Дорогие мои старики

Содержание

Предисловие автора . . . . . . . .
Ленинградцы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Среди лесов и болот. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Старожилы леса . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Добрая няня. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Знамение святости . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Своя обувка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бабуся . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Поддатый» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Это талант!» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Терпеливые бабуси . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Устойчивые бабуси . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Коллективные» бабуси . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сердобольные старушки. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Неукротимые бабуси . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как хочется быть молодой!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бабушки и внучки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Любопытство – не порок . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дед Фёдор . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Просветитель и путешественник . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Два деда . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ещё один дед . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



Предисловие


Ушедшие. Уходящее поколение. Старички. Много ли мы знаем о них? Задумываемся ли об их жизни, о чувствах, желаниях, …страданиях, …об их значении в обществе? Что дают они настоящему и будущим поколениям, …какова их роль в воспитании молодёжи? Способны ли они созидать, творить? Отдавать свои опыт и знания обществу, открывать перед молодёжью свою душу, передавая им, в том числе и своё духовное богатство? Или же с возрастом человек становится только потребителем, требуя заботы и ухода от близких и достаточного материального обеспечения от государства – за свои былые заслуги?... Любим ли мы старичков, как относимся к ним – к своим, чужим, знакомым и незнакомым? Видим ли в них по-прежнему сохраняющуюся личность с глубоким внутренним содержанием? Я глубоко уважаю и люблю стариков. Они будто притягивают меня к себе. И даже дед Фёдор, который в нашем детстве щедро потчевал нас – мальчишек крапивой (естественно, за дело), не вызывал у меня отрицательных эмоций.
По жизни у меня было несколько знакомых стариковских супружеских пар. И обо всех у меня осталось очень тёплые и светлые воспоминания. Во время наших встреч им было уже далеко за семьдесят, и они давно променяли свою активную трудовую жизнь на размеренное бытие пенсионеров – в пятидесятые-семидесятые годы прошлого века. Все они никогда не сидели без дела, были чем-то увлечены, охотно делились с нами, тогда ещё юными, своими знаниями, с восторгом и ностальгией вспоминали светлые, хотя и далеко не всегда лёгкие годы своей молодости, гордились нашим прошлым и верили в будущее. Что сближало меня с ними, я понять не мог, да и не задавал до поры, до времени такого вопроса. Но какое-то непонятное чувство заставляло меня быть рядом с ними, и это сближение приносило мне глубокое душевное удовлетворение.
Сначала я хотел написать только о них. Но потом решил расширить повествование, рассказав и о других пожилых людях, либо встретившихся мне в жизни, либо заинтересовавших меня в рассказах моих знакомых. Это позволило значительно глубже раскрыть внутренний духовный мир старшего поколения, показать его роль и значение в общественной и семейной жизни. Я специально исключил из этого сборника рассказы о представителях науки, искусства, культуры, чья роль в жизни общества была и остаётся весьма и весьма значительной. Остановился на людях прежде всего из нашей русской глубинки (малых городов, деревень), пытаясь показать их внутренний мир, их запросы, стремления, индивидуальные особенности. Чтобы читатель увидел в этих образах Личность – с одной стороны, совершенно конкретную, с другой – частичку нашего общества, формирующую его, воздействующую на него своей особенной индивидуальностью. Хотелось, чтобы мы внимательнее присмотрелись к ним, побольше заботились о них, отдавали должное их жизненному опыту, знаниям и глубокой душевной мудрости.


СРЕДИ ЛЕСОВ И БОЛОТ

«Привыкли мы к лесу. Он сил даёт.
Трудно будет с ним расставаться…»
Жуковы

Ещё одной знакомой стариковской парой были супруги Жуковы. Жили они на краю большого болота, в глубине лесного массива, километрах в пяти от трассы Шуя-Иваново. Жили вместе со своей большой семьёй в двух деревянных домах, оставшихся от некогда размещавшейся здесь деревни «Болото», на месте давних торфоразработок. Муж в тридцатые-сороковые годы работал на этом торфодобывающем предприятии. Жена трудилась в хлебопекарне, обеспечивая хлебом добрую тысячу размещавшихся здесь в домах и бараках работников.

Я познакомился со старичками в конце пятидесятых, когда стал приезжать в эти края на велосипеде за грибами и ягодами. Рассказал мне об этом забытом Богом хуторке и болоте один парнишка, случайно встретившийся на лесной тропинке, ведущей от автострады к болоту. Заодно рассказал и об огромном малиннике со сказочным урожаем ягод, разросшемся на противоположном крае болота, что прежде всего и заинтересовало меня.
Доехать до болота на своём двухколёсном «вездеходе» по чудесной, заросшей цветами тропинке было делом нескольких десятков минут. И вот я на краю огромного болотистого пространства, окаймлённого с двух сторон высящимся на расстоянии нескольких километров лесом. Моя тропинка незаметно перешла в широкую торфяную дамбу, вполне проезжую для двухколёсного транспорта. С обеих сторон от неё расходились частично заросшие травой и ряской канавы, чередующиеся с поперечно идущими дамбами, которые тянулись, видимо, на всю длину этого топкого пространства. В канавах отдыхали лягушки, в отдельных – плавали  утята с мамашами-утками. В одном месте в воду с берега плюхнулась рыжая ондатра. Сколько же вокруг жизни! Дикой, не нарушенной человеческим присутствием. Видимо, не часто сюда добираются лесные путешественники.

А где же деревня? Противоположного конца болота не видно. Лес с того края синел где-то совсем далеко. Но дамба указывает направление движения, и я еду в таинственную неизвестность.

Минут через пятнадцать-двадцать езды дамба вывела меня на цветущий луг и продолжилась утоптанной тропинкой, идущей по направлению нескольких высоких деревьев, из-за которых вырисовывались крыши двух домиков. Видимо, это и была таинственная «деревня». Недалеко от неё должны были располагаться и малиновые заросли.

Не спеша еду в этом направлении. Справа неожиданно возник небольшой пруд, спрятавшийся в зарослях ракитника и ивняка. Сразу появилось желание искупаться. Оставил это удовольствие на обратный путь – хотелось скорее встретиться с ягодами...

Вот и дома, слева от тропинки. Старенькие, но вполне добротные. Рядом с хижинами огороды, огороженные забором. На лужайке, рядом с домом отдыхают куры во главе с красивым и гордым предводителем своего «стада». Рядом с одним из домов стоит телега. Недалеко пасётся лошадь. Подальше, на лугу жуют жвачку две коровы. Людей вокруг не видно. Полный покой и умиротворение...

Мне не хотелось возиться с велосипедом в малиннике, и я решил оставить его здесь, у домов, в надежде, что за ним присмотрят хозяева. Подошёл к ближнему дому. Увидел старичка, поправлявшего изгородь – добродушного на вид, невысокого роста, довольно хилого телосложения. Обменялись приветствиями, разговорились, сразу же в открытом окне показалась старушка. Тоже очень милая, с открытой улыбкой на лице, но в противовес старичку, весьма внушительных габаритов.

– Вам что, велосипед оставить? Да оставьте его здесь – никто не возьмёт.
– Это и есть деревня «Болото»? – спрашиваю.
– Была деревня. Сейчас вот только два дома осталось. Одна семья живёт.
– А где же остальные?
– Ребята за ягодами пошли. Родители – на работе, в Китово уехали.
– А как вы так живёте, в отдалении? Где продукты берёте, как внуки учатся?
– Вот так и учатся. В Кохму на телеге ездят. Иногда автобус из Шуи забирает. Иногда пешком идут. Километров десять, не меньше вышагивают.
– А зимой?
– Зимой через болото, прямиком по льду можно до деревни на телеге проехать. А в стужу дома сидят.
– Еду, наверное, на неделю запасаете?
– Да, и в Кохме, и в Китово, и в соседней деревне магазин есть – запасаемся. Огород да коровы хорошо помогают. А летом и лес тоже. Грибы, орехи, клюква, гонобобель... Этого добра всегда хватает. На всю зиму заготавливаем.
– Но ведь скучно, наверное, ребятам особенно?
– Привыкли к «скуке»-то. Да и скучать нам некогда. Все работой заняты. По дому мастерить, сено заготавливать, огород обихаживать... Приёмник есть – радио слушаем. Внуки вот и книжки читают – в библиотеке берут...

Я торопился поскорее добраться до малиновой сечи, точнее, просто зарослей малинника на сухой части болота. Поэтому долго разговаривать со старичками не стал, оставив разговор на потом. Старушка показала мне направление до ягодника, и я с пятилитровым бидоном устремился в малиновые «дебри».

Малинник на самом деле показался мне настоящими «дебрями». Густущие кусты, высотой в отдельных местах намного выше меня, площадью многие сотни метров. Так что, углубившись в него, можно было и «поплутать» какое-то время. Выручало солнце, по которому я заранее определил ориентиры. Да и забираться глубоко не пришлось – все кусты, начиная с краю малинника были усыпаны ягодами. Малина уже осыпалась от спелости, и собрать бидон мне не составляло никакого труда.

Старички удивились моей «шустрости», когда я через два с половиной часа вернулся с добычей. И наотрез отказались от ягод, которые я им предложил, отправляясь в обратный путь.
– Спасибо! У нас рук много. Чай, каждый день по ягоды ходим. А вам вот далеко из города сюда добираться.

Они наскоро рассказали мне об окрестных лесах, грибах и ягодах. Передали наилучшие пожелания моим родным и близким, напоили на дорогу парным молоком с краюшкой чёрного, собственной выпечки хлеба. И я, поблагодарив старичков за гостеприимство, отправился в обратный путь, переполненный душевным восторгом от событий сегодняшнего дня.

В последующие приезды к старичкам я привозил им самые необходимые продукты: муку, сахар, хлеб, крупы, макароны, соль, спички, а также сладости для их многочисленных внуков. Гостеприимные хозяева каждый раз усаживали меня за свой небогатый деревенский стол, кормили лесными деликатесами, овощами со своего огорода. На столе всегда было парное или топлёное молоко от их небольшого «коровьего стада» (из двух коров и телёнка), сметана, яйца, творог, сливочное масло собственного изготовления – удивительно вкусное, напоминавшее мне годы моего предвоенного детства.

Во время трапезы заводился разговор. Старички расспрашивали о нашем житье-бытье в Шуе, но больше рассказывали о себе, об окружающих их природе, с которой они полностью сроднились и без которой не представляли себе своей жизни.

– Когда-нибудь нас переселят отсюда – уже давно обещают. Или в Китово, или в Кохму. Малым-то, конечно, хорошо – надо к современной жизни привыкать. А нам, старикам, трудно будет... Без наших лесов, без болота, без птиц, лосей, приходящих в гости... С природой мы живём душа в душу. Она во всём нам помогает...
– А если заболеть случится?

– Мы редко болеем. Хоть и болото рядом, но воздух здесь чистый, целительный. Да и ветер чаще всего на болото тянет. Специально посёлок в начале века здесь строили. Лес, воздух, вода – всё целебной силой обладает. Ни простудами, ни «вирусами» пока не болеем. Мальчишки ни разу школу из-за простуд не пропускали. Другие, городские, чихают, кашляют, с температурой дома лежат. А наши – нет. Сильные растут, крепкие.

– Не страшно по ночам-то? Мало ли кто в гости пожалует!
– Разве что из соседних деревень в гости заглянут – когда в наши края по грибы и ягоды ходят. А так нет... Никто о нас не знает, да и от дороги далеко будет. Пешком долго добираться.
– А как же торф отсюда возили? Тогда, наверное, и дорога хорошая была?
– Да, торфа много добывали. Больше тысячи человек работало. До Ворожино через лес дамба и узкоколейка были проложены. Без перерыва трудились.
– Как же всех питанием обеспечивали?

– Целая столовая была. Поваров бригада. А я вот одна на всех хлеб готовила. Пекарня работала. Печь большущая. Чаны для замеса муки. Вот одними руками всё и месила. Не было тогда механизации-то. К концу смены руки «отваливались» от усталости! Сколько лет так продолжалось! Продукты на машинах завозили... Спать по пять часов приходилось. В четыре часа уже на ногах – чтобы к завтраку хлеб был.

– Пенсию хоть достаточную заработали?
– Где уж достаточную? Деревенские и поселковые всегда малую получали. Правда, мы на производстве работали. Вроде бы, и хватает... Хорошо, что все вместе живём. Так сподручнее получается.
Старушка оказалась разговорчивее хозяина. Она и поведала мне о некоторых этапах их деревенского, а затем и «лесного» жизненного пути.
– Не жалеете, что вот так жизнь сложилась? Вроде, и мало повидать пришлось?
– Со стороны, вроде, и мало кажется. На самом же деле, полна-полнешенька жизнь-то была. Свободной минутки не было, всё в труде да заботах. Попробуй вовремя что-то не сделать, – так совесть замучает. Бывало, когда продукты не подвозили, – что только не выдумаешь! Всё своё добро в общую артель приносишь... Как же иначе!
– Наверное, сначала скучали, когда всё прекратилось?
– Непривычно поначалу было. Но иных забот поприбавилось. Сначала дети, потом вот внуки появились. О них сейчас забота.
– Ребята ваши, наверное, без леса тоже жить не смогут? Ведь родной для них стал...
– Любят лес. Всё в нём знают. С лосями в лесу, с волками встречаться приходилось... Те их почти за своих принимают,.. не трогают... звери любовь и доброту чувствуют. Здесь, в лесу, мы все вместе, как бы единой семьёй живём. Лес объединяет нас.
– Я тоже люблю лес. Хотелось бы хоть ненадолго вот так, как вы, с ним пообщаться...
– А чего же? Оставайтесь у нас. Ночуйте, по лесам ходите...

О таком счастье можно было только мечтать. Но времени от моего месячного отпуска (академических каникул) уже почти не оставалось. И я смог только несколько раз ещё навестить этот заповедный уголок. Старичок несколько раз возил меня по своим любимым местам, где он в былые времена брал землянику, чернику, бруснику, белые грузди, рыжики и другие грибы. Земляника в то время уже отошла. А вот грибов мы приносили по полной корзине. Вполне достаточно белых было и на краю болота. И порой я ограничивался только этими местами сбора.

Старушка в лес уже ходить не решалась. Всё больше хлопотала по хозяйству. Готовить приходилось в печи, или на костре, прямо на улице. Но, как казалось мне, самыми вкусными были щи и «жаркое», устоявшиеся в русской печи.

В последний свой визит к старичкам, за три дня до отъезда, я решился переночевать у них, испытав огромное наслаждение от таинственности, тишины и покоя, царивших здесь, вдали от городской суеты, среди лесов и болот. Тут не было ни радио, ни электричества. Спать ложились при свечке – в крайнем случае можно было зажечь керосиновую лампу (керосин был в страшном дефиците) или масляную коптилку. Поэтому вечерние часы приходилось проводить в потёмках.

…Конец августа. Солнце заходит ещё довольно поздно. Скрывается за вершинами деревьев, окаймляющих юго-западную часть болота. Сумерки наступают медленно. Затихают голоса дневных птиц. Их сменяет перезвон насекомых. С болота и расположенных недалеко прудов слышатся лягушачьи голоса. Они постепенно набирают силу и вдруг превращаются в мощный лягушачий хор, несущийся уже со всех сторон и свидетельствующий о незаурядных вокальных способностях местного лягушачьего братства...

В сумерках всё чаще мелькают бесшумные тени, быстро мчащиеся в разных направлениях: то к лесу, то в сторону болота. Это летучие мыши вылетели из своих тайных дневных укрытий на ночную охоту. Появляется их добыча в виде неярких, в основном серого цвета, мотыльков и ночных бабочек, длинноусых жуков и иной летающей живности...

В глубине леса глухо ухает филин. Раздаются какие-то пронзительные, непонятные звуки, определить которые не могут даже постоянные обитатели этого полузаколдованного пространства... Я сижу со старичком в саду, за столом. Радуюсь вместе с ним этому счастью одиночества, оторванности от городской цивилизации счастью полного душевного и телесного покоя.

– Кто это так кричит? Может, леший? – подшучиваю я.
– Леших, если они и были, то экскаваторами всех из болота повычерпали. Остальные по соседним топям разбежались, – отвечает мне в тон старичок. – А вот кто кричит, – на самом деле не знаю. Разве обо всём в лесу узнаешь?!
Какое-то время мы сидели молча. Говорить не хочется. Хочется только слушать ночную жизнь леса и вдыхать аромат лесных трав огородных цветов, резко усиливающийся в вечернее время. Меня покусывают комары. То и дело приходится отмахиваться от них руками. Старичок на них не реагирует.
– Вас не кусают? – нарушаю я наше молчание.
– Да мы привыкли к ним, и внимания не обращаем. Может, и кусают нас поменьше – «противоядие» какое выработалось за семьдесят лет деревенской жизни.
– Говорят, что их «яд» и лечебными свойствами обладает, – показываю я свою просвещённость в этой области.
– Возможно, что-то и есть. По крайней мере, по жизни крепче становишься. То ли сама кожа крепчает. То ли внутри организма что-то меняется.
– А у малых как? – я обратил внимание на то, что и они на комаров почти не реагируют.
– Да тоже привыкли. Малые голышом бегают – ничего, только крепче становятся.

Хозяйка, хлопотавшая на кухне, приготовила что-то к чаю и зовёт нас. Ещё какое-то время мы сидим за столом при керосиновой лампе, зажжённой в честь моего прибытия, пьём горячий, удивительно ароматный чай, заваренный луговыми травами, вприкуску с твёрдым, кусковым сахаром. Затем вкушаем топлёное молоко со свежевыпеченной ватрушкой (уже без сахара). И мне кажется, что вкуснее этого я ничего никогда не пробовал. А вся эта вечерняя обстановка представляется мне каким-то потусторонним, сказочным миром, дарованным нам Всевышним невесть за какие заслуги, а может быть, просто так, чтобы мы познали ещё одну из тайн нашей земной жизни, и я, через много-много лет, вспоминая это счастье, поделился им с другими людьми, видящими красоту совсем в ином – искусственном, и уже не нашем...

Спал я на полу, на мягкой, широкой перине, прикрывшись лёгким одеялом. Спал «мёртвым сном», одурманенный лесными звуками, ароматами, хозяйскими заботами – всей невероятной духовной красотой этого мира природы и небольшой деревенской обители, так неожиданно и счастливо встретившейся мне на жизненном пути. Когда же я проснулся, было уже светло. Хозяйка колдовала на кухне; хозяина тоже не было в спальне. На часах было около шести утра. Значит, и я не всё проспал сегодня, и день полностью в моём распоряжении.

Надел трико, рубашку. Поздоровался с хозяйкой. Поблагодарил её за чудесный ночлег. Спросил, где хозяин.
– Он ушёл давно траву косить. Пока роса – хорошо косится. Сегодня вон какой туман спустился! В такую пору по росе полезно побегать. Мы в былые времена на лугу просто валялись в чём мать родила. Вот счастье-то было!

Я выглянул во двор. Всё пространство вокруг было как бы окутано молочного цвета облаком. Видна была только ближайшая часть луга, огород, копошащиеся в нём куры. Чуть подальше вырисовывались силуэты лошади, двух коров и стога сена, уже заготовленного ранее хозяином. Издалека слышался ритмичный звук косы, срезающий сочную, нежную траву. В лесу пересвистывались пичуги... Солнце ещё не взошло из-за леса, и было немного зябко.

Я решил искупаться и побежал босиком по тропинке на дальний пруд. Он мне казался более уединённым и глубоким. Да и трава вокруг него была густой и мягкой. Молодая семья, кажется, ещё не проснулась, а возможно, родители уже уехали на работу (на велосипедах). Пруд тоже был покрыт утренним туманом. Здесь туман был особенно густым, будто спускающимся с невысоких берегов в воду. И вершины прибрежных кустов как бы выплывали из него, встречая моё приближение.

Вокруг царила полная тишина, и лишь шелест моих шагов нарушал её. Какое счастье было идти по мокрой траве, ощущая прохладу росы и вспоминая своё раннее детство с лужайкой перед домом, по которой мы бегали, где кувыркались, валялись, ловили бабочек и жуков. Почему бы сейчас не поваляться, как в детстве, о чём напоминала мне сегодня хозяйка? Этот вариант закаливания я ещё никогда не использовал.

Скинуть с себя одежду было недолго, и вот я уже качусь по мягкой траве, испытывая совершенно необычные ощущения холодовой и тактильной «акупунктуры» по всему телу. Ощущение полного слияния с природой, полного единения с ней. Казалось, что она щедро передаёт тебе свою живую силу – от травы, от росы, от самой земли, ещё прохладной, но такой родной и близкой. Хотелось кататься ещё и ещё, ощущая целительный холодок спиной, грудью, животом, ногами, лицом. Хотелось крутиться на траве, кувыркаться, как в детстве, и визжать от восторга. Последнее я всё-таки себе не позволил, зная, как далеко распространяются звуки в утренней тишине.
После прохладной росы вода пруда показалась мне тёплой, как парное молоко. И я вдоволь наплавался в этом естественном, природном тридцатиметровом «бассейне»… Пруд был достаточно глубокий, вода чистая, не взбаламученная купающимися. И чувство одиночества придавало купанью особенную прелесть.

К моему возвращению хозяйка уже накрыла на стол. Хозяин тоже успел вернуться с утреннего покоса. Мы позавтракали, и я стал собираться за ягодами. Вначале хотел побрать малины, потом поискать гонобобеля и брусники на болотных дамбах. День обещал быть жарким, и следовало использовать утренние, прохладные часы для основного сбора.
В малиннике иных сборщиков слышно не было. Да тут «конкуренции» можно было и не опасаться – простору хватало для многих артелей заготовителей. Ягода частично уже осыпалась и густым ковром лежала под кустами. Можно было брать и её, но она частично начинала уже портиться. Однако и на кустах её оставалось немало – со всех сторон краснели крупные ягоды и целые грозди, легко соскальзывающие с веток при первом прикосновении.

Уже наученный опытом работы на сече, я вначале немного прошёлся по малиннику в поисках ещё не переспелой и более крупной ягоды. Такая оказалась на менее измятых кустах в глубине зарослей, где я и расположился.

Бидон наполнялся быстро, и я даже не устал, когда он заполнился больше, чем наполовину. Последние два литра собирались несколько медленнее, поскольку мягкая ягода быстро уминалась и сразу отходила соком. Я наполнил бидон с верхом и к десяти часам был уже дома.
Старички занимались домашними работами и были очень удивлены, увидев меня уже с полным бидоном.
– Так споро даже наши дети не собирают! Видно, с лесом в дружбе живёте!

Действительно, сбор ягод был для меня радостным занятием. Я мог брать их обеими руками, а «резвости» способствовала, возможно, и тренировка пальцев при игре на фортепьяно. Да и общая тренировка способствовала этому: ноги были крепкими, спина в те времена ещё не болела.
Я оставил собранные ягоды старичкам, а сам решил до обеда сделать ещё один заход в малинник, не размениваясь на другую добычу. И к обеду вернулся уже с двумя полными бидонами – хозяева одолжили мне ещё один пятилитровый.

Усталость уже порядком чувствовалась, и я решил переменить характер нагрузки – пройтись по ближайшему лесу за грибами и черникой. Грибов набрал почти целую корзину. Черника же была везде наполовину обобрана, так что на мою долю досталось стаканов десять. Нашёл густой, обширный орешник, обильно увешанный ещё зелеными соплодьями. Жаль, но поспевают орехи только в сентябре.

К четырём часам был дома. Немного отдохнул перед непростой обратной дорогой. Поговорил со старичками. Получил от них подарок в виде сыра и творога – для мамы и бабушки, о которых я им рассказывал. Взял адрес, чтобы писать из Ленинграда письма, поблагодарил ещё раз за тёплый приём, нагрузил своего вездехода грибами и половиной собранных ягод, распрощался и с грустью тронулся в путь. У соседнего дома поговорил с молодыми хозяевами, уже вернувшимися с работы, а у дальнего пруда – с мальчишками, резвящимися в воде и на лугу, на котором я утром мял своими голыми телесами росистую траву, и покатил прямой дорогой к Шуе.

…Не скажу, чтобы я уж очень часто писал старичкам в этот учебный сезон. Но ответы получал регулярно. Писала старушка. Об их отшельническом житье-бытье, о зимних сложностях и заботах, о грибах и ягодах, заготовленных для них мною в этот сезон. Конечно, им в этих заготовках помогали и молодые, но тем надо было и свои рты обеспечить. Так что больше приходилось рассчитывать на свои силы, точнее, на одного деда. Но и тому ягоды давались уже с большим трудом.

Конечно, я мечтал ещё побывать в гостях у старичков, встретиться с природой  тех удалённых краёв, полюбоваться их красотой и богатством. И надо сказать, мне это удалось, причём даже в течение целых трёх сезонов.
Вторая встреча произошла уже на следующий год. В тот раз каникулы у нас были в сентябре, и я прибыл в Шую на грибной сезон и в самый разгар орехового сбора. Конечно, первые недели отпуска провёл с друзьями, а на болото приехал уже в середине месяца. Захватил побольше продовольствия и «столичных» подарков в виде красивых безделушек и коробки конфет, вызывавших восторг у лесной молодёжи.

Старички были всегда приветливы и любезны. Хозяин сразу же повёл меня за грибами, познакомив с удивительной берёзовой рощей, где росли белые грузди. До сих пор я не встречался с ними, – наверное, потому, что осенью не ходил по лесам в связи с начинавшимися занятиями в школе. И эти чудо-грибы потрясли моё воображение. Толстые, упругие, ворсистые, с белого цвета шляпкой (иногда с желтоватым оттенком), они красовались по всей роще, – прячась в листве, в уже пожухлой траве, среди упавших веток, то прикрываясь жёлтыми и серыми листочками, выглядывая из-под них краешком шляпки, словно знакомясь с окружающей их осенней красотой. Чистые, без единой червоточины на срезе, они, казалось, сами просились тебе в корзину, будто зовя нас к себе: «Меня, меня сначала, я лучше всех, смотрите на меня!!.»

