      


Юморески

          Симоне               
ЖЕРТВА СОЗЕРЦАНИЯ

    Пирожки были невкусными, ну прямо скажем, преотвратными, но мы жевали их с удовольствием, ибо голод, опережая аппетит, заглушая брезгливость, загонял их в рот без цацканий. 1   Заморив червячка, хохотнув по сему поводу положенное, сбросив оковы малой нужды под ближайшим забором, Виль и я возвратились на привокзальный перрон.
   Рабочая электричка - суть скуки. Днями и годами одни и те же лица, один и тот же маршрут, но, зная это, тем не менее, мы крутили головами во все стороны, авось глаза найдут себе занятие. В какой-то момент Виля толкнул меня в бок, показывая глазами на благообразного дедулю, рассевшегося почему-то посередине перрона на корточках, усердно и аппетитно, нисколько не обременяясь воспоминаниями об окружающих, подковыривавшего свой нос. Неожиданно пробежавший за его спиной домнул 2   с баулами зацепил дедулю и тот, как сидел с какой-то толщенной книжицей на корточках, так беспомощно и растянулся на асфальте. Вместе с ним на перроне распластался и... фолиант философского энциклопедического
cловаря (!). Стоявшие поблизости граждане изошлись смехом, но мы, нисколько не сговариваясь, подбежали  к пострадавшему и начали отрывать его от асфальта перрона, когда тот, вместо благодарности, вдруг завопил.
   -  Ой, братцы, погодите, погодите, я не один, я с филозофией! Подберите раньше ее, а уж потом меня! В последний раз со мной такое было на рыбалке, у них клюет - а меня роняют!! - Народ в который раз дрогнул от смеха. Подняв фолиант, Виля тихо спросил дедулю.
   -  Мошуле 3 , на чем, извините, о вас споткнулись, то есть, где вы остановились, на каких страницах?..  Услышав такое, глаза старика отчего-то вдруг засветились.
   -  Ну, как же, "на чем?", - ответил он, - известное дело, на разделе "созерцание". Вот, уважаемый сбил меня на самом горячем месте! Чтоб ему... Тут, не удержавшись, и я, показывая глазами на словарь, вставил свои "пять копеек".
   -  Может, мошуле поделится с нами этим самым "горяченьким местом", а-а?..
 
   -  Что ж не поделиться с добрыми людьми, особливо в лице молодежи! - расцвел улыбкой дедуля. - Вот сидел я себе тут и думку гнал, как, к примеру, побыстрейше проскочить, а может, перепрыгнуть через созерцание эмпирическое, как бы поверхностное, интуитивное, короче - несерьезное, на созерцание эйдетическое? Ведь согласитесь, хлопцы, сущностное эйдетическое созерцание весомее эмпирического! Ведь вся эмпирика опирается на опыт, но и тот может быть ложен, и опять-таки быть следствием ранее заложенных неверных знаний, заброшенных в нас, и нами подхваченных в суете бытовухи. Тут дедуля осёкся и обронил.
   -  Ну не смотрите вы на меня так, будто у меня "крыша поехала"! А вот обратного не хотите? - она наконец встала на свое место!!
    Предостережение мошуле Вилю не выручило, от услышанного его светозащитные очки окончательно поднялись на лоб и там застыли, да и у меня с выражением лица, кажется, не всё было ладно. 
   День закончился, завтра был следующий, за ним - другие. Но в тот день определенно что-то в нас с Вилей сдвинулось. Говорили мы мало, шли медленно, и опять, нисколько не сговариваясь, поочередно, на всех углах, пытали книжных коробейников: нет ли у них случайно лёгкого чтива, к примеру, в лице "филозофского" энциклопедического словаря.               
                22.05.1996

                Памяти отца

ЛЯГУШКА-ПУТЕШЕСТВЕННИЦА

   Наслушавшись хохм «за всю Одессу…», поправив свои взлохмоченные седые пейсы, я сказал:
   -  А теперь, ироды, послушайте сюда, что я вам скажу. – И все хохмящие смолкли, приготовившись меня слушать. От счастья, что впервые за годы меня кто-то слушает, захотелось быть кратким. А, впрочем,  история эта коротка, как и все ей  подобные. И вот эта история.   
   Однажды, ОНИ зашли ко мне в дом и спросили меня:
   -   Есть ли у тебя, родина?
   -   Ну, конечно же, есть! – Ответил я простодушно, ничего не подозревая.
   -   И где она? – спросили ОНИ.
   -   Как, «где»?… Еврею там родина, где ему хорошо. – Ещё простодушнее ответил я.
   -   Нет,.. – сказали ОНИ, - так не бывает. У родины должен быть адрес – дом, улица, город, страна.
   -   А-а!.. – догадался я, что они хотят от меня услышать. – Так я уже, у себя на родине!! Тут моя родина. – Спокойно ответил я, и попытался было вернуться к прерванному занятию. Но задававшие вопросы стояли за спиной и, тяжело дыша, не уходили. И в ту минуту мне стало грустно; я кожей понял – «эти» не отстанут.
    -   Нет,.. - сказали ОНИ, немного оправившись от моего наивного ответа, - у евреев и родина еврейская,.. – и тут, вы не поверите, я слышал, как они подумали!!! - … а мы не явреи!
    -   Да, вижу,.. – сникая, сказал я. - … вижу, что вы не «явреи». – И тут я добавил (лучше б этого я не делал!). -  Как хорошо, что вы не евреи… - Тут они удивленно подняли брови. – Но я продолжал. – Плохие евреи, хуже самой плохой родины.
    И тут ОНИ сказали, точнее, завязали шнурки на бутсах и… помогли мне,
посредством футболирования, переместиться в Эрец-Исраэль. Как хорошо, что мой папаня был футбольным орбитром, и он, родненький, пред тем, как
уйти в мир иной, успел объяснить мне, что бывает и такой «футбол».
    Так, я вам скажу: спасибо ИМ, что помогли моей новой-старой родине сэкономить несколько шекелей на репатриацию моей нудной персоны, а мне - отдельное спасибо, за то, что едва оказавшись на земле обетованной, не забыл, как целовали ее мои далекие предки. … И я целовал её, как и мои предки – долго и иступлённо. И почему лились слезы, я не знаю, но ощущение было такое, словно повсюду простирается Стена Плача. И всё равно, на душе уже было спокойно.
   В общем, опять же, ИМ спасибо. После таких «футболяний», ну, чем же я не «лягушка-путешественница»? «Лягушка» (именно так называли меня в классе)  с семитскими корнями. Чтоб я так жил!
   И всё, до этой минуты, шло для меня хорошо, как вдруг, несколько бесцеремонных толчков в бок вытолкнули меня… из сна. Ах, так это всё мне приснилось?!.. Матка Боска, как хорошо, что кошмары случаются только во сне!
   Я резко просыпаюсь, открываю глаза и… вижу ИХ (всех до одного (!!!), задававших мне во сне такие интересные вопросы), стоящих надо мной и, вроде бы участливо вглядывающихся в моё, изборожденное годами, симпатичное лице.
   -   Как!.., - ошалело вскрикнул я, - и ВЫ сюда про.., прю.., пре.. п-п-прилете!.. - Не завершив фразу, я упал на подушку в изнеможении.  С последней жалостью, с какой это может позволить себе сердце палача, ОНИ посмотрели на меня и изрекли:
   -  Вот, что бывает, когда пересиживаешь за компьютером. - Сказав это, они вышли, оставив старого молдоЖАВОГО (еще, ого-ГО! какого моложавого…), нет, еще молдо-живого еврея-на полкусочка, досматривать сладкий сон о Земле Обетованной, о «лягушке-путешественнице» и ТЕХ, кто наловчился задавать такие нескучные вопросы.
Чтоб я так жил, и, чтоб вы этого не знали.  Лехаим!               
                19.01.2002

СВИДЕТЕЛЬСТВО ЖИЗНИ

   Земляне, лилипуты в сравнении с огромным и добродушным инопланетянином, буквально облепили того со всех сторон. Мало того, что он позволяет трогать себя, к немалому удивлению и восторгу собравшихся, но даже снисходит до ответов на десятки довольно неожиданных вопросов. Иные из них, могут прийти в голову лишь землянам. Настолько они свежи, конгениальны и неординарны!
   Все еще не веря своим глазам, одна дотошная бабуля, с хитрецой во взгляде, то подступает, то отступает от инопланетянина, еще и еще раз не доверяя своим глазам, и вообще, реальности происходящего. В какой-то момент, она решительно подступает к инопланетопришельцу и, крепко, нет, даже сильно!, дергает за штанину космического костюма.
-  Извиняйте, - требовательно спросила бабуля, - газы после еды, когда пучит живот, вы пускаете? Пускаете?..
Тут, немедленно, напустился на нее окруживший инопланетянина народ, кто-то близко-близко возле ее уха завопил, дескать, чего ты, бабуля, ополоумела! Это ж не вопрос, а позор народам Земли!!
-  Бб-быы-ваае-тт.. - тягуче и по-инопланетному улыбаясь, синтезаторно проскрипел инопланетянин.
   -  А-а.. - вконец успокоилась бабка, - ну, тогда, вы и впрямь живой!
                14.12.1996

КОММЕНТАРИЙ  К «ЗАКОНАМ А.О.»

    Джером Клапка Джером, до него Бронислав Нушич, а до него Марк Твен, а до…, так вот, все они (и до, и после них) верно подметили: жить без законов скучно. Только пребывая в их объятиях, многое в нас становится на свои места. Но, еще в дофабричные времена, когда натуральный обмен и был монетарной системой, а бронзовый век уже с нетерпением ожидало «всё прогрессивное человечество», некоторые ученые мужи подметили: и законы бывают разными, не говоря уже о людях. Одни, например, побуждают в нас неистребимое желание лобызать, как церковный аналой, все углы государства, не выпуская из рук его штандарты, другие – устремляют нас в элизиумы протеста, где в протестных купах и заключен весь наш справедливый гнев на несправедливое устроение жизни. И т. д. и т. п.
Емкость некоторых законов, которыми добровольно-принудительно спеленало себя розовощекое человечество, поражает воображение. Например, между параграфами и статьями некоторых, можно смело втиснуть даже бурёнку…
В одно из таких «окон» и втиснулся американский экономист-социолог г-н Мэрффи, отштамповав в кратких постулатах свое представление взаимодействия делового человека в мире бизнеса. Совершенно упустив, что в буднях «белых воротничков», есть еще некоторое количество часов, когда они
перестают быть таковыми, когда, в вечерние часы, в ванной комнате, снимают бабочки, в прихожей находят место служебным фракам и цилиндрам, надевая
на ноги домашние тапочки.
 Будто вспомнив что-то своё, за дело принялся и ваш покорный слуга, полагая, что


*  -  господину – (молд.)
Pисунок члена т/о «Колорит» Романа Заблудовского


никаким количеством законов… не испоганить уже имеющиеся. Озарившись этой мыслью, литератор А.О. и настрочил свои внеэкономические законы, надеясь, что хоть одному деловому домнулу *  они сослужат добрую службу.      


