Два выходных, субботу и воскресенье, совпавших с празднованием Дня города и целой россыпью других праздников, я проработал на нашей Набережной в костюме двуногого тигра. Практически, в шубе, плюс огромная голова, внутри которой довольно свободно болталась моя собственная - на двадцатипяти - и более -градусной жаре. Весь мокрый, с непривычной тяжестью на шее. Но всё искупили дети. Реки любви начали изливаться на меня с первых же минут. До дна заполненные восхищением округлившиеся глаза. Трепет. Говорить я не мог - из меховой башки голоса почти не слышно. У меня - два жеста для связи с миром, только два: махание лапой, и пожимание детских ладошек. И в ответ - весь спектр восторгов, несколько влюбленностей, серьёзных, на всю жизнь (когда ребёнка в течении долгого времени родителям невозможно было оттащить, увести - он всё возвращался и вращался на моей орбите, явно не воспринимая больше ничего в мире - иной раз уже не в простом детском ступоре охватившего и приковавшего впечатления, но более взросло, с павшей на судьбу и лицо тенью жертвенной, не чающей разделения любви к кумиру).
Я внутри "душегубки" замирал от восторга перед глубиной их восхищения. Какая-нибудь девочка могла стоять, вся вибрируя, и махать сразу обеими ручками, долго-долго, и сияние так и лилось из её глаз. Я увидел, что есть дети удивительные, готовые – нет, желающие отдать тебе что-нибудь, ту игрушку, что прямо сейчас у них в руках, то есть - любимую, настойчиво протягивающие тебе её, какую-нибудь машинку, или воздушный шарик, который перед этим, может быть, в слезах выпрашивали у родителей, и не желающие брать назад. Практичные цыганистые мальчишки принесли мне бутылку прохладной воды. Взрослые либо вздыхали о том, как, должно быть, мне жарко, либо жалели денег на фотографирование, либо - не жалели.
А сзади меня ворчала коммерция в виде фотографа: "не хотят платить за съёмку своим фотоаппаратом - отворачивайся; руки не пожимай - пачкаются лапы". Совсем юная девушка, почти девочка, хорошо одетая, с мужиком, которого можно было бы принять за её дедушку, если бы не некоторые странности в поведении - она была явно подвыпившая и несколько вольно держалась - в момент фотографирования прижималась ко мне всем телом и шептала на ухо откровенные нежности, много раз повторила, что я хороший: видимо, тигр казался ей тем, кто может защитить.
Мне неожиданно и хорошо было вдруг оказаться анонимным проводником любви и чуда. Пережить, в сущности, мистический опыт пребывания божеством. Несколько раз я с большой осторожностью и стыдом отходил куда-нибудь подальше в тень, снимал голову и превращался в воровато курящего дядьку, торчащего из тигриного корпуса. В конце концов, выходные закончились.
Вот ты идёшь по набережной родного города, полной самого разнообразного сорта людьми, всякими: весёлыми, грустными, простыми и высокомерными, пьяными и трезвыми, и можешь помахать любому из них, кому захочешь, и он улыбнётся, почти наверное, пусть даже мгновенной, ускользающей, спрятанной улыбкой, а если и не улыбнётся, то по крайней мере посмотрит на тебя, пусть даже и с раздражением - но не как на сумасшедшего. А самые лучшие люди - дети и девушки - не чают в тебе души. И ты свободно даришь им частицы себя, махая лапой или пожимая ручки, впитывая от каждого подробности выражения глаз, мельчайшие жесты души, столь разнообразные. Ты идёшь – и нет совсем чужих людей, тех, кому нельзя было бы послать привет. И это так естественно и просто, когда ты - тигр.