Они росли повсюду: то по-одиночке, уже больших размеров, то скоплениями миниатюрных белых «лесных медуз», то целыми семействами – от самых маленьких до переросших «великанов» величиной с чайное блюдце. Это был настоящий грибной рай, дарованный местным жителям, видимо, в знак благодарности за их доброту и любовь ко всему живому, к природе, с которой они срослись и не видели себя вне связи с нею. Единственным неудобством было то, что рощица эта располагалась километрах в пяти от болота и добраться до неё можно было только пешком по лесным просекам и еле заметным тропинкам.

Старичок рассказал, что появились грибы здесь пять лет назад. Возникли будто внезапно, сразу в большом количестве, и теперь их урожай увеличивается от года к году. В этом же году он выдался совершенно особенным, и очень жаль, что нет сил до него добраться.
Конечно, я сразу вызвался им помогать, и мы притащили по полной корзине этих чудо-красавцев. Старушка даже ахнула от неожиданности и предложила мне взять корзину с собой, но я отказался, опасаясь, что у нас соление может и не получиться. Тогда она пообещала снабдить меня уже готовой продукцией и пригласила снова приехать с ночёвкой на несколько дней.
Я с удовольствием променял шуйскую беготню на размеренность и спокойствие деревенской жизни и через сутки был уже у них, с надеждой на богатые сборы.

Белых грибов в ближайшей округе уже не было. Не осталось и гонобобеля с брусникой. Были собраны все орехи в расположенных по-соседству орешниках. На краю болота деревенские заготовители продолжали собирать уже совсем красную клюкву, с осторожностью передвигаясь по зыбкой, травянистой болотной трясине в специально сплетённых для этой цели «лаптях-мокроступах». К счастью, слой осенних грибов был в самом разгаре. Мальчишки несли из ближайших лесов корзины чёрных груздей. Я же мечтал ещё походить в дальнюю берёзовую рощу за полюбившимися мне белыми груздями. Первую партию их хозяйка засолила в огромной деревянной бочке – объёмом литров на двести, в надежде на мои последующие сборы.

Удивительно, но я нашёл дорогу до рощицы в хитросплетениях лесных тропинок и уже в день приезда принёс хозяйке полную корзину великолепных бело-пушистых красавцев. А в последующие дни совершал уже по два захода туда (утром и после обеда), каждый раз с таким же результатом. Рощица была полна грибами, и обобрать её в одиночку не было никакой возможности. Я собирал их каждый раз сотнями, а они на следующий день появлялись тысячами. И тут вполне можно было выбирать самые лучшие. Хотя качество всех было отменное.

Погода все эти дни стояла осенняя. Солнца не было. Небо было затянуто сплошными серыми тучами. Периодически моросил мелкий, осенний дождь. Но это не смущало меня. Я предусмотрительно захватил с собой плащ, и он спасал меня от вездесущей осенней влаги. На ноги же хозяева дали мне пару сапог, обернув ноги портянками.

Осенний лес был по-своему прекрасен. Берёзы уже частично сбросили свой великолепный осенний наряд, покрыв землю сплошным жёлтым ковром из опавших листьев. Среди берёз резко выделялись тёмно-зелёные контуры елей. То здесь, то там по пути встречались красные от переспевших ягод рябины. На нижних этажах леса розовели бесчисленными ягодами кусты шиповника. Поблекли совсем недавно зелёные листья папоротника, и он уже не казался таким высоким и непроходимым, как в июле-августе. Довольно часто в лесу встречались заросли ландышей с ярко-красными «плодами-ягодами» на фоне ещё зелёных листьев. Поражал красотой орешник, ещё сохранивший на высоких ветках широкие светло-жёлтые листья – нежные, почти прозрачные. На некоторых кустах в глубине леса ещё висели желтоватые соплодия созревших орехов, и я с удовольствием принимался за сбор этого чудо-продукта.

В лесу уже почти не было видно зелени. Со всех сторон тебя окружало желтовато-серое пространство, пропитанное влагой, которая непрерывно стекала с веток и стволов деревьев. Слышался шелест падающих листьев и капель. Мир животных как бы растворился в этом умиротворённом пространстве. Закрытыми стояли муравейники; не встречались по дороге ежи; исчезли все певчие птицы, – и только дробный перестук дятлов нарушал тишину леса.

Лишь в одном месте на моём дальнем пути картина леса резко менялась. Здесь росли могучие дубы, липы, желтели по-прежнему яркие листья клёнов, красовались обвешанные ягодами калина и боярышник... И надо же было такому случиться, что на обратном пути я увидел этот лес, освещённый на непродолжительное время выглянувшим из-за туч солнышком! И он сразу засветился широкой палитрой жёлтых и красных красок, затрепетал на ветру, зазвенел водяной капелью, засверкал рубиновыми оттенками ягод, заблестел золотом и серебром радостных солнечных лучей, льющихся сквозь редкую листву деревьев. Можно было только себе представить великолепие этого леса недели полторы-две назад, когда он стоял в своей полной лиственной красе, на фоне белых облаков и голубого, залитого солнцем неба.

Неспроста старичок обратил моё внимание на него при нашем совместном походе. Говорил, что порой специально приходит сюда в светлую осеннюю пору полюбоваться всей его прелестью. Почему здешние великаны остаются до сих пор не вырубленными, – для него тоже была загадка. Видно, у местных «дровосеков» ещё сохранились остатки былой русской души, откликающейся на естественную красоту и великолепие нашей природы, и душа не позволяет рукам сотворить жестокое и непоправимое, оставляя красоту на созерцание нашим потомкам...

Два или три дня я наслаждался отрадой деревенской жизни, уже не помню. Но за это время наносил грибов целую огромную бочку. Старички принимали меня чуть ли не как члена своей семьи, пытаясь отдать мне всё лучшее, что было в их скромном деревенском хозяйстве, согреть моё сентябрьское пребывание здесь теплом и любовью своих душ и сердец. По вечерам рассказывали мне о своей жизни, о былом прошлом. К сожалению, меня тогда не очень интересовало прошлое. Я жил настоящей жизнью и больше стремился узнать об особенностях местных лесов, о ближайших деревнях, о тайнах болот и заросших лесом торфяников...

Провожая меня домой, они дали мне два ведра солёных грибов, тайный рецепт удивительного рассола, чтобы мы могли сохранить их на зиму, и много всяких деревенских деликатесов, с которыми в городе нам не суждено было уже встречаться (даже на наших шуйских базарах). Расставание было грустным, но скрашивалось надеждой на будущие летние встречи и продолжение завязавшейся между нами переписки... А дома, в Шуе, грибы деревенского засола были с восторгом встречены мамой и бабушкой. Рассол, приготовленный по деревенскому рецепту, оказался превосходным, и грибы сохранялись в подполье более года, радуя моих домочадцев деревенской прелестью. Мама даже в конце жизни вспоминала о них, упомянув об этом жизненном эпизоде в своих воспоминаниях.

Потом наши встречи прервались в связи с разными обстоятельствами. И встретился со старичками я уже в шестидесятом году, когда приехал к ним уже из Иванова, вместе с женой, Таней, после окончания обоими высших учебных заведений. Старички постарели, но ещё держались, обеспечивая себя всем необходимым. С радостью приютили нас обоих, и мы провели у них несколько великолепных дней, радуясь общению с ними, местной природе, грибам и ягодам, которыми по-прежнему были полны ближайшие леса. Правда, не существовало сказочного малинника, который сгорел по вине неосторожных сборщиков, бросивших непогашенную сигарету. Зато в изобилии были гонобобель, черника и прекрасные грибы по опушке леса, которых я успевал собрать поутру на всю нашу, уже большую компанию.

В 1962 году мы посетили Жуковых уже втроём, вместе с годовалым Женей. Везли его в коляске от автострады по полюбившейся нам тропинке. И сын с явным любопытством созерцал незнакомое ему лесное пространство: кусты, деревья, траву, цветы, стрекоз и бабочек, сопровождавших нас всю дорогу до самого болота. А потом мы отдыхали у огромного гречишного поля, вкушая медовый аромат цветущих растений, слушая жужжание бесчисленных пчёл и шмелей и делая небольшой перекус перед завершающим этапом этой великолепной дороги.

Три дня, проведённые в гостях, показались нам Раем. Сын вёл себя превосходно! Вовремя ложился спать, сразу засыпал на полу, на мягкой перине вместе с мамулей; вовремя просил есть, не отказывался и от деревенских деликатесов в виде доппитания. Гулял вместе с нами в окрестностях деревни; катался на деревенской телеге, уже вместе с весёлой компанией хозяйских ребят под предводительством одного из них. Днём спал в коляске на свежем воздухе, не обращая внимания на всякую кусачую мелочь в виде мух и комаров, которых днём было, правда, не очень много. Нам с Таней показалось, что такой отдых сыну тоже понравился.

Мы же совершили несколько выходов в лес и на дамбы, оставляя Женьку на попечение старичков, и сын хорошо вёл себя в наше отсутствие, и даже позволял катать себя и кормить юной и не юной деревенской гвардии.

Но всё же больше с природой общался я один, не опасаясь, за сына, оставшегося на коллективном попечении. Сходил в дальние края на земляничную сечу. Однако ягод там уже не было. Пару раз прошёлся по дамбам, собрав по бидону голубики. Большую же часть времени проводил в лесу, где меня ждали мои любимые боровики и подберёзовики. Попадались и другие грибы: лисички, рыжики, моховики. Так что возвращался я не с пустыми руками. И каждый день нас радовала грибная жарёха, с картошкой и луком, удивительно вкусно приготовленная хозяйкой в печи.

Дни пролетели моментально, и вот мы уже движемся в обратный путь, провожаемые всеми членами деревенского семейства, подружившимися и с нами, и с сыном, и желавшими следующих встреч в будущие годы...
…К сожалению, следующих встреч не получилось. Последующие годы я не ездил в Иваново, проводя отпуск в Приморье. Со старичками переписывались. Два или три года они жили ещё на болоте. А потом их большую «болотную» семью переселили всё-таки в Кохму, и старушка сообщила нам об этом. И мы отправили им туда несколько писем. А потом переписка почему-то прекратилась. Возможно, она уже не могла писать, а молодые были, вроде бы, и не так близки к нам, а может, и вообще не любили писать письма... Так или иначе, но с 1965 года мы о старичках больше ничего не слышали.

В 1972 году после десятилетнего перерыва нам всей семьёй вновь удалось побывать в Иванове. И, конечно, я сводил сыновей – Женю и Диму, в те, заповедные для меня, края, к «деревне» «Болото». Год выдался крайне жарким и засушливым. В лесах было пусто. Вскоре и высохло всё. Даже в лесу трава стояла сухой и поблекшей. Тренированные мальчишки легко преодолели длинную дорогу до деревни и были удивлены видом такого огромного болотистого пространства.

Деревни уже не существовало. От неё остались только полуразвалившиеся плетни палисадников, да несколько разросшихся кустов гладиолусов и золотых шаров – непременных спутников деревенской жизни. Сохранились и два высоких дерева, росших рядом с домами, а также остатки каменных фундаментов – всё, что напоминало о существовавших здесь постройках. Оба пруда густо заросли травой, и купаться в них уже не хотелось. Трава на лугу выгорела и пожелтела. Место, где некогда располагался малинник, было засажено сосёнками. Однако очередной пожар уничтожил большинство из них... Дальше высился тот же густой смешанный лес, рядом проходила та же объездная дорога, видимо, ведущая вокруг всего болота...

В лесу мы не нашли ни грибов, ни ягод. Дамбы заросли высокими кустами гонобобельника, на которых голубели мелкие, редкие ягодки. Неужели, год такой неурожайный? Или всё здесь успело выродиться за прошедшее десятилетие? Или природа просто грустит, расставшись со своими деревенскими друзьями? Она нам не могла сказать об этом...

Мы всё же побродили часа два по болоту. В одном месте нашли начинающую розоветь бруснику. На дамбе чуть не поймали голыми руками красавца-тетерева, вылетавшего из-под самых моих ног из-за куста. Спугнули нескольких уток, с кряканьем поднявшихся с одной из канав. В самом же начале пути встретились с огромным лосем – теперешним хозяином этих краев, который не захотел, правда, знакомиться с нами и дал дёру через густые кусты в сторону болотных топей.

…В последующие годы мы ещё несколько раз побывали с ребятами в районе болота, и оно напоследок щедро вознаградило нас за любовь и настойчивость. В тот раз мы не стали переходить его по дамбе, а решили побродить в его окрестностях с этой стороны. Здесь тоже были вырыты неглубокие торфяные канавы, стояли сложенные  в штабеля торфяные кучи, по всей площади стали разрастаться сосенки и берёзки. Было много молодого гонобобельника и черничника. Однако почему-то ни тех, ни других ягод не было видно. Погода была хорошей, и мы решили напоследок походить и здесь – так, на всякий случай.

Прошли до болотных канав, вернулись обратно, дошли до леса – везде одинаковая картина: сплошной ковёр молодого черничника с вкраплениями более высокого гонобобельника, но опять-таки без ягод. Походили так около получаса и, несколько разочарованные, присели отдохнуть на сухом торфяном валу, за которым угадывалось небольшое углубление, типа широкой канавы. Перекусили, посидели и решили двигаться назад, чтобы побрать маслят и, возможно, земляники в знакомом сосняке, расположенном по ходу обратной дороги. Там я нередко задерживался и в былые времена, и этот лес ни разу не отпускал меня без подарков.

Поднялись, обогнули край торфяного вала. Я интуитивно заглянул за него… – и глазам своим не поверил. Вместо тёмно-зелёного черничника там синел сплошной ковёр из ягод гонобобельника. Да таких, каких я и не предполагал никогда увидеть. На малюсеньких кустиках висели, будто виноградные грозди, ягоды голубики, все спелые, величиной, как настоящие «дамские пальчики» (сорт винограда). И этот ягодный ковёр распростёрся на добрую сотню квадратных метров, в небольшом – не более метра – углублении между двумя торфяными насыпями, и резко обрывался сразу на обоих торфяных склонах. Что способствовало зарождению здесь такого «локального» урожая – защита ли от холодных весенних ветров и заморозков во время цветения, тепло ли торфяных насыпей или ещё что – об этом я тогда не задумывался. Задумывался, как собрать эту неожиданную благодать, и как донести всё собранное до автобусной остановки (у деревни «Вятчинки»).

Мальчишки тоже рты раскрыли от изумления – для них это было настоящее чудо! И мы втроём с жадностью набросились на ягоды. Красота была неописуемая и, видимо, у нас тогда не было с собой фотоаппарата, иначе мы, безусловно, запечатлели бы её на пленку. Оставалось сохранить её в своей памяти: зрительных, тактильных, «слуховых» образах, когда мы непроизвольно издавали охи и вздохи радости от соприкосновения с нею. Поражало, как на миниатюрных кустиках могло развиться столько ягод, да ещё вырасти до подобных размеров! До сих пор на болотах я встречался с большими кустами гонобобельника и небольшими ягодками, типа нашей дальневосточной жимолости. Тут же висели крупные грозди – по пять, по шесть и более на кустике. Ягоды стелились почти у самой земли, но не касались торфа, вытесняемые кверху нижними веточками. На вкус были сочные и сладкие, с кислинкой и специфическим гонобобельным ароматом.

Тара наша наполнялась очень быстро: бидоны, пакеты. Работая с отдыхом, мы за два с половиной часа заполнили все взятые с собой ёмкости, но не смогли собрать всего доставшегося нам в подарок урожая. Моя вместительная сумка весила уже более пятнадцати килограммов – это я мог определить «на глазок». В каждом пакете было по 4-5 литров. Всего же было собрано килограммов сорок отборных ягод, и нагрузиться пришлось «по полной» каждому. Да, такого богатого урожая мы в лесу еще никогда не собирали.

И это было прощание болота с нами, ибо в скором времени вся эта удивительная природа перестала существовать. В Ворожино расширялся и без того большой свинокомплекс, и сточные воды решено было направить в район болота, предварительно частично осушив его и освободив от торфа огромный глиняный котлован. Частично были вырублены прилегающие к болоту леса, в том числе и мои любимые сосновые посадки с земляникой и маслятами; сказочная по красоте тропинка, ведущая к болоту, была расширена метров на семьдесят и превращена в проезжую дорогу, по которой туда-сюда непрерывно сновали могучие самосвалы; на самом болоте в течение нескольких лет проводились взрывные работы с целью ускорения оттока болотных вод.

Естественно, вся живность из этих мест сразу же разбежалась, расползлась, разлетелась. И, приехав сюда года через два, я увидел лишь пыльное голое пространство, идущее на многие километры от автострады и упирающееся в огромное белое, углублённое ложе – всё, что осталось от некогда многокилометрового болота... А ещё через некоторое время началась наша «перестройка». Свинокомплекс пришёл в упадок и, кажется, был вообще ликвидирован за ненадобностью в нашей новой жизни. Сейчас же широкая дорога на болото так и продолжает пылиться и зарастать молодыми берёзками и ёлочками...

Знали ли старички о происходивших в их краях переменах? Грустили ли о потерянном счастье «лесного образа жизни»? Добрались ли хоть раз в те края – уже на колёсном транспорте? Да и как вообще жили они в новых, городских условиях, – этого мы не могли узнать. А возможно, в семидесятые годы их уже не было в живых, поскольку при наших последних встречах им было под восемьдесят. К тому же, резкие перемены жизненного стереотипа могли негативно отразиться на их здоровье...

Вспоминали ли они в последние годы жизни о наших встречах? Помнили ли о юном «велосипедисте-страннике», столь неожиданно ворвавшемся в их стариковскую жизнь со своим неукротимым желанием общаться с природой, в том числе и с их родным, для меня таинственным, затерянным среди лесов болотом? Что вообще думали они обо мне, о нашей семье, встречая и провожая нас, отдавая нам кусочек своей доброй души и богатого сердца? Мне же они подарили очень много. И не только возможность общения с естественной красотой нашей природы, с особенностями деревенской жизни. Они позволили глубже узнать простого русского человека, с его удивительно богатой душой, добрым и отзывчивым сердцем, жизненной простотой и всемерной добродетелью. И мы вместе с женой глубоко прочувствовали на себе их благотворное душевное воздействие, сохранившееся во мне до сих пор, что и позволяет выразить своё отношение к ним в этих кратких, немного грустных, воспоминаниях.





СТАРОЖИЛЫ  ЛЕСА

«Жена уже ездить сюда не может…
Хочу ей хоть немного ягод собрать.
Пусть порадуется…
да былые годы вспомнит…»

Это было в первой половине семидесятых. В те годы я с семьёй почти каждый отпускной сезон проводил в родных ивановских краях, и мы частенько все вместе гуляли по ломовским лесам в поисках грибов и ягод. Тогда леса были хорошо ухоженными – прочищенными, освобождёнными от лесоповала. Их пересекали просеки и тропинки, чистые, светлые, проходимые в случае надобности для колёсного транспорта.

Большей частью мы ходили по направлению к деревням Горшково или Самсоново. К Самсонову вела широкая просека, идущая с запада на восток, и по ней можно было свободно проехать до самой деревни чуть ли не на легковой машине. Леса вокруг были великолепные, в основном сосновые и смешанные. В них мы собирали белые, подберёзовики, подосиновики, а временами и маслята, растущие чуть ли не у самой дороги.

Густой, старый лес начинался сразу за «Красной стеной». Эта кирпичная кладка, оставшаяся от какого-то древнего строения, сохранилась и до настоящего времени и служит ориентиром для забирающихся в эти края грибников и ягодников.

В те годы стена эта располагалась на обширном пустом пространстве, видимо, оставшемся после сноса каких-то строений. Возможно, здесь был хуторок или даже небольшая деревня, поскольку в ту пору на пустом пространстве сохранились заросли переродившейся клубники и чёрной смородины.

Одно время мы собирали тут малину. Затем местность заросла березняком, которые в 80-х годах вырубили, и площадь была засажена густым ельником, который в настоящее время разросся, и здесь в последнее десятилетие стали развиваться грибы. Брал я тут и белые, и волнушки, и грузди, и даже рыжики. Правда, последние были в основном червивые.

Продолжавшийся за «Красной стеной» старый лес тянулся ещё километра два и прерывался поперечной просекой, тоже широкой и длинной, идущей от бывшей деревни Дворишки до самого Якимовского поля (у деревни Якимово). Леса вокруг этой дороги были особенно богаты ягодами – черникой и земляникой. Но мы, бывало, собирали там и маслята, и подосиновики, и белые.

Эти места находились уже километрах в пяти от Ломов, и туда забиралось не так уж много народа. В основном это были крепкие, натренированные лесными походами сравнительно молодые «бабуси» и ломовские жители, знавшие эту округу, «как свои пять пальцев».

Мы с Таней в те далёкие годы ещё не входили в разряд немощных ветеранов, да и на самом деле были достаточно молоды (хотя уже и не юны), так что выдерживали прогулки на такие расстояния, тем более, что нас стимулировала возможность хороших ягодных сборов.

В один чудесный солнечный день мы вышли на поперечную просеку и направились в сторону Якимова, где я накануне обнаружил неплохой черничник с ягодами. Прошли километра полтора и, не доходя до знакомого нам болота, встретили пожилую парочку: мужчину и женщину, собиравших по краю просеки редкую землянику и чернику.

Разговорились. Познакомились. Они оказались мужем и женой. Оба пенсионеры, уже в возрасте. Но выглядели достаточно крепкими и бодрыми. Мужчина был высокого роста, стройный, подтянутый, «жилистый» – видимо, хорошо тренированный. Старушка – невысокого роста, с седеющими волосами, с доброй улыбкой на лице. Чувствовалось, что в молодости она была очень красива.

Они рассказали нам, что оба любят лес и часто ездят в эти края на велосипедах. Мужчина знал этот район досконально, вплоть до последней лесной тропинки. Ходил в эти края не один десяток лет и видел зарождение и развитие большинства этих лесов. Ездит сюда через Андреево и бывшую деревню Дворишки. Теперь там оставалось одно обширное поле.

Рассказал он нам и про деревни Самсоново, Стромихино и Полмыцыно, о которых мы тогда ничего не знали. Обрисовал просеки и тропы, по которым до них можно было добраться. Поведал о ягодных угодьях. Он был заядлым лесником. Любил собирать и грибы и ягоды. Собирал также отдельные травы и коренья, о которых тоже мог рассказать немало интересного.

Старушка тоже любила собирать и грибы, и ягоды. Но больше ездила сюда, чтобы просто полюбоваться лесной красотой и отдохнуть от суеты городской жизни. Жили они, как и мы, в Иванове, в каком-то новом, не так давно выстроенном районе, откуда было удобно добираться до этих мест просёлочными дорогами и тропами.
– Вот и в этот раз, – говорят, – приехали с самого утра и уже два часа любуемся утренней красотой этой просеки.
– Вы только вокруг просеки собираете, или дальше пойдёте?
– Посмотрим у болота. Там есть несколько старых вырубок. На них ягоды уже начинают набирать силу, – мужичок отвечает.
– Мы тоже в те края. Может, встретимся…

И мы расстались. Пошли, не останавливаясь, к болоту. Я уже разведал те места. На зарастающих кустарником просекам, по краям их было много черничника. И в отдельных местах он просто синел спелыми ягодами. Пора было приводить сюда всю нашу «команду».

Якимовская просека в те годы была широкой и светлой, и вполне проходимой для любого вида транспорта вплоть до самого болота. Дальше дорогу мы тогда ещё не знали.
…В тот день мы были вполне удовлетворены поездкой. Собрали три бидона ягод. А потом ходили в эти леса ещё несколько раз, уже с ребятишками. Старичков больше не встречали.

Встреча с ними произошла у меня через год, когда я ходил в те края с сыновьями. Старички были такими же бодрыми, жизнерадостными. И вновь приехали сюда на велосипедах. Старушка, правда, жаловалась на ноги – ходить и ездить труднее стало. Но пытается дома не засиживаться.

– Засидишься, и вообще ходить перестанешь… Надо заставлять себя двигаться…
– Совершенно правильно! И я только этим спасаюсь. Вот и хожу по лесам с утра и до вечера… А вы, видимо, лёгкой атлетикой занимались? – спрашиваю я мужчину.
– Да, да и не только этим, но и другими видами спорта. И в волейбол неплохо играл… Спорт – великое дело. Жаль, что его всё меньше в школах пропагандируют… Дети слабыми расти стали…
– И по лесам не любят ходить. Редко когда ребят на пути встретишь.
– Нет, на речках да озерах их ещё много. Купаются, с мячом играют. Даже тренируются… На велосипедах и мотоциклах разъезжают. Не забывают природу.
– На Уводьстрое мы с ними встречаемся. Великолепное место для отдыха. Там мои ребята и плавать сразу научились…
– Молодцы! Видно, что тренированные. И природу любят… И терпеть учатся. Ведь не так-то просто целый день в лесу выдержать. Тут не только отдых, но и работа.
– Хорошо, когда её любишь. Тогда любой труд не в тягость будет.

Пока мальчишки собирали грибы и ягоды по краям просеки, я ещё минут десять говорил со старичками. Они спросили о Тане, почему не пошла с нами. Интересовались нашей жизнью во Владивостоке, самим городом, нашей природой. Удивлялись, что у нас в лесах нет ни черники, ни земляники, ни даже малины. Не могли себе представить, чтобы цветы и грибы не имели нашего местного, сильного аромата. С морем были знакомы. Но только с Черным и с Балтикой. Далеко на восток не ездили.

