Сколько раз, проходя мимо интересного случая или человека, мы говорим: «Ну, просто песня!»
Откладываем эти случай и персонажей в копилочку, чтобы потом, когда-нибудь, на досуге, когда будет нечем больше заняться… , но, как показывает печальный опыт (и не только мой), этот самый досуг не наступает никогда! Или, когда он наконец-таки наступает, то, нет сил писать, или память уже одервенела и не выпускает из своих глубин ничего, кроме неясных обрывков… И не очень понятно, не то ты их думаешь, не то они сами, как случайные гости, пришли и не собираются уходить…
А по сему, находясь в трезвом рассудке и ясной памяти…, короче говоря, история первая:
«… Какой он счастливый!»
Послевоенный Курск. Только-только отменили продуктовые карточки. Хлеба можно поесть досыта, можно купить чай, сахар, соль, серые макароны, крупу, постное масло…, это ли не жизнь? В магазинах начала появляться мука … Правда, за всеми перечисленными роскошами нужно отстоять очередь, но это не важно…, важно, что они есть! В общем можно заварить соломать, испечь оладьев, блинчиков, пирогов, небогатых, но от этого не менее вкусных…
Вся улица Димитрова на консультацию по «мучному вопросу» ходит к Аркадию Рафаиловичу из четырнадцатого дома. Он пекарь экстра класса!
- Аркадий, эта на что сгодится? - спрашивает какая-нибудь соседка, протягивая ему горсть муки.
Аркадий Рафаилович ворошит муку рукой, смотрит на цвет, послюнив пальцы, катает шарик муки, со знанием дела разминая его, пробуя на клейкость, и изрекает:
- Эта только на оладьи!
Все, приговор окончательный и обжалованию не подлежит! Счастливая обладательница продукта благодарит и уходит печь оладьи…
Об Аркадии Рафаиловиче, собственно, и пойдет речь. Он умница, ерник, любимец соседей и детворы, прекрасный рассказчик. Для соседок нет ничего любимее, чем слушать на вечерних посиделках реплики Аркадия. Уж, как скажет…, что ни слово, то в самую точку!
Его жена Анна Самойловна, Анечка, настоящая «а идише-мамэ»: заботливая, добрая, суетливая. Немного, совсем чуть-чуть, сплетница:
- Нет, ну вы себе представляете, говорят в Саратове выпал град с куриного яйца! И просто-таки поубивал людей!
Анна Самойловна безумно любит своего Аркашу и младшего сына Рафика, готова ради них броситься на нож, отстоять огромную очередь, не важно за чем, приготовить, накормить, утешить, лишь бы им, ее мужчинам было хорошо… Старший сын - красавец-парень погиб на фронте…
Когда тетя Аня зовет Рафика домой, она высовывается из окон их квартиры на первом этаже почти по пояс и кричит:
- Ра-а-фик! – ударяя имя сына на последнем слоге
Весь двор, вся окрестная шпана немедленно откликается:
- Иди на фиг!
- Боже мой! – возмущается Анна Самойловна, - нельзя ребенка позвать покушать!
Аркадий Рафаилович, при случае, немного подсмеивается над женой и тут же вздыхает:
- Да, такая ли Анечка была, когда Аркаша был жив…
...Вечер. Во дворе четырнадцатого дома сидят соседи, отдыхая от трудов праведных. Аркадий Рафаилович, прищурив вишневые глаза и чуть улыбаясь, улыбка едва заметна в самых уголках губ, рассказывает:
- Знаете, у моей Анечки в молодости были такие плечи, белые, ну просто, как пена! Она была такая красавица…
Анечка, которая сидит рядом, тает от удовольствия.
- И вот, что бы вы думали? В нее влюбился русский офицер! Влюбился насмерть!
- Ну, и, кто бы позволили ему жениться на «жидовке»?
- И что бы вы думали? Он застрелился от любви!
Соседки все обратились вслух, не пропускают ни слова. Аркадий Рафаилович качает крупной полуседой головой и резюмирует:
- И вот, он застрелился, а я остался! И я думаю, какой он счастливый!
Анна Самойловна, которая никак не предполагала такой неожиданной развязки, возмущенно восклицает под смешки соседок:
- Аркадий, ну, что ты говоришь!
Аркадий Рафаилович ласково и немного насмешливо смотрит на жену:
- Анечка, ну я-то знаю, что я говорю!
История вторая:
«Вдохновенный рифмоплет»
«Поэт в России — больше, чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться…»
Это уж точно! Десять раз прав Евгений Александрович, уж, где родился, там сгодился! И, как говорил незабвенный Булат Шалвович: «как он дышит, так и пишет, не стараясь угодить…», ну, или говорит, и все время в рифму, и, уж точно, не стараясь, ибо так устроена его голова.
