Одна тысяча девятьсот пятьдесят первый год.
Середина девятнадцатого века. Ничем не примечательный год. Шесть лет, как закончилась вторая мировая война. Достаточный срок, чтобы насытится миром, и начать замечать его недостатки.
Впереди смерть Сталина, испытание атомного оружия и полеты в космос, но всё это вызревает где-то в недрах секретных лабораторий. А пока что это самый неприметный год. Примечательным его делает магия чисел – середина века. Но ведь отсчет лет чисто условен, а система исчисления относительна.
Вернее отражает свойство времени восточный календарь. Древние давно заметили, что характер человека, в какой-то мере зависит от самого года и времени в нем. Есть какая-то цикличность. Каждые двенадцать лет свойства повторяются.
Ученые, занимающиеся астрономией, обратили внимание, что наша звезда Солнце периодически меняет свою активность и период этот равен одиннадцать лет и шесть месяцев. Вполне вероятно, что этот период и увязан в восточном календаре. Но как бы там ни было, я родился в 1951 году. Это год кота.
Оставлю в стороне все рассуждения о свойствах этого года и обращусь лишь к одному.
По древнему поверью Кот имеет 9 жизней и живет, пока все их не истратит.
В юные и зрелые годы я не очень то задумывался об этих поверьях. Все впервые, все вновь. Но когда события начинают повторяться, обращаешь внимание на закономерности не заметные на первый взгляд.
На тему 9 жизней рассказано много историй и даже снято несколько фильмов. В одном из них герой намеренно расставался с жизнями, зарабатывая на этом деньги. Соль фильма – герой ошибся в подсчете и когда в последний раз себя уничтожал, с ужасом обнаружил ошибку в своих расчетах.
Но главное то, что объединяет все эти истории - факт смерти. Герой умирает и воскресает. Так все авторы интерпретируют 9 жизней. И я до поры воспринимал эту точку зрения, как некую вероятность, но моя жизнь заставила меня взглянуть на этот факт под другим углом.
Если ты Кот, так ли необходимо умирать, чтобы истратить свою жизнь?
На склоне лет я проанализировал все происшедшее со мной и систематизировал события. Когда их немного рассортировал, образовалась некая закономерность.
Моя вегето-сосудистая система очень чувствительна. Я часто терял сознание: от боли, от резкого перепада температур, от стрессов. Но ни один из этих случаев я не отождествляю со смертью, а точнее с потерей жизни, так как по физическому и психологическому состоянию потеря сознания почти равносильна смерти. Я даже шутил, что мне нужно идти в партизаны, пытать меня бесполезно, я тут же потеряю сознание и стану нечувствительным к боли.
Ряд других случаев заставил меня задуматься. Одним из свойств объединяющим эти события было то, что я всегда помнил, как они происходили. Помню все - до запахов, ощущений и мельчайших подробностей.
Случай первый.
Мне было шесть лет. Мы жили в Майкопе, на краю города в поселке БелГЭС. Отец работал на гидроэлектростанции. В поселке было всего несколько машин и движения на дорогах не было. Мы играли на улицах прямо на проезжей части, и если появлялась машина, все уходили к заборам. Но всегда находился смельчак, который обязательно перед машиной перебегал на противоположную сторону. За день по дороге только несколько раз проезжала почти всегда одна и та же машина. Водитель знал все ухабы и лихо несся по улице, благо все загодя уступали дорогу.
Однажды и я решил проявить удаль. Все мои друзья уже проделали подобное, а я еще не испытал это стресс.
Когда появилась машина, ребята уступили мне место для старта (по неписанному правилу всегда перебегал дорогу только один). Я неправильно рассчитал время и слишком поздно бросился вперед. Мое появление явилось полной неожиданностью для водителя. На середине дороги мне показалось, что не успею, и я развернулся бежать обратно. Сейчас то я понимаю свою ошибку.
Смерть была неизбежна, но в момент разворота, я зацепился ногой об ногу и упал на землю. Помню свою панику при беге, попытку вернуть все назад, свои поворот и падение.
Как только я упал, время замедлилось.
