Мальчишки со Староконюшенного. Части 1 - 5-я

На снимке: 10 класс «Б» в выпускном 1951 году.
1-й ряд, сидят: преподаватели Александра Алексеевна Зверева (химия), Евгения Абрамовна Бескина (история), директор школы Денис Артемьевич Антошин, классный руководитель Иван Васильевич Морозкин (математика), секретарь школы Ненила Васильевна Киселёва, первая учительница класса Анна Фёдоровна Колобова, Игорь Ефименко, Станислав Иовчук.
2-й ряд: Эрик Пасютин, Герман Богданов, Владимир Трофимов, Фридрих Смехов, Анатолий Николаев, Джондо Натрадзе, Кристоф Якубсон, Зиновий Латман, Николай Барыкин, Эдвард Галынкер, Александр Саксаганский, Сергей Балатьев, Владислав Алаев.
3-й ряд: Владимир Смирнов, Геннадий Коробов, Всеволод Прокопец, Станислав Джиоев, Андрей Мальцев, Борис Мацковский, Арсан Арсанов, Алексей Трифонов, Михаил Милькес, Владимир Богорад, Виктор Гинзбург, Анатолий Вассерман.
Отсутствуют трое - Владимир Иванов, Виктор Пирейко и Всеволод Репин.


МАЛЬЧИШКИ СО СТАРОКОНЮШЕННОГО, или ДЕТИ СТАРОГО АРБАТА

Документальная повесть
о жизни и судьбах выпускников 10 класса "Б" выпуска 1951 года
московской мужской средней школы № 59,
бывшей Медведниковской гимназии

2-я редакция, значительно дополненная

                1-я часть

                Арбат - заветный остров детства.
                И от него нам никуда не деться.


Передо мной классный журнал. Он начат в далёком 1951 году. На его первой странице, как полагается, – столбиком 30 фамилий учеников. Классный руководитель – Морозкин Иван Васильевич, преподаватель математики, заслуженный учитель РСФСР.
Так обычно начинается журнал любого класса. Однако этот журнал необычный. Он начат в год, когда ученики окончили школу, и ведётся уже шесть десятилетий. Каждая страница – год. Страница за страницей, год за годом в журнале прослеживаются судьбы всех тридцати выпускников 10 класса «Б» московской мужской средней школы № 59, что в Староконюшенном переулке на Арбате.


ЛИСТАЯ СТРАНИЦЫ,
ВЗИРАЯ НА ЛИЦА

Первые страницы журнала – институты, профессии, избранные выпускниками 10 класса «Б».
Пять золотых медалистов поступили в вузы по тогдашним правилам без вступительных конкурсных экзаменов (у меня были собеседование и формальный зачёт по иностранному, английскому языку). Из них трое выбрали Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова: Арсан Арсанов – геологический факультет, Алексей Трифонов – физико-технический (через год преобразован в самостоятельный МФТИ), Эрик Пасютин – отделение журналистики филологического факультета. Андрей Мальцев зачислен в Московский химико-технологический институт имени Д.И. Менделеева (МХТИ), а Кристоф Якубсон – в Нефтяной институт имени академика И.М. Губкина.
Серебряный медалист Сергей Балатьев поступил в Московский инженерно-физический институт (МИФИ).
Самая большая «колония» выпускников класса оказалась в МГУ – шесть человек. Кроме названных медалистов, здесь также стали учиться Герман Богданов – на биологическом факультете, Станислав Иовчук – на историческом. Позднее к ним присоединились Владимир Богорад (истфак) и Виктор Пирейко, перешедший на факультет журналистики из пединститута.
Четверо пополнили ряды студентов Нефтяного института, помимо Якубсона это – Эдвард Галынкер, Михаил Милькес и Всеволод Репин. В лучший того времени технический вуз страны Московское высшее техническое училище имени Н.Э. Баумана (МВТУ, ныне именуется – МГТУ) приняты трое – Николай Барыкин, Геннадий Коробов и Анатолий Николаев.
Три выпускника избрали для себя химию: Всеволод Прокопец вместе с Андреем Мальцевым стал учиться в «Менделеевке», Анатолий Вассерман – в Институте тонкой химической технологии имени М.В. Ломоносова. Двое – Станислав Джиоев и Владимир Трофимов – оказались в Институте цветных металлов и золота имени М.И. Калинина.
Студентом престижного Московского авиационного института имени Серго Орджоникидзе (МАИ) стал Владимир Смирнов, Энергетического имени В.М. Молотова (МЭИ) – Владислав Алаев, 2-го медицинского имени И.В. Сталина – Джондо Натрадзе, Городского педагогического имени В.И. Ленина (физико-математический факультет) – Фридрих Смехов, Станкоинструментального (Станкин) – Борис Мацковский, Института стали имени И.В. Сталина (МИСиС) – Александр Саксаганский, Ветеринарной академии имени К.И. Скрябина – Зиновий Латман. Слушателем Академии бронетанковых войск зачислен Игорь Ефименко, в Высшую пограничную школу поступил Владимир Иванов.
Как видим, подавляющее большинство одноклассников выбрало институты с техническим уклоном. Гуманитарии в явном меньшинстве.

На следующих страницах журнала отражена защита диссертаций. Кандидатами наук стали 12(!) человек, чуть менее половины класса. И здесь большинство – «технари». Четыре кандидата технических наук: Эдвард Галынкер, Игорь Ефименко, Геннадий Коробов и Кристоф Якубсон. Еще четверо – химики: Анатолий Вассерман, Андрей Мальцев, Всеволод Прокопец и Фридрих Смехов. По одному – биолог Герман Богданов, экономист Станислав Иовчук, медик Джондо Натрадзе и лишь один «чистый» гуманитарий – историк Владимир Богорад.
Далее – служба. Научно-исследовательские институты и конструкторские бюро, заводы и министерства, далёкие стройки и экспедиции на Камчатке и Колыме, редакции газет, посольства в Риме и Пекине, корреспондентские пункты в Дели и Дакке. Где только ни были, чем ни занимались выпускники класса.
По журналу можно проследить служебный рост одноклассников, их должности, воинские звания. Так, в классе два полковника. Один – полковник Советской армии Игорь Ефименко, второй – полковник внутренней службы Геннадий Коробов. Три выпускника класса – члены Союза журналистов СССР. Один мастер спорта – ватерполист, выступавший за сборную команду СССР, Виктор Пирейко.
Награды. В классе два лауреата Государственной премии СССР: специалист по средствам автоматизации Николай Барыкин и строитель газопроводов Михаил Милькес. В 2001 году Андрей Константинович Мальцев был удостоен Государственной премии России посмертно (за участие в работе «Химия соединений низкокоординированных кремния, германия, олова»). Четыре орденоносца – те же Николай Барыкин (орден Трудового Красного знамени) и Михаил Милькес (у него два ордена – Трудового Красного знамени и «Знак Почёта»), а также журналист газеты «Известия» Эдуард Пасютин, в качестве спортивного обозревателя освещавший московскую Олимпиаду-80 («Знак Почёта»), и работник оборонного МКБ «Факел» Владимир Смирнов (орден Трудового Красного знамени).

В журнале много иллюстраций. Первая групповая фотография сделана в 1951-м. Год выпуска. Светлые, наивные, мечтательные мальчишеские лица (тогда школа была мужской). Что-то их ждёт за порогом школы? Следующий снимок – в классе четверть века спустя. На доске огромная стенгазета «Четвертной» с дружескими шаржами. За партами улыбающиеся, уверенные в себе мужчины. Первые залысины и седина. Затем групповые фотографии, сделанные через 30, 35, 40, 45, 50, 55, 60 лет после окончания школы.
Приложение к журналу – справочники «Кто есть кто» за разные годы. В них отмечено семейное положение каждого. Забавная статистика – на 30 выпускников класса приходится 37 жён. Больше всего жён у Джондо Натрадзе – четыре, на одну меньше у Александра Саксаганского, Анатолий Вассерман так и остался старым холостяком. Самые популярные имена  среди наших жён - Галина (их четыре) и Ирина (три). У нашего класса  39 детей – 24 девочки и 15 мальчиков. Трёх наших дочерей мы назвали Ольгами, а трёх сыновей - Алексеями. Это - самые популярные имена среди наших детей. Говорят, что когда девочек рождается больше  – это к миру. Троих детей нет ни у кого. Лишь одиннадцать человек имеют по два ребёнка, так что демографическую ситуацию в стране класс явно не улучшил. Есть пара близнецов – мальчик и девочка – у Станислава Джиоева. Первым папой, уже через год после окончания школы, стал Всеволод Репин. Он же и первый дедушка, в 43 года.
Другие приложения. Театральные программки спектаклей по пьесам драматурга Виктора Гинзбурга (псевдоним – Виктор Скороходов). Газетные вырезки с публикациями о выпускниках класса. Здесь же письма и открытки из США, Италии, Китая, Индии, Бангладеш, Израиля, где работали однокашники. Пригласительные билеты на вечера встреч одноклассников. Тексты весёлых февральских «капустников». Стихи и дружеские эпиграммы.
Вот такой он, этот необычный классный журнал десятого «Б», который ведётся после окончания школы.


МЫ – РОДОМ ИЗ МЕДВЕДНИКОВСКОЙ ГИМНАЗИИ

За лаконичными записями в классном журнале – жизни и судьбы. И моя жизнь тоже. Потому что это – мой класс, мои однокашники. 59-я – это моя школа. Мы гордимся её историей. В истории отечественного образования нашей школе более 110 лет назад, в начале ХХ века выпала честь открыть новую страницу – стать первой в России средней общеобразовательной школой.

До октябрьского переворота 1917 года это была знаменитая, престижная, одна из лучших казённых в России Медведниковская гимназия. На старой фотографии на фасаде здания видна надпись: «Гимназiя имени Ивана и Александры Медведниковыхъ».
Великолепное здание, одно из лучших гимназических в Москве, построено по проекту архитектора-художника Ивана Сергеевича Кузнецова на участке в Староконюшенном переулке и на деньги, оставленные по духовному завещанию А. К. Медведниковой. Род купцов Медведниковых известен своими благотворительными делами.
Александра Ксенофонтовна была вдовой коммерции советника Ивана Логгиновича Медведникова. По рождению же она принадлежала к Сибиряковым, богатому и влиятельному сибирскому роду купцов, промышленников и меценатов, которые много способствовали экономическому и культурному развитию Восточной Сибири и Севера. С детства впитала традиции благотворительности. Эту замечательную женщину, получившую прекрасное образование, уважали и почитали как «человека высокой нравственности, одарённого недюжинным умом, сильной волей».
Её муж иркутский купец 1-й гильдии Иван Логгинович Медведников происходил из старообрядческого купеческого рода. Его предки Медведниковы, выходцы с Дона, из казаков, участвовали в покорении, а затем в освоении Сибири, добрались аж до Америки, были в числе первых русских поселенцев на Аляске и в Калифорнии. Иван Логгинович закупал и продавал пушнину, торговал с Китаем, откуда привозил чай и ткани, также занимался золотодобычей, стал золотопромышленником, учредил первый коммерческий заёмный банк в Иркутске, дававший населению кредиты под небольшие проценты. Согласно завещанию своей матери Елисаветы Михайловны на средства, оставленные ею, открыл сиропитательный дом (приют-школу для девочек-сирот), который содержался на доходы его банка. За это Иван Логгинович и Александра Ксенофонтовна Медведниковы были удостоены звания почётного гражданина Иркутска. Четыре года избирался городским головой Иркутска. Затем переехал, сначала в Петербург, потом в Звенигородский уезд Московской губернии. В Москве продолжал заниматься благотворительностью, жертвовал на храмы, больницы, помогал неимущим студентам и гимназистам.
Умер в 1889 году, супруга пережила его на десять лет.

В 1899 году по завещанию Александры Ксенофонтовны Медведниковой Москва получила более 5 миллионов рублей – по тому времени огромная сумма – на содержание церквей, монастырей, больниц, лазаретов и школ. Всем храмам Москвы и Иркутска единоразово было выдано по 100 рублей, монастырям – по 10 тысяч. Часть средств пошла на церковно-приходские школы. На Большой Калужской улице (ныне Ленинский проспект) был выстроен ставший её архитектурным украшением крупный благотворительный комплекс: больница для неизлечимых больных, оснащённая первоклассным медицинским оборудованием, при ней богадельня, две домовые церкви – Козельщанской иконы Божьей Матери и Тихвинской иконы Божьей Матери, а также докторский корпус, жилые квартиры для персонала, здание кухни, баня, прачечная. По сути это был один из первых хосписов в Москве, правда, тогда такого слова не знали. (После 1917 года Медведниковская больница и богадельня вошли в комплекс 5-й Градской больницы, которая с 1992 года стала называться больницей Святителя Алексия, её передали Московской Патриархии Русской Православной Церкви.)

Душеприказчик Александры Ксенофонтовны, старый друг семьи коллежский советник Николай Алексеевич Цветков решил, что лучшим способом увековечить память Медведниковых будет хорошая средняя общеобразовательная школа (гимназия), отвечающая современным передовым требованиям. По его представлениям и замыслу – это должна быть школа нового типа. Он и стал учредителем, а затем почётным попечителем такой школы.
9-я московская классическая гимназия имени Медведниковых была учреждена Высочайшим повелением Николая II 8 июня 1901 года. На торжественной церемонии при закладке здания в Староконюшенном переулке и освящении присутствовали высокие гости – московский генерал-губернатор Великий князь Сергей Александрович с супругой Елизаветой Фёдоровной (зверски убитая большевиками в 1918 году, она в конце ХХ века канонизирована и причислена к лику православных святых), митрополит Московский и Коломенский Владимир. Не знаю, есть ли в России ещё школы, в освящении которых принимали участие святые. В основание здания положили памятную доску и несколько монет.

Упомянув одну святую, не могу не сказать о другой, жизнь которой непосредственно связана с нашим Староконюшенным переулком, с Арбатом. В красивом, украшенном резьбой, старинном двухэтажном деревянном доме-особняке № 30 по Староконюшенному переулку (ныне не сохранился, но я его помню) в годы моего школьного детства и отрочества – с 1942 по 1949-й – жила знаменитая московская старица Матрона. Слепая от рождения, а в 17 лет вследствие паралича ног утратившая способность ходить, она с детства была наделена чудесным даром духовного зрения и предсказания, провидения, а также даром исцеления и помощи людям, которые приходили к ней отовсюду. И при своей земной жизни, и сейчас прославленная и почитаемая в народе святая чудотворица Матрона Московская исцеляет людей и помогает всем, кто молитвенно и с верой обращается к ней.

Первое время Медведниковская гимназия проводила занятия в доме на Поварской улице, 40, а с 1904 года – уже в своём новом здании в Староконюшенном.
Гимназия имела большой, с огромными арочными окнами, украшенный лепниной актовый зал, классные комнаты с большими окнами и высокими потолками, лучшее по тому времени оборудование в предметных кабинетах и аудиториях (устроенных как университетские - амфитеатром), прекрасную библиотеку, хорошо оснащённые мастерские. Для неё была заказана специально сконструированная школьная мебель (мы ещё застали в классах кафедры для учителей). Любопытная деталь: воздух в здании принудительно прокачивался мощными вентиляторами с пылеосадочными камерами, эффективная вентиляция позволяла за час три раза обновить воздух в классах. В ненастные дни шинели гимназистов в раздевалке просушивались и подогревались тёплым воздухом, который поступал снизу сквозь решетчатый пол.
Младшие классы занимались отдельно от старших в примыкающем к основному зданию двухэтажном флигеле. В 4-м классе мы тоже учились в этом флигеле.
На верхнем, четвёртом этаже на средства иркутского земляка Медведниковых, купца, крупнейшего промышленника, владельца многих заводов, а позднее и банкира, владельца Московского Промышленного банка Николая Александровича Второва был устроен большой, хорошо оборудованный гимнастический зал. В этом великолепном спортивном зале проходили и наши уроки физкультуры и проводились баскетбольные и даже волейбольные соревнования на первенство города, такой там высоченный потолок.

Кстати, неподалёку, по другую сторону Арбата, в Спасопесковском переулке, Второв, обладатель самого большого состояния в России начала ХХ века, за деловую хватку прозванный «русским Морганом»,  в 1913-1915 годах построил для себя парадный дом. Этот роскошный особняк с полуротондой входа и парными античными  ионическими колоннами считается выдающимся памятником неоклассического стиля. При советской власти второвский особняк отдали под резиденцию американского посла – ныне это известный «Спасо-Хаус».
В мае 1918 года 52-летний Николай Александрович трагически и загадочно погиб - по слухам, его застрелил побочный сын. На его похоронах рабочие несли венок с надписью: «Великому организатору промышленности». Сейчас в подмосковном городе Электросталь, название которому дал металлургический завод «Электросталь», построенный Второвым, одна из улиц носит его имя и поставлен памятник основателю города и выдающемуся русскому промышленнику.

Медведниковской гимназии было суждено явить собой новый тип отечественного образования – она стала первой в России средней общеобразовательной школой. Это заслуга учредителя Н.А. Цветкова и первого директора В.П. Недачина, которые мечтали, что по их образцу будет перестроена вся школьная образовательная система России. Они предложили свой образец.
В отличие от других классических гимназий в Медведниковской могли учиться дети разных сословий. Учредитель добился, чтобы гимназия была устроена «на особых началах». У неё был собственный устав, который значительно отличался от типового гимназического устава, своя учебная программа и даже свой особый штат. В учебной программе Медведниковской гимназии было сокращено преподавание древних языков, латыни и греческого, зато более широко вводились современные – французский, немецкий, английский, расширено изучение мироведения, естественной истории, физической географии, анатомии и гигиены. В её штат входили, в частности, преподаватели гимнастики, танцмейстер, а также врачи – педиатр, отоларинголог, окулист и дантист. (Кстати, зубной врач гимназии Лидия Александровна Тамбурер была близким другом семьи поэта Марины Цветаевой, жившей неподалёку – на Собачьей площадке. Юная Марина прозвала её Драконной, а много позже благодарно вспоминала о ней: «...друг каждого из нас в отдельности и всей семьи в целом, та, в чью дружбу мы укрылись, когда не стало нашей матери...») Интересно, что в педагогический совет гимназии входили и принимали в нём активное участие также родители.

При Медведниковской гимназии была создана подготовительная школа, в которую принимали детей 7–8 лет. Здесь их учили чтению, письму, иностранным языкам, Закону Божьему. Расписание было составлено так, чтобы уроки чередовались с часом подвижных игр. После подготовительного класса ученики поступали в первый гимназический класс. При этом все обязательно сдавали вступительные экзамены, потому что в гимназию поступали также дети с домашним обучением. В гимназических классах в середине дня вместо игр проводились уроки гимнастики или пения. В здании также были предусмотрены специальные залы для отдыха учеников в ненастную погоду.
Обучение в гимназии было платным, но часть учеников от платы освобождалась. Одно из главных условий, поставленных учредителем Н. А. Цветковым, – бесплатное обучение бедных детей в память благотворителей Медведниковых. По Высочайше утверждённому Положению о гимназии было установлено 30 стипендий имени Медведниковых. При этом гимназия, как и другие казённые учебные заведения, освобождала от платы за обучение детей преподавателей средних учебных заведений, а также 10 процентов «достойных из беднейших учеников». Общее число освобождённых от платы доходило до 120 человек, около 30 процентов от всех учащихся. Кроме того, гимназия выделяла из своих средств до тысячи рублей в год на пособия ученикам и предоставляла бесплатно горячие завтраки 40 гимназистам.
Великий русский певец Леонид Собинов, два сына которого – Борис и Юрий – учились в Медведниковской гимназии, давал благотворительные концерты в пользу её учащихся.

Первым директором Медведниковской гимназии стал статский советник Василий Павлович Недачин, человек с университетским образованием, широкого кругозора и либеральных взглядов. Вместе с попечителем Цветковым он заложил дух гимназии, демократический и либеральный. Медведниковская гимназия считалась передовой, одной из лучших в России, славилась своими преподавателями, среди которых были университетские профессора. Недачин был членом комиссии при Министерстве народного просвещения по разработке реформы средней школы. Василия Павловича уволили из директоров за слишком либеральные взгляды в 1912 году.

Весной 1918 года Медведниковская, как и другие гимназии в стране, была ликвидирована советской властью. Пришли другие времена, в которые история школы испытывала крутые повороты. Школа в Староконюшенном переулке неоднократно меняла свои названия и номера, а также методы обучения. 21-я советская трудовая школа (с гуманитарным циклом предметов); 106-я Объединённая школа; 9-я опытная школа МОНО; 20-я опытно-показательная школа имени Томаса Эдисона (?!); в 1925-1930 годах школа была фабрично-заводской семилеткой с химическим и административно-советским (?) уклоном. Образовательная вакханалия продолжалась до 1932-1934 годов, уровень школьного образования в стране упал. Тогда опомнились, вернулись к основам старой школы, предметному преподаванию, была восстановлена система классных уроков, главной фигурой в школьном образовании снова стал учитель. В 1933 году наша школа получила номер 59, который носит до сих пор. Одиннадцать лет – с 1943 по 1954, когда в городах проводилось раздельное обучение мальчиков и девочек, школа была мужской.

Такой была наша школа, предмет нашей любви и гордости, и её история. В 1952 году, когда отмечалось столетие со дня смерти великого писателя, непонятно почему школе присвоили имя Н.В. Гоголя. Могу предположить, как юмористически, а то и саркастически отнёсся к этой странной затее сам Николай Васильевич, кстати, один из моих самых любимых писателей.
В 2001 году наша школа отпраздновала своё столетие. К юбилею был выпущен нагрудный значок с изображением школы. Я бережно храню его.

У профессора МГУ Алексея Александровича Померанцева мне довелось увидеть и ознакомиться с удивительным фотоальбомом, изданным во Франции, в Париже. А рассказывал французский альбом, как это ни покажется странным, о нашей школе.
Оказалось, что первый директор Медведниковской гимназии В.П. Недачин и часть преподавателей не приняли советской власти и эмигрировали во Францию. Успели эмигрировать. Родной брат Недачина Николай Павлович, священник в Смоленской губернии, в 1918 году был расстрелян красными латышскими стрелками. В 1920-х годах в Париже Василий Павлович создал и стал директором известной Русской гимназии. Он собрал лучших русских педагогов-эмигрантов, привлёк бывших профессоров Московского университета и на французской земле возродил славные традиции Медведниковской гимназии. В этой парижской Русской гимназии учились дети многих известных эмигрантов. В 1926 году Недачин был избран председателем Союза русских преподавателей во Франции.
Тяжек и горек был хлеб русских учителей на чужбине. Всё же им удалось собрать средства и издать фотоальбом о Медведниковской гимназии как память об оставленной далёкой России, Москве, Арбате. Каким-то образом экземпляр уникального парижского издания оказался у московского профессора, выпускника Медведниковской гимназии Померанцева.
В.П. Недачин скончался в Париже в 1936 году, был похоронен на кладбище в Бийанкуре, впоследствии его прах перезахоронили в Ницце на русском кладбище Кокад.

Кстати, именем выпускника Медведниковской гимназии Алексея Александровича Померанцева в 1922 году, когда отмечалась 5-я годовщина Октября, был назван один из московских переулков между Пречистенкой и Остоженкой. Прапорщика Померанцева, избранного солдатами председателем полкового военно-революционного комитета, посчитали геройски погибшим во время октябрьских уличных боёв 1917 года в Москве. О бравом «красном» офицере в лайковых перчатках, который на виду и под пулями юнкеров раскрывал серебряный портсигар и закуривал папиросу, рассказывали легенды – об этом я читал в сборнике «Октябрь в Замоскворечье», издания 1957 года. В действительности он был тяжело ранен случайной пулей, его, потерявшего сознание, солдат на спине дотащил до госпиталя. Долго лечился, в полк уже не вернулся. На костылях пошёл в университет, очень хотел учиться. Когда через годы узнал о Померанцевом переулке, высовываться не стал, мол, вот он я – живой, сделал вид, что они – однофамильцы. Возможно, это спасло ему жизнь, воскресшие герои революции советской власти были не нужны. Революция, как это уже не раз бывало в истории, пожирала своих детей.
Алексей Александрович выучился, стал учёным-теплофизиком с международным авторитетом, крупным специалистом в области молекулярной физики, доктором физико-математических наук, профессором МГУ, был награждён орденом Ленина.
О том, что «прапорщик революции» и нынешний видный учёный – это один и тот же человек, выяснилось спустя несколько десятилетий. Но это уже совсем другая увлекательная история, которая и привела меня, журналиста «Известий», в квартиру старого профессора. Здесь неожиданно встретились два выпускника разных лет одной гимназии. Это сблизило нас, сделало «своими». Тогда-то Алексей Александрович вынес из соседней комнаты и доверительно показал мне парижский  альбом, который открывался поразившей меня фотографией актового зала нашей школы с портретом в полный рост царя Николая II над сценой. Когда мы учились, этого портрета не было, а на сцене стояла грязная гипсовая статуя усатого истукана.

Кстати, раз заговорили об эмиграции, не могу не назвать одного знаменитого эмигранта. Это советский диссидент, политик и писатель Владимир Буковский, выброшенный из СССР и сейчас живущий в Англии. Во второй половине 1970 годов популярной в народе была ехидная частушка:
«Обменяли хулигана
на Луиса Корвалана.
Где б найти такую б...,
чтоб на Брежнева сменять?»
Поясню: в центральной партийной газете «Правда» Буковского обозвали «злостным хулиганом, занимающимся антисоветской деятельностью». Л.И. Брежнев – партийный и советский лидер того времени, его правление охарактеризовано выразительным и точным словом «застой», который приблизил неизбежный крах прогнившей советской политической и неэффективной плановой экономической системы, произошедший в начале 1990 годов. «Хулиган» же Буковский, которого обменяли на лидера чилийских коммунистов, учился в нашей 59-й школе. Он – тоже наш мальчишка со Староконюшенного!

Мы – дети Арбата. Мы росли в духовной ауре Арбата, которая создавалась многими поколениями самых образованных, интеллектуальных и творческих людей России, её духовной элиты. Эта незримая аура влияла на нас.


ИВАН ВАСИЛЬИЧ НАС НАСТАВИЛ
И В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ БЛАГОСЛОВИЛ

Днём рождения нашего класса можно считать 1 сентября 1948 года, когда мы впервые собрались в этом составе. До этого мы учились в двух разных классах – «Б» и «В». После 7-го класса кто-то из учеников ушёл в техникум, кто-то перевёлся в другую школу, кто куда. Оставшихся объединили в один 8-й класс «Б». С тех пор мы вместе более шестидесяти лет.

Ой, ты, гой еси, наш Иван Васильевич!
Про тебя нашу песню сложили мы,
Про твово любимого отличника,
Да про злостного лентяя-прогульщика.
Мы сложили её на старинный лад,
Мы певали её под гуслярный звон,
И причитывали, и присказывали.
Православный народ ею тешился.
А директор Денис Артемьевич
Нам чарку поднёс мёду пенного,
Мёду пенного, да душистого.
Угощали нас три дни, три ночи,
И все слушали - не наслушались.

(Из школьной "Песни про Ивана Васильевича, молодого отличника и удалого лентяя-прогульщика".)

У нас был выдающийся Учитель – ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ МОРОЗКИН. Наш классный руководитель и преподаватель математики. Иван Грозный и Иван Великий. Наш диктатор и наш бог.
Он был на войне, фронтовик, это для мальчишек того времени значило многое.
В тёмно-синих гимнастерке и галифе, в начищенных до блеска сапогах со скрипом, коренастый, крепкий, с высоким лысеющим лбом – таким на пороге класса появлялся Он. И не дай Бог, если кто-то из нас не успевал к этому моменту занять своё место или крышки наших парт стучали вразброд. Он поворачивался, молча выходил из класса, а потом заходил снова. Он муштровал нас, как строгий старшина муштрует солдат-новобранцев. «Лодыри!» и «Хамы!» – эти его излюбленные словечки в адрес нерадивых учеников стали нашей классикой. Такой же классикой в нашей памяти осталось его бессмертное изречение: «Сотри с доски эту свою гадость и напиши другую.»
В девятом классе нашим классным руководителем почему-то назначили географичку. Она была хорошей учительницей и милой, интеллигентной женщиной, что оказалось губительным и для неё, и для нас. Первый месяц мы наслаждались свободой. Потом свобода перешла в беспредел. Наша классная дама не могла с ним справиться. Поведение класса стало неуправляемым, что привело в ужас нас самих. Мы провели чрезвычайное классное собрание. Исполняя его решение, делегация во главе со старостой Сергеем Балатьевым отправилась к директору школы Давиду Натановичу Розенбауму с настоятельной просьбой от всего класса – вернуть нам нашего Ивана Васильевича. Наши родители нас поддержали. С той же просьбой обратились и к самому Ивану. Мудрый Давид Натанович разобрался в ситуации и вместе с педагогическим советом школы принял беспрецедентное решение: в середине года нам сменили классного руководителя. Нам вернули нашего диктатора, и мы были счастливы.
Математике Иван Васильевич учил нас по своей, особой системе. Нам не разрешалось пользоваться учебниками, даже такими, как знаменитый учебник математики Киселёва, по которому училось несколько поколений. «Это – для младшего школьного возраста», – пренебрежительно ронял Он и ставил за ответ по учебнику… двойку. Теоремы, их доказательства, упражнения, домашние задания – всё это Он нам диктовал, а мы записывали в свои тетради, которые становились нашими учебниками. На его уроках была абсолютная тишина. Провинившийся немедленно удалялся из класса, что гарантировало ему двойку на следующем уроке математики. Получить у Ивана пятёрку было неимоверно трудно. Я, например, ежедневно занимался математикой от трёх и более часов, забросив другие предметы, которые мне при моей отличной памяти давались легко. Зато его четвёрочник не уступал пятёрочнику по математике из другой школы, а то и превосходил того.
На вступительном экзамене по математике в Автодорожном институте у Эдика Галынкера вышел небольшой спор с экзаменатором. «Кто вас учил математике?» – вдруг неожиданно спросил тот. «Иван Васильевич Морозкин в 59-й школе.» «Что ж вы сразу-то об этом не сказали? А я тут на вас время трачу.» Больше вопросов Эдику не задавали. «Математическая школа Морозкина» была известна в Москве.
Кстати сказать, среди учеников Ивана Васильевича, которым он особо гордился, – выпускник нашей школы, учёный с мировым именем, один из самых выдающихся математиков современности, Моцарт в математике ХХ века, как называли его, академик АН СССР Владимир Арнольд. (Он также:  иностранный член Национальной академии наук США, Французской академии наук, Лондонского королевского общества, почётный член Лондонского математического общества, иностранный член Американского философского общества, а также Американской академии искусств и наук.)
В журнале "Квант" № 7 за 1990 год опубликовано интервью с академиком Владимиром Игоревичем Арнольдом. Академик вспоминает своего школьного учителя математики: "Первое математическое потрясение – когда появился настоящий учитель математики, Иван Васильевич Морозкин. Я помню задачу о двух старушках, вышедших одновременно навстречу друг другу, встретившихся в полдень и достигших чужого города – одна в 4 часа пополудни, а другая – в 9. Требовалось узнать, когда они вышли. Алгебру тогда не учили. Придумав "арифметическое" решение (основанное на соображениях размерности или подобия), я впервые испытал ту радость открытия, стремление к которой и сделало меня математиком."