Немножко рассказали о себе. Живут вдвоём в новом доме, в двухкомнатной квартире с удобствами. Дети, внуки живут отдельно: кто-то в Иванове, кто-то – в отдалении. Приходят на юбилеи и праздники. Звонят, пишут, не забывают. Что нужно, всегда сделают… Особых увлечений в зимнее время нет. Читают книги, газеты, телевизор смотрят. Редко в карты играют для разнообразия…

При расставании Тане большой привет передавали. В гости к себе приглашали. Сказали адрес, телефон дали. Но записать негде было. Мы попытались запомнить. Но вскоре забыли. Зато не забыли рассказы любителей леса о богатых лесных окрестных территорий и стали постепенно знакомиться с ними.

Познакомились с деревней Самсоново и с окружающими её лесами. Несколько раз гостили у самсоновских старожилов, тоже очень приятных старичков. Их сын, мой коллега по профессии, поведал нам тайну одного «грибного  треугольника» – на перекрёстке трёх дорог, совсем недалеко от деревни. И в нём мы каждый раз собирали свою порцию отменных белых.

В другой раз вышли просекой к Якимову, познав красоту и этого лесного района. А в последующие годы я любовался там зарослями «бубенчиков» (купальницы) и вкушал полуденную тишину этой Богом забытой деревни.
Доходили мы и до Дворишкового поля, делая через него огромный крюк в сторону Ломов, доходя чуть ли не до Полунихи. Неоднократно встречали на свёем пути лосиные семейства, в том числе мамаш с лосятами, которые и не пытались от нас убегать.

Но больше всего полюбили мы места за деревней Самсоново, по дороге к Полмыцыну и Стромихину. И часто делали этот огромный круг, выходя обратно к Якимову и Горшкову. Тут всегда набирали полные корзины грибов, в первую очередь белых, – и в знакомом нам лесном «треугольнике», и в молодых густых ельниках у Якимова, и в редких старых березняках – к северу от Самсонова.
И я каждый раз в душе благодарил наших добрых лесных знакомых, так щедро поделившихся с нами своими знаниями и раскрывшими перед нами тайны местного леса.

А ещё они рассказали нам о своих зимних лесных маршрутах, о великолепной лыжне, прокладываемой любителями и спортсменами по лесным просекам и тропинкам – о так называемом зимнем «Золотом кольце», проходящем через те же деревни: Андреево, Полуниху, Самсоново, Полмыцыно, Стромихино, Якимово и Горшково. Вдвоём они его преодолевали в прошлые годы. Сейчас же наслаждается этой трассой он один. Но каждый раз в хорошую погоду преодолевает её всю. Из Ломов на автобусе возвращается. А, бывает, идёт обратно до дома той же дорогой.

Зимнюю красоту леса увидеть нам с ребятами было уже не суждено. Но нам хватало и летней, и мы наслаждались ею ещё несколько июльских сезонов. В 1980 году после многочисленных ежегодных серьёзных обострений со стороны спины я приехал на родину чуть ли не на два с половиной месяца, чтобы попытаться поправить здоровье и подольше пообщаться с нашей природой. И действительно, надежды мои сбылись. Две недели тренировок, работы на огороде, выходов в лес дали положительные результаты. И в конце июня я уже уверенно чувствовал себя на ногах и предвидел удачные лесные походы.

Именно тогда, в самом начале июля я и обнаружил сказочное «земляничное царство» – огромный по площади молодой сосновый  лес, полностью заросший в тот год плодоносящим земляничником. И целых две недели наслаждался отдыхом и сбором ягод в этом удивительном, Богом открытом мне участке природы.

Добирался до него я Якимовской просекой. Переходил болотный участок и сворачивал по перечной, неширокой просеке влево. Шёл по ней прямо через болото, прыгая с кочки на кочку и углубляясь в густой, совершенно не прореженный еловый лес, расположенный справа от болота, в котором легко было «закрутиться».

Земляничное изобилие открывалось километра через полтора-два от Якимовской просеки. Но преодолевал я эту дистанцию минут за тридцать и выходил на сухое, возвышенное пространство уже порядком измотанный дорогой. Старался приходить пораньше, чтобы успеть увидеть утреннюю красоту земляничной полянки перед лесом, и самого леса, с его утренней прохладой, со всех сторон пронизываемого солнечными лучами.

В эти часы в лесу ягода ещё пряталась под густыми листьями земляничника, который занимал всё свободное пространство между ровными рядами сосновых насаждений. На земле лежала ещё густая тень, отбрасываемая кронами деревьев. И лишь в отдельных местах лучам света удавалось пробиться сквозь эту почти сплошную зелёную завесу, освещая небольшие участки земляничной листвы и высвечивая отдельные крупные розовые и красные ягоды, высовывающиеся сквозь листья наружу.

Нет, эти участки следовало оставлять на потом, на вторую половину дня, когда они полностью прогреются поднявшимся над лесом солнцем, и ягоды будут стремиться на открытый простор.
И даже на обширной лесной поляне, уже освещённой в эти часы солнцем, я предпочитал любоваться земляничной красотой, оставляя сбор на более поздние часы. Действительно, таких красочных полян я ещё не видел. Она располагалась у расположенного напротив высокого смешанного леса и начиналась сразу от просеки, по которой я сюда добирался. Просека становилась здесь достаточно узкой и вела куда-то, в самую даль леса. Позднее я прошёл по ней до конца и определил, что она выходит на поле, как раз напротив Полмыцына. Но до земляничного места оттуда было достаточно далеко, поэтому о нём не сразу узнали ягодники.

Да, то сказочное место по какой-то тайной причине было открыто вначале только для меня. И я сполна насладился его богатством и красотой, пока до него не добрались лесные «охотники».

Особенно мне нравилось утреннее великолепие этого лесного пейзажа. В восемь-девять часов солнце ещё только начинало выглядывать из-за высокого леса, но уже освещало земляничную поляну. Его косые лучи заставляли сверкать и светиться бесчисленные бисеринки утренней росы, висящие на листьях и стеблях травы, на ромашках и колокольчиках, рассыпанных по всей светло-зелёной поверхности поляны. И поляна приобретала вид гигантского волшебного ковра, пестреющего яркими голубыми, белыми, жёлтыми и розовыми пятнышками цветов, гирляндами сапфиров, жемчугов и бриллиантов, переливающихся разными красками и оттенками в капельках утренней росы.

На нетронутой никем поверхности луга ещё не появились красные ягоды. Но они изо всех сил стремились кверху, пробиваясь сквозь травяную преграду. Ягоды видны были пока только снизу, когда я ложился на траву и смотрел на лужайку как бы снизу вверх. И тогда взору открывался вдохновляющий вид огромного количества розовых, красных и уже кое-где бордовых точек, светящихся в солнечных лучах среди бесчисленных стебельков и травинок.

Часам к десяти на лужайке собирались насекомые, прежде всего бабочки и шмели. Откуда-то прилетали и пчёлы. Над ней непрерывно курсировали в разных направлениях великолепные стрекозы. Глубоко в траве, на нижних этажах объёмного травянистого пространства начинали свою дневную работу муравьи, кузнечики, божьи коровки и иные луговые букашки-таракашки, составляющие непременную часть любого лугового сообщества. Жужжание шмелей и пчёл, стрекотание кузнечиков, вместе с радостными голосами птиц ещё более оживляло открывавшуюся глазам картину, делало её ещё более красочной и привлекательной.

В отсутствии вокруг людей я не трогал эту великолепную поляну, даже не подходил близко к ней, чтобы не помять, не испортить эту ни с чем не сравнимую, – яркую и очень ранимую красоту. Хотел увидеть всю динамику её развития по мере роста и созревания ягод. И надеялся, что это будет возможно. Я собирал ягоды в самом лесу, и, особенно, на нескольких параллельно идущих вырубках, густо заросших травой и земляничником. К десяти часам они уже хорошо освещались солнцем, и крупные ягоды ярко светились в чуть примятой мною траве. Их легко было собирать, и я принимался за дело.

Спина давала мне возможность работать на коленках длительное время, и я радовался этому  и наслаждался вдохновенным процессом ягодного сбора. Да, для меня это было действительно наслаждением. Может быть, потому, что я долгие годы был лишён этой возможности. С другой стороны, я уверен, что никто из настоящих «ягодников» не скажет, что это «тяжёлый труд», хотя при этом всем нелегко. Это, прежде всего, радость, какое-то особое душевное состояние общения с природой, соприкосновения с красотой – особой красотой, присущей только нашему лесу.

В первые дни мне удавалось собирать здесь не больше бидона. Затем сборы стали быстро увеличиваться, и к концу недели я приносил домой уже по два трёхлитровых бидона, а то и более прекрасной, уже полностью вызревшей земляники.

Сделав на воскресенье вынужденный перерыв для отдыха, в понедельник я снова направился на своё заветное место в надежде, что оно осталось ещё не замеченным лесными «старателями». Поехал рано, на шестичасовом автобусе. И тот, как всегда, был битком набит такими же, как и я, любителями «лесной охоты». Уже пошла черника, и свободные от работы горожане сразу ринулись на лесной простор пополнять ягодами своё скудное городское меню.

На Якимовской просеке, недалеко от болота, неожиданно встретил нашего «лесного» знакомого, промышляющего начавшую поспевать здесь чернику. Он приехал, как всегда, на велосипеде. Машина стояла рядом, на просеке, прислонённая к дереву.
Поздоровались, оба обрадовались встрече.
– А где ваша хозяйка? Как чувствует себя? Ездит ли ещё с вами?
– Нет, – ответил он. – Уже не в состоянии. Ноги почти отказали. Ходит с трудом. Только до лавочки добраться может.
– А как же наша физкультура?
– Видимо, в нашем возрасте физкультуры одной уже недостаточно. Надо что-то другое.
– Сколько же ей лет? Простите за нескромный вопрос. Три-четыре года назад она выглядела совсем молодо.
– Да уже под восемьдесят. На следующий год юбилей отмечать будем. Вся семья должна собраться… Год назад вот так и мой отметили.
– Неужели, уже восемьдесят?! Вам можно дать не больше семидесяти. Это внешне. А внутренне Вы куда активнее!
– Да, пока могу доехать до этих мест. Но уже не так резво, как бывало… Возраст – есть возраст… Видимо, не зря нам так мало жизни отпущено, надо следующему поколению дорогу давать… А нам просто доживать остаётся…
– Но ведь есть, чему радоваться! Вот, лесом хотя бы.
– Безусловно… Хочу хоть немного и жене радость доставить. Пусть ягодами полакомится. Да былые времена вспомнит… Как вместе с ней здесь жизнью наслаждались…
– Конечно, порадуется. Как и моя «бабуля» (мама). Ей ещё нет семидесяти, но работает. В лес ходить некогда. А любит природу! С таким удовольствием дома грибами и ягодами занимается!
– Здесь грибов пока не видно. Но черники надеюсь набрать стаканчиков десять. Только-только начала поспевать в лесу. А полян черничных уже не осталось.
– Я знаю хорошее место за болотом, километрах в двух отсюда. Добираться не просто, но ягод много. В основном земляника. Может, дойдёте со мной. Там уж точно наберём. И народу нет!

Он отказался, сославшись на усталость. Действительно, не менее 15 км прокрутил, в основном по лесному бездорожью. А тут ещё болото впереди… Сил не хватит ягоды собирать…
– Тогда ждите меня. Я для вашей хозяйки ягод принесу. Принесу обязательно! Но подождать придётся. Раньше трёх часов не вернусь…
Он немножко удивился моему обещанию. Сказал «спасибо». Пообещал ждать моего «из-за болотного» возвращения.

Я торопился. Ягоды предстояло собирать уже на двоих. Но очень хотелось порадовать обоих стариков – любителей леса, преданных ему, верящих ему, постоянно надеющихся, что прежде всего он, лес, поможет им в нелёгкой стариковской жизни… Как оба они тянутся к нему, стремятся встретиться с ним из последних сил… Как решалась старушка в семьдесят с гаком лет ездить на такие расстояния? Как выдерживала она такие поездки? А он, …в восемьдесят с лишним! …В нашей домашней округе таких активных старичков не водится. Всё больше на завалинках сидят, о жизни разговаривают. Правда, тоже уже шестидесятилетние… Я же вот в сорок пять только-только ходить по лесам начинаю… До этого только ползал…

Подойдя к заветному месту, был обрадован царившими там тишиной и покоем. И только вездесущие пичуги радостно, как казалось мне, приветствовали меня своим многоголосьем. Да знакомые сосны улыбались светлой желтизной своих ещё не высоких стволов и зелёными кронами бесчисленных иголок. И солнышко, поднявшееся уже над лесом, встречало меня сверкающей улыбкой, одновременно поливая светом мою заветную лужайку.

Я сразу и не понял, что с ней произошло. Лужайка стала совсем другой. В ней появилась новая гармония красок. Стал преобладать красновато-бордовый оттенок. Подхожу ближе, присматриваюсь сквозь залепленные паутиной и вспотевшие очки, – и сердце моё чуть не выпрыгивает от радости! Это же земляника! Её длинные стебельки уже кое-где поднялись над травой, и рубиновые, налившиеся целительным соком ягоды стали высвечивать над зелёной поверхностью травы… И это было только начало! Ещё больше ягод оставалось внутри травяного слоя – такие же крупные и красные. За ними стремился следующий, нижний ряд – бело-розовых и краснеющих…  Во что же может превратиться эта поляна дней через пять, когда вся земляника выберется на поверхность?! И смогу я дождаться этой красоты? Ведь, не вечно же я один буду обладать этим сказочным богатством…

Всё же я решил не трогать сегодня поляну, а собирать, как обычно, в лесу. И заодно пройтись по лесу в разных направлениях, чтобы разведать обстановку.
Не отдыхая, что делал обычно, сразу взялся за дело. И часа через два с половиной наполнил земляникой первый бидон. Для отдыха переменил вид деятельности и прошёлся по сосновому лесу вдоль и поперёк. К западу посадки спускались вниз и метров через шестьсот упирались в болото. В тех местах тоже были ягоды, но ещё недоспелые, только начинавшие розоветь и наливаться в густой, высокой траве. В северном направлении сосновый лес вскоре заканчивался, переходя в березняк, примерно такого же возраста. И в нём, среди обильной травы повсюду красовались высокие кустики черничника, усыпанные со всех сторон уже спелыми ягодами. Их вид сразу придал мне дополнительные силы, и я с обычной резвостью стал наполнять ягодами второй бидон. Собирать чернику было значительно легче. Не нужно было непрерывно переползать с места на место, а можно было длительное время вертеться на коленках вокруг рядом растущих нескольких кустиков с ягодами. Дело продвигалось быстро. И, несмотря на уже накопившуюся усталость, я смог без перерыва на отдых наполнить и этот бидон сине-чёрными ягодами. Попадалась по ходу дела и земляника, но почему-то в значительно меньших количествах, чем в рядом растущих сосновых посадках.

Около часа дня сделал небольшой перерыв в работе. Перекусил. Полежал, дал отдохнуть натруженным ногам и пояснице, и вскоре вновь углубился в сосновый лес, желая осмотреть ещё не обойдённые мною междурядья.
Земляника была везде. Где более, где менее зрелая. Но всюду её можно было собирать. И к половине третьего я выполнил намеченную на сегодня программу – три полных бидона ягод! Такого у меня ещё никогда не бывало! И это за шесть часов сбора!

Перед возвращением отдыхал уже на просеке, любуясь волшебной поляной и взывая к Всевышнему, чтобы он сохранил её мне еще на несколько суток… Почему у меня не возникла мысль сфотографировать всё это? Видимо, в то время у меня с собой вообще не было фотоаппарата.
…На Якимовскую просеку вышел ровно в три часа. Мужичок ждал меня у края болота. Отдыхал рядом со своим двухколёсным другом. Видимо, порядком устал на мелкой ягоде.
– Удалось собрать? – спрашиваю.
– Нет, ягода мелкая, недозрелая. Да её здесь не так уж и много.
– Ну, тогда подставляйте бидон.
Он достал из сумки бидон, заполненный ягодами менее чем на треть:
– Вот весь мой сегодняшний «урожай». Надеялся, что больше соберу. Но всё равно, хозяйка порадуется.
Я пересыпал ему из своего бидона «до полной»!
– Уже совсем спелая. Она раньше черники поспевает.
Он был удивлён и обрадован:
– На самом деле, чудо-ягода! Жаль, что я через болото не могу перебраться.
– Машину же можно здесь оставить и идти налегке. Не так уж и далеко будет. И я ещё раз обрисовал ему основные ориентиры дороги.
– Попробую в следующий раз. За ягоды большое спасибо! Жена очень рада будет… Особенно, когда узнает, от кого подарок.
– Помнит о нас?
– Ещё бы! Вы все ей, точнее, нам обоим, очень понравились. Жена хотела с Таней (нашей мамулей) встретиться. Они сразу общий язык нашли. Да и вообще, у нас с вами много общего… Лес, природа, в частности, красота, … Семья, дети…
– Природу и дети очень любят. С раннего детства со мной по лесам ходят.
– Это очень важно – любить природу. Не все только осознают это.
– Жаль, что в этом году один приехал. У ребят уже свои дела. Да и билеты не дешевы. Каждый год совместной поездки не получается.
– Ну, вы один заходите к нам. Адрес-то помните?
Он ещё раз продиктовал мне адрес и номер домашнего телефона. И снова у меня не было ни карандаша, ни бумаги. Но я всё же надеялся на свою память. Дал и я свои владивостокские и ивановские координаты, с малой надеждой, что он их запомнит. Но мы надеялись и на последующие встречи. Я-то знал, что приду в эти края ещё не раз.

– Большой привет вашей жене и всем наилучшие пожелания! – сказал он мне на прощанье. И мы расстались…
Я ходил в эти края ещё целую неделю, каждый раз надеясь увидеть на просеке этого добродушного, жизнерадостного юного «старичка» с велосипедом. Имел при себе карандаш с бумагой, чтобы записать их точный адрес (который я, конечно, забыл за дорогу). Но судьба по каким-то причинам разлучила нас. И я так и не смог выполнить просьбу старушки – её желание повидаться с нами, – хотя бы со мной, чтобы поговорить и вместе вспомнить былые, более светлые, чем сейчас, в старости, времена…

…А сейчас, через тридцать лет, я уже и сам стал таким, и тоже с трудом добираюсь до моих заветных лесных угодий. И с грустью вспоминаю те далёкие времена, чудесные заломовские леса того времени и, конечно же, этих милых стариков, «старичков» этого леса.

…А сказочное «земляничное царство» подарило мне в тот год ещё несколько дней радостного одиночества. И я решил всё же собрать ягоды с лесной поляны, когда здесь стали появляться первые лесные «старатели». И с бабулей мы заготовили столько земляничного варенья, что его хватило не только ей и нам, владивостокцам, но и всем нашим достаточно многочисленным знакомым. Я сумел каким-то чудом переправить часть этих ивановских деликатесов к нам, во Владивосток, и мы целый год вкушали волшебный нектар ивановских лесов… Но всё это было совершенно не сравнимо с той живой, естественной красотой удивительного «заболотного царства», которое открылось мне тогда, по воле Провидения, и которое в мельчайших деталях осталось в памяти на всю мою жизнь… И я ещё и ещё раз благодарил своего доброго лесного знакомого, открывшего нам тайны этих заповедных лесных угодий. И вместе с тем грустил, что так и не смог больше встретиться с этой доброй, светлой, жизнерадостной супружеской четой, так любившей лес и жизнь во всех её проявлениях.


ЗНАМЕНИЕ СВЯТОСТИ
«…Таких людей нельзя забывать!
Истинно святым человеком была!
Святым и осталась…
Мыслимо ли дело, чтобы
человека птицы хоронили?!
 – Знамение святости!..»


Первого марта 1937 года в двенадцать часов пополудни по Октябрьской (ранее Новой) улице села Кохмы двигалась похоронная процессия. Гроб с телом усопшей покоился на обычных санях, покрытых траурным покрывалом. Сани везла пегая лошадёнка, тоже облачённая в траурную попону. Кругом лежал снег, покрывая толстым слоем крыши домов, сараев, свисая сосульками с карнизов, нагромождаясь высокими сугробами по краям проезжей дороги, у домов и заборов. Он всё ещё отливал сахарной белизной и поскрипывал под полозьями саней и ногами сельчан, провожавших покойницу в последний путь.

За гробом, скорбно склонив головы, облачённые в траурные, чёрные одеяния, шли многочисленные дети и внуки усопшей, шли почти все жители ближайших улиц, знакомые и малознакомые люди, которых эта женщина в былые времена спасала от болезней и иных напастей, выручала в трудную минуту, которым давала житейские советы. В толпе родственников был и подвыпивший муж, которого не слишком волновала произошедшая трагедия и который давно имел для утехи красотку лет на двадцать моложе его.

И то, что похороны состоялись в первый день весны, и то, что это происходило в день шестидесятилетия покойной, в какой-то степени было символично само по себе. Однако самое поразительное было в них то, что над гробом вилась огромная стая птиц – галок, сорок, ворон, воробьёв, синиц, снегирей и иных крылатых обитателей наших краёв, остающихся здесь в зимнюю пору. И их непрерывный скорбный крик заменял траурный звон колоколов и музыку похоронных мелодий, ещё не принятых в те годы. Он сливался с плачем и причитаниями сельчан, оттеняя горечь утраты и глубокую скорбь по безвременно ушедшей из жизни женщине...

Птицы непрерывно вились над гробом, опускаясь почти к самому лицу умершей, как бы всматриваясь в её черты, её прикрытые глаза, весь её смертный облик; тоскливо и надрывно кричали, взмывали вверх, предоставляя доступ к телу другим провожающим. И эта беспрерывная карусель продолжалась всю долгую дорогу до кладбища. На кладбище птицы уселись на соседние с могилой деревья и сидели так в течение всего прощания вплоть до момента, когда гроб был опущен в могилу и засыпан землёй. Тогда они, как по команде, взмыли в воздух, сделали над могилой несколько прощальных кругов и всей своей разнокрылой стаей устремились в городские кварталы… К этому моменту неожиданно повалил густой снег, прикрывая свежевскопанную мерзлую землю пуховым саваном и вместе с тем как бы оплакивая горемычную уже от лица всей окружающей природы... Вскоре разошлись и люди. Последними ушли родственники – дети и внуки...

Дома помянули покойную добрыми словами, поплакали, погоревали все вместе, вспомнили былые светлые годы, проведённые с нею, её доброту, бескорыстность, безграничную любовь ко всему живому, постоянное желание помогать страждущим, удивительное всепрощение...

...Какой красавицей по молодости была! Коса ниже пояса; крепка, здорова, румяна. Всегда весёлая, приветливая, безотказная. А какая работящая! Всё хозяйство на себе держала. И доила, и кормила, и сено заготавливала, и огород обихаживала... За домом глядела: чистота кругом – ни пылинки, ни соринки не сыщешь. Окна светлые, занавесы белоснежные. Бельё выглажено, накрахмалено... А какие хлеба выпекала! Из молока и сметану, и творог, и масло готовила. На праздники в былые светлые-то годы чего только на столе не было!.. Да и в голодное время семью держала. Правда, приданого своего лишиться пришлось – многое на продукты выменяла...

...Людей уважала. Кому надо, всегда поможет. Зла ни на кого не таила. Всех нищих и калек привечала. Каждого домой приведёт, за общий стол посадит, напоит, накормит досыта, хоть и сами порой голодали... Животину всякую страсть как любила! Больных и паршивых кошек, собак, птиц никогда на улице не оставит – всех домой тащит. Раны им перевязывала, фанеру на лапы накладывала, отпаивала, откармливала – всех выхаживала. Многие и навещали её потом, а то и со всем своим семейством. Когда курей во дворе кормила, сколько птиц со всей округи слеталось! Вместе с курами и клевали. Потом на голове, на плечах, на руках усаживались – благодарили хозяйку и ничуть не боялись её. Святая душа была!..

Как врачевать умела! Не хуже, чем в той земской больнице! Однажды сама туда попала с язвой, так еле живой выбралась! Не смогли вылечить-то. Так и выписали «за невозможностью». Домой пешком еле добралась. Всё за заборы держалась. Пришла худая, бледная – ни кровинки не осталось. Небось, не меньше пуда весу-то сбросила. Потом сама себя вылечила. Барсучьим салом да свиным жиром (нутряным). После уж никого из своих в эту больницу не отправляла. Всех сама выхаживала...

А как кохомчан от дизентерии спасала! Целые очереди у окна выстраивались. Берёзовый щёлок для всех готовила да ещё травы какие-то давала. И ведь всех вылечила!.. В больнице потом тоже её способом лечить стали... Петьку Вихрастого от чирей спасла. Совсем уж сидеть не мог. Задняя часть как футбольный мяч раздулась. Жар такой поднялся, что парень ума-разума чуть не лишился. Пришёл: «Спасай, – говорит, – матушка! Мочи больше нету!..» И спасла. Морковь сырую натёрла, на тряпицу положила и всю его заднюю часть ею покрыла. Затем тёплым шарфом крепко укутала и велела не снимать двое суток... Пришёл через несколько дней. Радостный! На колени перед ней бросился и вставать не хочет! Так благодарен был...

Да, от разных хворей лечила: и от простуды, и от головных болей, от ревматизма, от воспалений всяких. Бывало, и с ушибами, и с переломами к ней приходили. Никому не отказывала. Если уж  шибко тяжело было: резать, например, требовалось – то в больницу отправляла... И ведь ничего не брала за леченье-то! Кто побогаче был, те потом сами в благодарность приносили. Тогда не отказывалась.

