Хипстеры - кто они?

Сергей Журавлев
"Затем мы садимся в такси, и водила, и Нигель, и я курим сигареты - крепкие «Оверштольц», которыми нас угостил драйвер, чувствующий себя не в своей тарелке из-за этого самого пердежа. Происходит, если можно так выразиться, братание с демосом - хотя водила прекрасно знает, что мы в жизни не стали бы по своей воле курить «Оверштольц». Он безостановочно несет какую-то ахинею о гамбургской погоде, и об упадке Гамбургского спортивного клуба, и о том, что пора разогнать к черту тот сброд, что обитает на Портовой улице, - он долдонит все это исключительно для того, чтобы мы не вспоминали о его пердеже. Водила, естественно, натуральный наци, но нам почему-то даже приятно ехать вот так сквозь ночь, курить дешевые сигареты и смотреть на сидящего впереди тупого нацистского хряка в спортивной робе, который болтает и болтает, будто его прорвало". Кристан Крахт "Faserland".

Назначание любой субкультуры - дать приют людям с комплексом неполноценности. Причем, у  хипстеров это даже прямолинейнее, чем у каких-нибудь готов. Хипстеры стараются самоупокоиться, возвысившись, то есть строго по сценарию описанному Адлером, готы же просто не хотели, чтобы их замечали и мешали им гулять по кладбищам.

Этот странный персонаж - смесь денди и асоциального научного сотрудника младшего возраста появился еще в 90-х, в культовом романе Христиана Крахта "Faserland". Грегор фон Реццори, так писал об этом литературном феномене: «Такой точности восприятия мира, который сплошь состоит только из фирменных товаров, такой трезвости взгляда посреди пустоты, такого неприятия коллективных банальностей при сохранении тонкости распознающих способностей - всего этого, да притом в столь кристально-чистом отображении, мне еще никогда не доводилось встречать».

Но только с полномассштабным явлением в мир продукции Стива Джобса и его братьев по духу, хипстерство кристаллизовалось в полноценый и доступный культ брендов и оранжировало собой наше время. В некотором роде хипстерство - это "малиновый джем", который пытается дотянуться до большой культуры. В некоторых случаях это выглядит как пародия - культ альтернативной литературы, артхаусного кино и прочие симптомы "духовного материализма", как это называет Чогъям Трунгпа Ринпоче.

"Айпадовскими аристократами"  обозвал их один из отцов "нашистов" - Глеб Павловский.

Но возвращаюсь к комплексам. Если у меня, допустим, голова неправильной формы, и я уверен, что это делает меня неким неполноценным существом, то яблочный плейр, хоть в незначительной степени, но решает эту маленькую проблему. При желании гаджет-терапию можно довести до крайности, то есть возвести в ранг религии, и это не так плохо. Потому что есть мании, которые доставляют боль, а есть такие, которые, кроме ярлыка принадлежности к некой субкультуре ничем вас не обременят. 

Другое дело, как относиться к людям с комплексами? Великие психологи ХХ века сошлись на том, что комплекс неполноценности - главный двигатель самосовершенствования личности. Не будь у нас комплексов, мы бы все как один стояли каждый у своего зеркала, пока не вернулись бы обратно на деревья.

Психитатр и клинический психолог Петр Ганушкин выделил даже отдельный тип психопатий  - специально для людей, которые не страдают никакими психопатиями. Ганушкин называл их "конституционально-глупыми". Поравда, по Ганушкину, именно конституциально-глупые как раз-таки и составляют большинство любой субкультуры, но речь не о них. Тут какой-то чертов парадокс, но да бог с ним.

Герой великого романа  Fserland  - это Холфилд занесенный из повести "Над пропастью во Ржи" в конец ХХ века. Хипстерство оттеняет к герое Крахта нечто главное, что без этой брони, показалось бы излишне сентиментальным.

"Изабелла Росселини - красивейшая женщина Земли. Это звучит как банальность, но это действительно так. Верняк на тысячу процентов. И самое красивое в ней - это носик. Его просто невозможно описать, даже при всем желании. Я, во всяком случае, хотел бы, чтобы Изабелла родила мне детей, настоящих маленьких красавцев, с бантами в волосах, независимо от того, девочки это или мальчики; и я хотел бы, чтобы у всех наших детей было по щербинке в переднем зубе, в точности как у их матери.
Мы жили бы все вместе на каком-нибудь острове - не в южных морях (это все дрянь и дребедень), а на Внешних Гебридах или на архипелаге Кергелен, во всяком случае, на каком-нибудь таком острове, где постоянно дует ветер или бушует буря и где зимой вообще не высунешься за дверь, потому что слишком холодно. Изабелла, и дети, и я будем в такие зимы сидеть дома, в вязаных свитерах и куртках с капюшонами, так как отопление там часто выходит из строя, и будем вместе читать книжки, и время от времени Изабелла и я будем переглядываться и улыбаться друг другу.
И по ночам мы с ней будем лежать в постели, а дети в другой комнате, и мы будем прислушиваться к их ровному дыханию, слегка гундосому, потому что у детей вечно бывают насморки (из-за погоды), и потом я буду осторожно дотрагиваться до бедер Изы, и до ее животика, и до носа. Я уже видел много фильмов, где Изабеллу показывают обнаженной, и Нигель, к примеру, всегда говорил, что у нее ужасно некрасивое тело, но тело у нее не некрасивое, а только несовершенное, и она сама это знает, и именно за это я ее люблю".

Достка почета.

Хипстером, безусловно. был Хемингуэй. Первое время своей жизни в Париже 20-х годов он, правда, пугал даже Латинский  квартал. Одевал под фланелевую рубашку свитер и приправлял свою речь боксерскими жестами. Но позже его перестали узнавать. У него появилась привычка бриться и одеваться, как его лондонские друзья - прототипы романа "Фиеста". Хемингуэй любил стильные маленькие блокноты, которые утопали в его огромной ладони, фирменные дорожные сумки, подчеркнуто репортерские зеркалки (со временем дорогие), добротную туристическую обувь, лыжи и спальники последней модели. Свои последние деньги от тратил на горные лыжи, знал толк в странах, отелях, винах и миллионе других модных вещей. На это у него был собачий нюх, а нюх у Хемингуэй, вообще, был такой, что он отличал по запаху след волка от следа енота. Он даже умудрился превратить туристические бренды в элемент своего гениального стиля, став тем самым чуть ли не главной предтечей поп-арта.