Глава шестая
Проснулась я в восемь утра <по местному времени> в совершенно разбитом состоянии. Приподнялась на постели. За окном который день был промозглый сумрак и ни малейших признаков солнечного света.
Что поделать, поздняя осень…
Я вылезла из постели, взяла сигареты и, хромая, вышла на балкон, чтобы покурить и немного придти в себя. Слава богу, сегодня суббота, и на работу спешить не надо.
За окном открылась панорама города. С высоты двадцать второго этажа я увидела парк с облетевшими деревьями, скамейками и скульптурой, за парком – знакомый супермаркет, возле которого проступало пятнышко трамвайной остановки. Из-за супермаркета выглядывала величественная башня с неправильно идущими часами. Весь пейзаж был отчетливо виден. Куда же он девается вечером?
<Словно его сжирает наползающий мрак?..>
Внезапно меня охватило необъяснимое тягостное чувство. Захотелось одеться, взять все свои вещи и бежать отсюда куда глаза глядят.
Я вынула из пачки вторую сигарету. Щемящая тоска неодолимой силы, будто клещами, сжала сердце. Что-то из самой глубины души с надрывом кричало:
<Не могу здесь больше. Не могу!>
Вспомнились подробности вчерашнего вечера. Шум леса, дурманящие запахи трав, скрип моста, влажный речной воздух, и - страх, приковавший к месту, ужас, проросший в самое сердце.
Сквозь тяжелую, тревожную, мучительную тоску изо всех сил продирался голос разума.
С чего все началось? Кажется, со скрипа кресла? А как же ему не скрипеть, когда ему почти сто лет?
<А жуткий шум леса?..>
А ты вспомни, сколько в тебе сидело к тому времени? Помнишь, как в песенке поется: «Выпил рюмку, выпил две, зашумело в голове…»
<А удушливые запахи?>
Милая моя, а ты бы не курила по пачке в день, глядишь, и запахи перестали бы душить…
<А отец?..>
Внутренний голос только посмеялся надо мной.
Это все твое пьяное воображение, дорогая фройлейн. А пропусти ты еще рюмочку, отец не только прогулялся бы по мосту, а сошел бы с картины и посидел с тобой у камина…
Голос меня как будто убедил; он умел все так просто объяснить!
Но, несмотря на это, заходить в гостиную почему-то чертовски не хотелось. Хотя надо бы подмести осколки и вытереть кровь с пола…
<Я уберу в гостиной…
попозже
…и больше туда ни ногой!>
Это обещание выглядело двусмысленно.
Я пошевелила порезанной ступней.
<Если ранят тебя сильно, себе рану первяжи, - вспомнилась песня гражданской войны.>
Безуспешно обшарив в поисках аптечки обе спальни и ванную, я заковыляла по лестнице вниз. Спустившись, поразмыслила: где бы она могла быть?
На первом этаже царили покой и умиротворение.
С замиранием сердца я взглянула на дверь гостиной.
Дверь поманила войти.
<Нет!..>
Я сделала шаг.
<Нет, нет!>
Я отчаянно затрясла головой и, волоча за собой ногу, попятилась в сторону отцовского кабинета.
<Может, там найдется хотя бы пузырек йода или кусочек пластыря?..>
Приоткрыв дверь, я заглянула в пустую комнату, озираясь по сторонам, потом вошла и притворила за собой дверь.
Мне показалось, что в кабинете как будто накурено; чтобы удостовериться, я втянула носом воздух. Точно, накурено!
<Я вчера, конечно, переборщила с курением, но ведь я курила в гостиной…
И запах какой-то особенный; не такой, как от моих дешевых сигарет, а ароматный, с привкусом ванили.>
Это-то как объяснить?!
Внутренний голос молчал.
Я почувствовала, что на меня опять начало накатывать желание уйти отсюда навсегда.
<Сейчас я только обработаю ногу, созвонюсь с подружками и свалю отсюда до вечера.>
Опять обрастая только что с таким трудом изгнанной тревогой, я начала рыться в шкафу, но там не было никаких шкатулок или коробочек с лекарствами,
<а если бы и были, лекарствам было бы уже лет десять.>
Бинт и пластырь, правда, не имеют срока годности.
Перебирая старые журналы, я из любопытства открыла один из них. Полистала. Журнал представлял собой сборник научных статей, выпускаемый Академией наук в советские годы.
Может, тут есть и изыскания моего отца, <которому не стоится спокойно в портрете?>
И тут же, перевернув страницу, я увидела его статью. Судя по сложному названию, она была посвящена средневековой схоластике. Схоластика находилась вне моей компетенции, поэтому оценить, насколько глубоки познания отца, я не могла. Но зато я прочитала предшествующую статье краткую биографию автора.
«Краузенштайн Вильгельм Карлович – молодой, но необычайно талантливый ученый, кандидат наук, доцент кафедры философии института славянской письменности и литературы…»
<В этом институте училась моя мама!>
Далее перечислялись его научные работы, сообщалось, что он внес существенный вклад в изучение и осмысление различных аспектов… и.т.д.
В других журналах, которые я стала с интересом рассматривать, тоже время от времени попадались его статьи, к которым прилагалась та же самая аннотация, с той лишь разницей, что в более поздних выпусках отец уже именовался не доцентом, а профессором; не просто талантливым, а видным ученым, и, наконец, мне попалась большая посмертная статья, как сообщалось – неоконченная, в предисловии к которой значилось, что от нас ушел светило философии, человек редчайшей одаренности и невосполнимая утрата для науки академик, член-корреспондент Академии наук В.К.Краузенштайн.