А гадать как умела! На разных колодах загадывала. И сбывалось многое. Жизнь предсказывала, и что делать советовала... И как только сил у неё на всё хватало! Ведь десять душ вскормила и вырастила! Поначалу всё одна да одна. Потом кто постарше помогать стали. Особенно старшая дочка – Зина. И по хозяйству, и на огороде, и со скотиной. И за мальцами присмотрит... А как в бане с матерью малых отстирывали! Одно загляденье было! По одному в чан забрасывают, всего мылом намыливают, водой со всех сторон поливают. Те пищат, верещат – глаза-то щиплет щёлоком! Потом из чана подхватывают, в полотенце махровое заворачивают: те и бегут до дома. Там и одеваются...

Детей своих крепко любила! И ласкала, и колыбелила, и душу грела. Когда болел кто, сутками от него не отходила. Сбегает во двор: скотину покормит, корову подоит – и снова к нему возвращается. И голубит, и песни поёт, и поговорит ласково, и утешит. И травы всякие заварит. Молитвы читает, Богу за него молится...

Да, хороших детей вырастила. Всем доброту свою передать сумела – души на всех хватило... И хозяйским наукам всех обучила – какими все умельцами да рукодельницами стали... По лесам с ними, бывало, ходила: по грибы, по ягоды, за травами целебными. К деревням Бурмакино, Вятчинки, а то и до самого Болота добирались – километров пятнадцать от Кохмы будет. Тут уж мальцов с собой не брала. Рассказывала, как однажды с волком довелось встретиться, когда с тремя малыми девчатами по ягоды отправилась. Стоит, говорит, огромный, серый. Хвост толстенный, пушистый. Смотрит на них и ничуть не боится. Девчонки так напугались, что за материн подол схватились. Дрожат от страха и от зверя глаз отвести не могут. Она же молитву читать стала... И подействовало – ушёл матёрый. Повернулся и скрылся в кустах. Им тогда уже не до ягод было. Домой сразу отправились. Пока лесом шли, всё оглядывались – как бы сзади не напал, не утащил, окаянный, кого из малышей в своё волчье логово... Бывали такие случаи.

Нелегко ей с малыми-то было. А сейчас все остепенились. Свои семьи завели. В разные края разъехались... По всей России-матушке память о матери своей понесли... Все собраться успели. Слетелись с разных краёв проводить горемычную... Намаялась она за жизнь свою нелёгкую. Весь день, гляди, с утра до вечера по дому-то крутилась. Никогда ни на что не жаловалась, о здоровье своём не думала. А в последние годы всё больше уставать стала. На табуретку сядет, опустит руки свои натруженные и встать не может. «Ох, рученьки мои, – говорит, – до чего же вы устали! Сил больше нет!». А через минуту снова то к корыту с бельём спешит, то к печке с хлебами, то к скотине в хлев торопится... А потом и сердце сдавать стало. Всё чаще в последнее время за грудь держалась. Наболело, видно, в груди от всех забот и волнений... А она всё работала. Не бывало, чтобы лежала днём, на кого-то свои заботы перекладывала. Долгом своим считала до самого конца свои дела выполнять. Так и выполняла. И уж когда совсем невмоготу стало, слегла... и больше не встала. И врач, пришедший из больницы, уже ничего не смог сделать…

«Таких людей, как Евдокия Харлампиевна, нельзя забывать! Истинно святым человеком была! Святым и осталась. Ведь не только одни люди её провожали. Птицы и зверьё всякое. Помнят её доброту и ласку. Такого у нас ещё никогда не бывало, чтобы человека птицы хоронили. – Знамение святости!.. Все бы такими были – как бы хорошо жилось тогда на белом свете. Да ведь нет же, не каждому из нас эта святость дана, не каждому Бог душу добром да любовью наполнил… да страдать научил... за нас за всех. Чтобы всем остальным легче жить было. Всем нам надо молиться за неё да Бога благодарить за то, что с нею рядом были, что близость её на себе прочувствовали. Вечные ей покой и память людская!..».

Да, много в тот траурный день добрых слов в память о ней было сказано – и родными, и близкими, и почти незнакомыми людьми. Многие её знали в Кохме, уважали, любили, ценили, а то и просто боготворили: за сердечное ко всем отношение, за бескорыстность и любовь к каждому, за доброту и самопожертвование постоянное.

Говорили все собравшиеся. Лишь муж один молчал. Много он ей жизни попортил, много горя доставил... Сейчас же другая баба рядом была – и помоложе, и краше... Да, вроде как, ему и не жалко совсем старуху-то было... Однако вспомнить было что...

Как полюбила она его – только что вернувшегося со службы солдата. Как пошла за него, неимущего. Как жили вначале на её приданое, а того немало было – еле на трёх подводах увезли: семья-то зажиточная была, купеческая... Дом приобрели, хозяйством обзавелись: корова, свиньи, куры... Огород вскопали. Баньку поставили. Она хозяйство вела. Сам работать пошёл – слесарем устроился. Поначалу в согласии жили.

А как любила она его! И холила, и от болезней да напастей всяких оберегала. Слова поперёк никогда не скажет. Домой приходит, а она уже самовар вскипятила, на стол накрыла, рядом стоит, потчует... Кормила всегда отдельно, за хозяйским столом. Готовила всё самое лучшее – и жаркое, и окорока, и колбасы разные. Детям к отцовской еде и прикасаться не дозволяла. Те порой заглядывали в дверь, слюнки пускали, так самому шугать их приходилось, чтобы аппетит не портили. Как-то один из сорванцов малых спёр с неудержу кусок мяса, так долго после этого сидеть не мог. Для всех урок был. В доме мужик – хозяин. Ему и всё лучшее положено. Иначе толку не будет. Слава Богу, они это быстро поняли…

При посторонних всегда величала по имени, отчеству... А сам её никак не называл: ни «мать», ни «жена», ни даже «старуха» в старости. Так и осталась безликой на всю жизнь. Это чтоб шибко не возгордилась, да и место своё в хате знала. На большее не замахивалась. Попробовала бы только! Быстро бы охота отпала!..

Когда выпивать стал, тоже всё тихо было – приучил, должно быть, к порядку-то! Только стоит и смотрит страдальчески – будто жалеет. А что жалеть-то?! Мужик есть мужик! Как ему без выпивки-то? С получки положено!..
Случалось, правда, и перебирал малость. Однажды чуть Богу душу не отдал, когда до дому зимой в мороз не добрался. Стужа тогда крепкая была – градусов за тридцать. Хорошо, что бабы соседские углядели – домой притащили. Говорят, совсем жизни в теле-то не было, уж и не чаяли, что выходит. А она выходила! Тряпками горячими со всех сторон обкладывала, жиром растирала, травами отпаивала... Как глаза открыл, к нему на шею бросилась: целовала, обнимала, причитала, слезами горячими обливала... Аж противно стало!.. Да, выходила. А как ей было не выходить! Чего без мужика-то бы делала?! Кому нужна-то такая со своей оравой! Детей вона сколь нарожать успела, уж и не разберёшь, от кого! Глядишь на рожу, а вроде на отца и вовсе не похожа!..

Да, чего-чего, а рожать она умела. Десятерых настрочила: шестерых мальцов да четырёх девок. С того и красу свою потеряла. И руки опухли, и стать куда-то подевалась. Да и мужику времени уделять меньше стала. Домой придёшь, а она то на кухне околачивается, то по погребам лазает, то со скотиною возится, то среди ребятни крутится. Говорю ей – хватит нянькаться! Сами управятся. А она, знай, своё делает. Покамест всех не уложит, с каждым не поговорит, каждого не пригладит, скотину да кошек не накормит – её и не дозовёшься!.. Ну, какому мужику такая баба нужна! С этого и пошли раздоры...

За детьми, мол, глядеть нужно! Ишь, чего выдумала! За всеми не углядишь! Ремнём да хворостиной почаще прикладываться, тогда и умнеть будут. Так сподручнее – вмиг всё понимают, и девки тоже. Вон Маньку десятилетнюю как ремнём приласкал, так сразу по заборам лазить забыла! А то вздумала, было, ветки с деревьев для своих кукол ломать. Вот и слетела да безмозглой башкой своей о бревно двинулась. Домой притащили, кровища из головы течёт, зенки лупоглазые закатила, руки в стороны отбросила, слова вымолвить не может. Говорят – без сознания она. Гляди тебе, без сознания! Так я ей такое сознание всыпал, что вообще речи лишилась! Ни разу даже не пикнула, пока сыромятным отхаживал. Всю спину исполосовал – чтобы дольше помнила, да и другим наука была. Всякой мелюзге спуску давать, так на шею все сядут, и не отцепишь!.. А так, глядишь, и уважать стали. Куска твоего со стола не возьмут, орать при тебе не будут, да и носиться, как бешеные, поостерегутся. С полуслова тебя понимать станут. Так и быть должно – уважать отца надобно!..

А с возрастом и характер у неё какой-то чудаковатый стал. Нищих да калек всяких приводить домой стала. За общий стол сажает и, пока не накормит досыта, из дому не выпустит. А ещё зверьё всякое в комнаты затаскивает. «Это долг мой, – говорит, – божьих людей да тварей несмышленых привечать и обихаживать». Сколько ни ругался, ни стучал по столу, тут на своём стояла. Здесь уж тверда была... А какой мужик от своей воли отступится?!. Опять же, полный разлад. Не дом, а базар какой-то! Ни сна, ни покою! Хоть беги куда!

Тут как раз Машка подвернулась. Крепка, молода, красива, задириста! Детей нет, и рожать не может. Ко всему на целых восемнадцать годов моложе... Да и не против меня была. Чего было не поддаться! Дальше – больше. Вроде как и женой второй стала. И не боялась ни капельки на людях говорить о нашей жизни. Старуха, конечно, узнала, дети тоже. Ну, а что они супротив моей воли делать будут!..

А под старость её ещё болезни замучили: то сердце ноет, то душа болит! За детей, видишь ли, беспокоится. «На кого останутся, что делать без неё будут!» Совсем уж опостылела!
«Да чего, – говорю, – с тобой сделается! Небось, двужильная – вытянешь!» И прав был – всё тянула. И год, и два, и три... Когда в последний раз за сердце схватилась, фельдшера привести попросила. «Обойдёшься, – говорю, – и без фершера! Чего это я туды-сюды мотаться буду!» К тому же Машка ждала. Неужто её на старуху променяю! «Нече стонать! Не помрёшь! Отлежишься и снова кудахтать будешь!..»
А когда воротился, она уже и не дышит вовсе. Врач (его кто-то из соседей вызвал) говорит, что поздно уже. На полчаса бы раньше, жива бы осталась… А по мне, померла, так и слава Богу! Куда спокойнее будет. Машку совсем к себе заберу. Правда, на кладбище всплакнуть пришлось… «Чего ревел-то?» – девки спрашивают. «Да от радости!» – так и ответил им. Чего душой-то кривить!..





СВОЯ ОБУВКА

«…ходить надо в своей собственной
обувке: по лесам, по болотам
и по всей нашей жизни»

Кого только не встретишь в лесу! Интересных встреч много не только с постоянными обитателями лесных угодий. Немало и интересных людей попадалось мне на пути во время странствий по лесному бездорожью. Однажды в районе деревни Горшково я встретил бабусю – маленькую, сгорбленную, но очень шуструю, легко, как бы порхая, двигавшуюся по черничнику в поисках оставшихся ягод. Но самое поразительное было то, что она шла по лесу босиком. Шла совершенно спокойно по веткам, колючкам, сосновым шишкам, не оступаясь и не пригибаясь от боли. Большой палец на одной её ноге был загнут поперёк ступни, на другой – смотрел куда-то вверх. Ноги же были жилистые и крепкие, как и она сама.

Лёгкость её движений и своеобразная манера ходьбы удивили меня. Я подошёл к ней, поздоровался и спросил, как это ей удаётся так ловко двигаться по корягам и веткам без обуви.

– Эх, мил человек, – отвечала она, – я сызмальства ничего на ноги летом не обувала. Лучше своей обувки ничего не сыщешь. Ни палок, ни шишек не боюсь. Да и по снегу зимой хожу. Вот разве что железки да стеклянки всякие сейчас по дорогам и в лесу понабросаны. Раньше такого добра здесь и в помине не было. Всё чисто было.
– Неужели всё время так и ходите?
– Без обувки-то сподручнее будет. И по болоту, и по росе – да где угодно. Через ноги я и сама крепче стала. Не болею пока.
– Так уж ничем и не болели? Сейчас почти все больные, и не в таком-то возрасте.
– Болести, конечно, бывали. Девчонкой малой скарлатиной болела. Потом корова на ногу наступила, все пальцы покорёжила. Спину работой надорвала, аж согнуло всю. Но хожу помаленьку, да и дела делать могу... А годов-то уже восемьдесят четыре будет. Да ещё поживу, пока бегаю-то. Весь день в работе. Утром хозяйством занимаюсь, а к вечеру вот и за ягодами можно сходить.
– Да ягод-то уже совсем нет.
– С лесом что-то сталося. Повывелись и грибы, и ягоды. То ли коровы всё тут погубили, то ли мы сами...
– А может, лес сам изменился? Зарос, потемнел...
– Может, и так. Да вот раньше, в былые-то годы, всегда полон ягод был. И народу немало хаживало. Попортили мы в нём что-то. Порубили, потравили... Душу его надломили. Вот и ягод нет. И птиц совсем не слышно стало. Даже кукушка редко-редко кукует. Одно вороньё по опушкам мечется…

И это действительно была правда. В те семидесятые-восьмидесятые годы лес почему-то совсем тихим стал: ни птиц не слышно было, ни зверей. Муравейников заметно поубавилось... Какими яркими и весёлыми, по сравнению с ними, казались мне наши шуйские леса времён сороковых-пятидесятых годов! Они были полны жизни и радости.
– Но удаётся всё же собрать ягоды-то? – продолжаю я разговор.
– Да собираю. На зиму-то хватает. То по баночке, а то и по бидону беру. Городские-то первую ягоду обирают. А мне и оставших хватает. Я быстро с детства беру.
– Так и выросли здесь?
– Всю жизнь здесь прожила. Раньше тут тихо было. Леса высоченные кругом стояли, богатые. И зверья всякого много водилось. Речка наша глубокой текла. В ней аж коней купали. Вся деревня рыбу ловила... У меня хозяйство своё было: корова, козы, свиньи, гуси, куры. Огород большой. А как одна осталася, так многое оставить пришлось.
– Ну, а дети, не помогают разве?
– Да кто умер, а кто далёко. Всё одна да одна... Да мне и не надо, сама справляюсь, пока силы есть...
Я попрощался с бабусей, пожелал ей здоровья и удачи.
– Дай Бог, – сказала она. – Бог даёт, он и берёт. А я делаю, что мне положено. И рада этому...

И она поспешила дальше своей лёгкой походкой, тихо и неслышно, как истинный обитатель этого леса. Пошла делать то, что ей просто «было положено жизнью»... А я позавидовал ей. Сохраниться такой в восемьдесят четыре года не каждому дано! Мои знакомые городские бабуси в свои семьдесят, хоть и активны, но далеко не такие прыткие. А нам, уже следующему поколению, дано и того меньше. Вроде, и трусцой бегаешь, и закаляешься, и здоровый образ жизни ведёшь, а всё не то. Всё уже далеко от нормы, от полного здоровья. И спина не держит, и лёгкие не в порядке, и желудок сдаёт. И это в сорок-то пять лет!..

Но неужели наша жизнь была тяжелее, чем у них, у этих деревенских бабусек, перенёсших и гражданскую разруху, и колхозную неразбериху, войны и голод, да и многочисленные личные невзгоды. И всё время непрерывный труд, труд с рассвета и до заката, и всевозможные ограничения: в питании, в отдыхе, в развлечениях. Так что же сохранило их тогда такими, что дало им силы для преодоления всех этих жизненных невзгод и трудностей?.. Деревенский уклад? Природа и слияние с ней? Физический труд? Ограничение потребностей и довольствование малым? Отсутствие зависти и корысти, злобы и ненависти друг к другу? – В общем, чистые души, не запятнанные теперешними бесчисленными пороками?.. Вполне возможно, что и то, и другое, и третье... Но сегодня, сейчас, в деревне живут уже по-другому, уже ближе к городской цивилизации. Вот и умирают, как и мы, городские и порочные, в пятьдесят-шестьдесят лет – от тех же инфарктов, инсультов, от той же онкологии... Хотя кое-что из прежнего деревенского уклада здесь и осталось.

Вряд ли стоит сейчас сожалеть об изменениях, происходящих в нашей деревне, о её стремлении к новому, более совершенному. Иначе и быть не может. Надо думать о светлом будущем... Но не следует забывать и о пороках, которые приносит с собой развитие цивилизации и которые лишают нас долгой и здоровой жизни… Если, конечно, мы желаем этого. И ещё – надо всегда оставаться самим собой. Не перенимать подряд всё непривычное, а то и просто чуждое нашему, русскому бытию; не нарушать целиком наш многовековой русский уклад. Как говорила та бабуся, ходить надо «в своей собственной обувке»: по лесам, по болотам и по всей нашей жизни. Тогда и жизнь будет своя собственная – долгая и счастливая.


ДУША  ОБЩЕСТВА

С Галиной Александровной Васильевой я познакомился в местной ивановской писательской организации, куда стал заходить в конце девяностых по поводу своих «литературных опусов». Она работала здесь секретарём-машинисткой и всё время стучала на машинке, или разговаривала с местными литераторами, заполнявшими кабинет в ожидании литературного начальства и решения своих издательских вопросов. С изданием в то время было непросто, и приходилось прикладывать незаурядные усилия, чтобы увидеть свою книгу, вышедшую в плотном, или даже в мягком переплёте.

Писательская организация, как мне показалось, жила тогда бурной, радостной жизнью. Активно трудились ветераны, в ожидании лучшей жизни и складывая под сукно выходившие из-под пера новые романы. Набирали писательскую силу молодые, выпуская порой миниатюрные брошюры с весьма приличными стихами – уж не знаю, за какой счёт и в плане какой очереди. Ежегодно издавался альманах «Откровение» с новыми произведениями молодых и маститых писателей. Везде – и в прихожей, где всем руководила Галина Александровна, и в кабинетах штатных местных руководителей царили оживление, весёлое и радостное настроение.

Кто-то обсуждает новый роман Виталия Ефремовича Сердюка, вышедший недавно в местном издательстве. В кабинете у Евгения Дмитриевича Глотова Саша Мякишев показывает свой великолепный сборник стихов, изданный самиздатом. Юрий Васильевич Орлов выпускает всё новые сборники стихотворных бестселлеров, моментально расходящиеся в местных и московских магазинах… В общем, жизнь здесь била ключом, и в центре всех основных событий находилась прежде всего Галина Александровна. Проработавшая в этой системе не одно десятилетие, она была в курсе всех литературных событий, отлично ориентировалась в обстановке и самостоятельно решала многие писательские вопросы, освобождая руководителей от черновой, возможно, и не литературной работы. Благодаря своему общительному, жизнерадостному характеру, она создавала в писательской организации и соответствующую атмосферу радости и доброжелательности.

С таким же радушием она приняла и меня, любезно согласившись напечатать с рукописи несколько моих рассказов. Без труда разобравшись с моими «медицинскими» каракулями, она в последующем продолжила эту работу и в течение нескольких лет напечатала всё мною написанное. Получилось всего 19 довольно объёмистых «томов», переплетённых в последующем мною в одной из мастерских города.

С тех самых пор и началось наше знакомство, которое поддерживалось не только одной моей литературой, но и нашими общими интересами. Галина Александровна, как и я, очень любила природу, грибы, ягоды. Поэтому с удовольствием, по её словам, читала всё мною написанное. Любила она и животных. И эта тема тоже вызывала у нас одинаковые эмоции. То, что я писал о семье, о детстве, также радовало и умиляло её.

Волею судьбы, у нас оказалась ещё одна общая точка соприкосновения – это садово-огородный участок. Общая – в самом прямом смысле. Мы оба любили землю, работу в саду и имели аналогичные четыре сотки в одном и том же коллективном хозяйстве «Дружба». И нередко встречались там, на моём участке, когда уставший садовод возвращалась домой, идя по нашей, шестой улице.

Особой активности на своих огородах мы не проявляли. Мне постоянно мешала негнущаяся, «спондилолистезная» поясница. У неё прогрессировал полиартрит, и она уже с трудом, опираясь на тележку, добиралась до огорода и обратно. Однако, несмотря на все препятствия и недуги, нам удавалось выращивать на грядках кое-какую огородную продукцию. Кусты же крыжовника и чёрной смородины как-то сами, без нашего активного вмешательства, давали нам неплохие урожаи.

Я в те, уже давние, годы пытался выращивать под плёнкой ранние овощи: морковь, свёклу, лук, редиску. Для этого начинал работать ещё в апреле, и даже разгребал снег на заранее подготовленных грядках. Порой это и приносило результаты. И к середине июня, к июлю у меня появлялись первые корнеплоды. Галина Александровна не отказывалась от них, поскольку её продукция вырастала месяца на полтора позднее. Мы специально созванивались накануне общего выхода, и я ждал её к намеченному сроку.

 Когда Галина Александровна приходила, я выносил стулья, и мы некоторое время беседовали на огородные темы:
– А Коля (Николай Петрович – муж Галины Александровны) вначале участок не хотел покупать. Я его уговорила… Давно уже сюда не ходит – в восьмидесятые годы трудно ходить стало… Клубники у нас всегда мало было. Стаканов по пять набираешь и всё. А соседка целые вёдра собирала… Вы понимаете?! Зато на нашем участке столько бывает малины! Как взойдёшь, ведро трёхлитровое запросто наберёшь.
– Как же Вы в одиночку с огородом справляетесь? Да ещё работа, к тому же.

– С работы меня иногда пораньше отпускали. Жуков. Он сначала был председателем. Часа в четыре спрашивает: «У Вас нет работы?... Ну, тогда идите». Орлов Юрий Васильевич – тоже отпускал… Сердюк только один раз отпустил, в сильную жару – поливать надо было. «Давай, мать, иди», – говорит… А в другой раз попросилась пораньше на огород уйти. – «Да ты что, мать! Ты, вроде, недавно совсем уходила!..» Больше у него и не отпрашивалась».

Мой частично запущенный участок Галина Александровна даже хвалила и всегда нахваливала выращенную мною продукцию. Действительно, в июне месяце морковь и свёкла была ещё в диковинку, и мои подарочные «огородно-овощные букеты» шли нарасхват.
В какой-то год меня порадовал небывалый урожай чёрной смородины. Он у всех тогда был хорош, однако мои молодые кусты просто ломились от обилия ягод. Я собирал её бидонами, сделал все необходимые заготовки, много раздал соседям. Естественно, пригласил на ягоды и Галину Александровну. Увидев уже частично обобранные кусты, она только руками всплеснула:

– Ой, Виталий Всеволодович! Сколько ягод! Такой урожай я видела всего один раз – у Великанова,  детского писателя. У него большие кусты были. Мы с бухгалтером Марией Ивановной к нему пошли. Корзинки и бидоны взяли. Кусты с человеческий рост. Ой, это столько ягод! Мы набрали просто мигом… Удивительное дело! Вы говорите, что уже собирали, а столько ещё ягод висит!..
Каждый раз при встрече Галина Александровна приглашала меня посетить её участок, полюбоваться её любимыми цветами, в первую очередь розами:
– Какие у меня розы! Если бы Вы только видели! Ведь и не воруют их! Представляете себе!

Да, действительно, в начале двухтысячных такого воровства на огородах, как сейчас, не было. Вскрывали иногда домики, что-то тянули особенно ценное. Но чтобы мебель из домиков воровать, всё железо, даже заборы и железные крыши разбирать, – до этого тогда ещё не додумались.
– А я Вам советую баклажаны сажать, – продолжает Галина Александровна. – Они, во-первых, очень полезные, по сравнению с кабачками и тыквами. Я их разрезаю, подсаливаю, обжариваю, помидоры, лучок добавляю. Прелесть, как вкусно!.. А вчера я ваш кабачок попробовала, молоденький, с конца засох немного.
– Как, прямо сырой?
– Да, сырой. Натёрла его с яблоками, сахаром. И очень вкусно! Завтра обязательно ещё раз попробую.

В те годы урожаи ягод у меня всегда были обильными, хотя я почти не ухаживал за кустами. Плодоносили чёрная, красная и белая смородина, крыжовник. Порой неплохие урожаи давала клубника. Каждый год осыпанными ягодами стояли кусты чёрной рябины. Начали давать плоды сливы. Ягод на зиму хватало с избытком. И я пристрастился готовить из них вино. Освоил технологию, запасся стеклянной тарой, и в скором времени у меня появились смородиновые, крыжовниковые, клубничные, рябиновые, а также черничные, голубичные, брусничные напитки. Это были просто перебродившие ягоды с сахаром и с небольшим добавлением воды. И если я успевал доводить их «до кондиции», не дав закиснуть, то получался довольно приятный на вкус напиток крепостью не выше 10-12 градусов. Вино нравилось всем соседям и знакомым, которым я его предлагал. Даже моя бабуля порой пользовала рюмочку за обедом, предпочитая брусничную «настойку».

Пришлись по душе мои «заготовки» и Галине Александровне. Ей нравилось всё – и что послаще, и что покрепче, и ароматные «лесные ликеры» (малиновый, клюквенный, брусничный):
– Ой, Виталий Всеволодович, эта вкуснее!
– А эта, малиновая, – такая ароматная! …Эта покрепче, но тоже очень вкусная… Их я на Новый год приберегу.
В начале двухтысячных Галина Александровна вышла на пенсию. И я зачастил к ней домой, принося всё новые литературные материалы. Она накрывала на стол, и мы втроём, вместе с её мужем, садились дегустировать мои новые деликатесы.