ЗАКОНЫ  ОГУШЕВИЧА,  А  НЕ  МЭРФФИ

ЗАКОНЫ ПАМЯТИ:
- запоминают то, что необходимо, а то, что ненужно тоже запоминается
                -  ненужное не запоминается, поэтому нужное не запоминается
ЗАКОН ДРОБИНОК: скопом брошенные в воду, каждая тонет по  одиночку
ЗАКОН МОРКОВКИ: морковку, которую не съешь ты, подберёт кто-нибудь другой
ЗАКОНЫ КРАСОТЫ:
                -  рассуждая о прекрасном, непременно уткнешься в безобразное
                -  красоту не заметить невозможно, но ее можно «не видеть»
ПРАВИЛО СОСЕДА:  когда рядом трясёт соседа, трясёт и тебя
ЗАКОН ПЛОСКОСТИ:  всякая уважающая себя плоскость стpемиться чем-
                нибудь заполниться
ЗАКОН ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ:  в какую бы стоpону тюpемной камеpы не полз паук, во все стоpоны ему немедленно откpывалась полная и безаговоpочная свобода
ИЗ ЗАКОНОВ ПРАВДЫ: -  вокруг никто не подозревает, что ты прав, и также никто не ожидает твоих откровений  на сей счёт
                -  ни одна правда только из одних уст не является, на самом деле, правдой   
ЗАКОН ПОДЛЕЦА:  принято считать, после нас, порядочных, следуют подлецы
ПРАВИЛО СОБАКИ:  при социализме и при капитализме собаки гавкают      
                одинаково
ЗАКОН ВЫПИВОХ:  для них, неуверенно стоящих на ногах, Земля действительно         
                круглая
ЗАКОН СОВРЕМЕННОСТИ:  не всегда есть смысл идти на поводу у    
                современности, только потому, что оно «современно»
ЗАКОН ПЬЕДЕСТАЛА:  не один из нас не узнает о себе столько и так, пока не    
                сойдет с пьедестала
ИЗ ЗАКОНОВ РЕФЛЕКСИИ:  безумие, идти на поводу голой эмоции, если
                заранее не подготовился к её отражению
ПРАВИЛО «ТЕМНОЙ ЛОШАДКИ»:  если на твоём пути повстречается «тёмная   
                лошадка» – уступи ей дорогу, пускай себе скачет, скачет…
ЗАКОН ЯЗЫКА:  языков, как и народов, великое множество, но над ними стоит   
                единый язык – язык мысли
ЗАКОН ПАХАРЕЙ:  одному Всевышнему дано знать, какие пахари, и какая
                паства, Ему более всего нужны
ЗАКОН ПРИЛАВКА:  во время ссоры продавца и покупателя, каждый отстаивает
         своё право. Один, на получение всего по весу, другой – свое право на недовес
ЗАКОН КАЧЕСТВЕННО-КОЛИЧЕСТВЕННОГО:  каждому свое   
                отсутствующее (недоданное) количество качества
ЗАКОН ПЕРВИЧНОГО:  первично всё, что не вторично.
ЗАКОН СЧАСТЬЯ:  все люди достойны счастья. Не здесь ли истоки всех бед рода
               
                человеческого?
ЗАКОН БОЛЬШЕГО: в каждом из нас живет Б-г, который уходит из нас, когда мы начинаем желать большего. Но, он возвращается к нам, когда мы отказываемся от большего в пользу меньшего
ЗАКОН ИДЕЙ:  одни идеи рождаются чтобы покорить мир, другие – чтобы      
                очернить противоположные
ЗАКОН ДИСТАНЦИИ: как бы тебе ни было трудно, нельзя терять (буквально во всем) чувство дистанции. Вне ее, довольно скоро, нам позволят обесцениться. Дистанция может защитить
ЗАКОН ИСКУССТВА:  искусство должно быть странным
ЗАКОН ПРОЩЕНИЯ:  не прощай в себе ничего, чтобы могло привести к Сатане

Из сур литератора А.О.
ЗАКОН ГНЕВА И ДОБРА:  и в сердце своём нёс он гнев, забыв, что зачат был в
                добре

ЗАКОН САТАНЫ И Б-ГА:  оказывается, как и Сатаной, Б-гом можно совратить
ЗАКОН БОЛЕЗНИ И ЖИЗНИ:  жизнь – это болезнь, течение которой (если         
                отвлечься от родильной палаты и поминальной мессы) непредсказуемо
ЗАКОН ЦЕПЕЙ:  безбоязненно размахивая цепами над головой, не думайте,
                что свободы прибывает
ЗАКОН ГЕНЕРАЛОВ:  генералы всегда правы, даже если они рядовые
ЗОКОН ПРАВОТЫ: есть такой неписаный закон – каждый из нас прав, но лишь на    
                полста процентов, остальная часть правды – за остальными
ЗАКОН ЛИХОСТИ:  в лихой стране и мысли лихие
ЗАКОН РЯДОВОГО И МАРШАЛА:  давно подмечено, рядовому и маршалу доказывать свой статус не  приходится, тогда как, другие «должностя» – напрягаются 
ЗАКОН ВОСТОРГА И УНИЖЕНИЯ:  когда мужчина берет женщину, она    
                переживает восторг унижения
ЗАКОН ПОПЕЧИТЕЛЯ:  пивные забегаловки и заведения подобного рода –         
                отменные попечители бумажников своих посетителей

КРУЧЕНИЕ ИЗВИЛИН
(юмореска)
   Надоело злиться вслед "злым будням". Ведь я по натуре - бескраен, как морские дали, как широкая до умопомраченья, добродушная матросская душа. Я -  неисчерпаем. Тот же, кто все-таки вычерпал меня до конца, убедился: на факт вандализма над моей душою - опять же, с их стороны - я ответил улыбкой.
   Уже давно с меня скатывается всё, как с гуся вода, нет ко мне подступа. Так я вам скажу, нет, напомню: гены - не водица, кое-чего да стоят. Так, если капнуть чуток - можно выяснить, что по существу и по факту я для всех и навсегда остаюсь, как бы сказали немцы Wаssеrmаnn * - водяным человеком. И потом, это правда: вода к воде не пристает. А душа к душе? Увы, еще случается - как вода к воде...
   Но я улыбаюсь еще и потому, что знаю: если не отвечу дню, к примеру, двумя с половиной кг улыбок - всё, ночью не засну, станут донимать кошмары. Впрочем, признаюсь по секрету: в последнее время, скорее всего по причине инфлюэнцы и авитаминоза самой близкой к нам "черной дыры", сны оказываются приятнее и добрее, нежели реальность. Все вместе взятые карабас-барабасы из снов не идут ни в какое сравнение с одним-единственным грубияном и пошляком, лжецом и глупцом, фанфан-бароном и нахалом из действительности. Однако ж, что это я увлекся комплиментами в их адрес? Фактик, доложу я вам, радующий разве что тараканов.  Мда…
Всё, с меня довольно! Надоело вершить добрые дела. Уже завтра начну нормальную, злом наполненную жисть!!  Увижу троллейбус - плюну ему на колесо. Увижу еле бредущую бабулечку - так что есть мочи дуну ей в спину, чтобы она в один миг, не шевеля ногами и не рассыпав авоську с тремя яблочками, пролетела километр-другой, очутившись у родного подъезда. Увижу в небе самолет - так пощекочу его взглядом под фюзеляжем, чтоба, обхохотавшись, авиаторы забыли, куды им лететь дальше (во-О-от какой Я пакостник!).  А как увижу улыбающуюся мне дивчину, так сострою такую мину, что вона, потеряв голову... бросится мне навстречу, не желая и слышать с боков о том, что я и есть мировая бука, которою молодые мамаши пугают своих хныкающих чад.  Или, к примеру, как увижу в какой сковороде безобразие - отсутствие дырки, так ее и просверлю. А что яичница скрозь неё может просочиться - так это "её" проблемы. Яичницы, которой захотелось всенепременно опрокинуться в отверстие на сковородочной ручке.
   С тем и живу. С такими грязными мыслями о недобрых делах встречаю рассвет, и между прочим, попутно кручу извилинами, как бы и тут чего позлее вытворить.               
                22.011999

* - Вассерман Михаил Ниселевич (1919-1990) – отец А. О.
«Вперёд смотрящий» Рисунок автора


«Тупизмочки  от  Огушевича»

Комментиpуя (кино) Жана Люка Год;pа:  каждый  пpоходит  своим лабиpинтом,      
                чтобы затем скрывать, что их у него не было
Путь вниз, поpою, может оказаться содеpжательнее пути ввеpх
БУДНИ ОКСЮМОРОНА:  идти с опущенной головой pадуясь жизни
Всё что делает власть, pасхлёбывает наpод. Всё что созидают люди, достаётся       
                власти
Величина совеpшаемой глупости пpямопpопоpциональна нежеланию от неё      
                отказываться
Он смотpел  пpавде в глаза, а они были  не искpенними
Разpешайте себя испpавлять, и  увидите, как станете лучшим дpугом
ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ
 Кто видит в женщине лишь pабыню, такой ее и получает. Кто ищет  в женщине
                любимую - её обpетает
          Если хочешь узнать свою последнюю ошибку, посмотpи в глаза пpеданной тебе
                собаки
НЕВЕЧНЫЕ ИСТИНЫ
Hе оставаться в дуpаках невозможно, но можно попытаться не быть глупцом
Все вpемя быть жеpтвой невыносимо, но именно этот путь уготовила нам совесть
Все знают, что есть Б-г, но не многие подозpевают что на этом свете есть Вы (Я)
В темноте всякая гpязь симпатична
Стpоители со злыми лицами не могут хоpошо стpоить, - всё из под  их pук выходит
такое же злое
Hе з;видна судьба нижней челюсти, ей всегда суждено отпадать от веpхней
ИЗ НЕСКРОМНОГО
О себе:
а/  Я - айсбеpг, уместившийся на донышке чайного блюдца
б/  Hе был, есть, не буду
с/  Я - буква, которой еще нет в алфавите 
О ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЕ
Тот,  кто  пеpвым  пpоизнёс  слово "Бог", и создал Б-га
Бог – это красивая метафора, с её помощью люди избегают реальность
Бог-метафора – это крылья человечества. Это пронзительная мольба о свободе, свете и счастье 
О БЕССОННИЦЕ
Флюгеру не спалось, его донимала бессонница ветра
ОСТАНОВКИ В ПУТИ
   -  Еще далеко до славы? - тихо пролепетала та, что была левой.
   -  Ползи-ползи, не останавливайся! Будешь задавать глупые вопросы, - точно, никогда до нее не доползем. - Ответила та, что была правой.
   И поползла вздыхая, дальше, на встречу славе... пара балетных пуантов.
*
Об игре: тонка игра мышц на лице грубияна   
Всё непросто в этой жизни, даже показать дулю...
СТРАСТИ ПО ГНОЗИСУ
Пространные рассуждения о познаваемых, но... недоказанных явлениях, порождают стереотипы поведения и мышления
ПЕРЕВЕРТЫШ
Парадокс старых фотографий в том, что на них, как правило, все... выглядят "моложе".  Значит ли это, что "прошлое" обладает большим содержанием юности, нежели настоящее и будущее?
НЕПРИЛИЧНОЕ ЗАНЯТИЕ
Согласитесь, наблюдать со стороны за собственными глупостями  занятие неприличное. Такое можно увидеть...
О ПАРТИТУРЕ
Партитуры у оркестрантов перед глазами, но всё равно, иные ухитряются фальшивить
Так и в жизни: очевидное - очевидно, но это не значит что ему последуют

Нести бремена других, как свои - это больше чем благородство
*
Если ты спросишь меня о "мечтательности" -"Что это такое?", то я, отступив тень, отвечу тебе, вопрошающему: это то, что ты уже упустил 

Говоря о "редкостной дуре", он и не подозревал, что подымает вопрос о    
типическом.
*
Ни какая идея (религия) не становится нашей, покуда не преодолена наша воля.
Дряблость эпохи отнюдь не в ее морщинах
О циклопах: чем человек ничтожнее, тем ничтожность его величественнее
Зло - это несостоявшееся счастье
Время нельзя изобрести, его можно лишь констатировать
Игра без правил – тоже правило
Рай, став достоянием многих, становится адом
О ПИЩЕВАРЕНИИ
Одному Аллаху известно, почему нельзя быть сытым и справедливым одновременно               
О ПОЛЬЗЕ  ХОДЬБЫ
Иной раз невозможно однозначно определить, где кончается варварство и начинается цивилизация  < … >  тем ни менее, поступательный ход истории (даже в сторону бездны) на лицо

Если у ребенка первое слово – «Дай!», то у взрослых – «Нельзя!»            
ДОГАДКИ
Можно ли человека, впервые столкнувшегося с бытом, назвать первобытным?               
Однако же, какая дама надоумила Б-га создать Адама?   
Лучшее терапевтическое средство – вновь обретенная надежда.
Становиться жертвою собственной порядочности нам помогают другие
Космос и глупость объединяет бесконечность      
ИЗ ЛОЗУНГОВ
- на каждого простолюдина постэсэсэровских стран, по одному не слабому президенту!      
 - на каждого депутата по одному съезду!
- на каждого жителя страны по одному обещанию!
- левые и правые – центрее ногу!
ИЗ ДОНОСА СЕКСОТА:  «… замечен в радости».
О НАРОДЕ:  все столпы вышли из толпы
О ВЕЧНОМ: нет у бизнеса начале, нет у бизнеса конца! Тогда, во имя чего, извините, пупок надрывать, если в «процесс» можно включиться в любой момент?..
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Семья военнослужащих (министр обороны, генерал, прапорщик) снимут квартиру. Порядок гарантируется
КЛЯТВА РЕТРОГРАДА
«Монументом – жил, монументом – жив, монументом – буду жить!»
На общественных началах работал и на них же питался
ОКРИК ВАХТЕРА ПРИ ВХОДЕ
«Господа, предъявляйтесь в развернутом виде!»
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ОБЪЯВЛЕНИЙ
- циклюю, шпаклюю, махлюю…
- шинкую, шикую, жинкую…

Руки без головы – материя не существенная
Чувство юмора у него преобладало над инстинктом самосохранения
ПОЖЕЛАНИЕ: переходящему трибуну, переходящую трибуну!
ТРИУМФ ЛЬСТЕЦА:  «Дорогой наш, Леонид Ильич… Ильич!»   (Брежнев)
ДЕВИЗ СКУЧНОГО ЧЕЛОВЕКА:  с радостью проживу без радости!
ЛОЗУНГ ХОЛУЯ: «Досрочно доведем до сведения, наши сведения!»
ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЯ САНИТАРНОГО ВРАЧА
«Что ни говори, господа, но, когда рука руку моет, право же, это хорошо!»