На табличке над входной дверью значится «профессор», - почему-то вспомнила я, - старая, наверно.
Как бы вскользь в статье было сказано, что отец погиб при невыясненных обстоятельствах.
Я продолжила свои исследования и вскоре наткнулась на журнал, даже скорее, альманах, изданный в ФРГ на немецком языке. Знанием немецкого я обладаю весьма скудным, однако, кое-какие отрывки смогла перевести и выяснила, что отец родился в небольшом местечке в Западной Германии, в богатой семье, принадлежащей к знатному немецкому роду; далекие предки его были чуть ли не приближенными курфюрста.
Вот это да! Вот так папу я нежданно обрела!
Называется, не было ни гроша, да вдруг алтын!
<Только этот алтын почему-то очень жжет руки.>
Я сложила журналы аккуратной стопкой, вернула на место и вздохнула. Аптечка так нигде и не попалась.
Я оглядела кабинет. Где бы еще поискать?..
В коридоре раздались тихие шаги. Они были едва слышны.
<Но я их услышала.>
Подбежала к двери и резко распахнула ее.
Выглянула наружу.
Никого.
<Но дверь гостиной прикрыта, кажется, уже не так плотно…>
Тревога густым потоком опять начала просачиваться внутрь, заполняя все без остатка.
Но внутренний голос снова неловко попытался списать все на мое утреннее похмелье, тяжелую ночь и буйную фантазию.
Я вернулась в спальню несолоно хлебавши. Выглянула в окно. На улице начал накрапывать дождик, который усиливался с каждой минутой.
Погода явно не для прогулок.
Да ладно бы еще погода, но нога…
Мысленно взвешивая, что лучше – хромая, брести по улице под дождем или сидеть в шикарной обстановке в тягостном состоянии, я решила избрать третий вариант: пригласить кого-нибудь в гости. Выходные я обычно проводила с подружками, Оксаной Филоновой или Альбинкой Ступниковой: мы ходили в театр или на концерты, сидели в кафешках, слонялись по городу или зависали друг у друга в гостях. Пожалуй, это удачная мысль.
Я вызвонила Оксанку, но та оказалась в пригороде у матери. Ну, что ж, значит, первой мой дворец потомка приближенных курфюрста увидит Альбинка.
Я представила, как открою ей дверь, и она рухнет на паркет при виде всей этой роскоши.
В предвкушении этой столь приятной реакции я набрала номер. Альбинка Ступникова работает в священном месте: госпитале ветеранов войн. Сегодня она должна быть в первую смену.
- Привет, Альбинон, - сказала я, услышав бодрое «Алло».
- Марта! – обрадовалась она. – А я как раз сегодня собиралась тебе позвонить. Ты не представляешь! Этот Серега…
- Это какой Серега? Водитель депутата?
- Какой водитель депутата?.. – пауза. – А-а! Ну, Марток, ты отстала от жизни.
Немудрено отстать от жизни при Альбинкином вихре страстей.
- Нет, это уже другой Серега, бармен. Из кофейни. Ну да это неважно… В общем, мы вчера собрались с ним в пиццерию. Так он, представляешь!.. – не договорив фразы, Альбинка разразилась звонким хохотом и тут же, оборвав его, грозно заявила:
- Все правильно выписал. То, что надо.
- Что он выписал? – не поняв, переспросила я.
- Я вам еще раз повторяю, это аналог. Вашего лекарства сейчас в наличии нет.
А, так это она пациенту!..
В трубке послышалось отдаленное роптание ветерана войн.
- Алло! – вновь объявилась на проводе Альбинка. – Марток, говори короче: какие планы на сегодня?
- Приезжай ко мне, как закончишь! Только я не дома. Вернее, не совсем дома. У меня сногсшибательная новость…
- А-а, - многозначительно протянула Альбинка, - понимаю! И куда же приехать?
Она, конечно, подумала, что я у какого-нибудь парня. О, что ей предстоит узнать!
Я сообщила адрес и объяснила, как доехать.
- На пятнадцатом трамвае?.. – озадаченно переспросила подружка, - по-моему, от госпиталя он не ходит. По крайней мере, я ни разу не видела.
- Тогда пройди пару остановок пешком и садись от моего дома, с улицы Некрасова, оттуда уж наверняка доедешь, - предложила я.
- Куда это тебя занесло?.. – удивилась Альбинка, - я и проспекта такого не знаю!
При этих словах мне невольно вспомнились пятеро таксистов, которые тоже не знали такого проспекта. На душе цапнули кошки. Но я решила не давать сомнению пустить корни, а добавила:
- Приезжай быстрее, я приготовлю что-нибудь вкусненькое.
- А долго туда ехать?
На этот раз на память пришли все эпизоды, связанные со странным течением времени.
<Но я сама не могу в этом разобраться…>
- Да нет, минут двадцать.
- А это не у Бородиной?
- Что?..
- Лекролин – это глазные капли, - просветила меня Альбинка, - зайдите в пятый кабинет к Бородиной Ирине Викторовне. Я буду где-то к двум.
- Где это ты будешь к двум?! – напугалась я, - ты же работаешь до часу! Я думала, к двум ты будешь уже у меня…
- А я тебе и говорю. Трамвай часто ходит?
У меня отлегло от сердца.
- Я дольше пяти минут никогда его не жду.
- Значит, к двум или чуть раньше. Сногсшибательная новость, говоришь? Я заинтригована!
И Альбинка повесила трубку, а я быстренько собралась в магазин.
ПРОДОЛЖЕНИЕ - http://www.proza.ru/2012/09/08/656