Об Иване Васильевиче и его своеобразной методике обучения вспомнил учившийся в 59-й школе знаменитый советский диссидент, эмигрант и писатель Владимир Буковский, правда, вывод его оказался совершенно неожиданным:
- В школе в Староконюшенном переулке у нас был замечательный математик Иван Васильевич Морозкин, заставлявший нас по-своему доказывать  теоремы, несмотря на то, что их  уже давно Евклид доказал. «Найдите другой способ!» - призывал он. И мы страшно увлекались, не понимая, что он нас так приучал критически мыслить. Это сказалось: мы все выросли совершенными антисоветчиками!

Математика предмет особенный. Не зря говорят, что математика ум в порядок приводит. Вот и Иван Васильевич наши юные мозги приводил в порядок. Главное, что он учил нас не только математике – но жизни. Он ставил перед своими учениками высокую планку и учил её преодолевать. Мы прошли его суровую школу. С его наукой, с его выучкой мы вышли в жизнь и до сих пор благодарны нашему Ивану.

В послевоенные годы наша 59-я школа в Киевском районе Москвы считалась образцово-показательной. Директор Давид Натанович Розенбаум подобрал сильный педагогический состав. Ученики школы блистали на городских, и не только городских, олимпиадах. Выпускники успешно поступали в самые престижные вузы страны.
У нас были замечательные учителя. Через много лет с благодарностью называю их: Это Сергей Макарович Алексеев (физика), Евгения Абрамовна Бескина (история), Евгения Николаевна Жудро (биология), Александра Алексеевна Зверева (химия), Екатерина Николаевна Курило (английский язык), Анатолий Дмитриевич Маричев (черчение), Дмитрий Николаевич Никифоров (Его, профессора МГУ, маленького, седовласого, лысого, в чёрной академической шапочке, в школе прозвали Геродотом, а его яркие уроки по истории Древнего мира помнятся до сих пор.), Вера Владимировна Сказкина (Жена известного академика-историка сама была блистательным преподавателем истории.), Лия Александровна Ханина (русский язык и литература), Мария Александровна Шильникова (литература), первая учительница нашего класса Анна Фёдоровна Колобова.
Преподавательница начальных классов Анна Фёдоровна дополнительно, факультативно учила желающих второму иностранному языку – французскому. Она была у нас классным руководителем до седьмого класса включительно, а за нашими успехами следила вплоть до окончания школы. Как вторая мать. И не случайно на нашей выпускной фотографии 1951 года вместе с нами – первая учительница класса, которую ребята уважали и любили. Кстати, связь с Анной Фёдоровной некоторые ребята поддерживали много лет и после окончания школы, вплоть до её кончины.
Через много лет, уже став взрослыми, мы в полной мере осознали, какой хороший и прочный фундамент знаний заложила в нас наша школа, наши действительно замечательные педагоги. Низкий поклон им и наша благодарная память.

А теперь я расскажу о том, что стоит за краткими, сухими записями в нашем необычном классном журнале, который ведётся уже шесть десятилетий. Я представлю читателям своих товарищей-однокашников.


ЕМУ МЫ ЖЕЛАЛИ НЕМНОГОГО:
СХОДИ, ПОСМОТРИ ТОВСТОНОГОВА.

Староста класса и мой сосед по второй парте в среднем ряду в 10-м классе СЕРГЕЙ БАЛАТЬЕВ был щедро одарён от природы. И умом, и способностями, и внешними данными. Даже в нашем богатом на личности классе он был заметной фигурой. К тому же он был честолюбив, всегда и везде хотел быть на первых ролях. Это было его движущей силой.
С детства мечтавший о сцене, об искусстве, непременный участник школьных спектаклей (играл подпольщика-молодогвардейца Олега Кошевого, выразительно читал стихи любимого Маяковского), серебряный медалист Сергей после школы неожиданно для нас поступил в Московский инженерно-физический институт. Объяснил это так: «Лучше быть хорошим инженером, чем средним актёром».
Окончив МИФИ, получил назначение в академический Физический институт имени П.Н. Лебедева. Его считали перспективным молодым физиком, прочили хорошее будущее. А Сергей вдруг… снова подался в студенты – в Щепкинское театральное училище. («Хочу быть режиссёром, а для этого нужно знать актёра изнутри».)
У меня сохранилась программка дипломного спектакля их курса «Вишнёвый сад», на который он пригласил меня и Креста Якубсона. В знаменитой чеховской пьесе Сергей играл помещика Симеонова-Пищика. Получил второй диплом – актёрский. Снялся в кино - в фильме "Лебедев против Лебедева" (1965) сыграл коллегу главного героя. Затем третья учёба – на Высших режиссёрских курсах при Гостелерадио СССР и третий диплом – режиссёра телевидения. А потом три десятилетия успешной работы в литературно-драматической редакции телевизионного «Останкино». Такова внешняя канва его биографии. Но что стоит за всем этим?

Известно, что способности Балатьева ещё в студенческие годы заметил выдающийся кинорежиссёр Михаил Ромм. Его Сергей считал своим учителем и даже снялся у него в эпизодической роли в знаменитом фильме «Девять дней одного года».
В любом деле Сергей ставил себе высокую планку. Он стал одним из лучших режиссёров советского телевидения. Ставил телевизионные спектакли. К юбилею великого писателя ездил к Михаилу Шолохову в донскую станицу Вёшенскую, на террасе большого шолоховского дома записал беседу с Нобелевским лауреатом, сделал о нём телевизионный фильм. Конечно, не случайно эта ответственная и престижная работа о классике советской литературы была поручена Сергею.
Несколько ранее он создал телефильм об Алексее Суркове. Литературном «генерале» и официозном посредственном поэте, который в то же время написал одну из лучших лирических песен военных лет – «Землянку», звёздную песню сердца на большой войне. Этот телефильм получил высшую категорию, а Сергей стал ведущим режиссёром литературно-драматической редакции.
Сергей делал телепередачи о выдающихся писателях – Василе Быкове, Василии Белове, Валентине Распутине, театральном и кинорежиссёре Марке Захарове. Его телефильмы получили хорошую прессу, о них были публикации в центральных изданиях – «Известиях» (признаюсь в «грехе» – моя), «Литературной газете», популярном журнале «Огонёк».
Был и забавный случай. Однажды сценарий, который получил Сергей для работы, был им забракован, и тогда он сам написал новый. Однако получить за него гонорар Сергей, как штатный на зарплате телережиссёр, не мог. Тогда Сергей придумал небольшую аферу – записал фиктивным сценаристом меня. Как журналист «Известий», я был вполне подходящей кандидатурой, не вызывавшей у телевизионного начальства каких-либо сомнений. За сценарий я получил приличные деньги, которые, едва отойдя от кассы, тихонько опустил в карман Сергея. И все остались довольны.
Мечтой Сергея было снять не телевизионный, а кинофильм и поставить театральный спектакль. Увы, эта его мечта осталась нереализованной. Он стал заложником своего диплома телевизионного режиссёра.

Сергей был личностью яркой. Человек неординарного мышления, разносторонне образованный, с широким кругом интересов. Эрудит. С ним можно было поговорить о самом разном – от театральных премьер и новинок литературы до тактики футбола (он страстно, как и я, болел за «Спартак») и способов приготовления салатов и закусок, которыми он радушно угощал своих друзей, и физиков, и лириков. На всё у него был свой взгляд, своё мнение, зачастую оригинальное. Общение с таким человеком обогащает и развивает.
Сам он считал себя человеком творческим и служил искусству. А ещё Сергей не представлял своей жизни без друзей, без общения, которое было его образом жизни. Он искал общение. Светловское определение дружбы как понятия круглосуточного было и его понятием. Его телефонный звонок мог раздаться совсем не во-время – утром, когда я спешил на редакционную планёрку в «Известия», или  в час ночи, когда в нашем доме все уже спали. («Как сыграл наш «Спартачок»?») Я чертыхался.
Наши с ним телефонные разговоры часто переходили в эмоциональные дискуссии, которые продолжались час – полтора. В конце концов, обессиленный, я клал трубку. А через неделю снова раздавался звонок Сергея и – новая дискуссия. Так было много лет и не только со мной.
Сергей относился к тем немногим людям, которые живут не по общепринятым, а по своим правилам жизни и поведения. Это иногда приводило к непониманию его окружающими, обидам на него. У него был, что называется, трудный характер. Возможно, всё это стало причиной и его несложившейся семейной жизни, двух неудачных браков. Кстати, первой женой Сергея была известная актриса театра и кино Светлана Харитонова, снимавшаяся в таких очень популярных в то время фильмах, ныне советской классике, как "Летят журавли", "Неподдающиеся", "Солдат Иван Бровкин", "Белый Бим Чёрное Ухо" (для неё брак с Сергеем был третьим, фамилию она носила своего первого знаменитого мужа - актёра и режиссёра Леонида Харитонова). Постоянными были его конфликты с телевизионным начальством.
Я не помню ни одного нашего разговора с Сергеем без мата с его стороны. Ни по телефону, ни очного. Даже самого короткого, даже если он хотел просто спросить, который час, он не мог обойтись без мата. Для него это не было какой-то бравадой, его мат не был изысканным или искусным, тем более – грубостью, в его речи мат был таким же естественным, как артикли в английском языке. Я его мат просто не замечал. Хотя, признаться, меня очень раздражают вводные междометия и другие слова-паразиты, такие, например, как "э-э-э...", «так сказать» или «вы знаете», которые я нередко слышу в речи своих знакомых и которые считаю распущенностью. Кстати, Сергей не обходился без мата в мужских компаниях и только в них, при женщинах он не позволял себе ни мата, ни пошлых анекдотов, в общении и разговоре с женщинами  он всегда был джентльменом и рыцарем.

Тяжело писать о последних годах жизни Сергея. После ликвидации весной 1995 года государственной телевизионной компании «Останкино» Сергей остался без дела, которое было смыслом его жизни, с маленькой пенсией и больной матерью на руках. Ему было уже 62. На только что созданное Общественное Российское телевидение (ОРТ) его не взяли, никуда больше устроиться телережиссёром он тоже не мог, а об иной работе не хотел и думать. Он плохо принимал происходящее в стране, смотрел на всё пессимистично, стал раздражённым.
Пока была жива Ольга Владимировна, уход за ней оправдывал его существование. После её смерти летом 98-го года Сергей жил замкнуто, много болел. При двух детях, дочери Ольге и сыне Павле от двух несложившихся браков, чувствовал себя заброшенным и никому не нужным. Старый, больной, одинокий, обиженный человек. Общение с друзьями, родными, знакомыми резко сократилось. 1 июня, в свой последний, 69-й день рождения, весь день он не поднимал телефонной трубки. Ему звонили многие, несколько раз звонил и я. Ответом были длинные гудки. Вскоре его положили в больницу, врачей вызвали соседи, внимание которых привлекло его неадекватное поведение. А через три месяца, в конце августа 2002 года его не стало.
Я принимал и принимаю Сергея Балатьева таким, каким он был. Я не прокурор и не судья. Каждый человек выбирает свой путь в жизни и живёт так, как считает нужным. Я благодарен судьбе за то, что она подарила мне дружбу с Сергеем. Эта дружба и общение с ним сделали мою жизнь интереснее и богаче. Прости нас, Сергей, что мы тебя не всегда понимали. Прости меня, Серёжа, что я тебя не всегда понимал.


И ВСПОМНИЛ Я БОРЬКУ И СЛАВКУ,
ДРУЗЕЙ ИЗ ДЕСЯТОГО "Б",
И ТУ БАКАЛЕЙНУЮ ЛАВКУ,
ЧТО СНИТСЯ НОЧАМИ ТЕБЕ.

Наши ежегодные февральские встречи уже много лет начинаются с минуты молчания. Мы встаём и выпиваем, не чокаясь. Поимённо называются все однокашники, которых нет с нами по самой уважительной из причин. Первым, по алфавиту, в списке нашего класса значится ВЛАДИСЛАВ АЛАЕВ. Он же, увы, открывает и классный мартиролог.
Кстати сказать, одна из наших ранних февральских встреч в 50-е годы прошла на квартире у Славы Алаева. Жил он тогда в старом, ещё дореволюционном доме в начале Большого Афанасьевского переулка. Недавно Сева Прокопец рассказал мне любопытный факт: из телевизионной передачи он узнал, что, оказывается, по московским преданиям в подвалах того старого «алаевского» дома до сих пор водятся привидения. Тогда же ни Слава, ни мы об этих привидениях и слыхом не слыхивали.
Слава Алаев окончил Московский энергетический институт (МЭИ). После этого несколько лет трудился на авиационном предприятии у прославленного авиаконструктора Туполева, где занимался электрооборудованием самолётов. Одно время был инструктором отдела промышленности в Кировском райкоме партии.
Пожалуй, самым ярким впечатлением о Славе в моей памяти осталась наша встреча, относящаяся именно к этому времени. Слава приехал ко мне в редакцию газеты «Известия». Был он оживлённый, энергичный. Увлечённо рассказывал о своей новой работе в райкоме, о посещении предприятий района, которые он курировал, о том, как ему это интересно, как расширился его кругозор. При этом его скуластое, монголоидного типа, бледное лицо с тонкой полупрозрачной кожей даже слегка порозовело. Помню, как я тогда порадовался за Славу, порадовался его увлечённости своим делом.
Последнее место работы Славы Алаева – Московский завод киноаппаратуры «Кинап», где он стал главным метрологом.

Ему был всего 41 год, жить да жить, когда на подмосковной отцовской даче у него случился сердечный приступ. Лежащего без сознания на участке Славу обнаружил отец, который не дождался сына к завтраку и отправился на его поиск. Каким-то образом (тогда на дачах не было не только мобильных, но даже обыкновенных телефонов) отцу удалось вызвать скорую помощь. Скорая приехала только через два часа, до больницы в Загорске Славу не довезли…
Это случилось в начале сентября 1973 года. Вторая, после Бориса Шумилова, потеря нашего класса. В одном из моих стихотворений появились горькие строчки:
Нет больше ни Борьки, ни Славки,
Лишь острая боль у виска.
А вместо той маленькой лавки -
Встал дом для чинов из ЦК.
Друзья-однокашники помогали славиному сыну Сергею, тогда только что окончившему школу, в подготовке к поступлению в МВТУ. Сергей поступил, а затем с отличием окончил Бауманку. Род Алаевых продолжается.


ХОТЬ ДЛЯ НАШЕГО АРСАНА
НЕТУ ЛУЧШЕ МАГАДАНА,
ОН ХОЛОДНЫЙ МАГАДАН
ПРОМЕНЯЛ НА ТЁПЛЫЙ СТАН.

Тысячи трудных километров исходил с партиями по Камчатке и Колыме наш блистательный золотой медалист, затем выпускник Московского университета, геолог АРСАН АРСАНОВ. Влюбился в своеобразную, удивительную дальневосточную природу, где дышалось широко и свободно. Увлечённо рассказывал о тех краях.
– И как вы только живёте в вашей Москве? – удивлённо спросил он нас во время одного из приездов. Мы сидели на открытой летней веранде какого-то захудалого ресторанчика, потягивая из больших кружек тепловатое пиво. Так и сказал: в ВАШЕЙ Москве, что обратило на себя внимание. Был он загорелый и обветренный, полон ярких камчатских впечатлений. В многолюдной, скученной, суетливой Москве, напоминающей огромный кишащий улей, ему не хватало широты и свободы, которые он познал на Дальнем Востоке.
Арсан узнал, что первая учительница нашего класса Анна Фёдоровна Колобова получает ничтожно маленькую пенсию и живёт с престарелым и больным мужем в крайней нужде, практически в нищете. Это взволновало его. Кстати, его мать Зоя Викторовна тоже была бывшей учительницей и бедной пенсионеркой. По предложению Арсана мы несколько раз собирали деньги, которые он затем передавал нашей старой учительнице.
Увы, в последние годы своей жизни по состоянию здоровья Арсан уже не мог работать в северных экспедициях. Жил в Москве, в Тёплом стане, занимался техническими переводами, в том числе с японского языка.

Запомнилось, что на своей последней февральской встрече с нами Арсан был мрачным, неразговорчивым. В классе молча сел за свою первую парту в первом ряду у окна (таким мрачным запечатлён и на фотографии). Затем так же молча и отрешённо просидел весь вечер за нашим шумным и весёлым праздничным столом в доме у Креста Якубсона. Не сказал ни слова, ни разу не улыбнулся. Ушёл в себя. Как будто его что-то тяготило или он что-то предчувствовал.
Через несколько месяцев, в июле 1981 года его не стало. Погиб Арсан недалеко от своего дома на глазах матери трагически и нелепо – был сбит автоприцепом, который сильно занесло. Урну с его прахом захоронили на Николо-Хованском кладбище, проститься с Арсаном приехал весь класс. Поставили на его могиле памятную доску из цветного металла, которую выполнили сами одноклассники.
Судя по фамилии и имени, Арсан Арсанов был чеченцем. Я никогда его об этом не спрашивал. Мы дружили в классе, совершенно не задумываясь о том, кто из нас какой национальности. Нам это было ни к чему. Был чеченец Арсан нашим хорошим товарищем, очень одарённым человеком, интересной личностью, и, конечно же, именно это для нас было главным.
Осталась общая тетрадь, из которой мы узнали, что, оказывается, наш Арсан ещё писал замечательные стихи, стихи-раздумья о жизни и лирику, стихи, вполне заслуживающие того, чтобы быть опубликованными. А еще московский геолог-чеченец  писал рассказы и переводил вольнолюбивого английского поэта-лорда Байрона.


БАРЫКИН, ТЫ НАМ ВСЕМ НЕОБХОДИМ.
НЕ ЗНАЕМ, ГЕНИЙ ТЫ ИЛИ НЕ ГЕНИЙ,
ПЕРЕД МОГУЧИМ РАЗУМОМ ТВОИМ
ПОЗВОЛЬ СМИРЕННО ПРЕКЛОНИТЬ КОЛЕНИ.

Один из организаторов наших февральских встреч и член нашего классного оргкомитета – НИКОЛАЙ БАРЫКИН.
Николай окончил факультет приборостроения Московского высшего технического училища имени Н.Э. Баумана (МВТУ), после чего вся его трудовая жизнь прошла в Научно-исследовательском институте теплоэнергетического приборостроения (НИИ Теплоприбор). Здесь он показал себя хорошим специалистом и организатором и два десятилетия заведовал крупным, более ста человек, отделом. Входил в состав научно-технического Совета НИИ. О его авторитете среди коллег говорит такой факт: избирался председателем Совета трудового коллектива института.
Главное дело его жизни – разработка средств автоматизации и измерительной техники, создававшихся на основе пневмоавтоматики и электроники, а затем внедрение этих разработок на предприятиях в серийное производство. За ряд важных изобретений отмечен почётным знаком «Изобретатель СССР», который выдавался нечасто. В качестве технического соруководителя был привлечён к международному – совместному советско-болгарскому проекту.
У Николая замечательная «техническая» голова. Технарь, как говорится, от Бога. Это подтверждают его высокие награды – Государственная премия СССР и орден Трудового Красного знамени. Да и наша вынесенная в заголовок дружеская эпиграмма тоже.
Николай принципиально не вступал в КПСС. Это, однако, не помешало ему, беспартийному, да ещё не кандидату наук, стать руководителем крупного отдела. Таким он был высококлассным специалистом. Не знаю, по какой причине, но кандидатом наук он не стал, что, возможно, помешало его дальнейшему служебному росту.
В отпусках Николай любил путешествовать на байдарке по быстрым северным рекам, в частности, по рекам полярного Урала и Кольского полуострова. Однажды, совершая речной поход к Баренцовому морю, их группа неожиданно вышла прямо к базе советских атомных подводных лодок, где была принята за шпионов и задержана. В походы брал с собой узкоплёночный киноаппарат и снимал всё интересное, что видел, на киноплёнку, на память.
С Николаем можно посоветоваться практически по любой технической проблеме. Его познания здесь обширные, а советы толковые и аргументированные. Впрочем, ребята с ним советуются не только по техническим вопросам. У него житейская, я бы сказал, «мужицкая» мудрость, что многое значит в обыденной жизни.
Бар, барство, бардак - слова эти выкинем
И все, как один, пойдём за Барыкиным!
Сын мастеровитого механика, Николай многое умеет и любит делать сам, своими руками. Руки у него тоже мужицкие, крепкие и тоже мастеровитые. Своими руками на шести сотках садового товарищества выстроил себе дачу, которая поднялась на целых три этажа. Ездил на дачу к однокласснику Джондо Натрадзе, советом и делом помог в строительстве и ему.
После выхода в 1994 году на пенсию Николай Барыкин отпустил бороду и стал похож на Льва Толстого. Иногда я их даже путаю.
Последние годы, после кончины жены Светланы, он живёт в Южном Бутове, отдалённом районе за Московской кольцевой автодорогой, в однокомнатной квартире. Квартирами поменялся с дочерью Машей. Кстати, Маша – программист, продолжая семейную традицию, трудится в том же институте, где работали и оба её родителя, и даже дед.
Отдалённость района, к сожалению, сделала редкими встречи Николая с друзьями. Умный пёс-дворняга Май исправно, три раза в день выгуливает хозяина в зелёном дворе. Вернувшись с прогулки домой, Николай садится за телефон, – он нужен друзьям-однокашникам, они нужны ему. В частности, много лет практически ежедневно он разговаривал по телефону с Эдвардом Галынкером. Друзья много спорили, ссорились, обижались друг на друга, но не могли один без другого, и назавтра снова набирали знакомый номер.


ДЛЯ НАС ПРИМЕРОМ
БОГДАНОВ ГЕРА.
СЕЛЬДЬ И СЕВРЮГА
В НЁМ ВИДЯТ ДРУГА.
И ОН С СЕВРЮЖИНОЙ
ДРУЖИТ. ЗА УЖИНОМ.

Просторы суровых дальневосточных морей вдоль и поперёк неоднократно избороздил за много лет в многочисленных экспедициях на научно-исследовательских судах ихтиолог, кандидат биологических наук ГЕРМАН БОГДАНОВ.
Биологический факультет МГУ Герман, по его признанию, выбрал благодаря бабушке и дедушке, которые с раннего детства приучали его видеть, понимать и любить природу, да своему с детских лет увлечению рыбной ловлей. Дед-врач был неплохим художником-любителем, писал подмосковные пейзажи и брал с собой на этюды внука, давая ему уроки рисования и любви к природе. Ещё маленький Гера охотно занимался музыкой. Художником или музыкантом он не стал, однако одно из детских пристрастий определило его профессию в жизни. На факультете специализировался по ихтиологии.
После университета Герман около трёх лет трудился в Восточном Казахстане, в Усть-Каменогорске, на опытной базе Алтайского отделения Казахского института рыбного хозяйства. От того времени остались яркие впечатления.
 – От четырёх до шести месяцев в году, – рассказывает он, – мы проводили на полевых работах. Работы вели на Иртыше, а это великая река, и на очень живописном озере Зайсан. Вообще природа там просто потрясающая. Величественные горы Алтая, хребет Тарбагатай, чаши горных озёр с чистой, словно хрустальной водой, горные пихтовые леса, ярко цветущая весной степь. Всё это надо видеть. А ещё у нас была охота. Такая, каких теперь, наверное, и не бывает. Представь – многотысячные стаи уток и других водоплавающих на старицах Иртыша. Незабываемое зрелище!

Вернувшись в Москву, Герман поступил в аспирантуру академического Института морфологии животных и в 1962 году защитил кандидатскую. После чего много лет работал научным сотрудником ЦНИИ информации и технико-экономических исследований рыбного хозяйства. Заведовал сектором. Потом перешёл в другой институт. Занимался и занимается изучением биологии сельдей, трески и других рыб дальневосточных морей, прогнозированием запасов и уловов промысловых рыб этого бассейна. Одна из задач ученых – дать правильные рекомендации тем, кто ловит рыбу для нашего стола.
Герман увлечён своим делом. Охотно ездил в тихоокеанские экспедиции, которые были нелёгким, прежде всего физически, испытанием, но там была настоящая работа, приносившая профессиональное удовлетворение. Богданов стал авторитетным специалистом. Правда, с возрастом ему стало уже трудно выходить в море.
Как-то несколько лет назад Герман приехал ко мне со своей подмосковной дачи и протянул исписанные листки бумаги – посмотри на досуге. Оказалось, это были его даже не рассказы, а рассказики, зарисовки о природе. Читал я эти рассказики и наслаждался. Языком, которым они написаны, – выразительным, сочным. А какой наблюдательный и острый взгляд у автора! Видит в окружающей нас природе то, мимо чего мы проходим, просто не замечая. Мой старый товарищ вдруг открылся мне с неожиданной стороны. Ай, да Герман! Ай, да сукин сын!
В 2008 году Герману Богданову удалось издать сборник своих замечательных зарисовок о природе. «Дорога» (Рассказы и байки) – назвал его автор. Хорошая бумага, красочная, многоцветная обложка. Теперь круг читателей и почитателей творчества Германа расширился. С чем я искренно поздравил своего товарища.


                2-я часть

МОСКВА И РИМ,
СИКСТИНА И АРБАТ –
ВЕЗДЕ ЛЮБИМ
ВОЛОДЯ БОГОРАД.

Вечный город попал в наш классный фольклор не случайно. Все дороги, как известно, ведут в Рим. Это и о нашем ВЛАДИМИРЕ БОГОРАДЕ тоже.
Для начала будущего гордого римлянина за дисциплинарные проступки вышибли из Кронштадтского военно-морского училища, куда он поступил после школы. На вечерней поверке, когда дежурный перед строем назвал фамилию Богорада, сразу несколько курсантов, выручая не вернувшегося из увольнения, загулявшего товарища, хором дружно ответили: «Здесь!». Володя явно переборщил: перед увольнением в город попросил подстраховать его нескольких человек. Без рубля в кармане, голодный и злой, на третьей, багажной вагонной полке несостоявшийся моряк вернулся в Москву на свой Гоголевский бульвар.
Не думал о Вечном городе и Богорад, ставший затем курсантом уже Николаевского военно-морского авиационного училища. Учился летать на бомбардировщиках, приписанных к Черноморскому флоту. Однако тут подвело зрение. Авиационная стезя тоже была явно не его стезёй.
Мы уже заканчивали институты, когда Володя поступил в Московский университет на исторический факультет. Его судьба повернулась к нему лицом и определилась именно здесь. Он специализировался на Италии, начал изучать итальянский, а также французский и латинский языки.
Несколько лет Володя поработал в Италии. В дальнейшем защитил кандидатскую диссертацию в Академии общественных наук при ЦК КПСС, стал кандидатом исторических наук. Работал в престижных учреждениях – Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, Институте международного рабочего движения АН СССР, где был заведующим сектором и даже заместителем директора. И всё же – снова Рим, Вечный город его словно притягивал.

Много лет Богорад представлял в Италии Союз советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами (была такая организация), был советником нашего посольства в Риме. Занимался вопросами культурного сотрудничества наших стран, сопровождал различные советские делегации, приезжавшие в Италию.
Во время одного из своих приездов в Москву на встрече с одноклассниками, на которую мы впервые пригласили и нескольких жён, Володя пять часов показывал нам сделанные им самим цветные диапозитивы о красочном венецианском карнавале, о красивых городах, замечательных дворцах и музеях Италии. Обстоятельно отвечал на наши вопросы, которыми мы его буквально забросали. Этот интереснейший «итальянский вечер» запомнился нам надолго.
В общей сложности Володя провёл в Италии около полутора десятка лет, прекрасно знает страну, особенно её культуру. О «своей» Италии может рассказывать влюблённо и бесконечно. А рассказчик он отменный.
У Володи двое сыновей, Андрей и Дмитрий, и он удостоился в нашей классной газете такой забавной эпиграммы:
Ватикан тому не рад –
Дважды папа Богорад!
В последние годы Владимир Богорад является московским представителем итальянской лесоторговой фирмы, которая закупает в России и вывозит в Италию лес. В свободное время читает. Хочу отметить, что Володя знает три европейских языка – английский, французский и итальянский. В его большой библиотеке немало книг на итальянском и французском. В последнее время он с увлечением занимается латынью. Знание латыни, считает он, обогащает человека, это праязык немецкого, французского, итальянского и ряда других европейских языков. Язык очень сложный, но это Володю не останавливает. Он уже читал в подлиннике знаменитого древнего римского историка Корнелия Тацита.

P.S. Много лет хранилась записка, которую я получил от Володи Богорада на одном из уроков, с таким его стихотворным посланием:

 Скажи, Пасютин, почему
 Твои стихи
 Уму и сердцу моему
 Всегда глухи?

 Не знаю, но не поражён
 Я слогом их.
 Сижу в раздумье, удручён,
 Читая их.

 Но подал мысль мне мой сосед,
 Поняв меня:
 Должны стихи поэта быть
 На тему дня!

Пусть прочитает сейчас и сам автор этих строк. Так приятно бывает вдруг что-то вспомнить из нашего далёкого школьного детства.


