1.
В комнате было душно и холодно. Но Петя лежал, сокрывшись одеялом, пытаясь не обращать на это внимания. Таким образом, он как бы не совсем весь находился в стеснённой пасмурной комнате: основная суть его пряталась под одеялом, а это значило... А что же это значило? Петя и сам не мог бы ответить себе на такой вопрос. Да ему и не нужно было этого делать. Когда-то же ведь должно выглянуть солнце!
И часам к одиннадцати оно выглянуло. Воздух на улице сразу же очистился, дунув в Петину комнату сладостным, летним ветром из форточки. Петя зашевелился под одеялом, осознав всю значительность произошедшего.
Он встал на ноги. Ноги погрузил в брюки. Расчесался. Подошёл к окну.
Август!.. Это пора прекрасна, когда ты ещё молод душой и умирать совершенно не собираешься. Вон там, за колючим, протыкаемым листвою забором, располагается небо. А чуть ближе сюда, к земле - вот там распространил себя сад. Вопиюще раскинувшийся цветами сад, в котором притаились улитки и другие твари Господа вашего. Может быть, они даже смотрят из под земли, из-под какого-то камушка, из-за зелёной ветки и видят за блестящим стеклом Петино лицо, его великолепное лицо. Может быть...
Может быть... Пьяные бутылки застучали по ту сторону стены. Мальчик вздохнул и сполз с окна, со всего, что с ним связано. Обои на стенах были жёлтыми, местами они отклеивались, и невозможно было себе представить что-либо хуже таких обоев.
Посередине Петиной комнаты, вот уже как лет десять, а наверное, даже больше, величественно стоял холодильник. Этот всегда покосившийся холодильник без одной ножки мальчик ненавидел даже больше, чем жёлтые обои, висящие говном по стенам. Даже больше, чем неудобоваримые квадратные часы, давно остановившиеся, коричневая отвратительность. Даже больше, чем... Чем...
Звон бутылок в полуденный час. Такое завсегда отобьёт всю созерцательность среднего человека, которым и был Петя.
Это Петин папа, человек высокого полёта, неистощимой фантазии и ума, вновь собирал стеклотару по дому, в надежде наскрести себе на бутылочку пива "Журавль".
И вот отец появился из-за холодильника, ничего не говоря. Молчаливо. Молчаливо появлялся он всегда, где бы ни появлялся. Где бы его не ждали. Хотя его, как правило, нигде не ждали. И всегда он появлялся именно из-за холодильника, не смотря даже на то, что холодильник-то, между прочим располагался в самом центре помещения. Именно посерёдке. Но где бы и когда Петя не стоял - в углу под полками или же - у стены в районе шкафа - папу ожидать кроме как из-за холодильника, не приходилось. В своей голове Петя имел некоторое представление, почему это так. Ведь отец его, Павел Семёнович Руцкой, оканчивал в своё время так называемый Холодильный институт в Петербурге. Тогда всё выглядит не так удивительно; не так внезапен человек, вечно выплывающий из-за холодильника.
Павел Семёнович выплывал, затвердевая на глазах, из миража он превратился в настоящего, крепкого папу с пакетом бутылок. Задев Петины гантельки, уронив настольную лампу, стоящую на полу, папа подошёл к подоконнику, посмотрел куда-то в самую паутину под потолком и прохрипел:
- Грибки...
-Грибки! - подумал Петя, и в голове его тут же запылало пламя. Грибки ничего хорошего не сулили. Грибки - это слово настоящего и прошлого. Это признак цикличности. Грибки вылезают из-под земли, а затем, собранные людьми, снова появляются в первозданном виде, потому что их корень, называющийся "мицелий" помнит своих родных сыновей до мельчайших нюансов... И мицелий воспроизводит точно такой же гриб. Абсолютно такой же, с такими же трещинками на шляпке. И, наверное, дождь падает на этот гриб так же, и если пойти в лес вновь и найти то самое прошлогоднее место - главное, стараться найти - то можно сорвать тот же самый гриб, с точно такой же каплей воды на спороносителях под шляпкой и, наверное, даже с тем же идентично-красным рябиновым листом около. И как только притянулся этот лист!