Я четко помню свое спокойствие. Меня как будто взяли под управление. Я видел приближающуюся машину, лежал поперек дороги и сознавал, что колеса сейчас переедут меня. Развернул свое тело по движению я легко, но не помню как. Машина прошла надо мной и остановилась. Перепуганный шофер выскочил из кабины, а я подскочил и бросился наутек. Помню, что было еще ощущение слабости в ногах, как будто они отекли, или я их отсидел.
Случай второй.
Через год, зимой в центре Майкопа я переходил улицу. Движение там было оживленнее: машина в пять, десять минут. Я не посмотрел налево, а, глядя на право, пошел через дорогу. Я сделал шага три как раздался резкий автомобильный сигнал. И опять меня как будто взяли под управление. Не поворачивая головы и не меняя темпа, я сделал два шага назад. Когда я делал третий шаг, мимо пронеслась легковая машина, зацепив меня своим бортом за одежду и проехав колесом по носку ботинка (потом долго болели пальцы).
Поясняю. Это были 57-58 годы. Мне было шесть лет, а машины были большая редкость.
Дальше я взрослел. Были разные ситуаций. Драки, приключения, синяки, ссадины, трещины в костях, прыжки по кручам и деревьям и многое из жизни пацана, но случаев, когда мною управляли, я в этот период не помню. Но зато когда я служил на флоте, мне запомнилось два таких случая.
Случай третий.
Севастополь. Черноморский флот. Дивизия охраны водного района в Стрелецкой бухте – знаменитый дивизион Малых Охотников. МПК – малые противолодочные корабли. И я бравый старший матрос второго года службы. Служили три года. Я уже не салага, но еще не дед. Самое бесшабашное время. И хотя был я гидроакустиком, служил на сухогрузном транспорте «Свияга», водоизмещением 6000 тонн.
В первом трюме располагалась лебедка, которая в отверстие на дне опускала гидроакустический излучатель размером с небольшой автобус. Во втором трюме располагался наш боевой пост, напичканный радиоэлектроникой.
Третий трюм использовался по своему назначению. В него загружались все наши припасы. Солярку заливали в заправочный танк, а масло, бензин держали в бочках в этом трюме. Всем этим распоряжался боцман. Обычно он использовал лебедки для загрузки или выгрузки из трюма, но в тот день из-за одной бочки бензина он решил не расчехлять трюм и не собирать боцманскую команду.
Был солнечный крымский день. Я вышел из своей каюты на палубу в резиновых вьетнамках, голый по пояс. Тут меня и отловил боцман. Он попросил помочь и повел к третьему трюму. Там возле расчехленного трюма стояла двухсотлитровая металлическая бочка и еще один матрос.
- Это бензин, он легкий, - пояснил боцман.
В трюме был сооружен вторым ярусом настил. (Он, по-моему, называется твиндек).
- Задача следующая, - пояснял боцман, - ты, Олег, становишься на трап (так он назвал узкую приставную металлическую лестницу) и поддерживаешь бочку снизу, а мы вдвоем опускаем ее сверху.
Задача была проста и понятна. Мы взялись за бочку и водрузили ее на край трюма, для этого ее пришлось поднять на полметра. Пока мы поднимали бочку, боцман засомневался в наших силах, и, когда мы заняли исходную позицию, решил, что мы не осилим задачу. Приказав нам ожидать, он пошел за помощью.
Стоять на ступеньке-трубе в резиновых вьетнамках было неудобно, я был нетерпелив, а задача казалась до того простой, что я предложил напарнику попробовать самим. Он был такой же безалаберный и согласился сразу.
Мы качнули бочку и, выведя ее из равновесия, перевалили на трап. Я уперся изо всех сил, но бочка неуклонно шла вниз. Напарник понял, что не может удержать ее, и прокричал мне об этом.
У меня вновь возникло чувство, что мною кто-то управляет. Все опять замедлилось. В доли секунды я понял, что если в таком устойчивом положении не могу удержать бочку, то дальше будет еще хуже. Бочка сломит мое сопротивление, положение станет неустойчивым, я переломлюсь, а она сбросит меня вниз и проедет по мне как каток.