Николай Петрович был уже в годах – ему было за восемьдесят, и он не в силах был выходить из дома. Бывший военный, в отставке, он всю службу прошёл в летных гарнизонах, закончив её на нашем Северном аэродроме. Удивительно приятный, добродушный, разговорчивый человек, хорошо знакомый с классической литературой, отечественной и мировой историей, здраво рассуждающий о нашей жизни. В этом я сразу убедился, познакомившись с ним и побеседовав на разные темы. Он с удовольствием читал и мои рукописи и даже делал существенные поправки по поводу излагаемых мною отдельных исторических событий. В частности, он сразу обнаружил допущенную мною ошибку в фамилии адмирала Рожественского, командующего русской эскадрой в Цусимской битве. (У меня было «Рождественский»)… И в другом месте, когда я говорил о Санкт-Петербурге в 20-х годах, когда город назывался уже Петроградом.

В каком-то году у Галины Александровны поселилась её старшая сестра, которая до этого проживала в деревне «Полуниха», недалеко от Ломов, а в городе имела квартиру на улице Василевского. Раньше она заведовала детским садом. На всё лето снимали школу в деревне, где и отдыхали два с половиной месяца. Нине Александровне было под девяносто, она всё более теряла активность, но сохраняла трезвый ум и здравый рассудок. Ухаживать дома за ней было некому, и Галина Александровна, естественно, взяла все заботы о ней на себя. Ей была отведена одна из двух комнат, и сестра уже не выходила из неё, находясь в основном в лежачем положении.

Бывая у них в гостях, я неоднократно разговаривал со старушкой, и она произвела на меня очень хорошее впечатление – своим умом, знаниями, любовью к природе, к людям. Она многое знала, хорошо рассказывала. Я советовал ей написать серию воспоминаний о жизни, в частности, о жизни в её деревне, о природе этого лесного района, о речке Слюдянке, с которой и я порой встречался в своих лесных походах в районе Самсонова. Она, вроде, и пыталась это сделать, но сил писать не хватало. Всё дело ограничивалось несколькими страничками текста…

Находясь на пенсии, Галина Александровна продолжала активно работать на дому, печатая на своей электрической машинке. Приносил ей работу и я, и Юрий Васильевич Орлов – председатель писательской организации. И она всё успевала делать. И, как всегда, красиво и качественно. В писательскую организацию больше не ходила. Несколько раз выезжала туда на машине на различные юбилеи… Да, им, ветеранам, было что и кого вспомнить. В частности, многих из тех, кого с ними уже не было: Малышева, Глотова, Мякишева… Оставшиеся ветераны продолжали ей звонить, поздравляли с праздниками, её собственными юбилеями; порой заезжали в гости…

В 2008 году у меня появилась совершенно неожиданная возможность публикации готовых материалов. Выпуск нескольких первых книжек вдохновил меня на новый этап творчества, и я вновь зачастил к моему литературному вдохновителю… К сожалению, она была уже одна, и мы вместе вспоминали и Николая Петровича, и её сестру. Всё внимание своё и свою любовь хозяйка переключила на кошек, проживавших у неё уже несколько лет. Их было четыре: Тима, Яна, Даша и Филя. Хозяйка их обожала:

– Он такой ласковый! Это просто чудо, а не кот. Яночка – мама… А у Дашеньки скоро будут маленькие: с пузиком ходит.
Кот при встрече сразу направился ко мне знакомиться, кошечки же поначалу не решались приблизиться и даже сторонились меня. Молоденькая, была особенно пуглива и всё пряталась при моём приближении в соседней комнате. Через два-три визита они стали считать меня за своего и все стремились уместиться у меня на коленях, прося ласки и внимания. И я доставлял им это удовольствие. Во время нашей трапезы они постоянно вертелись вокруг, вскакивая нам на колени, на стоящие рядом стулья; котище же прыгал иногда и на стол, показывая этим, что здесь он истинный хозяин и ему дозволено всё.

Видимо, подобное ему в моё отсутствие и позволялось, но при мне хозяйка всё же легонько отстраняла его от наших тарелок, отправляя к своей миске, в которой размещались не менее вкусные деликатесы. Да, она всех их очень любила, баловала, ухаживала за ними, страшно переживала (и даже советовалась по телефону со мной), когда кто-нибудь из её четвероногих питомцев чувствовал недомогание. Вызывала срочно ветеринара, не считаясь с затратами, и успокаивалась только тогда, когда её любимцы полностью выздоравливали.

Мы часто разговаривали по телефону, и порой разговор затягивался надолго:
– Ой, Виталий Всеволодович, я ещё вас на три минуты задержу… На днях мне телефон мобильный показали. Ой, ой, столько там всего! Кнопочки нажимаешь, а там фотографии разные появляются, картинки, … чего только нет.  Просто не знаю, с ума сошла!
– Скоро и мы с Вами такие приобретём.
– Наверное, я не смогу разобраться. Уж больно сложно всё!
Иногда разговор заходил о наших стариковских болезнях:
– Так плохо чувствую себя в холод. Давление 200!.. Сейчас пониже – 170… Хожу с трудом. Всё время опираться руками на что-то приходится. К телефону быстро подойти не могу. Так что вы подольше звоните.
– А помогают Вам работники из Собеса?
– Помогают. Продукты приносят. А остальное я и не очень уж их прошу… А на днях меня «обрадовали»: «Галина Александровна, Вас обрадую, – говорит. С Вас скоро 480 рублей брать будем»… Вот такая вещь…
Кто приходит? Сын, внук приходят. Столько дел всяких. Надо бы шторы постирать. Мне до них не добраться… Опять кого-то приглашать придётся.

По мере выхода моих книжек я их приносил и Галине Александровне. Она с интересом читала, вспоминая давно-давно напечатанные ею тексты. В отличие от профессиональных писателей, с которыми она некогда работала, она нисколько не ругала меня, обращая внимание лишь на некоторые недочёты изданий. Многое ей нравилось, особенно рассказы и повести о природе и о животных. И она снова вдохновляла меня на продолжение прерванной десять лет назад литературной деятельности. Удивлялась, почему меня до сих пор не печатают в альманахе «Откровение», почему не принимают в писательскую организацию:
– Там последнее время за одну изданную книжку принимают. А у вас целых двадцать уже выпущено!
– Да я же не профессионал! Это просто любительское выражение моих взглядов на жизнь, на природу, в частности.
– Нет, нет, Виталий Ефимович (она нередко путала моё отчество), у вас настоящая литература. Очень нужная и высокохудожественная! Таких двух-трёх книг вполне достаточно, чтобы приняли в Союз писателей.
– Но это мне ничем не поможет. Спонсоров всё равно не будет. Я как писал, так и буду писать, выпуская по 100-200 экземпляров за свой счёт (самиздатом) – только для себя и самых близких, а также для школ и библиотек, которые просят эти книги.

И это было действительно так. Я просто писал. Писал потому, что этого требовала моя душа, чаще всего не думая, для кого, для чего, для каких целей. И если уж эти книги заинтересовали кого-либо, то это получалось как бы само собой…

Последние годы я не бывал у Галины Александровны – перемещение по городу мне давалось всё с большим трудом. Но поздравлять друг  друга с праздниками и обмениваться мнениями по поводу тех или иных жизненных событий мы продолжали. Вспоминали и былое прошлое, в первую очередь связанное с литературной деятельностью у нас, в Иванове:
– А Сашу Мякишева помните?
– Как же! Александр Матвеевич. Его тоже постоянно критиковали. Считали дилетантом. Если бы не перестройка, не приняли бы в Союз писателей… Но он очень талантлив был! Как на гармони играл. Много работал. По деревням ходил, что-то записывал. Вот и издал книгу.
– Да, я и книгу, и фотовыставку его видел – в клубе завода Автокранов. Чёрно-белые фотографии… Высокохудожественные снимки. Талантлив во многих направлениях: музыка, фотография, литература… Как на баяне, на гармони вместе с сыном играл!
– Да, но на эти стороны его таланта писатели внимания не обращали. А он ведь такую огромную организационную работу вёл – гармонистов объединял, гармонь пропагандировал.
– Я хорошо знал его жену – Ольгу Николаевну. В середине девяностых, когда стал ходить в клуб завода Автокранов, с ней познакомился. Талантливая певица, ведущая многих концертов. Сходу под мой аккомпанемент на рояле все известные мне романсы спела. Да ещё как спела! После смерти Саши долгое время его программу по радио вела – «Играй, гармонь», кажется. Продолжила дело мужа. Она же и выставку его фоторабот устроила… Как рано уходят наши писатели. Только при мне ушли Серебряков Гена – друг детства, Малышев, Глотов, Саша Мякишев…

– И Виталия Ефимовича не стало. Кажется, совсем недавно возглавлял нашу писательскую организацию. Ушёл с этого поста в 1994 году, в возрасте шестидесяти лет… Выбрали Орлова. Понимаете, некого больше. Он – настоящий организатор, … «правильный чиновник»… Сколько лет на свою пенсию писательскую организацию содержал. Сколько судов выдержал, но сохранил за организацией помещение… И писать успевает… Раньше его стихи многие критиковали… А сейчас они бестселлерами стали! Большими тиражами издаются. В Москве моментально раскупаются… Вот такая вещь! Понимаете?

В непростом для меня 2011 году я так и не сумел навестить Галину Александровну. Только передал для неё через её сына Володю немного огородной продукции и последние выпущенные мною книжки… А сейчас вышло ещё пять, три из которых для неё будут откровением… Всё-таки попробую в этот летний сезон добраться до неё, вместе вспомнить былые светлые времена.


ДОБРАЯ НЯНЯ

Наша ветхая лачужка
И печальная, и темна,
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?


В раннем детстве, когда взрослые уходили на работу, ко мне приходила няня. Это была очень добрая и ласковая старушка, подарившая мне целый год душевного покоя и счастья. Внешнего облика её я уже не помню. Помню, что она была небольшого роста, с седеющими волосами, нежными и мягкими руками, и постоянной улыбкой на морщинистом лице.

По всей видимости, рядом с ней в городе не было её внуков (а может быть, их и вообще не было), и всё тепло своей богатой души, весь пыл и трепет своего доброго сердца она отдавала мне. И я с нетерпением ждал её каждое утро, бросался навстречу, прижимался к её тёплому телу и испытывал ни с чем не сравнимое в то время блаженство. Душа моя тоже устремлялась к ней, предвкушая целый день радости и беззаботного счастья вместе с нею.

Она по-настоящему опекала меня в отсутствие родителей: вкусно кормила, гуляла со мной, читала книги, рассказывала сказки и даже пела колыбельные песни. С ней было настолько хорошо и спокойно, что я на время забывал даже об отсутствии рядом мамы с бабушкой. Кормила она меня не только обычной манной кашей и чаем, а специально готовила разные вкусные блюда – творожные запеканки, ягодные муссы, мой любимый «гоголь-моголь». Порой даже что-то приносила с собой из дома в стеклянной баночке, или же в небольшой кастрюльке.

Гуляли мы больше в нашем саду, и она рассказывала мне о цветах и растениях, о жуках и бабочках, о птичках, снующих вокруг. Любовалась вместе со мной цветущими яблонями и вишнями, плела венки из одуванчиков и потом надевала их мне на голову в виде яркой золотой короны. Сажала меня себе на колени, и мы оба грелись на солнышке, радуясь теплу, свету, нашему счастью и такому обилию живой красоты вокруг нас. Когда поспевали ягоды, мы вместе собирали их себе на обед, а также и для всей нашей семьи. И я был рад включиться в этот «собирательный» процесс, горд тем, что способен уже что-то делать для общей пользы. И старушка поощряла меня в этом, хваля и гладя по головке. Помню огурцы и помидоры на грядках, которые мы тут же, в саду, ели с солью и чёрным хлебом. И это была такая вкуснятина! Помидоры были разного цвета: и жёлтые, и красные, и слабо розовые. Некоторые из них были такие большие, что не умещались в моих ладонях. И, на удивление, в те годы они никогда не поражались болезнями и всегда дозревали прямо на грядке.

Летом, в солнечную погоду мы иногда ходили на окраину города, к Буровскому заводу. Я уже спокойно и без утомления преодолевал и подъём, на котором некогда меня «бросила» тётя Фрося, и километровое расстояние до конца улицы. Шли узкой тропинкой, параллельно железнодорожной насыпи. Справа рядами росли высокие сосны. На некоторых из них были светло-коричневые шишки. И я собирал их зачем-то, а потом бросал в сторону насыпи. Один раз во время прогулки нам навстречу выехал товарный поезд. Я был хорошо знаком с поездами, видя их ежедневно из окна. И отличал товарные от пассажирских с самого раннего детства. Увидев же паровоз совсем рядом с нами, я даже испугался. Он так шумно пыхтел, выбрасывая из трубы клубы дыма, и так сильно гудел, что приходилось затыкать уши. А тут ещё машинист стал выпускать пар, и огромное белое облако окутало всё вокруг, обдавая и нас холодными капельками конденсированной влаги. Сейчас это было страшно, но потом, в возрасте 10-12 лет, мы, мальчишки, специально бежали поближе к насыпи, чтобы попасть под эту прохладную водно-воздушную струю.

Сразу за Буровским заводом был вырыт огромный котлован, превращённый в мусорную свалку. В последующем и мы с мамой возили туда на телеге всякие домашние отбросы. А недалеко от железнодорожной линии был котлован поменьше. Видимо, здесь когда-то добывали глину. Котлован был заполнен водой и превратился в пруд. Частично он зарос водной растительностью, над которой стайками вились небольшие стрекозы – зелёные и голубенькие. Они были с длинными тонкими брюшками и прозрачными крылышками. Такие у нас на огороде не летали. Были ещё стрекозы тёмно-синего цвета, с широкими крылышками; они тоже порхали в общем хороводе.

В воде плавали многочисленные жуки. Одни были маленькие, кругленькие, блестящие – отливающие серебром. Они носились по поверхности, молниеносно меняя направление, будто охотясь за кем-то. Вместе с ними по воде неутомимо скользили толчками серые водомерки с длинными лапками. По дну пруда ползали невиданные существа с изогнутыми, страшными щупальцами. Другие существа, уже со страшными челюстями, висели под водой на травинках, видимо, в ожидании своей добычи. Иногда под водой появлялись жуки больших размеров, с длинными задними лапками, с помощью которых они отталкивались от воды и быстро двигались в нужном направлении.

Всех этих существ я тогда увидел впервые, и мне так захотелось встречаться с ними почаще! Поймать какое-нибудь из них не было никакой возможности. Да и няня сразу отговорила меня от этого – «Пусть живут у себя, в своём домике. У нас им будет плохо. Да и выживут ли?» Что это были за создания, даже няня не знала. Назвала только жука-плавунца с длинными лапками и водомерку, о которых я уже слышал в какой-то сказке.

Как здесь всё было красиво! И как интересно было наблюдать за всеми! И мы долго любовались вьющимися над осокой стрекозами, бабочками, порой тоже залетающими в это сказочное для меня место. Пытались рассмотреть поближе жука-плавунца. Но жук совершенно не хотел с нами знакомиться и всё время уходил от наших рук, скрываясь то во взмученной нами воде, то уплывая на глубину. Я несколько раз обошёл вокруг пруда и убедился, что он везде богат жизнью и тайнами своего подводного царства… За городом мы проводили несколько часов. Когда же возвращались домой, то как раз подходило время обеда и дневного сна, и я выполнял всю эту программу с превеликим удовольствием.

Зимой у нас с няней не было такого разнообразия развлечений, и большей частью мы оставались дома. Правда, бывали относительно тёплые дни и даже временные оттепели. Тогда я играл в снежки. А однажды мы вылепили целую снежную бабу. Няня вынесла из дома старую шляпу с полями, два чёрных уголька, взятых из печки, и большую красную морковку. Потом мы догадались дать бабе ещё палку вместо метлы, и она получилась почти как настоящая. В холодную погоду мы гуляли не очень долго. Няня одевала меня в лохматую чёрную шубку, надевала на голову шапку-ушанку, на руки – тёплые варежки; ноги же засовывались в широкие, не по росту большие, но очень тёплые валенки. В таком облачении можно было бы идти чуть не на Северный полюс. Сама она одевалась тоже достаточно тепло, и мы могли не бояться серьёзных неприятностей. Но всё равно, в сильный мороз холод прихватывал и щёки, и нос. Приходилось постоянно оттирать эти места рукавичками. И если это не помогало, мы шли домой.

Я любил долгие зимние дни, проводимые вместе с няней. Она читала мне книги, рассказывала интереснейшие сказки, пела колыбельные песни. И всё мне так нравилось! Бабушка с мамой приходили с работы поздно вечером, и им уже не хватало ни времени, ни сил, чтобы много со мной заниматься. А тут впереди был целый день! И каждый новый день сулил мне столько нового, интересного, радостного, что я, засыпая вечером, с нетерпением ждал на завтра прихода моей любимой старушки.

Она приходила утром, до ухода родителей. Обязательно что-нибудь мне приносила в подарок. Я бежал к ней, бросался к ней на руки. Няня сажала меня рядом с собой на диван или в кресло, и начиналось сказочное действо… Я знакомился с героями её сказок: волшебниками, феями, колдунами; фантастическими зверями и птицами, маленькими, но храбрыми ребятами, попадающими в таинственную страну сказок; порой на сцену выходил серый волк, умный кот в сапогах, храбрый оловянный солдатик; прилетала знакомиться со мной Дюймовочка вместе с прелестными эльфами; прибегал Мальчик-с-пальчик. Все они были очень добрыми, весёлыми, жизнерадостными. И совершали только добрые поступки, – помогая друг другу, спасая кого-то, борясь со злыми и страшными драконами, лешими и иной нечистой силой.

Няня всегда рассказывала так занимательно и интересно, что мне казалось, будто и я нахожусь вместе с нашими героями. А может быть, няня специально включала меня в эту увлекательную игру? Герои разговаривали со мной, брали меня в свои путешествия, давали в руки волшебное оружие, способное наказать злодеев за их злость и жестокость. Мы так и делали. Но не помню ни одного случая, чтобы кто-нибудь был убит или ранен (даже из наших противников). Они всегда сдавались, либо убегали, … или же перевоспитывались, становясь добрыми и любящими.

Любовь и Доброта в этих сказках побеждали всегда. Они сами представлялись мне как некие живые существа, летящие по миру на своих волшебных, белоснежных крыльях и делающих для всех и повсюду столь нужное для людей дело. И как мне было хорошо вместе с ними. Как замирала душа от счастья, и радостно билось сердце, когда они ласкали и обнимали меня. Я весь наполнялся уверенностью, что ничего плохого не произойдёт, если они были рядом, если могли защитить меня, прийти на помощь… С того далёкого периода, с тех поразительных по силе и красоте сказок я подружился с этими чувствами на всю жизнь. И они действительно помогали мне в жизни, не давали уйти в себя, поникнуть, разувериться в справедливости и смысле жизни.

Эти сказки, придуманные ли старушкой, или слышанные ею в детстве, будто перевернули тогда мою жизнь, направив её от чего-то нехорошего, порой грубого и неприятного (что было при прежней няньке), к светлому и радостному. К чему – этого я тогда не понимал. А нужно ли было это понимание? Моя жизнь тогда больше контролировалась и направлялась чувствами. И они формировались в моей душе в нужном, правильном направлении. Формировались заботами моей семьи и, в немалой степени, общением с совершенно необычным, очень добрым, умным и порядочным человеком, каким была эта старенькая, подаренная мне судьбой женщина. И как я был благодарен ей за это!

А как нравились мне её колыбельные! Так приятно было сидеть у неё на коленях, или просто рядом с ней, слушать и успокаиваться после всех сказочных переживаний. Особенно нравилась мне колыбельная со словами: «Улетал орёл домой, солнце скрылось за горой…». Теперь-то я знаю, что это гениальное творение П. И. Чайковского! Но откуда женщина, далёкая от искусства, от большой культуры, могла знать её? Как и всё иное, что она мне передавала? Кем и как была сформирована её столь богатая и добрая Душа? Безусловно, в нас хранится прекрасное и передаётся через поколения. Значит, остаются у нас такие люди, остаются даже в нашей глубинке, в общем-то, довольно далёкой от высокой культуры наших столиц и других больших городов. Значит, сидит это всё в наших, российских генах. Не погибает под натиском гонений и репрессий, войн и всевозможных внутригосударственных перестроек. Значит, вырывается всё это порой наружу, передаётся окружающим, закладывая основу нашего будущего духовного возрождения. И сердце наполняется радостью от этой мысли, верой в наше будущее, в нас самих, остающихся в потенциале такими же духовно богатыми, какими были наши далёкие и не очень далёкие предки…

Тогда мне, конечно, было слишком далеко до подобных рассуждений. Я просто слушал, умиротворённый её удивительно певучим и будто благословляющим на что-то светлое голосом, и тихо засыпал, погружаясь в сказочные, добрые сновидения, которые были как бы продолжением моей реальной, радостной жизни…

Почему она так быстро ушла от нас – через год, полтора? Почему произошла разлука? Почему не спросили меня, хочу ли я этого?! Взрослые обычно всё решают сами, чаще всего не учитывая наших юных желаний, не считая их приоритетом в семейной, взрослой жизни. Не учитывают даже в таких семьях, какая была у нас, где многое понимали, планировали, предвидели, где видели в юном поколении будущее, где старались всесторонне воспитать и развить его и не только ради лично своих, семейных амбиций…

Да, но это произошло. И я горько плакал при расставании. Старушка обнимала, целовала меня, и у неё в глазах я тоже видел слезы. На прощанье она оставила мне какие-то подарки и спела мою любимую колыбельную песенку. И под неё я снова неожиданно заснул. А когда проснулся, её уже не было рядом со мной… И заменить её, к сожалению, не смог никто.

БАБУСЯ

На остановке «Точприбор» частенько скапливается много народу в ожидании транспорта: ветеранам все условия для культурного общения создаются – один-два автобуса бесплатных в час, остальные платные. Платные так и снуют один за другим полупустые; останавливаются, высаживают (либо забирают) по одному человеку, на ветеранов внимания не обращают. Впрочем, и те, немногие, бесплатные, выпускаемые на трассу для нашего умиротворения, тоже не очень нас жалуют.

– Нужны вы мне больно! – приветствовала как-то нас кондукторша со 112-го автобуса в ответ на наше «Доброе утро!». – Лезьте скорее да мне на нервы не действуйте!
Конечно, от ветеранов толку мало. Но и они, сердобольные, хоть чем-то хотят умаявшихся кондукторов порадовать. Когда с огородов своих на одиннадцатом троллейбусе возвращаются, то яблок им предложат, то морковки, зелени всякой… Не велик дар, да дорог: от души, от сердца идёт. Глядишь, утомлённое лицо хозяйки салона расплывается в светлой улыбке, и становится она сама собой – симпатичной, жизнерадостной, отзывчивой женщиной, готовой ответить на любые твои вопросы. А, в общем, на нашем одиннадцатом маршруте они всегда такие. Нас, ветеранов, уже давно в лицо запомнили. Даже удостоверения не проверяют, порой и место своё, кондукторское, особо немощным предлагают, хотя самим по десять часов на ногах стоять приходится.

Только вот ходят наши одиннадцатые троллейбусы тоже неважно. Особенно в начале сезона. Вот и сидим на остановке, разговоры разговариваем… В основном, про политику, про руководство наше, про жизнь ветеранскую… Редко-редко, когда на иные темы беседа завяжется. Но и такое бывает, когда особо весёлый собеседник появится. Как ни странно, встречаются ещё и такие среди измученной огородными заботами ветеранской гвардии...

Вот и сегодня уже минут двадцать сидим. Народу много скопилось. Кто о чём болтает: в общем шуме разговоров не слышно, доносятся только отдельные реплики.
– ...Я всю блокаду в Ленинграде выдержала, всю родню там схоронила, – слышится голос щупленькой старушки, сидящей на другом конце скамейки.
– Ну и чего расхвасталась, бабка? – бросает ей непристойного вида мужик лет тридцати пяти, качающийся рядом, видимо, в сильном подпитии.
Бабуся, между тем, продолжает разговор с соседом – пожилым мужчиной, задающим ей какие-то вопросы. Я не вникаю в их суть, занятый своими мыслями...
Разговор между тем продолжается.
– Не хочу я разговаривать на эти темы, – отвечает бабуся, видимо, на какой-то каверзный вопрос мужчины.
– Ну, неужто у тебя за всю жизнь ни одного мужика, кроме мужа, не было?! – Голоса собеседников становятся громче, и поневоле начинаешь прислушиваться.
– Зачем же мне другие? Я со своим в мире и согласии жизнь прожила. Четырёх сыновей родила... В войну трое погибли...
– И не любила никого больше? – не унимается словоохотливый мужчина.
– Может, и любила, да к чему всё это?..
– Во, врёт, старая ведьма! Не бывает такого! – вновь встревает в разговор качающийся. – Из ума, видно, уже выжила бабка от дряхлости...
– Ты мне во внуки годишься, – обращается она к пьяному. – Мне уже скоро девяносто лет будет, а ты мне так говоришь... Я всю жизнь тружусь и не жалуюсь... Вот и сейчас одна огород-то подымаю – хоть пользу какую внукам приношу...
– А может, всё-таки случалось, а? – продолжает настаивать слишком весёлый мужчина, развивая интересующую его тему. – Ну, скажи, ведь было такое?
– Я честно жизнь прожила, семье никогда не изменяла, – пытается что-то доказать весельчаку бабуся.
– Во, стерва! – бросает в её сторону пьяный. – Врёт и не смеётся! – И отходит, матерясь, в сторону.
– Боже упаси, чтобы чего-нибудь непристойного случилось! Как же жить-то тогда, как людям в глаза смотреть? – пытается убедить собеседников старушка.
– Ну и дура! – вдруг взрывается сидящая рядом со мной немолодая женщина, видимо, в корне не согласная с её морально-нравственными убеждениями. – Всю жизнь прожила, счастья не видала и ещё хвалится – противно слушать!