ЖАЛЬ, ЧТО У СТОЛИКА
С НАМИ НЕТУ ТОЛИКА

 У него была роскошная кудрявая чёрная шевелюра. На серьёзном худощавом скуластом лице с крупным носом выделялись «бараньи», большие, тёмные, выразительные, с  грустинкой глаза. Ему не хватало только скрипки в руке, чтобы выглядеть образцовым еврейским мальчиком. Несмотря на такую незаурядную внешность, АНАТОЛИЙ ВАССЕРМАН был одним из самых незаметных учеников в нашем классе.
Тихий, молчаливый, замкнутый, Толя был в стороне от шумных компаний и гулянок. Не бился в футбол или в волейбол, чем были увлечены другие одноклассники. Не помню его публичных выступлений на собраниях. Не помню, чтобы Толя кричал на кого-то, вообще не помню его громкого голоса. Говорил он всегда тихо, спокойно, но убеждённо. На мои ехидные и дурацкие стишки, в которых я называл его «Базик кудрявый мой»  или, например, такие:
 Любви, уроков, тихой славы
 Недолго тешил нас обман,
 Тут ты явился, бес кудрявый,
 Мой друг любезный Вассерман, – он не обижался.
Была в нём некая внутренняя сосредоточенность и серьёзность.
Таким Толя запомнился по школе.
После окончания школы он редко появлялся на наших шумных сборищах. В одной из наших стенгазет даже были помещены его фотография и шутливое объявление о розыске.
 Жаль, что у столика
 С нами нету Толика.
Зато на его появление откликнулись радостно:
 Не мираж и не обман –
 С нами Толя Вассерман!
Его роскошная густая чёрная шевелюра очень скоро стала редеть, а затем он и вовсе лишился её.

О его жизни после школы я, к сожалению, знаю совсем немного. Толя – четвёртый химик в нашем классе. После окончания Института тонкой химической технологии имени М.В. Ломоносова он несколько лет работал начальником смены на одном из химических заводов в подмосковном Подольске. Потом «перешёл» в науку, что больше соответствовало его жизненным стремлениям. Защитил кандидатскую диссертацию. Стал научным сотрудником академического Института геохимии и аналитической химии имени В.И. Вернадского. Вдумчивый учёный, автор серьёзных монографий  по химии, которые высоко оценены специалистами. Просматривая как-то научные каталоги по химии, недавно о толиных монографиях узнал Сева Прокопец. Даже для него, профессионального химика, в какой-то степени это оказалось приятной неожиданностью. Об этом мне рассказал сам Сева.
Последние годы Толя долго и тяжело болел, много месяцев был почти прикован к постели. «Гулял» в основном на балконе. Когда я звонил ему, на мои вопросы он отвечал односложно и не очень охотно. О своей жизни, тем более о болезни рассказывать не любил.
Анатолий Вассерман ушёл из жизни в сентябре 2003 года. Об этом нам сообщила его сестра Тамара, с семьёй которой он жил в одной квартире на улице Мишина. Своей семьи у него так и не было.

Ещё один штрих к толиной биографии, о котором я узнал из Интернета только в ноябре 2013 года. В 1981 году Толя получил патент СССР и авторское свидетельство на изобретение: Графитовая капсула для определения газов в металлах.


КАК ЛЕГЕНДА, КАК МИРАЖ
СТАЛ ДЛЯ НАС ЕГО ГАРАЖ.
ЖАЛЬ, ЧТО В ЭТОМ ГАРАЖЕ
МЫ ДАВНО НЕ ПЬЁМ УЖЕ.

ЭДВАРД ГАЛЫНКЕР успешно сдал вступительные экзамены в Московский автодорожный институт, однако в списке принятых его фамилии почему-то не оказалось. «Вы не прошли», – лаконично сказали ему в приёмной комиссии, возвращая документы. Как можно не пройти, набрав больше проходного балла, Эдик так и не понял. Нечто похожее произошло и в другом вузе. Лишь в Нефтяном институте имени И.М. Губкина никаких подвохов не случилось, и его зачислили, правда, сначала на заочное отделение, поскольку на очное к тому времени он уже опоздал. А всё дело в том, что Эдик оказался человеком с «нехорошей» анкетой, с которой принимали далеко не во все московские институты.
Когда мы учились в 8-м классе, был арестован отец Эдика Израиль Соломонович Галынкер, крупный учёный-энергетик, доктор наук. Завидев Эдика, некоторые знакомые отца поспешно переходили на другую сторону улицы. А вот в рабочей семье однокашника Коли Барыкина Эдик нашёл в то трудное для него время поддержку. Ему старались помочь, как могли, подкармливали обедами. В хрущёвскую «оттепель» отец вернулся, был реабилитирован, поработал ещё ряд лет, похоронен на престижном Новодевичьем кладбище.
Эдвард не уронил чести фамилии. Он стал кандидатом технических наук, заведовал крупной лабораторией. ВНИИ оптико-физических измерений, где работал Эдик, был «закрытым» институтом, выполнявшим важные военные и космические заказы, в частности, по лунной программе. А вообще, что бы ни делали советские учёные и инженеры, у них всегда получалось оружие. «Как противно – заниматься этой гнусью», – сказал мне как-то в сердцах Эдик. Впрочем, это мой вольный перевод его слов. Он выразился гораздо энергичнее и выразительнее словами, которые я не могу здесь воспроизвести по причине их выразительности.
Его знания, его организаторские способности ценило руководство. «Когда я не знаю, как сделать какое-то дело, я поручаю его Галынкеру», – говорил директор института. Беспартийного Галынкера выдвигали в заместители директора, но и тут преградой стала его «нехорошая» анкета. Что и говорить, страшный это был документ – советская анкета с её пунктом о партийности и пятым пунктом – о национальности. Анкета, делившая людей на первый и второй сорта.

Уже в пожилом возрасте Эдик перенёс серьёзную операцию на сердце. Под левую лопатку ему вшили миниатюрную батарейку, она стимулировала работу его больного сердца. Это облегчило и продлило его жизнь.
Эдик очень переживал кончину любимой жены Бэллы. Несколько лет она тяжело болела, печальный исход был неизбежен, Эдик знал это, и всё же её уход был сильным потрясением для него. Радостью его жизни в последние два года стала его любимица внучка Маша. Эдик гордился её успехами в МГИМО, куда поступила Маша, все его рассказы были о ней. С удовольствием варил обеды, которыми угощал внучку, когда после занятий в институте она забегала навестить деда. Семья Марины, дочери Эдика, жила неподалёку от него.
Эдик был заядлым автомобилистом с многолетним стажем. Гараж для него – второй дом. Однажды после ресторана одноклассники решили продолжить тёплую дружескую встречу в гараже Галынкера, благо Володя Богорад прислал классу из Рима огромную, на два литра, бутыль хорошего итальянского вина. Теперь будет понятно адресованное Эдику такое четверостишие:
 Как легенда, как мираж
 Стал для класса твой гараж.
 Жаль, что в этом гараже
 Мы с тобой не пьём уже.
Этими стихами и заканчивалась первоначально глава об Эдварде Галынкере. А 20 мая 2006 года Эдика не стало. Ушёл из жизни неожиданно – обширный инфаркт, отказало больное сердце. Накануне звонил мне, рассказал, что семья его дочери Марины приобрела дачу с большим участком по Калужскому шоссе, всего в нескольких километрах от моей дачи в Пахре, и теперь мы будем почти соседями. Увы, нашего дачного соседства не получилось.
Урна с прахом Эдика захоронена в могиле отца на Новодевичьем кладбище. И я, летописец класса, сделал очередную горькую запись в нашем классном журнале и внёс это вынужденное дополнение в уже написанную книгу.


ТЫ ПЬЕСУ ЖИЗНИ НАПИСАЛ С УСПЕХОМ,
ПРИМИ АПЛОДИСМЕНТЫ И ЦВЕТЫ.
ЧТО НАМ ШЕКСПИР, ЖВАНЕЦКИЙ ИЛИ ЧЕХОВ,
КОГДА У НАС ЕСТЬ, ВИТЯ, – ТЫ!

При встрече с нами, дипломированными одноклассниками, драматург ВИКТОР ГИНЗБУРГ шутит, что, в отличие от нас, он не испорчен высшим образованием.
Действительно, Виктор, хотя и учился сначала в Московском строительном, потом в Белорусском политехническом, но так ни одного института не окончил. Работал техником на строительстве Минского автозавода, потом занимался газификацией подмосковных посёлков, в качестве тележурналиста делал телевизионные передачи «На стройках Москвы». Нашёл же своё призвание в драматургии. И диплом всё-таки получил – Высших сценарных курсов, так что гордиться своей неиспорченностью ему не стоит. В театральном и телевизионном мире его знают по литературному псевдониму Виктор Скороходов, это девичья фамилия его матери.
Старший редактор Росторгрекламы (эта работа давала ему стабильный заработок) в свободное время писал сценарии. Виктор – один из сценаристов в семидесятые годы необыкновенно популярного, можно сказать, легендарного телевизионного «Кабачка 13 стульев». Он – автор нескольких телевизионных пьес: «За гарнитурной стеной», «Недостача», «Диспетчер слушает», «Памятник почтальону», радиопьесы «Плюс-минус любовь», театральной пьесы «Я еще жив», комедии «Две грации». Несколько драматических театров страны, среди них Новгородский, Барнаульский, Таганрогский, поставили его комедию «Комплекс Прометея», отмеченную дипломом на всесоюзном конкурсе памяти драматурга Николая Погодина.
Как остроумно заметил о Гинзбурге его одноклассник Фридрих Смехов: Он хотя не член союза, но его так любит муза.

Ряд лет Виктор руководил литературной студией для старшеклассников при детском культурно-художественном центре «Крылатское». О своих подопечных рассказывал увлечённо и восторженно, какие они одарённые и талантливые. Выпустил сборник их стихов. Ныне этой студии, увы, нет. Школьники-студийцы выросли, но некоторые по-прежнему приходят посоветоваться к своему наставнику, его слово для них многое значит.
Что мне больше всего нравится в Викторе, более того, восхищает – это его оптимизм. Он занимался множеством разных дел, куда его заманивали обещаниями, которые затем не выполнялись. Виктор рассказывает обо всём этом с иронией, никогда не впадает в уныние и через какое-то время принимается за новое дело. Очень мужественно несколько лет назад он перенёс беду – полную слепоту одного глаза.
Конечно же, Виктор – бессменный творец наших замечательных капустников. Остроумный и неистощимый на всевозможные придумки, он писал «указы Президиума Народного хурала Союза Советских Староконюшенных Республик», которыми назначал своих однокашников на немыслимые должности и присваивал им невиданные звания, а в своих «Воспоминаниях о будущем» ставил их оригинальные и забавные конные и пешие статуи на московских площадях.
Благодарные одноклассники, смахнув слезу, ответили Виктору Гинзбургу дружеским посланием, которое вынесено в заголовок этой главки.


В НАШЕМ КЛАССЕ ГОВОРЯТ:
СТАС КОПАЕТ ПОД АРБАТ.

Среди одноклассников СТАНИСЛАВ ДЖИОЕВ не выделялся ни особенной внешностью, ни поведением. Небольшого роста, с округлым лицом, скромный, тихий и застенчивый паренёк. Никогда не лез на первый план. Обычно сидел в сторонке, больше слушал других и молчал. Мягкий, добрый по натуре человек. Осетин-шатен, он совсем не был похож на «лицо кавказской национальности». Правда, иногда, но это бывало редко, в основном, когда выпьет, начинала играть и бунтовать его горячая южная кровь, он мог из-за пустяка «взорваться».
Стас был редким гостем на наших встречах. Скупо рассказывал о себе. О его жизни, к сожалению, я знаю очень мало.
Джиоев – выпускник Института цветных металлов и золота имени М.И. Калинина, где учился вместе с одноклассником Володей Трофимовым. После окончания вуза по распределению поехал на Урал и отработал там несколько лет. Был начальником смены на медном руднике в городе Дегтярске Свердловской области. Вернулся в Москву. Трудился сначала в профильном конструкторском бюро цветных металлов. Потом много лет, до выхода на пенсию, работал начальником участка в системе Главмосинжстроя. Занимался строительством подземных инженерных коммуникаций города. В одной из наших стенгазет было помещено посвящённое ему двустишие, вынесенное в заголовок.
Единственный в классе отец двух близнецов – девочки и мальчика, Лейлы и Станислава.
Когда в феврале я звонил Стасу и напоминал о встрече однокашников, он обычно соглашался: да, надо придти. И – не приходил. Думаю, его просто не пускала жена: Стас мог крепко выпить, а, выпив, терял контроль над собой, чего она, возможно, и опасалась.
В один из октябрьских дней 1997 года 65-летний пенсионер Джиоев пошёл в магазин за продуктами и не вернулся домой. Упал на улице и там же скончался от сердечного приступа. Семья не сразу узнала о трагедии. Пока вызвали скорую, пока установили его личность, пока кто-то удосужился сообщить родным, прошло немало времени…


МЫ ЖИВЁМ В ОГРОМНОЙ СМУТЕ,
И ХОТЬ СТАРОСТЬ У ДВЕРЕЙ,
НО, КАК ПРЕЖДЕ, – ВИТЯ ШУТИТ,
ИГОРЬ СТАЛ ЕЩЁ МУДРЕЙ.

По сложившейся традиции класс отмечает юбилеи однокашников. Череду юбилеев открывает ИГОРЬ ЕФИМЕНКО. Он в классе старейшина. Ему на наших встречах предоставляется право произнести первый тост. Мы уважаем Игоря за рассудительность и мудрость, в том числе житейскую. Ему первому в классе торжественно-шутливо была надета сделанная из газеты треуголка с надписью «Аксакалъ». («Хорошо, что не саксаул», – мрачно пошутил во время торжественной церемонии Коля Барыкин. «Для нашего возраста было бы актуальнее написать: сексуал», – философски заметил Володя Смирнов.)
После школы Игорь поступил в Академию бронетанковых войск. Прошёл суровый конкурс из восьми человек на место – это был первый в стране массовый набор выпускников средних школ на инженерные факультеты военных академий. Уже в августе, как слушатель академии, попал в военный лагерь, где из вчерашних выпускников школ вышибали гражданский дух.
Окончив академию, получил специальность военного инженера-механика по электрооборудованию танков и инфракрасной технике.
Девять лет Игорь работал военпредом при конструкторских бюро, которые разрабатывали новые приборы для вооружения армии. Пришлось также иметь дело с первыми образцами приборов для космических аппаратов, в частности, предназначавшихся для планетарных полетов на Венеру и Марс.
В шестидесятые годы появились первые лазеры, открывшие новое направление в развитии техники. Игорь стал заниматься лазерами. Изучал возможности применения их в военном деле. Параллельно с основной работой решил заняться исследованием особенностей распространения лазерного излучения в земной атмосфере. Для этого в течение двух лет в свои выходные дни и отпуска ездил на Звенигородскую базу Института физики атмосферы, где проводил наблюдения. Материалы этого исследования легли в основу кандидатской диссертации. Её он в 1967 году успешно защитил в одном из военных НИИ и стал кандидатом технических наук.

С конца шестидесятых годов и до выхода на пенсию Игорь служил в системе Академии наук СССР (после распада Союза – Российской Академии наук). Был членом военной секции, одиннадцать лет выполнял обязанности учёного секретаря объединённого научного совета по комплексной проблеме «Оптика». Общался с крупнейшими учёными страны.
Дослужился до полковника. Правда, я ещё ни разу не видел нашего бравого офицера в военной форме, на встречи с друзьями он приходил исключительно в цивильной, гражданской одежде. В ней чувствовал себя свободнее и раскованнее.
Полковник наш рождён Арбатом. Ефименко – наш последний арбатец, единственный из класса, кто остался жить в районе Арбата, в своём Старопесковском переулке, близ метро «Смоленская-новая». Правда, нынешний Арбат, по мнению Игоря, сильно изменился, причём, не в лучшую сторону, что его огорчает. В частности, плохо стало с продовольственными магазинами, они практически исчезли, даже булочные.
Многие годы полковник в отставке вместе с женой Инной постоянно живёт на своей даче в подмосковном Кратове, что по Казанской дороге. Общаемся в основном по телефону. Игорь приезжает в Москву, лишь когда нужно показаться врачу, что в нашем возрасте, увы, стало необходимостью, да ещё на наши классные февральские встречи, которые не может пропустить. Они ему необходимы и поддерживают не хуже, чем лекарства.
К сожалению, в последние годы Игорь стал совсем плохо слышать. Даже со слуховым аппаратом, даже по телефону. Это очень затрудняет наше общение.

Поскольку речь зашла о нынешнем Арбате, не могу не высказаться. Последние десятилетия наш любимый Арбат меняется, причём, не в лучшую сторону. Он теряет свой исторический облик и образ. В 1970-е годы было принято замечательное постановление: создать заповедную историко-архитектурную зону "Арбат". Это постановление никто не отменял, через двадцать лет его просто игнорировали и накрепко забыли. Особенно губительными для исторического центра Москвы оказались годы самовластного и самодурственного правления  Лужкова. Лужков - убийца Москвы, её исторического центра, особенно - кварталов Замоскворечья и Арбата. В частности, в самом начале Арбата, с фасадом на Арбатскую площадь построен огромный, нелепый, громоздкий дом-комод, задавивший "Прагу", архитектурное чудо-украшение Арбата. Всё это болью отзывается в сердцах арбатцев.
Своё и наше отношение к нынешнему Арбату я выразил в стихотворении "Марина плачет по Арбату". Оно посвящено Марине Бариновой, младшей сестре Джондо Натрадзе. Детство и юность Марины прошли в Староконюшенном, 33. Марина училась в нашей 59-й школе. Сейчас она живёт поблизости - на Никитском бульваре, видит, каким стал наш Арбат, и страдает.    

Марина плачет по Арбату,
Что, как мираж, исчез вдали.
Мы с нею жили здесь когда-то,
Мы на свиданье с ним пришли.

Любовью верною влекомы,
Пришли опять на встречу с ним.
Арбат нас встретил незнакомый,
Он стал другим, он стал чужим.

Я наваждение отринул,
Как бред фальшивых фонарей.
Был наш Арбат в душе Марины,
Был наш Арбат – в душе моей.

Я нежно сжал её ладони,
А у плеча – маринин плач.
А наши годы, словно кони,
Несутся вскачь, несутся вскачь…

Впрочем, когда я писал это стихотворение, любовь к Арбату соединялась в моём сердце с нежностью к Марине. Мариной я очарован и теряю голову, когда вижу её. Если вы, читатель, встретите Марину, то поймёте меня и поймёте, почему я посвятил стихи Ей. 


ВЛАДИМИР ИВАНОВ.
ОН ЗАСЛУЖИВАЛ БОЛЬШЕГО И ЛУЧШЕГО.

По школе ВЛАДИМИР ИВАНОВ запомнился в основном спортивными успехами. Внешне несколько полноватый, в то же время он был крепким и подвижным, с быстрой реакцией, отлично играл в футбол и волейбол, неизменно защищая честь класса в общешкольных соревнованиях. В спорте он действительно был хорош. Успехами же в учёбе Володя, мягко говоря, не отличался, хотя в уме, сообразительности и находчивости отказать ему было нельзя.
Помню, когда на одном из уроков я задумался над концовкой эпиграммы (писать стихи на уроках было моим излюбленным занятием), Володя заглянул через моё плечо, увидел мои затруднения, взял лежавший передо мной листок и с ходу дописал две заключительные строчки, которые, надо сказать, удачно завершили эпиграмму. Так однажды он стал даже моим соавтором. Эту нашу совместную эпиграмму я помню до сих пор, хотя процитировать не решаюсь из-за её не вполне нормативной лексики.
После нашей школы сын полковника госбезопасности окончил ещё Высшую пограничную школу. Некоторое время лейтенантом служил на заставе в трудных горных районах Закавказья. Однако с пограничной службой ему пришлось расстаться. Скорее всего, не по своему желанию, поскольку из армии просто так не уходят, о причине его увольнения можно лишь догадываться. Вернулся в Москву.
На «гражданке», не имея специальности, Володя работал, где придётся и кем придётся, – в пожарном обществе, грузчиком в мебельном магазине… Как недавно рассказал мне Женя Пласкеев из 10-го класса «В», много лет назад в своём научном институте он неожиданно встретил Володю Иванова. Как выяснилось, Володю взяли к ним в институт на работу инструктором физкультуры. Ребята, обрадовавшись встрече, посидели, поговорили, однако разговор получился какой-то невесёлый. Продолжения эта случайная встреча не имела.
Володю сгубила извечная российская одна, но пагубная страсть. Он пил. Несмотря на приглашения, не приходил на наши февральские встречи. Судя по всему, стеснялся своего тогдашнего социального положения и вида. Из ресторана «Варшава», где мы отмечали двадцатилетие окончания школы и куда он всё-таки после наших уговоров пришёл, ребятам пришлось отвозить его, невменяемого, домой на такси досрочно. Единственная встреча с ним получилась грустной. Больше он на наших встречах не появлялся.
Умер Володя в 1979 году, прожив всего 47 лет. На его похоронах был каким-то образом узнавший о трагедии Николай Барыкин. Единственный одноклассник, но и он скоро ушёл – собравшиеся люди не вызывали особой симпатии, находиться в их компании ему не хотелось.
Эх, Володька, Володька… Остались горечь и сожаление о его нескладной, несложившейся жизни. По заложенным в нём природой способностям и своим человеческим качествам он заслуживал гораздо большего и лучшего.
Остался в моей памяти молодым румяным крепышом, улыбчивым, добрым и отзывчивым парнем.


ХОТЬ С МАО ОН НЕ ПЛЫЛ В РЕКЕ,
НО ФЛАГ ВСЕГДА ДЕРЖАЛ В РУКЕ!

Со СЛАВОЙ ИОВЧУКОМ  в 9-м классе мы сидели на одной парте - первой в среднем ряду. От того времени запомнились такие мои вирши о том, чем мы занимались на уроках:

Так повелось издревле:
В девятом "Б" урок -
Все спят, и лишь не дремлет
Член классного бюро.
А у Иовчука
Работа нелегка:
Рисует он с натуры
В тетрадь карикатуры.
Рисунков этих тыщи
Заполнили тетрадь,
Огромные носища,
А лиц не разобрать.
Лишь одного в тетради нету -
Её хозяина портрета.
Я - написал. А ты вот -
Прочти и сделай вывод.

На историческом факультете Московского университета, куда Станислав Иовчук поступил после школы, он выбрал восточное отделение и специализировался как китаевед. При встречах поражал нас, рисуя экзотические иероглифы, а также непривычным для нашего слуха, тональным произношением звуков китайского языка. (До сих пор в моём архиве хранится записка, которую тогда Слава по моей просьбе написал мне иероглифами.)
Окончив МГУ, Слава снова стал студентом, на этот раз – Народного университета в Пекине. Там получил уже экономическое образование и второй университетский диплом. Усовершенствовал свой китайский язык, даже сами китайцы хвалили его произношение. По возвращении серьёзно занялся экономикой и, защитив диссертацию, стал кандидатом экономических наук.
В семидесятые годы Слава работал в Пекине в дипломатическом ранге первого секретаря нашего посольства. Занимался вопросами экономического сотрудничества Советского Союза и Китая и анализом в то время практически закрытой для мира китайской экономики.
Запомнился интереснейший «китайский вечер», что устроил для своих одноклассников Слава, его рассказ о Китае, который он хорошо знал изнутри. В классной стенгазете появилась дружеская эпиграмма, вынесенная в заголовок этой главы. Посмеявшись, Слава перевел эпиграмму на китайский, и я имел удовольствие услышать, как наши немудрёные стихи звучат на древнем восточном языке. (Сделаю пояснение для молодых читателей: в своё время газеты всего мира обошли фотографии китайского Председателя Мао, совершавшего многокилометровые речные заплывы.)
Вернувшись окончательно в Москву, Слава получил приглашение в Международный институт экономических проблем мировой социалистической системы. Был там учёным секретарём, заведовал отделом. Изучал особенности экономического развития стран Восточной Европы, Вьетнама, Монголии, Кубы. И наши, и зарубежные коллеги ценили его как хорошего экономического аналитика. Был трудоголиком, работал много и с удовольствием.
Его знания, его аналитические способности были востребованы и после того, как социалистических стран не стало. В девяностые годы и до своей кончины Слава успешно трудился  в Институте внешних экономических исследований Российской Академии наук, возглавлял отдел. Внимательно следил и за экономическими процессами, которые проходили в нашей стране. Мы обменивались мнениями.

Вообще Слава был для меня очень интересным собеседником. Он много читал, много знал. Его познания были обширными – русская и мировая история, история религий и искусства, восточная философия.
Раз в неделю, в среду, свой присутственный день, он приезжал с дачи, где жил, в Москву, в институт, и, соскучившись по общению, звонил. Около полудня в моей квартире обычно раздавался телефонный звонок. Моя дочь, литератор Женя, работающая дома, едва услышав этот звонок, даже не поднимая трубки, кричала мне из своей комнаты: «Папа, звонит Иовчук!»
В последнюю среду июля 2005 года, как обычно, зазвонил телефон. Но это был не Слава, а его жена Людмила. Мадам, как ласково называл её Слава. Она огорошила печальной вестью. У Славы было тяжкое заболевание лёгких. Два года назад в тяжёлом состоянии он попал в больницу, лишь благодаря самоотверженным усилиям Людмилы и хорошим врачам его удалось буквально вытащить с того света. На этот раз из очередного приступа удушья Слава  не вышел.
Они с Людмилой только что вернулись с Кипра, где три недели жили в горах в доме зятя-киприота. Так получилось, что обе дочери Славы вышли замуж за иностранцев: старшая Аня – за киприота и ныне живёт с семьёй в Лондоне, младшая Валя – за американца и живёт в Лос-Анджелесе, США. Со своими внучками дедушка Слава общался на английском языке.
Похоронили Славу на Введенском (Немецком) кладбище рядом с отцом Михаилом Трифоновичем. Славин отец был философом, членом-корреспондентом АН СССР, автором книги о Г.В. Плеханове, историческом оппоненте В.И. Ленина. В послевоенные годы, когда мы учились в школе, Михаил Трифонович Иовчук был секретарём ЦК Компартии (большевиков) Белоруссии по пропаганде. Впоследствии, работая уже в Москве, – многолетним ректором Академии общественных наук при ЦК КПСС, которая готовила кадры для партийной и советской номенклатуры.
Нет больше славиных звонков по средам, никто больше не приветствует меня по-китайски…


КОРОБОВ В МУНДИРЕ:
ВЗГЛЯНИ В АНФАС ЕГО ЛИЦА -
НУ, КАК, ПОХОЖ НА ШТИРЛИЦА?

Пришла пора рассказать о нашем втором полковнике. Полковником внутренней службы по занимаемой должности стал ГЕННАДИЙ КОРОБОВ.
Несмотря на такое высокое военное звание, Геннадий – типичный «технарь», прошедший путь инженера и учёного. Он окончил МВТУ, в то время самый престижный технический вуз страны. После этого работал инженером в «закрытом» Научно-исследовательском электромеханическом институте. «Закрытость» института означала работу на войну. Геннадий участвовал в проектировании зенитно-ракетных систем для сухопутных войск. В своём же институте защитил диссертацию, стал кандидатом технических наук. Несколько лет был начальником системной лаборатории в отделе главного конструктора.
Звание полковника внутренней службы Геннадию присвоили, когда он ушёл из института и возглавил крупную лабораторию в Главном научно-исследовательском центре управления и информации МВД СССР. К своей «милицейской» форме он относился весьма иронически и надевал её только в тех случаях, когда это официально требовалось по службе. К милицейским генералам его отношение тоже было довольно критическим. Судя по всему, служить под их началом ему было, мягко говоря, невмоготу. Сам генералом тоже не стал.
Через какое-то время как классный специалист по вычислительной технике Коробов получил приглашение и перешёл в систему Прокуратуры СССР, в подведомственный ей научно-исследовательский институт. Этот НИИ занимался изучением преступности в стране и разрабатывал рекомендации по борьбе с ней. Там Геннадий проработал ряд лет, даже получил звание советника юстиции. Оттуда в 64 года и вышел на пенсию.
Живёт Геннадий в Крылатском, на улице Крылатские холмы. Как работник прокуратуры, пенсию получает повышенную. На пенсии занимался сначала воспитанием внука, потом, когда внук вырос, – внучки. Геннадий Михайлович остался советским человеком, для него советское прошлое, даже с недостатками и изъянами, лучше капиталистического настоящего. Впрочем, нынешний российский капитализм, который уже успели окрестить «диким», действительно, мало кому может понравиться. Я не хочу спорить с Геной на эту тему. Я уважаю его и считаю своим товарищем, независимо от его идеологических, политических и экономических взглядов.
Если говорить о каких-то пристрастиях или увлечениях Геннадия, то он собирает и любит читать воспоминания советских военачальников о Великой Отечественной войне. В его домашней библиотеке – Жуков, Рокоссовский, Василевский, Штеменко, маршал авиации Красовский и другие известные и менее известные авторы военных мемуаров. Впрочем, мемуары его интересуют не только военные.


ЗИВА -
ПТИЦА ПЕРЕЛЁТНАЯ

 Когда мы были школьниками, ЗИНОВИЙ ЛАТМАН, или Зива, как звали его друзья, увлечённо занимался в юннатском кружке при московском зоопарке. Поэтому для нас было естественным и понятным, что после школы он поступил в Ветеринарную академию имени К.И. Скрябина.
Окончив академию, Зиновий два года работал на опытной станции Сибирского НИИ животноводства в Горно-Алтайске. Всё как будто шло своим ходом, своим чередом. И вдруг – крутой поворот.
Мы узнаём, что наш Зива вернулся в Москву и стал… токарем, а потом мастером на 1-м подшипниковом заводе. Одновременно с работой на заводе несколько лет учился на вечернем отделении института. Точно не скажу, возможно, это был МАИ, о котором он, как выяснилось много позже, мечтал ещё в школе, но тогда не решился даже подать туда документы – препятствием был пятый, о национальности, пункт в его анкете. И вот через много лет Зива осуществил свою давнюю мечту. И получил второй диплом, инженерный.
А дальше произошло то, что классный акын Фридрих Смехов изумлённо отразил в дружеском стихотворном посвящении:
 Друг зверья наш Латман Зива
 Однокашникам на диво
 Сделал резкий разворот –
 Пересел на вертолёт.
С новым, инженерным дипломом Зива стал конструктором, а потом и ведущим конструктором в КБ Московского вертолётного завода знаменитого авиаконструктора М.Л. Миля. Здесь он нашёл своё истинное призвание и трудился три с половиной десятилетия вплоть до своих последних дней в мае 2005 года.