Консервативная мысль тяготеет блуждающую творческую называть «блудницей»
Наука молчит о том, в какое время суток лучше всего расставаться с предрассудками
Истины существует для человека ровно столько, сколько может ее охватить
Тафталогия – это наука о… тафталогии
БЫТОВЫЕ ДРЕБЕДЕНИ
Тост: «Пью за убойную силу будней!»
Нам всё обещает любовь. Даже тёщу
Порядочность одних, не всегда усугубляет порядочность других
По понедельникам не подходите ко мне с вопросом, зачем я появился на свет
Подобно горному мистралю, нас всю жизнь обдувает fortissimo бессмыслицы
Лучшая доля там, где нас приглашают в долю
ИЗ НАПУТСТВИЙ:  береги честь смолоду, а здоровье – от врачей!
ВЕЧНЫЕ ЦЕННОСТИ: автоматизм поступков – жил, автоматизм поступков – жив, автоматизм поступков – будет жить!
Женившись, он приобрел права в виде обязанностей. А она – обязанности в виде прав
ЭТЮДЫ О НЕИЗВЕСТНОМ
Жизнь – это то, что есть. Жизнь – это то, чего нет, но чего так страстно хочется
Часто спасает не наличие собственного мнения, а отсутствие такового
Все правда в этой жизни. Даже ложь
Власть – это такая штука, которую хочется откусывать даже беззубым ртом
О власти, при любой власти, лучше всего говорить на кухне
Женщины – зло, но чертовски приятное…
Познай меру и будешь счастлив
Открытое пространство тюремного плаца может привести в замешательство иллюзией свободы
Невозможно отказаться от ощущения, что жизнь хороша. Тогда как, тебе все время напоминают, как ты в ней нехорош
Смех продлевает жизнь, но укорачивает здоровье недобрым людям

Когда уходят близкие, мы словно заглядываем в бездну. В такую бездну, что и дыханию нет сил перехватиться. Шутка ли, бездна в никуда…

Душа – это Бог, всё остальное слова
Жизнь, как и пожар, начинается банально
Самый короткий путь - путь не пройденный 


Островки памяти

ПРЕДИСЛОВИЕ

Какое-то время тому назад, я пытался вести дневник. У меня из этого ничего не получилось. Нет, не потому, что нечего было заносить на его страницы или не хватало смелости привирать с оглядкой на потомков. Всё прозаичнее: у меня просто не достало усидчивости и желания фиксировать каждый свой шаг (даже умный или героический, впрочем, ни первое, ни второе за мной не водилось, о чем «докладаю»  читателю с немалым ужасом), и из этого раздувать… ощущение собственной значимости, наращивать «мясцо» на самость. Но прошли годы, и кое-что, отложившись в памяти, нет да нет и напоминает о себе. И тогда я решился побродить по островкам памяти, но не с «ружжом», … впрочем, а почему бы и не с ним? Пора «стрелять» такие воспоминания, а за одно, попутно, колонизировать эти островки, чтобы в духе времени создавать на них… оффшорные зоны, пиццерии или, на худой конец, платные общественные туалеты.
Форма изложения воспоминаний свободная. Форма восприятия и отношения к тексту – по способностям.         

ФУНИКУЛЁР И СТРАНА

   И в кошмарном сне одной восточно-европейской стране не снилось, что в начале 90-х годов ХХ столетия от Р.Х. она повторит путь… одесского фуникулера, а, впрочем, всё по порядку.
Когда в Союзе началась Перестройка (к слову, однажды, в ту достославную пору, вашему автору приснилось, что Горбачев вместо СССР развалил мафию. Бр-р, кошмарный сон!!), чистка и выметание всякого хлама происходила в стране на разных уровнях. С таким же тщанием, как и демократы вышибали с насиженных мест советских партфункционеров (чтобы, заметим, их тут же занять), домохозяйки, по крайней мере одного из микрорайнов Кишинева, - Ботаники, по ул. Бельской, немилосердно вычищали свои прихожие, комнаты и лоджии. В те дни, чаще чем в предыдущие годы, в этом «спальном микрорайоне» хлопали дверцы кладовок, ванных комнат и т. д. и т. п. И в те же сроки, к дворовым мусоркам сносилось всё «ненужное». Которое, между тем, к утру, куда-то бесследно исчезало… 
Осенним вечером, возвращаясь от родителей, ваш автор проходил мимо вышеозначенного места и остолбенел. У каменной стенки мусоросборника высились две аккуратные стопки журналов, почтовых открыток и книг. Впрочем, «книг» – это громко сказано. Тут были в основном дешевые туристические карты и буклеты, вперемежку со старыми «рёбрами» - самодельными пластинками, выполненными на… б/э-ушных рентгеновских снимках, которыми обычно были завалены городские травматологические пункты. И впрямь, музыка на костях! Мда-а.., но не станем отвлекаться.
   Среди этой мешанины, как-то сразу в руки попала книга «Приглашение к путешествию» московского издательства «Физкультура и спорт», за 1973 год, с черно-белыми иллюстрациями в конце. Среди прочих снимков, был и этот, скромно поименованный издателями как «Одесская лестница». (Apropo: лучше б товарищи из  издательства «Физкультура и Спорт» не позорились. Даже, если б они никак не подписали снимок, всё равно, почти «всё прогрессивное человечество» (и не очень таковое), знает, какая лестница изображена на снимке. Это ее, знаменитую Потёмкинскую лестницу, с дюком Решелье в изголовье, в не менее знаменитом южном городе эсесерии, по Приморскому бульвару которого, не раз, прогуливался свободолюбивый Петербургский ссыльный А. С. Пушкин, - увековечил Сергей Эйзенштейн. Но, отнюдь не, извините за ругательство, московское издательство «Физкультура и спорт»!!)               
    В темноте, в окружении мусорного амбре (почти надмирного, своею запаховой эклектикой), ежедневно выволакиваемых из квартир «строителей коммунизма» (в т. ч. и из квартиры вашего автора. Увы, проза жизни!..), во все дни и годы строительства «развитого капита.., ой, чуть не оговорился, социализма» не было ни времени, ни сил упиваться радостью мгновения этой находки. Без особых эмоций сия книженция, кувыркаясь, полетела в кулек, к остальным «мусорнячным» находкам.
  Собственно, открытие (если происшедшее на мусорной свалке таковым можно назвать; впрочем, некоторые маститые коллекционеры, вполне серьёзно утверждают, что де, если  и можно что-то «приличное», - т. е. раритетное, - сегодня найти, так это,.. правильно, правильно, - на банальных дворовых мусорках!) ожидало меня впереди, когда, поразбирав всё, вернулся к книге «Приглашение к путешествию».
   Мой терпеливый читатель, наверное, уже недоумевает: начал про страну, а занесло… на банальную городскую мусорку. Эко пишешь, дружище!   
   Погодите, погодите чуток, уже близко завершение этой, в общем-то непримечательной, истории из серых будней (ночей) одного из кишиневских литераторов. Ей Богу, близко.
На снимке, взору неугомонного и бодрствующего ночами (то ли от одиночества, то ли от ипохондрии), открылось почти неожидаемое. В кадре слева, где теперь хорошо располагается современный эскалатор… нет ни его, ни того, что до него было. А что же «было»? А был, пожалуй, самый замечательный в мире фуникулер. Скрипучий, медленный, и (удивительное дело!) приятно грохочущий и позванивающий, но никогда не изменявший одесситам и гостям своим основным предназначением.
   Годы, когда случилось с ним непоправимое, вашему автору неизвестны. Последний раз он ступил в крохотную, но архиуютную кабинку фуникулёра , со складными дверцами, когда ему было лет эдак семь, восемь. А потом… провал.
 
Временной. Событийный. С точки зрения километража – 180 км от Одессы до Кишинева – сущий пустяк. С точки зрения человеских буден, да еще в другом городе, - событие решающее. Да, потом, в начале 70-х, перед полутора-месячным круизом на красавце-лайнере «Тарас Шевченко», не раз были поездки (а точнее, пробежки) по нынешнему скучному и безликому, но с приличной «пропускной способностью», эскалатору.
Выходит, как и мы, граждане Советского Союза, в начале 90-х годов ХХ века,  не
сумевшие отстоять свою страну,
«профунькали» ее, как и одесситы, свой  исторический и раритетный фуникулёр. *
   Обидно. А вот, за что «обидно», – решать вам, мой долготерпеливый и проницательный
читатель.               
                9.12.2002

СВАДЬБА. РУШЕВА. ГОЙЯ.

   Симферополь, год 1988-й.  Союзу жить осталось 3 года, но никто о том не ведает, в т. ч. и мы - чета Кузнецовых, сын Анатолия Васильевича Игорь, молодожены Марина и Виктор Синявские и литератор А.О. В стране уже неспокойно. По пути в Кишиневский аэропорт переживали, что и там нам придется столкнуться с агрессивными националистами, взявших за правило перекрывать дороги при полном бездействии карающих органов. Но всё обошлось. С высока годов понимаешь, что этими домнулами во всю манипулировали те, кто на волне их протеста пришел затем к власти, а их, как надоедливых щенков, отпихнули ногой  в сторону.
    Три дня в Симферополе. Становимся очевидцами первых и робких выступлений крымских татар. Несмотря на толпы митингующих, Симферопольская картинная галерея принимает замечательные экспозиции: выставку графических рисунков, рано ушедшей из жизни, Нади Рушевой и офорты  Франсиско Гойи «Capriccos».   
 
Ну, как было не воспользоваться этой возможностью?.. Три дня пролетели для меня тремя минутами, и, тем не менее, мое отсутствие за свадебным столом было замечено. На вопросы, где пропадаю, отвечал  правду, которая, увы, ставилась под сомнение. Однако, выговоры не принимали серьезного оборота, по причине крайне занятости у свадебного стола… Всем было не до моих «причуд». Что и говорить, конечно же, свадьба дочери отчима отложилась в памяти. Но, к несчастью, другие воспоминания, воспоминания об изумительных рисунках Наденьки Рушевой и запредельных снах души великого испанца запечатлелись

Осенью 2002 года, мои знакомые побывавшие в Одессе, по коммерческим делам, стали свидетелями сноса описываемого эскалатора, и, на месте бывшего фуникулёра, опять пустырь, и грандиозная стройка

крепче, перекрыв воспоминания о сервировке и блюдах стола радушных и хлебосольных хозяев, родителей жениха. Впрочем, оправдать свою неусердие к свадебному столу попробую цитатой дона  Fran.co Goya y Lucientes, Pintor из 67 офорта (в числе других, выставленного на продажу в “Диарио де Мадрид,  6 февраля 1799 г., по улице Десенганье, дом 1, в парфюмерной лавке, по цене 320 реалов за серию из 80 эстампов”) «Aguarda que te unten» («Погоди, тебя подмажут») –   “Всюду бывает всякое”.               
                17.04.2001

Разное

ЛИТЕРАТУРНЫЕ  СОВПАДЕНИЯ  ЛИТЕРАТОРА  А. О.

   Невозможно прожить жизнь, чтобы однажды не пройти (след в след) по кем-то хоженному пути. И эта рубрика именно об этом. 
   Девиз «Ничто не ново под луной…» предстает здесь во всей своей неумолимости. И нужно немалое умение, чтобы не замечать подобных совпадений. … А если они и замечены, то следовало бы, наверное,  поступить ровно наоборот – обрадоваться им, ибо они - прямое свидетельство верного творческого пути и довольно крепкого (с точки зрения совпадания с т.н. «мировым умом») твоего «мыслительного агрегата» – засоренных бытовухой мозгов, которые прячутся за, обветренной годами, безволосой лысиной. Такие дела. 

