Питер... Здравствуй, Питер. Спасибо, что не приветствуешь меня ни мелкой моросью, которая обычно вызывает ненависть у твоих гостей, ни редким сентябрьским солнцем, которое бы злорадно улыбалось над моей головой. Я дождался, пока все тучные тетки с огромными баулами ненужных шмоток, наконец, избавят вагон от своего присутствия, взял в руку свой потрепанный кожаный чемоданчик, и вышел в серую питерскую осень. Здравствуй, город, наиболее подходящий для самоубийства.
Я порылся своими грязными руками в своих эмоциях, пытаясь не задеть колючие волны отчаяния и боли, и найти что-то еще. Но не было больше ничего, кроме… стоп, нет, что-то еще я сумел найти. Это была самоирония и может быть капелька предвкушения приключений. А хотел ли я приключений? Я ведь даже не знал, где проведу эту ночь. Можно было ввалиться тучной тушей в один из шумных клубов, который в северной столице не меньше, чем в столице истинной. А можно было наоборот, взять бутылку «Джека», толстых, якобы кубинских, сигар, и всю ночь простоять на Поцелуевом мосту, всматриваясь в глубину питерской ночи. Но… не хотелось ни того, ни другого. Больше всего хотелось вернуться в пыльный вагон, вернуться в шумную Москву, к Тане. В ее теплые руки, где так спокойно, чтобы она опять гладила меня по голове и мочала. Просто молчала. А затем вдруг вскочила, выпуская меня из плена своих объятий, и едва успела снять закипающую турку с огня, разлив немного ароматного напитка на плиту.
Так и было, было лет шесть назад, когда я только-только свыкся с так резко нахлынувшим на меня счастьем. Танины родители уехали, уже не вспомню куда, а мы всю ночь просидели рядом, она гладила меня по голове, прерываясь только на очередную чашечку кофе.
Давно это было, когда деревья были выше, а мне еще не нужно было что-то из себя представлять, чтобы быть счастливым. Ты ворвалась в мою жизнь как ураганный ветер, срывая плохо закрепленные на стенах предметы и разбивая стекла в окнах. Когда мы просыпались в одной постели, ты жарила яичницу и варила кофе, а я допивал остатки выдохшегося после вчерашнего пива. Мы завтракали, гладили друг друга по коленям, курили в постели и делали вид, что детство кончается, и мы уже никогда не будем совершать ошибок, ведь я сделал нас взрослыми. Пиво было дерьмовым, сигареты дешевыми, а кофе я никогда не любил. Но, детка… ты варила кофе лучше всех, поверь, это было самое важное в нашей жизни.
Я вышел на Площадь. Площадь Восстания, вроде бы. Нет, ну вот как этому городу это удается? Загадка. В Москве такое количество людей на площади немедленно вызвали бы жуткую пробку, было бы шумно, грязно, все стены домов давно поросли бы паутиной надоевшей рекламы, а на меня уже набросились бы пара-тройка таксистов, и человек, предлагающий обменять валюту. Но здесь – нет. Небо было светлым, хотя город уже дышал вечером, а на углу зябко прогуливался бомжеватого вида парнишка, предлагавший всем успеть на последнюю экскурсию по вечернему Царскому селу. Картина была крайне нелепая, но раз парень год от года стоял на площади с одним и тем же плакатом, значит, в этом городе, лучше всего подходящим для самоубийства, находились желающие. Я улыбнулся и отправился на экскурсию по собственной жизни.
Я вспомнил, как семь лет назад пришел на этот вокзал и уехал в Москву. Навстречу собственному счастью и неизвестности, как я сам себе тогда объяснил. И московские дни пошли… Дни шли и складывались в месяцы, а месяцы успели сложиться в пару лет. Я стал толстым никчемным ублюдком, наложившим вонючую кучу на свое высшее образование, а ты прогуливала пары, ради того, чтобы провести в постели со мной осколок утра. Мы все еще просыпались вместе, хотя уже и начинали засыпать по отдельности. Но все это было неважно. Важны были только твои волосы, лениво не помытые с вечера, и раскиданные по моей груди. А еще важными были две чашки кофе, стоявшие перед нашей постелью. Ты, мать твою, варила кофе лучше всех.
Луна и солнце продолжали кувыркаться, один новый год сменял другой, и я, уходя утром на работу, начал целовать тебя в щеки. Во все четыре твоих румяных сладких щечки, уставшие за время рабочего дня. И ночной гной уже мешал тебе раскрыть твои глубокие глазки, чтобы попрощаться. А я так и не запомнил, какого они цвета. Я просыпался один, и засыпал один, смотря, как ты склонила свою милую головку над очередной никчемной задачкой из курса высшей математики. Ты сидела так полночи, и запивала сон и грусть кофе. Аромат разносился во всей квартире, и я чувствовал, что ты все еще варишь его лучше всех.
