26
Дима был рад её приезду. Много и говорить не нужно, так сияли его глаза. Огромный, медведеподобный, он подхватил Лору на руки:
- Ой! Заберите тебя у меня, а то сейчас придушу, не выдержу! - И расхохотался.- Я, когда маленький был, года три, приехал к бабке и передушил всех цыплят, обнимал их!
- Тогда пусти немедленно, ещё не хватало! Особенно сейчас.
- А что, Лорка! Полегчало нам, а? Да ты и потяжелела, откормилась. Раньше я тебя вообще не чувствовал. Ненастоящая была.
- Не вспоминай.
- А из дома что? Едут?
- Едут. Заплатила уже. В ноябре будут.
- Скучаешь?
- За Сашкой скучаю. А как твоя жёнка?
- Психует. Но тоже едет, сразу после Нового года. Я всё уже организовал. Всё-таки платят мне. И неплохо. Уж когда прорвёшься, в денежных знаках это выражается. Имеет место. А тебе как?
- Ну, я не врач, но всё равно для начала много. Я ведь на практику просилась, но взяли на фест. Конечно, пробецайт.
- Пять отвалили?
- Да, примерно.
- Для вашего берайха - хорошо. Я говорил с парнями. Из Харькова открыл целую компанию. Один мужик - с Павлова Поля. Не поверишь, в одном доме десять лет жили. Не то что не знал, я его даже не видел никогда! Он, правда, там всё на служебной “Волге” ездил и дома, говорит, почти не бывал. Строитель. Сынов по именам путал.
- Что ты мне о нём так подробно рассказываешь?
- Да пригласил я его, Лорка. Не мог.
- А почему таким извиняющимся тоном?
- Как тебе сказать. Он не то что классный мужик, это не то. Он человек хороший, но балабол он... Сто слов в минуту.
- Еврей?
- Да, очень.
- Из тех, что “энергию бы в мирных целях”?
- Нет. “В мирных целях” он как раз очень даже! Я тебе больше скажу: если б он тогда рядом с тобой жил, ничего бы с тобой не случилось. Но тогда бы я отъехал! И готовить он любит, поможет тебе. Я ж, ты знаешь...
- Но тогда, почему ты волнуешься? Если человек хороший, так приятно познакомиться.
- Ой, я не знаю. Он строитель.
- Да перестань! А Глазман кто?
- О, нет. Ольшанский не из института. Со стройплощадки. Коренник.
- А говоришь: еврей!
- Ну, это ничему не противоречит. В общем, через час он у меня будет. Поехали побыстрей. Но я тебя предупредил.
Они ехали быстро, чтобы успеть. Дима жил далеко за городом.
27
Ольшанский был нелепого вида человечек, похожий на сундук с неподходящими тонкими ножками. Но казалось, что его самого такая внешность совсем не огорчала. Он был действительно словоохотливый, о комплексах по поводу внешности тут и речи быть не могло. Иначе он не дожил бы благополучно до 52 лет.
- Что, не так? Я вам не нравлюсь? Так я вам не верю! Вы просто сами ещё не знаете, как я вам нравлюсь и какой я вам родной, - говорили его карие навыкате глаза.
Он был женат, имел детей и, как ещё добавил Дима перед его приездом, “пользовался колоссальным успехом у женщин”. Именно по этой причине приехал один, так как с женой был в ссоре после очередного приключения.
Ольшанский сразу включился в работу на кухне, которую с нескрываемой радостью оккупировала Лора. Здесь можно было поцарствовать. Настоящая кухня громадного деревенского дома. Лора была заядлой поварихой, выписывала рецепты у всех своих знакомых и особенно разграбила Ханну, чего другие невестки так никогда и не добились.
- Откуда вы владеете еврейскими рецептами? Вы что, еврейка? Дима, ты мне не говорил, что она из хорошей семьи, - обратился Ольшанский к сидевшему возле плиты бородатому хозяину.
Готовить тот не умел, казался неловким, что было странно для врача.
- Ольшанский, ты хам. Она не еврейка.
- Прекратите говорить обо мне в третьем лице. Я была замужем за евреем.
- Это кто же еврей - Дюваль? Так я тогда Иванов.
- Муж Лоры - Коваленко, Вадим.
- Это ненамного мне правдоподобней звучит, - отозвался Ольшанский.
- Это настоящий муж, - продолжил путаное объяснение Дима.
- А кто ненастоящий? И сколько их всего? Я насчитал уже почти три: Дюваль, Коваленко и еврей. Нашего человека как зовут?