*
   В эпоху Раннего средневековья монахи-картезианцы посчитали, что лучшего девиза им и не надо и выбрали следующий: “Vixit bene cui bene latuit” - “Хорошо прожил тот, кто хорошо укрылся”. Записали и забыли. Прошли немалые годы (читай: века), и в процессе самокопания и вредного для здоровья поэтического сочинительства, литератор А.О взял да и выложил на чистый лист следующие строки:

                “Кто не обвился
                туманной вуалью ответов,
                Кто не замкнулся
                в мрачные створы гнева,
                Кто не укрылся
                за маскою паранджи -
                Тот будет прочитан,
                как древние книги пустынь -
                Строка за строкой,
                не спеша.
                Строка за строкой -
                до конца.”    

См. «Вечерний Кишинев», 28.01.1995

*
   Вильям Шекспир (если таковой и в самом деле существовал!), несомненно, был хитрющим малым... Спросите, почему? Да водилось за ним такое свойство: что ни скажет, тому и остаться непревзойденным.
   В 4 акте, I сцены пьесы «Буря» (1611 г.) великий английский драматург заявляет:

         «Мы созданы из вещества того же, что и наши сны…»

   Мыслительные тропы и поэтические озарения У. Шекспира, вне всякого сомнения, беспокоили умы не одного мечтательного юноши (девушки не в счет, им бы успеть лишний раз посидеть у зеркальца)… Спустя некоторое время (с 1611 года!) литератор А.О., преодолевая поэтические буруны, создает свою версию кристаллического сна, пытаясь объяснить (себе) феномен сна, как такового, в стихотворении  «Traumskristalle»:
“Кристаллы сна
отлиты из прошлого,
Прошлого наших душ.
Из дуг,
которыми они стянуты,
По которым
судьбе надобно пробежать.
Кристаллы сна
отняты у вечности,
Что мы
взрастили в себе.
Они - полновесные буквины,
которыми нас отпоют. ”    (6.06.1995)

*
   Тема лжи – неохватна. Вот еще почему всякое мыслительное, а тем паче, текстовое совпадение – событие, знак, намек на то, что… под напором бытовухи (чего только стоят встречи со словцом «бутялки»!), мозги еще не рассыпались…
Меркурий в пьесе Плавта «Амфитрион» открыто заявляет Сосии:

        «Темные дела! В потемках лгать тебе удобнее». ;

   Проходит некоторое время (ну, например, от Плавта до… «дяди Шуры») и литератор А. О. в рассказе-сказке «Настырная фру Хейндрикье» выводит следующие строки:

«Еще ни одному существу на свете я не причинила вреда, и ныне всюду я желанна, ибо в темноте любую сделку легче провернуть, а также легче посмотреть в чьи-то глаза, скрыв свои». ;

P.S.  Корректируя текст, композитор С. Пысларь текстовую опечатку литаратора А.О. (в заглавии “соПАДЕНИЯ” ) обернула в его пользу, предложив ему иное и естественное толкование –  ‹в процессе творчества›, с “литератором А.О.” упали” в т.ч. и Плавт, Шекспир, монахи-картезианцы и др., что было принято первым с благодарностью.               

; - Плавт. Т. I. Комедии. /Серия: Античная драматургия. Рим. - М., Искусство, 1987.- С.23   
          ;- «Семья», 5.03.1999
*
   Как известно, философы тем и берут, что ставя «вечные вопросы» спасают мир от обрыдлой повседневности, более того, они благородно готовы признать, что “философом является каждый человек – в каком-то затаенном уголке своей сущности ”. И вот, в лекции доктора философских наук, вышеупомянутого Мераба Мамардашвили «Философия – это сознание вслух” («Юность», № 12, 1988), нахожу любопытное определение философии:

      «Существует такое странное определение бытия в философии: бытие – это то, чего никогда не было и не будет, но что есть сейчас»

   И вот, из «затаённых уголков своей сущности» литератор А.О., в одной из своих «тупизмочек» фиксирует следующую позицию своего присутствия в этом мире:   
«Не был, есть, не буду».                16.12.2001

*
   «О жизнь, ты от чего так отчаянно шутишь?!..» -  так воскликнул бы, стретившись с «Посланием к слову ТАК», изъеденный муками творчества, комарами, но, всего пуще, многолетним ожиданием хоть малых публикаций, всякий литератор, и, по этой причине, уже порядком ставший человеком нервическим. Сначала вздрагивающим, и только потом понимающим, что причин для вздрагиваний не было. Но, так бы поступил другой, а ваш автор лишь поразится еще одному творческому совпадению литературных приемов.
   До нельзя раздражившись проявлениям подобострастности в отношениях нижних чинов перед вышестоящими в государстве Российском XVIII века., один из верноподданных Екатерины II, разразился едкой сатирой, при этом, как бы замахнулся, ни много ни мало, на стереотип, - весьма устойчивое представление, что, в известных обстоятельствах (задушевных беседах начальника с подчиненным), по-другому поступать и невозможно… Кто бы мог подумать, но «доблестный начальник» (а за ним стоит дама!) - Екатерина Дашкова  (1744 - 1810), негодуя против такальщиков, невольно восстала против неприглядного явления, в лице социальной стратификации, - системы признаков и критериев социального расслоения и неравенства людей в обществе, и т.д. и т. п.  Директор Петербургской Академии наук посвятила одному единственному слову целое (!) стихотворение, а именно, вышеупомянутое - «Посланием к слову ТАК»:
               
                Лишь скажет кто из бар: учение есть
                вредно,
                Невежество одно полезно и безбедно,
                Тут все поклонятся – и умный и дурак,
                И скажут, не стыдясь: «Конечно               
                сударь, ТАК».
                А если молвит он, что глуп
                и Ломоносов,
                Хоть славный он пиит и честь и слава
                россов,
                Тут улыбнется всяк
                И повторит пред ним: «Конечно, сударь,
                ТАК».
                Но самые и те, которым потакают,
                Не лучше чувствуют, не лучше
                размышляют.
                Кто любит таканье и слушает льстеца,
                Тот хуже всякого бывает подлеца.
       А вот литератор А. О., человек, впрочем, простодушный, и уже «нервический», не подозревая, что до него, не только литераторами, но и просто талантливыми людьми, давно исследуются отдельные слова (семиотикой, силлогизмами, и прочими частями структурной логики в литературе и языке, в частности), взял, да и утрудил себя повествованием о какой-то части слова (на целое характера не хватило…) и написал в веке ХХ–том махонькую пьеску «Ода приставке», а именно – приставке ДИС.
   Интересно, а взялся бы литератор А.О. за сочинительство, если точно знал: и про это уже писали? Чуть-чуть, зная его лучше остальных, ответственно заявляю – всенепременно к тому приступил бы. ТАКая у него ходульная натура.       31.12.2002
Л. Лозинская. Доблестный начальник // «Наука и Жизнь», № 6, 1978. – С. 126 
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАРОДИИ
               
          ОТ КРАЯ И ДО КРАЯ
«Мне очень жаль, что я не в вашем
                вкусе.
Я понимаю, и обиды нет.
          Пусть кошка за меня вас в нос    
                укусит.
И вы ее погладите в ответ.»
                Александр Крейер
                («Шанс», май 2000 г.)
Сомнением снедаем – «быть или не быть?»,
Вцепиться ль кошкой в нос любимой
Который день брожу по авенидам Кишинева…
Ну вот, как будто бы решил –
За даму сердца шпагой бьюсь,
Стреляюсь, наконец, но, в миг последний
Назначаю оружие себе (вы не поверите!)
Немытую котяру дворовую.
Не смейтесь, други, не шучу.
Недавно стих (?) прочел, и там
Лихой сей способ подчерпнул…
Отныне, только кошками дерусь,
Свою мужскую честь при этом не роняя.
И кучу дохлых кошек дамам тычу в нос,
Пусть знают брата нашего, от Kрейера до края!               
                31.05.2000
                ТОСКА 
           «Тоска устало посмотрела
          на постаревшее вдруг тело,
          на складки возле живота,
          а ведь была же молода!»
                Екатерина Данилова
     («Независимая Молдова», от 10.01.1997 г.)
О складки  возле живота,
Как короток ваш век…
Вчера вас не было,
Сегодня – есть,
А завтра (надо полагать),
Конечно же, не будет…
Как я тоскую,
О, складки возле живота!
Что расстанусь с вами,
Вам гимн пропел
Анатом и художник
(профессор Будапештской
академии художеств)
Енё Барчаи,
Который,
Тоскливость линий тех
Однажды
Перевел на доску,
Чтобы по ним
Младые пикторы учились.
И вслух, быть может,
Чуточку бранились,
Что короток все ж век
Всех в мире «складок возле живота».
             
            ХОЖДЕНИЕ ТЕНИ ЗА
            ТРИДЕВЯТЬ ЗЕМЕЛЬ
         «Над Кодрами погожий день,
        И величаво средь природы
        Стоит дубрава дни и годы,
        В нее-то входит моя тень».
                Николай  Пунько
         (альманах «Горизонт»,  Тирасполь)
Куда, надолго ль
И зачем
Входила моя тень –
Сегодня, право, не упомню…
Но точно знаю –
Она блуждала в Кодрах долго,
Среди дубрав, а как хотела
Бродить по замку Эльсинора.
(Но только, разве, для забавы).
Читал я как-то в прессе:
Датский принц
Заждался крепко моей тени…
Но патриот я, от м;зга до костей,
(конечно ж, вместе с тению родимой)
Не променяю ни за что холодный 
                Эльсинор
На Кодры теплые Молдовы!      
 







ПРИМЕЧАНИЕ

Разнотематические рассказы

Для удобства читающей публики приводится оригинальный текст рассказа-новеллы.
               
