Про меня, Даню и, извините, опять про пьянки
Так и не доучившись ни в мединституте, ни в Университете, Даня «загремел» в армию. Я и сам чуть не отправился вслед за ним. Проводы удались и продолжались до самого утра. Правда, утром Даня укрылся с головой одеялом и сказал, что ни в какую армию он не пойдёт. Под мамины слёзы мы всё же его кое-как растолкали и доставили к военкомату. У военкомата выпили на дорожку. В меня не лезло, и я выпил совсем чуть-чуть. Но мне и этого хватило, чтобы додуматься до того, чтобы поехать в институт. На лекции меня развезло, и я начал острить и умничать, вызывая смех. В конце концов, преподавателю надоели мои комментарии, и, он, наверное, догадавшись в чём дело, предложил мне или продолжить вместо него лекцию или отправиться домой.
Я немного повозмущался, мол, я же по теме, но вовремя заткнулся и покинул аудиторию. Даже хватило мозгов извиниться и объяснить, что вчера провожал товарища в армию. Если бы лектор нажаловался в деканат, меня бы, конечно, отчислили. Но он не только умолчал о происшедшем, но потом на экзамене поставил мне «отлично», причём ответ мой не был таким уж блестящим. Конечно, я и лекций его не пропускал и готовился по-настоящему, но я не то, что о пятёрке не думал, я и тройке был бы рад. Всё-таки здорово, что есть люди, которые умеют прощать.
Даня недолго служил. Месяца через три-четыре его комиссовали. Уж не знаю, что он там придумал, или за него придумали.
После его армии мы с ним редко встречались, тем более что он какое-то время (с тем же успехом) проучился в Ужгороде, но как-то всегда очень «метко». Например, я встретил его в день, когда должен был идти на смотрины к родителям и родственникам невесты. Мы хорошо отметили нашу встречу: по «фаусту» «белого крепкого» и по половинке плавленого сырка на брата. Нам совсем не хотелось расставаться, и я решил, что поддержка друга мне на смотринах никак не повредит. Даня, как всегда держался, а вот я был совсем нехорош. Сначала я чуть не завалил украшенную ёлку, а за столом стал жаловаться Дане, что невеста на меня не так смотрит и не ухаживает за мной. Потом, когда мне в очередной раз не налили, я окончательно обиделся и ушёл. Даня почему-то остался и «подлил масла в огонь». Увидев, что двоюродный брат моей невесты курит папиросы, он решил, что он курит «дурь» и предложил, если надо, достать. Так что мои будущие родственники решили, что и я с наркотиками «дружу». Короче, семейный совет настоятельно рекомендовал невесте предстоящую через месяц свадьбу отменить. Или хотя бы повременить с ней, но как можно подольше.
Про мою тоску
Это сейчас, вспоминая, я хихикаю, а тогда мне было не до смеха. Целую неделю я, отвернувшись к стене, лежал в тоске на своём диване, пугая маму и друзей своим состоянием. Они все носились со мной, как с больным, и чего только не предлагали, чтобы хоть как-то растормошить. Мама – всякие вкусности и билеты в театр (как сейчас помню, на «Варшавскую мелодию»), Вовчик звал на дачу, гарантируя отличную рыбалку и уху на костре. Лёнька предлагал поездку на машине в Умань с её необыкновенным парком и обещал дать порулить.
А в моей голове всё время звучало: "Зачем?».
«Зачем идти в театр, даже на лучший спектакль, если потом его не обсудить с Валей?»
«Зачем без Вали туда, где хорошо и интересно, тем более, что ей потом не рассказать?!»
«Зачем на дачу? Ловить рыбу и вспоминать, как Валя реагировала на поклёвки и как радовалась каждой пойманной рыбёшке. И как потом втихаря больше половины отпускала.
А у костра мне как бы не завыть, когда я вспомню наш с ней поход на лодке….»
Я почти и не ел в эти дни, зато курил, как паровоз, находя утешение только в любимых книжках. Я даже в институт не ходил, боясь пропустить её телефонный звонок. И таки дождался. И женился. И через год, окончив институт, переехал в Москву, там жила мать Вали.