- Какой ты балабол, Ольшанский. Что ты строишь из себя? Ты не знаешь, как мы приехали!
- Что, и вы тоже, Лора? Христопродавцы. А ты обрезался, Дима? Говорят, что в Мюнхене хильфу не дают по еврейской части, если необрезанный. Честно, у меня даже спрашивали. Ну, мне что, я - да. Могу показать.
- Ты был или ты обрезался перед приездом? - с чисто медицинским интересом спросил Дима.
- Слушайте, прекратите или я сейчас уйду, - пригрозила Лора.
- Нет-нет. До форшмака - ни за что! Мы молчим. Дима, мы молчим. А Федька - тот обрезался перед приездом, мне Ада Моисеевна говорила. Ах! Молчу-молчу, - замахал он детскими ручками.
Но долго молчать он не мог.
- Так кто же наш еврей? Почему я не получил ответа на свой наивный вопрос?
- Ольшанский, когда Вы говорите, то представляете себя, наверное, Зиновием Гердтом?
- Умер! Умер, не дожил, - Ольшанский не уточнил до чего. - Могучий был. Краса и гордость.
- Да перестань ты! Нашёл над чем...
- Хорошо, вернёмся к Лорретт. Кто, вы сказали, ваш немецкий по паспорту муж?
- Лазаря он сын, - сказал Дима. - Ты Лазаря Глазмана из ХИСИ помнишь? Должен знать, ты же строитель.
- Ну как же я не знаю Лазаря Глазмана! Ну что вы, молодые люди! Я же строитель, вы что, не знаете? Понятно-понятно! - продолжал он сыпать словами. - И вы уже развелись? Да?
Ага. А когда благоверный приезжает? Уже заплатили? С кем? Она еврейка? А, немка-аусзидлерша. Смотрите, может не отпустить. И почему это вы первая приехали? Это слишком трудно. Так не бывает. Еврейские мужчины так не поступают.
- Иди ты, Ольшанский, на ...! - неожиданно взорвался Дима. - Так никакие нормальные мужчины не поступают.
- Так, мальчики, я пошла. Доготавливайте сами! От Вас, Ольшанский, у меня болит голова. А ты, Дима! Это просто... - она пошла вон из кухни, но на громкий стук остановилась.
- Невыносимый! - сказала Лора, глядя на Ольшанского.
Дима смущенно смеялся в широкую бороду. И было чему: в жёлтеньком с цветочками фартуке, держа в руке большой кухонный нож, по которому с кончика на руку тёк свекольный сок, Ольшанский стоял на коленях.
- Лора! - торжественно сказал он и для большей выразительности шире распахнул свои карие навыкате глаза. - Лора, вся скорбь еврейского народа стоит в моих глазах.
- Особенно в левом, - сказал Дима, видящий его в профиль.
- Молчи, гой! Это всё из-за тебя! - прошипел он. - Ругаться при такой женщине! Еврейский мужчина никогда себе такое не позволит. Лорретт, так я могу встать, я же ни при чём, вы видите? Но без форшмака я не могу. Спасибо. На чём мы остановились? На оливье? Я режу яйца. Ой, ребята, я вспомнил анекдот, умрёте! “Почему люди не лижут свои половые органы? - Не могут.”
- Ольшанский!
- Убирайтесь! - в один голос закричали Дима и Лора.
Тот пытался оправдаться, но Дима оторвал его от пола и понёс из кухни. Ольшанский не сопротивлялся, сделав лицо Пьеро.
- Евреев очень мало на земле, но каждого еврея очень много!
- Антисемитка, я вас презираю, - покорно повиснув у Димы на руках, сказал Ольшанский.
- Придурок, - Дима вынес его в коридор и бережно положил на пол, - это еврей написал.
- Хорошо, я уйду, забрав свои слова обратно, - сказал Ольшанский, проворно забегая обратно. - Но без селёдки - нет! И ещё эту икру. Это тоже. Прелесть. С чесночком.
Он, быстро орудуя вилкой, начал накладывать себе в тарелку из всех формочек. На Лору он не смотрел, видимо сам смущенный.
- Ольшанский, там же всё трефное, и куда вообще в тебя идёт? Ты ж лёгкий совсем.
- Знаете, Дмитрий! Я не верю в ваше пренебрежение к пище. Ты такой бугай; наверняка ночью жрёшь втихаря. И почему всегда - Ольшанский. Меня зовут Арнольд. Рад был познакомиться!