                Вашингтон ИРВИНГ

СЛУЧАЙ С КАМЕНЩИКОМ
    Жил да был когда-то в Гранаде бедный каменщик, который никогда не работал - ни во дни святых, ни в праздники, ни в воскресенье, ни даже в понедельники и, несмотря на такое благочестие, все беднел да беднел и еле-еле ухитрялся прокормить свое многочисленное семейство.
Однажды ночью едва он заснул, как раздался стук в дверь. Он отворил и увидел перед собой высокого, тощего и мертвенно-бледного священника.
   -  Послушай-ка, друг любезный! - сказал незнакомец. – Я приметил, что ты добрый христианин и верный человек: не хочешь ли поработать нынче ночью?
    -  С радостью, сеньор падре, особенно за сходную плату.
    -  Это уж как водится, только надо будет тебе завязать глаза.
   Каменщик спорить не стал; священник повел его с повязкой на глазах вверх-вниз по разным проулкам и переходам и привел к воротам какого-то дома. Там он достал ключ, со скрежетом отомкнул замок и отворил дверь - как слышно было, очень тяжелую. Они вошли, дверь была заперта, засовы задвинуты, и каменщик прошагал за своим поводырем по гулкому коридору и просторному залу. Священник снял с его глаз повязку, и он увидел, что стоит во дворике-патио, тускло освещенном единственным фонарем. Посредине дворика был пересохший бассейн древнего мавританского фонтана; под ним-то священник и велел устроить тайник - кирпичи и известка были уже заготовлены. Каменщик работал всю ночь, но дело не закончил. Перед самым рассветом священник вручил ему золотой, завязал глаза и отвел домой.
-  Ты согласен прийти еще раз, - спросил он, - и закончить работу?
-  Еще бы, сеньор падре, если за такие же деньги.
   -  Хорошо, тогда завтра в полночь я снова зайду за тобой.
   Так и случилось, и тайник был доделан.
   -  А теперь, - сказал священник, - ты мне поможешь перенести то, что будет здесь схоронено.
   У бедного каменщика при этих словах волосы встали дыбом; он неверным шагом побрел за священником, готовясь увидеть ужасные трупы, но, к облегченью своему, увидел лишь три или четыре высоких кувшина в углу комнаты. Они, по всему судя, были полны монет, и немалых трудов стоило ему на пару со священником перенести их в тайник. Затем тайник был замурован, бассейн облицован по-прежнему, все тщательно прибрано, а каменщик с повязкой на глазах выведен совсем не тою дорогой, какою был приведен. После долгих блужданий по улочкам и аллеям они остановились. Священник вложил ему в руку два золотых.
-  Жди здесь, - сказал он, - пока не услышишь из собора звона к заутрене. Если вздумаешь снять повязку до того, тебя постигнет несчастье.
   С этими словами он удалился. Каменщик честно ждал, от нечего делать взвешивая золотые на ладони и позвякивая ими. Как только прозвонил утренний колокол, он сорвал повязку и обнаружил, что стоит на берегу Хениля; явившись прямехонько домой, он вместе с семьей про пировал на двухдневный заработок две недели и зажил в прежней нищете.
    Как и раньше, он немного работал, неустанно молился, соблюдал все дни святых
и праздники, итак из года в год, пока жена его и дети вконец не отощали, как сущие цыгане. Однажды вечером он сидел у дверей своей лачуги, и к нему приблизился старый прижимистый богатей, владелец многих домов, которые сдавал внаем и драл с жильцов три шкуры. Богач пристально поглядел на него из-под насупленных  косматых бровей.
-  Я слышал, друг мой, ты очень беден.
   -  Что правда, то правда, сеньор, - с этим не поспоришь.
   -  Стало быть, от работы не откажешься и возьмешь недорого.
   -  Дешевле вам в Гранаде никто не сделает, хозяин.
    -  Это мне подходит. Есть у меня старый, завалившийся дом, и содержать его в порядке толку нет, жить в нем все равно никто не хочет; так вот, надо бы кой-как его подлатать и подпереть, да подешевле.
Каменщик согласился, и тот привел его в большой заброшенный дом, который и вправду грозил вот-вот обрушиться. Они прошли по залам и покоям, вышли во дворик, и каменщик сразу заметил старинный мавританский фонтан. Он на миг замер и смутно припомнил это место.
   -  Простите, - сказал он, - а кто раньше жил в этом доме?
   -  Чума его задери! - воскликнул хозяин. - Жил тут старый скряга-священник, один-одинешенек. По слухам, богач богачом, а родни никакой, и думали, что все свои сокровища он оставит церкви.
   Скончался он внезапно; священники с монахами кинулись сюда толпой, чтоб не упустить своего, и нашли они пяток дукатов в его кожаной мошне. А я и вовсе в
дураках: ведь старик хоть и умер, а все-таки остался в моем доме бесплатно - на мертвых какая управа! Говорят, будто каждую ночь слышно, как звенят золотые в той самой комнате, где спал старик-священник, словно он пересчитывает свои деньги; а то еще будто стонет и охает во дворике. Может, это правда, а может, выдумки, только о доме моем пошла худая слава, и никто его у меня не снимает.
-  Понятно, - сказал храбрый каменщик. - Давайте-ка я бесплатно поживу в вашем доме, пока не подвернется съемщик почище, и тем временем подправлю что можно и разберусь с этим беспокойным мертвецом. Я добрый христианин, взять с меня нечего, и я не побоюсь самого дьявола, даже если он явится под видом большого мешка с деньгами.
   Такое предложение честного каменщика было с радостью принято: он перевез семью в новое жилище и что сказал, то сделал. Мало-помалу он починил дом; золотые перестали звенеть по ночам в спальне покойника и звенели днем в кармане живого каменщика. Словом, дела его, на удивленье всем соседям, вдруг пошли на поправку, и он скоро стал чуть ли не первым богачом в Гранаде. Он щедро жертвовал на храм - разумеется, для успокоения совести - и рассказал о тайнике только на смертном одре своему сыну и наследнику.               
1851 г.

* Рассказ приводится по изданию "Альгамбра" Вашингтон Ирвинг. -
Главная редакция восточной литературы, Москва, 1979. - С. 1О9 -112

Из цикла «Взрослые сказки»
Романтическая сказка-фатазия “Essencia Divina” - “Божественная слеза”
Якоб Беме. Аврора или утренняя заря в восхождении. Глава ХIХ. О сотворенном небе и об образе земли и воды, а также о свете и тьме. С. 288. О ночи (110) // Аврора или утренняя заря в восхождении.– Репринтное изд. 1914 .- М.: Политиздат, 1990. – 415 С. 
Из цикла «Взрослые сказки»

“Тайна двоих” («шапка» для журнала «Зеркало»)
   Схождение одного живого существа с другим, быть может, самая поразительная из тайн мира. Какое же это счастье, когда, преодолев хаос пространства, встречаются любящие сердца.  ‹…› Встреча же однополых - событие, равное рождению новой звезды. Там же, где земные предрассудки берут верх, - подобная встреча всегда под сомненьем. Ханжество - сила, но, увы, не созидающая. Питаемое предрассудками, разрастаясь в геометрической прогрессии, оно разрушает сущностную (читай, психовитальную) необходимость существования в нашем мире, в т.ч. и подобных пар. Ему никогда не понять тихих и своеобычных отношений внутри них. И еще не известно, что более выводит его из себя: немыслимость подобного или terra incognita, каковой для него остаётся.  ‹… ›  Но там, где властвует стихия чувств – запретного не существует. По крайней мере, для двоих. ‹… ›  И тогда, летит в Тартар всё ханжество мира…
Рассказ «Тайна двоих» подымает именно эти обстоятельства, повествуя и ещё кое о чем. По существу, в такой необычной манере автор пересказывает вполне реальную историю двух девушек, наших современниц. Впрочем, ситуация вполне могла бы иметь место и у мужской пары.
Бытовая нетерпимость к непривычному – свойство, увы, приобретаемое. И, в этой части, здесь ещё есть над чем поработать обществу.
   Редакции «Зеркало» было бы интересно узнать реакцию наших читателей на предложенный их вниманию рассказ.
                Редколлегия.    
Из цикла «Еврейские притчи»

   Рассказ «Пустоцвет» вышел под названием "Трудный день", т.к. в румынском языке не нашлось аналога слову "пустоцвет".

Этюды

    «Я легким дуновением войду…» – в публикации использована репродукция скульптуры Юрия Канашина «Эминеску»

В конце этюда «Диверсия Моцарта»  приводится следующий комментарий:
   (Список некоторых «успехов» цивилизации): Мировые войны – газовые атаки германцев 1912-14 гг., Бухенвальд, Аушвиц, Майданек, Равенсбрюк, Треблинка и др., - фашистские концентрационные лагеря, а также, - Бабий Яр, Хатынь, Саласпилс, Холокост – преднамеренное уничтожение на территории Европейских стран еврейского населения в период 1939-45 гг., культ Сталина в СССР 1924-53 гг., Херосиму и Нагасаки Японии в 1945 г., Вьетнам 68-72 гг., ливанские Сабра и Шатила, индийский Бхопал, Кампучию Пол-Пота и Енг-Сари, 26.04.1986 – взрыв Чернобыльского реактора, гибель сотен пассажиров теплохода «Адмирал Нахимов» под Новороссийском, заживо сгоревшие пассажиры поезда под Уфой в 1987, гибель южно-корейского боинга с тремя сотнями людей на борту, сбитого бдительными ПВО «самой миролюбивой» державы на свете (нет, нет, речь идет не о США), гибель над Черным морем гражданского самолета, сбитого не менее доблестными вояками Украины в 2001 г., 11.09.2001 года (атака алькаедовцев на Пентагон и WTC - Всемирный Торговый Центр, т.н. «рокфеллеровский центр», или, как говорят в народе – «последняя эрекция Рокфеллера» - в Вашингтоне и Нью-Йорке), гибель 129 зрителей на мюзикле «Норд-Ост» 25.10.2002 г. – да всё и не перечислишь…
   
   Этюд «Ода притягивающему»  опубликован в «Общине» под названием «Притяжение»

Этюд «Корсиканец из Аяччо» опубликован в «Вечернем Кишиневе», под названием «Последняя победа Наполеона» 

Автор рад сообщить, что для литературно-музыкального этюда «На пороге бытия», несколько нотных тактов записаны (в рамках "Сотворчества членов т/о "Колорит") композитором Снежаной ПЫСЛАРЬ. О ней подробнее см. очерки: С. Рой "Творческое объединение "Колорит", В. Бодарев "Антенна", N 12, 1998 "Музыкальная иллюстрация времени", "Новое Время", 19.02. 1999, в рубрике "Смотрите, кто пришел!..",  Наталья Полишвайко «Музыка молодых», «Cтолица», 4.11. 2000, Зиновий Столяр «Слушаем новую музыку», «Столица», 17.05.2003

Этюд “Подтверждение красоты” опубликован под псевдонимом “Симеон Юрпишев”

Этюд «Гимн Звуку» приурочен к выступлению в литературно-художественном клубе “Caritas” /рук. А. Огушевич/ 25.01.1998 Председателя союза композиторов, экс-Министра культуры Республики Молдова, Генадие ЧОБАНУ, в благотворительном центре Хэсед Иегуда

ДАТЫ ПУБЛИКАЦИЙ

Разнотемиатические  рассказы
Померанцевое дерево -  «Деловая Газета» , 1.12.1994   
Наваждение доктора Функа – «Деловая Газета», 11.09.1998
Отмененная бойня – «Вечерний Кишинев», 6.04.1995   
Настырная фру Хейндрикье – «Семья», 5.03.1999

Нашлёпки жизни
Соната-фантазия – «Эхо Кишинева», 1.11.1995      
Место под солнцем – «Вечерний Кишинев», 25.06.1994
Едаа-488 –                Альманах «Ларец-2», 1994, С. 89
Вневременной рефлекс – «Эхо Кишинева», 1.05.1996
Мавр – «Деловая Газета», 19.07.1996, «Стиль-Инфо», 26.07.2001

Взрослые сказки
Не очень главный вопрос – «Вечерний Кишинев», 8.09.1993,
                «Эхо Кишинева», 19.07.1995
Пёстрочешуйчатая –  «Сезон Дождей», № 1 – 1993 г., 
                «Вечерний Кишинэу», 5.12.1995

Еврейские притчи
   Пустоцвет   –  «Эхо Кишинева», 31.01.1997

Этюды
   «Я легким дуновением войду…» - «Вечерний Кишинев», 15.06.1993
   Предугатованность встречи  -  «Деловая Газета», 15.12.1994
Ода притягивающему –  «Община» 2.04.1999
             Корсиканец из Аяччо –  «Вечерний Кишинев», 24.05.1993
Время визита –  «Деловая Газета», 8.12.1994
Бессилие усекновения – «Колумна», № 8 – 1991г.
У зеркала – «Независимая Молдова», 12.08.1993
Образы изумления – «Вечерний Кишинэу», 7.03.1995
Подтверждение красоты – «Рандеву», № 4- 16.12.1994
Тайна менял – «Вечерний Кишинев», 2.08.1993 
Усилие жизни – «Деловая Газета», 15.09.1994
Усилие жизни – «Деловая Газета», 15.09.1994
Спасительный ангел – «Diminia;a» («Утро»), 22.01.1997 
Юморески
Жертва созерцания – Историко-литературный альманах «Русский Альбом», № 2,
                2001, С. 44 
Кручение извилин - «Русский Альбом», № 2,  2001, С. 46 

Свидетельство жизни – «Деловая Газета», 14.02.1997
Литературные пародии
Тоска – «Столица», 24.07. 1999
Хождение тени за тридевять земель – «Столица», 24.07. 1999

Рецензия-отзыв на книгу прозы Александра Огушевича
“Ни больше и ни меньше об одной жизни”
   
   В книгу прозаических произведений Александра Огушевича “Ни больше и ни меньше об одной жизни” включены работы, созданные в разные годы (с 1972 по 2001). Автор распределил их по восьми разделам, неравными по объему (от двух до двадцати рассказов):

                1. «Лубочная Россия» (цикл);               5. Еврейские притчи (цикл);
                2. «Взрослые сказки» (цикл);                6. Юморески;
                3. Разнотематические рассказы;      7. Этюды;
                4. «Сновидения» (цикл);                8. Нашлёпки жизни.