Про мой отъезд и маму
Не понимаю сейчас, как я мог уехать из своего родного города, от друзей и близких, от любимой собачки, и, прежде всего, от мамы и бабушки. Что заставило меня решиться на это? Конечно, и всегда манящая, другая жизнь, и столица с её театрами, Пушкинским музеем и Третьяковкой. Ожидание новых впечатлений и встреч. И, прежде всего, Валя, без неё я тогда и представить себя не мог. Правда, уже через два года (а, может, и меньше) очень хорошо представлял, а чуть позже стал совсем неплохо обходиться без неё. Но это потом было, а тогда я и мысли такой не допускал.
Но, как бы то ни было, но маму, пусть и по-другому, я же больше любил….
В детстве всегда плакал, когда узнавал, что мама уезжает в командировку. Если она задерживалась на работе, не в силах дождаться, выходил её встречать. Даже нелюбимой игрой на пианино готов был прозаниматься больше положенного, если мама соглашалась посидеть рядом.
Помню, как в первом или во втором классе у меня был шок, когда я узнал, что у моего одноклассника умерла мама. (До сих пор осталась в памяти его фамилия, хотя он совсем недолго с нами проучился). Я не мог воспринять то, что, оказывается, мамы могут умирать. Я смотрел на него не только с сочувствием, но и с каким-то удивлением, просто не мог понять, как он может ходить в школу, учить уроки, разговаривать с нами, играть, кушать. Как можно вообще жить без мамы?!
И ещё помню, как на пятом курсе института, когда мы были в военных лагерях, одному парню пришла телеграмма о смерти его мамы. И я увидел его сидящим в каптёрке, в слезах, с потерянным лицом. Тогда я подумал почти то же: «Как Серёга это переживёт? Разве можно такое пережить?!».
Всегда волновался за маму, очень любил, а всё-таки переехал. А разве уезжают от самых любимых людей?!
Получается, что любил только на словах. И дело ведь не только в отъезде.
Недавно услышал разговор двух сотрудниц:
- Какой красивый у тебя кулончик!
- Это мне сын подарил, - похвалилась та. – Видишь и серьги такие же.
А я стал вспоминать, что я подарил своей маме. И не вспомнил. Даже конфеты её любимые и то забывал привозить из Москвы. Вообще почти ничего не могу хорошего вспомнить, что для неё сделал. Вот, что она – для меня – сколько угодно.
А уж сколько огорчений и переживаний я ей доставил. Наверное, столько и явные недоброжелатели не смогли бы…
Как-то вскоре после смерти мамы я в сердцах сказал одному родственнику: «Ты тоже маме немало нервов попортил».
«Не тебе об этом говорить, - ответил он. – С тобой-то уж точно никто не сравнится.
Это была правда. Ни с кем не сравнить. И неважно, что, конечно, я не хотел расстраивать её, мне всегда хотелось радовать, но не получалось.
Про…
Я понимал, что мама переживает не столько от моих дурных поступков, чаще всего связанных с выпивкой (за которые, конечно, ей было стыдно перед знакомыми и родственниками), сколько потому, что у меня всё как-то не ладилось. А маме, как большинству мам, хотелось видеть своё чадо счастливым и успешным.
И отцам – тоже. Вот когда мой сын более-менее доволен работой и когда он при стоящей девушке (конечно, в мечтах я вижу его с любимой и любящей женой), и при настроении (обычно, это когда его какая-нибудь природоохранная акция удаётся), у меня на душе спокойно и хорошо и… никаких подарков от него не надо. Хотя вот недавно подарил мне биографию Кропоткина из ЖЗЛ и книжку нашего с ним любимого Курта Воннегута. Так приятно было.
Если в моей жизни случалось что-нибудь хорошее, моя радость всегда была с горьким привкусом, потому что я не мог поделиться ею с мамой.
Когда я держал в руках свою первую книжку, думал о том, что мама, как никто, верила в то, что не зря я мучаюсь над своими рассказами. Она была не только моим первым читателем, но и… машинисткой. (Едва ли, у кого-то ещё личной машинисткой была доктор наук.) Я часто писал по ночам, много правил. Просыпаешься утром, а на столе - стопочка набело перепечатанных листков. И каракули мои разбирала и удачно редактировала. И это при её вечной занятости и по работе, и по дому (что-то не очень я помню, чтобы я или моя сестра готовили еду или делали серьёзную уборку в квартире).
Увы, нечасто я спокоен за сына, так же, как было у мамы.