Сзади было с десяток ступенек-труб и редкие доски настила твиндека. Я, не задумываясь, развернулся и прыгнул солдатиком, сведя руки над головой, прямо в просвет между досками. Бочка прогрохотала сверху. До дна трюма было метров шесть Я не ушиб ничего, ни за что не зацепился, но взобраться на твиндек самостоятельно не мог. Пришлось ждать, когда перепуганные матрос и боцман сбросят мне веревочный трап. И вновь помню полное отсутствие страха, только сухость во рту и ватные ноги.
Случай четвертый.
Севастополь. Троицкая стенка. Причал ремонтирующихся кораблей. Мы уже полгода стояли в ремонте. Малярные работы, занятия по боевой подготовке, и дежурства - по кораблю, низам, у трапа.
Экипаж из тридцати человек за день собирает большой бак мусора: очистки, объедки (оберток и упаковок, как сейчас, тогда еще не было). Этот бак выносили каждый день. Деды считали позорам для себя выносить парашу, салагам не доверяли и я частенько с другом Леликом подряжался ее выносить. У нас был свой интерес. Баржа, куда выносился мусор, была за пределами причала, в километре от ограждения и мы, выбросив мусор, тут же устраивали еще получасовое купание. Рядом на мертвом якоре была пришвартована довольно большая нефтеналивная баржа.
Мы доплывали до нее, взбирались и ныряли сверху в воду (она была пуста и высоко возвышалась). К тому времени я открыл, что могу без особого труда задерживать дыхание до двух минут.
Во время одного из прыжков я обнаружил, что баржа плоскодонная и небольшое закругление внизу завершается ровной гладкой поверхностью густо обросшей мидией. У меня был возраст постановки личных рекордов и, вынырнув, я с ходу объявил Лелику, что сейчас проплыву под баржей.
Сделав несколько глубоких вдохов, я очистил легкие, набрал воздух и нырнул.
Под дном было светло, дальше от края мидии были крупными, и я старался плыть глубже, что бы не порезать спину об их острые створки. Плыть было легко и интересно. Я повернул голову и посмотрел в сторону - конца равной поверхности нависавшей надо мной и усеянной крупными раковинами, не было видно. Я посмотрел назад и тоже не увидел края. Тут я понял, что пока вертел головой, потерял направление.
Помню волну паники, которая в первый момент захлестнула меня, и тут же словно щелкнул выключатель. Время вновь как бы замедлилось. Вновь мгновенная оценка ситуации и решение, плыть вперед, но, теперь не отвлекаясь и постоянно намечая впереди ориентиры. Я также понял, что если сделаю вдох, то тут же захлебнусь.
Дальше в памяти только бесконечное равномерное движение руками и ногами. По створу двух раковин намечал третью, когда проплывал одну, по оставшимся двум намечал новую, и так дальше. Я был уверен, что не плаваю по кругу, ни сколько не сомневался, что выплыву, и знал, что не сделаю вдоха. Пробыл я под водой, наверное, минут пять и перенырнул баржу, но не поперек, а вдоль.
Все эти случаи объединяет одно: ощущение того, что это не я, а кто-то другой выполняет действия.
Случай пятый.
Мне 27. Я забрался в лес. Вокруг романтика. Любимая жена, маленькие дети. Живу так, как мечтал. Все удается и получается.
Делал все своими руками из подручных средств. А средств хватало.
Я жил на базе лесного техникума, в лесном поселке в пятнадцати километрах от ближайшей станицы. Жили только мы с женой и детьми. Студенты и преподаватели приезжали на практику. Я отремонтировал себе дом, развел хозяйство. Материалы брал, разбирая развалины старой насосной станции.
Мне пригнали небольшой колесный трактор Т-25 «Владимировец» Я тут же решил его использовать. Взял метров тридцать толстого нейлонового каната и поехал на тракторе срывать крышу со старого здания.
Я забрался на крышу и привязал конец каната к одной из балок. Спустился вниз и второй конец привязал к тракторной навеске. Маленький красный трактор был без кабины, я чувствовал себя вольною птицей и бодро гарцевал на нем.