   Тексты, составляющие представленную книгу, невелики по объему. Излюбленная жанровая форма А. Огушевича – этюд, позволяющий запечатлеть событие, эпизод, выхваченный из многообразия жизни, «остановить мгновение», поймать крупицу бытия, мысль, чувство. В сборнике также помещены рассказы-новеллы, концентрирующиеся вокруг сюжета; очерки; юморески. Принцип построения сборника – циклический (хотя, «Сновидения» и «Еврейские притчи» состоят всего из двух рассказов, их можно назвать «открытыми циклами», так как в них уже задана определенная тематика).
«Лубочная Россия» более других оправдывает свое жанровое определение – цикл. Рассказы, составляющие «Лубочную Россию», выдержаны в едином стиле, в них присутствует своеобразный «сквозной персонаж» - Харлампий Илларионович Непрошев. Время в «Лубочной России» течет неспешно, в
беседах за самоваром, в переписке с близкими, в задушевных разговорах и трогательных воспоминаниях. Словарь Ожегова дает следующее определение слову «лубочный»: «лубочная литература» – 1) дореволюционные дешевые и примитивные по содержанию массовые издания; 2) примитивная литература, рассчитанная на невзыскательный вкус (неодобр.). «Лубочная Россия» А. Огушевича – это наши прекраснодушные представления о «России, которую мы потеряли» и иронический перевод классики ХIХ века,  с ее утонченностью, парадоксальностью, психологизмом, на язык «лубка» (узнаваемы мотивы и образы прозы Гоголя, Достоевского, Чехова и их менее известных современников). Это вовсе не бытовые очерки из русской жизни – художественное пространство весьма условно, а то и фантастично (скорее, мы имеем дело с русской экзотикой, проявляющейся и в именах действующих лиц, и в пейзажах, и в деталях, и в нарочито «русской» речи). Опыт, безусловно, очень интересный, но ориентированный и адресованный вовсе не читателю современной лубочной литературы, как-то: детективов, любовных романов, эротико-мистических фантазмов и т.д.
Другие циклы, входящие в книгу прозы А. Огушевича, не обладают подобной цельностью – они состоят из произведений стилистически разнородных, отличающихся друг от друга и тематикой, и жанровой принадлежностью, но эта эклектичность – не недостаток, а эстетически обусловленная необходимость, следование авторскому замыслу, внутренней логике книги.
«Взрослые сказки» – это не вполне «сказки для взрослых», скорее всего, это
«выросшие сказки», «повзрослевшие сказки». Сюжеты, знакомые всем читателям с детства, трансформируются, наполняются новыми смыслами. Перед нами то, что оставалось «за занавесом» в детские годы (узнаем и
чуковских букашек-таракашек, и горьковских сокала и ужа, и библейского Змия, и что-то гофмановское и гримовское). В большинстве своем «Взрослые сказки» ироничны – до скепсиса, но есть среди них и романтические исключения (“Essencia Divina” вещь, наполненная романтического воодушевления и названная «лирической сказкой-драмой»).
«Разнотематические рассказы» – самая пестрая часть сборника. Они – «замок», скрепляющий разные линии книги. Часть рассказов близка к «Взрослым сказкам», некоторые к «Этюдам», но большинство из них по
своему характеру – притчи (“Путь к свободе”, “Померанцевое дерево” и др.). В данном разделе пафос преобладает над иронией и романтическая стихия лишена своего горького оттенка. Очень интересен рассказ «Случай с каменщиком», прямо связанный с рассказом американского писателя-романтика Вашингтона Ирвинга. Фантастический сюжет романтической новеллы меняет свое направление и "очеловечивается" (впрочем, не лишаясь иронического привкуса). Очень поэтична новелла-песня “Прощание с Донной Анной”, сочетающая прозу и стихи. Значим для цикла, конечно же, рассказ “Свидетель”. «Разнотематические рассказы» – самая сильная часть книги (кстати, большинство произведений, входящие в нее, опубликованы в периодике).
Циклы «Сновидения» и «Еврейские притчи» состоят всего из двух рассказов и требуют расширения («расформирование» возможно, но не желательно, хотя всегда есть возможность включить их или во «Взрослые сказки» или в «Разнотематические рассказы»). Особые надежды внушают рассказы-родоначальники «Еврейских притч» “Повелитель” и “Пустоцвет”.
Цикл «Юморески» большей частью был опубликован на страницах кишиневской прессы. Он также невелик (шесть рассказов) и близок к
другому циклу, «Нашлепки жизни». Рассказы, вошедшие в цикл «Юморески», дают представление о стиле А. Огушевича-юмориста.
   «Нашлёпки жизни» – этюды, очерки, размышления, «экзерсисы», также в основном опубликованные на страницах периодической печати. В них – отражение повседневности, кишиневских будней; центральный герой – наш современник, наблюдающий и оценивающий, внимательный и и ироничный, alter-ego автора (в большей части рассказов повествование ведется от первого лица). Часто «Нашлёпки жизни» – лирические зарисовки, с минимумом сюжетики. Каждую из таких «нашлепок» сопровождает рисунок автора. (Вообще же книга в целом очень интересно иллюстрирована – как самим автором, так и художниками – членами т/о «Колорит»). Таким образом, эскиз, этюд предстает перед читателем в двух своих обличьях – словесном и живописном.
Раздел-цикл «Этюды» – самый многотемный и неровный во всей книге. Само слово «этюд» имеет множество значений – это и рисунок, выполненный с натуры, и небольшое произведение, посвященное частному вопросу, и музыкальное произведение виртуозного характера, и упражнение. Среди «этюдов» Александра Огушевича есть и первые, и вторые, и третьи, и четвертые. Безусловно интересны «музыкальные» этюды “На пороге бытия”, “Гимн звуку”. Особую группу составляют этюды-размышления о произведениях (“Бессилие усекновения”, “Тайна менял”, “Предуготованность встречи”), исторических событиях (“Корсиканец из Аяччо”, “Праздник вдохновенного сердца”, “Тандем”), где и картина, и факт
истории – лишь начальная, отправная точка, повод для размышлений, которые и составляют «ткань» этюда. Но вершину цикла занимают этюды философские (“В пространстве времени, свободы и воздуха”, “Именем заката”, “Усилие жизни”, “У зеркала”, “Время визита”), они – лучшие в этом
цикле. Этюд – свободное жанровое образование, поэтому он допускает вторжение в мир прозы стихотворных фрагментов (“Сухое кимоно”, “Праздник вдохновенного сердца”), отрывков партитуры (“На пороге бытия”).
Материал, из которого составлена книга А. Огушевича, разнообразен и объёмен, а следовательно, необходим тщательный отбор циклов в целом и рассказов, образующих эти циклы, в частности. Сама форма объединения рассказов в циклы найдена автором очень удачно (речь идет о лирической прозе).
Книга прозы «Ни больше и ни меньше об одной жизни» Александра Огушевича может быть рекомендована к изданию после незначительной авторской доработки, связанной с отбором материала.
                13.04.2002

                РЕМИЗОВА Ирина,
                член Ассоциации русских писателей Молдовы,
                руководитель секции поэзии АРП

Отзыв-рецензия
На книгу пьес Александра Огушевича
“Драматические сюжеты”

    Творчество кишиневского литератора Александра Огушевича многогранно – он равно владеет и прозаическим, и поэтическим, и драматургическим словом, в числе его работ – стихотворения, рассказы, эссе, зарисовки, драматические этюды. Из-за строк разнообразных литературных текстов на читателя смотрит человек глубоко эрудированный, оригинально мыслящий, обладающий философским складом натуры, романтически ощущающей жизнь.
    В драматических произведениях Александра Огушевича – скрещенье стран и эпох. Здесь и греко-римская античность, и современный Кишинев, и условное, «нездешнее» пространство, где обитают души. В списках действующих лиц – доктор Фауст и Мефистофель, Дон Хуан и Александр Македонский, Дионис и Орфей, Лермонтов, Сивилла, Пандора, а рядом с ними чиновники, полицейские, «конкретные пацаны» и прочие узнаваемые физиономии «героев нашего времени».
    Художественное пространство пьес Александра Огушевича почти всегда условно - это сцена некого вечно странствующего балаганчика, существующего вне конкретной страны, вне определенного времени. В
драматургическом мире рядом с нами, живущими в эпоху Интернета и Молдчела, оказываются Эндимион и Селена, Мефистофель и Фауст, и даже некий собрат Чеширского Кота – «временная кошка» Чича. Мы узнаем – а точнее, все происходит на наших глазах – как родилась Пандора и погиб Орфей.
    Одна из пьес называется «Бунт марионетки». Театр Александра Огушевича в целом очень близок именно эстетике театра марионеток, а может, он родственен подмосткам средневековых площадей и ярмарок. Драматические сюжеты не рассчитаны на долгое и вдумчивое сидение
зрителя в театральном кресле – они представляются исполняемыми на сцене-помосте, вокруг которой толпились зрители, пришедшие сюда из
ярмарочной суеты и уходящие туда же. Эти драмы – не потешные площадные пьески. На подобных сценах часто ставились мистерии и моралите.
    «Драматические сюжеты» А. Огушевича удивительно лаконичны – сам автор дал своим пьесам такое название. Их можно сыграть на театральной сцене, а можно просто читать (в истории литературы известны пьесы, не предназначенные для постановки). Авторские ремарки – полноправные участники действия, они должны читаться, а не просто приниматься к
сведению постановщиками и актерами, часто именно в них заключена «соль» произведения, - это обстоятельство явно указывает на синтетичный характер пьес Александра Огушевича. Лиричность и драматизм – неотъемлемые составляющие «драматических сюжетов».
    Все представленные в книге пьесы можно условно разделить на несколько групп (прежде всего по тематике). Сам автор сопровождает некоторые из них отметкой «Строкой о современнике» («Ода приставке», «Кумская проказница», «На пути к Фаусту», «Неблагодарное дитя»).
    Структурно все «драматические сюжеты» сходны, особняком стоит лишь «Ода приставке». Ключевыми приемами построения образов являются стилизация, аллегория, иногда гротеск. Автор обращается к вечным темам и неразрешимым вопросам человеческого бытия, среди которых – любовь и свобода («Ночь без сна»), двойственность и коварство красоты («Подтверждение Мелона»), предназначение человека («Плененный дух», «Беседа ни о чем», «Бунт марионетки», «Кумская проказница»), жестокость и абсурдность современности («Захват», «Не надо «ля-ля!»). Иногда автор серьезен и даже патетичен, иногда он улыбается – то иронично, то добродушно, то лукаво.
   Язык пьес также условен, как и пространственно-временное поле их действия. И древние греки и римляне, и романтики, и наши современники говорят одинаково – не повседневным и не «возвышенным» языком, а своеобразным «театральным арго», бесстрашно смешивающем «высокий штиль» и просторечие. Возможно, именно так, таким языком, в таком смешении характеров, интонаций, стран и лиц и следует говорить о вечном, вневременном, о том, что волновало людей и богов тысячу лет назад и что важно для них сегодня.
    Стиль пьес Александра Огушевича безусловно оригинален, ему принадлежат интересные художественные находки. «Драматические сюжеты» достойны быть опубликованными и поставленными на сцене.

РЕМИЗОВА Ирина
        Член Ассоциации русских писателей Молдовы.

К рассказу “Настырная Фру Хейндрикье” в газете “Семья”,  поэтесса Алла Коркина предпослала следующий комментарий:

О CЧАCTЛИBОМ ПОЭТЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО
    Александр Огушевич пришел в "Орбиту" -  литобъединение при тогдашней "Молодёжке" студентом - застенчивым и тихим. Он писал стихи. Затем он стал писать рассказы и один из них, по мотивам скульптуры Мекеллеанджело "Умирающий раб" - "У зеркала" надолго запомнился мне. Пишет он также журналистские статьи, эссе, юмористические миниатюры (под псевдонимами А.
Леха, А. Гутиера, Софья Перс и др.), и юмор у него своеобразный, как и он сам и всё его творчество интеллектуала и затворника. Ныне он руководит т/о
"Колорит", а до этого вел литературно-художественный клуб "Саritаs", а сейчас - руководит "Пилигримом". В ноябре 95 года, в Национальном музее истории Молдовы, и в августе 97 года, в центре для пенсионеров Хэсэд Иегуда прошли литературные ассамблеи поэта, прозаика и публициста.
    В литературных страничках "Кишиневского Обозревателя" - "Литературная Беседка" и "Литературное Бистро" газеты "Семья", Александр помогает увидеть свет произведениям молодых и малоизвестных авторов, отражает литературные новости, пишет о книжных новинках. Он пребывает в постоянном поиске истины, ищет новые пути в литературе. На суд читателей выносится один из рассказов вошедших в будущую и первую книгу литератора "Ни больше и ни меньше об одной жизни", опубликование которой застопорилось из за отсутствия средств. Впрочем, хочется верить, это маленькое "недоразумение" будет преодолено, хотя бы потому что, уже выстроилась "живая" очередь тех, кто пожелал бы стать ee спонсором.
 
     Член Союза писателей Молдовы, Маэстро Литерар, поэтесса Алла КОРКИНА

В пьесе «Оглашенный певец» автор выдвигает ряд предположений:
a/    Автору известно, что в термин «оглашенный» (по крайней мере в церковной сфере) имеет отрицательный оттенок – «…Иззыди оглашенный!». В данном произведении автор использует это слово в ином значении – в значении существа с открытой и ранимой душой, но главное с душой, по хорошему, светлого, чистого, но наивного существа.   

b/    Возможно, географическое название “Бассарабия” как-то связано с одеждой, в которую облачался Дионис, когда занимался приготовлением вин для своих вакхических оргий. Так же автор предполагает, что современное слово “налей” –  “лей, во что-то…”, есть производное от еще одного именования Диониса – “Лиэй” (значение см. в тексте).