Я не стал вмешиваться в разговор, прекрасно понимая, что никакие аргументы и убеждения здесь уже не помогут – слишком глубоко укоренились в наших людях новые жизненные принципы... А тут как раз и долгожданный троллейбус подошёл, и все ринулись занимать выгодные подходы на посадку, сразу забыв и про бабусю, и про её старомодные жизненные принципы, и про всё остальное, не относящееся к огородно-хозяйственной теме. Один только пьяный мужик по-прежнему продолжал качаться на остановке, отплёвываясь и бросая матерные реплики.

«ЭТО ТАЛАНТ!»

Начав заниматься литературным «творчеством», я, естественно, вскоре захотел узнать мнение о своих «творениях» у просвещённых и не очень просвещённых читателей, а также и у профессиональных литераторов. С литераторами, правда, дело не очень сдвинулось, – народ оказался на редкость занятым, да и не терпящим, к тому же, никакой посредственности. Как прочитают первую страницу, так у них от печеночных колик всё нутро наружу и выворачивается... Перескакивают на последнюю – а там и того чище! «Нет, уж, – думают, – своё здоровье дороже, пусть сами со своими опусами разбираются...» И правильно делают: нечего со всякой белибердой в святые хоромы соваться! Учиться надо, работать...

Я быстро уразумел эти писательские законы. Но писать самому просто так, «в пустоту» ох, как нелегко! И поделиться своими чувствами не с кем. Вот я и стал делиться с простыми читателями, и даже с не очень просвещёнными. Отдаю отпечатанные на машинке экземпляры в библиотеки, в школы, просто знакомым; своим друзьям во Владивосток иногда посылаю. С ними всё куда проще. Из-за «непросвещённости» у них ни тошноты, ни головной боли от моих «шедевров» не возникает, и даже интересное нет-нет да и находят. Знакомые, конечно, ничего плохого просто по доброте душевной сказать не могут. Но вот когда совсем незнакомые комплименты говорить начинают, это совсем другое дело!.. А тут даже дворник наш – Федька-пьяница что-то прочитать умудрился.

– Ещё тащи, – говорит мне, – интересно читать – всё равно делать нечего! (Да, работой своей он не шибко занимается – всё больше где-то отлёживается: то дома, с перепою, а то и в подвале, – когда из дому выгоняют. Вот и просвещается на досуге).
А последнее время мне ещё и звонить стали, записки да письма присылать с благодарностью. Этого-то уж и совсем не ожидал – приятно всё же! На днях вновь звонок по этому поводу. Снова женщина звонит (мужички, окромя дворника, почему-то эмоций от моего «чтива» не испытывают). Звонит и так восторженно сообщает:

– Виталий Всеволодович! Это великолепно! Это прекрасно! Есть же ещё специалисты своего дела!..
Я хоть и расплываюсь в скрытой улыбке (на другом-то конце провода не видно), но пытаюсь остановить её восторг:
– Ну, что вы! Ничего особенного... обычные наблюдения... может быть, немножко эмоций...
– Нет, нет, – перебивает меня восторженная читательница. – Это далеко не ординарно! Это настоящий талант! Это просто поразительно!.. Я читала и наслаждалась – никогда ещё не видела, чтобы так красиво печатали на машинке! (???)...

Физиономия моя сразу приобрела кислое выражение, так это было для меня неожиданно. И что-то сильно засосало под ложечкой... А та продолжает свои восторженные тирады...
– Без единой ошибки, без помарок, ровно, красиво, с абсолютно точными полями! По-настоящему профессионально! Так у нас даже на компьютере напечатать не могут! А это на обычной машинке, и даже не на электрической! Где вы такую машинистку нашли? Наверное, из старой гвардии?..
Я сразу и ответить ничего не смог...
– А... Э... Да... Машинистка прекрасная... Из самой писательской организации...
А почитательница машинописного таланта продолжает тем временем нахваливать творение. «Хотя бы слово, думаю, о содержании вымолвила! Нет же, переключиться не может!..»

Минут через пять, наконец, остановилась. Вспомнила, по-видимому, что за телефонные разговоры теперь поминутный счёт грозятся сделать. Я воспользовался этим, поблагодарил за радостное сообщение, за проделанную работу и попросил вернуть материалы – самому, мол, смотреть приятно...

Повесил трубку, переживаю случившееся, а тут сразу новый звонок – мой главный вдохновитель и критик Галина Александровна на проводе. Будто услышала наш разговор по каким-то телепатийным каналам. Передал ей мнение читательницы – пусть тоже порадуется! Говорю, скорее дальше печатать надо: читатели в восторге от её работы! Лучших произведений ещё не видывали!.. С содержанием, правда, пока не разобрались – всё оформлением налюбоваться не могут!..

Приняла сообщение с юмором. Но сказано было в самую точку! Действительно, таких секретарей-машинисток сейчас поискать! И печатает прекрасно, и все дела успевает сделать, и атмосферу доброжелательную создаёт во всей писательской организации. Многие ходят туда, как в клуб по интересам... И я периодически тоже с удовольствием навещаю её в писательских апартаментах, и не только в связи с решением моих «литературных проблем»... Теперь, правда, думаю, может, некоторым читателям всё же рукописи давать на прочтение... Тогда хоть в смысл вникать будут...





ТЕРПЕЛИВЫЕ  БАБУСИ

Мы беспечны, мы ленивы,
Все у нас из рук валится;
И к тому ж мы терпеливы, -
Этим нечего хвалиться.
А.К. Толстой.


Мы часто собираемся вместе на остановках, в ожидании транспорта: ветераны-огородники – пенсионеры и инвалиды. Других категорий любителей огородных участков здесь почти и не бывает. Молодёжь (при необходимости) ездит туда на личном транспорте. Малые ребята тоже предпочитают именно такие поездки. Редко-редко появится на соседнем со мной участке первоклассник Алёша, правнук Нины Григорьевны, и ещё кто-нибудь из его друзей-соседей. Так что оккупируют общественный транспорт в основном бабуси (в значительно меньшей степени дедуси): с сумками, кошёлками, тележками, … с палками вроде меня. И каждый раз надеются, в ожидании на остановках, что процесс этот не продлится уж очень долго.

Ходят же наши троллейбусы не очень часто, хотя по расписанию перерывы между ними должны быть не более двадцати минут. То они в пробках городских застревают, то ломаются, то ещё что с ними случается. Так что порой ждать более часа приходится.

Ещё порой автобус до садов ходит. Но тот, нам кажется, совсем без расписания, и очень уж редко. По расписанию только под самый вечер появляется (16.50), чтобы основную массу огородных «отдыхающих» забрать.

Есть ещё и маршрутки. Но те в основном не для нас, ветеранов, предназначены, их больше молодёжь занимает. Увидев на остановке нас, с льготными проездными, водители сразу дёру дают, не останавливаясь. Так что ждём и в городе, на «Точприборе», и на обратном пути, у своих огородов…
Вот и сегодня в половине четвёртого уже много народу скопилось. Видимо, опять с троллейбусом что-то произошло. Каждый вновь приходящий огородник с надеждой спрашивает, – не прошёл ли на кольцевую остановку? И разочарованный, устраивается в ожидании либо на скамейке, либо на траве, или же, как чаще всего я делаю, прислонившись спиной к столбу электролинии.

За день так намаешься, что тело всё гудит, а ноги не держат. Ожидание становится серьёзным дополнительным испытанием. И не только для меня.
А старушки терпят. Никто на усталость не жалуется. Разговоры всё больше на огородные темы развиваются.
– А для чего горчицу-то сажать?
– Дезинфекция, удобрение, травы сорной не будет…
– А у соседки всю свёклу повыдергали…
– А у моего соседа из домика лук и чеснок украли, да ещё насос прихватили…
– Земля как камень, не копнёшь. Дождик на три сантиметра смочил только… Червяки, и те в земле высохли…
– А свёкле ещё два месяца расти можно… и редьке тоже.
– А я уже всё убрала: и морковь, и свёклу. Так-то спокойнее будет…
– Яблок полно. Антоновка… А у соседа все осыпались…
– Хоть бы дождик пошёл! Вон, какая туча надвигается!
– Надвигается-то  надвигается. А потом куда-то девается. Больше месяца хорошего дождя не было…

Стоим, ожидаем. Сидят четыре или пять человек. Скамеечки такие на остановке, малюсенькие. Больше и не умещаемся. Да и вообще остановки у нас какие-то особенные: козырёк (крыша) маленький, остановка всего с двух сторон закрыта. С остальных свободно продувается. И от дождя не скроешься. Только с помощью зонтиков спастись можно. Приходилось как-то под дождём стоять – все насквозь промокли. А сейчас вот солнце вовсю прожигает. Ещё жаркое, августовское.
– Кто такие остановки придумал? Небось, премию за красоту (дизайн) получил? О чём только думали, когда строили?
– Да они о нас не думают! Сами-то не сидят здесь, как мы. Посидели бы вот так часик, да на огороде повкалывали!

Действительно, зачем это сделали? Раньше остановки были куда больше, с трёх сторон защищены, и у каждой стены лавочка. Человек пятнадцать усесться могли. Да и сиденья были удобные, деревянные. Сейчас же сиденья – в виде труб металлических (не везде, правда). Как на них в мороз-то сидеть. Сразу всё отмерзнуть может.

Но наши ветераны и к этому привыкли. Сидят, не ропщут,.. ожидают. Иногда только с надеждой в сторону деревни поглядывают – не едет ли транспорт… Пока нет, не видно, да и провода троллейбусные не колышутся. Значит, не скоро ещё… Зато сразу две маршрутки приближаются. Вдруг посадят?!...

Такое однако всё реже и реже бывает. Отсюда они порожняком предпочитают отправляться. Стоят, стоят, водители, болтают между собой (сплошной мат стоит! – по другому не умеют). Потом пройдутся немного, покурят. Затем снова поболтают, на свои, водительские темы. А то вдруг машину мыть начнут … Значит, вообще никого брать не будут – домой поедут. … Может, всё же сегодня над нами сжалятся? Ведь целых три стоят. Хоть бы кто-нибудь взял!?..
– Да не возьмут. Нужны мы им больно! – А я номерочек запишу. Позвоню в диспетчерскую.
– Да знают они уже про всё. Хотели бы, давно порядок навели. Долго ли самим убедиться!

А вот как раз и трогается одна… Ветераны спешат к месту посадки. Со скамейки повскакивали, одна даже сумки свои забыла. Вперёд всех понеслась. Видно, шибко устала долго сидевши… Стоят, руками, палками машут. Чуть ли не дорогу перегородили – как надеются!
Подъезжает хозяин, вроде, притормаживать стал у остановки. Ветераны назад немного подались, сейчас на абордаж пойдут – на всех мест не хватит… Я стою, как всегда, сзади – всё равно не сядешь… Маршрутка подъехала, притормозила, и вдруг понеслась вперёд, не останавливаясь!
– Вот изверг! – кричат вдогонку. Пустой же едет…
– Специально не берёт, чтобы своё место знали!
– Нужны мы ему! Просто увидел, что молодых нет, и поехал дальше!
– А зачем притормаживал! Ведь видел, кто здесь стоит!..
Опять сели, ждать стали. Но нет ни троллейбуса, ни автобуса. Уже сорок минут сидим. Знать, снова что-то у них сломалось… Сидим, отдыхаем.
– Ну, и посидим. Куда торопиться-то? Хоть отдохнём малость.
– Мне отдыхать некогда, – одна говорит. – Мужику еду готовить надо… Отдохнуть потом и дома можно. Вовсе они (водители) совесть потеряли. С нашими «картами» даже и не берут.
– Зачем же тогда по радио объявляют, что всё всем положено,.. и в маршрутках тоже.
– Сказать-то просто, а вот выполнить вёе – у них ума не хватает. Для этого хорошо работать надо. На совесть. За народ болеть.
– Болеют они за народ! Болели бы, куда как жить лучше бы было… А то кругом коттеджи, мерседесы всякие… А ведь у нас, у стариков ничего этого нету…
– Да не для нас эту новую жизнь строят. Для тех, кто власть имеет… Вон какие иномарки кругом крутятся!
Действительно, в аэропорт, с аэропорта красивые машины едут. Одна уже несколько раз проехала.
– Ну, что она, то несётся, как оглашенная, то останавливается? Делать, что ли им нечего. Уж полчаса туда-сюда носится…
– Нужно, значит, – один мужчина объясняет. – Покупают, наверное, вот и проверяют на всех режимах. Такая машина девятьсот тысяч стоит. Надо всё проверить…

…Вторая маршрутка отчаливает. Эта сразу скорость набирает, мимо проносится. Но вдруг метрах в двадцати от остановки затормозила… Бабуси с дедулями к ней в миг помчались, обрадовались, что посадит сейчас… Даже лишку побежало, всем не разместиться. Тут уж кто порезвее получится…
Первые подбежали, только за ручку хвататься, а она с места срывается и снова вперёд мчится. Уже без остановок до деревни и далее.
– Злыдень! Злодей. Бандит! Бес окаянный! – Чего только не неслось ему вдогонку…
– Молодой сидит! Он ещё ни разу здесь не сажал.
– А кто сажает-то?
Нет, иногда случалось, останавливались и допускали до своих маршруточных «апартаментов» и нас горемычных. Один водитель это всегда делает. Только нет сейчас его на маршруте. Видно, не вписался в местную «водительскую обойму»…

Снова сидим, ожидаем. Уже второй час пошёл в ожидании. Уже половина пятого. Без десяти пять почти всегда троллейбус приходит. А порой и автобус вместе с ним появляется. Тогда, с автобусом, мне особенно удобно бывает. Прямо до дома, до Ташкентской довозит… немного ждать осталось. Уже вытерпим…
А бабусям, вроде как, и терпеть не приходится. Никто на усталость, на спину не жалуется. Жалуется чаще кто помоложе. Те не привыкли к огородной работе… Бабуси привыкли. Весь свой век трудятся. Сначала, до пенсии, на производстве, чаще всего на фабриках, которые уже более 15 лет простаивают. Потом вот на огородах. Многие каждый день сюда ездят, как соседка Нина Григорьевна. Ездят и те, кому под восемьдесят, и за восемьдесят, а то и под девяносто! Встречался я, разговаривал с такими.

И ведь никто особенно на судьбу не ропщет. Не жалуется, не озлобляется. Считают всё естественным, привыкли – такова, мол, судьба, им отведённая. Ропщут и возмущаются мужички в основном. Как разведут дискуссию про политику, так и не остановишь! Правда, их всегда на остановках меньше бывает.

Терпеливые всё-таки у нас бабуси! Всё терпят: и то, что пенсии мизерные, и что обещания, данные им, не выполняются, и что цены постоянно растут – куда быстрее и раньше, чем индексация, и то, что ЖЭО им постоянно новые требования предъявляет; и то, что тащат у них с огородов всё, что возможно, и то, что милиция за них не вступается… И многое, многое другое, доставшееся им в жизни. Терпят и не ропщут, уже привыкли к этому. Другой жизни себе и не представляют… Судьба у них такая… особенная… как и вся страна наша огромная, тоже совсем особенная, на другие страны не похожая. И судьба у нас своя, российская, с иными странами не сравнимая. И другой, вроде как, нам и не надо. Так что все мы терпим и только надеемся. А это будет, сбудется обязательно – Только вот подождать малость надо.

Видно, чувствуют это бабуси. Душой чувствуют, тем, что внутри у них заложено – святостью своей, да любовью. И это для нас главное. Всё остальное – временное и проходящее…
Таковы они, наши бабуси – чистые душой, и тоже совсем особенные, ничем по жизни не запятнанные… Дай Бог им пожить подольше. Чтобы поняли окружающие, что они из себя представляют – бабуси. Чтобы поучились у них уму-разуму, чтобы оценили их по заслугам – с их любовью, и удивительной человеческой добродетелью,.. ко всем нам, как ни странно, – и к таксистам маршруточным тоже…





УСТОЙЧИВЫЕ  БАБУСИ

Какая устойчивость! Находиться в битком набитом автобусе, в нашу страшную августовскую жару этого (2010) года и не стенать и не охать! Почему-то сегодня до Ломов не обычный, большой автобус с утра подали, а совсем маленький, человек на тридцать, не больше. Уместилось же раза в два больше, будто в какой резиновый! Сразу вспомнились рекорды из книги Гиннеса, когда в легковушку 18 человек забралось, а в телефонной будке более 20 утрамбовывалось. Но к этим рекордам люди-то специально готовились, а здесь, у нас – обычная жизненная ситуация. Да и не малыши какие, а старики-огородники рекорды устанавливают. На свои садовые участки все с утра устремились, вот и торопятся, утрамбовываются…

Да и не слишком сетуют на судьбу свою. Стоят, потом обливаются, в стены автобусные, друг в друга упираются, еле дышат… А в дверях всё новые жаждущие огородов толпятся, никак залезть внутрь не могут. Но так поддают, что весь автобус ходуном ходит, вместе со всеми утрамбованными.

Я в тот день в лес собрался. Пораньше пришёл, сумел как-то между двумя рядами стульев, у окна, втиснуться. Поставил сумку к стенке, со стороны прохода прикрываю её ногами, чтобы не потоптали. Стою, тоже напор выдерживаю.

Водитель прождал лишних пять минут, затем смилостивился. Закрыл (с огромным трудом) обе двери и потихоньку тронулся. Едем, все вместе качаемся на ухабах, терпим, преодолеваем. Поражаюсь, как старушки выдерживают – напор со всех сторон такой, что, того гляди, бока наломают. У меня-то бока всё-таки крепкие, хоть как, но тренированные. Старушки же вряд ли силовой тренировкой занимаются. Всё больше на выносливость на своих участках работают.

Выносливости, как видно, вполне достаточно, – куда меньше меня потеют. Правда, я у окна стою, и солнце как раз с этого бока припекает. Терплю. Расстегнул ворот рубашки. Надо выдержать. Скоро к ГАИ подъедем. А там уже и до Никульского недалеко будет, где основная масса огородников выходит… Дотерплю, думаю, как-нибудь пять минут ещё выстою.

Тут возгласы сзади стали раздаваться:
– Горим, вроде?!…
Действительно, снаружи, за автобусом шлейф дыма расстилается. Что-то случилось.
– Что случилось?
– Перегрелися! Автобус тоже жары не выдерживает. А тут еще перегруз такой!

Водитель даёт команду «Вылазь!». Половина пассажиров (все те, кто ехал стоя) вылезли. Я остался, как и все сидящие. Боюсь, что со своей весьма габаритной сумкой («лесной, стратегической») снова не утрамбуюсь… Минут через десять всё же поехали. Опытный водитель попался – быстро устранил неисправность. Из пассажиров кое-кто пешком до ГАИ пошёл, так что в салоне «посвободнее» стало. Однако косточки у нас нет-нет, да и похрустывают.

Еду, мучаюсь и вновь дивлюсь на бабусь – как они такие испытания терпят?! Ведь почти каждый день этим маршрутом страдают! И не ропщут, не стенают, не жалуются. Правда, в такой ситуации, как сегодня, сил на стенания просто не остаётся, да и на разговоры тоже. Так что едем молча – без шуток и прибауток, которые обычно весёлые мужички отпускают. И те, гляди, умаялись. Висят, за поручни держатся. Тоже мокрые насквозь. И тоже устойчивые – заядлые огородники!

После Никульского мне даже сесть удалось, – сколько людей вылезло. До Ломов десятка два всего осталось. В основном отдыхающие санатория. Но кое-кто и в лес подался. Как и я, на разведку, наверное.

И опять приходится удивляться. В такую жару, по таким лесам походить (среди сплошного лесоповала), под непрерывной атакой летающих и ползающих кусачих тварей, – это далеко не просто! А они ходят. И по бурелому, и по болотам. Собирают по грибочку, по ягодке – ведь ничего в этом году в жару не уродилось. Такую нагрузку ещё выдержать надо – и в лесу, и на огороде, и в автобусе. Назад едут, уже умаявшиеся. Но довольные. Вёдрами огородную продукцию везут. Из леса, правда, поменьше. Но тоже довольны. Едут снова в переполненном транспорте, и снова стоя. Но находят силы поговорить друг с другом, опытом поделиться… Молодцы они, наши бабуси! Закалённые, устойчивые! Что бы мы без них делали?!...




«КОЛЛЕКТИВНЫЕ»  БАБУСИ

До чего ж они «коллективные», наши бабуси! По-одиночке уже совсем не могут существовать, всё время где-нибудь вместе собираются: то в музее каком, то в библиотеке, то в клубе. На все городские выставки, презентации, концерты своим коллективом ходят, общества всякие (коллективные) организуются: то Галин, то Татьян; то при клубах в кружки разные устраиваются: пения, рисования, вязания, вышивания. А то ещё есть общество любителей книг, садоводов и огородников, защиты животных, краеведов и природоведов… Да разве все перечислишь! И в основном вместе только женщины собираются. Мужчин редко-редко среди них встретишь, хотя и тем туда вход не запрещён.

И до чего ж активны они, бабуси! Жизнерадостные, весёлые, в светлое будущее устремлённые… И все творчески одарённые. То выставки живописи устраивают, то фотографий, то вышивок, или ещё чего нового придумают. Любительское творчество, а красота неописуемая! Умеют значит, красоту передавать, могут увидеть её в нашем окружении. Значит, многое в их душах заложено. Сохранили, не растеряли в нашей жизненной круговерти. И что очень важно, занимают себя делом, и не простым, обыденным, а творчеством. Создают свои собственные шедевры искусства. Передают красоту окружающим. А вместе с нею и любовь свою к жизни. И заряжают нас ею.

Как это важно сейчас, в нашем жестоком «капиталистическом» мире. Где каждый за себя, где нет нашей прежней добродетели, человеколюбия, взаимопомощи… Как важно сейчас сохранить в глубинах души светлое и чистое, духовное и нравственное, заложенное в нас природой. Не растерять это в нашей повседневной «борьбе» за личное и общечеловеческое «выживание». Как важно остаться нравственной, творческой личностью, не потерять веру в будущее.

И они не теряют. Творят сами и подзаряжают себя творческой энергией, бывая уже на профессиональных выставках, представлениях, концертах. Бегут в музеи Бубнова, Морозова, Пророкова – на музыкальные гостиные, на встречи с интересными людьми: художниками, писателями, музыкантами, учёными, политиками… И всё это им интересно, всё радует их, вдохновляет.

А порой все они, пенсионеры-ветераны, в больших городских залах собираются: в Клубе Железнодорожников или в «Ивтексе». Там для них концерты устраивают. Собирается до тысячи человек! И концерты великолепные, профессиональные! Лучшие артисты: певцы, музыканты, танцоры, ансамбли, хоры и т.д. Все сидят, искусством наслаждаются.

Правда, мне слушать музыку в больших залах не очень нравится. Прежде всего потому, что сидеть долго не могу. Больше 30-40 минут не выдерживаю. И никуда не выйдешь, не встанешь. И, кроме того, музыка, идущая через микрофоны с усилителем какой-то другой становится, неживой, неестественной. Будто электронные инструменты играют (вместо фортепьяно), и, словно, не живые люди поют: тембр голоса, нюансы исполнения, душа певца пропадают. Вся красота естественного звучания исчезает. Да и гром такой стоит, – хоть уши затыкай – усилители вовсю работают. На глухих, что ли, концерты эти рассчитаны… В таких условиях никакого душевного общения между зрителями и исполнителями ожидать не приходится… Поэтому некоторые выступающие и заводят публику своим собственным хлопаньем.

Ну, это все моё собственное восприятие красоты. Большинство же слушателей по-иному думает. С восторгом слушают. Да здесь ещё с подругами можно пообщаться, всех сразу встретить. Вот и сидят, слушают, потихоньку беседуют, репликами обмениваются. Все тридцать четыре удовольствия!

Самое большое местное «творческое объединение» местных «бабусь», – это объединение «Третий возраст». Говорят, что уже около 1000 человек насчитывает. Очень активно работают. Чуть ли не каждый четверг собираются. И всё в больших залах. То в музее Первого Совета, то в Училище культуры. Теперь вот в «Железке» – Клубе Железнодорожников обосновались. Там для них и музыкальные вечера организуются. То группа Брянцевой («Элегия») выступает. То Сильвия Алексеевна Щеберстова со своей творческой бригадой («Ария») на сцену выходит. А то и хор ветеранов Троицкого пригласят.

Между прочим, и во всех этих группах (и во многих других городских) тоже ветераны, и тоже «бабуси» творчеством занимаются. И здорово у них всё получается… Руководители опытные, с огромным стажем работы. Преданные искусству, своей профессии. Сколько поколений певцов, музыкантов при них сменилось. А они всё новых вокалистов растят, молодые кадры готовят.

Много у нас в области талантов. Вокальных особенно. Везде поют. Дома, на коллективном застолье. На огородах наших, особенно по праздникам. В группах самодеятельности. И даже в общественном транспорте… Такое многоголосье порой услышишь! Главное, без фальши поют – держат и тональность, и свою партию. И даже тогда, когда уж совсем навеселе – тоже «песню не портят». И прежде всего, это наши бабуси. Мужички порой «не в ту степь» встревают – может, уже и слышат неважно. В этом возрасте всегда есть оправдание.