Я разогнал трактор, трос натянулся, но крыша не поддалась. Колеса забуксовали и, как только я отжал на сцепление, трактор резво покатился назад. Я сдал назад и решил рвануть с разгона. Это было бы правильное решение, если бы у меня был стальной трос. Но в моем случае нейлоновый канат, как пружина, гасил всю энергию разгона.
И вот когда двигатель стал сбрасывать от нагрузки обороты, а трактор почти остановился, у меня опять как будто бы щелкнул выключатель. В доли секунды я представил, что соорудил гигантскую рогатку, на одно конце которого закреплен снаряд в виде бревна, а на другом сижу я, на свежем воздухе, ничем не защищенный.
Время опять замедлилось, я почувствовал, как трактор дернулся и пошел вперед (у трактора газ автоматический поддерживает постоянную скорость и управляется рукой). И опять я не стал оглядываться, а просто согнулся и засунул голову под руль, и тут же надо мной пролетел обломок балки килограмм в сто весом. Он зацепил за верхнюю часть руля, отбив кусок пластмассы, пролетел на всю длину каната, дернулся и возвратился назад к трактору.
Больше я нейлоновых канатов не использовал.
Случай шестой.
В том же поселке, но семнадцать лет спустя. И снова трактор, но на этот раз гусеничный, ДТ-75 с бульдозерной навеской.
Романтика окончилась пятнадцать лет назад. Все стало привычным. Работать приходилось много. У меня был собственный гусеничный трактор и автомобиль самосвал ГАЗ-53. Я сам заготавливал лес и сам вывозил. Жил все в том же поселке один с женой: дети уже разъехались, внучка еще не родилась.
Та осень мне запомнилась сильным гололедом. На деревья за несколько часов намерзло столько льда, что могучие дубы не выдерживали и с пушечным громом ломались. О той ночи можно рассказать отдельно. Дело не в этом. После этого гололеда почти год было опасно ходить по лесу. Многие ветки (и довольно большие) сломались, но остались висеть на деревьях.
Я прекратил работать в лесу и занимался ремонтом техники и хозяйством. Но другие люди ездили в лес и часто попадали в неприятности.
Однажды ко мне обратились за помощью молодые ребята.
Их машина застряла километрах в трех от поселка. Все попытки выбраться самостоятельно ни к чему не привели. Они пошли искать помощь, и по лаю собак вышли на поселок.
Увидев, что у меня есть гусеничный трактор, они принялись уговаривать помочь им. Я их предупредил об опасности, но у них не было больше вариантов. Я это сознавал и завел трактор.
Ребята шли впереди, перебираясь через упавшие ветви и показывая дорогу, а я ехал прямо по упавшим стволам, иногда опуская бульдозерный нож и разгребая уж слишком большие завалы.
До машины оставалось метров триста, когда я попал в капкан.
Большой дуб, с пол метра в диаметре, рос в окружении молодых деревьев. Боковые ветви дуба были толще окружающего молодняка. Часть из них обломилась и, падая, придавила молодые деревья. Те согнулись к самой земле и представляли собой взведенные пружины. Когда я бульдозерным ножом стал сгребать толстые ветки, молодые стволы принялись один за другим распрямляться. Распрямлялись они с треском, разбрасывая далеко по сторонам обломки.
Трактор был защищен бульдозерной навеской, такие завалы мы прошли уже не один. Ребята держались на безопасном расстоянии, а я, как на танке, медленно продвигался вперед под канонаду и взрывы лопающихся стволов.
Это был просчитанный риск, но риск. Один из зажатых стволов повел себя необычно. Он не просто распрямился, а в момент освобождения подался вперед, поддел шланг гидравлики и, распрямляясь, вырвал его из гидроцилиндра бульдозерной навески.
Обороты двигателя на тракторе поддерживаются автоматически, одна рука у меня была на рычагах управления фрикционами (ей я регулировал направление движения), а другая на рычаге управления гидроцилиндром (я регулировал положение ножа). Происшествие было неприятным, но я был к нему готов и даже его предвидел. У меня с собой были и необходимые ключи, и запасной гидрошланг, и двадцатилитровая канистра с маслом. Поэтому я спокойно отнесся к происшедшему и не стал дергаться.