Моя «через пень-колоду» учёба в институте мало чем могла порадовать её, всегдашнюю отличницу. Инженерная работа мне не нравилась, и я расстраивал маму вечным нытьём и желанием всё бросить. С писательством, которым я по-настоящему «заболел», ничего не получалась. Журналы ни киевские, ни московские, мои рассказы печатать не собирались. На сценарный факультет ВГИКа я так и не поступил, хотя успешно проходил творческий конкурс, а на собеседовании мои рассказы хвалили, говорили, что они сценичны, но оба раза я не добирал баллов.
Конечно, не могло порадовать маму и то, что, переехав в Москву, я через два года развёлся с Валей.
В Москве
В Москве мы жили в квартире, которую для нас сняла и «вылизала» до блеска Валина мама. У неё была мания чистоты и порядка, которую она передала по наследству дочери. По-видимому, эта мания заразна, потому что я, когда уже жил один, слишком уж яростно боролся с пылью. Одна моя подруга даже пригрозила уйти навсегда, если ещё хоть раз увидит меня с тряпкой.
Сначала у нас с Валей всё было хорошо, и с деньгами проблем не было. Мы и сами неплохо получали, а за квартиру платила тёща, да и мама почти каждый месяц высылала приличную сумму денег.
Москва мне сразу полюбилась, и я вместе с Валей сразу начал осваивать её. Так как она работала переводчицей в Интуристе, то хорошо знала город и его историю. Мне было интересно, а Валя на мне обкатывала свои экскурсии. Когда она была занята или уезжала в командировки с туристами, я сам с удовольствием бродил по городу, пользуясь путеводителем. Так что уже скоро я знал Москву не хуже многих москвичей. А ещё мы ходили на выставки, в кинотеатр повторного фильма и в «Иллюзион», куда я покупал абонементы на фильмы лучших режиссёров. Мы пересмотрели почти все лучшие спектакли. Просто подходили к театру за полчаса до начала и почти всегда попадали на «лишние билетики».
Чтобы было понятно, насколько мы интересно и нескучно жили, скажу, что у нас не было телевизора, и мы без него прекрасно обходились.
Почему мы разошлись? Ну, во-первых, из-за той самой мании: меня «достали» ежесубботние (с утра до вечера) уборки квартиры и бесконечные придирки по поводу моей неаккуратности. Например, её длительное раздражение могло быть вызвано тем, что я повесил свитер на стул, а не в шкаф. А ещё она совершенно не выносила моих посиделок после работы (я как-то быстро вписался в весёлый и спитой коллектив) и нашествий киевских друзей и родственников. Конечно, были ещё причины, которые на моей совести: рыло у меня, безусловно, в пуху. Но всё же главной причиной, как мне иногда кажется, было то, что Валя очень хотела хорошо жить, в смысле красиво и богато. А я что ли не хотел?! Да и кто не хочет хорошо жить?! Но она уж ОЧЕНЬ этого хотела. А в какой-то момент поняла, что со мной ТАК никогда не получится. Правильно, между прочим, поняла.
Развелись мы легко и по хорошему: детей у нас не было, и претензий друг другу мы предъявлять не стали. Правда, на прощанье, после принятого решения (я написал об этом в одноимённом рассказике) в одно и то же время, два раза: вечером и утром, находясь в разных местах, каждому из нас было так плохо, что оба подумали, что это конец. А это и был конец того единого существа, которое, видимо, образуется, когда сходятся небезразличные друг другу люди.
Мама очень переживала из-за нашего развода, ведь я, по её мнению, остался совсем один в чужом городе и при этом без жилья.
С моей же точки зрения, у меня проблем не было, потому что жил я у тёти, которая никак не ограничивала моей свободы, и к тому же вкусно кормила, а одиночество скрашивали девушки, которым я как-то вдруг и неожиданно для себя, стал очень даже нравиться.
Что же касается работы, то там я, если честно, не очень напрягался, к тому же меня выбрали сначала комсоргом отдела, а потом и заместителем секретаря комитета по производственной работе. Мне понравилось, я никакими идеологическими глупостями не занимался, а организовывал конкурсы и совещания молодых специалистов: институт был общесоюзным и имел отделения почти во всех столицах республик. Я всё время общался с людьми, что мне всегда нравилось, к тому же большинство из них были девушки, что меня совсем не огорчало.
Институт имел свой пионерский лагерь и мне, как комсомольскому деятелю, предложили на лето поехать вожатым. Я не отказался, к большому неудовольствию начальника.