Молодёжь, к сожалению, не так активно во всех подобных культурных мероприятиях участвует. Но не о ней сейчас речь. Главное, что ветераны интереса ко всему не теряют. Им везде интересно. Вот и к нам на репетиции частенько наведаются: то в Бубнова музей, раньше в Пророковский. В Фонде культуры порой с ними встречаемся. Тот же «Третий возраст». Несколько раз нас в большие залы приглашали: в музей Бурылина, в Училище культуры. А однажды даже в Художественном музее встретились. Там особенные люди собираются – восторженные слушатели. Они по-настоящему любят и ценят музыку, преданы культуре, высокому искусству; ценят и глубоко чувствуют красоту, понимают её значение в жизни общества.

Эти люди – неразрывная составная часть музыкальных гостиных, наполняющие их своими чувствами, душевным трепетом, мыслями – своей особенной аурой доброжелательности, посылающие исполнителям свою собственную душевную энергию, так необходимую каждому выступающему.

Как приятно видеть их просветлённые, благодарные лица, их восторженные, добрые улыбки и слёзы радости на глазах; приятно ощущать полную тишину зала во время исполнения и бурю восторга по завершению каждого произведения. Приятно и то, что слушатели восторгаются не только общеизвестными песнями, романсами, но и высокой классикой. Их радует не только смысловое содержание исполняемых произведений, но и сама музыка. Здесь высокая культура восприятия, ответственность перед собой и собравшимися, перед исполнителями. Сюда люди приходят не просто ради отдыха, развлечения, но и с целью раздумий и познания: красоты, культуры, искусства, с целю знакомства с серьёзной музыкой, её авторами, историей её создания. Они видят свою сопричастность к ней (как слушателей), сопричастность с нашей историей, с нашими великими предками, память о которых бережно хранят в своих восторженных и благодарных сердцах… Тут не услышишь того бурного, выходящего за рамки приличия восторга, какой демонстрируют порой молодёжь на рок-фестивалях, на выступлениях «звезд» рок-и-поп-музыки. Тут всё сдержанно и культурно, даже тогда, когда слушатели подпевают исполнителям (в песнях и романсах), или тогда, когда хлопают в такт особенно любимой, ритмической музыке…

Пока к нам ходят в основном ветераны и лица среднего возраста. Ходят, чтобы услышать то заветное, что тревожит их души, что волнует их сердца; чтобы вспомнить молодость, вернуться в юность, ещё раз послушать те прекрасные мелодии и слова, которые так глубоко запали им в душу, сопровождая их по жизни в военное и послевоенное время…

И они слышат это. Слышат и благодарят исполнителей за всё, что те дают людям: за их душевные порывы, за их добрые, отзывчивые сердца, за их высокохудожественную интерпретацию произведений вокального жанра, столь редко слышимых сейчас по радио и телевидению. И конечно, желают новых встреч в этих чудесных «салонах» библиотек, домов-музеев, которые так подходят для интимной, камерной беседы исполнителя со слушателями.

Вот таковы наши ивановские «коллективные» бабуси: восторженные, целеустремлённые, организованные. И нам, исполнителям, всегда приятно встречаться с ними: в музеях ли, в библиотеках, и даже… в глухих уголках наших лесов, что порой случается в последнее время…




СЕРДОБОЛЬНЫЕ СТАРУШКИ

Я ещё не видел, чтобы наши мужички всякую животину привечали и, тем более, выхаживали. Свою, домашнюю, ещё куда не шло. Кошек не трогают. Собак выгуливают. А вот на улице больную кошку или птицу подобрать, или накормить пичужью стаю зимой, – этого почти не бывает.

Женщины же – совсем другое дело. Не проходят мимо страдающего, голодного. Подберут, домой принесут, выхаживать будут. Некоторые чуть ли не специально этим занимаются. И птиц больных, и кошек увечных домой приносят. А потом месяцами с ними маются – шины накладывают, разными мазями смазывают, отпаивают, откармливают. На улице и на балконе кормушки для птиц устраивают. Семечки, сало, масло, крупы всякие для них специально покупают. Даром что пенсии маленькие, и самим себе во многом урезать приходится.

Чаще всего подобной «кошачье-собачей благотворительностью» занимаются пожилые одинокие женщины. (Однако есть и исключения). И тогда их квартира превращается в настоящий зоосад, где лечатся, восстанавливаются и радуются жизни порой десятки брошенных кем-то, ранее бездомных различных животных (чаще всего кошек). Хозяева гуляют с ними на улице, возят на садовые участки, оказывают им всяческую заботу и внимание.

На улицу эти старушки постоянно выходят с запасом провианта – для птиц, собак, кошек. Повсюду, по своему маршруту, подкармливают их, и те уже знают своих кормилиц, и даже встречают и провожают их, порой усаживаясь им на руки и плечи.

Удивительно, но во время таких «всеобщих» кормёжек птицы как бы забывают о своей обыденной (повседневной) иерархии. Крупные не клюют малых, малые перестают ссориться между собой. Галки перестают бояться кошек, а коты ворон. Все мирно соседствуют друг с другом в присутствии своей двуногой покровительницы. А та всё подсыпает и подкладывает им корма, ласково разговаривает с ними, поглаживает и почёсывает тех, кто решается к ней приблизиться. И таких со временем становится всё больше и больше.

Не все со стороны понимают эти «сердобольные» порывы. Иногда слышишь и слова осуждения, недоумения. Но таких людей всё же немного. И с каждым годом у нас, в Иванове, в зимнюю пору на улицах появляется всё больше птичьих кормушек – для синиц, воробьёв, снегирей, поползней. А те и рады прилетать к нам в гости.

Недавно, в особенно сильные морозы, я сфотографировал свой «синичник» на балконе. Так в одном кадре насчитал около десятка пичуг: синиц, воробьёв, снегирей… Кто на сале, кто на масле сидит, кто из кормушки семечки вытаскивает. Кто упавшие с пола подбирает. В целом великолепная пичужная карусель получается. Только и лови на плёнку!

Как хорошо, что люди у нас такой «птичьей благотворительностью» занимаются. И всё от доброго сердца идёт, не ради чего-то. От доброты и сострадания душевного… Сердобольные у нас всё же старушки. И ничего, что порой чем-то недовольны, на своё житьё-бытьё сетуют. Души-то у них чистые, сострадающие… Побольше бы таких людей было на свете!




НЕУКРОТИМЫЕ  БАБУСИ

С этой группой своих сверстниц я познакомился во Владивостоке на стадионе Тихоокеанского флота, когда в очередной раз предпринимал героические попытки «встать на ноги» после непрерывных обострений со стороны своей истерзанной болезнями поясницы. Хотел вспомнить былые времена своей активной молодости и вернуться к беговым тренировкам. Бег меня вдохновлял всегда, и именно он давал мне возможности восстановиться, несмотря на все предостережения (и даже запреты) врачей, прежде всего невропатологов. Вдохновляли меня великолепная книга Гарта Гилмора «Бег ради жизни» и периодические публикации в газете «Советский спорт» под рубрикой «Наш друг бег» (или что-то в этом роде). И с октября 1994 года я переключил свои утренние тренировочные прогулки с бухты Патрокл на этот стадион, находящийся не так далеко от моего дома.

Стадион в ту пору уже частично сдавали в аренду, и значительную площадь его занимала автостоянка. Но он не пустовал, заполняясь по утрам и вечерам (особенно в выходные дни) спортсменами и ветеранской гвардией, желавшей укрепить с помощью физкультуры своё здоровье. Среди них два, а то и три раза в неделю появлялась группа разновозрастных женщин, с удивительным упорством и настойчивостью отмеривавших круги в течение добрых тридцати-сорока минут.

Их было человек пятнадцать. Бегали они каждая в своём темпе – поодиночке, парами, порой мирно беседуя на дистанции и не пытаясь гоняться друг за другом. Переходили временами на шаг, затем вновь возвращались к бегу – всё, как и положено по спортивной науке. После завершения тренировки все собирались в одном месте, у снарядов и занимались гимнастическими упражнениями.

По выходным я встречался с бабусями, пробегая свои 10-15 кругов. Здоровался, беседовал с некоторыми из них, когда они отдыхали после выполнения тренировочной программы. И они рассказали мне о себе.

Жили они в соседнем микрорайоне и стали ходить сюда около четырёх лет назад. Тут были и бывшие спортсменки, дававшие фору и мужской гвардии, и ветераны с многолетним беговым стажем, и только начинающие «семенить» больные, желающие избавиться от надоевших им недугов. Многие из них уже освободились от своих многочисленных хворей: гипертоний, пневмоний, гастритов, колитов и пр., и даже смогли восстановиться после перенесённых инфарктов и инсультов. И это не было хвастовством. Всё было, как «по науке»! И даже «преклонный» возраст (75-80 лет и более) не мешал им оставаться сейчас бодрыми и жизнерадостными. Конечно, они уже не могли «угнаться» за своими более «юными» подругами, но собственные километры отмеривали старательно, хотя иногда и переходили на ускоренный шаг. А в лёгкости выполнения различных разминочных упражнений, а также в гибкости им можно было только позавидовать!

Разве можно было с ними сравнить их сверстниц, обычно сидящих на лавочках у своих подъездов, или тихо прогуливающихся вокруг своих домов?! Да они и сами об этом говорили – их «подъездных» подружек, не пожелавших в былые годы примкнуть к занимающимся, давно уже нет на этом свете. Те же, которые ещё живы, либо могут только спускаться до лавочки, или же из квартиры уже не выходят.

Мне, как физиологу (валеологу), безусловно, хотелось оценить их общее состояние и уровень функциональной подготовки и по некоторым специальным тестам, которые я обычно использовал в своих научных и практических исследованиях. Они не только согласились, но и искренне заинтересовались. И я провёл с ними несколько серий таких исследований в зимний и весенний сезоны, используя для этого одно из служебных помещений администрации стадиона. И был просто поражён полученными данными!

Ни у одной занимающейся со стажем беговой тренировки более пяти лет я не определил повышенного кровяного давления. Более того, ни у кого из обследованных давление не выходило за пределы 140/80 мм рт.ст.! А у восьмидесятидвухлетней бабуси держалось на уровне 125/65!! Реакция со стороны давления и частоты пульса на обычную дозированную нагрузку была в пределах юношеской (!) нормы. При прослушивании я не обнаружил у них никаких перебоев, никаких сердечных шумов, никаких аритмий, в том числе и у той, которая семь лет назад перенесла инфаркт задней стенки желудочка. Большинство из бабусь смогло даже выполнить тест с задержкой дыхания (по собственному усмотрению и самостоятельно, у себя дома, поскольку я не советовал им этого делать – всё-таки возраст!). И показатели у них оказались ничуть не ниже, чем у обследованных мною женщин промышленных предприятий, возраста сорока-пятидесяти лет. Такими же нормальными у всех были и показатели сосудистой резистентности (устойчивости). И это на фоне постоянного хронического недоедания (был девяносто пятый год!), на фоне всех наших эмоциональных стрессов! В то время, когда во всех без исключения обследованных нами (валеологами) женских коллективах города число лиц с нормальными показателями не превышало 30-40%!

Показатели силы (кистевой динамометрии), выносливости (к статическим нагрузкам) у всех без исключения были на уровне, наблюдаемом у женщин сорока-пятидесятилетнего возраста. Скорость же восстановления показателей кардио-респираторной системы после дозированной функциональной нагрузки (в двадцать приседаний) составила в среднем три минуты пятнадцать секунд.

Вот вам и «возрастная норма»! Вот и медицинские постулаты. Всё дело в истинном, индивидуальном уровне функциональной готовности организма, в его резервах, в степени его тренированности. По крайней мере, этот возрастной уровень может быть отодвинут на десятилетия!

«Возрастные» изменения в организме начинаются тогда, когда резко ослабевает его функционирование, когда снижаются физические нагрузки, когда он начинает жить в щадящем режиме, и тогда никакая диета, никакие физиотерапевтические процедуры, никакие мази, лосьоны не в состоянии сами по себе продлить человеку его молодость, сохранить его здоровье, его нормальные реакции, нормальный уровень его функциональных показателей...

Конечно, бабуси остались очень довольны результатами обследований и даже взяли себе на вооружение предложенный мною интегральный метод оценки здоровья, а также систему динамического самоконтроля с ведением дневника самонаблюдений, тщательно записывая все показатели после каждой воскресной тренировки. И я надеюсь, что и сейчас, по прошествии почти шести лет, они остаются такими же молодыми душой и телом и по-прежнему не жалуются на своё нездоровье... Интересно, сколько таких вот групп «юных бабусь» в нашей Ивановской области, и какими способами и средствами они пользуются для продления своей «молодости»?





КАК  ХОЧЕТСЯ  БЫТЬ  МОЛОДОЙ!

К моей соседке по огороду Нине Григорьевне иногда приходит в гости её подруга по дому Анастасия Ивановна. Обеим уже давно за семьдесят, хвори всякие одолевают, но они не поддаются возрасту: бодры, активны. Нина Григорьевна на участке с утра до вечера трудится. Каждый год хорошие урожаи снимает.

Анастасия Ивановна раньше тоже много времени на огороде проводила. Свои грядки имела, в поле, за садовым участком, целину под картошку копала. Сейчас голодные времена миновали, так что она скорее для отдыха сюда приезжает. Гуляет на природе, травы целебные собирает…Сегодня снова ходила за травами, целый пакет набрала.

Мы с ней давно знакомы. Лет десять назад она много помогала мне, когда я совсем немощным был и огород запустил. Сейчас такой необходимости нет, сам мало-помалу справляюсь…
Слышу, возвращается любительница прогулок. Её всегда издалека слышно: громко разговаривает, отчётливо. С соседями всегда поговорить останавливается. Соседей самих не слышно – Анастасия Ивановна их всех сразу заглушает. Не то, чтобы уж очень громко разговаривает, но речь такая у неё пронзительная. Раньше мне казалось, что от самой троллейбусной остановки её слышал. Сейчас уже не так громко разговаривать стала – возраст всё же.

Вошла к Нине Григорьевне. Делится впечатлениями. Я давно её не видел, кажется, с прошлого года. Кричу ей:
– Добрый день, Анастасия Ивановна!
– Здравствуйте, Виктор!
Они с Ниной Григорьевной меня почему-то Виктором величают. То ли легче так, чем Виталий, то ли ещё что… Ну, да ладно – Виктор так Виктор. В детстве меня ещё чище прозвали (мальчишки, правда) – Стасиком! Слышали, как бабушка говорила: «Витасик». Так и ходил несколько лет в «Стасиках».

Поздоровалась Анастасия Ивановна и сразу ко мне идёт – словечком поближе перемолвиться. Бодро идёт, весело. Смотрю, она не изменилась внешне, даже помолодела за последние годы. Морщин, вроде, поубавилось, стать появилась, движения легче стали. Да и настроение явно другое, не минорное, как часто в прежние годы бывало… Жизнь изменилась. Муж умер, сын куда-то в другой город подался. Одна в квартире осталась. Теперь и собой можно заниматься. Раньше больше за мужиками следить приходилось да обслуживать… Нелёгкая была доля…

– Да Вы помолодели, Анастасия Ивановна! Совсем юной стали!.. Опять на огороде поработать хотите?
– И вправду, что ли?
– Сразу заметил, когда ещё по улице шли. Совсем юной походка стала. Как пятнадцать лет назад, когда с тачкой за торфом ездили, да на грядках целый день копались.
– Одной-то легче. Мои мужики мне всю душу вымотали. Сейчас куда спокойнее стало.
– И чем занимаетесь дома?
– Да теперь могу и за собой посмотреть. Времени на всё хватает…
Поговорили так минут десять: про огород, про урожай, про жизнь нашу. Пожелали друг другу всего наилучшего. Анастасия Ивановна к соседке пошла. Там как раз ещё одна их общая знакомая появилась. Стоят, беседуют о чём-то.

Анастасия тоже в разговор включилась. Слышу: «А Виктор сказал, что я ещё ничего!... А ведь и вправду, «ничего!». Ещё ….. вертеть могу…» И так эффективно демонстрирует подругам этот приём, что заглядеться можно… И передом, и задом повернётся, и подбоченится…
– Да, говорят, Анастасия Ивановна! Совсем молодой стала! Скоро замуж тебя выдавать будем!

Таковы они, наши женщины! Нет у них старого возраста. Всю жизнь остаются молодыми. В душе, по крайней мере. И стоит им напомнить об этом, как сразу преображаются они, расцветают, выпрямляются. И будто нет у них за плечами многих десятилетий горести и страданий, – снова они возвращаются в свою молодость, снова думают о любви и счастье…

Как-то летом ехал я в город на маршрутке. Редко в маршрутку сажусь – трудно влезать и вылезать с моей-то спиной. Но в тот раз, видимо, торопился куда-то. Сижу в первом ряду, на правом сиденье. На переднем, лицом к остальным сидят две пожилые женщины. На очередной остановке «вбегает» бойко мужичок с палкой, садится рядом с бабусей, подтолкнул и легонько ущипнул её в бок. Потом потрогал её платье, придвинулся к ней поближе, сидит, улыбается. Та оробела от неожиданности и слова вымолвить не может. Смотрит на мужика в недоумении.

Мне-то показалось первоначально, что они знакомы – так бесцеремонно он с ней обращается. При этом у всех остальных пассажиров на виду. Потом только понял, что нет, не знакомы – по бабусиному поведению… Сидит и слова вымолвить не может. Даже покраснела от смущения. А мужичок разговор начинает:
– В жару посветлее одеваться надо. (У бабуси синее платье с жёлтыми цветами, не очень светлое). И начал ей делать комплименты:
– И я тоже ничего! Хорошо выгляжу, хотя и с палкой. А уже 70 лет… Ещё бегать могу!..
– Да, хорошо выглядишь. Совсем молодой. И морщин почти нету.
Мужичок на самом деле выглядел молодо, и действительно был почти без морщин.
– А я тебя вроде как знаю, – продолжает мужчина. – Ты не на фабрике (такой-то) работала.
– Да, работала. Но тебя не помню.
– А я бухгалтером двадцать лет отсидел.
Многих помню. И, по-моему, ты на Воронина живёшь. Я туда молоко несколько лет возил.
– Там живу. И молоко, точно, покупала…
– Вот как я тебя признал! – Продолжает её платье ощупывать.
– А ты совсем ничего! Для стольких-то лет. Когда в светлое оденешься, девчонкой станешь! И продолжает делать ей комплименты…

Смотрю, бабуся совсем выпрямилась, на лице появилась вначале недоумённая, затем радостная улыбка. Щёки её порозовели… И вот уже перед нами сидит не старушка, а статная девица – пусть и в морщинах, и с палкой. Но совсем не старушка! А мужичок не останавливается. Всё продолжает одаривать её комплиментами. Как будто торопится успеть сказать всё до своего выхода. И действительно, вскоре вышел, на прощанье снова легонько ущипнув радостно воскресшую бабусю, и пожелав ей много хорошего…

В его комплиментах не было ни грубости, ни пошлости, какие частенько слышишь при подобных разговорах, особенно от мужиков в подпитии. Всё было как бы само собой, совершенно естественно, хотя и казалось мне поначалу несколько бесцеремонным. И старушка сидела по-прежнему с удивлённым и вместе с тем восторженным выражением лица, со взором, устремлённым куда-то вдаль, возможно, в своё светлое девичье прошлое…



ЛЮБОПЫТСТВО – НЕ  ПОРОК

Есть у нас в подъезде одна любопытная особа. Такая любопытная, что пройти просто не даёт – всегда в твою сумку заглянет. И чего купил, и за сколько, и покажи! Если бы не народ вокруг, то и попробовать бы каждый раз просила. Глаза от любопытства так и бегают, особенно в сумку пялятся, будто насквозь её просвечивают: всё видит, всё чует, что в чужой сумке лежит, и никак от неё не скроешь! Каждый раз, когда откуда домой возвращаешься, тебя у подъезда отлавливает, будто специально встречает, и даже в подъезд за тобой бежит: «Куда ходил-то?!.»

Вот и сегодня, 9 ноября, тоже уловила. Я как раз с огорода возвращался, – своих огородных друзей (ворон и кошек) подкармливал, да кое-какие вещи забрал –чтоб не пропали нечаянно. Колесо от тачки в мешок положил – в сумку-то не влезало... Подхожу к дому, вижу: уже у подъезда стоит, караулит! Вроде, в сторону отвернулась, меня ещё не видит.
Я быстрее в дверь шмыг (совсем неслышно) и быстро по лестнице подымаюсь, чтобы не углядела. Не тут-то было! Учуяла всё же! За мной в подъезд бросилась:

– Чего несёшь-то? Небось, картошки мешок накопал! (?)
– Какая сейчас картошка! Снег кругом!
– Нет, несёшь! Вона, как мешок-то раздуло!.. Дал бы с килограммчик...
Пошёл к квартире, открываю дверь, а она снова тут как тут:
– А как мать-то? – спрашивает.
Дёрнуло меня сказать, что у бабули вчера юбилей праздновали: 87 лет стукнуло. У Марфёны глаза так и округлились – такой день прозевала!
– Поздравить бы надо, – говорит.
– Уже поздравили, – отвечаю. (Вчера и позавчера приходили знакомые).
– Небось, стол накрывали? Чай пили?
– Кое-что было, да сильно сейчас не распируешься.
– Поздравить бы тебе нужно в честь праздника-то, – снова повторяет она.
– Поздравил, конечно, и в первую очередь! – не понимаю я её настойчивости.
– Дал бы мне маленько, в честь праздника-то!

Ах, вот в чём дело! Сразу трудно было догадаться. До сих пор я считал, что с юбилеем юбиляра поздравляют, ну, может быть, и его ближайших родственников. А тут, оказывается, и соседей тоже (не всех, а только избранных); да ещё и деньги давать надо.
В данный момент денег у меня просто не было. Пообещал потом дать.
– А не обманешь? – спрашивает.

Надо было бы, конечно, сразу вынести, а я на потом оставил. Вот она меня каждый день по утру у подъезда и вылавливает, когда я на разминку ходил, – без денег, естественно… А через неделю денег и у самих почти не осталось – пенсию-то вон насколько задерживают!
Наскрёб как-то последние на хлеб, иду в ларёк, а она тут как тут, снова у дверей стоит, поджидает:
– Чего не несёшь-то?! Обещал же!

И то, правда, обещал. Отдал я ей наши хлебные. Она поглядела, посчитала, осталась ли довольна, не знаю. На всякий случай, сказал ей, что это последние, больше у самих не осталось...

Как-то в апреле, отправляясь на огород разгребать снег, я в шутку ответил бабусям, греющимся на солнышке у подъезда: «Да иду урожай собирать...» Это вызвало у них определённое оживление и, видимо, изменило тему их разговора в сторону огородных проблем.

Через несколько дней бабуси снова встретили меня на улице, и снова разговор зашёл об огороде.
– Чего там делать-то сейчас? Один снег кругом? – спрашивают.
– Да нет, – отвечаю. – Снег давно разгрёб. Грядками занимаюсь. Уже посадил кое-что. Морковь вовсю растёт!
И это была правда. Сумел я в этом году ускорить процесс выращивания огородных культур. Но это, естественно, было только началом. Опять я дал тему для разговоров, а Нина – тоже заядлая огородница – стала разъяснять бабусям особенности агротехники плодовых и овощных культур.

Марфёна с особым вниманием и некоторым недоверием слушала мои ответы. Прошлой осенью она специально допоздна сидела на лавочке, ожидая моего прибытия с огорода и очередной возможности получить что-нибудь из собранного урожая. Я тогда частенько приносил для соседей и зелень, и морковь, и бабуси, в общем-то, не отказывались от этой пусть и неказистой продукции. Марфёна же всегда первой протягивала к зелени руки, и после этого делиться с остальными мне было уже нечем... Вот и сегодня, услышав о растущей моркови, она явно забеспокоилась – как бы не прозевать, а вдруг что-то на самом деле поспело?!.

Последующие дни я почти ежедневно бывал на участке, выполняя необходимые огородные работы, и довольно часто делился опытом с сидящими у дома отдыхающими. Марфёна всегда была среди них и с каждым разом всё внимательнее вглядывалась в мою сумку. Её бесцеремонность и вечное попрошайничество мне уже порядком надоели, и однажды на очередной вопрос, что выросло в огороде, я ответил, что выросли и свёкла, и морковь. Все засмеялись, за исключением Марфёны, глаза которой так и забегали от жадности… «Ну, пусть себе немножко поволнуется, – думаю. – Пора бы уже и соображать насчёт сроков созревания культур!»

Девятого мая, как всегда, с утра спешу на свидание со своими грядками. И, конечно же, у подъезда уже ждёт вездесущая Марфёна:
– Чего, опять на огород?
– Куда же ещё! – отвечаю. – Что без меня там вырастет?
Она вдруг приближается ко мне и шепчет (чтобы стоящие в стороне бабули не услышали):
– Принеси мне морковки-то, ...маленько. Небось, уже давно таскаешь?!.
Ну, что с ней сделаешь! Пришлось принести... несколько тонюсеньких хвостиков: пусть убедится... Убедилась, но всё равно не поверила!




ДЕД  ФЁДОР

Наш сосед по 1-ой Железнодорожной, дед Фёдор, был, пожалуй, самым старым из ветеранов, проживавших в нашем квартале. В другом конце квартала доживал свой век ещё один дед – Корольков, но внешне он казался чуть «помоложе» соседа. В сороковые годы эти два деда были единственными взрослыми мужчинами на нашей улице. Остальные – все были на фронте и не вернулись с войны, оставив с десяток осиротевших матерей, которые уже в одиночку воспитывали подрастающее поколение. Таковых на улице было довольно много, к числу которых принадлежал и я – самый старший из нашей юной возрастной группы.

Фёдор в военные годы где-то работал. По крайней мере, уходил куда-то в город с утра и возвращался домой поздно вечером. Периодически ходил в город и в послевоенное время. Но на работу, или просто по своим домашним делам, – этого, по-моему, никто не знал из его соседей.