В пьесе «Подтверждение Мелона» использован рисунок Екатирины Кетороагэ, не вошедший в книгу “Home, fuge!” издательства ARC

В пьесе «Бунт марионетки» имеется «Послесловие», не вошедшее в книгу “Home, fuge!”, предлагаемое ниже любезному читателю.

   «Общепризнанные, нелестные отзывы о супруге донны Анны, в которых превалирует посредственность («… брачный союз с холодным, вялым, ничтожным доном Оттавио» – Э.Т. А. Гофман ; ), да и версия Александра Сергеевича Пушкина автору пьесы «Бунт марионетки» представились не совсем оправданными. Что-то ведь сделало его таковым, ведь он не родился «вялым и холодным», а тем паче таковым не был и в юности…  Отступив от канона (расхожего суждения о посредственности персонажа), автор спешит облагородить его, насколько это возможно, ибо все равно в столкновении несовершенного (дон Оттавио) и совершенного (Дон Хуана), иной раз, моральный урок остается  за первым, при всем совершенстве второго. Отчего так случается, - о, это пожалуй,  одна из вековых загадок мира, а точнее, несуразностей жизни. И потом, автор намеренно позволил себе несколько сместить акценты в трактовке поступков
персонажей, с единственной целью:  с высока сегодняшнего виртуально-интернетовского времени, как бы наново, бросить взор на события, возможно никогда и нигде не имевшие место. Разве, что в писательском воображении. Однако автор готов отослать своего читателя ознакомиться и с другой точкой
зрения на персонажей оперы Моцарта «Дон Жуан», например, Эрнеста Теодора Амадея Гофмана, для чего, ниже приводит несколько цитат последнего.
   «Кутила, приверженный к вину и женщинам, из озорства приглашающий на свою разгульную пирушку каменного истукана вместо старика отца, которого он заколол, защищая собственную жизнь, - право же, в этом маловато поэзии, и, по чести говоря, подобная личность не стоит того, чтобы подземные духи остановили на нем свой выбор как на особо редкостном экземпляре для адской коллекции…» (1)  ; Но.. ;  «… Дон Жуан – любимейшее детище природы, и она наделила его всем тем, что роднит человека с божественным началом, что возвышает его над посредственностью, над фабричными изделиями, которые пачками выпускаются из мастерской… итак, он был рожден победителем и властелином. … Но в том-то вся трагедия грехопадения, что, как следствие его, за врагом осталась власть подстерегать человека и расставлять ему коварные ловушки, даже когда он, повинуясь своей божественной природе, стремится к
совершенному. Из столкновения божественного начала с сатанинским проистекает понятие земной жизни, из победы в этом споре – понятие жизни небесной.  Дон Жуан с жаром требовал от жизни всего того,  на что ему давала право его телесная и душевная организация, а неутолимая жгучая жажда, от которой бурливо бежит по жилам кровь, побуждала его неустанно и алчно набрасываться на все соблазны здешнего мира, напрасно чая найти в них удовлетворение. (2)  ; … ; «Враг рода человеческого (Сатана –  прим. состав.) внушил Дон Жуану лукавую мысль, что через любовь, через наслаждение женщиной уже здесь, на земле, может сбыться то, что живет в нашей душе, как предвкушение неземного блаженства и порождает неизбывную страстную тоску, связующую нас с небесами.».  (3)  ; … ;   Дон Жуан восстал и на то чувство, что было для него выше всего в жизни и так горько его разочаровало. (4)  ; … ;    «Соблазнить чью-то любимую невесту, сокрушительным, причиняющим неисцелимое зло ударом разрушить счастье любящей четы – вот в чем видел он величайшее торжество над враждебной ему властью, расширяющее тесные пределы жизни, торжество над природой, над творцом! ». (5)      
                24 - 25.09.2000               
  ;  -   Э. Т. А. Гофман. Дон Жуан, глава «В ложе для приезжающих  N 23» // Крейслериана. Житейские воззрения кота Мурра. Дневники /Серия Литературные Памятники АН СССР. - Наука, Москва 1972.  –  С. 25
(1), (2) -  Там же, - С. 23; (3), (4), (5) - Там же, - С. 24

«Сонеты с хвостом» или «По следам написанного…»

Авторский комментарий
   Сопоставив рассказы «Свидетель» и «Неведомая жизнь», читатель наверняка немало поразится сходству темы, и, тут же у него возникнут подозрения, что автор
начал повторяться.
Спешу  успокоить своего читателя тем, что… вполне соглашусь с его догадкой. Но, только отчасти. Схожие по теме, они – если быть хоть чуточку внимательным, - совершенно разнятся. «Братья-близнецы»  -  да не братья. Во- первых: теме, подымаемой в этих рассказах, мало и этого места, она огромна, и, по возможности, автор вновь и вновь будет к ней возвращаться. Право человека на свободу, права невиновного и несправедливо ущемленного в свободе , а отсюда – чиновничьим произволом пораженного в гражданских правах – тема так же «вечна», многообразна и трепещуща, как и любовь. Всё в ней банально, но, всякий раз - всё ново («Отвечая на вопросы Лилиана Чиботару, нач. отдела по надзору за исполнением законности в Вооруженных силах Молдовы, Николай Зофтан
констатировал: «Формы унижения человеческого достоинства бывают самые разные. К примеру, карабинер Т. Чеголя, следуя в кузове автомобиля с сослуживцем позднего призыва В. Захария, принуждал последнего петь ему песни, чтобы как-то развлечься. Получив отказ, Чеголя нанес ослушавшемуся несколько ударов пистолетом по голове. Спустя некоторое время потерпевший скончался.» - «АиФ» в Молдове», май 1997 г. ) . Во-вторых: автор совершенно по-разному высвечивает отношение главных персонажей к ущемлению своих гражданских свобод. Если в «Свидетеле» столяр Мур, возмутившись насилию, доводит свое возмущение произволом над собой до высшей точки – собственной гибели, в «Неведомой жизни» коллежский секретарь (персонаж, вроде бы и симпатичный читателю) почти соглашается с узурпированием своих свобод, махнув на всё рукой. И, как итог, остается в живых.
Странно как-то получается: тот, кто восстаёт – погибает, тот же, кто приспосабливается, почти не протестует – выживает… И, в этой ситуации, не кажется ли тебе, мой милый читатель, что выживает поколение отнюдь не сильных и мудрых, но поколение сумевших согнуть голову, стерпеть незаслуженный шлепок по вые?
19.06.2000   

В ПОИСКАХ ГАРМОНИИ
(или вольный комментарий одной судьбы)
Молва утверждает: возвращение к тобой же созданному, в т.ч. и в литературе, есть проявление дурного вкуса и неопровержимое свидетельство некого упадка, истощения творческого вдохновения. ;    Спорить не стану: наверное, это так. Но осторожно полагаю: по праву призванного к жизни, имею малое право, хоть на чём-нибудь настаивать в этой жизни.
… Уже которое время найденная мною (для этюда о Наполеоне) одна мыслительная находка не дает мне покоя. Опять и опять возвращаюсь к ней, ибо чувствую: одной строки, положенной в газетный текст, для неё выходило катастрофически мало. Мне кажется, её содержание (для узнавания еще одной грани мирового общежития людей) настолько значительно, что было бы верхом легкомыслия отмахнуться от неё.   

; - В итальянской поэзии существует род стихотворенья, известного под именем сонета с хвостом (con la coda), - когда мысль не вместилась и ведет за собою прибавление, которое часто бывает длиннее самого сонета – (“Ecco il gran poeta morto! Ecco il suo sonetto colla coda!”).  -  (Прим. Н.В. Гоголь // Гоголь Н. В. Рим (отрывок). – М., Художественная литература, 1977. - Т. 3. - С. 235
1 -  (фр.). Полный французско-российский Словарь, Т. 3 (от   “L” до “Q”), Издание третье,
1824 г. , С. ..  (“Противу втараго издания Словаря французско-российскаго, Г-на Статского Советника И. Татищева, Санктпетербург. Типография Ивана Глазунова”) 2  -  (греч.) ;
3 -  это  (греч.);  4 -  (нем.)
Библиотека в саду. Писатели античности, средневековья и  Возрождения о книге, чтении  библиофильстве // Составитель В. А. Эльвова. - Москва, Книга, 1985. - С. 82


«Не будучи esprit ordinaire - обыкновенного разума человеком, он, тем не менее, был побежден именно такими людьми» 1
Вся совокупность etos’а  2 - европейской морали (читай, мировой) словно бы предуготовлялась всеми предыдущими поколениями европейцев для нелегкого испытания – встречи с гением Наполеона Буонопарте. Но какой бы ни была гениальность, - легкой и  игривой, привлекательной и по-своему прогрессивной, - зиждящаяся на посыле  зла, она обречена. И тогда ей не устоять перед правым делом – освободительными движениями, множимые сонмами esprit ordinaire,
   объединившихся для решительного отпора злу.
   Интересно, ведал ли об этом корсиканец из Аяччо? Скорей всего, знал, но слишком рано уверовал в свою звезду, запамятовав: из богинь-покровительниц Фортуна – самая непостоянная. А может, Наполеон руководствовался иным толкованием своей роли в Истории? Кажется, он видел себя ни много, ни мало… Ареем – богом войны, которому, согласно греческой мифологии, суждено было породить на свет удивительное создание – дочь Гармонию. Другими словами: он как бы предложил, уже начавшей дряхлеть Европе, своё самобытное видение более или менее гармоничного мироустройства и порядка, но непременно… после хаоса
войны. В войне, пожалуй, он видел спасительное средство к скорейшему становлению достойной европейцев гармонии  - человека с человеком, государств с государствами. Впрочем, даже с оглядкой на мифологию, догадка эта не спасает воинственного корсиканца из Аяччо. За ликом Дуксии – богини-покровительницы полководцев, на самом деле скрывалась иная богиня – Ананке – богиня неизбежности и неотвратимости кары за причиненное зло. И её-то, увы, корсиканец не разглядел, а, ведь, как был прозорлив!..      
  Пышные чествования побед, и краткие миги удовлетворения полководческого тщеславия затмили его разум. Какая трагическая развязка гению! Но кара заслужена, она выше слёз и причитаний по Buonoparte-гению; есо 3  его судьба.
Сколько существует человечество, столько не прекращается перебранка народов друг с другом, и, кажется конца ей нет… Стоп!, а разве столкновение двух моралей
(с одной стороны мораль силы, предложенная гением воина Буонопарте, с другой - esprit ordinaire) не есть поразительный пример того, когда многажды раз
высмеянная интеллектуалами das Man 4 - посредственность, вдруг теряет привычные отрицательные характеристики и обретает положительные, т.е. несвойственную себе легкость «мышления»?.. Что за удивительная смена валентности. Ведь, в таком разе, прямо на марше рушится заданность судьбы, т.е. всё-таки преодолевается фатальное, и, казалось бы, необоримое! 
Другими словами: оказывается, при  определённых обстоятельствах, массы социума могут мудреть – и это обнадёживает. Но, зададимся вопросом: неужели для того, чтобы таковым стать, нужны подобные потрясения? Не выдерживает критики мораль сонмов социума и в той части, где для подтверждения вышеупомянутых качеств, политики подводят Историю к черте, когда только форс-мажор, играя роль катализатора, способен как-то изменить вектор духовных ценностей, морали и устремлений общества. И весь ход истории человечества о том свидетельствует.
28.02.1996 - 14.03.1999

“Рассказ о Сивиллиных книгах и царе Тарквинии Гордом

    В древних летописях сохранилось нижеследующее предание о Сивиллиных книгах: однажды неизвестная старуха-чужестранка, имевшая при себе девять книг, подошла к царю Тарквинию и предложила ему купить их. Книги эти, сказала она, - божественные оракулы. Такрвиний спросил об их стоимости. Старуха запросила необычайно дорого. Царь, решив, что чужеземка от старости окончательно выжила из ума, поднял ее на смех. В ответ на это старуха подошла к горящему очагу и на его глазах сожгла три книги. После чего спросила, не хочет ли царь приобрести за эту же цену
оставшиеся шесть книг.
   Тарквиний, разумеется, засмеялся еще громче, сказав при этом, что старуха несет уже явную чепуху. Она же тотчас сожгла еще три книги и снова спокойно спросила, не купит ли царь за ту же цену три уцелевшие.
Серьезно поразмыслив, Тарквиний уразумел, что столь последовательное упорство и самонадеянность нельзя оставить без внимания, и решил купить уцелевшие три книги. Но при этом он захотел выяснить, почему старуха запросила за три книги ту же цену, которая была назначена ею за все.
   Однако после совершения сделки старуху ту, сразу же ушедшую от Тарквиния, никто нигде больше не видел. Приобретенные же Тарквинием книги помещены были в храм и названы «Сивиллиными». К ним, как к
оракулу, обращаются квиндецимвиры, когда необходимость того требует, - всенародно испросить совета у бессмертных богов.”