Зиновий знал, что у него обнаружили рак и он обречён, однако держался очень мужественно до конца. За две недели до своего ухода позвонил мне на дачу, поздравил с праздником. Это было 9 мая, День Победы, с военного детства святой для нас день. Этот наш последний разговор был долгим. Зива будто хотел выговориться о своей жизни, его грел свет воспоминаний. Говорили о многом, многое вспоминали, даже с юмором. И ни слова – о его болезни.
Были у Зивы Латмана две неуёмные страсти – автотехника и охота. В юности всё началось с мотоцикла, на котором он лихо гонял по Москве. Потом на смену мотоциклу пришёл автомобиль. За свою жизнь сменил немало мотоциклов и автомобилей. Разбирался в них лучше любого механика, своими руками устранял неисправности. Не раз попадал в аварии, особенно на мотоциклах, его ноги были ломаны-переломаны. Последняя серьёзная авария произошла года за два-три до кончины, когда за рулём он неожиданно на несколько секунд потерял сознание. Машина была разбита, сам отделался традиционным переломом ноги. Это была его последняя машина, больше за руль он не садился.
Все свои отпуска Зива, как правило, тратил на любимую охоту. Охотился на Ахтубе, в низовьях Волги. Туда каждый год ездил на машине в компании с такими же заядлыми, как и он сам, охотниками.
Дачи у него не было принципиально, Зива, как он сам признавался мне, просто не мог долго сидеть на одном месте. Я приглашал его хотя бы несколько дней отдохнуть на моей благоустроенной даче в Пахре – бесполезно. Зива – птица перелётная.


                3-я часть

ОН В ХИМИИ ЗА ТРИДЦАТЬ ЛЕТ
ОСТАВИЛ ЯРКИЙ РЫЖИЙ СЛЕД.

Первым учеником и самой яркой личностью в нашем классе был, конечно же, АНДРЕЙ МАЛЬЦЕВ. Он выделялся даже внешне – рыжей в медь шевелюрой.
Рыжий был всеобщим любимцем и авторитетом. Наш комсорг. Его выдающиеся способности признавали все – и ученики, и учителя. Андрей легко учился по всем предметам. Быстрее всех решал сложные математические задачи, которыми испытывал нас Иван Васильевич. Поражал тем, что мог наизусть рассказать периодическую систему элементов Менделеева. При своём среднем росте был одним из лучших баскетболистов школы. Его золотая медаль была, я бы сказал, абсолютного достоинства.
С Андреем мне выпало встречать новый 1951 год в знаменитом Колонном зале Дома союзов. В то время именно там устраивали главную ёлку страны, а в новогоднюю ночь туда пригласили десятиклассников московских школ. Нашей школе было выделено несколько пригласительных билетов, нашему классу – два, их дали Андрею и мне. По яркости впечатлений та новогодняя ночь запомнилась надолго. Праздников в нашей тогдашней жизни было немного. Светлое пятно воспоминаний о том времени, о школьном детстве.
Вместе с серебряным медалистом Сергеем Балатьевым Андрей подал документы в престижный Инженерно-физический институт. Его знание наизусть таблицы Менделеева поразило приёмную комиссию, однако в приёме золотому медалисту было отказано. А серебряного Балатьева приняли. На химическом факультете МГУ – тоже неудача.
Причиной стала анкета Андрея – его отец, журналист центрального издания, был арестован в 1937-м, и золотой медалист считался сыном врага народа. (Позднее Андрей назовёт своего сына Константином, в честь отца.) Очередная попытка – в Химико-технологический институт. На факультете, который готовил специалистов по технологии ядерных материалов, отказали. И всё же в «Менделеевке» Андрею повезло – его взяли на «простую» неорганическую химию, куда золотых медалистов приходилось заманивать.

Андрей оказался в одной группе ещё с одним выпускником нашей школы – Евгением Пласкеевым из десятого «В». Ребята сблизились. Вместе играли в баскетбол за институтскую команду на первенство Москвы среди вузов. О Жене Пласкееве, личности незаурядной, интересной, я расскажу ниже. Мои пути с ним тоже пересеклись, правда, через полвека.
И в вузе Андрей имел высокий авторитет. Как вспоминает Женя, будучи старостой группы, Андрей помогал студентам, у которых возникали трудности в учёбе. Его избрали в комитет комсомола института. Он возглавлял институтский студенческий стройотряд, выезжавший на целину. Первым в нашем классе получил правительственную награду – медаль «За освоение целинных земель».
После окончания «Менделеевки» Андрею, единственному с курса, предложили остаться в аспирантуре. Отлично защитил кандидатскую диссертацию, работал научным сотрудником в своём институте. Через несколько лет получил приглашение в академический Институт органической химии имени Н.Д. Зелинского. Там старший научный сотрудник Мальцев занимался химией свободных радикалов. Его работы были известны за рубежом. Участвовал в международных конференциях химиков, выступал там с докладами. У него появились свои ученики.
Храню его открытку 1971 года из Калифорнии, США, из известного научного центра в Бёркли, где Андрей был в длительной научной командировке:
«Дорогие мои ребятишки! Нахожусь на другом конце Земли. Но всё это время я был с вами, так же, как сегодня и как будет всегда. Я уверен, что на наше двадцатилетие пришло много народа, и крепко жму лапу каждому из вас. Те, кто собрались сегодня, прошли главное испытание – временем. И если мы по-прежнему собираемся вместе, значит, есть что-то более вечное, чем время, – наша дружба. Обнимаю вас всех. Ваш Андрей.»
В 53 года Андрей за несколько месяцев буквально «сгорел» от быстротечного рака. В последнюю субботу февраля 1986 года он участвовал в нашей встрече. Шутил, озорно смеялся, а в середине июля его вдруг не стало. Для нас это было сильное потрясение. На его похороны пришёл весь класс. На многолюдной гражданской панихиде в институте было зачитано соболезнование, которое прислала в Москву Международная организация химиков, она высоко оценила вклад в науку русского ученого Андрея Мальцева. В Митинском крематории слово о нашем Андрее от класса сказал Сергей Балатьев.

В 2001 году Андрей Константинович Мальцев был удостоен Государственной премии России посмертно (за участие в работе «Химия соединений низкокоординированных кремния, германия, олова»).


ПРОМЕНЯВ СТОПАРЬ МОСКОВСКИЙ
НА ИЗРАИЛЬСКИЙ КОМПОТ,
ЗАБУРЕЛ БОРИС МАЦКОВСКИЙ,
КЛАССУ ШЕКЕЛЕЙ НЕ ШЛЁТ.

Один из нас оказался в эмиграции и живёт за рубежом уже много лет. Однако связи с классом не потерял. Выпускник Московского станкоинструментального института (Станкина), успешный конструктор, более тридцати лет проработавший в КБ автоматических линий и агрегатных станков, БОРИС МАЦКОВСКИЙ в 1991-м году вслед за дочерями Аллой и Ольгой и их семьями уехал в Израиль.
Поселился в городке Нетанья на берегу лазурного Средиземного моря. Устроился на небольшой частный завод, обеспечивающий всевозможными пружинами весь Израиль. Освоившись на новом месте и разобравшись, что к чему, Борис, как человек творческий и смекалистый, начал вносить рационализаторские предложения. Его предложения повысили производительность труда и позволили увеличить выпуск продукции. Владелец предприятия был доволен новым работником, оценил его, повысил зарплату. Каждое повышение зарплаты там приходится зарабатывать.
Достигнув израильского пенсионного возраста (65 лет), Борис был вынужден продолжать работать – для получения пенсии нужен определённый трудовой стаж, а ему стаж работы в СССР не засчитали. Кроме того, ему были нужны деньги, чтобы выплатить кредит, взятый для покупки квартиры. Иначе банк угрожает выселить заёмщика в буквальном смысле на улицу.
Из письма Бориса Мацковского: «Я ещё во-всю кручу пружины. Если меня ещё держат на заводе и не выгоняют, то это только благодаря нашей 59-й школе и Станкину. Хорошее образование – большой дефицит во всём мире и здесь ценится. Частенько с благодарностью вспоминаю наш класс, учителей и особенно – Ивана Васильевича.»

Через несколько лет Борис взятый у банка кредит, наконец, полностью выплатил, и квартира, в которой он живёт с женой Татьяной, стала его полноценной собственностью.
В одном из писем Борис забавно и трогательно описывает обряд обрезания недавно родившегося внука, что был совершён публично не где-нибудь, а в городском ресторане при стечении родных и близких, и свои нежные чувства деда, впервые наблюдавшего этот древнейший еврейский ритуал. "Для евреев день обрезания - большой праздник." "Когда я. держа на руках своего внука, увидел, что у него отрезали, то чуть не свалился со стола, на котором сидел."
Ещё из его писем в Москву: «Дорогие ребята! Ваши лица стоят передо мной так ясно, как будто мы расстались вчера. Умираю от желания увидеть вас. Думаю, все вы – молодцы, хотя и не первой свежести, как и я. С удовольствием приму любого.» И принимает, если кто из однокашников приезжает в Израиль. Правда, приезжал в основном Саша Саксаганский.
Когда летом 2005 года у меня вышел первый поэтический сборник «Моя свеча», в котором есть стихи и о нашем Арбате, и о нашем классе, я с оказией послал свою книжку и Борису в Израиль. Наш класс и Борис Мацковский по-прежнему неразделимы. Арбатское братство не знает границ.


МИШКА НА СЕВЕРЕ

 Некоторые называют его авантюристом. В это понятие я не вкладываю отрицательный смысл, для меня это всего лишь данность характера, которая двигала его по жизни. Колоритнейшая фигура в нашем классе – МИХАИЛ (МУСТ) МИЛЬКЕС.
Его мать работала в райкоме партии, что, однако, не мешало самому Мишке иметь в школе репутацию хулиганистого подростка. Учился он, если брать отметки, тоже, мягко говоря, неважно.
Кепочка-малокозырка, надвинутая на лоб наискосок, золотая фикса во рту, развязные походочка и манеры, приблатнённая речь – таким Мишка выглядел на улице. Типичная московская дворовая шпана. Не знаю, была ли это у него игра, бравада или что-то другое и чего было больше. Думаю, в незаурядной Мишкиной личности было перемешено всё. Безусловно, в чём-то он играл. Но также понятно, что такая игра ему нравилась. Отмечу также, что согласно дворовым законам своих Мишка не трогал.
Вспоминаю, что однажды класс объявил Мишке бойкот, длившийся несколько дней. Мишка нарушил решение класса и был за это наказан. Мы показали ему, что, находясь в классе, он должен жить по нашим правилам. Впрочем, в школьные годы чего только с кем ни бывало. А вот о его жизни после школы можно написать занимательную историю, настоящий авантюрный роман, хотя многое до сих пор сокрыто.
Из песни о Мишке слова не выкинешь. На счету класса две судимости, и обе – его. Первая – за уличное хулиганство, кажется, кого-то в уличной ссоре пырнул ножиком в коленку. Это случилось в год, когда мы окончили школу, что помешало его учёбе в вузе. Вернувшись из заключения, Мишка восстановился в своём Нефтяном институте, даже был избран в профком вуза. Проучился до пятого курса, только вот защитить диплом не успел – новая судимость. И снова колония. Диплом он получил, когда вышел на свободу уже второй раз.

И была мишкина строительная эпопея, начавшаяся в заключении и продолженная после освобождения. Он строил Московскую кольцевую автомобильную дорогу, различные газо- и нефтепроводы, в том числе знаменитый нефтепровод «Дружба» из Западной Сибири в Европу, проектировал и строил нефтехранилища, а также разрабатывал газоконденсатные месторождения. Исколесил полстраны, география впечатляет – от Крайнего Севера, Норильска и Коми до знойной Туркмении. Голова у Мишки была, что и говорить, толковая. Сделал впечатляющую карьеру. Начинал с прораба и начальника участка, был главным инженером, начальником ряда управлений, закончил заместителем начальника крупного газового объединения в Туркмении.
Михаил Милькес – единственный в классе, кто награждён двумя орденами – «Знак Почёта» и Трудового Красного знамени. Лауреат Государственной премии СССР. В главной партийной газете «Правда» однажды я видел его статью. В то время такая публикация значила немало.
После многолетних скитаний по северам и пустыням Мишка вернулся в Москву совершенно больным. Держался в основном на импортных лекарствах. Вскоре после своего возвращения вдруг сам позвонил мне. Сказал, что считает себя членом нашего класса, хочет, чтобы я отметил его в классном журнале (очевидно, кто-то из ребят рассказал ему, что я веду такой журнал). Охотно привёз свою фотографию для газеты, которую мы готовили к очередной февральской встрече. Что-то притягивало его к нам. Впрочем, причина может быть и банально простой: Мишка вернулся в Москву «на коне», и ему хотелось показать это нам. Жизнь для него была некой увлекательной игрой, в которой он играл азартно и авантюрно, даже талантливо. Кстати, частью его игры было умение пустить пыль в глаза.
Последние годы Мишка работал консультантом у руководства Министерства газовой промышленности СССР. Жил на Кутузовском проспекте в элитном доме, соседнем с домом Брежнева, тогдашнего партийного генерального секретаря и главы государства.

Однажды после нашей встречи класса в ресторане аэровокзала Мишка подвозил меня домой на своей машине. Тогда машины были у немногих. На круге у Белорусского вокзала мишкин «Москвич» нахально пересёк несколько полос движения, совершил немыслимый пируэт и был остановлен свистком гаишника. «Не боись!» – сказал мне Мишка. Он вылез из машины, достал какие-то красные «корочки» и, раскрыв их, показал гаишнику. Тот уважительно откозырял и отошёл. «А ты боялась!» – удовлетворенно заметил Мишка, опять садясь за руль рядом со мной. Он был в своём репертуаре.


ХИРУРГУ ЗДРАВИЦУ ПОЁМ:
ЖИВИ ЕЩЁ СТО ЛЕТ!
С ТОБОЙ НАМ ЛУЧШЕ ЗА СТОЛОМ,
ЧЕМ НА ТВОЁМ СТОЛЕ.

Затерянный на Крайнем Севере якутский посёлок Сангар с маленькой больницей Главсевморпути стал отправной точкой, началом блистательного пути в медицине хирурга ДЖОНДО НАТРАДЗЕ.
Выбрав медицину, Джондо огорчил и даже рассердил своего отца. Несколько недель отец не разговаривал с сыном. Его отец Александр Григорьевич Натрадзе был заместителем министра и членом коллегии Министерства здравоохранения СССР, однако, химик по образованию, он занимался медицинской промышленностью и хотел, чтобы сын продолжил это его дело.
На Крайний Север выпускник 2-го Московского медицинского института имени Н.И. Пирогова отправился по собственному желанию. С молодой женой, годовалым сыном и несколькими ящиками с инструментами и медикаментами, которые нужно было привезти для работы в отдалённой больнице. Там не было почти ничего. Джондо был романтиком, не боялся трудностей и хотел самостоятельной работы. А вот этого там оказалось с избытком.
Однажды, после крупной аварии и пожара на шахте «Арктик-угля» молодой хирург, спасая пострадавших шахтёров, практически двадцать шесть часов, более суток не отходил от операционного стола. И всё это время на улице возле больницы в напряжённом ожидании стояла толпа женщин, шахтёрские жёны. Некоторые молились.
Потом были клиническая ординатура, новосибирский Академгородок, защита кандидатской диссертации, работа в 4-м Главном управлении Минздрава СССР, в больнице МПС, во Всесоюзном НИИ клинической и экспериментальной хирургии. Профессор Натрадзе руководил Всесоюзным центром экстренной диагностики и лечения эмболии лёгочной артерии, тяжёлой болезни, неотвратимо уносившей многие жизни. Первым в мире он произвёл остановку лёгочного кровотечения без оперативного вмешательства, до операции. С группой коллег разработал и предложил свой метод борьбы с тромбоэмболией, который выдвигался на соискание Государственной премии СССР. Ныне этот метод успешно применяется врачами как в нашей стране, так и за рубежом.

О его высоком искусстве хирурга не раз писали газеты. Так, «Комсомольская правда» рассказала об уникальном случае, когда трижды(!) в течение суток останавливалось сердце больной и трижды возвращал человека к жизни врач Натрадзе. Большой очерк об исключительной операции, проведённой им, опубликовал в 1978 году популярный еженедельник «Неделя». Тогда, применив свой метод борьбы с лёгочным тромбом, Джондо спас сразу две жизни – женщины, находившейся на восьмом месяце беременности, и её ребёнка. Малыш родился здоровым, вырос, стал врачом и до сих пор не забывает своего спасителя. Когда несколько лет назад Джондо попал в автомобильную аварию, ему на помощь пришёл его «крестник». Сюжет такой, что хоть пиши продолжение того давнего очерка.
Сотни людей благодарны ему за спасённую жизнь или избавление от тяжёлого  недуга. Что может быть выше этого! Много раз для оперативной консультации ему приходилось срочно вылетать за рубеж. Среди его зарубежных пациентов есть высокопоставленные особы. В частности, – тогдашний болгарский коммунистический лидер Тодор Живков, на спасение которого Джондо был поднят ночью звонком со Старой площади, из ЦК КПСС.
Будучи заместителем генерального директора медицинского центра гражданской авиации, он отдал много времени, сил и здоровья, чтобы построить этот центр и оснастить его новейшим оборудованием. Сейчас эта больница на Иваньковском шоссе одна из лучших в Москве, чем Джондо гордится.
А какими потрясающими шашлыками собственного приготовления и чачей, не уступавшей коньяку, угощал нас радушный московский грузин на берегу лесного озера в Ярославской области, куда пригласил группу однокашников отметить своё пятидесятилетие. Нет, с Джондо всё-таки лучше быть за столом, чем на его, пусть даже целительном, столе.
С возрастом у известного хирурга у самого возникли проблемы со здоровьем. Больное сердце. Ухудшилось зрение, совсем плох один глаз. Но несколько лет по вечерам Джондо упрямо разбирал, приводил в рядок и комментировал записи своего покойного друга врача-кардиолога, которые тот ряд лет вёл на еженедельных конференциях великого хирурга Бориса Петровского. Бесценный материал. Джондо считает, что получится книга, нужная и полезная для врачей. Для её издания ещё необходимы средства, но он верит, что для святого дела они обязательно найдутся.
Он неисправимый оптимист, наш Джондо. Не случайно его любимая присказка – «Прорвёмся!»

Вот так заканчивалась глава о Натрадзе в книге, вышедшей в 2006 году. С большим удовольствием делаю это дополнение.
В 2006 году Джондо сделали операцию на сердце, шунтирование, после которой он стал, по его словам, совсем другим человеком. Врачи, проводившие операцию, поразились, как вообще он жил с таким изношенным сердцем и такими непроходимыми сосудами. С деньгами на операцию помог Дмитрий Зимин из нашего школьного выпуска.
 .Летом 2008 года наконец-то вышла из печати книга «Пятницы» академика Бориса Васильевича Петровского», на подготовку и издание которой столько труда и времени положил её составитель и редактор Джондо Натрадзе. Мы искренно поздравили его с этой победой.
Тем же летом в Черногории, в городке Сутаморе Джондо, продав свою подмосковную дачу, приобрёл небольшой домик, прилепившийся к горе на берегу тёплого Адриатического моря. Райский уголок. И теперь он с супругой Нелей в основном живёт в этом благодатном краю, куда Джондо радушно приглашает погостить своих одноклассников. Уже несколько раз к Джондо в Черногорию приезжали Сева Прокопец и Саша Саксаганский.


НИКОЛАЕВ СТОИТ
ОДИН ДВУХ,
В ЗДОРОВОМ ТОЛЕ –
ЗДОРОВЫЙ ДУХ.

АНАТОЛИЙ НИКОЛАЕВ – один из трёх наших «бауманцев», после школы он окончил Московское высшее техническое училище имени Н.Э. Баумана (МВТУ), факультет приборостроения.
Толя был распределён в «почтовый ящик», «закрытый» научно-исследовательский институт, работавший на «оборонку». Здесь занимались созданием подвижных ракетных установок. Их испытания проходили на знаменитом полигоне «Капустин Яр», туда Толе приходилось выезжать довольно часто. Затем он перешёл в НИИ автоматических систем, который тоже выполнял заказы военного ведомства и, в частности, военно-морского флота и военной авиации. Здесь получил должность заместителя начальника отделения, Высококвалифицированный специалист с широким кругозором. В этом НИИ и в этой должности проработал до выхода на пенсию.
На одну из наших встреч в середине девяностых годов Толя пришёл с митинга, который в праздничный день 23 февраля проводила под красными флагами коммунистическая оппозиция.
– Как это тебя угораздило? – поинтересовался у него Игорь Ефименко.
Толя серьёзно ответил, что раньше он гордился своей страной, Советским Союзом, который был могучей военной и космической державой, а сейчас он не знает, чем ему можно гордиться. Так он считал. С ним никто не стал спорить, хотя, на мой взгляд, странно гордиться военной мощью, а не правами и свободами и уровнем жизни людей в стране. Вообще на наших встречах мы стараемся избегать политических споров и стычек. В девяностые годы, особенно в их первой половине, везде и всюду, даже в семьях, кипели жаркие политические споры, ожесточавшие и разъединявшие людей. Нам это было ни к чему. До конца своих дней Толя оставался идейным коммунистом. Однако различие идеологий не могло нас разъединить и помешать нашим товарищеским, тёплым отношениям.
За два года до своей кончины (он умер в ноябре 1999 года) Толя пережил большую семейную трагедию – в пруду утонул тринадцатилетний внук. Это несчастье сильно подкосило его, отразилось на здоровье. Он тяжело болел. Нужно отдать должное его дочери Ирине, которая после этой беды, будучи уже немолодой женщиной, решилась и родила ещё ребёнка. Кстати сказать, необходимую в этой ситуации помощь врачей-специалистов ей организовал наш одноклассник Джондо Натрадзе.
Толя Николаев был очень скромным человеком и надёжным товарищем, на которого можно было всегда положиться.
Узнав о смерти друга, с которым сидел на одной парте в школе, учился в одном институте, дружил всю жизнь, крепкий мужик Николай Барыкин плакал. Душа другого Толиного друга Саши Саксаганского отозвалась горькими, пронзительными стихами.


ПОДНИМАЙ ПОВЫШЕ РЕЙКУ!
НАЛИВАЙ ПОЛНЕЙ БОКАЛ!
НЕ УТОНЕТ В НЁМ ПИРЕЙКО,
НАШ ИНДИЙСКИЙ АКСАКАЛЪ.

Когда в 7-м классе наша классная руководительница Анна Фёдоровна посадила меня на одну парту с высоким, широкоплечим и в то же время мягким и даже застенчивым пареньком, я и представить не мог, что сижу с будущим известным спортсменом и моим коллегой по профессии.
ВИКТОР ПИРЕЙКО, так звали этого паренька, после уроков спешил в бассейн, где занимался плаванием. Жил он в «доме старых большевиков» в Большом Афанасьевском переулке (несколько десятилетий назывался улицей Мясковского). Старым большевиком был его отец. Витя был его поздним ребёнком. В середине тридцатых годов отец, занимавший видную должность, ушёл на пенсию, стал персональным пенсионером и поселился на своей подмосковной даче в Удельной. Это и спасло его от начавшихся вскоре репрессий.
Витя плавал лучше, чем учился, однако спортивный разряд открыл ему двери в лучший вуз страны. Я уже заканчивал факультет журналистики МГУ, когда туда зачислили Витю, перешедшего из педагогического института. Тогда вузы охотно принимали спортсменов-разрядников, защищавших их честь в соревнованиях. К тому времени Витя стал уже ватерполистом-разрядником. Ватерпольная команда факультета журналистики была сильнейшей в университете и составила основу знаменитой в пятидесятые годы команды мастеров МГУ, которая участвовала в чемпионате страны. Витиным партнёром был великий, лучший ватерполист советского времени Вячеслав Куренной. В составе команды МГУ («Буревестник») Витя был призёром чемпионатов СССР, стал мастером спорта. Его, трудно проходимого защитника, включили в состав сборной команды СССР. В то время его фамилия часто появлялась на страницах газеты «Советский спорт». Нам это было приятно.
Получив диплом журфака, Виктор стал вторым журналистом в нашем классе. Работал сначала в спортивной редакции Агентства печати «Новости», затем в редакции стран Азии и, наконец, в корреспондентских пунктах АПН за рубежом – в столице Индии Дели и в столице Бангладеш Дакке.

Его дети – дочь Марина и сын Максим – тоже учились в 59-й школе. Так захотел Виктор, считавший нашу школу самой лучшей. Устроить же детей в нашу школу ему помог Иван Васильевич. Иван пришёл к директору школы и сказал, что Виктор Александрович Пирейко – его лучший ученик, что школа должна гордиться таким выпускником. Отказать такому человеку, гордости школы, было ну никак нельзя.
Наш класс знал Виктора как сильного и добродушного великана, нежного к друзьям, помнившего нас в далёких краях. Из витиного письма: «Спешу уведомить всех вас, что я помнил о дне дружбы всегда, когда уезжал в молодости на спортивные соревнования в конце февраля, помню и сегодня, когда нелёгкая вновь занесла меня далеко от родного дома.» Из другого письма: «Приятное чувство связи с друзьями детства греет мою славянскую душу, попавшую в самую глушь мусульманства.» Так писал «бывший бич спортсмен, а ныне трудящийся Востока», как он называл себя, из Дакки, столицы Бангладеш.
В последнюю субботу февраля 2003 года Витя очень хотел попасть на нашу встречу одноклассников. До этого он долго лежал в больнице, потом прошел курс реабилитации в санатории, после чего жил за городом, на даче у дочери Марины. Оттуда, с дачи и позвонил мне: выезжаем, до встречи! По дороге заехал переодеться домой, где у него случился приступ диабета. К нам он так и не доехал. А через несколько дней его не стало. В газете «Советский спорт» был опубликован некролог, сообщавший о смерти известного советского ватерполиста, бывшего члена сборной команды СССР, почётного мастера спорта Виктора Пирейко.
Незадолго до своей кончины Витя прислал по факсу в мой день рождения такое очень краткое и несколько необычное, но очень выразительное послание: «Здравствуй, Эрик! В ХХI веке! А ведь могли и не встретиться! Твой боевой товарищ Виктор.» Добавлю от себя: хорошо, Витя, что встретились!
Отпевали сына старого большевика в храме Николая Чудотворца в Старом Ваганькове. Рядом – места, где прошло наше арбатское детство. Добрая Витина душа прощалась с тем, что ей было так дорого на нашей Земле.


ЧТО МОЖЕМ МЫ СКАЗАТЬ О ПРОКОПЦЕ?
НАМ ДРУГ И БРАТ. И ВСЕ – В ОДНОМ ЛИЦЕ.

Ко времени окончания школы ВСЕВОЛОД ПРОКОПЕЦ остался без родителей.
Севина мать Лидия Наумовна работала в Харькове деканом факультета в Промакадемии имени И.В. Сталина, после тяжёлой болезни умерла за год до Отечественной войны. Несколько лет Севу воспитывали бабушка и дедушка по матери, жившие в крымском городе Феодосии. Тогда Крым входил в состав РСФСР, то есть России. Дедушка был известным в Крыму врачом-стоматологом, среди его пациентов был знаменитый Максимилиан Волошин, любимый поэт Севы.
Феодосия – родина Севы, сюда мать, спасаясь от голодомора, приехала из украинского Харькова рожать его в 1933 году. Тогда на Украине свирепствовал голодомор, организованный сталинским режимом в наказание украинцев за их независимый и непокорный национальный дух, это был самый настоящий геноцид украинского народа, который хотели поставить на колени. В город своего детства, ставший украинским, Сева приезжает каждый год до сих пор.
Война застала Севу у бабушки и дедушки в Феодосии. В конце октября 1941 года, спасаясь от немцев, с последним пароходом под бомбёжкой они еле выбрались из города. За ночь пароход доставил их в Мариуполь. И всё же в оккупацию на восемь дней мальчик Сева попал через месяц уже в Ростове-на-Дону, где оказался у своей другой бабушки. Этот факт своей биографии – пребывание на оккупированной территории – он открыл нам лишь сейчас. А полвека назад огласка такого порочащего факта сделала бы его неполноценным советским человеком.
Потом были многочисленные переезды из одного города в другой, куда отца направляли на работу. Весной 1944 года его привезли в Москву, в новую семью отца. А когда Сева учился в 8-м классе, его отец Евгений Иванович неожиданно умер. Какое-то время оставшегося сиротой Севу опекала Ольга Владимировна Балатьева, мать однокашника, член родительского комитета.
Продолжая семейную традицию родителей-химиков, после школы Сева поступил в Химико-технологический институт (МХТИ), знаменитую «Менделеевку», на престижный инженерный физико-химический факультет. Студентом жил впроголодь, на одну стипендию. Человек целеустремлённый и настойчивый, он получил высшее образование. А через несколько лет, окончив аспирантуру, защитил диссертацию и стал кандидатом химических наук.
Целый год Сева был учёным секретарём Научного Совета по защите водных и воздушного бассейнов в Государственном комитете по науке и технике при Совете Министров СССР, но чем он там занимался, не может толком объяснить до сих пор.

В дальнейшем Прокопец связал свою судьбу с ВНИИ источников тока «Квант», крупным научно-исследовательским институтом. Пять лет работал учёным секрётарем. В дальнейшем создал и возглавил проблемную лабораторию. Как учёный разработал несколько новых технологических процессов и семейств новых изделий. Последнее дело, которым он занимался много лет и которое считает важным, – создание нового направления в так называемой автономной энергетике, а именно – разработка плёночных источников тока и микробатарей. Он один из немногих специалистов в мире, занимающихся этой проблематикой. К сожалению, эти его работы были прекращены в начале 1990-х годов, причиной стали события-катаклизмы, произошедшие в нашей стране.
Всеволод – автор более 70 научных работ, имеет 45 авторских свидетельств на изобретения и один патент. Серьёзный, авторитетный учёный. И всё же больше всего Сева гордится своим званием яхтенного рулевого первого класса, первым спортивным разрядом и званием чемпиона Москвы по парусному спорту в составе команды МХТИ. И тут я его понимаю: ведь стать чемпионом в парусном спорте действительно может далеко не каждый, тут не схимичишь.
Так вышло, что, оставив свою московскую квартиру бывшей жене, Сева уже длительное время живёт в области, в Одинцовском районе, в самой настоящей деревне Ликино, правда, в многоэтажном благоустроенном доме. Ему приходится ежедневно электричкой ездить на работу в Москву, а вечером возвращаться домой, в свою деревню. Дорога изнуряет. Однако он не представляет своей жизни без дела и без общения с друзьями, которые заменяют ему родных.
Я рад, что в последние годы в жизни Севы появился близкий ему человек – Светлана. Она специалист по Марксу, тому самому, с бородой, и сейчас делит своё время и внимание между Карлом и Севой.
Что можем пожелать мы Прокопцу?
Тебе подруга новая – к лицу!

Ты чист как кошелёк перед получкой.
Подруга и друзья тебе к лицу,
И даже ярко-красные онучи
К лицу бы были Севе Прокопцу!