Я забежал в магазин, где продавали всякую всячину. Стойка с бритвенными принадлежностями была завалена всяким хламом, вроде дешевых китайских одноразовых бритв. Пришлось покопаться, чтобы найти то, что мне было нужно – набор опасных бритв. Да, я мог бы сделать это как-то по-другому, но в этом городе, идеально подходящим для самоубийств, да в том месте, куда я намереваюсь идти, мне пригодиться именно опасная бритва. Все должно быть по-старому, как в лучшие времена.
Снова нахлынули воспоминания. Я вспомнил, как брился, уже в нашей квартире, раз за разом оставляя бритву на раковине, забывая забрать ее с собой. Ты ругалась. Потом просто говорила мне, что я очередной раз сделал все не так. А потом вообще перестала реагировать на это. А потом я ушел. Все понял и ушел. Ты вроде бы сделала вид, что довольна этим. Вскоре ты уже нежилась в объятьях другого человека, а я курил на маленькой кухне своего дома и бил по клавишам, не важно, что было открыто на ноутбуке – чистый документ Microsoft Word или очередной аддон к Red Alert 3. Я уже выкинул твое фото из бумажника и попытался влюбиться. Мне говорили, что ты неплохо варишь кофе, а я делал вид, что не знаю, так это или нет. И пил чай.
Я отогнал навязчивое воспоминание, и снова перелетел из твоей уютной московской квартирки на серый Невский. Пакет с бритвами уже лежал в чемодане. Я не знал, что мне еще может понадобиться, и решил ничего не покупать. Свернул на нужную улочку, и через 15 минут уже был в таком знакомом дворе-колодце, мысленно пририсовывая домам глаза и страшные зубастые рты, чтобы получалось так, как будто это страшные монстры склонились над моей фигурой. На деле дома, исписанные псевдограффити, оставались всего лишь домами.
Так случилось, что я недавно зашел к тебе на тортик. Ты была немного не в себе, у тебя все валилось из рук, и приветственные объятия были довольно натянуты. Комп не работал, CD-ROM не проигрывал диск ни с вальсом, ни с виндой. Мы поговорили так, как будто как рыбы открывали рот, не произнося не слова, я не запомнил ни одной толковой фразы. И я ушел. И сидел на окне допоздна. Наутро я ел на завтрак кашу, которую доставал из своей головы, мысли спутались так, что я уже не мог определить, где был я, где была ты, где были «МЫ», да и были ли вообще. Кстати, кофе ты мне так и не предложила в тот вечер.
Я зашел, наконец, в грязную парадную. Уж не знаю, что осталось в этом месте от слова «Парадная» - воняло мочой, всюду по углам лежали окурки и пустые бутылки от алкогольных напитков разной степени крепости. Скоро все кончиться, все страдания и переживания. Не зря ведь я бросил все дела, и притащился в билетную кассу, покупая билет на поезд на сегодняшнее число. То, что билет был – само по себе несказанная удача. А то, что я стою здесь, то, что я решился, наконец, сделать, о чем подумывал уже несколько лет – это успех. Эта мелочь как будто бы переполняла меня, как будто была чем-то важным. Как будто хоть один человек в этом гребанном мире заметит, что я здесь, что в городе, где так много самоубийц. Никто не заметит. Может, через пару недель…
Я все-таки решился. Но это ничего не значит. Не значит, что я все еще люблю тебя. Не значит, что хочу, чтобы ты вернулась. Не значит, что я уйду в рассвет, не попрощавшись. Это всего лишь значит, что ты все еще варишь кофе лучше всех, малышка. И ни хрена больше. Это только дань твоим сраным рукам, держащим эту сраную чашку первосортного кофе, сваренного по всем сраным правилам. Лучше всех.
Я оказался лицом к лицу с обшарпанной дверью на пятом этаже, обитой мелкими рейками. Нажал на кнопку звонка. Дверь открыла женщина, не то чтобы пожилая, но волосы на ее голове уже начинали седеть. Она уставилась на меня, опешив от моего появления здесь, без предупреждения, да еще и в поздний час, посреди рабочей недели. Я прочитал удивление в ее глазах, вошел в квартиру, где странно пахло, и закрыл за собой дверь и тихо произнес:
- Здравствуй, мама. Это я. Я приехал. Мама, мне сейчас очень-очень плохо, свари мне, пожалуйста, кофе, мама.
Николай Resp[a]wn Конопелько
Август-Сентябрь 2010