Он был замкнут, ни с кем близко не общался. Возможно, потому, что был уже порядком глуховат и подслеповат. Но всегда отвечал на наши мальчишеские приветствия поклоном и снятием фуражки с головы, а также непременным «Моё почтение». Одно время в его доме обитала старушка. Такая же ветхая, как и он сам, никогда не выходившая на улицу и ни с кем не общавшаяся. Позднее у него квартировал какой-то мужчина. Мама рассказывала, что он оказался наркоманом и был арестован соответствующими органами.

Дед был настоящим ветераном улицы. Жил на ней чуть ли не с конца позапрошлого, аж девятнадцатого века, и мог рассказать многое из нашей «железнодорожной» истории. Говорил, что какое-то время наш квартал был последним на улице, другие же дома строились в 10-х – 20-х годах – вплоть до Буровского завода. Помнил, когда сажали наши дубы, высившиеся перед нашим домом вместе с огромной липой. Много рассказывал о лесах и их невиданных богатствах – в районе Дубков, Кладбищенских улиц, сразу за Буровским заводом. С радостью вспоминал своё детство и юность, а также более позднее время, когда собирал целые корзины белых и мешки орехов, совсем недалеко от дома. Успевал сходить в лес даже утром, до работы, или же вечером – после неё.

Рассказывал дед нам и о старой Шуе, о её истории, о крепостном вале, окружавшем в древние времена городище, о раскопках, проводимых на нём и находках, сделанных археологами. Дед знал, что Шуя в тринадцатом веке была захвачена Батыем, разграблена и разрушена татарскими полчищами. Фёдор не был религиозным и не посещал вместе с бабулями с улицы Мельничнову церковь в церковные праздники. Однако с уважением относился к священнослужителям и их стоической борьбе за права церкви.

В пятидесятые годы старик ещё продолжал ходить в лес, но прежнего обилия грибов и ягод уже не было. Оставались воспоминания, которыми он порой делился с нами, уже остепенившимися пацанами – учениками старших классов школы. Обычно эти разговоры заводились по вечерам, когда он сидел на лавочке у своего дома, а мы, мальчишки, заканчивали свои игры и расходились по домам… Да, сейчас всё стало по-другому. А десять лет назад мы, совсем ещё юные пацаны, его как огня боялись – когда он гонял нас из своего палисадника с яблонями, всегда привлекавшими наше внимание.

Особенную зависть вызывала развесистая яблоня – с чудесными среднего размера, белыми и очень вкусными яблоками («Белый налив»), которая свешивала свою раскидистую крону через забор и чуть ли не доставала ветками до окон дома хозяина. Эти яблоки поспевали раньше других, уже в начале августа, и вскоре начинали осыпаться под тяжестью своей спелости. Значительная часть их падала в проходной двор, которым с улицы приходилось идти моему другу Гене Серебрякову, а также и мне, когда я шёл к нему в гости. Конечно, мне ближе и удобнее было перелезть к ним через забор из своего сада, но возможность захватить по дороге несколько дедовских яблок чаще всего заставляла меня двигаться естественным путём.

Обычно дед успевал собрать яблоки рано утром, предвидя наши утренние набеги. Так что нам оставалось только то, что падало в последние часы. Да и то собирать приходилось с осторожностью, ибо дед, казалось, постоянно находился на своём наблюдательном пункте – у окна, выходящего во двор. И каждый раз, закрывая за собой калитку, я устремлял взор первоначально на дедово окно, а потом уже под яблоню. И на всякий случай кланялся в сторону дедова дома, произнося наше обычное приветствие. Дед тоже кивал мне из окна, а когда его не было, я быстро хватал лежавшие в траве плоды и нёсся к своему другу, довольный сегодняшней удачей.

Летом того памятного 1946 года, когда мы были вместе с Геной, урожай дедовских яблок был особенно обильным, как, впрочем, и у нас в саду. Однако его яблоня, по каким-то тайным причинам, привлекала наше внимание куда в большей степени, чем наши антоновка, дички и даже ранний и очень сладкий анис, вместе с грушами, сливами, крыжовником и иными ягодами.

Однажды вечером нам удалось уловить момент, когда старик отправился за водой на колонку. Последняя находилась довольно далеко – у магазина, на Ивановской улице, так что времени у нас было вполне достаточно, чтобы успеть обобрать не одну такую яблоню. Принимая во внимание, ко всему, ещё и обычную очередь у колонки, мы были спокойны и начали творческий процесс, как только дед свернул за угол нашего квартала.

Залезть на дерево не составляло особого труда, особенно для меня, хорошо тренированного в этом деле на наших собственных яблонях и четырёх дубах, возвышавшихся перед домом и с дальнего края садового участка. Мешали только сучковатые густые ветки да колючки, будто специально напиханные в средних и верхних этажах яблони. Но это препятствие не должно было служить нам преградой, и карманы наши и пазухи стали быстро наполняться спелыми, кажущимися полупрозрачными от зрелости яблоками.

Творческий процесс настолько увлёк нас, что мы забыли про всё остальное и даже не услышали, как отворилась калитка и во двор вошёл дед с вёдрами. Конечно, он сразу узрел среди зелёных листьев наши белые рубашки и, как разъярённый тигр, бросился к дереву, чуть не опрокинув вёдра с водой. Мы же, ошалев от страха и неожиданности, устремились не вниз, в его сад, а на самую макушку дерева, уже не обращая внимания на колючки и ветки, больно цеплявшиеся за одежду и наши полуобнажённые телеса. Генка, на моё удивление, даже обогнал меня в этом акробатическом порыве и забрался на самые тоненькие верхние ветки, прогнувшиеся под его тяжестью и грозящие вот-вот обломиться. Мне же пришлось устроиться сразу под ним, и я опасался, как бы он не придавил меня во время падения.

Дед, как всегда молча, смотрел на нас, как на временно ускользнувшую добычу, соображая, каким способом эффективнее согнать нас на землю. Кидать в нас комками земли, как он обычно делал на улице, сгоняя нас со своих лип, в данном случае было не очень удобно, так как лезть за ними в свой огород пришлось бы через дальнюю калитку, и тогда мы вполне могли успеть спуститься на землю. (Дед ещё не знал обо всех сложностях лазанья по его яблоням.) Он на всякий случай запер на все засовы входную дверь, исключая для нас возможность быстрого бегства через неё. Затем на секунду зашёл в дом и вышел, неся в руках грабли, привязанные к длинной палке. Возможно, он соорудил это приспособление и для сбора яблок. Но нельзя исключить, что именно мы с Генкой вдохновили его творческую мысль на создание данного «орудия лова», и вот сейчас дед и провёл его первое практическое испытание.

Грабли в таком виде могли бы сразу достать до нас, но на первых порах нам помогали густые и сучковатые ветви яблони, защищавшие нас со всех сторон. Старик пыхтел, кряхтел, свирепел, перебегая от одного края дерева к другому. Потом всё-таки догадался просунуть орудие возмездия снизу, между толстыми ветками яблони, и вскоре его основная, хватательная часть добралась до моих сандалет, потом до штанов с проймами. И вся моя амуниция постепенно стала переходить в руки нашего преследователя. Оставалась одна рубашка, из которой уже давно высыпались яблоки, большею частью угодившие на голову деда. Снять рубашку граблями было уже невозможно, хотя она и трещала под напором рассвирепевшего в конец старца.

Оставаться долго без штанов в десятилетнем возрасте, пусть и на яблоне, было уже совсем неприлично. Да и дедовы грабли продолжали усиленно терзать мою кожу. Так что пришлось завопить (конечно, понарошку!) и просить о пощаде. По гневному жесту деда я спустился на землю и получил в назидание вместе со своими штанами солидную порцию дедовой, ужасно жгучей крапивы, росшей по периметру всего палисадника. И ещё в дополнение несколько ударов «розгами» – тремя прутьями, которые старик успел выдернуть из находившейся рядом метлы, используемой им обычно целиком для снятия нас со своих лип. Хорошо, что в этот момент не было свидетелей моего стыда и позора, особенно соседских девчонок, которые тоже порой заглядывали к Генке в гости…

На этом экзекуция моя закончилась, и дед, забыв про меня, обратил внимание на второго налётчика, всё ещё висящего на самой верхотуре яблони.
– А ну! – впервые рыкнул он, устремив гневный взор в сторону Генки и направив грабли к его штанам. Поняв, что высота его тоже не спасёт, Генка начал потихоньку спускаться. И пока я голосил рядом с дедом свою монотонную песню (понарошку, конечно), Генка вдруг запел свою. Но не из тех, что мы все вместе распевали на чугунке, а совсем другую, которую он никогда не исполнял, но, как и я, неоднократно слышал по радио: «Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступа…ет…» Голос его постоянно срывался, да и пел он не как обычно – звонко, весело, задорно – а как-то уж очень пискляво – видимо, предвкушая скорую встречу с дедом. Дед же, скривив физиономию в злорадной улыбке, стоял, готовый словить и эту жертву.

Генка слезал почему-то с противоположной стороны дерева, и я понял его манёвр – он хотел спрыгнуть и успеть убежать от деда к своему дому. А там, на своей территории, ему сам Кощей был бы не страшен! Когда до земли оставалось метра два, я решил помочь другу и вдруг завопил во всю силу, будто от боли. Дед даже вздрогнул и повернулся ко мне. Генка, конечно, тут же спрыгнул с нижней ветки, но зацепился за сучок наполовину спущенными с него штанами (тоже уже без пройм) и кубарем покатился на траву. Успел было подняться, но был схвачен за штаны дедом и приподнят над землёй для большей острастки. Генка, естественно, сразу забыл всю вокальную классику и заверещал, чуть ли не громче меня. Но Фёдор, то ли по глухоте своей, то ли по своему желанию, будто ничего не слышал. Схватил очередную охапку приготовленной для этого случая крапивы и с удовольствием наполнил ею Генкины штаны, которые тот поддерживал двумя руками, потом повернулся за розгами и чуть-чуть ослабил хватку. И рванувшийся вдруг Генка высвободился из его объятий и помчался к своему дому. Дед устремился за ним, а я – к калитке. И успел-таки открыть засовы, прежде чем дед вернулся за мной, так и упустив вторую добычу… Нет, я всё же был шустрее его. Подгоняемый страшным жжением и зудом по всей своей задней части, я нёсся, придерживая нижнюю амуницию руками, к спасительной двери, и она, на счастье, оказалась не запертой на защёлку. Но дед не стал меня преследовать, полагая, что мне хватит и первой порции его угощений.

Угощение было на славу! И я долгое время сидел в саду, отмачивая заднюю часть в корыте с холодной водой, а потом смазывал йодом многочисленные ссадины на руках и ногах, полученные в неравной борьбе с превосходящим по силе противником…
В тот вечер Генка у меня не появлялся.
– Как он тебя? – спросил я на следующий день при встрече.
– Столько крапивы наложил, что всё у меня аж распухло! Во, злыдень! Весь вечер жгло и чесалось.
– А я всё в корыте сидел. Уже не чешется, но от веника целые полосы на спине остались. Да ещё лямки к штанам пришивать самому пришлось – ведь не скажешь, что с нами случилось!
– Ещё бы! Как бы сам дед не сказал!..

Но дед не сказал. Он вообще никогда на нас не жаловался родителям. Даже тогда, когда мы что есть силы гремели по его железной крыше, перелезая на неё с нашего дома – в отместку, конечно, за все наши страдания. Дед был отходчив. И через неделю мы уже спокойно встречались с ним на улице, и он, как всегда, учтиво отвечал на наши приветствия своим непременным: «Моё почтение!»


ПРОСВЕТИТЕЛЬ И ПУТЕШЕСТВЕННИК

С Дмитрием Александровичем я встретился всего один раз, в 2011 году, но слышал о нем много от моих знакомых. Образ жизни этого человека, его жизнелюбие, пристрастия, духовная и физическая активность поразили меня. В 82 года он сохранил свежесть и ясность мыслей, хорошую физическую форму, жизнелюбие, целеустремленность, потрясающую жизненную активность. Высокий, сухощавый, тренированный, с чернеющими волосами, доброй, светлой улыбкой на лице, с искрящимися внутренним светом глазами, он выглядел лет на пятнадцать моложе своего возраста, и сам признавался, что чувствует себя ещё моложе.

Первостепенное значение в жизни Дмитрий Александрович придаёт здоровью – не проводя грани между духовной и физической его составляющими. «В здоровом теле – здоровый дух – Mens sana in corpora sano». Так, кажется, звучит этот философский тезис со времен Гиппократа, всё глубже подтверждаемый практикой нашей жизни и современной медицинской наукой. И Дмитрий Александрович, не будучи профессиональным специалистом в этой области, глубоко чувствует это и старается поддерживать свою физическую форму в оптимальном состоянии. И выбранные им принципиальные подходы в достижении этого полностью соответствуют рекомендациям современной валеологической науки (науки о здоровье).

Максимально возможное общение с природой, жизнь на природе, естественно, вместе с высоко двигательной активностью, – это главное в его профилактической программе. Живя тёплое время года в Крыму, где у него есть свой дом, сад, огород, он много работает на своём земельном участке, выращивая урожаи овощных и плодово-ягодных культур; часто спит на открытом воздухе и много-много путешествует по горам – пешком и на велосипеде. Для этого у него есть специальный, горный велосипед, на котором он чуть ли не ежедневно ездит горными дорогами и тропинками.

Ездит он и в одиночку, и вместе с друзьями, особенно по сложным и дальним маршрутам в окрестностях Симферополя и так называемой «Белой горы» - «Ак-Кая». В пеших прогулках по горам проходит по пятнадцать и более километров в день.

Дополнительно для укрепления здоровья использует активную зарядку, закаливающие мероприятия и дыхательную гимнастику. Комплекс его физических упражнений включает, в частности, приседания до 300 раз за день. Специальные физические упражнения и ходьбу (до пятнадцати километров в день) он использует в основном в зимний период года, который проводит в Иванове, где у него есть своя квартира… Неприхотлив в еде. Основная диета – овсяная каша и рыба.

В случае вполне естественных для такого возраста недомоганий он лечится сам. Поликлинику не посещает, к врачам не обращается. Глубоко верит в народную медицину и некоторые новые, современные методы, разработанные на основе «достижений современной науки». Так, при возникшем отёке ног использовал полное многодневное голодание и полностью вылечился от недуга. При этом голодал, не прекращая работы. Чувствовал себя превосходно, ощущая постоянный прилив энергии. Кратковременное (однодневное) голодание он периодически применяет и сейчас с профилактической целью.

В какой-то период применил восьмимесячный профилактический курс перекиси водорода (по рекомендуемой схеме), и тоже с успехом. Однако больше всего верует в лечебные силы природы и в тот запас прочности, которым она (природа) снабдила каждого из нас в жизни. Его философское кредо – не растрачивать понапрасну свои силы и не вредить самому себе вредными привычками. Умеренность во всём, неприхотливость, абсолютное отрицание алкоголя, курения, каких-либо материальных излишеств, стремление к духовной жизни, познанию и самосовершенствованию – отличительные черты этого далеко не заурядного человека.

В Крыму у Дмитрия Александровича живёт племянник, много знакомых – русских, украинцев, татар. Они постоянно общаются друг с другом, помогают друг другу. Дома вместе с хозяином проживает собака и три кошки, живущие очень дружно. А в один сезон его стала навещать оса. Дмитрий Александрович подкармливал её медом. Она стала совсем «домашней», даже садилась на палец хозяина, благодаря его за подношения.

Дмитрий Александрович живёт активной духовной жизнью. Увлекается фотографией. Много читает, прежде всего книги и публикации о здоровье, по психологии, политическую литературу. Находясь в Крыму, ездит в Симферополь на книжные ярмарки. Много книжек приобретает, в том числе для подарков знакомым и друзьям. В этом году он привёз книгу Анатолия Некрасова «Путы материнской любви». Книга настолько актуальная, что все его знакомые сразу купили её в наших книжных магазинах, а одна его ученица нашла в интернете ещё много книг этого автора, и они читали эти книги, постоянно обмениваясь своими мнениями, которые во многом совпадали. Любит поэзию. Сам пишет стихи, много стихотворений знает наизусть. Выписывает газету ЗОЖ («Здоровый образ жизни»). Делает ксерокопии статей из интернета. Раздаёт их знакомы, пропагандируя соответствующий образ жизни. Бывший учитель, он часто встречается со своими учениками. В Иванове, где он преподавал в школе, его всегда с нетерпением ждут и ученики и знакомые; ждут и другие знакомые в городе.

Человек чрезвычайно общительный, Дмитрий Александрович беседует с ними на философские, медицинские и политические темы, …о смысле жизни. Увлекает всех своими идеями, своим примером, жизнелюбием и жизнестойкостью. Человек широкой и доброй души, он постоянно стремится сделать что-то хорошее людям. Каждый раз, приезжая в Крым и возвращаясь оттуда в Иваново, привозит с собой кучу подарков: книги, ксерокопии, фотографии, всевозможные деликатесы, травы и травяные сборы (сушёную лаванду, горный мёд, сушёный ковыль,.. морские камешки, пирамидки из оникса…). И делает это, несмотря на то, что живёт только на одну свою учительскую пенсию. Всегда стремится помочь нуждающимся, больным, душевно опустошённым. Подбирает для таких людей соответствующую литературу, проводит с ними беседы – настоящие проповеди, внушая идеи жизнелюбия, целеустремленности, жажду борьбы и веру в возможность достижения цели.

Всю жизнь прожил с Валерией Андреевной, учительницей русского языка и литературы. Всегда был рядом с ней во всех её школьных мероприятиях: ходил с ребятами в походы, водил их на экскурсии, организовывал конкурсы, проводил различные спортивные мероприятия. И дважды даже ездил с ними в Крым, познакомив ребят с нашей чудесной курортной здравницей, с удивительной природой субтропиков, с историей освоения человеком Крымского побережья.

Похоронил супругу в 2006 году. Хранит светлую память о ней, постоянно ухаживает за её могилой. Сохранил все памятные фотографии об их совместной счастливой жизни. Много помогает дочери…
В настоящее время Дмитрий Александрович снова уехал в свою Крымскую обитель. И уже, наверное, созерцает цветение яблонь, груш, мандариновых, персиковых, абрикосовых деревьев, вдыхает аромат лаванды, шиповника и роз в своём саду. Радостно встретился со своими четвероногими домашними друзьями, приняв эстафету их содержания от племянника. Снова совершает походы и велосипедные «экскурсии» по любимым горным дорогам. И, безусловно, уже думает о подарках, которые повезёт своим ивановским знакомым где-нибудь в декабре-январе. И продолжает думать о нашем светлом будущем, о новых встречах со своими знакомыми, о беседах с ними о духовности, о нравственности, о культуре, о жизни, желая всем нам только лучшего – добра и счастья… Таков он, Дмитрий Александрович, неукротимый оптимист, увлечённый пропагандист, неутомимый труженик, борец за идеи. С широкой душой и Богом в сердце, он ещё долго будет вдохновлять и радовать окружающих своими новыми идеями и знаниями. И я от всего сердца желаю ему удачи на этом светлом и благородном пути!


ДВА ДЕДА

Интересные всё же старики бывают! Один знакомый – певец, бас (83 года), при встрече всё больше образ Ленина изображал. И голос, и залысина, и даже конфигурация черепа были удивительно похожи. Но только слушать его особенно не желали. В частности, когда он во время концерта (кажется, для ветеранов) начинал из зала ленинские монологи произносить.

Другая – тоже певица, но незнакомая. О ней как-то по радио говорили. Всю жизнь хотела стать оперной дивой, но её нигде не брали. Так, став миллионершей, в 88 лет она за плату (видимо, не малую!) всё же сумела записаться (даже с оркестром!) и прозвучать на весь мир в какой-то передаче. Впечатление потрясающее! Писк стоял запредельный – выше всякого колоратурного сопрано и сразу в нескольких тональностях. (Оркестр, правда, играл, как положено!).

А не так давно наша с мамой помощница из Собеса ещё об одном деде рассказывала, – к которому ей, как и к нам, ходить приходится. Тот уже совсем неординарный. Восемьдесят четыре года. Ищет жену. Даже объявление дал в разных газетах. Чтобы была не старше 64 лет, красивая, с длинной и тонкой шеей, высокого роста и тонкими ногами, хозяйственная, образованная, «целомудренная»… Приходило уже более тридцати человек, но все не те оказались.

Сам мужичок любит говорить и не любит слушать – «сидишь перед ним, как перед генералом и выслушиваешь наставления». А он каждому приходящему лекции читает – по биологии, по медицине чаще всего. Сам он по профессии биолог. Любит музыку, на рояле играет.

Разговаривает он только на расстоянии, приближаться к себе не позволяет: шибко микробов боится. Везде ищет их у себя, постоянно обследуется в поликлинике и всякие курсы лечебные без конца проходит. И громко разговаривать с ним нельзя – уши можно испортить «Там, – говорит (в ушах то есть), – есть порошок, как в телефонной трубке. От громкого звука он «разлагается». Телефон на весь день отключает. По тем же причинам. Пьёт в день по шесть литров молока, – и всё не хватает! «Прежняя помощница из Собеса его как огня боялась, – рассказывает наша собеседница. – Слава Богу, что ушла, говорит. А то и работу бросать хотела. Вот теперь мне это «чадо» досталось. Ублажать приходится. И слушать, и молоко канистрами носить, и иные продукты в тех же количествах. А он, если что не понравится, может и не взять! Хотя сам же и заказывал»… Говорит, что любил в жизни всего одну женщину – сослуживицу по работе. Двадцать лет за ней ухаживал! Да так настойчиво, что она от него вскоре бегать стала. Так и пробегала все эти годы. «Что уж это, – говорит, – во мне ей не понравилось?! Правда, ни конфет, ни цветов не дарил; зато столько по биологии порассказал за это время! И про змей, и про лягушек, и про кишечных паразитов всяких, типа солитёра! Даже музыку на эту тему сам сочинил для неё!..» Так и не поняла момента. Не оценила уровень и разносторонность знаний. Возможно, оттого он и стал такой. Теперь нас вот «паразитами просвещает».

Не менее интересного деда довелось повстречать и мне – у нас, на садовых участках. Он приходил помогать своей жене – бабусе, лет семидесяти пяти, на соседний огород, и мне довелось созерцать его деятельность на сельскохозяйственном фронте.

Это был щупленький, невзрачного вида мужичок, всегда с видимой неохотой включавшийся в трудовой процесс, да и то только в виде тягловой силы – по перевозке на телеге навоза на дальний картофельный участок. На мой вопрос, почему он не включается в посадочный процесс, он просто ответил: «Да чего ей не сделаешь, всё не так, – не по ней, то есть… Не туда землю бросаешь, не ту картошку берёшь, не так «ложишь», не так землю переворачиваешь!»… «К бесу мне вся эта канитель! Пусть сама и ковыряется! Моё дело привезти на поле всё нужное, и баста!»

За глаза Анастасия (жена его) мужа постоянно ругает: «Прибила бы этого чёрта! Сколько жизни мне попортил! Небось, картошку жрёт за милу душу. А делать ничего не хочет… Только с собакой всё возится»…
О собаке этой она мне не раз рассказывала. Интересная собака – беспородная, невзрачная, но умная. Даже в телевизор несколько раз попадала, когда с хозяином на демонстрацию с лозунгами в зубах ходила. Лозунги, конечно, по части деда, но и нести их тоже надо уметь. Лозунги же дед на самом деле оригинальные придумывает. Говорит, что специально этим занимается. Порой даже по ночам не спит. Но зато каждый раз «в телевизор с ними попадает». То они (с собакой вместе) ветеранов наших поздравляют с их праздником. То женщинам комплименты дарят – на 8 Марта. То в День Победы наших героев чествуют, в том числе и тыловых тружеников… То вдруг антиалкогольной или антиникотиновой пропагандой начинают заниматься, или ещё чем. Свидетели, в частности мой огородный сосед – Василий Семёнович, рассказывает, что идёт эта шавка всегда с гордым видом, будто и впрямь понимает значение своей миссии. Лозунги в пасти несёт, голову кверху задирает и вправо-влево поворачивает, – чтобы все читали… Ротозеев вокруг всегда целая толпа собирается. Предложения дают. Новые, собственные лозунги предлагают для будущего. Как при таком ажиотаже в телекамеру не попасть! Даже интервью давать приходилось. Этим уж один хозяин занимался. Спутница только лозунги демонстрировала. Оба делали это не без гордости за своё «изобретение».

В последний раз, когда он приходил на огород, я поподробнее расспросил его об их похождениях, по городским кварталам. Обычно неразговорчивый, он вдруг сразу оживился и в деталях описал мне их последние «выступления»…
– А в конце месяца, – закончил он, – выставка собак будет. Надо опять сходить. Только вот какой лозунг к этому придумать, пока не знаю… Может, Вы подскажете, – обратился он ко мне…

Конечно, лозунг должен быть оригинальным, нестандартным. Только такой обратит на себя внимание. В этом мы с ним были полностью согласны. Но вот что предложить, сразу и не смог сообразить. Да и потом думать об этом было мне недосуг, пусть уж автор сам занимается…

Надеюсь, что и в тот раз чутьё не подвело его в выборе. Возможно, и в телевизор вновь тогда попал. На огород он больше не приходил, а расспрашивать обо всём соседку мне, в общем-то, и не хотелось. Так что, каким лозунгом завершилась их последняя демонстрация, я и не знаю… Знаю только, что ни хозяина, ни его верной четвероногой спутницы уже нет на этом свете. Хозяйка же периодически навещает моих огородных соседей и рада-радешенька, что теперь только собой занимается…
– В квартире чисто стало,… и вообще мужики созданы для того только, чтобы «жрать, да спать, да нервы трепать!» – и переубедить её в этом уже совершенно невозможно.