Нож опустился на землю, трактор продолжал двигаться вперед, и тут угол ножа уперся в мощный корень старого дуба. Трактор мгновенно развернуло, и он ножом ударил в толстый ствол, мимо которого я хотел проехать.
И в этом не было ничего страшного. К этому времени я уже отреагировал на происходящее: отключил гидроцилиндр, одной рукой потянул оба рычага фрикционов на себя и остановил трактор, потом отжал сцепление и выключил скорость. Уменьшил обороты двигателя и уже хотел выбраться из кабины для осмотра повреждения, но тут вновь мною как бы начали управлять.
Я посмотрел на ребят, стоявших в отдалении сзади на расчищенной дороге и увидел, что они что-то кричат и яростно машут руками. Что они кричат, не было слышно из-за работающего двигателя.
Я хотел выпрыгнуть из кабины, но тут внутренний голос сказал мне: «В кабине ты защищен, а снаружи беззащитен». Я остался сидеть и осмотрелся – ничего угрожающего. И вновь внутренний голос мне сказал: «Опасность сверху».
Я еще не понял, что мне угрожает, но уже сполз с кресла вниз на пол так, что голова оказалась ниже спинки кресла.
И тут все стекла взорвались.
У меня на тракторе были целы (в отличии от большинства работающих в лесу тракторов) все стекла; и переднее, и заднее, и боковые, и, даже, на двери. Стекла были каленые, а они всегда разбиваются на тысячи мелких осколков.
Взрыв был эффектным, почти как в фильме о горце, когда красочно разлетаются все стекла. И вновь мне казалось, что время замедлилось.
Я видел фейерверк из тысячи осколков, в которых искрами отражалось выглянувшее солнце. Мне повезло - все осколки летели от кабины. Потом потолок кабины стал прогибаться, стойки согнулись, потолок опустился и кресло просело на амортизаторах под его тяжестью до самой нижней точки. В оставшиеся просветы я увидел толстую, сантиметров двадцать изогнутую корявую ветвь, которая еще некоторое время шевелилась и раскачивалась на крыше трактора.
Дверь от удара распахнулась и, когда я убедился, что все закончилось, то без труда выбрался из кабины.
Ребята стояли в шоке. Они были готовы бросить машину в лесу, но у меня была с собой ножовка по металлу. За двадцать минут они перепилили согнувшиеся стойки и сбросили согнутую крышу, я сменил порванный гидрошланг.
Выдернуть машину из промоины было делом нескольких минут. Дорога назад была уже расчищена, я добрался домой без приключений.
Случай седьмой.
Все тот же поселок. Весна. Ко мне в гости на день рождения приехал сын, из Краснодара, где он учился в техникуме. Ему нужно было после праздников вернуться назад, а моя машина была сломана.
Выручили пчеловоды, которые оставляли у меня на зиму пасеку. Свои прицепы с ульями они транспортировали, прицепив их к самосвалу МАЗ-502.
Водитель предложил отвезти сына в ближайшую станицу, где он бы пересел на рейсовый автобус. Тем более что и им, и мне нужно было подкупить кой-каких продуктов.
Я согласился, тем более что альтернативой был пеший поход в 9 километров. Ехали весело, много болтали
У МАЗов и тормоза и сцепления воздушные, но в отличии от КАМАЗов включаются давлением воздуха, а не наоборот. То есть, если давления воздуха нет, на КАМАЗе нельзя стронуться с места, а на МАЗе остановиться.
Мы уже подъезжали к станице, где сын должен был пересесть на автобус. Оставался длинный спуск с изгибом серпантина в обратную сторону. На этом повороте часто случались аварии, если у машин были проблемы с тормозами.
Шофер, которого звали Николай, привык перемещаться с громоздкими пчеловодческими прицепами и, поэтому, весело болтая, все давил и давил на педаль газа, лихо проходя небольшие повороты. Ему нравилась та легкость, с которой он разгонял многотонную машину, и он похохатывал, когда она резко проходила неглубокие балки, вызывая мгновенное чувство невесомости на спуске и перегрузки на подъеме.
- Куда ты гонишь? – попытался я урезонить Николая, - Сейчас спуск.
- Ничего, затормозим, - весело ответил тот, и нажал на педаль тормоза.