   Другими словами, подобно геруспикам, волхвам и звездочетам, образ сивиллы и, всё, что с нею связано (даже прокомментированный) остается весьма загадочным, если не сказать «размытым». Кем же была на самом деле сивилла из города Кумы и пробует объяснить нам Авл Гелий.
Я возвращаюсь к этому образу еще и потому, что в моем творчестве (в пьесе «Кумская проказница»), она оказалась одним из действующих персонажей, причем, как видится автору, – главным. Всё дело в том, что персонаж этот, в известном смысле, - не мое творение. Он пришел,.. возник.. меня посетил из сонма литперсонажей, давно до меня придуманных и, оставленных в вечности по причине сугубо банальной. Персонаж этот талантлив и, все его недостатки перекрывает это качество. А, талантливое и неординарное, как известно, притягивает, а, в некоторых случаях, не отпускает.
           5.05.2003       
    

«ЛИЦО» И ОБЩЕСТВО
     Рассказ-сказку «Настырная фру Хейндрикье» автор проиллюстрировал в самый момент его написания. Дотошный читатель обратит, наверное, внимание что на рисунке фру Хейндрикье (вытирая сыну перепачканные краской руки и, восклицая - «Боже, Мейндерт!..») не имеет лица. Тогда как оно имеется в отражении зеркала, на столике.  «Чудеса и только.., - воскликнет «тонкай» читатель, - это как же можно, персонаж – и без лица?!»
Действительно, как такое стало возможным? Последуй подобный упрёк, автор немедленно поддержал бы своего читателя в его вполне справедливой эмоции, - а действительно, «как»?   
   Если читатель внимательно вчитался в текст, он скоро бы вынес, что <…> иллюстратор таким образом хотел наглядно показать, ситуацию, когда, следование в фарватере общепринятых поведенческих стереотипов (заметим, часто выводящих индивидуума к счастью и благополучию, в земном измерении), в известных обстоятельствах, может привести к вытравливанию личностного, как бы «стиранию» лица индивидуума.
   Иных целей автор не преследовал, и этого достаточно, чтобы, углубившись «в тему», испытать нечто, похожее на легкий катарсис…      
 30.06.2003




СОДЕРЖАНИЕ
Из цикла: «Лубочная Россия»
Вводная часть к циклу
Егор Кузьмич и Ариадна Степановна………………………………… ..   1
Священное право……………………………………………………….. ..   4
Единственный смысл…………………………………………………… ..  7
Шутейный дом………………………………………………………….. ..   8
Очаровательная зараза…………………………………………………. ..   13
Ни больше и ни меньше об одной жизни……………………………… .   19
Неведомая жизнь………………………………………………………… .   21
Образок………………………………………………………………….. …  25
Сердце «лешего»………………………………………………………… ..  29
Деточка…………………………………………………………………… ..  32
Благолепное утро………………………………………………………… .  .35

Разнотематические рассказы
Потрясение Кацура Хиокарака…………………………………………. .. 38
Померанцевое дерево……………………………………………………. .. 41
Наваждение доктора Функа……………………………………………… . 42
Хлебный шарик…………………………………………………………… . 44
Ошибка Пауля…………………………………………………………….  . 47
Basta, моя голубка!……………………………………………………….  ..48
Прощание с доной Анной (из раннего творчества)……………………….…51
Отмененная бойня…………………………………………………………..54 
Герой……………………………………………………………………….. .56
Великие моралисты……………………………………………………….. .58
Настырная фру Хейндрикье………………………………………………. 60
Свидетель…………………………………………………………………… 62
Случай с каменщиком……………………………………………………… 65
Путь к свободе……………………………………………………………….67

Из цикла: «Нашлёпки жизни»
Соната-фантазия……………………………………………………………..71
Место под солнцем…………………………………………………………. 71
Едаа-488……………………………………………………………………. ..72
Единство стиля……………………………………………………………… 73
Экзерсисы законопослушания………………………………………………73
Чистый угол девяностого градуса…………………………………….……. 76
Вневременной рефлекс……………………………………………………    77
Мавр……………………………………………………………………………78
Возлежание с Пушкиным в начале ХХI века………………………………. 79
Собрат по роду……………………………………………………………….  79
Недовзрослость……………………………………………………………… ..80

Из цикла: «Взрослые сказки»
Не очень главный вопрос……………………………………………………... 81
Essentia divina…………………………………………………………………   81
Лесные куропатки и старый лис……………………………………………… 83
Заговор………………………………………………………………………….. 85
Тайна двоих…………………………………………………………………….. 86
Страусиное племя………………………………………………………………  89
Три «петуха» курфюрста Чифа-Чуфа…………………………………………. 93
Зверина………………………………………………………………………….. 95
Пёстрочешуйчатая……………………………………………………………… 99
Крепкий сон поганой женщины……………………………………………….. 100

Из цикла «Еврейские притчи»
Повелитель……………………………………………………………………… 103
Пустоцвет……………………………………………………………………….. 105
Геволд!…………………………………………………………………………..  105

Этюды
«Я лёгким дуновением войду…»………………………………………………. 108
Предугатованность встречи…………………………………………………….. 109
Неосторожные фантазёры или непревзайденная диверсия Моцарта………… 110
Ода притягивающему……………………………………………………………. 113
Мимолетность…………………………………………………………………….  115
Корсиканец из Аяччо…………………………………………………………….  117
Тандем…………………………………………………………………………….  118
Время визита……………………………………………………………………… 120
На пороге бытия………………………………………………………………….. 121
Послание композитору  (этюд-эпистолярий) ………………………………… . 125
Бессилие усекновения……………………………………………………………. 126
У зеркала………………………………………………………………………….. 126
Образы изумления……………………………………………………….……….. 127
Подтверждение красоты………………………………………………………….. 129
Тайна менял……………………………………………………………………….. 130
Гимн Звуку………………………………………………………………………… 131
Усилие жизни……………………………………………………………………… 132
Легкая способность……………………………………………………………….. 133
Спасительный ангел………………………………………………………………. 135

Из цикла: «Сновидения»
Хлопотное дело…………………………………………………………………… 137

Драматические сюжеты
Ночь без сна………………………………………………………………… ……..143
Оглашенный певец………………………………………………………… …….. 144
Не надо «ля-ля!»……………………………………………………………. ……..148
Кумская проказница……………………………………………………….. …….. 151
Презренье «стража»……………………………………………………….. ……..  154
Ода приставке……………………………………………………………… ……..  157
Неблагодарное дитя (озорное творчество)…………………………………………161

Из цикла: “Комментарии прочитанного”
Вводная часть к циклу “Дачийские ночи”
Так чьи же “песенки” поём?……………………………………………… ………..165
К вопросу об эффективности………………………………………………………..166
Миллионы тысяч стрел………………………………………………………………166
Отец и сын…………………………………………………………………………….167
Куда ни глянь – всюду русские!……………………………………………………..168
Жажда раба……………………………………………………………………………168
Крушение демона…………………………………………………………. …………169
Поэт и генерал…………………………………………………………….. ………..  170
Примерительный мостик…………………………………………………. ………..  170
«Сказки» Гофмана…………………………………………………………………… 172
О «радостях» человеческой неприкаянности……………………………………… 172
Циклотрон и повзрослевшее детство……………………………………. …………173
Местечко Бабиль…………………………………………………………………….. 174
«А» и «Б»……………………………………………………………………………..  175
Находка для друга………………………………………………………… ………… 176
Шекспир в исполнении………………………………………………………………  177
Вынутые из себя……………………………………………………………………..   178
Кронос и Сын Человеческий………………………………………………………..   179
НТР и спартанцы…………………………………………………………. ………….  181
Обусловленность судьбы?……………………………………………….. ………….  182
Полезные идиоты…………………………………………………………. . ………….182

Юморески
Жертва созерцания………………………………………………………. …………….184
Лягушка-путешественница………………………………………………………….    185
Свидетельство жизни……………………………………………………. …………..   186
Законы Огушевича, а не Мерффи ………………………………………. …………..  188
Кручение извилин……………………………………………………………………..   189
Максимы……………………………………………………………………………….    190

Островки памяти
Предисловие   
Фуникулёр и страна…………………………………………………….. .. …………… 193
Свадьба. Рушева Гойя………………………………………………….. ……………….195

Разное
Литературные совпадения……………………………………………………………….196
Литературные пародии………………………………………………………………….  188
Примечание……………………………………………………………………………..   200

Содержание……………………………………………………………….. …………….  213

Корректоры :

Аннаит Грегорян, Снежана Пысларь, Алла Коркина, Виктория Тюликова, Ирина Ремизова
Иллюстрации
   Авторы рисунков и снимков неизвестны ….  42, 55, 93, 107, 118
Микелланжело Буанаротти……… 127              Пабло Пикассо……………… 116
Франсуа Буше, …..………………   115              Е. Резчикова………………… 8, 59
Л. Герус…………………………… 150              Маринус Реймерсвале……….130
Франсиско Гойя………………….  112               И. Смирнов…………………. 81
Дж. Джильберт……………. …….  78                М. Сорбалэ………………….  65
Р. Заблудовский…………….. …..  104, 186        Ханс Фриз…………………..  126
Е. Китороагэ……………………… 98, 99            Уильям Хоггарт………….…  88
М. Лозовая  ………………………  69                Филимон Хэмурару  ………… 158 
             М. Марфин……………………… ..140                Карл Шпицвейгер………….  110

Э. Майденберг……………………  152
А. Огушевич………………………  32, 40, 43, 51, 61, 71, 72, 76, 77, 184, 189


   














(НА КОНЦЕВУЮ ОБЛОЖКУ)
 
Родился в Кишиневе в 1956 г. Образование высшее, гуманитарное.   Первое литературное произведение – романтическая сказка “Essencia divina” (“Божественная слеза”), Тирасполь, 1972. Участие в литературном объединении «Орбита» (рук. А. Коркина) 1985-86 гг. Первая литературная публикация – Афоризмы (в рубрике «Проба пера») – «Молодежь Молдавии», 1.11.1986. Выпуск в 30 экз. самиздатовской газеты «Сезон Дождей» – 30.01.1993. Участие в Народной академии писателей – НАП, 1993-95 гг. (рук. А. Коркина), член Ассоциации русских писателей Республики Молдова - АРП, с 2002 г. (рук. А. Вражмаш, А. Милях)

Литературные вечера:
“В закатный час, когда устанет солнце…” в баре «Clio», при   
                Историческом музее Молдовы, 4.11.1995
“Встреча с литератором А. Огушевичем”, благотворительный центр         
                милосердия Хэсэд Иегуда, 3.08.1997
“На то ведь и живем…”, Городской театральный лицей (ГТЛ), спарринг-
    вечер с педагогом лицея, композитором и художественным рук. шоу-    
    группы “Sparkling eyes” («Искрящиеся глаза») Октавианом Грековым   
    22.02.2001    

Руководитель литературно-художественного клуба «Caritas» («Милосердие») благотворительного центра для пенсионеров Хэсэд Иегуда в 1996-1998 гг.

Председатель творческого объединения «Колорит» с 11.02.1996 г.

Литературные страницы в газетах:
«Кишиневский Обозреватель» (ред. С. Суляк) – «Литературная Беседка»      
              (№№ 1, 2) 1997 г.
«Семья» (ред. В. Жосану) – «Литературное Бистро» (№№ 1, 2), 1998-99 гг.
«Столица» (ред. В. Думбровяну) – «Литературный Пассаж» (№№ 1- 4),            
                1999 г.
«Стиль-Инфо» (и.о. ред. С. Студеникина) – «ЛитПассаж» (№№ 1, 2), 2001 г.

Публикации литературные (проза, поэзия, юморески, афоризмы), журналистские, а также записи и передачи на радио и телевидении Республики Молдова, и т. д., и т.п.

Автор книги пьес «Home, fuje!» (грант Фонда «SOROS-Молдова»-2002 г.)