В день своего большого юбилея
Прими привет, арбатский друг и брат.
Слов добрых для тебя не пожалею.
И на хрена нам нужен Менделеев,
Когда у нас есть Прокопец!
Виват!


ДЕДУШКА РЕПИН
ИЗ КНИГИ ГИННЕСА

 Если бы в нашем классе существовала своя книга рекордов Гиннеса, то фамилия ВСЕВОЛОДА РЕПИНА была бы занесена туда как минимум два раза. Уже через год после окончания школы, когда никто из нас даже не думал о женитьбе, тем более о детях, Сева стал отцом – у него родилась дочь Ира. Естественно, он же был и первым в классе дедушкой, уже в 43 года. Наши поздравления молодой дедушка принимал снисходительно добродушно: мол, в чём другом вы, может быть, и мастаки, но вот в этом я, бывший отпетый троечник, вас, отличников, всех опередил!
Говорить о каких-то успехах Севы в годы учёбы в школе было бы большим преувеличением. Насколько помнится, даже четвёрка была у него довольно редкой отметкой. Запомнилось, как терзал бедного и беспомощного Севу у доски, постоянно вызывая его, Иван Васильевич. А вот в своей деловой карьере Сева преуспел, и неплохо.
Как-то незаметно для нас скромный выпускник Нефтяного института имени И.М. Губкина стал начальством. А именно – начальником одного из отделов Министерства монтажных и специальных строительных работ СССР. Должность немалая. Судя по всему, тут проявились его скрытые до этого администраторские способности.
На наши встречи Сева приходил в элегантном костюме, при модном галстуке с дорогим зажимом, с дорогими запонками. Во всём севином облике, его поведении, его манерах появились некая степенность, даже значительность. Он производил впечатление успешного и уверенного в себе человека.

Помню, что когда мы подготовили классный справочник «Кто есть кто» и понадобилось его размножить, выявились определённые сложности. В то время множительная техника (ксероксы) в учреждениях находилась под контролем спецотделов, требовалась обязательная регистрация, кто и какие документы отдавал в тираж. Наш справочник был сугубо частного порядка. Помочь мне вызвался именно Сева. Начальнику Репину решить это дело оказалось проще, чем другим. Как он сказал после, дело решила коробка хороших шоколадных конфет, презентованных сотруднице на ксероксе. Что и говорить, в тот раз он здорово помог нам.
Ушёл из жизни Сева в 1979 году, три года не дожив даже до пятидесяти лет. Рак горла. Последние месяцы Сева говорил с трудом, сильно изменившимся, сиплым и слабым голосом. В последние недели лишился и того. Общаясь со своими домашними, писал им записки.


                4-я часть

ТЕРЯЛ ТЫ ЖЁН, НО НЕ ТЕРЯЛ ТЫ ЧЕСТЬ.
СПАСИБО, САШКА, ЧТО У НАС ТЫ ЕСТЬ!

Не могу представить встречи класса без АЛЕКСАНДРА САКСАГАНСКОГО, с чувством читающего друзьям свои стихи, искренние и трогательные. Саша – натура творческая, увлекающаяся и очень эмоциональная. Он всегда чем-то увлечён и хочет поделиться этим с друзьями. Эмоции же в нём бьют, перехлёстывая через край.
Звонкоголосый запевала в школьном хоре. "Взвейтесь кострами, синие ночи!" После школы – Институт стали (МИСиС). Работа – много лет занимался монтажом, пуском и наладкой оборудования на металлургических и других предприятиях тяжёлой промышленности. Исколесил полстраны. В длинном перечне городов, где Саша трудился мастером, прорабом, техническим руководителем, – Куйбышев (ныне Самара) и Первоуральск, Магнитогорск и Череповец, Липецк и Пермь, Таганрог и Ташкент, Днепропетровск и Луганск, Челябинск и Могилёв, Кривой Рог и грузинский Рустави, десятки строек. Мотался по стране в частых изнурительных командировках, даже на наши февральские встречи не всегда удавалось вырваться, что его огорчало. Три десятка лет отдал ВНИИ металлургического машиностроения, где был ведущим конструктором, руководителем группы.
Много лет был увлечён строительством в подмосковном Быкове дома для сына Даниила. Это – большая усадьба со своим автономным водо- и теплоснабжением и даже зимним садом. Как говорит Саша, дело греет душу. Сам был и архитектором, и проектировщиком, и инженером по всем системам, и руководителем работ, прорабом, сам делал все расчёты и чертежи. Строительство, как и его финансирование, растянулось на много лет. Стройка века. Снова постоянно мотался – из Москвы в область и обратно. Привёз, показал мне фотографии красивого двухэтажного деревянного дома весьма своеобразной, необычной архитектуры, своего детища. Саша им очень гордится.
У Саши двое детей от разных браков – дочь Кира и сын Даниил. Дочь замужем за известным кинорежиссёром Алексеем Учителем. Сын - предприниматель. Сашина радость - четыре внука.

В девяностые годы Саша Саксаганский, как и я, увлёкся мировоззренческими вопросами. В его домашней библиотеке есть книга «От кого мы произошли?» Эрнста Мулдашева, учёного, который для ответа на свой вопрос совершил удивительную экспедицию в Гималаи, эта книга опрокидывает наши привычные представления о Мире и человеке. Есть трёхтомная «Тайная доктрина» великой Посвящённой Елены Петровны Блаватской, синтез науки, религии и философии, сочинение неимоверно трудное для восприятия и понимания. Есть «Каббала». Это – имеющее древнееврейские корни эзотерическое учение о Древе жизни, учение, которое призвано помочь человеку в поиске смысла жизни, научить его управлять своей судьбой, призывает радоваться и наслаждаться жизнью, но тоже, поверьте, не из лёгких для усвоения. Зато теперь среди моих знакомых есть человек, который не спрашивает меня, что такое эзотерика и зачем её нужно и полезно знать.
Несколько лет назад из Индии, куда возил его сын, Саша привёз и подарил мне шапочку, похожую на ту, которую носил сам Рабиндранат Тагор. Я очень доволен этим подарком. Когда я надеваю эту шапочку, появляется вдохновение. Некоторые главы этой книги я писал в индийской шапочке, и непредубеждённый читатель не может не заметить её благотворного влияния.

Я люблю Сашу за его чувство товарищества, отзывчивость, всегдашнюю готовность помочь другому. В этом его не нужно уговаривать. Когда в последние месяцы своей жизни Сергей Балатьев лежал в больнице, Саша с Севой Прокопцом приезжали к нему в больницу, мыли беспомощного и капризного Сергея в больничной ванне, что было совсем нелёгким делом, и переодевали его в привезённое чистое бельё.
Саша Саксаганский хочет, чтобы всё в нашей жизни было устроено по социальной справедливости. «Зовут гены моих предков, – говорит он. – Мои дядя и тётя были старыми большевиками, делали революцию, тётя репрессирована (своим же коммунистическим режимом, которому служила! - Прим. Э.П.). Отец был 50 лет в коммунистической партии, воевал в Отечественную. Они свято верили в идеи социализма и справедливое общество.» Саша остро переживает, если видит в жизни, по его мнению, несправедливость. Переживать ему приходится часто.

В 2013 году к своему 80-летию Саша смог издать книгу "Поэтические сотворения", в которой собраны стихи, написанные им в разные годы. Большинство его стихов посвящено друзьям, родным, знакомым, людям, которых он любит и которым от души дарит  хорошие слова и чувства. Сашины стихи добрые, искренние и эмоциональные. Составители сборника - Сева Прокопец и его Светлана Гаврильченко, они же написали и тёплое предисловие об авторе, своём друге.
 

ВСТРЕЧА КЛАССА – ЭТО ВЕХА,
ПИТЬ ПО ФРЕЙДУ ЕСТЬ РЕЗОН.
К НАМ ПРИЕХАЛ ВЫПИТЬ СМЕХОВ,
ХОТЬ НЕ ФРЕЙД, А ФРИДРИХ ОН.

ФРИДРИХА СМЕХОВА в школе прозвали «Бонэ» за его сходство с долговязым и большеносым тогдашним министром иностранных дел Франции Бонэ, который приезжал с визитом в Москву. Если вы никогда не видели французского министра, то представьте известного советского киноактёра и режиссёра Владимира Басова. Наш Фридрих вполне мог бы в турне по провинции выдавать себя за младшего брата знаменитости и делать большие сборы.
В школе Бонэ был пижоном – носил вызывающе яркие, стильные галстуки, а чтобы волосы блестели и лежали ровно, смазывал их бриолином, это было верхом шика. Был большой любитель карт, отнюдь не географических. Он жил в старом трёхэтажном доме на углу Арбата и Староконюшенного переулка, на первом этаже которого распологались аптека и детская парикмахерская, где мы обычно стриглись. У себя дома Бонэ собирал одноклассников, чтобы перекинуться в картишки. Моё начальное картёжное образование начиналось в доме у Бонэ. Ещё он любил и неплохо знал поэзию, сам пописывал стишки.
После школы Фридрих поступил в Московский городской педагогический институт имени В.И. Ленина, где стал учиться на физико-математическом факультете. Уже после института отслужил по призыву два года в армии рядовым артиллеристом (в педагогических вузах военных кафедр не было). Затем какое-то время поработал инженером-исследователем в Опытно-конструкторском бюро автоматики. А нашёл своё призвание – в химии, серьёзной науке. И его отношение к своему делу тоже было серьёзным.
В Научно-исследовательском и проектном институте лакокрасочной промышленности, где он работал, Фридрих защитил диссертацию, стал кандидатом химических наук. Впрочем, успешный старший научный сотрудник Смехов был ещё известен в коллективе как автор юморесок из институтской жизни и милых стихотворных посвящений коллегам-женщинам. В записную книжку записывал анекдоты, которые потом любил травить в компаниях. Вообще в компаниях Фридрих раскрывался. Охотно писал стихи для стенгазет, которые мы выпускали несколько раз к нашим февральским встречам. Слегка заикаясь и прикрывая ладонью рот, читал на наших встречах забавные юмористические опусы, посвящённые однокашникам. Лирика и добрый юмор в его душе соперничали и мирно уживались с сухой наукой, которой он занимался.

В середине 90-х годов Фридрих вышел на пенсию, прожить на которую было невозможно. Он устроился рекламным агентом в какую-то компанию. Пришлось много ходить пешком по центральной, старой части города, где размещались нужные ему организации и учреждения. Его внимание привлекли старые московские дома, мимо которых проходил. Он заинтересовался их историей, а также историей переулков. Короче говоря, Фридрих увлёкся московской стариной, которую наблюдал в натуре. Восторженно рассказывал мне о своём новом увлечении. Я разделял его интерес к московской старине, которую тоже очень люблю.
В последние месяцы Фридрих жаловался мне по телефону, что стал забывать самые простые слова. Врачи определили – опухоль на мозге. Ему сделали операцию по удалению опухоли… Он не дожил всего двух месяцев до нового ХХI века.
Нам осталось оптимистическое стихотворное завещание классного акына (так сам он назвал себя) Фридриха Смехова:
 И пусть наперекор судьбе
 Всегда живёт десятый «Б»!


ИНЫХ НЕ НАДО НАМ ОСНОВ,
КОГДА У НАС ЕСТЬ ТЫ, СМИРНОВ!
У  КЛАССА С ЮМОРОМ ОСНОВА
В ЛИЦЕ ВЛАДИМИРА СМИРНОВА.

В школе ВЛАДИМИР СМИРНОВ был весёлым барабанщиком. Выступая в школьном музыкальном ансамбле, он виртуозно орудовал барабанными палочками. А вместе с Аликом Аксельродом, впоследствие одним из основателей знаменитого телевизионного КВН, живо и остроумно вёл конферанс на школьных вечерах.
В Московском авиационном институте имени Серго Орджоникидзе (МАИ), куда Володя поступил после школы, он не угомонился и организовал студенческий сатирический коллектив «Вертолёт». Художественным руководителем этого коллектива был до окончания института. А ещё Володя вместе со своим сокурсником и товарищем, будущим известным кинорежиссёром Элемом Климовым вёл конферанс на выступлениях эстрадного оркестра МАИ. Вместе с этим оркестром стал участником Всемирного фестиваля молодежи и студентов, который проводился летом 1957 года в Москве. Сотрудничал с Юрием Визбором, работавшим тогда на очень популярной радиостанции «Юность».
А потом – более полувека работы в Особом конструкторском бюро № 2 (МКБ «Факел»), имевшем свое крупное опытное производство. Здесь прошёл путь от рядового инженера до заместителя генерального директора предприятия. Генеральным же был выдающийся конструктор, академик П.Д. Грушин.
Начинал Володя в бригаде баллистики. Его бригада принимала участие в разработке новейших систем противовоздушной обороны страны. Испытывали свои изделия на полигоне. За эту работу был награждён орденом Трудового Красного знамени.
По своему характеру Володя человек общественный. Хороший организатор, он умеет и любит работать с людьми. Был освобождённым (то есть, получал за это зарплату) председателем профсоюзного комитета своего предприятия, на котором работало несколько тысяч человек. Затем освобождённым секретарём парткома КПСС (была в советское время и такая должность на всех крупных предприятиях). Пять раз избирался депутатом горсовета подмосковного города Химки, где расположен «Факел».
Из «Партизанской застольной 10 класса «Б»:
Разогнали мы Советы,
Не вернуться им назад.
Лишь Смирнов остался, это –
Наш любимый депутат.
До сих пор Владимир Смирнов считает себя советским человеком.

Когда Володя стал заместителем руководителя предприятия, под его началом оказалась большая и сложная социально-бытовая сфера. Под его руководством строились и развивались отличный профилакторий для работников предприятия, спортивная база, два пионерских лагеря – в Подмосковье и на черноморском побережье в Анапе, несколько детских садов, расширялся жилой фонд. Всем этим он гордится и сейчас.
Человек с творческой жилкой, Володя проявил себя таким и в ОКБ. Здесь он организовал эстрадный театр миниатюр и пародий (ТЭМП), руководил театром, писал для него программы. ТЭМП был популярен не только на своём предприятии, его выступления проходили на многих сценических площадках Москвы и области.
Володя Смирнов – ветеран телевизионного КВН (Клуб веселых и находчивых). Он был капитаном команды КВН города Химки, которая дошла до финала популярной всесоюзной молодёжной телевизионной игры, что для подмосковного города стало большим событием. В шестидесятые годы игра шла в прямом эфире, это требовало от её участников быстрой реакции на происходящее и находчивости. Володя  гордится придуманной им когда-то шуткой: «Горький – в Нижнем, Ленин – в Зимнем». (Когда это произносится со сцены, большие буквы не обозначаются и получается действительно смешно.) Вообще представить Володю без шутки трудно.
Конечно же, Смирнов – член классного оргкомитета, занимающегося подготовкой наших февральских встреч. Понятно, почему именно Володя, как опытный конферансье, взял в руки микрофон и с добрым юмором вел юбилейную, 50-ю встречу, проходившую в Доме журналиста, на которую впервые за полвека собрались все три класса нашего школьного выпуска. Кто же ещё, как не он!
До сих пор Володя не представляет своей жизни без людей, без общения с ними. До сих пор он связан со своим ОКБ, где его очень уважают и ценят. 55 лет на одном предприятии! У кого больше? Сейчас Володя ходит с палкой, перенёс несколько операций на внутренних органах. Впрочем, о недугах говорить не хочу и не буду. Это неинтересно ни мне, ни Володе, ни читателям. Не это определяет суть человеческой жизни. Главное – что Володя по-прежнему шутит. У класса твёрдая основа в лице Владимира Смирнова!


НЕ СТРАШНЫ НИКАКИЕ РИФЫ НАМ,
ЕСЛИ С НАМИ АЛЁША ТРИФОНОВ!

К нам АЛЕКСЕЙ ТРИФОНОВ пришёл в 8-м классе из другой школы. Школу окончил с золотой медалью. Физико-технический факультет Московского университета, куда он поступил, через год был преобразован в самостоятельный Московский физико-технический институт (МФТИ), ставший очень престижным.
Ещё в вузе Алексей специализировался на радиотехнике. После этого четыре десятка лет, вплоть до выхода на пенсию, он проработал в одном НИИ «Комета». Безобидная по названию «Комета» занималась совсем не небесными светилами. Научно-исследовательский институт был, как тогда говорили, «почтовым ящиком», закрытой организацией, относившейся к военно-промышленному комплексу и выполнявшей в основном военные заказы.
Независимо от занимаемой должности, а их он за сорок лет сменил немало – был начальником лаборатории, ведущим конструктором, заместителем начальника сектора, – сам себя Алексей всегда считал инженером-разработчиком. Он участвовал в разработке радиотехнических и оптических приборов различного назначения – для танков и ракет, для космических программ и для многих других целей.
Находясь на пенсии, Алексей начал писать заметки. Несколько его заметок-воспоминаний о школьных годах под рубрикой «Ностальгия» напечатала московская городская газета «Тверская, 13». Возможно, в желании писать у Алексея проявились отцовские гены. В своё время мне довелось общаться с его отцом Николаем Алексеевичем Трифоновым. Николай Алексеевич был известным литературоведом, доктором наук, автором книг, учебных пособий по литературе, членом редколлегии многотомного «Литературного наследства» и к тому же человеком с необыкновенной биографией. Доброволец-ополченец осени 1941 года, в войну он попал в немецкий  плен, из которого каким-то чудом удалось бежать. Это происходило на юге Европы. Нашёл итальянских партизан и сражался в их рядах. Участник итальянского антифашистского Сопротивления. Проявил мужество в боях, имел несколько итальянских боевых партизанских наград. Но даже такая героическая военная биография не спасла его от советского  фильтрационного лагеря, где он оказался с пятном бывшего в немецком плену, когда после войны победителем вернулся на Родину… Между прочим, прожил он 94 года.
Кстати, именно от Николая Алексеевича, из его статьи, которую он передал мне для публикации в известинском приложении "Неделя", я узнал о мифическом значении М.Ю. Лермонтова и лермонтовских дат. Автор статьи, в частности, обращал внимание на то, какие тяжёлые испытания и потрясения приходили в Россию в "лермонтовские" годы - 1914 и 1941, и серьёзно предупреждал о возможных потрясениях в  предстоящем 1991, а затем в 2014 году.

Ну какая же встреча школьных друзей без хорошего застолья? Сам человек во многом закрытый, но основательный, ответственный и преданный классу, несколько лет назад Алексей по новому раскрылся в подготовке наших застолий. К ним он применил научный подход, инженерную разработку и хорошее знание оптовых рынков города, что дало отличный результат на столе. Нет, всё-таки не зря школа отметила его золотой медалью!
Ещё Трифонов гордо отмечает, что в его жилах течёт четверть польской крови. Оказывается, его дед коллежский асессор Алексей Михайлович Трифонов много лет работал в Варшаве, там в начале прошлого века женился на молоденькой учительнице красавице-польке Стефании-Антонине. Внуком шляхетской пани и является наш гордец Лёша.
Нам, детям рабочих и крестьян, на этот вызов ляха ответить нечем.
Последние годы выдались для Алексея трудными. Его вторая жена Маргарита, с которой Лёша прожил много счастливых лет, перенесла инсульт, оказалась в тяжёлом положении, требовала постоянного внимания. Лёша почти постоянно был при ней, всё домашнее хозяйство и уход за больной легли на него. Несколько лет не был на наших февральских встречах. В октябре 2010 года Маргариты не стало. Лёша очень тяжело переживал её уход. Ещё больше замкнулся в себе.
В двадцатых числах июля 2012 года не стало нашего Лёши Трифонова. Ушёл к своей Маргарите. Несколько недель он не дожил до радостного семейного события – свадьбы и второй своей внучки.


ОГНЁМ ПРОШЛА ПО ДЕТСТВУ
ВОЙНА, ВОЙНА,
РУБЦОМ ОСТАЛАСЬ В СЕРДЦЕ
ОНА, ОНА.
НАМ ДЕТСТВО ОПАЛИЛА,
НАМ СЕРДЦЕ ЗАКАЛИЛА
ВОЙНА, ВОЙНА.

В четыре часа утра в воскресенье 22 июня 1941 года семью Трофимовых, жившую в Бресте, разбудили громкие взрывы бомб в городе. Отец в считанные минуты натянул форму и, громко стуча сапогами, выбежал из дома. Больше своего отца восьмилетний Вовка не видел. Последняя память об отце - громкий стук его каблуков в коридоре, затихающий за входной дверью. Мать тоже быстро одела Вовку и его трёхлетнего брата, наспех собрала в чемодан детские вещи. Потом они вместе с тётей, сестрой отца, вышли из дома и направились в сторону вокзала. Навстречу им бежали люди и кричали, что на вокзале немцы. (Оказывается, накануне на станцию Брест прибыл состав из Германии с каким-то оборудованием, так значилось в документах. Состав отвели на запасной путь. Утром из вагонов высыпали немецкие солдаты и заняли станцию и вокзал.) Тогда они повернули на дорогу, которая вела из города на восток. Дальше началось самое страшное. Над дорогой с бредущим по ней множеством людей на бреющем полёте с рёвом проносились немецкие самолёты, они бросали бомбы и стреляли в людей, которые, обезумев от страха, метались и падали, падали. Вокруг было много мёртвых. Недалеко от Вовки в пыли на дороге сидел маленький мальчик и дёргал за рукав мёртвого мужчину: Тятя, ну, тятя же... Как они в этом аду  остались живы, Вовка не знает. Их подобрала попутная полуторка. Чемодан выбросили в кювет, а женщин с детьми с трудом затолкали в переполненный до отказа кузов, довезли до какого-то маленького городка…
То июньское утро, та дорога смерти под Брестом и мальчик в пыли на дороге рядом с мёртвым отцом врезались в память ВЛАДИМИРА ТРОФИМОВА на всю жизнь. До мельчайших подробностей. С этой памятью он живёт. И сейчас, когда он, семидесятитрёхлетний, впервые рассказывал мне об этом, его голос дрожал и он заикался больше обычного. Мы – дети войны. И это не просто фраза. Война осталась в нас навеки.

После школы Володя поступил в Институт цветных металлов и золота имени М.И. Калинина. На последнем курсе его зачислили в спецгруппу по разработке радиоактивных руд.
Его трудовая биография началась на периферии, в Карагандинской области Казахстана, куда он был направлен по распределению. На руднике Акчатау, на шахте, где добывалась вольфрамо-молибденовая руда, молодой инженер был начальником смены. Через три года вернулся в Москву.
Два десятка лет Володя трудился в Специальном конструкторском бюро цветных металлов (СКБЦМ-3). Занимался разработкой оборудования для получения медной фольги, очень ценного материала для предприятий военно-промышленного комплекса. Стал здесь главным конструктором. Потом перешёл в научно-исследовательский институт Гинцветмет. В девяностые годы работал на частном малом предприятии, делавшем ту же медную фольгу, спрос на которую есть всегда.
В Володе чувствуется внутренняя серьёзность и основательность.
На наши встречи он ходил редко. Мы не обижались – это дело добровольное. Когда приходил, обычно сидел молча, больше слушал. О его жизни мы знали очень мало. И об этом потрясшем меня эпизоде своего детства, о первом дне войны он впервые рассказал, уже будучи в очень преклонном возрасте.
Несколько лет назад Владимир Трофимов перенёс инсульт, стала барахлить и подводить память. Болят руки и ноги - это профессиональное. Приходится много лежать. Последние годы живёт один на 15-м этаже одного из домов на Котельнической набережной, из окон его квартиры открывается изумительный вид на Москва-реку и Кремль. Впрочем, один – слово неточное, его навещают дети, их двое – сын Алексей, ответственный работник Центрального таможенного управления, и дочь Юлия. Летом иногда живёт на благоустроенной даче сына.


У КЛАССА ИСТИНА ПРОСТА:
МЫ ВЕРИМ В НАШЕГО КРЕСТА!
С ТОБОЙ ВСЕГДА ГОТОВЫ
ИДТИ В ПОХОД КРЕСТОВЫЙ!

КРИСТОФА ЯКУБСОНА воспитывала тётя. Сестра отца Ревекка Соломоновна, одинокая вдова, работала врачом-фтизиатром в туберкулёзном диспансере недалеко от школы. Кстати, на приёме у неё бывали и наши ребята. Она и заменила Кресту родителей, репрессированных и сгинувших в чёрных дырах ГУЛАГа. О них он знает лишь по рассказам тёти и сидевших вместе с родителями людей, да тем немногим документам, которые удалось найти. Взяв на воспитание Креста, тётя рисковала, поскольку детей репрессированных следовало помещать в специальные детские дома.
Отец Креста Израиль Соломонович Якубсон в молодости увлёкся революционными идеями, стал социал-демократом, меньшевиком, за что позднее, не при царизме, а уже при советской власти, и поплатился. Мать Ксения Сергеевна Купреянова – дочь предводителя дворянства в Рыбинске, племянница ярославского вице-губернатора. Юная барышня-дворянка заразилась социалистическими идеями, ушла из семьи, уехала в Петроград, там поступила в университет, тоже стала социал-демократкой и меньшевичкой. Очевидно, взгляды социалистки-дворянки и рабоче-крестьянской власти совпадали не во всём, потому что Ксению арестовали за антисоветские листовки. Вообще после 1922 года в советской стране молодых социал-демократов стали преследовать, сажать и отправлять в ссылку регулярно и неоднократно.
Отец с матерью познакомились в заключении на Соловках, там и поженились. Крест родился в январе 1934 года в Минусинске Красноярского края, где его родители отбывали очередную ссылку. В 1936-м родителей в очередной раз, ставший последним, арестовали. Матери разрешили взять маленького сына к себе в минусинскую тюрьму, и несколько месяцев трёхлетний малыш и будущий учёный провёл в советской тюрьме. Чтобы Крест не попал в специальный детский дом для детей врагов народа, его бабушка по матери два раза пересекла просторы страны и вывезла внука из Сибири в Москву, где передала Ревекке Соломоновне. В 1938 году отец был расстрелян в Воркутинском лагере, что показали и подтвердили бывшие заключённые-солагерники, с которыми удалось встретиться Кресту. Много лет спустя Крест получил фарисейское официальное свидетельство, в котором причиной смерти отца было указано крупозное воспаление лёгких, а в графе о месте, где он умер и похоронен, стояли стыдливые прочерки. Я видел эту лживую и подлую справку. О дальнейшей судьбе арестованной матери вообще ничего не известно. (Сейчас стало известно, что в хрущёвские годы было принято специальное секретное решение: не указывать причину смерти и место захоронения расстрелянных, рекомендовалось указать какую-либо болезнь, в частности, крупозное воспаление лёгких. Так власть пыталась скрыть истинные чудовищные масштабы злодеяния.)
К слову сказать, кроме родителей, советская власть уничтожила ещё двух дядей Креста.
Правду о родителях тётя рассказала Кресту, когда тому исполнилось шестнадцать лет. Когда в те же шестнадцать лет Кристоф Якубсон получал паспорт, доброжелатели советовали ему изменить фамилию и национальность на материнские. Из практических соображений. Он делать этого не стал. Принципиально.

Даже золотая медаль не смогла открыть Кресту, сыну врагов народа, двери в престижные вузы. Подавая документы уже в пятый по счёту вуз, Нефтяной институт имени академика И.М. Губкина, он наивно схитрил, написав в анкете, что родители просто умерли в 1938 году. Что тоже было истинной правдой. О крупозном воспалении у отца он тогда ещё не знал и указать эту причину не мог. Как бы то ни было, в Нефтяной его наконец-то приняли.
В своём Нефтяном институте Крест стал кандидатом технических наук. Здесь прошёл путь от младшего научного сотрудника первой в стране лаборатории ядерной геофизики до её руководителя. Стал одним из ведущих специалистов в стране по разработке и внедрению методов ядерной геофизики, которые применяются при поисках и разведке полезных ископаемых. Опубликовал более ста работ, соавтор шести монографий, имеет около полутора десятков изобретений. Кристоф Якубсон – авторитетный учёный, известный и за рубежом, где выступал с докладами на многих международных симпозиумах, в том числе в таких странах, как США, Англия, Япония, Испания, Китай, Израиль и других.
Когда был организован академический Институт проблем нефти и газа, Креста пригласили туда. Здесь был сначала учёным секретарём, через некоторое время стал заместителем директора по научной работе, в этой должности трудится уже много лет. Несмотря на возраст, является «мотором» института. Энергии ему не занимать. Я не учёный, – говорит он о себе нынешнем. – Я – менеджер.
Крест – неутомимый путешественник, много лет занимался горным туризмом, ходил по горам в Таджикистане, Карпатах, на Кавказе. Ещё он – интересный собеседник. Образован, начитан, следит за новинками литературы, имеет хорошую коллекцию музыкальных записей. Коллеги и друзья уважают Креста за редкое ныне качество – интеллигентность.
Полвека рядом с Крестом, разделяя его жизнь и интересы, находится преданная Зоя.


«ЛЕНИНГРАДСКОЕ ДЕЛО»
В СТАРОКОНЮШЕННОМ

 В восьмом классе на парте позади меня, у окна сидел Борька. БОРИС ШУМИЛОВ. Белобрысый, круглолицый, голубоглазый, добродушный увалень. Однажды на уроке географии, когда Борьку вызвали к доске и попросили рассказать о природе США, свой ответ он начал так: «У нас в Америке…» Класс грохнул, нам показалось это очень смешным. Борькино выражение стало классным фольклором, а самого Борьку мы стали называть на американский манер Бобом.
Однажды Боб не пришёл в школу. Не было его ни на следующий день, ни через месяц. Появился лишь через несколько  лет. А тогда в классе шёпотом передавали друг другу, что отца Боба арестовали. Шумиловы жили в известном в округе большом сером «цековском» доме (Староконюшенный переулок, 19). В этом доме жили и некоторые другие мои одноклассники – Слава Иовчук, Гена Коробов. Дом для руководящих работников был построен в тридцатые годы на месте варварски снесённой церкви Иоанна Предтечи конца ХУII века, которая славилась дивным звоном своих колоколов. («Это была музыка сфер!» – так вспоминала о колокольном звоне храма в Староконюшенном Анастасия Цветаева, сестра поэтессы.) Кстати, в этом же цековском доме находилась московская квартира знаменитого писателя М.А. Шолохова, а в шестидесятые годы здесь предоставили квартиру отстранённому от власти в результате внутрипартийного заговора Н.С. Хрущёву.
На дворе была осень 1949-го года. Пресловутое «ленинградское дело». Тогда была арестована вся партийная и советская верхушка города на Неве. За компанию к ней присоединили и отца Боба Николая Дмитриевича. В годы войны он был секретарём Ленинградского горкома ВКП(б) по пропаганде и ответственным редактором газеты «Ленинградская правда», пережил всю блокаду. Чтобы арестовать, его срочно отозвали из Бухареста, где в это время он уже работал ответственным секретарём в редакции международной коммунистической газеты «За прочный мир, за народную демократию». После ареста отца взяли и Боба, прямо на улице, и вместе с матерью выслали в Сибирь, куда-то под Новосибирск. Их квартиру в цековском доме опечатали.
Мы многого тогда не понимали. По радио звучала жизнерадостная песня «За детство счастливое наше спасибо, родная страна!». Откуда-то Мишка Милькес узнал адрес Боба. Группа ребят втайне собрала тёплые вещи и отправила посылку в Сибирь, нашему Бобу, который теперь не учился в школе, а работал в колхозе конюхом.