Он сказал мне, когда я и на следующий год собрался ехать в лагерь: «Тебе я смотрю всё равно, что делать, лишь бы не работать. Опять поедешь на три месяца дурака валять?!». Конечно, он намекал и на мою комсомольскую работу.
- Работа вожатого – не дураковаляние, - ответил я.
- Мне в отделе инженеры нужны, а не вожатые, - уткнувшись в бумаги, проворчал начальник, поставив крест на моей карьере.
Кстати, он был умнейший и классный дядька. Конечно, он был прав, но что я мог поделать с собой?!
Лагерь многим меня привлекал.
И тем, что не нужно с девяти до шести корпеть над чертежами.
И новыми впечатлениями и встречами с людьми (а в лагере это были и дети, и родители, и вожатые), а значит темами для рассказов.
И ночными посиделками с гитарой в компании с девушками.
Но, кроме всех этих и других «и» самой работой, хотя как-то странно называть этим словом то, что делаешь с радостью. С утра до вечера я возился с детьми, опекая, развлекая и вдохновляя их. И недосыпал я частенько не из-за «гулек», а потому что писал сценарии КВНов, самых разных игр и сказок, которые мы потом ставили с вожатыми и детьми.
В лагере я впервые и подумал о том, что надо бы мне попробовать поработать в школе. Не вожатым, конечно, а учителем математики. В тот же год я сделал эту попытку. В пединституте мне надо было сдать один экзамен, и меня брали сразу на второй курс. Договорился я и в школе, что меня, если принесу справку из института, на следующий год возьмут на работу, но…. я опять прошёл творческий конкурс во ВГИК и решил поступать туда. Идею поучительствовать я таки осуществил, но это произошло много позже.
Заниматься тем, что любишь, и при этом по-человечески зарабатывать, редко кому удаётся. Я пробовал. Кто работал в школе – согласится, что не только нормально, а и сносно не выходит. У меня, во всяком случае, не получилось, несмотря на то, что я работал в двух школах и был востребованным репетитором. Зарабатывать на жизнь другим своим увлечением: писательством – я, к счастью, и не пробовал.
Наивная мыслишка и маленький расчёт
Несколько лет назад мой рассказик опубликовали в бумажном юмористическом журнале. В хорошем, и с большим тиражом, и с изданием чуть ли не по всему земному шарику. Напечатали с очень подходящими яркими иллюстрациями, в соседстве с известными авторами. Да ещё и гонорар заплатили. Представляете, мою радость, когда я получил этот журнал, а потом и свои кровные, впервые заработанные литературным трудом 80 гривен (примерно 10 долларов) ….. А теперь представьте, что со мной было, когда я, отправив в этот же журнал второй рассказик, через месяц получил тот же комплект. Нет, мании величия я в себе не обнаружил, но промелькнула мыслишка: а не попробовать ли оставить свою инженерную профессию и всерьёз, по-настоящему, с обязательным восьмичасовым сидением за столом заняться писательством.
Хорошо, что я люблю и немножко умею считать. И я посчитал, что, если буду писать по одному рассказику в день, то заработаю в месяц аж 300 долларов. Не густо, намного меньше, чем на теперешней работе, но больше, чем в школе. Так что, ну, не то, чтобы прожить, но выжить можно бы было, (учитывая, конечно, поддержку остальных членов семьи). Но, во-первых, наверняка, не каждый мой рассказик напечатают, так что, придётся 300 поделить хотя бы на два. А, во-вторых, вернее, в-главных, я представил себе, каким будет при ежедневной выдаче на горА мой, например, юбилейный пятидесятый рассказик, или там девяносто третий. Особенно, меня при таком ударничестве пугали юмористические творения. Представил гамму ощущений читателя: от сочувствия или даже жалости к автору до желания его же придушить.….. Понятное дело, что через полгодика А.Артёмова не только другие не читали бы(даже самые преданные и отзывчивые, про редакторов я молчу), но, видимо, и его самого от собственных творений, да и от процесса наверняка стало бы нудить.
- Так что инженерьте, дорогой товарищ, и не морочьте голову, - сказал я сам себе и отогнал глупую мыслишку.
Всё-таки хорошо, что я технический институт закончил, пусть и с муками. Энергетика вряд ли от этого выиграла, но я точно не проиграл (она кормила и продолжает кормить меня), хоть и ныл, и частенько мечтал с ней распрощаться.