Пневматические тормоза всегда срабатывают с едва уловимым запаздыванием. Машина начала было сбрасывать скорость, но вдруг раздался негромкий хлопок, за ним последовало шипение воздуха, которое было слышно даже сквозь гул работающего двигателя.
Начавшая было сбрасывать скорость, машина прошла небольшой поворот и вышла на длинный прямой пологий спуск, который заканчивался обрывом и крутым поворотом в обратную сторону. Стрелка спидометра замерла на цифре 70, а потом начала медленно возвращаться к цифре 80.
И опять на меня накатило ледяное спокойствие. Я уже понял, что произошло.
- Шланг лопнул! – в панике закричал Николай.
- Тормози ручником, - ответил я ему.
Не знаю, как это выглядело со стороны, но я помню, что мозг мой был занят перебором вариантов решения возникшей проблемы.
- Нет ручника, - крикнул Николай, и виновато улыбнулся.
- Двигателем тормози! – дал я ему новую рекомендацию.
Он должен был полностью сбросить газ и заглушить двигатель (не работающий дизель сложно провернуть, и он хорошо тормозит машину), а Николай дернул рукоятку переключения скоростей и поставил её на нейтраль.
- Зачем, - запоздало закричал я, но Николай уже и сам понял, какую глупость сделал.
Он пытался включить пониженную скорость, сцепление было также воздушным и не выключалось. Коробка передача рипела, скрежетала, визжала, но скорость не включалась. Машина пошла в накат, неумолимо наращивая скорость.
Четко помню всё до мельчайшей подробности.
Николай воюет с рукояткой переключения скоростей, в надежде, что силой заставит сцепиться зубьями шестерни передач. Между ним и мной сидит сын. Он ещё спокоен, но и до него начинает доходить, что мы попали в неприятную ситуацию. А я оглядываюсь по сторонам и думаю.
- В поворот мы не впишемся, улетим в обрыв. Влево нельзя, молодые деревья. Нас не удержат. За ними дома на крутом склоне, снесем и не задержимся. Были бы кюветы, можно было бы посадить машину на мосты, может быть, перевернулись бы, но пошли бы юзом и, в конечном счете, остановились бы, но участок дороги, как назло, без кюветов. Остается справа глиняный косогор. Только биться в косогор, но мы сидим справа…
Поворачиваюсь к Николаю и кричу:
- Бейся нашей стороной в косогор!
- А вы? – кричит он в ответ.
- Выпрыгнем! – и обращаюсь к сыну. – Надо прыгать!
Дальше помню следующий ход мысли.
- Я сижу у двери. Первому прыгать мне. Но сын, пятнадцатилетний мальчишка, может не выпрыгнуть, испугается. Поэтому первым должен выпрыгнуть он.
- Прыгай! – кричу сыну.
На службе я почти год был в учебном отряде и пол-года отдавал команды роте на прогулках и всех построениях. Командирский тон у меня выработался и он сработал.
Сын начал перебираться к двери. У меня в кармане была шерстяная шапка-чеченка. Я её вытащил и надел ему на голову, все-таки хоть немного, но смягчит удар.
Помню, как открыл дверь, как сын немного замешкался на подножке, и я толкнул его ногой в спину, стараясь отбросить подальше от машины. Помню, как он смешно кувыркался, широко разбрасывая руки и ноги. Я решил, что лучше сжаться клубком.
Помню, как стал на подножку, помню, как посмотрел на задние колеса, которые бешено вращались, и подумал, что если прыгну не далеко, то могу попасть под них. Николай, как будто прочел мои мысли, и машина пошла влево.
Помню ужас, который охватил меня, когда я понял, что это может быть мои последние мгновения. Ужас от мысли, что жена останется одна с неустроенными детьми, в лесу, без средств к существованию.
- Если останусь жив, вытащу всех из леса, - пообещал я себе и постарался прыгнуть назад по движению и в сторону, как можно дальше.
Больше ничего не помню.