...Начало шестидесятых. Пригородная электричка «Курск-Касторная». Вагон полный народа, кто-то едет подальше, кто-то поближе. На лавках сидят тесно. Сумки, мешки, коробки, из которых доносятся писк цыплят, визг поросенка…
Первая станция после Курска – Ноздрачево. Ноздрачевцы в большинстве своем едут без билетов, авось пронесет, а платить за одиннадцать километров глупо…
На одной из лавок сидят два мужика. Один, помоложе, спит, уткнувшись головой в оконную раму. Другой, постарше – чуть подвыпивший, веселый, словоохотливый и улыбчивый, развлекает публику. Говорит без умолку и все время в рифму:
- О, Букан, - показывая теткам напротив, на соседа, - храпить, как таракан! А кода тараканы храпять? – хитро прищуривается, и подмигивает, - кода спять!
В вагон заходит контролер. Начинается нудная процедура проверки билетов. Кто-то ищет билет, завалившийся за подкладку, кого-то приходится расталкивать, будить. Контролер – вредный маленький мужичонок, в затерханом форменном кителе, ругается и орет на пассажиров, дергает их за рукава и сумки:
- Багажа нагрузили, спекулянты, а государство вас вози! Все норовят так, а билеты брать мы не будем…
- У тебя что? – контролер грубо дергает за рукав заговорившегося соседа Букана.
Тот поворачивает голову, окидывает мужичонка взглядом, не спеша, лезет во внутренний карман пиджака, вытаскивает паспорт, какую-то красную книжечку. С достоинством протягивает документы контролеру и произносит:
- Ты мне не тычь,
Я тебе не Мишка!
Вот мой пачпорт,
А вот орденская книжка!
Я инвалид войны
И пострадал для страны!
Контролер смотрит открыв рот, злится, но делать нечего, все в порядке. Проворчав под нос, что-то вроде: «Поэт хренов!» - проверяет других пассажиров, дергая их и хамя еще сильнее.
Сосед Букана встает, тетки-односельчанки пытаются урезонить его:
- Дядь Миш, брось ты его! Ну, че с убогим связываться!
Но дядя Миша решительно подходит к контролеру, берет его за локоть и выводит из вагона, говоря:
- Слышь, ты, карась!
На нашей станции не слазь!
Не надо нам такого,
Не езди в Ноздрачево!
Растерянный контролер, сопровождаемый дядей Мишей, под смех публики выходит из вагона.
Тетки - соседки дяди Миши поясняют:
- Это еще что! Вы не слышали его на праздниках у нас! Он и за тамаду, и за все! Без него и свадьба не свадьба, и проводы не проводы!
Второй такой же «Томас-рифмач» жил в деревне Казанка Золотухинского района Курской области. Звали его Дядя Петя.
Дядя Петя был человеком исключительной храбрости. Провоевав в разведбатальоне всю войну, что называется, от родного дома до Берлина, он пришел домой полным кавалером орденов Красного Знамени и Красной Звезды, и еще невесть какого числа орденов. Но в мирное время его храбрость, как это часто бывало, не нашла себе применения, и дядя Петя начал крепко выпивать. Так крепко, что иногда сутками не выходил из колхозной шорни, где работал. Спал среди хомутов и седел…
Кроме храбрости и незлобивого характера, было у дяди Пети еще одно достоинство: говорить в рифму, хоть трезвым, хоть пьяным…
На тридцатилетие Победы его «нашел» очередной не то чешский, не то польский орден. Собирали и одевали дядю Петю всем селом. Соседки нашли и рубаху, и галстук и пиджак, и брюки. Даже штиблеты. Председатель торжественно отвез дядю Петю в Золотухино, а оттуда его с почетным эскортом отправили в Курск, получать награду.
Естественно, перед отъездом из Казанки дядю Петю поздравили односельчане, в Золотухино - само собой, добавили еще, в Курске - уж, как водится… Короче говоря, к моменту возвращения домой дядя Петя был в состоянии нестояния.
А в родной Казанке народ готовился к встрече героя. Пионеры выстроились перед зданием сельсовета с горном, барабаном и знаменем, односельчане с хлебом-солью. Машина председателя колхоза выгрузила дядю Петю у сельсовета. Увидев выстроившихся детишек, он собрался, четким шагом промаршировал к пионерам, позвякивая прикрученными к пиджаку наградами, которые сплошь закрывали пиджачную грудь, и произнес:
- Смотрите, дети,
Сколько орденов у дяди Пети…
Дальше бравый фронтовик говорить не смог, упал… Однако, слова из песни не выкинешь, сказано было в рифму, и в точку.
Еще с одним «вдохновенным рифмоплетом» судьба свела меня в Воронежской области уже в девяностых. Василич, был егерем кордона Васильевка Хоперского заповедника. Говорил он тоже только в рифму и даже егерские отчеты писал «стихами».
Как-то раз наша группа приехала в заповедник в феврале, на зимних каникулах. У егерей в это время года самая работа, начинается олений и кабаний гон, а пересчитать и зафиксировать животных можно только в начале спаривания, - в самый разгар брачного сезона в лес лучше не соваться.
