33 Реквием светлый, из повести На золотом краю Рос (Александр Мишутин) / Проза.ру

            На золотом краю России,
            За далью половецких веж -
            Мой инкубатор самостийный
            И родина моих надежд.

Вот и закончилось детство: открылись новые дали, другие горизонты.
А я так и не успел рассказать:
- как сметали крошки со стола;
- как мыли щёлоком волосы;
- как ловили вшей;
- как утоляли жажду в поле;
- как выгоняли мух из хаты;
- как языком доставали соринку из глаза;
- как резали ножом кисель,
как, как…
как благодарен я предыдущему поколению, положившему себя и жизнь свою ради шуриков, толиков, вер и надежд.

Не у всех получилось. У нас, по материнской линии, у Кендюхов, только Фёдор Голеницкий родил с тёть Женей Веру. А у Котляровых отличился дядь Жора: и с первой женой сделали послевоенного Кольку-моряка, и со второй женой сотворил трёх светлых ребятишек. Остальные четверо братьев и одна сестра Котляровых после войны не родили ни одного ребёнка. Не получилось. Надорвались мужики, потеряли себя женщины. Нужда выела естественные возможности и усилила тревогу за довоенную детскую поросль. Или – нет? Может быть, мне так кажется?
В любом случае: с войны вернулись те, кто воевал. У меня всю жизнь вызывал удивление их простецкий облик. Вот дядь Саня Котляров: закоренелый рыбак, с больными ревматическими ногами, тихий и негромкий. Это он остановил немца?! Да, будет. Но ведь это он в общем застолье с братьями хватал в руки две вилки, а в зубы - нож (джигит!) и плясал «Наурскую», дядь Саня.
Ну, дядь Гришу Кендюха, по всей вероятности, мало что могло остановить. Так же, как и красавца казака дядь Жору Котлярова. Оба – смелые, сильные, немного хвастливые.
Вспоминается эпизод из 60-х годов с приёмом на работу кузнеца Григория Кендюха. На одном из армавирских заводов дали ему сковать какое-то пробное изделие. Дядь Гриша выпил стакан водки и принялся за дело. Сделал, сидит, ждёт. А начальнику между тем сказали: «Он без водки не работает». Пришёл начальник посмотреть на этого Кендюха. Принесли бутылку водки: «На, пей!». Григорий опрокинул стакан беленькой, вытер губы: «Спасибо». «Закусывай». А уже прошёл фильм «Судьба человека». «После первой не закусываю». «Тогда пей вторую и принимайся за работу». «На работе не пью», - неожиданно ответил Кендюх. – «А работу принимайте – сделал».
Что с таким может сделать враг?
А вот дядь Коля Котляров – совсем другое дело. Похожий по характеру на Балбеса из гайдаевских фильмов, он, вероятно, прикрывал подобным образом великую драму своей души. Худой, длинный, он получил от войны по полной программе и даже, может быть, сверх того.
В 1941 году при тотальном отступлении армии попал Николай Иванович Котляров в плен.
- Да у нас и винтовок даже не было. Как воевать? А куда ни ткнись – везде немцы. Вот мы и блукали, пока нас не согнали, как стадо, в одно место.
И отправили Николая Котлярова в концлагерь…в Норвегию.
- Нас хорошо кормили, - рассказывал дядь Коля. – Одежду приносили местные. А кто-то задумал побег. «Котляров, ты – с нами?» - спрашивают. «Я – как все», - отвечаю. Ну и пошли. Катер откуда-то взялся. Сели, поплыли на другой берег фиорда. А там нас уже ждут: «Здравствуй, жопа! Новый год!» Побег, твою мать. В другой лагерь отослали. Поприжали. До самого освобождения.
А вот после освобождения его почему-то вернули в армию. То ли с наказанием в штрафбат, то ли без наказания на передовую – не знаю. Но стал его доставать ротный: предатель, да предатель. Не выдержал Николай Иванович Котляров, да и стрельнул в ротного. А тот и умер. А Котлярова Н.И. не расстреляли почему-то, а сослали в советский лагерь под Кемерово. Вот ведь как: у немцев живым остался, викинги пожалели его – а он своего пристрелил. И тут не страх и не смелость, нет: достоинство проснулось в человеке.
Все братья Котляровы устраивали свою жизнь через Армавир: город был, как перевалочная база, как стартовая площадка для жизни. И только старший из Котляровых, Филипп Иванович, майор Красной Армии жил и остался жить в послевоенном Сталинграде. Общался с младшими редкими письмами и никогда после войны в Армавир не приезжал. Не знаю почему.
Ну, вот что в них, в этих людях общее? Такие разные все. Я не могу представить себе, чтобы кто-то из них сказал: «За Родину! За Сталина!» Они и слов таких не выговаривают. Это кто-то другой такие слова говорит. Но когда достанет беда и всё станет на край – или-или, и есть только ты и неодолимый враг – тогда всё: шапку оземь, рванул рубаху на груди и – во весь рост. И неважно – КТО или ЧТО перед тобой: ты уже – неодолим и бессмертен.
Своё мужики защищали.
А после войны холили и оберегали это «своё». Вот он сидит сейчас на завалинке возле хаты, жуёт стебелёк укропа, кошку гладит – жизнь! Это он – тот же самый. Народ.
Правда, среди этого народа и грибцовы-полицаи, и мацепуры, которые никогда не воевали. Но есть и улыбчивый Дзюба, который тащится на свою 20-ю линию с деревянным протезом на ноге. И есть Иван Акимович Кендюх, фельдшер и медбрат, прошедший всю войну, до самой Праги, и в канун дня победы, 8 мая 1945 года убитый снайпером.
Какие картины он рисовал маслом на досках! Жанровые, тёмного колорита, и при всём при том – романтические.
Дядя Ваня…
Вот он на довоенной фотографии, больше похожий на деда, чем на бабушку, пишет отцу и матери: «На память братушке Андрюше и сестрице Наташе. Пусть эти мёртвые черты напомнят вам живого…»
Не у всех получилось.
Не у всех…