Очнулся я от того, что женщина в белом халате обтирала мне чем то мокрым лицо. Вверху кусочек чистого неба, все остальное пространство закрыто десятками лиц. Я понял, что лежу, а вокруг собралась толпа. Я попробовал сесть, женщина попыталась меня удержать, но я все-таки приподнялся и увидел, что лежу на носилках. Толпа раздалась немного в стороны, и я увидел стоящую недалеко, с включенными мигалками, машину скорой помощи.
Ниже, поперёк дороги, перегораживая все движение, вверх колесами лежал наш МАЗ.
- Сын живой? – спросил я у женщины.
-Да, он в машине, - она указала на скорую помощь.
- А шофер? – женщина неопределенно пожала плечами.
- В кабине пусто, и здесь никого нет, - было видно, что она сама в недоумении.
Женщина заставила меня лечь и принялась дальше обрабатывать мне лицо и ощупывать руки и ноги.
МАЗ перекрывал все движение, поэтому довольно скоро образовалась с обеих сторон длинная очередь машин, а вокруг нас росла и росла толпа.
Мои носилки поставили в скорую помощь, и мы понеслись в город, мигая мигалками и подвывая сиреной.
Через пару дней меня навестил Николай.
От удара в косогор его выбросило из машина через переднее стекло. Глиняный косогор смягчил падение. Он ничего не сломал и не повредил. Отделался лишь несколькими синяками и мелкими порезами, но вид того, что он натворил, поверг его в такой шок, что он бросился бежать, куда глаза глядят. В кармане у него были деньги. Зайдя в станицу, он в магазине купил две бутылки водки, ушел в лес, там одним махом выпил обе и завалился под куст спать. На следующее утро он пришел в себя и пошел сдаваться.
Мы ему претензий не предъявляли, были живы, больше никто не пострадал, чужое имущество тоже (машина была его собственной), так что ему посочувствовали и отпустили.
МАЗ, чтобы он не мешал движению, оттащили трактором на обочину, и он там лежал несколько дней вверх колесами, пока Николай не пригнал подъемный кран и не перевернул его. Сын отделался ушибами и сотрясением мозга, а у меня была сломана ключица, и пришлось пару недель походить в гипсовом корсете. Еще я хорошо приложился головой об асфальт. Рентген показал трещину в левой височной кости, пришлось лечить ухо, которое потом воспалилось, но все прошло, а я, неожиданно для себя, начал писать стихи, которые довольно хорошо воспринимались слушателями. Несколько лет спустя, я, даже, выступал в доме культуры, заполняя своими творениями паузы между песнями бардов и приобрел в тот вечер многочисленных поклонников, которые ещё долго узнавали меня на улице.
Данное себе обещание я сдержал – мы уехали из леса в город. Через несколько лет все в моей семье работали и обеспечивали себя самостоятельно. Для меня же город обернулся жесткими приступами стенокардии.
Я уже расходовал семь жизней.
У меня, наверное, генетическая предрасположенность к ишемии (недостаток поступления крови к какой либо мышце, в результате - кислородное голодание и медленное отмирание). Виной тому сердечно-сосудистая система. Она слишком чутко реагирует на внешние раздражители. Всю жизнь, стоило мне резко выйти распаренному на холод или внезапно ощутить внезапную боль, как я терял сознание. Сосуды мгновенно сужались, ограничивали доступ крови к мозгу, у меня темнело в глазах, и я проваливался в черную яму беспамятства.
Если же шло постоянное нервное напряжение без совершения физических усилий, сосуды привыкали быть сжатыми и все органы ощущали недостаток кислорода. Поэтому я и ушел жить в лес: свежий воздух, богатый кислородом, спокойная размеренная жизнь и не изнуряющий труд. Все это было хорошо, но когда дети, выучившись, остались в городе, а после рождения внучки туда же уехала и жена, делать в лесу стало нечего.
В городе я бездельничал не долго. Быстро нашлось ярмо на мою шею, и я впрягся в чужие заботы, которые вскоре стали и моими тоже, благо я легко всему учился, и у меня все получалось. Опять я становился чуть ли не примером для подражания. Но, как гласит древняя истина, когда человеку хорошо – это не хорошо. Жизнь уже не раз мне это доказывала и, поэтому, когда началась новая черная полоса, я воспринял её философски спокойно.