-Грибки,- слегка задохнулся мальчик. Пелена пылала в его душе. Грибки - признак повторения. Не постоянства. Не разнообразия. Грибки - это само время. Время, именно время планеты Земля, которая всё крутится, крутится на неизмеримости космоса, принося людям смену времен года. Это же - как смерть. Зима придёт, никуда она не денется. Поэтому человек может быть уверен лишь в двух вещах абсолютно точно. И всё благодаря грибам. Смена сезонов и конечность своего существования.
Папа плюнул на паутину и засмеялся:
-Будем в лес ходить, неуклюжая ты палка! Слышишь, сынок? В лесу - ... Ну, в лесу - это же... Грибки! Насолим. Пойдёшь из школы домой и... Грибов с картошкой! Ну! Ну? Это я хорошо говорю сейчас.
-Да, - отозвался Петя.
Как хотите, Петя не любил школу. Не по каким-нибудь там социальным причинам или, может быть, медицинским показателям. Просто он чувствовал, где и что надо брать. Он бы залезал в своё железное кольцо трубы в лесопарке и смотрел из него, как из калейдоскопа, на лето, на все мельчайшие подробности. Движения живых жуков. Этих существ. Мир же ведь он из кусочков, не склеяен. А осень и зима... Это время бить окна.
Холодильник отозвался каким-то гулом посериедине своего царства. Павел Семёнович стоя смотрел на ботинки, а потом так же, стоя, сдвинулся с места. Он покачивался, как маятник в метрономе, перевернутый маятник. В пиджаке на зелёный свитер. И запах чеснока...
Бах! Стена прогнулась.
-Вот, эта штука, -указал Павел Семёнович на отрывной календарь, -называется календарь. Ты же, ****ство, не маленький или что... Вот ты с мамой там ходили вы на рынок, всё купили. Значит, сегодня - двадцать второе, готовься к школе, мы тебя в беде не оставим.
-Спасибо, - как-то грустно ответил Петя. Мальчик был расстроен отцом. А окно было раздвоено деревом за окном. Но что теперь это окно! Теперь - мучение, а не окно. Пейзаж, который обязательно умрёт. С которым следует прощаться.
Это всё грибки. Они схватят за ноги и не отпустят в летний дождь. Они и дождь не пустят. Не будет лета - не будет и летнего дождя.
-Пойду, подышу, -притворился Петин папа, исчезая за холодильником в каком-то непредвиденном месте комнаты. "Пойду, подышу" в переводе значило "пойду сдавать бутылки, господи боже, дай на пиво мне, господь".
Петя стоял, и нерабочие часы не тикали. Зато тикали наручные. Как пульс. Пульс в крови сейчас пропал. Зато появился в часах. "Готовься к школе". Это то же самое, что сказать: "готовься в кастрюле вот с этой вот тушёной капустой".
Жирные, по-своему красивые цифры отрывного календаря взглянули на Петра. Как два чёрных лебедя на озере. Бросили взгляд.
И Пётр Павлович понял, что дома делать больше нечего.
Опрометью кинулся он прямо к крыльцу, оттуда - через забор - в сад, и дальше, дальше, пока не отвалятся ноги...
2.