Василич сопровождал нас, ставил «на номера», принимал отчеты, подсказывал в какую часть леса лучше не лезть, чтобы не нарваться на разъяренного секача или самца оленя. Делал он это только в стихах, искусно вплетая в них названия мест, виды животных и ненормативную лексику. К сожалению всего обилия стихотворной информации запомнить не удалось, но один из «стихов» Василича мы запомнили навсегда.
В тот день мы возвращались с маршрута довольно поздно. Участок был большим, мы сильно устали, и Василич приехал за нами на лошади, запряженной в санки-корзинку. Рассевшись на бортиках корзинки, под неспешную езду, мы стали обсуждать, кто кого и сколько видел.
Василич молчал, правя санями и то и дело слезая и помогая лошади пробираться через сугробы. Наконец, мы выехали на косогор, за которым уже виднелась Васильевка. Красотища была сказочная!
Представьте себе: морозный и короткий зимний день, солнце еще не ушло за горизонт, посылая желто-прозрачные лучи, зажигая снежную пыль тысячами искр. Лес, как сказочный дом. Под горкой виднеется село, над ним сизо-розовые дымы. Просто бери и пиши картину. Чем не Клевер?
И тут молчавший Василич вдруг повернулся к нам, картинно повел рукой, показывая на Васильевку и сказал с театральным пафосом:
- А вот и Васильевское село!
Чтоб его х.. смело…
Фактор неожиданности сработал: от смеха мы вывалились из саней, а двустишие запомнилось на долгие годы…
История третья:
«Добрый человек из Сезуана»
Говорить, что эта история посвящена памяти Бертольда Брехта, было бы большой натяжкой. Хотя, замечательный немецкий драматург и имеет к ней отношение…, до некоторой степени.
В семидесятом году «весь советский народ и все прогрессивное человечество» готовились с «надлежащей помпой» отметить столетний юбилей вождя мирового пролетариата. На практике, актеров местного театра, преподавателей вузов, библиотекарей, члены союзов художников, писателей и прочих союзов отправляли «развлекать» жителей райцентров, деревень и деревенек, для которых приезд вышеупомянутых лиц, был равен второму пришествию.
Традиция гастрольных поездок жила довольно долго и скончалась только в начале девяностых, когда бензин подорожал, а «простые советские люди» научились просить за свой труд, нет, не адекватную затрачиваемым усилиям, а хоть какую-то плату.
К чести принимающей стороны, хотя выступать творческим личностям приходилось не только во вполне приличных районных домах культуры, но и в нетопленных и полуразрушенных зданиях клубов, народ на подобные мероприятия приходил охотно, аплодировал щедро и слушал довольно внимательно.
...В один из дней конца февраля группа представителей творческой интеллигенции возвращалась из Дмитриева – райцентра Курской области. Чихающий и кашляющий театральный «пазик» вез усталых, но в общем, довольных гастролями актеров и участников музыкального лектория «Ленин и музыка» домой.
Тот, кто никогда не ездил по сельской местности в осеннее-зимнюю потемень, и представить себе не может что это за «удовольствие». Тьма, что называется, египетская, раздолбанная грунтовка, колеса чахлого автобусика вязнут в грязи или в снегу, смотря по сезону, бензиновая вонь в салоне, кочки, ухабы, обледеневший асфальт главной трассы. Шофер, который везет творческую братию, едет медленно, вполголоса ругая дорогу, начальство и весь белый свет. Главная мысль, которая согревает сердца, о том, что ничто не длится вечно, и все-таки это поездка не туда, а уже оттуда.
И вот, представьте себе, на обочине непролазного дорожного мрака с редкими колючими снежинками, возникает фигура в ватнике, свалявшемся и скособоченном на сторону треухе, истошно голосящая и размахивающая руками:
- Возьмите меня! Я к бабе еду! У меня баба тута на ферме работает! Возьмите, я хороший человек!
Автобус останавливается. Двери открываются. «Хороший человек», выпуская в воздух перегарно-луковые пары, радостно влезая в автобус, приговаривает:
- Я хороший человек. Баба тут моя на ферме, а я к ей еду. Возьмите меня!
- Возьмем хорошего человека, - говорит, кто-то из актеров, - доброго человека из Сезуана!
Довольный «хороший человек» пристраивается на порожках возле двери и задремывает, мерно кивая треухом в так движению.
Через некоторое время решают остановиться и проветрить автобус. Бензиновый чад невозможный, всех укачало.
«Премьер» трупы подходит к дверям. Он наклоняется с высоты своего роста к прикорнувшему «хорошему человеку», трогает его за плечо выхоленной рукой и говорит с барственными интонациями:
- Добрый человек из Сезуана, выпусти меня на волю!
«Хороший человек» просыпается, открывает осоловелые светлые глаза, секунду оценивающе смотрит на «премьера» и спрашивает:
- Поссать?
«Премьер» оборачивается к публике, и картинно поводя рукой, спрашивает:
- Вы слышали глас народа? Слышали, что сказал мне «добрый человек из Сезуана»?!
Продолжение следует...