Все началось с ухудшения зрения. Потом, когда я проходил очередную медицинскую комиссию, выяснилось, что у меня повышенное давление. Меня отправили на обследование, прописали таблетки, я их начал принимать, но давление росло.
Лучшим способом борьбы с ним была ходьба. Размеренное движение приносило облегчение, снимало усталость и напряжение. Врачи сказали: «Хочешь жить – меняй работу».
Я последовал их совету, но вскоре после этого во время одной из прогулок почувствовал резкую боль в груди. Что бы она прошла, приходилось сбрасывать темп и ползти, как черепаха.
Я даже начал опасаться водить машину, пару раз такая боль возникала за рулем, но этот вопрос отпал сам собой – машину у меня украли.
Я лишился престижной работы, машины, а впереди уже четко замаячила госпожа с косой и белом саване. Но, как ни странно, уныния я не испытывал.
О моей вере в бога стоит поговорить отдельно, я суеверен, но у меня своя собственная система примет, а вот во всемирный баланс добра и зла я верю безоговорочно.
Вот основные постулаты моего суеверия:
Добро порождает добро, зло порождает зло.
В мире всегда присутствует и добро и зло, и находятся они в постоянном балансе, стало меньше добра, значит, освободившееся место заняло зло, стало меньше зла, на столько же прибавилось добра.
В силу определенных факторов, периодически баланс смещается в ту или иную сторону, но вслед за этим происходит возврат в обратную сторону, но в следствии инерции процессов этот возврат проходит точку равновесия и смещается дальше. Совершается несколько затухающих возвратно-поступательных движений вокруг точки равновесия, пока не установится новый баланс.
Так мир сразу после войны всегда более спокоен и добр, чем спустя некоторое время.
Все, конечно, гораздо сложнее, но это уже вопрос философии.
Одним из следствий этой теории была теория жертв.
Согласно этой теории, за все надо платить. И за удачу, и успехи в жизни тоже. Так я вышел на осознание необходимости жертвы.
Чем больше твои успехи, тем сильнее чужие завистливые и злые мысли, которые материализуются в твои беды. Но если на тебя обрушивается беда, тебе начинают сочувствовать, и это тебя начинает защищать, а злорадство (радость чужой беде) обращается против источника таких мыслей.
В свете теории жертв, потерю работы и машины я воспринял, как свою жертву за право жить.
И действительно. Цепь случайных событий вскоре привела меня в центр грудной хирургии, который незадолго перед этим открылся в нашем городе, и я оказался в первых рядах пациентов, попадающих под краевую программу лечения сердечно-сосудистых заболеваний, оплачивающую стоимость операции из краевого бюджета.
До этого я и не мог мечтать о такой операции, так как её стоимость далеко превосходила мои финансовые возможности, а к врачам, умеющим её делать, выстраивалась длинная очередь гораздо более важных персон.
Так я оказался в просторной светлой палате с ещё тремя такими же страдальцами и массой свободного времени. Книги мне уже стали не интересны (тот ширпотреб, который можно везде найти), подумать о чем было, и я лежал и думал.
Так я сформулировал теорию девяти жизней, выявил ключевые моменты из своей, и подсчитал истраченные.
Выходило семь.
Соседи по палате стонали и охали, глотали успокоительное, а я рассказывал анекдоты и шутил с медсестрами, благо они там были все как на подбор красивые и милые. Чего мне было бояться? Ведь у меня в запасе ещё, как минимум две жизни.
Не смущали меня ни медицинские страсти, рассказанные соседями, ни хорошо подбадривающая расписка о том, что врачи не отвечают за последствия операции.
В последний вечер перед операцией я вспомнил свой ужас во время прыжка с машины. Я понимал, что вероятность того, что не проснусь после операции высока, но страха не было. У жены и детей было жилье, они кормили себя сами. Я лежал, вспоминал и испытывал гордость за прожитую жизнь, за себя, за своих друзей и те поступки, которые я совершил.
Жизнь поднесла мне подарок в виде этой болезни. Я завершил все дела, подвел черту и был готов покинуть этот мир.
Уснул я спокойно с одной мыслью: если не проснусь, так тому и быть, а если проснусь - у меня впереди ещё целая жизнь.
Я проснулся!