Глотать воздух, жить огромными рывками. Проходить ряды яблонь. Можно набить рожу соседскому пацану. Можно найти мяч. Можно его потерять. Можно найти девочку. Но девочку терять нельзя. Можно пораниться о куст. В кустах Петя когда-то потерял свою электронную игру, и он помнил даже очертания травы, на которую она упала. Но, тем не менее, игра потерялась. И было горько, а потом смешно - потому что Иосифов разодрал себе штаны, и всем было уже плевать на всё остальное. Все просто смеялись и бежали, и некоторые даже били Иосифова по голому заду крапивой. И разжигали костёр. А какие-то девочки гадали. И Илья сказал, что астрология - вовсе не наука, а бред. Нужно изучать астрономию, ведь именно она говорит о кометах и о газово-пылевых облаках. Такие небесные тела ведь взаправду есть. Можно на них посмотреть, когда нибудь - даже потрогать. Из газово-пылевых облаков складываются галактики, из них - более мелкие части, вроде звёзд, что со временем разгораются всё ярче и, в конечном итоге, взрываются, а если нет - то превращаются в Чёрную звезду, которая засасывает сама себя, или вроде нашей земли, которая была какое-то время назад всего лишь горящими кругами пыли, а теперь вот... И пыль собирается на ботинках. Пыль не прибило дождём. Но девочки говорили о том, что люди тоже притягиваются, как планетки, друг к другу. Что совершенно непонятно. Пацаны смеялись. Шутка ли! А потом пошло что-то несусветное. Даже страшное, вроде космоса. Люди спят друг с другом, а именно- женщина и мужчина. Чтобы зачать детей. Женщины рожают и кричат. Дети тоже кричат, родившись. Когда-то Петя думал, что женщине просто маленько разрезают живот, навроде как операция аппендицита, и спокойненько достают ребёнка... Но теперь он знает , что это не так. Можно затевать разговоры. Можно спорить на эту тему. Пока не будет спокойно. Пока не слипнутся глаза. И коленка друга рядом: она тоже засыпает. И дети кричат, и женщины. И кричит пьяный папа, вдалеке. "Петя, вонючий батон!". Бежать домой, не щадя глаз о ветви.
Обтерев ботинки, Пётр Павлович вошёл в дом. Прихожая встретила его. Но -!.. Папина затрещина.
-Чего шляешься, шлюха?
Мелким шагом Петя передвинул себя по направлению своей комнаты, ногой включил настольную лампу на полу и, на ощупь выбрав первую попавшуюся книгу - только на ощупь, по какому-то очень далёкому чувству к коже - принялся читать. На краешке кровати. Но не различали глаза его букв.
Мало хотелось смотреть на стену. Вот, та картинка с наездником. Она - не самое лучшее в этом мире. А что лучшее? Мама говорила, что её нарисовал какой-то художник из Испании. Или из Италии. Мужчина едет на коне, только нарисован он слегка неправильно. Какими-то штрихами. Как вихрь. И Петя не понимал, куда он едет в красном своём костюме, на сером своём коне. Может быть, он ехал на свидание или даже проколоть какого-то быка, думал Петя.Но быка не было нарисовано ни рядом, ни вдали. И девушки тоже не было. Может быть, это специально так. Пусть люди сами придумают, решил Петя. Но такое решение ему самому пришлось не по нраву. Зачем нужно что-то додумывать? Почему нельзя всё видеть сразу и иметь сразу? Не ходить за какими-то там грибами в мокрых сапогах, по кромешному холоду, а просто жить, жить, жить. Всё время жить в лете.
Ужасно было повернуть голову. Но мальчикам нужно быть бесстрашными. Но мальчикам нужно быть мужественными. Так все говорят, поэтому так, наверное, и есть. Петя постарался не вздохнуть, но у него не получилось. Сверху был потолок из коричневого оргалита. И вот уже мальчик смотрел глаза в глаза отрывному календарю.
30 августа. Это уже совсем невообразимо.
Завернувшись в одеяло, Петя мечтал не засыпать. И сам не знал, почему. "Подальше, подальше", - думалось ему. А что - подальше? И что - подольше?
Далёкие голоса друзей стали грезиться ему уже в полудрёме. И около часа ночи Пётр заснул. Заснул крепко, без сновидений. Только увидал напоследок ещё эту страшную цифру. 30.
3.