С Борисом мы встретились уже во времена хрущёвской «оттепели». Николаю Дмитриевичу повезло – руководители Ленинграда были расстреляны, а он несколько лет провёл в одиночной камере знаменитого Владимирского «централа», однако, слава Богу, остался жив. Был реабилитирован, восстановлен в партии, возвращён в Москву и назначен членом редколлегии правительственной газеты «Известия», редактором отдела экономики. Ему предоставили квартиру в известинском доме на Бородинской набережной. Вернулась из ссылки семья. Возвратившийся из Сибири Борис был и тот же, и какой-то другой. Он знал о жизни то, чего не знали мы. Хотя мы уже имели институтские дипломы, а у него не было даже школьного аттестата.
Через какое-то время Борис получил-таки аттестат зрелости, женился, начал учиться в институте, работал журналистом в недавно созданной газете «Советская Россия». Казалось, налаживается нормальная жизнь. Однако всё было не так хорошо, как казалось внешне. В душе Бориса произошел какой-то надлом, мешавший ему жить, как все.
Борис ушёл из жизни немыслимо рано – в 37 лет. В его нелепой бытовой смерти (выпив, решил взобраться по водосточной трубе в свою квартиру на третьем этаже и сорвался) была своя трагическая закономерность. Его жизнь была изломана на взлёте, и он так и не смог оправиться.
Его смерть потрясла нас. Первая в нашем классе. Проститься с Борисом, нашим Бобом в Донской крематорий пришёл весь класс.
В списке тридцати выпускников 10 класса «Б» его фамилии не было. Много лет спустя в классный журнал была вписана 31-я строчка: Шумилов Борис (1932 – 1969). Так класс восстановил справедливость.


КТО В ЗАСТЕНКАХ ЛУБЯНКИ НЕ СТРУСИЛ?
НУ, КОНЕЧНО, - АСКОЛЬД ТАРУСИН!

 В рассказе о классе просто необходимо упомянуть ещё одного однокашника, который в нашем выпускном списке не значится. АСКОЛЬД ТАРУСИН не заканчивал с нами десятого класса – в середине восьмого его исключили из школы.
С Аскольдом мы жили в одном «доме с атлантами» в Староконюшенном переулке, 39. Наш семиэтажный дом был построен как доходный дом В. А. и Н. А. Савельевых в 1915 – 1916 годах архитектором, ярким представителем московского модерна Сергеем Михайловичем Гончаровым, кстати, потомком известного дворянского рода – его прадед Николай Афанасьевич Гончаров был отцом Натальи Николаевны, жены А. С. Пушкина. В переулок выходил парадный подъезд, во двор – чёрный ход. Над парадным - два могучих атланта, поддерживающих выступающую центральную часть фасада. Из нарядного, расписанного вестибюля наверх шёл марш беломраморной лестницы с бронзовыми шишечками на ступеньках – когда-то лестницу застилали ковровой дорожкой. Большие многокомнатные квартиры. В комнатах – высокие, более трёх метров, потолки с лепниной, огромные трёхстворчатые окна с эркерами, мраморные подоконники, наборный паркет.
При советской власти многокомнатные квартиры сделали «коммуналками»-клоповниками. Мы с мамой жили на шестом этаже в большой коммунальной квартире № 12, где обитало шесть семей, было набито полтора десятка человек. Аскольд с матерью-машинисткой – на третьем, в квартире № 5, в маленькой восьмиметровой комнатке-клетушке у чёрного хода, с окном в угол двора (до революции здесь жила прислуга). Зато это была отдельная шестикомнатная квартира его дяди, мужа его родной тёти, министра просвещения РСФСР А. Г. Калашникова.
 
Отдельных квартир в нашем большом семиэтажном доме было всего две и обе на третьем этаже. Одна – министра Калашникова, вторая напротив (№ 6) – академика Лины Соломоновны Штерн. Учёный с мировым  именем, физиолог и биохимик, выпускница и профессор Женевского университета, в 1920-е гг. приехала в Советский Союз, стала директором ею же созданного Института физиологии, первая советская женщина-академик, действительный член АН СССР, действительный член Германской академии естественных наук, лауреат Сталинской премии. Советское правительство даже подарило ей автомобиль в собственность, что тогда было редкостью.  По славной традиции того времени, академик подверглась репрессии, как же без этого, – тюрьма, ссылка. Говорят, из расстрельного списка её вычеркнул собственноручно Сталин, все остальные участники того процесса по делу Еврейского антифашистского комитета были расстреляны. Из ссылки вернулась после смерти Сталина. Между прочим, прожила без малого 90 (!) лет. Замужем так и не была, своей семьи не имела. Уникальная, выдающаяся личность с уникальной биографией.
Прямо же над нами, на седьмом этаже, в такой же коммунальной квартире № 14 проживала семья ещё одного лауреата Сталинской премии, одного из авторов Гимна Советского Союза Габриэля Эль-Регистана. Его первая жена и дети – худенький чернявый интеллигентного вида парень Гарик, ставший известным поэтом-песенником Гарольдом Регистаном, и его младшая сестра Гаянэ, молоденькая балеринка с тоненькой, изящной, хрупкой, словно фарфоровой, фигуркой. Помню дробный перестук её каблучков, когда она не шла, а буквально летела вниз по лестнице.
Кстати, в армянской среде рассказывают такую байку. Эль-Регистан, известный журналист (до войны десять лет был корреспондентом центральной газеты «Известия», где публиковались его репортажи и очерки, объездил всю страну), не писавший стихов, в ресторане подсунул своему приятелю Сергею Михалкову четверостишие, сочинённое сыном Гариком (Союз благородный республик свободных…). Оно и стало началом текста Гимна Советского Союза, так понравившегося самому Сталину. Повторюсь, это – всего лишь очень  правдоподобная армянская байка, никем и никогда не подтверждённая. Но – любопытная.
А на одной лестничной площадке со мной, напротив, в коммунальной квартире № 11 жил мой товарищ Володя Клименко. Он учился в другой школе на класс ниже меня. С ним мы играли в шахматы, карты, вместе выходили к ребятам во двор. Оба страстно болели за «Спартак», ходили на футбол и хоккей с последующим обсуждением. Володя был развитым мальчиком, а потом юношей со своим взглядом и суждением. С ним было интересно общаться. Помню, как школьником он восхищался яркими сатирическими образами «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка», восторженно цитировал их наизусть. Или уже в молодости прочитав «Один день Ивана Денисовича», был потрясён и одновременно восхищён и причислил эту тонкую книжечку к вершинам русской литературы ХХ века. Володя первый среди моих знакомых сверстников прочитал Библию и открыто говорил, что нельзя быть образованным человеком, не зная Библии, за это в Университете его чуть не исключили из комсомола. Хорошо, на этом судилище в защиту выступила его группа – ограничились строгим выговором.
Через год после меня Володя, выдержав огромный конкурс, тоже поступил на журфак МГУ, правда, на редакционно-издательское отделение. Потом служил в ТАССе корреспондентом московской редакции, освещал культурную жизнь столицы, в этом  же амплуа какое-то время поработал у нас в правительственной газете "Известия", в отделе литературы и искусства. Серьёзно заинтересовался театром, точнее, драматургией, начал писать сценарии по литературным произведениям. Чтобы иметь для этого время, ушёл из газеты и стал редактором в издательстве «Советский писатель», рукописи на редактирование там брали домой,  работал дома. Оттуда перешёл в один из московских театров заведующим литературной частью, полностью отдав себя театру.
Ещё один мальчишка со Староконюшенного. Владимир Клименко. Личность образованная, незаурядная, творческая.

Сейчас в доме после его капитальной реконструкции, замены деревянных перекрытий и внутренней перепланировки все квартиры стали отдельными, в них поселились новые жильцы. Среди них – знаменитый артист театра Вахтангова и кино, Народный артист СССР, лауреат Ленинской премии Василий Лановой. (Вася Лановой – гангстер половой, – так о красавце-актёре в пору его молодости отзывались коллеги в театре.)

На вопрос, за что же его исключили из школы, Аскольд многозначительно поднимает вверх указательный палец и отвечает, что, как он полагает, это случилось не без ведома, а то и участия его дяди-министра, с которым у него были сложные отношения. Прояснить этот вопрос у самого дяди ныне не представляется возможным. В истории нашего Отечества он остался таким же открытым и загадочным, как тайна золота Колчака.
Школьником Аскольд посмотрел американский фильм "Сестра его дворецкого" с очаровательной Диной Дурбин в главной роли и стал её рьяным поклонником. Однажды он узнал, что в журнале "Америка" опубликованы очерк и фотографии обожаемой им красавицы. В киосках "Союзпечати" купить журнал "Америка" было невозможно. Недолго думая, Аскольд отправился прямо в московский офис редакции. Он легко получил вожделенный номер журнала и был счастлив, однако на выходе его взяли под локотки мрачные, неразговорчивые люди в штатском. Аскольда привезли в Большой дом на Лубянке и стали допрашивать, по чьему заданию он действовал и какие секреты собирался выдать злыдням американцам. На допросе, несмотря на побои, Аскольд держался стойко, как Зоя Космодемьянская, не выдал ни явок, ни паролей. Любознательным чекистам он поведал трогательную историю про красотку Дину Дурбин. Но бдительных чекистов на любовной мякине не проведёшь. Назревал процесс века с возможным последующим обменом Аскольда на провалившегося советского шпиона полковника Рудольфа Абеля (он же британский подданный Вильям Фишер). Накренившееся международное положение выправили и спасли высокопоставленные дяди Аскольда. Узнав о задержании племянника, они на персональных авто прикатили на Лубянку и, побожившись на своих партбилетах, вызволили его из мрачных лубянских подвалов.
Понятно, что эта лубянская история не прибавила Аскольду авторитета в глазах дяди-министра. Тщедушной и безыдейной Дине Дурбин дядя, возможно, предпочитал колхозницу, комсомолку Марьяну в исполнении актрисы Марины Ладыниной со значком ГТО на мускулистой груди из популярного довоенного кинофильма "Трактористы".
Изгнанный из нашей образцово-показательной школы, но по-прежнему верный Дине Дурбин, Аскольд перековывался в пролетария и получил весьма среднее образование в школе рабочей молодёжи. Затем он стал учиться в Московском автодорожном, а в результате получил диплом Московского энергетического института, куда перевели его курс. Специализировался на электротранспорте, хотя в личном пользовании предпочитал автомобильный. После окончания МЭИ трудился в 3-м троллейбусном парке Москвы, на Сокольническом вагоноремонтном заводе, в проектном институте. Много лет проработал главным специалистом по электротранспорту в Министерстве угольной промышленности СССР. Как и Дина Дурбин, Аскольд так и не вступил в КПСС.

Я уважаю Тарусина не за то, что его исключили из школы. Не за то, что он родился 1 апреля, и это уже смешно. Даже не за то, что он был три раза женат и свою третью жену симпатичную Олю, музейного работника (переехав в Москву, она много лет работала сотрудником Государственного Исторического музея), нашёл в Сибири и вывез из Иркутска. Всё это может каждый. Я уважаю его за то, что однажды он совершил исключительный поступок – через несколько десятилетий разыскал меня и теперь постоянно приходит на встречи нашего класса.
Я опять подружился с Аскольдом. Что меня в нём привлекает, он – большой жизнелюб, очень любознательный и весьма активный для своего возраста человек. Он считает, что в любом возрасте жить нужно полноценной и интересной жизнью. В этом мы единомышленники. Как и в неприятии людоедской советской власти.
Полный впечатлений, Аскольд вернулся со средиземноморского острова Мальта, веером разложил передо мной сделанные там фотографии. («Эрька, смотри сюда!..») Был на Соловках, в Риме и даже Ватикане, где сфотографировался на память рядом с караулом охраняющих папскую резиденцию швейцарских гвардейцев в полосатых красно-сине-жёлтых камзолах - экзотической средневековой форме, сделанной, по преданию, по рисункам великого Микеланджело. Обо всех этих исторических местах я выслушал его обстоятельные рассказы. Совершил с Олей несколько теплоходных круизов за арбузами по Волге до Астрахани и обратно. В годовщину Бородинского сражения побывал на Бородинском поле и палил из пушки по французам, показав иноземным супостатам, что значит русский бой удалый. Не говорю уже о всевозможных выставках, концертах и спектаклях, где он завсегдатай.
Его сын Мишка (так зовёт его Аскольд, который гордится сыном) – уважаемый публичный социолог, часто печатается в газетах и журналах, выступает по телевидению и радио, а недавно по результатам масштабного исследования о социальной структуре российского общества в соавторстве с коллегами выпустил прелюбопытную полемическую книгу «Реальная Россия». В книге опровергается ряд бытующих распространённых представлений о том, какие мы, россияне, как живём и чего хотим. Дочь Алиса работает на Российском телевидении.
Мы с Аскольдом выпиваем из позолоченных стопочек «пахринки», моей фамильной спиртовой настойки на красной смородине или черноплодке, которой я обычно угощаю своих гостей. И я слушаю рассказы Аскольда и рассматриваю сделанные им фотографии. Мне, домоседу, в последние годы не выходящему дальше своего двора, с ним интересно. Он меня дополняет.


МЫ ИДЁМ ДОРОГОЙ ВЕРНОЙ,
ОТРЯХНУВ МАРКСИЗМА ТЛЕН.
С НАШИМ КЛАССОМ – САМ ПОДЭРНИ,
А ПОДЭРНИ - ЭТО ЧЛЕН!

РОМАН ПОДЭРНИ, о котором пойдёт речь, в нашем десятом «Б» не учился, однако рассказ о классе без него был бы не полон. Как говорится: и примкнувший к нам Подэрни.
Рома учился в параллельном десятом классе «В». Его одноклассники после школы не собирались, и он примкнул к нам, к нашему классу. Рома – участник всех наших сборищ и даже в отпуска ездил с нашими ребятами. Он пришёлся нам по сердцу и по душе. Мы гордимся им, как своим. А гордиться есть чем.
Высокий, стройный, длинноногий и легконогий Рома с юности занимался бегом с барьерами. Дважды был чемпионом РСФСР среди школьников. Успешно выступал за студенческое спортивное общество «Буревестник». Стал мастером спорта. Его включили в сборную команду СССР, и он защищал честь страны в международных соревнованиях. Так, в лёгкоатлетическом матче СССР – Греция Рома перебегал своего соперника-грека и завоевал золотую медаль. После этого больше греки к нам не приезжали.
Не менее успешен путь Романа в науке. Получил диплом Московского высшего технического училища имени Н.Э. Баумана (МВТУ). Кстати, это же училище (только тогда оно называлось Императорским – ИВТУ) в конце ХIХ века окончил и его дед, инженер-механик двенадцатого класса. Дед известен как строитель московского водопровода и боен, был причислен к «сословию личных почётных граждан».
Специализировался Роман по горному делу. В Московском горном институте, с которым связал всю свою дальнейшую жизнь, защитил кандидатскую диссертацию. В середине 60-х годов прошёл хорошую стажировку в престижном Иллинойском университете (США). В 1972 году стал доктором технических наук, ещё через год – профессором.

Двадцать один год профессор Роман Подэрни заведовал кафедрой «Механическое оборудование карьеров» в Горном институте. Там же много лет был деканом горно-механического факультета. Стал одним из ведущих специалистов нашей страны в области горного оборудования. Он – автор шести учебников, по которым студенты учатся горному делу, нескольких монографий, двух справочников по горному делу, множества статей, в том числе энциклопедических. У него 65 авторских свидетельств об изобретениях. Имеет редкие для горожан-москвичей награды – почётные знаки «Шахтёрская слава» 2-й и 3-й степени.
В довершение всего Роман Юрьевич Подэрни – член-корреспондент, а с 2000 года – действительный член Российской Академии естественных наук. Много лет был академиком-секретарём РАЕН.
Его достижения и высокие научные звания нашли отражение в нашей озорной частушке:
  Мы идём дорогой верной,
  Отряхнув марксизма тлен,
  С нашим классом сам Подэрни,
  А Подэрни – это член!
Роман – научный руководитель Инженерного центра Московского государственного Горного университета (так теперь называется Горный институт.)
Что касается спорта, то в выходные дни седой, но стройный, как в молодости, Роман, которому уже за семьдесят, с ракеткой выходит на теннисный корт.
Ну, чем не наш человек?


АРБАТСТВОМ МЫ ВСЕ СКРЕПЛЕНЫ, КАК ПЕЧАТЬЮ,
АРБАТСТВО – КАК БРАТСТВО НА ВСЕ ВРЕМЕНА.
НЕ БУДЬТЕ ТАК МРАЧНЫ, ТОВАРИЩ БАЛАТЬЕВ,
ТОВАРИЩ БАРЫКИН, НАЛЕЙТЕ ВИНА!

Мы встречаемся классом каждый год в последнюю субботу февраля. Традиция. Так в начале ещё прошлого, ХХ века решили первые выпуски Медведниковской гимназии. А традиция – великая вещь, связывающая прошлое с настоящим, а настоящее с будущим.
Сначала мы собирались в школе. В семидесятые годы школа вдруг перенесла день встречи своих выпускников сначала на последнюю субботу января, потом – на последнюю субботу ноября. Наш класс, обсудив ситуацию, решил традиции Медведниковской гимназии не изменять.
Последняя суббота февраля – наш праздник, святой день.
К этому дню несколько раз, в юбилеи  выпускали большие, в несколько листов ватмана, стенгазеты. «Четвертной» – на двадцатипятилетие выпуска, «Нам ХХХ», «Опять – 35!». Их вывешивали в классе на доске. Кстати, в этой книге использованы стихи и дружеские эпиграммы из наших стенгазет. Мандатная комиссия делала отчётные «доклады», докладывалось о трудовых и семейных достижениях ребят. Устраивали весёлые капустники, уже ставшие легендами. Их неизменный автор драматург Витя Гинзбург зачитывал остроумные «Указы Народного хурала Союза Советских Староконюшенных Республик (СССР)» и делился забавными «воспоминаниями о нашем будущем». Саша Саксаганский эмоционально читал свои стихи. Проводили «экзамены», по результатам которых ребята получали «аттестаты перезрелости». А ещё вручали удостоверения «почётного ветерана школы», памятные значки (на 25-летие выпуска) и даже юбилейные медали класса (Выточенная на токарном станке круглая медаль крепилась к колодочке и с помощью булавки прикреплялась к лацкану пиджака. Наши технари-умельцы могут сделать всё!). И, конечно же, – делали памятные фотографии, которые иллюстрируют эту книгу. Юбилейные встречи начинали в классе и заканчивали в ресторане.

На 55-й встрече в феврале 2006 года каждый из одиннадцати участников встречи был усажен перед видеокамерой, каждый сказал своё слово. И теперь у нас есть диск с этой видео- и аудизаписью, запечатлевшей моих одноклассников и их голоса.
Более четверти века наши классные «посиделки» проходят в моей квартире. Я живу в центральной части города, в районе Миус, поблизости две станции метро – «Новослободская»-кольцевая и «Маяковская», что удобно. Большая гостиная необычной, пятиугольной формы принимает всех. Моя жена Наталья в нашем классе не училась, но она стойко переносит всё наше безобразие, а поздно вечером героически перемывает гору посуды. Зато Наталья удостаивается от класса персонального тоста – «За радушную хозяйку этого дома, которая терпит нас столько лет!»

ПЕСЕНКА  О  ДЕСЯТОМ  «Б»

                Сергею Балатьеву

Заснеженный, завьюженный
Опять Староконюшенный,
И детство наше давнее
Позвало нас к себе.
Пусть наши чарки полнятся,
А нам с тобою вспомнятся
Те дни неповторимые
И наш десятый «Б».

Ах, годы мчатся птицами!
И если загрустится нам,
И если захандрится нам,
Мы скажем так себе:
Грустить не надо, мальчики,
Хандрить не надо, мальчики,
Ведь унывать не принято
У нас в десятом «Б».

Заснеженный, завьюженный
Опять Староконюшенный,
Где детство наше милое
Ходило по тропе.
Пусть сердце дружбой полнится,
А нам с тобою помнятся
Те дни неповторимые
И наш десятый «Б».


ПЯТЬДЕСЯТ – КРУТАЯ ДАТА,
СЛАВНЫЙ ПОВОД ПИТЬ ДО ДНА.
НАЛИВАЙ ПОЛНЕЙ, РЕБЯТА,
НА ХАЛЯВУ ЗИМИНА!

Необычной была юбилейная, 50-я встреча в 2001 году. Это – год 50-летия нашего школьного выпуска. Выпускник параллельного 10 класса «В» Дмитрий Зимин, президент и генеральный директор известной компании сотовой связи «Вымпелком» (торговая марка – Билайн), предложил собрать на юбилей все три класса, «А», «Б» и «В», расходы взял на себя. Организатором и координатором встречи стал Димин одноклассник Володя Шухер.
Впервые за полвека наш школьный выпуск 1951 года собрался вместе. В последнюю субботу февраля в Центральный Дом журналиста, где проводилась наша встреча, пришли 43 человека, почти половина выпуска. Миша Борц из 10-го «В» специально на неё даже прилетел из Германии, где живёт много лет. Чтобы после стольких лет легче было опознать друг друга, на каждого участника заказали бейджик – нагрудную табличку с именем и фамилией. Как оказалось, это было не лишним.
Встречу засняли видеокамерой и записали на кассету, на память. Иногда я ставлю эту кассету и просматриваю запись этого памятного, действительно исторического для нас события.

Вот к микрофону выходит Владимир Смирнов, ведущий, он открывает встречу.
Минута молчания. По каждому классу поимённо называются все, кто не дожил до нынешнего дня. В скорбном списке только нашего класса 10 фамилий. Мы выпиваем, стоя, молча и не чокаясь.
От 10-го «А» выступает Валерий Симаков. Золотой медалист. Учился в одной группе со мной на журфаке МГУ. Журналист, много лет работал в журнале «Советский Союз», пропагандистском издании на зарубежные страны. Когда опальный Алексей Аджубей, бывший знаменитый главный редактор «Известий», разжалованный и сосланный в этот журнал, познакомился с Симаковым, то сказал ему: Валерий, жаль, что я не знал вас раньше, – я взял бы вас в «Известия». Валера умер в 2008 году.
Зачитывают пространное тёплое послание от Евгения Шусторовича. Он был гордостью 10-го «А», золотой медалист, некоторые называли его «гением». Учёный-химик, он стал крупным специалистом в своей области – структурной химии и горизонтальных химических связей. Эмигрировал в США, главный химик во всемирно известной компании «Кодак».
Читает свои стихи о Москве Евгений Храмов (Абельман) из 10-го «В». Известный поэт и переводчик, Женя выпустил несколько поэтических сборников, переводил Генри Миллера, маркиза де Сада, Киплинга, Рильке, много лет успешно руководил отделом поэзии в толстом журнале «Новый мир», участвовал в издании "Чёрной книги коммунизма". Умер через несколько месяцев после нашей встречи.
Читает свою трогательную ностальгическую Арбатскую поэму стихотворец-любитель Миша Борц, ныне житель Мюнхена. Ребята не скупятся на аплодисменты ему тоже.
Оркестрик на маленькой эстраде зажигает еврейский танец «семь сорок». Выскочил на середину зала Лёня Бабиченко, следом три его одноклассника по 10-му «А». Встали в позицию, оттопыренными большими пальцами упёрлись в бока и … Давно не получал я такого удовольствия, как от их танца.
Стол 10-го класса «А». Здесь вижу оживлённого, радостного Юру Мариенбаха. Увы, это его последняя встреча с одноклассниками. Нет больше Юры.
За шумным столом 10-го «В» поднялись и стоя пьют за что-то своё колоритный, похожий на гусара Альфред Вайсман и три Владимира – Лосев, Кострюков и Оболяев… Рядом с ними – Дмитрий Зимин, Евгений Пласкеев, Владимир Шухер, Роман Подэрни…
Пересматривая запись, я вновь сопереживаю светлую радость, которую принесла эта встреча многим людям, и ощущаю печаль от того, что некоторых из тех, кого я вижу на экране, увы, уже нет.

Через десять лет, в 2011 году, мы снова протрубили общий сбор. Новый юбилей – 60-летие нашего школьного выпуска. Организацию и координацию встречи на этот раз взял на себя Лев Кричевский из 10-го «В». Спонсор тот же – Дмитрий Зимин.
Перед этим Лёва Кричевский вместе со своим одноклассником Лёвой Востровым побывали у меня на встрече нашего класса. Ребята так непринуждённо и естественно вписались в нашу компанию, как будто мы всегда были вместе. Растрогал меня Лёва Востров. Узнав, что я – этнический белорус, он исполнил для меня белорусскую песню «Вы шумiце, шумiце надо мною бярозы…». Оказалось, что Лёва много лет служил в Белоруссии. До сих пор в моих ушах звучит высокий и приятный лёвин голос, выводящий красивую мелодию.
60-летие нашего школьного выпуска отмечали в субботу 26 марта 2011 года опять же в Центральном Доме журналиста. Пришёл 21 человек, пять – из класса «А», девять – из «Б», семь – из «В». На этот раз сидели все вместе и дружно за одним большим столом.
   Ребята, ребята, арбатские братья,
   Арбатская дружба крепка и верна.
В этот вечер пришлось изрядно потрудиться Вадиму Северному. Одноклассники из 10-го «В» гордятся Димой. Он – химик, доктор технических наук, профессор, лауреат Государственной премии СССР, заслуженный деятель науки и техники. По нашей просьбе Дима Северный пришёл с видеокамерой. Он заснял и увековечил наши тосты и выступления, сделал памятный групповой снимок. А ещё перед его камерой предстал каждый участник встречи и сказал своё слово. Для истории.

Как-то естественно в мой рассказ об одноклассниках начали входить ребята из других классов нашего школьного выпуска. Некоторых из них представлю подробнее.


ТВОЙ «ВЫМПЕЛКОМ» НАМ ВСЕМ ЗНАКОМ,
ОН К НАМ ПРИХОДИТ СО ЗВОНКОМ.
И НАШИ ЖЁНЫ, НЕ ТАЯСЬ,
С ТОБОЙ ТЕПЕРЬ ВСТУПАЮТ В СВЯЗЬ.

В своём классе «В» Дмитрий Зимин был самым маленьким, и ребята звали его Димочкой. И так зовут до сих пор, хотя прошло много лет, и сейчас мы все седые и лысые.
Дмитрий – потомок известных российских купеческо-промышленных родов Зиминых и Гучковых, среди которых немало славных имён. Правда, сам он долго не знал о своих знаменитых предках, - в советское время это было чревато, - и узнал уже будучи взрослым и зрелым, состоявшимся человеком.

Зимины, выходцы из крестьян Московской губернии, начинали с небольшого ручного ткачества, а к началу ХХ века уже имели несколько ткацких фабрик с многомиллионным годовым производством, на которых работало несколько тысяч человек, и свой торговый дом. Старообрядческий патриархальный род Зиминых занимал одно из ведущих мест в мануфактурной промышленности России.
Но, пожалуй, самой яркой и известной фигурой среди них стал Сергей Иванович Зимин. Правда, он не пошёл по стопам предков, а прославился на совсем ином поприще. Любовью и страстью Сергея Ивановича была музыка, опера, и в начале прошлого века он создал в Москве свою частную Оперу, ставшую очень известной. На сцене Оперы Зимина пели великие Фёдор Шаляпин и Леонид Собинов, прославленные итальянцы Джузеппе Ансельми и Титто Руффо. Дирижёрами приглашались мировые знаменитости того времени. Для Оперы Зимина писали декорации, делали эскизы костюмов и афиши Валентин Серов, Николай Рерих, Иван Билибин, Пётр Кончаловский, Аполлинарий Васнецов и другие знаменитые художники. Артисты его не просто любили – обожали. Увидев бедного, плохо одетого певца, Сергей Иванович мог сказать ему: «Пойди к Жаку и скажи, чтобы тебя приодели». Артист шёл в дорогой магазин одежды на углу Столешникова переулка и Петровки, там его одевали по последней английской моде. Денег не требовали: «Сергей Иванович заплатит. Вы такой не первый».

Гучковы, происходившие из дворовых помещичьих людей Калужской губернии, тоже начинали с мелкого ткацкого производства и тоже стали известной купеческой и промышленной династией.
Громкую же славу роду принёс политик Александр Иванович Гучков, двоюродный брат димочкиной бабушки по отцу Веры Николаевны, урождённой Гучковой. Личность неординарная, сильная, яркая, поразительная. Дуэлянт (восемь дуэлей!). Авантюрист (В 1900 году отправился в Южную Африку и в англо-бурской войне волонтёром воевал на стороне буров, даже попал к англичанам в плен.). Затем основатель и лидер партии «Союз 17 октября» (октябристы), представлявшей правое крыло тогдашних российских либералов. Выступал за конституционную монархию.
Сторонник премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина, его реформ, направленных на преобразование России, а также его жестоких мер подавления бунтов и терроризма. В частности, одобрил введение временных военно-полевых судов. («Надо дать отпор революции».) Депутат Государственной Думы Гучков произнёс громовую обличительную речь против Григория Распутина. Художник Илья Репин назвал его за эту речь, прогремевшую по России, «великим гражданином земли русской» и «благородным сердцем». Избран Председателем 3-й Государственной Думы. Монархист по своим убеждениям и в то же время личный враг Николая II, Гучков 2 марта 1917 года во Пскове в салон-вагоне царского поезда принимал отречение последнего российского Государя. Военный министр Временного правительства. Яркая фигура на исторической арене России. Умер в эмиграции в Париже в 1936 году.
Хорошо известен был и его брат Николай Иванович Гучков – семь лет (1905 – 1912) избирался городским головой Москвы и много сделал для развития городского хозяйства Первопрестольной.

