Кататься на велосипеде, на машине, на лошади - моя страсть. Люблю ехать далеко ли, близко ли, лишь бы ехать.
Вот и в тот день, вернее, ранним утром, выехали мы с дядей Ваней на телеге, запряженной Серком. Утро было июльское, солнце едва взошло, на улице - ни ветерка и хотя было по- раннему, прохладно, день ожидался жаркий.
Накошенная с вечера трава обмякла и терпко пахла чебрецом, полынью и шалфеем - эти запахи я знала, а что было еще, не знаю, просто хорошо было лежать на этой духмяной траве и смотреть в бездонное, высокое, голубое небо, где лишь изредка проплывали, или телега проплывала мимо них, легкие пушистые облачка.
Под траву, чтобы не нагрелись на солнце, положили бутылки с водой и квасом, любимых мною тетикатиных шанежек с творогом и пирожков с вишнями, и выехали по переулку за деревню.
Недели две я гостила у дяди Вани с тетей Катей, и теперь дядя Ваня вез меня домой. Гостить мне нравилось. В горницах всегда было чисто и прохладно, и от этой стерильной чистоты мне было страшно заходить в дом. Спала я на широкой кровати под теплым одеялом в сенцах с запахами всяких высохших трав, засунутых пучками в разные углы и щелки, но больше всего мне нравился запах вишняка. С вечера я блаженно вдыхала все эти запахи, а ночью, когда становилось душно и жарко, мне начинали сниться всякие кошмары, и каждое утро я собиралась просить дядю Ваню, чтобы он отвез меня домой.
Но утром солнышко высвечивало все уголки через небольшие оконца в сенях, я выпивала процеженное тетей Катей парное молоко, вприкуску с теплой мягкой шанежкой, и жизнь становилась веселой, красивой и интересной.
За мной заходили соседские ребятишки, и мы шли на озеро, такое же огромное, как в моем родном селе. Целый день мы купались, загорали, а к вечеру все шли по домам - кто в табун за коровой и овечками, кто поливать огород, я тоже спешила на дядюшкино подворье, помогать тете Кате, поливать зелень.
Иногда мы ходили за ягодами, чаще за вишней в ближний березовый колок, который почему-то звался “Казанской”. Только полного ведра я никогда не набирала, у меня не хватало терпения, но за принесенный бидончик вишен, тетя Катя всегда меня хвалила, и наутро пекла из вишен пироги, приговаривая: “Ешь, ешь, сама насобирала”.
Так и пролетели незаметно две недели, на которые я отпросилась у мамы погостить.
Телега наша катила вслед за трюхающим Серком по накатанной проселочной дороге. Впереди было около тридцати верст пути, и я радовалась столь долгой и приятной поездке.
Вскоре дорога пошла через лес. По обеим сторонам стояли высокие травы, заглядывая макушками в телегу, иногда наворачиваясь на колеса, появились слепни, и я надела, несмотря на жару, шерстяную кофту. Слепень и ее прокусить может, и потому я обмахивалась березовой веткой. Но вскоре телега выкатилась на равнину без единого лесочка, Серко побежал веселее и, куда ни глянь, серебрился, перекатываясь под легким ветерком, ковыль.
Дядя Ваня надвинул на глаза кепку, оглянулся на меня и посоветовал:
- Ты бы, Лиля, косыночку повязала на голову-то, а то вон уж как солнце печет.
Я достала из кармана платья тонкую белую косыночку с выстроченным по краям узором на машинке. Косынку мне подарила тетя Катя, и я с удовольствием покрыла голову, завязав кончики сзади. Солнце действительно стало сильно припекать, прохлада ушла совсем, и только горячий воздух обступал со всех сторон одинокую телегу с двумя, казавшимися совсем крохотными человечками в огромном пространстве обширной степи.
Будто про себя дядя Ваня проворчал:
- Эту долину и за два часа не одолеем. А вон еще и тучка показалась, - махнул он кнутовищем назад.
- Это вон та, что у самого краешка далекого-предалекого леса? Так она же совсем крошечная, разве она страшная?
Но дядя Ваня покачал головой.
- Крошечная-то она крошечная, а вот вырастет, так и подумать не успеешь, как на голову грозой свалится.
Но я тут же забыла про тучку, растянулась в телеге на траве и запела все подряд, что помнила и “Взвейтесь кострами...”, и “Ленин всегда живой”, и “Русская красавица”,- потом перешла на “Славное море, священный Байкал”, “Распрягайте, хлопцы, кони...” и даже вспомнила частушки. Дядя Ваня смеялся и, погоняя время от времени, Серко тонким и длинным березовым прутиком, подпевал мне своим прокуренным хрипловатым голосом.
Неожиданно я почувствовала, как что-то изменилось вокруг. Солнце уже исчезло под темным облаком, которое догоняло нас оттуда, где еще часа полтора назад я видела крохотное светлое облачко. Появился ветер, его порывы сердито рвали ковыль, устилая им степь до самого горизонта.
Ближайший лесок был еще далеко, а крупные капли дождя уже упали на сухую дорогу, выбивая в мелкой черной пыли маленькие воронки, и дорога, будто вскипела от нахлынувшего ливня.
Мы свернули с дороги. Дядя Ваня быстро распряг Серко, и мы залезли под телегу. Дождь стоял сплошной стеной, стало совсем темно, молнии, казалось, вонзаются в землю прямо возле телеги, а гром раскатисто барабанит по оглоблям.
Мы сидели на охапке сена, сброшенного с телеги, и с головой накрылись огромной плащ-палаткой, привезенной дядей Ваней еще с фронта.
Мне было страшно, и я спросила:
- А нас молния не убьет? Мне мама рассказывала, как одного дяденьку в степи убило молнией во время грозы.
Дядя Ваня как-то раздумчиво проговорил:
- Все может быть, может и убить. Все в руках Божьих.
И я придвинулась к нему поближе. Однако минут через двадцать стало светлеть, молнии впивались в землю уже где-то впереди нас, ливень приутих, бросая на нас последние пригоршни дождя.
Мы вылезли из-под телеги. Туча погромыхивала уже где-то далеко, и освобожденное солнце, будто наверстывая упущенное, палило, что есть мочи. В несколько минут мое намокшее ситцевое платье высохло, лишь влажное сено да клубящиеся паром дорога и степь, напоминали о коротком летнем ливне, и еще раз мы вспомнили о нем, когда подъезжали к лесу. Одинокая береза, что стояла в поле, была со свежесломанной верхушкой и, будто опаленная жаром, опустила свои ярко-зеленые ветки.
- Видать молния в нее стукнула. Эво как, - с удивлением сказал дядя Ваня и перекрестился.