Мотылёк, которого Петя увидал на своём окне, промучившись с книгой и промучив саму книгу определённое время, был самый простой мотылёк. Обыкновенный. Но необыкновенно он бился в стекло, словно бы рисуя в полёте какие-то письмена. Серо-жёлтое тельце мотылька всё было из тонкой шерсти или же пуха - невозможно вообразить. И так он летал, летал, пока не сел и не успокоился на грубо прокрашенном оконном шпингалете.
В школу ничего ещё собрано не было. Да и как, и кем могло это быть проделано? Отец который день пил. Мама плакала, уходя на работу и, гладя сына по голове, всё велела ему собирать тетради, подписывать дневники. Петя обещал маме, и даже чего-то пытался проделать в этом направлении, проделать честно. Но всё у него как-то не получалось. Лето всё ещё сияло за окном. Конечно же, оно никуда не девалось. Надевай плавки - иди купаться. С погодой доходило вплоть до этого.
Петя решил, что, раз мотылёк здесь один, и что, раз на улице лето - то, значит это летний мотылёк. Да, истинная летняя атрибутика.
Пнув портфель ногой, Петя поднялся с табуретки и подошёл к окну поближе, дабы получше рассмотреть беззащитное насекомое. И вот, пока он смотрел, в голову его закрались мысли довольно странного характера. Пётр поймал себя на том, что ищет чего-то тождественного этому мотыльку. Чего-то такого же летнего, но не самого лета, а, скорее, ещё одного его выражения. Не такого беззащитного, как мотылёк, даже, может, очень воинственного, но такого же милого, такого же любимого. Такого же. Такого же символа. Чего-то очень приятного, очень живого. Наплевать на всё, пусть этот мотылёк встретит другого мотылька. Это будет доказательством. Если одно доказательство встретит другое, тогда...
Чёртов календарь показывал число 31.
Петя застыл на мгновение, хмурый. Затем он встряхнулся, стащил с полки в углу какую-то баночку, аккуратно смахнул мотылька со шпингалета в стеклянную бездну банки и через холодильник, через махровый ковер и через коридор, он сошёл с мотыльком с крыльца своего дома.
-Ничего страшного, - говорил Пётр про себя - Ничего страшного. Грибки - тоже хорошо. Сходим в лес. Ничего страшного. Птички поют, и ничего страшного. Раз они поют - то сегодня ещё лето. Это же хорошо. А потом будет холоднее и школа, но это же не... Не такое, чтобы... Ничего страшного.
Так Петя перешёл через мост на ту сторону реки. Одно из доказательств чего-то непонятного бешено порхало у него в банке.
На той стороне реки стоял простой зелёный дом. Такие есть во всех провинциальных городах. Порою, в больших количествах. Обрамлённый ивами, дом плыл по лету, и всё вокруг него казалось несколько вальяжным. И отчего Петя пришёл сюда?
Девочка, живущая в этом доме, однажды предлагала Петру познакомиться. Они, в общем-то и познакомились, но как-то неправильно, не по-настоящему. Мало общались и говорили. Даже не узнали имён друг друга, что уж никак не поддаётся объяснению. Не давать же объяснением то, что вся ребятня просто обожала использовать клички и чёрт-те как своё окружение обзывать.
Потом прошло какое-то время, и уже сам Пётр оказал ей всяческое внимание и ответно предложил познакомиться. Но и тогда всё как-то у них не склеилось. В итоге у Пети обнаружился аппендицит, с которым пришлось проваляться в больнице побольше недели, и всяческие другие ситуации. Девочку потом он видел только мельком, издалека. Как-то проходя мимо. То ли стесняясь, то ли чем-то неясным гордясь.
Но ведь она ему нравилась.
"Что будет теперь, это неважно",- подумалось Пете, стоящему на козырьке подвала. "Точнее, важно. Очень важно", - подумалось Пете, неслышно отворяющему окошко в её комнату, шарахающемуся от огромного цветка, выпадающего из щели в створках рам.