Вот такие у Дмитрия славные роды и знаменитые предки. Он оказался их достойным потомком и преемником. Понятно, у него была своя жизнь и свой путь.
Началось с трагедии – весной 1935 года, когда маленькому Диме исполнилось всего два года, был арестован, а осенью в лагере под Новосибирском погиб его отец Борис Николаевич Зимин, доцент Московского механико-машиностроительного института имени Н.Э. Баумана (позднее – МВТУ). В следственном деле он характеризуется как человек, «враждебно настроенный к советской власти», «злобно относящийся» к ней. И как главное доказательство: «Зимин высказывал контрреволюционные мысли», а именно – отрицательно отозвался о коллективизации. Много позднее мать скажет, что отец «сел за язык». Отец посмертно реабилитирован в 1958 году, дело производством прекращено «за отсутствием состава преступления».

В нашей мужской средней школе № 59 Диму знали как заядлого фото- и радиолюбителя. Его из всех нас выделил наш замечательный учитель физики Сергей Макарович Алексеев. Когда в школе был создан радиоузел, Дима Зимин стал его «начальником». Учитель и ученик вместе написали книжку «Школьная УКВ-радиостанция». Интересно, что ещё школьником Дима своими руками собрал самодельный телевизор, техническую новинку для того времени. Смотреть необычное зрелище – телевизор к Зиминым собирались все соседи по коммунальной квартире в старом доме в Большом Афанасьевском переулке.
В своих анкетах Дима всегда писал просто, что его отец умер в 1935 году. Без подробностей. Такая нехитрая формулировка в анкете позволила ему избежать многих серьёзных осложнений в жизни. «Если бы хоть раз в моих анкетах появился пункт о том, что я сын репрессированного... Можно сказать, что я состоялся на своей родине по её недосмотру»,- с иронией говорит он сейчас. 
Он поступил в престижный Московский авиационный институт (МАИ) на радиотехнический факультет. Там же защитился, стал кандидатом технических наук. А в 1963 году получил предложение, перешёл и три десятка лет проработал в закрытом оборонном научно-исследовательском Радиотехническом институте АН СССР (РТИ). Институтом тогда руководил академик А.Л. Минц, после кончины которого РТИ присвоили его имя.
Здесь Дмитрий начинал как ведущий инженер по антенным системам РЛС. Это была работа, ориентированная на военную радиолокацию. Был руководителем лаборатории, потом начальником научного отдела. Стал доктором технических наук. В качестве заместителя главного конструктора участвовал в разработке и создании радиолокационной станции (РЛС) в системе противоракетной обороны Москвы (ПРО). Получил Государственную премию. Блистательная карьера. (Несмотря на то, что принципиально так и не вступил в КПСС, что противоречило тогдашним правилам игры.) Однако всё это – лишь предыстория к настоящему делу.

Когда в конце 1980-х годов в советской стране были разрешены кооперативы и малые предприятия, предприимчивый Дмитрий и его коллеги решили создать своё собственное дело. Надоело работать на ВПК, на войну. В стенах РТИ в рамках популярной тогда конверсии они организовали своё малое предприятие, «частную лавочку», получившую звучное название – КБ «Импульс». Занялись коммерческой разработкой мирной продукции – аппаратуры для спутникового и кабельного телевидения. Разработки продавали предприятиям.
Потом их внимание энтузиастов привлекло совсем новое дело – сотовая телефония, которой в нашей стране до сих пор не существовало. Они были первопроходцами-авантюристами, на них смотрели как на сумасшедших даже многие коллеги. На начальном этапе партнёром-помощником и неоценимым советчиком стала американская семейная фирма «Plexis», принадлежавшая двум Оги Фабела - отцу и сыну с одинаковыми именами. Их профессиональная помощь в совершенно новом, неизведанном деле была просто необходимой и во многом  способствовала успеху. Уже в июле 1992 года заработала экспериментальная сеть «Билайна», через АТС одного из министерств подключённая к московской городской телефонной сети. Впервые в России весело зазвенели «карманные» сотовые телефоны. Аппараты, как вспоминает Дмитрий, были такими весомыми «кирпичами» , что ими можно было забивать гвозди. Таких телефонов была  всего сотня. А осенью того же года уже создана компания-оператор сотовой связи – «Вымпел-Коммуникации» (АО «Вымпелком»). Она объединила целый ряд бизнесов, связанных с сотовой телефонией, однако сохранила торговую марку «Билайн». Президентом и генеральным директором компании стал Дмитрий Зимин.
История «Вымпелкома» – это отдельная увлекательная история. История становления современного бизнеса в постсоветской России. История очень драматичной, временами жестокой борьбы. Борьбы за выживание. Борьбы с чиновниками и борьбы с конкурентами. Бороться приходилось за всё – лицензии, частоты, новые стандарты. Не раз судьба компании висела буквально на волоске, помогала случайность, спасало чудо. В этой суровой борьбе Зимину и его «Вымпелкому», несмотря ни на что, удалось выжить и победить. Эти пронизанные необыкновенным энтузиазмом и творчеством годы организации нового дела и борьбы за него Зимин считает лучшими и самыми интересными в своей жизни («сладкая каторга по двадцать четыре часа в сутки»).
«Вымпелком» первой из российских компаний вышел на мировой рынок – Нью-Йоркскую фондовую биржу. На Уолл-стрите был поднят флаг «Билайна». Там 15 ноября 1996 года Зимин ударил в колокол и открыл первые торги российских акций – акций «Вымпелкома». Это был грандиозный успех.
Дмитрий был избран в Бюро правления Российского Союза промышленников и предпринимателей (РСПП). Вошёл в элиту российского бизнеса.

В мае 2001 года основатель и президент «Вымпелкома» Дмитрий Зимин подал в отставку и вышел на пенсию. К тому времени количество абонентов «Билайна» уже  превышало миллион. Ушёл он красиво. Почему ушёл? Дело тут не только и не столько в возрасте, как поверхностно оценивают это многие. Вся жизнь Дмитрия Зимина, смысл его жизни – творческий поиск и созидание, создание нового. Он –  созидатель, творец по своей сути. Главное его дело – создание первой в России, ставшей крупнейшей сотовой компании. Чем он по праву гордится. Теперь же, когда его ребёнок вырос, твёрдо и уверенно встал на ноги, он посчитал своё дело успешно выполненным. Управление – это не его, он не захотел заниматься не своим делом. Зимин нашёл и поставил во главе «Вымпелкома» высокопрофессионального менеджера и людей, которые, как он считает, смогут лучше, эффективнее, чем он сам, управлять громадной компанией и развивать её. Важно было это понять и осознать. Само решение далось легче. Приняв решение об отставке, он, по его признанию, почувствовал облегчение и даже удовлетворение.
Зимин – почётный президент «Вымпелкома».

Думаю, что в жизни Дмитрия немалую роль сыграли и его родовые гены. Он вписал свою яркую страницу в современную историю российского предпринимательства. Он поддержал реформы 1990-х годов и реформаторов. («Я думаю, – говорит он, – что Чубайс – фигура такого же масштаба, как Столыпин.») Привнёс в бизнес нравственные понятия и нормы. («В России когда-то честное купеческое слово было мерилом надёжности, а репутация ценилась выше денег.») Заслужил безупречную деловую репутацию. А вместо частной оперы («Я искренне завидую людям, которые хорошо разбираются в музыке.») создал семейный благотворительный фонд «Династия». Этот фонд поддерживает российскую науку и образование – молодых учёных, преподавателей и студентов, а также занимается издательской научно-просветительской деятельностью.
Большую часть своего многомиллионного состояния Зимин завещал на благотворительные цели. А как же наследники – сын Борис, внуки (пятеро)? «Всё остаётся детям? Но ведь деньгами жизнь детей можно и погубить, особенно большими. Если человек просто получает большие и незаработанные им деньги, у него может снести крышу», – объяснил он своё решение.
Крупный предприниматель, учёный, меценат и благотворитель, истинный патриот России, он не скрывает своих демократических и либеральных убеждений.
А мы гордимся и восхищаемся парнем из нашего выпуска, нашим Димочкой, простите, Дмитрием Борисовичем, не меньше, чем сто лет назад художник Репин восхищался его предком Александром Ивановичем.


ПЕРЕПЛЕЛИСЬ В ЕГО СУДЬБЕ
ДРУЗЬЯ ИЗ «В», ДРУЗЬЯ ИЗ «Б».

В этой главе я, как и обещал выше, хочу рассказать о ЕВГЕНИИ ПЛАСКЕЕВЕ из 10 класса «В», личности незаурядной и интересной.
Класс, в котором учился Женя, появился в нашей школе в сентябре 1948 года. До этого ребята учились в школе-семилетке № 61 в Плотниковом переулке, откуда их перевели к нам. Новому 8-му классу-пришельцу дали литеру «В». Кстати, в прежней школе одноклассником Жени и его товарищей был Игорь Кваша, впоследствии ставший знаменитым актёром театра «Современник».
Вышло так, что в Московском химико-технологическом институте, «Менделеевке», куда Женя поступил после школы, на факультете технологии неорганических веществ он оказался в одной группе с нашим Андреем Мальцевым. Там они и подружились. Как и Андрей, Женя тоже защитился и стал кандидатом химических наук.
Почти три с половиной десятилетия Женя работал в Научно-исследовательском институте авиационных материалов, руководил здесь лабораторией. Он был ведущим специалистом в авиационной промышленности страны по разработке технологии специальных и защитных покрытий на авиационные материалы. Штучный специалист. В Жене, его разработках и его консультациях нуждались все авиационные заводы Советского Союза. Перебывал на всех авиапредприятиях страны. В командировках проводил значительное время. За ним даже присылали самолёты.

Выйдя в 1998 году на пенсию, Женя задумал сделать почти невозможное – разыскать и собрать всех своих одноклассников. На их поиск (как он проходил, это уже отдельная история) ушло немало усилий и времени. Наконец, в 1999 году, через 48 (!) лет после окончания школы, состоялась, можно сказать, историческая встреча 10 класса «В». Вели себя как школьники после летних каникул. С тех пор их встречи, как и наши, проходят постоянно. Вот такой он настойчивый, этот Женя Пласкеев.
У Жени два увлечения с детства и на всю жизнь – книги и шахматы. К книгам его пристрастил отец. Он говорил сыну «давай почитаем» и наизусть читал ему рассказы и целые поэмы. Водил сына в театры, Третьяковскую галерею. У Жени хорошая домашняя библиотека, он любит и знает литературу, в частности, поэзию. В наших с ним разговорах мы часто цитируем любимые поэтические строки и хорошо понимаем друг друга, хотя наши пристрастия и оценки поэтов не всегда совпадают.
Так же он не может без шахмат. Со школьных лет Женя участник всевозможных шахматных соревнований, среди которых были и высокого уровня. Он – бронзовый призёр командного шахматного чемпионата СССР по переписке, в котором выступал за команду Москвы. Кандидат в мастера спорта по шахматам. Женя следит за шахматной литературой, регулярно читает шахматные журналы, а свою игровую форму поддерживает до сих пор.
Я рад, что спустя полвека наши пути с Женей Пласкеевым снова пересеклись. С ним очень  интересно общаться. А вот садиться с ним за шахматную доску я не рискую. Почему – догадайтесь сами.


ЕГО ФАМИЛИЯ
ТРЕБОВАЛА ОТ НЕГО МУЖЕСТВА

 Непосредственным организатором встречи трёх классов нашего школьного выпуска и координатором юбилейного сбора 2001 года в Центральном Доме журналиста стал одноклассник Зимина и Пласкеева по десятому «В» ВЛАДИМИР ШУХЕР. Тогда и пришлось мне соприкоснуться с ним и лучше узнать его.
В школе Володя был комсомольским лидером своего класса. Высокий, худой, спортивного склада парень, он хорошо играл в волейбол. Его успехи в учёбе отмечены серебряной медалью. Затем Володя окончил Московский энергетический институт (МЭИ). После этого полвека, всю оставшуюся жизнь, вплоть до своей кончины, работал во Всесоюзном научно-исследовательском институте ВНИИ электропривод. Был ведущим специалистом, профессионалом своего дела. Его уважали, ценили и любили коллеги.
Когда его одноклассники узнали, что о Володе будет рассказано в этой книге, они просили меня обязательно отметить его замечательные человеческие качества – какой это был скромный, добрый, мягкий и деликатный человек, верный товарищ. Впрочем, я и сам увидел и оценил эти его качества, немного пообщавшись с ним в последние годы его жизни.
Ещё, как довольно метко заметил Дима Зимин, Володя через всю жизнь мужественно и с юмором пронёс свою фамилию – Шухер.

Володя был племянником знаменитой известинской журналистки-очеркистки Нины Александровой, но о своём родстве со знаменитостью он не распространялся. Я, в частности, узнал об этом не так давно. С его тётей я был знаком по работе в газете. Нина Александрова трагически погибла в мае 1972 года в авиакатастрофе под Харьковом. Она написала критический очерк о подлеце. Документов, рассказов свидетелей, других подтверждающих материалов, вплоть до его собственного покаянного письма, было предостаточно. Очерк был готов к публикации, набран, однако Нина сказала: «Подождите печатать, я хочу посмотреть ему в глаза.» И полетела в Харьков, чтобы посмотреть в глаза своему «герою»… Нинин очерк «Капля крови и пуд соли» с редакционным послесловием был опубликован в «Известиях» уже посмертно. Вот такая у Володи была тётя Нина, фронтовик, кавалер нескольких боевых орденов и принципиальный человек в мирное время. А как она любила петь русские песни! А у меня осталась нинина книга замечательных очерков с её провидческой дарственной надписью, сделанной незадолго до неожиданной и трагической гибели: «Дорогому Эдику. Не дорог подарок, дорога память». Осталась дорогая память о Нине. Племянник и тётя в чём-то были схожи характерами и подвижническим отношением к делу, которому служили.
Володи не стало после тяжёлой болезни весной 2006 года. Его похороны пришлись как раз на день встречи его одноклассников. И, собравшись, первую чарку они выпили, стоя и не чокаясь, помянув своего хорошего и доброго товарища Володю Шухера.


ХОТЬ ОН ВСЮ ЖИЗНЬ ИГРАЕТ ДЖАЗ,
ОДНАКО ОН НЕ ПРОДАЛ НАС.

Эта советская страшилка появилась в середине 1960-х годов после того, как два молодых московских джазовых музыканта, находясь на гастролях в Японии, попросили политическое убежище в одном из западных посольств и стали жить в США:
   Сегодня он играет джаз,
   А завтра Родину продаст.
Вообще отношение к джазу в то время в Советском Союзе было крайне отрицательное – джаз считался буржуазным искусством.
В моём архиве хранится пожелтевшая вырезка из газеты «Известия» от 10 сентября 1964 года – большая статья «Вот кто будет играть в их джазе». Она гневно клеймит тех самых музыкантов-джазистов как «изменников Родины». Статья густо нашпигована ругательствами: «отщепенцы», «этот мусор», «ничтожества», «жалкие и ничтожные изменники» и тому подобное. Впрочем, это – обычная лексика тех лет в адрес людей, которые поступали «не по-советски». Ругань заменяла аргументы. Элементарное объяснение молодыми джазистами своего поступка («Мы стояли перед выбором – или уехать из Советского Союза, или бросить заниматься музыкой…») вызывало в статье гневную отповедь: «лживость и глупость этого ответа», «этот вздор».
Сейчас всё это кажется диким. Сейчас любой человек может свободно поехать работать в другую страну, а если ему там не понравится, то вернуться обратно. И никто его не осудит, даже не упрекнёт. Сейчас такое воспринимается, как нормальное. Тогда, в Советском Союзе, были иные нравы.
Как ни прискорбно об этом писать, под злополучной статьёй стояла фамилия известнейшей, популярнейшей журналистки Татьяны Тэсс. Недавно из книги моего товарища-известинца Дмитрия Мамлева «Далёкое-близкое эхо» я узнал подноготную этой публикации. В то время Дима был первым заместителем ответственного секретаря редакции. Статья была заказной. Председатель Комитета Государственой безопасности СССР позвонил Главному редактору «Известий». Аджубей пригласил Татьяну Николаевну Тэсс и дал ей задание, от которого та просто не могла отказаться. Она отправилась на Лубянку, где ей дали «фактуру». Над текстом хорошо поработали не только автор, но и «литераторы в штатском». Так на страницах «Известий» появилась эта гнусь, прикрытая именем известной журналистки. Журналистку и её имя использовали. В «Комсомольской правде» тоже была опубликована очень похожая статья, о том же и в том же духе.

Почему же я сохранил старую газетную вырезку? Дело в том, что одним из «героев-джазистов» статьи был ИГОРЬ БЕРУКШТИС, парень из нашего школьного выпуска, из параллельного класса «В».
Игорь получил хорошее музыкальное образование – окончил музыкальное училище имени Гнесиных, четыре года отучился в консерватории, оставалось сдать один экзамен – по марксистко-ленинской эстетике.
Первые грампластинки с записями американского джаза ему подарил отец ещё в детстве. Игорь буквально заболел джазом. Подростком, а затем юношей он уже сам какими-то немыслимыми путями доставал американские джазовые записи (в продаже их тогда не было и в помине), собрал неплохую коллекцию. И сам стал играть джаз.
Небольшой оркестр из таких же, как он, энтузиастов джаза, в 1950-е годы был популярен в студенческих клубах не только Москвы. Официально оркестр, конечно, не назывался джазом, а именовался инструментальным ансамблем.  Игорь играл вместе со ставшим позднее знаменитым Георгием Гараняном. С полулегальными концертами они ездили по разным городам. Берукштиса считали лучшим джазовым контрабасистом в СССР.
Известный джазовый музыкант Алексей Козлов вспоминает то время:
 "Особый праздник был для нас, когда приходили мастера - Лёша Зубов, Жора Гаранян, Костя Бахолдин, Боря Рычков, Игорь Берукштис, Саша Гореткин. В то время это были люди, первыми освоившие "фирменную" игру в стиле "боп", импровизировавшие как американцы, без "левых", "самопальных" нот, являясь примером для многих и многих наших джазменов. Играть с ними "джем" было одно удовольствие... Со стороны складывалось впечатление, что играются написанные партии, как в биг-бэнде. Это было время, когда и сформировалась московская "фирменная" джазовая традиция, московская школа игры."
  И ещё из воспоминаний Козлова: "Тогда был дефицит настоящих контрабасистов. Большинство были либо мало профессиональными, либо уж очень старомодными. К 50-м годам развился совершенно новый метод игры на контрабасе, так называемый "walkig bass" (блуждающий бас). Чтобы научиться играть таким образом, нужно было хорошо знать гармонию и обладать композиционным мышлением. Естественно, что таких басистов было мало и они были нарасхват. Пожалуй, самым первым "фирменным" контрабасистом, освоившим технику "блуждающего баса", был Игорь Берукштис, который использовал свои знания пианиста и, перейдя на басс, стал вне конкуренции на какое-то время."
В шестидесятые годы Берукштиса пригласили в знаменитый эстрадный оркестр Леонида Утёсова. К большому огорчению Игоря, и в этом оркестре настоящего джаза, который ему хотелось играть, не было и в помине. Он занимался не своим делом, ему здесь было не интересно. Летом 1964 года Игорь получил персональное приглашение на гастроли с группой советских артистов в Японию. Чтобы участвовать в этих гастролях, в оркестре Утёсова взял отпуск. И вот случилась такая наделавшая много шума история с его побегом-эмиграцией на Запад.

Пожелтевшая газетная вырезка лежала в моём архиве 42 года, но в декабре 2006 года мне пришлось её достать. За несколько дней до Нового года у меня дома раздался неожиданный телефонный звонок, а через некоторое время на пороге моей квартиры появился гость – высокий, сухопарый, седой господин. В нём я не сразу признал своего товарища по школе. Но это был он – Игорь Берукштис. Его привёз ко мне мой одноклассник Аскольд Тарусин. Мы обнялись.
Я угощал гостей своей фирменной настойкой – «пахринкой» на черноплодке. Мы проговорили весь вечер. Я узнал, что более десяти лет Игорь жил и работал в США, в том числе на Гавайях. В середине семидесятых туда приехал на гастроли наш соотечественник выдающийся пианист и дирижёр Владимир Ашкенази, к тому времени тоже эмигрировавший из СССР. Он помог Игорю перебраться в Европу. Сначала в Швецию, потом Игорь переехал в ФРГ. Восемнадцать лет под именем Павла Сергеева вёл еженедельные музыкальные джазовые программы на русском языке на радиостанции «Свобода» из Мюнхена. Эти передачи имели огромную аудиторию и популярность среди русскоязычных людей во всех странах.
Последние годы Игорь на пенсии. Живёт в Мюнхене. Регулярно ходит в православную церковь, которая есть в городе, поёт в церковном хоре. В Мюнхен к нему, как только представилась возможность, из Москвы переехала жена Вера. В Германии получил среднее образование внук Филипп. У Игоря два гражданства, в том числе российское, он никогда не отказывался от своей России, своей Родины.
В тот раз Игорь приезжал в Москву на Рождество и Новый год к дочери Екатерине и маленькой внучке Фросе. Встречался с друзьями далёкой юности, в том числе школьными.
Давнюю известинскую статью я показал Игорю и тут же убрал подальше в ящик стола. Говорить о ней не хотелось, как о дурном, неприятном сне. Жизнь уже всё расставила по своим местам.
Я подарил Игорю Берукштису свою только что вышедшую из печати книгу «Дети старого Арбата» (такое название имела первая редакция), документальную повесть о жизни и судьбах ребят из нашего с ним школьного выпуска, и сделал на книге шутливую надпись:
   Хоть ты всю жизнь играешь джаз,
   Однако ты не продал нас.


ЭПИЛОГ

 Вот что стоит за лаконичными записями в нашем «классном журнале». Жизни и судьбы выпускников одного класса одной московской школы. Их успехи и неудачи, взлёты и трагедии. Жизнь и судьба нашего поколения.
Вот такой он наш класс, наш десятый «Б». О ком-то из одноклассников я написал больше, о ком-то меньше, о некоторых знаю до обидного мало. Просто не думал, что когда-то, через много лет, буду писать о них книгу.
Тогда, на выпускном школьном вечере я простился со своими одноклассниками и никак не думал, что они вернутся и пройдут через всю мою жизнь.
Когда я сделал первую запись о классе, то это была всего лишь памятная запись «для себя». Я не ставил перед собой никаких далеко идущих целей или задач. Я не представлял и не мог представить, какая объёмная панорама сложится в результате из таких сухих протокольных записей «для себя» за несколько десятилетий.
Когда мы выходили за порог школы, мы были похожи как птенцы, выведенные в одном инкубаторе. Все мы были молодыми советскими людьми примерно с одинаковым или схожим мировоззрением. Прошло сорок лет. Каждый прошёл свой индивидуальный жизненный, профессиональный и духовный путь в своей социальной среде. И выяснилось, что мы, люди одного поколения, жившие в одной стране, при одном политическом режиме, стали очень разными людьми. Мы – разные по своим идеологическим, политическим, экономическим, религиозным и этическим взглядам. И это, на мой взгляд, – естественно, это – нормально.
Среди нас есть идейные коммунисты и непримиримые противники коммунизма как идеологии. Сторонники советской власти и антисоветчики. Государственники и демократы-либералы. Верующие и атеисты.Среди наших настольных книг – Библия, Коран, Тора, Маркс, Каббала, Агни-Йога, Основы мировоззрения индийских йогов, Роза Мира… У нас разное отношение к октябрьскому перевороту 1917 года, к буржуазно-демократической революции 1991 года, к самораспаду СССР, к первому всенародно избранному президенту России Борису Николаевичу Ельцину, к реформам Гайдара – Чубайса, к девяностым годам, к нынешнему режиму, ко многому другому. И всё же эти различия и разногласия не смогли нас разъединить, сделать противниками, ожесточить друг против друга. Человеческие отношения оказались сильнее. Нам удалось сохранить свой класс, свою дружбу, своё арбатское братство. И я считаю это самым важным и главным в наших отношениях не только друг к другу, но вообще к жизни.
Я не знаю, есть ли ещё в России класс или классы, чтобы можно было проследить жизнь и судьбу каждого ученика за пятьдесят лет. Уникален наш случай или нет. Не знаю. Мы не стремились быть какими-то особенными. Мы просто так жили.

Лишь через пятьдесят лет я осознал и понял, свидетелями какого явления мы стали, и что я, как журналист, просто не имею права пройти мимо. Если не я, то кто? В январе 2006 года я усадил себя за письменный стол, за компьютер. Стал делать портретные зарисовки своих товарищей-одноклассников. Писалось очень трудно. Буквально по фразам. Разрозненные, случайные факты, они с трудом вспоминались и не соединялись в единое. К сожалению, зарисовки получились не о всех одноклассниках, половииы из них уже не было в живых, элементарно не хватало фактов. Из сделанных зарисовок, как из мозаики, сложилось подобие книги. Текст дополнила вкладка с фотографиями, они стали такой же содержательной частью, без них книги не получилось бы.
Документальная повесть «Дети старого Арбата» (название первой редакции) вышла из печати осенью 2006 года. Она не вышла бы без финансовой помощи Дмитрия Зимина. Помощи искренней и бескорыстной. Когда он узнал о проблеме с изданием книги, то оперативно решил её. «Да перестань ты!» – сказал Димочка, когда я сбивчиво и не очень связно стал благодарить его. Положительную рецензию о книге опубликовала «Учительская газета».
Прошло несколько лет. Неудовлетворённый написанным, я вновь усадил себя за компьютер. Вторая редакция повести значительно дополнена. Теперь каждому однокашнику посвящена отдельная главка, расширена глава об истории школы, повесть дополнена зарисовками о некоторых ребятах из других классов нашего школьного выпуска. Изменено название повести, оно стало более приближенным к нам и нашей школе: Мальчишки со Староконюшенного. Спасибо за подсказку «Учительской газете».
Мои однокашники, дорогие мои мальчишки! Я горжусь вами. Я люблю вас. Я благодарен вам за то, что вы были и есть в моей жизни.

                Январь – июнь 2006 года (первая редакция).
                2012 год (вторая редакция).


10  КЛАСС  «Б»  МОСКОВСКОЙ  МУЖСКОЙ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ  № 59
Выпуск 1951 года

 Классный руководитель – МОРОЗКИН Иван Васильевич, заслуженный учитель РСФСР.

   1. АЛАЕВ Владислав Константинович (4.VIII.1932 – 9.IX.1973)
   2. АРСАНОВ Арсан-бек Саидович (25.VIII.1933 – 2.VII.1981)
   3. БАЛАТЬЕВ Сергей Павлович (1.VI.1933 – 28.VIII.2002)
   4. БАРЫКИН Николай Александрович (13.IV.1933 - 9.I.2013)
   5. БОГДАНОВ Герман Анатольевич
   6. БОГОРАД Владимир Адилевич (6.III.1934 - 23.VII.2013)
   7. ВАССЕРМАН Анатолий Менделевич (23.II.1934 – 13.IX.2003)
   8. ГАЛЫНКЕР Эдвард Израилевич (13.I.1934 – 20.V.2006)
   9. ГИНЗБУРГ Виктор Давидович
  10. ДЖИОЕВ Станислав Николаевич (20.XI.1932 – 8.X.1997)
  11. ЕФИМЕНКО Игорь Михайлович
  12. ИВАНОВ Владимир Александрович (1932 – 28.IV.1979)
  13. ИОВЧУК Станислав Михайлович (1.VII.1933 – 26.VII.2005)
  14. КОРОБОВ Геннадий Михайлович
  15. ЛАТМАН Зиновий Борисович (29.VIII.1932 – 23.V.2005)
  16. МАЛЬЦЕВ Андрей Константинович (27.VI.1933 – 16.VII.1986)
  17. МАЦКОВСКИЙ Борис Григорьевич
  18. МИЛЬКЕС Михаил (Муст) Борисович (13.VI.1932 – 13.XII.1983)
  19. НАТРАДЗЕ Джондо Александрович
  20. НИКОЛАЕВ Анатолий Алексеевич (22.IX.1932 – 11.XI.1999)
  21. ПАСЮТИН Эдуард (Эрик) Иванович
  22. ПИРЕЙКО Виктор Александрович (31.I.1932 – 6.III.2003)
  23. ПРОКОПЕЦ Всеволод Евгеньевич
  24. РЕПИН Всеволод Семёнович (1932 – 6.I.1979)
  25. САКСАГАНСКИЙ Александр Теодорович
  26. СМЕХОВ Фридрих Меерович (21.II.1933 – 22.X.2000)
  27. СМИРНОВ Владимир Александрович (16.V.1932 - 4.I.2015)
  28. ТРИФОНОВ Алексей Николаевич (25.IX.1934 – 21.VII.2012)
  29. ТРОФИМОВ Владимир Иванович
  30. ЯКУБСОН Кристоф Израильич
(31.) ШУМИЛОВ Борис Николаевич (1932 – 1969)


АВТОР О СЕБЕ И ВРЕМЕНИ

Я – Пасютин в квадрате. Эту фамилию носили оба моих деда – Ануфрий Дементьевич и Димитрий Стефанович. Оба были крестьянами и жили один в селе Словени (белорусское написание – Славени, ещё более старое – Славяни), второй – в соседней деревеньке Нарцизово, в полутора десятках километров от районного центра Толочин на Витебщине, в Белоруссии. Вообще Пасютиных в округе немало, своё отдалённое родство многие даже не воспринимают. Так случилось и с моими родителями. Они учились в одной, словенской, школе, где и познакомились. Своего словенского деда по отцу Ануфрия я не знал – он умер за восемь лет до моего рождения.
В грабительскую коллективизацию в конце 1920-х годов крестьянство в советской стране ликвидировали как класс. Во время коллективизации моего деда по матери Домника (так его все звали в Нарцизове) арестовали за индивидуальную, не в колхозе, трудовую деятельность (скорняжил). Узнав о его аресте, в район слетелись дочери-учительницы и сын-партиец, каким-то образом им удалось вызволить деда. К счастью, его не успели выслать в Сибирь.
У деда Домника, справного хозяина, отобрали землю, лошадь, загнали в колхоз, и он доживал свою жизнь бедным и униженным крепостным колхозником. У деда не было паспорта, он не получал пенсии, да и работал в колхозе конюхом (он очень любил лошадей) задаром, как тогда говорили, – «за палочки», т.е. трудодни, которые проставлял в ведомости бригадир. Кормились с бабушкой Варварой с небольшого приусадебного участка, который им оставили вместо отобранной земли. Кстати, один из ближайших лесов ещё в середине века все называли Домниковым лесом – когда-то он принадлежал нашему деду.
Дед Домник был редким молчуном – за весь день мог промолвить всего несколько слов. Он был старостой в словенской сельской церкви Петра и Павла и пел в церковном хоре. Помню, как по воскресеньям дед чистил сапоги, смазывал их жиром, перекидывал через плечо и босиком шёл по просёлочной дороге на службу в церковь, в соседнее село. У входа в церковь дед надевал сапоги.

Моя бабушка Варвара Павловна, урождённая Цапко, родом из дальней деревни Латышово, была совсем неграмотной и в то же время одной из самых мудрых женщин, каких я знавал за свою жизнь. Мудрых по жизни. За советом к Домничихе приходила вся деревня.
В молодости у бабушки случилось несчастье – во время жатвы жита уколола левый глаз остью колоса, и на зрачке образовалось пятнышко бельма, глаз перестал видеть.
Если дедушка окончил два класса церковно-приходской школы и мог медленно, водя жёлтым от махорки пальцем по строчкам, читать по слогам (у него был даже свой Молитвослов), то бабушка была совершенно неграмотной и вместо подписи ставила крестик. Она переживала свою неграмотность и очень ценила образование. Старшую дочь Веру, не хотевшую учиться, бабушка даже била, заставляя ходить в школу. Однако Вера так и осталась полуграмотной, всю жизнь с трудом могла прочитать и написать обыкновенное письмо.
Зато три другие дочери – Агафья, или Гаша (моя мама), Нина и Надежда окончили педагогические училища и имели дипломы учителей начальной школы. Оба сына, старший Пётр и младший Андрей, получили среднее образование. Всего дедушка с бабушкой родили 11 детей, пять умерли в младенчестве. Я и моя двоюродная сестра Люба, дочь Петра, колхозного бухгалтера, умершего ещё до войны, первыми в нашем роду получили высшее образование, окончили университеты, чем бабушка и дедушка гордились.
Наша деревенская бабушка была очень восприимчива к новому. Съездив в гости к двоюродному брату в Ярославскую губернию и увидев там совсем другие дома, она захотела иметь такой же. И в начале ХХ века уговорила деда построить такой дом. Он был сложен в необычный для наших мест аккуратно обтёсанный «немецкий» угол, крыт не соломой, как деревенские хаты, а гонтом (деревянными дощечками, уложенными наподобие черепицы), окна были с «городскими» переплётами. Даже через пятьдесят лет, в середине века домников дом, стоявший на ромашковом пригорке над дорогой, был самым видным и красивым в маленькой, затерявшейся среди лесов деревеньке Нарцизово. Кстати, таково официальное название деревни, однако на моей памяти все местные называли её не иначе, как Шульцы, по фамилии помещика, который когда-то был её владельцем.
До революции у заезжего коммивояжёра бабушка увидела, оценила достоинства и приобрела немецкую ножную швейную машину «Зингер». По тому времени – чудо домашней техники. Это была первая швейная машина в деревне. Характерный поступок для бабушки. Потом Вера обшивала на этой машине свою большую семью.

Ещё бабушка имела дар целительства заговором. Его она унаследовала от своей бабушки и лечила им больных коров. Её дар был известен далеко в округе. За помощью к Домничихе приходили даже из дальних деревень. Бабушка садилась на корточки в углу хаты, шептала над водой заговор, крестила воду, затем этой водой лечили больную корову. Платы бабушка не брала – нельзя, можно потерять свой дар. В благодарность её просили принять «гостинец» или просто оставляли его – десяток яиц, фунт масла, завёрнутый в чистую льняную тряпицу спрессованный творог (его называли «сыром») или лукошко ягод. До сих пор жалею, что по неразумности юного возраста и своему тогдашнему атеистическому невежеству не записал бабушкин заговор.
Бабушка сделала очень важное для меня дело - после войны она решила, что меня нужно крестить. Для этого бабушка пригласила батюшку, служившего в Словенском храме Петра и Павла, где были крещены мои деды и прадеды, мои родители. Батюшка на подводе приехал в нашу деревню и в церковном облачении совершил обряд моего крещения в нашей хате. Моим крёстным отцом был Бобок, второй муж тёти Веры, а матусей стала красавица Валя, жена моего двоюродного брата Толи, старшего сына тёти Веры. Я хорошо помню обряд своего крещения, в то время мне было 13 лет. Я не был ни верующим, ни атеистом. Я просто ничего не знал о Боге, религии, сути и значении для человека его крещения, ничего не понимал в этом. И я совершенно спокойно воспринял и принял своё крещение, для меня в то время оно было естественным действием, не вызывающем вопросов, таким же естественным, как физиотерапевтическая процедура в поликлинике. Спасибо бабушке!
После кончины мамы разбирая её вещи, я нашёл коробок, в котором был крестик на ленточке и записка, что это - крестильный крест, что мне был выдан при крещении. Драгоценный подарок от мамы.

Дедушка и бабушка умерли в 1957 году, друг за другом: дедушка – в апреле, на первый день Пасхи, бабушка – в начале июня, под Троицу, пережив его на несколько недель. Говорят, что в такие светлые, праздничные дни Бог принимает души людей, живших праведно. Дедушке было уже значительно за восемьдесят, бабушка несколько моложе его.
Злодеяния, творимые тогдашним политическим режимом, не обошли и нашу родню. Муж тёти Веры, отец четверых детей, сельский священник словенской церкви Михаил Ковалёв подвергся преследованию. Угрожая расправой над семьёй, его сначала кощунственно заставили отречься от Бога, а в 1937 году расстреляли. Реабилитировали его посмертно через двадцать лет, в хрущёвскую «оттепель». А вот церковь святых апостолов Петра и Павла в Словенях (в ней крестили обоих моих дедов, моих родителей, священник этого храма крестил и меня) в шестидесятые, тоже хрущёвские, годы варварски снесли до основания. Остался только колокол, его хранит на своём дворе местный житель Анатолий Пасютин, наш дальний родственник.

В 1929 году мой отец, а через два года и мама приехали в Москву. Здесь я родился 5 (по записи ЗАГСа – 4-го) ноября 1932 года.
Назвали меня Эриком, Так захотел отец, тогда была мода на новые, в том числе иностранные, имена, хотя мама возражала. Когда я заканчивал университет, то официально изменил своё имя, стал по паспорту Эдуардом, от которого можно образовать хотя бы нормальное отчество. До сих пор меня называют этими двумя именами. Я отзываюсь на оба.
В раннем детстве я перенёс тяжёлую болезнь обеих ног и с тех пор плохо хожу. Родители разошлись, когда мне было три с половиной года.

Мой отец Иван Ануфриевич Пасютин (20.03.1904–07.06.1984), уроженец Словень, в юности был активным комсомольцем, вожаком, секретарём комсомольской ячейки в селе, заведовал избой-читальней. Очень хотел учиться. В Москве окончил Химико-технологический институт (МХТИ), силикатный факультет. Он был хорошим специалистом по стройматериалам, отличным организатором и сделал головокружительную карьеру. В 33 года стал директором завода, в 34 – начальником главка и членом коллегии Наркомата (так тогда назывались министерства) местной промышленности РСФСР. В первый год войны занимался эвакуацией заводов из областей, которым угрожала немецкая оккупация. После войны был на генеральской должности главного контролёра грозного по тому времени Министерства государственного контроля СССР, курировал одно из союзных министерств. Отец носил генеральский мундир без погон, генеральскую фуражку, ездил на персональной автомашине «Победа». А при Н.С. Хрущёве его пригласили на работу во всевластный ЦК КПСС, стоявший над государством и руководивший в стране всем.
В середине 1950-х годов была принята первая за время советской власти программа массового жилищного строительства, кирпичные заводы не могли её обеспечить. Став заместителем заведующего отделом строительства ЦК и изучив зарубежный опыт, отец принял участие в реформе промышленности стройматериалов. В стране была создана сеть домостроительных комбинатов, выпускавших панели и блоки, из которых быстро собирали дома. По тому времени скромные «хрущёвки» были благом. Впервые сотни тысяч простых людей стали переселяться из коммунальных в отдельные квартиры. Осенью 1965 года и наша семья из коммуналки в центре, на Арбате, переехала в малогабаритную двухкомнатную квартирку в панельной «хрущёвке» на Бескудниковском бульваре, в Дегунине. В центр, на Миуссы, где живём и сейчас, мы вернулись через девять лет.
С приходом к власти Л.И. Брежнева его люди пришли в аппарат ЦК КПСС, отец оказался на пенсии. Став персональным пенсионером союзного значения, он не мог сидеть без дела. Какое-то время был референтом министра. Потом много лет, формально занимая должность первого заместителя главного редактора, отец фактически руководил изданием реферативного сборника «Промышленность строительных материалов Москвы», который пропагандировал то новое, что появлялось в отрасли.
Разбирая после кончины отца его бумаги, мы с братом Леонидом обнаружили интересную вырезку из правительственной газеты «Известия» за 14 марта 1943 года. В газете были опубликованы две телеграммы. Адрес первой: Москва, Кремль, Председателю Государственного комитета обороны Иосифу Виссарионовичу Сталину. В телеграмме сообщается, что «работники Наркомата государственного контроля РСФСР, выполняя свой долг перед Родиной, единодушно внесли 103.560 рублей на строительство авиасоединения «Москва». Пусть самолёты боевых эскадрилий, построенные на сбережения трудящихся, водимые славными сталинскими соколами, сокрушительными ударами громят гитлеровскую нечисть до полного её уничтожения.» Телеграмму подписали: народный комиссар И. Васильев, секретарь партбюро наркомата И. Пасютин.
Рядом опубликована ответная телеграмма – народному комиссару товарищу Васильеву, секретарю партбюро товарищу Пасютину. Вот её полный текст: «Прошу передать работникам Наркомата Государственного Контроля РСФСР, собравшим 103.560 рублей на строительство авиасоединения «Москва», – мой братский привет и благодарность Красной Армии». Подпись: И. Сталин. Отец никогда не рассказывал об этих телеграммах и полученной высокой благодарности.
Вообще мой отец был сыном своего времени с его мифами и заблуждениями, идейным коммунистом, честным человеком и искренне верил, что строит для детей и внуков хорошую жизнь.

Моя мама Агафья Димитриевна (18.02.1902–22.10.1986) – учительница начальной школы. Начинала учительствовать в сельской школе в Витебской области. После переезда в Москву многие годы работала в женской школе № 70 в Гагаринском переулке на Арбате. Два военных года – с июля 1941 по ноябрь 1943 – была педагогом-воспитателем в школьном интернате, который эвакуировали из Москвы сначала в Рязанскую, а затем в Молотовскую (ныне Пермская) области. Я тоже был зачислен в интернат и всё это время вместе с мамой находился в эвакуации.
Учителя начальной школы – самая низкооплачиваемая категория учителей. Мы с мамой жили в крайней бедности, хотя она работала в две смены – с утра занималась с одним классом, после обеда – с другим.
Жили мы в высоком семиэтажном «доме с атлантами» в приарбатском Староконюшенном переулке, 39. Дом был построен в начале ХХ века по проекту архитектора С.М. Гончарова. Из просторного парадного вестибюля наверх шёл пролёт мраморной лестницы. В комнатах были высокие, четырёхметровые потолки, украшенные лепниной, большие трёхстворчатые окна с эркерами, мраморные подоконники и наборный паркет. При советской власти большие квартиры сделали коммуналками-клоповниками.
Мы с мамой занимали полученную ещё отцом комнату в квартире № 12 на шестом этаже. Здесь жили ещё пять семей, на полтора десятка человек приходились один рукомойник, одна ванна и один туалет. Посередине нашей комнаты стоял старый канцелярский стол с биркой, за ним мы с мамой, сидя на канцелярских же стульях, обедали. (При отце квартира была общежитием с казённой мебелью.) Вся наша убогая посуда, а также продукты хранились в двух тумбочках, какой там буфет или сервант. Один угол комнаты, отгороженный ситцевой занавеской, сдавался квартирантам. В мои школьные годы в этом углу постоянно жили чужие люди – ярко накрашенная эстрадная артистка, слушатель военной академии с женой, долговязый весёлый студент Вася Жигуло.
После развода мама так и не вышла замуж, хотя предложения были, подвижнически посвятив свою жизнь больному сыну. Я перед ней в неоплатном долгу.
В нашем семейном архиве хранится номер центральной профсоюзной газеты «Труд» от 2 сентября 1949 года с фотографией на первой странице: улыбающаяся мама в классе с первоклашками в первый день нового учебного года, за партами – девчушки в нарядных белых передничках.

Моё детство и юность прошли в духовной ауре Арбата, которая создавалась поколениями самых образованных, интеллектуальных и творческих людей России, её духовной элиты. Эта аура незримо влияла на нас.
В детстве из-за болезни ног я не мог ходить и в школу пошёл лишь в 11 лет, когда мы вернулись в Москву из эвакуации. Начал учиться с третьей четверти 4-го класса. Первые три с половиной класса я прошёл дома самостоятельно по учебникам. С той поры сохранилась привычка заниматься самостоятельно, по книгам. Главное же – с того времени пристрастился к чтению, и книги стали моими лучшими друзьями на всю жизнь.
Наша 59-я мужская школа в Староконюшенном переулке (с 1943 по 1954 год в городах было раздельное обучение мальчиков и девочек) в то время считалась образцово-показательной и одной из лучших в Москве. Кстати, до октябрьского переворота 1917 года это была известная и престижная 9-я Медведниковская гимназия, построенная на частные средства и носившая имя пожертвователей. Школа хранила её традиции, а мы гордились своей школой и её историей. Через год после того, как мы окончили её, когда отмечалось столетие со дня смерти великого писателя, школе присвоили имя Н.В. Гоголя. В 2001 году школа праздновала своё столетие. К юбилею был выпущен нагрудный значок с изображением школы, я бережно храню его.
О школе, её истории, наших учителях, в том числе о выдающемся Учителе, преподавателе математики и нашем классном руководителе Иване Васильевиче Морозкине, оставившем глубокий след в нашей жизни, о своих одноклассниках по 10-му классу «Б» я рассказал в документальной повести «Дети старого Арбата», которая вышла в 2006 году.

В 1951 году я окончил школу с золотой медалью, что по тогдашним правилам давало право поступить в вуз без вступительных конкурсных экзаменов. Подал документы и был принят на отделение журналистики филологического факультета Московского государственного университета имени М.В, Ломоносова. Летом 1952 года к нашему отделению присоединили редакционно-издательское отделение, которое перевели из Полиграфического института, так был образован факультет журналистики МГУ. «Красный» диплом этого факультета я получил в 1956 году.
Это было знаменательное время, год поистине исторического ХХ съезда КПСС. На закрытом заседании уже после окончания съезда первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущёв впервые вслух сказал о массовых репрессиях и терроре, проводившихся при И.В. Сталине, развенчал и осудил культ личности Сталина, который до этого почитался, как непогрешимое божество. Хрущёвский доклад был прочитан на закрытых партийных и комсомольских собраниях. И хотя это была полуправда, доклад произвёл ошеломляющее впечатление на советских людей, в том числе на меня. Из университета мы вышли другими людьми. Не случайно наше поколение называют «детьми ХХ съезда», «шестидесятниками». А хрущёвское десятилетие с подачи писателя Ильи Эренбурга получило название «оттепели».

Мне посчастливилось более сорока лет – с 18 мая 1957 по 31 декабря 1998 года – проработать в главной, правительственной газете «Известия», в лучшем, сильнейшем журналистском коллективе страны. Мне очень повезло, что моё профессиональное становление пришлось на годы, когда главным редактором «Известий» был выдающийся редактор Алексей Аджубей. Я прошёл его школу.
Зять первого лица страны Н.С. Хрущёва, что безусловно помогало ему (Тогда ходила ехидная поговорка: Не имей сто друзей, а женись, как Аджубей.), Алексей Иванович в то же время и сам был незаурядной, талантливой, яркой личностью и стал реформатором советской печати.
Молодой главный редактор (всего 35 лет, за глаза мы звали его Алёшей) был генератором идей и нашим заводилой. В редакции царил дух творчества. Стало принято хорошо писать.
«Известия» стали первооткрывателями новых для советской печати тем, в частности, моральных. На последней полосе появился «гвоздь» номера, чаще всего это был очерк на моральную тему. Новые темы принесли читательские письма, которым приоткрыли дверь на полосы. Письма пошли валом – более пятисот в день, несколько мешков, штат отдела писем пришлось увеличить в несколько раз
В Москве «Известия» первой и единственной из центральных газет перешли на вечерний выпуск, что повысило оперативность. Увеличился объём газеты, три номера в неделю начали выпускаться на шести полосах вместо обычных четырёх, что расширило возможности. Изменились облик газеты и её стиль. Форма подачи материалов стала броской. Большое внимание уделялось заголовкам и подзаголовкам, а также фотографиям, которые перестали быть пятнами на полосе, стали более содержательными и информационными.
Специальная группа журналистов работала над воскресным номером, его мы на западный манер называли «Известия – диманш». Он должен был быть самым читаемым, для него всю неделю отбирались и даже специально заказывались и писались материалы. Напечататься в воскресном номере было престижно.
В газете нет мелочей, – учил нас главный. В разгар работы над номером он иногда спускался на третий этаж, в типографию, на вёрстку, и, закатав рукава белоснежной сорочки, сам руководил вёрсткой, перебрасывал материалы с одной полосы на другую, с ходу придумывал лихие заголовки. Это производило впечатление.
То, что делалось в «Известиях», для застойной советской печати, какой она тогда являлась, было новым, даже революционным. Конечно, смелость газеты во многом объяснялась особым положением её редактора. Аджубей сделал «Известия» не просто лучшей газетой страны, народной и самой популярной с многомиллионным тиражом, но газетой новой формации, лидером отечественной прессы, ледоколом, прокладывающим новые пути. Глядя на «Известия», начали изменяться другие газеты и журналы.
Детищем Аджубея была «Неделя», воскресное иллюстрированное приложение к газете «Известия». Она была задумана как газета для семейного чтения, начала издаваться в марте 1960 года и стала необыкновенно популярной с первых же номеров. Каждую пятницу вечером у газетного киоска на Пушкинской площади возле здания редакции выстраивалась огромная очередь, сотни(!) людей. Свеженапечатанную «Неделю» сюда приносили в пачках прямо из типографии. Её тираж достигал двух миллионов экземпляров, его ограничивал лишь лимит на бумагу. Моё сотрудничество с «Неделей», для которой нужно было писать интересно и даже весело, продолжалось много лет, вплоть до её закрытия в конце 1990-х годов «как нерентабельной».
Аджубея сняли одновременно с отстранением от власти в результате внутрипартийного заговора Хрущёва. Пять лет с Аджубеем (май 1959 – октябрь 1964 года). Это была великолепная, высшая школа журналистики. Высокую планку, поставленную нам Аджубеем, известинцы, члены его команды, держали для себя всю жизнь, где бы потом ни работали.

Начинал я литературным сотрудником в отделе писем, занимался почтой. Это были письма-жалобы, людские беды и слёзы. Письма показывали бедную, трудную, бесправную жизнь людей в советской стране. Несколько лет работал корреспондентом литературной группы отдела писем, готовил письма к печати, вёл популярный «Почтовый ящик «Известий» (вопрос читателя – наш ответ), брал «интервью с письмом в руке», на основе фактов, взятых из почты, писал реплики-фельетоны.
В мае 1971 года перешёл в отдел информации. Здесь прошли девять самых интересных и плодотворных лет моей журналистской работы. Был литературным редактором отдела информации. Вёл еженедельный раздел «Московский день», отмеченный престижной премией Московской организации Союза журналистов. Имею медаль В.А. Гиляровского, награду для лучших репортёров Москвы. Был спортивным журналистом. За работу на московской Олимпиаде-80 получил орден «Знак почёта».
Вместе с моим другом известным спортивным обозревателем и выдающимся организатором Борисом Федосовым, придумавшим популярнейший в то время Московский международный хоккейный турнир «Приз «Известий» и его эмблему – забавного Снеговика в шлеме и с клюшкой, написал несколько книжек о хоккее: «Приз «Известий» (1978), «Снеговик: любовь моя – хоккей!» (1979), «Откровения Снеговика» (1980), «Снеговик: у меня секретов нет» (1981). Как автор участвовал в разных сборниках – научно-популярном «Эврика-79», «Открытия рядом с нами» («Известия», 1981), московском историко-краеведческом альманахе «Куранты» (1987) и других.
Горжусь, что мне довелось вместе работать и быть рядом с выдающимися журналистами, вошедшими в историю отечественной журналистики ХХ века, ставшими её легендой. Такими, как мои коллеги и добрые товарищи Анатолий Аграновский, Нина Александрова, Александр Бовин, Александр Васинский, Станислав Кондрашов, Владимир Осипов, Татьяна Николаевна Тэсс, Егор Яковлев, мой друг со студенческих лет Отто Лацис. Их знала вся страна, а для меня они – Толя, Нина, Саша, Стас, Володя…
Всегда помню правило мудрого Толи Аграновского: Хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает.
Самая же большая радость, которую мне щедро дарила журналистика, – это встречи, знакомство и общение с людьми. Множество людей самых разных профессий прошло через мою жизнь, делая её богаче и интереснее. Среди них немало таких, которых называют известными, знаменитыми, выдающимися, даже великими.
Назову некоторых, знакомство и общение с которыми мне особенно памятно и дорого: художники Татьяна Маврина и Николай Кузьмин, учёный и музыковед Георгий Дубинин, директор музея Ростислав Здобнов, диктор Всесоюзного радио Юрий Левитан, тренеры Александр Гомельский, Всеволод Бобров, Анатолий Тарасов, Аркадий Чернышёв, Андрей Старостин, шахматисты Тигран Петросян, Давид Бронштейн, хоккеист Вячеслав Старшинов…

Потрясением для меня стало вторжение советских танков в Чехословакию 20 августа 1968 года, чтобы подавить свободу и независимость братского народа, и та официальная ложь, которой сопровождалась эта позорная и преступная акция. Это резко изменило моё отношение к политическому режиму в СССР. Много лет я и моя жена не участвовали в советских выборах, которые были профанацией.
Советская журналистика была идеологизированной и жёстко управляемой. Журналистов называли «подручными партии». Критика была дозированной. На многие темы и проблемы вообще был наложен запрет для печати. Всяких запретов и ограничений, в том числе явно нелепых, в журналистике было немало. Газеты писали «как должно быть» и слабо отражали реальную жизнь. Представлять, какой была жизнь в стране, по советским газетам наивно и неправильно. Писать даже в жанре информации было нелегко. Летом 1980 года, получив предложение, я перешёл в корсеть и стал администратором – заместителем заведующего отделом корреспондентской сети.
Газета «Известия» имела в стране обширную корреспондентскую сеть – 52 корпункта, 58 журналистов-собкоров. Корпункты находились во всех столицах союзных республик, в крупных краевых и областных центрах, охватывали все регионы. По подбору и квалификации журналистов известинская корсеть считалась лучшей среди центральных газет. Здесь я проработал четырнадцать лет, приобрёл хороший, полезный опыт организации работы, многое в газете стало видеться по-другому.
«Известиям» я обязан тем, кем я стал. Как это ни покажется странным, но в официальной советской правительственной газете был демократический дух. Уникальным был известинский буфет – маленький островок свободомыслия в несвободной стране. Здесь мы обменивались информацией и мнениями, отличными от официальных. Здесь сформировались мои демократические и либеральные взгляды.
Несвобода, в которой мы жили при советской власти, вела к несвободе мысли, несвободе творчества, отсталости и загниванию, что в результате оказалось губительным для страны, общества, да и для самой власти.

Буржуазно-демократическая революция в августе 1991 года стала результатом системного – политического, экономического, идеологического и духовного кризиса в стране. На следующий день после провала реваншистского коммунистического путча журналистский коллектив «Известий» принял поистине историческое решение сделать газету независимой (до этого её издателем был Президиум Верховного Совета СССР) и сам стал её учредителем.
От длинного названия газеты «Известия Советов народных депутатов СССР» осталось одно первое слово. Убрали нелепый девиз «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», под которым газета выходила более 70 лет. Убрали с первой полосы советские ордена, которыми была награждена газета.
Мы закрыли последнюю страницу советской истории великой газеты и открыли первую страницу её новой истории. «Известия» стали независимым и демократическим изданием. Мы сами избрали главного редактора и редколлегию, сами определяли политику газеты. Никогда не работалось с таким настроением. Ещё через год как секретарю исторического собрания журналистского коллектива редакции мне пришлось подписывать документы на акционирование газеты. Что с газетой стало впоследствии, это уже совсем другая история.
В 1991 году в нашей стране произошла вторая в её истории отмена крепостного права. 1990-е годы – историческое для страны время перехода от тоталитарного коммунистического режима и неэффективной, а поэтому и рухнувшей государственной плановой управляемой экономики к свободе, демократии и рынку. Газета «Известия» активно участвовала в этом процессе, поддержала реформаторов и столь необходимые стране реформы, которые проходили в условиях ожесточённой борьбы и противодействия, к сожалению, не всегда были последовательны и доведены для конца. Но именно эти реформы заложили основы демократии и рыночной экономики в стране. Плоды реформ мы стали пожинать позднее, в начале нового века.

Журналистика, которой я отдал более сорока лет, замечательная профессия для развития личности, но она не давала мне возможности самовыражения. Для самовыражения я писал стихи, но никогда их не печатал. Летом 2005 года я наконец-то решился и издал первый сборник своих стихов – «Моя свеча», своеобразный лирический дневник моей жизни. Через два года вышел второй, более качественный поэтический сборник – «Открытая исповедь». В нём впервые опубликована поэма об «Известиях» и известинцах – «Известиада».
Считаю: стихи нужно писать такие, чтобы они не портили великую русскую поэзию. Вообще же поэзия, как и музыка, это – общение с Небесами. Когда я слушаю прекрасную музыку, мне кажется, я слушаю Небеса. Когда в душе рождаются стихи, это душа открывается Небесам. Поэзия устанавливает связь поэта с Духовным (или Тонким) миром. Поэзия для меня – как исповедь, откровение, заклинание, заговор, очистительная молитва.
В поэзии я чувствую себя звеном, соединяющим русскую поэзию XIX и XXI веков.
Мне близка мысль выдающегося русского философа Николая Бердяева о том, что творчество – это ответ человека Богу-Творцу на призыв к со-творчеству. Бог хочет от человека продолжения творения Мира и для этого дал ему творческие способности. Творчество изменяет, преобразует, развивает Мир, в котором мы живём.
Осенью 2006 года вышла из печати моя книга «Дети старого Арбата», документальная повесть о жизни и судьбах моих товарищей-однокашников по 10 классу «Б» выпуска 1951 года. Наш класс существует до сих пор, что является предметом нашей гордости. У нас есть «День класса» – последняя суббота февраля, когда мы ежегодно встречаемся все вместе. Это наша традиция, наш праздник.
Сейчас я завершаю работу над книгой «Откровения». Она не совсем обычна. Это сборник поэзии, которую дополняют выписки из разных мировоззренческих книг, высказывания различных авторов, мои суждения. Пока книга не издана, существует в электронном виде.

С июля 1963 года я женат на Наталии Ивановне, урождённой Танской. Она на два года моложе меня. Танские (её род по отцу Ивану Николаевичу) в течение нескольких поколений были священнослужителями в Черниговской губернии. Гаховы (род по матери Галине Дмитриевне) – небогатые дворяне, жившие в Стародубе, теперь это город Брянской области. Наталья – инженер-экономист по образованию, окончила Московский институт инженеров транспорта (МИИТ), более тридцати лет проработала в проектном институте «Моспроект»-1, занимаясь сметами.
Для Натальи главная ценность и основной приоритет в жизни– семья. Семье она готова служить верно и самоотверженно, отодвигая свои личные интересы на второй план. Она создаёт семейный микроклимат. Надёжно обустраивает наш быт. Вообще ответственность и надёжность отличают её в семье, в работе, в любом деле, которое она выполняет. Наталья обладает даром добра.
Наша дочь Евгения – журналист, тоже выпускница факультета журналистики МГУ. Начинала в газете «Неделя», воскресном приложении к «Известиям», где проявила себя интересно и ярко. Работала редактором отдела и членом редколлегии в телевизионном еженедельнике «7 дней». Была главным редактором, сначала еженедельника «Вестник телевизионной информации», потом газеты «Рекламный мир». Специализировалась на рекламе. В 1998 году ушла из журналистики, пишет книги, учебные пособия по рекламе, читает лекции студентам. Главная её работа (написана в соавторстве с одним из зачинателей рекламного дела в стране Владимиром Евстафьевым) – «История российской рекламы. 1991–2000».
Во втором браке у моего отца родился сын Леонид, мой единокровный брат, он моложе меня на пять лет. Мы с братом росли и воспитывались в разных семьях, в разной социальной среде, поэтому очень разные, познакомились и стали дружески общаться уже взрослыми, сложившимися людьми. Выпускник Московского авиационного института, Леонид в начале 70-х годов перешёл в систему Госснаба СССР, начал заниматься строительством крупных автоматизированных животноводческих комплексов и птицефабрик, стал ведущим специалистом в этом деле, руководил главком, а в 1990-е годы был генеральным директором созданного им АО «Животноводкомплект». В начале февраля 2010 года Леонид, уже будучи на пенсии, неожиданно и скоропостижно скончался на 73-м году жизни.

В начале 1990-х годов, когда мы освободились от диктата одной идеологии, у меня объявился серьёзный интерес к сущностным мировоззренческим вопросам. Ответы на них я искал в сравнительном изучении религии, философии и науки. Познакомился с теософией, сокровенной мудростью, лежащей в основе разных религий, эзотерическими науками и учениями, показывающими взаимосвязь и взаимное влияние Тонкого и Физического миров. Это открыло мне новые представления о божественном Мироздании, целесообразности и разумности Мироустройства, о законах Бытия, о предназначении человека и высоком духовном смысле его земной жизни. Узнал, что подлинная наука не противостоит религии, как это почему-то принято считать, а опирается на неё и идёт рядом. Познал: каждый должен зажечь свою свечу, тогда в мире будет светлее.
Я отношу себя к той части русской интеллигенции, которая занималась поиском правды и хотела жить не по лжи. Это традиция Петра Чаадаева и Александра Герцена, Фёдора Достоевского и Льва Толстого, Владимира Соловьёва и Николая Бердяева, Александра Солженицына и Андрея Сахарова. Другое дело – в какой мере мне это удалось.
В жизни мне везло на людей – умных, образованных, талантливых, с которыми довелось встречаться, общаться, дружить. Я благодарен им и судьбе.

Февраль 2010 года.