"Это маленький, очень маленький и беззащитный подарок", - подумалось Пете, открывающему пластиковую крышку, находясь уже ладонью прямо в комнате, прямо в самой комнате; выпускающему мотылька.
-Потом будут больше, - прошептал Петя, сомкнул створки и побежал. Прочь. Проносились постройки и строения, точно карнавал.
Но она успела заметить его летящие пятки.
4.
По месту своего жительства Пётр сидел и смотрел в вечернее стекло. Это учителя так говорят всегда: "по месту жительства".
Отец спал в одной из комнат, в какой - неизвестно. Шумел холодильник в центре бытия. Было солоно и муторно на губах и во рту. Это была какая-то стража. Стражник с ружьём - число 31. Или это кто-то прощается. Машет рукой.
Завтра кончится всё. Кончится лето.
Петром овладевали двоякие чувства. Он никак не хотел отогнуть страничку и посмотреть, убедиться. Он не хотел видеть это соком гнилого яблока сочное сочетание - 1 сентября.
Крутясь и прохаживаясь по комнате туда-сюда, в который раз он приникал плечом к стене в непосредственной близости от календаря, но всё не решался увидеть правду.
"Девочка, наверное, даже и не увидела мотылька, а жаль. Жаль", - думал Петя и какая-то могучая сила появлялась в его руках. Хотелось разломать уже этот холодильник к чёртовой матери. Разбить что-то, растерзать.
Но опять вспоминался мотылёк, и спокойствие пробегало по всем членам Петиного тела. И тут же опять - тряска. Трепет.
"Ну, нельзя же так. Какие проблемы", - подумал, сразу же отогнув серый листок этой толстой лепёшки на стенке - отрывного календаря.
-Да чтобы ты!.. - в сердцах крикнул Петя и оторвал лист. Чего уже теперь было ждать? Пускай оно уже резвится, это сентября, сентября, сентября. Грибки. Грибки. Папа, не замерзни в болоте, папа. Папа. И где мама?
Он отринулся от стенки. Упав на кровать, скомканный лист зашвырнул он в неизвестном направлении и долго, долго вжимался лицом в матрасы. Он чуть не заплакал, но он не заплакал.
"Если вся она такая, жизнь, то зачем тогда все мотыльки и бабочки и паутины и зачем даже мужчина на коне, и куда он едет. Если нельзя самое лучшее время, ведь самое же лучшее это время - оставить навсегда, учёные и науки, где вы, ау! исследуют же газовую туманность. А туманность далеко, очень-очень. А лето-то близко! И, если нельзя ничего поделать, почему - почему, почему почему хочется чего-то поделать. Почему нельзя успокоиться и сказать: стоп! Нет... Потому что стоп можно сказать. А вот успокоиться - нельзя. И все друзья, и всем будет холодно. И папа будет пить и разбивать серванты, и это как всегда, потому что нельзя оставить навсегда что-то хорошее, зато преспокойно остаётся навсегда плохое, без спросу, берёт и остаётся. А девочка, она ведь хорошая. Даже если она не видела моего мотылька. Она хорошая. даже ещё лучше, если не видела, и... я люблю её..мы плохо познакомились... как туманности... встречаются... мотыльки..."
И он уснул.
5.
Проснувшись утром Петя было подумал, что проспал. Или проснулся слишком рано, что тоже неприятно, конечно. Будильника он у родителей точно не слышал.
Он растянулся под одеялом, и мужественные глаза его ещё раз прикрылись. На пол-минутки.
"Непонятно, воздух так веет сладостью, - думал Пётр - До чего же обманчив весь мир! Мир".
Конечно же, шибко не хотелось смотреть на календарь, но тут уж ничего не поделаешь. Ноги - в тапки и так далее. Это же всё отрабатывалось веками.
Секундочку подумав, Петя слегка вздохнул и повернул голову к главной стенке. Примял подушку.
Он смотрел теперь на самый календарь, в самый его центр.
Впившийся указательный палец застыл на самом уголке подушки -
32 августа.
посвящается Лисе