Проходной персонаж. Любимый дядя

Людмила Волкова
        О самых любимых в своей жизни я уже написала в повести "Оглянуться назад". Одна из глав второй части повести - как раз на тему. Так что читайте, кто хочет. Не пожалеете о потраченном времени... Жаль, что эту повесть не читают так усердно, как  миниатюрки...


                ГЛ.21.  О ЛЮБВИ К БЛИЖНЕМУ


        Мне было хорошо в своем доме, несмотря на частые ссоры между родителями. Они были разными по характеру, потребностям, даже – менталитету. Но их  объединяло одно – любовь к детям  и забота друг о друге. Ссоры отходили на задний план, едва кто-то из родителей нуждался в сочувствии, внимании или  помощи со стороны.
        Уроки любви к ближнему – пусть это и звучит пафосно! –  не преподносились, а протекали ежедневно и без громких слов.
         – Что-то Натан не пишет, – вздыхала мама, получавшая от своего брата по два письма в месяц.– Может, что-то случилось?
         – Ему просто некогда, он же председатель колхоза, а не пенсионер, – говорил папа.
        Мама садилась за внеочередное письмо далекому обожаемому братцу. Хорошо, что сестры были под боком, а то бы она сутками писала письма. Ведь кроме родственников у нее было много приятельниц, знакомых и подруг. И это несмотря на внешнюю сдержанность и даже закрытость. Она не относилась к типу щебетуний-болтушек, готовых окружить себя  разношерстными людьми, лишь бы иметь постоянную аудиторию слушателей.
        Вот ее брату, Николаю, то бишь, Натану,   публика нужна была постоянно. По природе своей он был актер,  с хорошей долей здорового авантюризма, по образованию – учитель, по характеру общения с народом – пламенным оратором. Эдакий сгусток энергии,  во все стороны брызжущей и всех  вокруг заражающей.
        Таким людям судьба подыгрывает, даря запоминающуюся внешность, нестандартные ситуации, любовь женщин,  дружбу с яркими людьми,  зависть серых личностей. Она же (судьба) заботится и о постоянных препятствиях для поддержания боевого духа и укрепления стержня.
        Жизни дяди  Натана хватило бы на несколько остросюжетных романов,  Довоенный период бытия моего дяди был так густо насыщен победами и ошибками, что установить четкую хронологию невозможно. Он успел три раза жениться, два – развестись, родить дочку Нелю (от первого брака), объездить полстраны, работая в промежутках учителем, воспитателем в колонии для малолеток ( с самим Макаренко общался!), а также  чтецом-декламатором. Где-то в начале этого разветвленного пути он еще успел загреметь в тюрьму по статье «хулиганство» (за драку) и отсидеть почти пять лет. На этот туманный период приходится и его участие в строительстве Беломорско-Балтийского канала в качестве заключенного.
         А в середине пути он успел сменить фамилию, имя и отчество, спасаясь от слишком пылкой любви очередной жертвы  его  обаяния.
        Кто согласился выдать паспорт на столь колоритное по несовместимости  новое имя, неизвестно, но в те времена и брак без регистрации,  и смена паспортных данных были обычным делом.
        Букет  из грузинской фамилии, еврейского имени и мусульманского отчества – Натан Мухамедович Чайшвили – просуществовал до самого приема моего дядюшки в компартию. Получив нагоняй от известной организации, проверившей его светлое прошлое поэтапно и не обнаружившей примет измены Родине,  дядя отказался от экзотического отчества и зашагал по жизни Натаном Михайловичем Чайшвили.
        С этим очередным новым паспортом он пошел на войну, а так как к ее началу дядя  служил в большом государственном ансамбле песни и  пляски, то и воевать ему пришлось на театральных подмостках.
        На фотографиях с фронта он запечатлен с микрофоном (был конферансье) перед сидящими и стоящими солдатами. Какими шутками их потчевал мой жизнерадостный дядя, не знаю, но рты до ушей, расплывшиеся в улыбках этих самых бойцов,  красноречиво защищают дядю от каверзного вопроса: а что он делал на  войне? Ну, пел, танцевал, играл в скетчах, читал патриотические стихи советских поэтов, а в промежутках попадал на передовую и в разные передряги, где приходилось и ему совершать мужские поступки. Во всяком случае,  медалей за отвагу у него было несколько, как и орденов.
        Вторая часть биографии дяди Натана в глазах советского  гражданина была просто идеальной. Какое-то время поколесив по Украине  в поисках интересного дела и нормального жилья,  дядя оказался в Самборе, где и осел, а также последний раз женился на женщине с ребенком.
        Сначала он работал  вторым секретарем в горкоме партии, а как только раздался клич к объединению мелких хозяйств в крупные колхозы, Натан Михайлович первым вызвался его возглавить.
        Вот где пригодилась его природная энергия и харизматичность! За  рекордный срок колхоз  стал самым образцовым  в Закарпатье! И это после жутких времен зачистки всех «вражеских элементов», заподозренных в связях с бендеровцами! Ему удалось сохранить своих подопечных жителей почти в полном составе да еще  влюбить их в себя! Я видела приметы этой любви своими глазами!
       Забегу вперед – на год-полтора, когда я впервые поехала к дяде Натану в гости.
        – Ты меня, детка, извини за редкие встречи! Сам пригласил, а теперь и не видимся, – оправдывался дядя, которого я действительно за месяц гостевания видела по  полчаса в день.
        Он вставал с рассветом,  быстро завтракал и уезжал на «уазике» со своим шофером. Объезд далеко раскинутых по горам сел заканчивался вечером. Потом  дядя Натан возвращался в свое правление, где–то под городом, а домой  приезжал в 22.00 или позже.
        – Дуся, Люся, где вы, мои девочки? – раздавался в прихожей  бодрый голос дядюшки. – Ужинать будем?
        Мы выбегали навстречу и попадали в объятия дяди Натана. За ужином он рассказывал своей жене  о событиях дня.
        –   Рапорт сдан! – шутил он.
        – Рапорт принят! – спокойно говорила тетя Дуся, не умеющая повышать голоса. – Но так ты долго не протянешь.
        – И черт с ним!– легкомысленно отмахивался супруг.
        Какими ласковыми глазами она смотрела на своего обожаемого мужа!
        Ужинал дядя с водочкой. Он вообще любил выпить, но ни разу в жизни я его не видела пьяным. Водочка, очевидно,  полюбила организм дяди, не желая ему напакостить. Он не жаловался на слабое здоровье.
        Рядом с красивым горбоносым  дядей, похожим на грузина княжеских кровей, тетя Дуся выглядела провинциальной теткой из обслуги. Никакая дорогая одежда не спасала ее от подобного впечатления на окружающих.
        Некрасивая,  курносая, с жиденьким перманентом на голове,  без макияжа, как сказали бы сейчас. Она еще и говорила не очень грамотно,  с акцентами деревенской девушки, попавшей недавно в город.
       Все предыдущие женщины дяди Натана были яркими (сужу по фото), но только тете Дусе удалось завоевать  его сердце на всю оставшуюся жизнь. В ней было обаяние доброты в сочетании с жизнелюбием. Тетя Дуся стала боевой  подругой – преданной, терпеливой и выносливой по-мужицки. Мой дядя вытянул счастливый билет.
        Тетя Дуся прошла всю войну медсестрой, в самом начале потеряв  на фронте мужа. Познакомилась она с Натаном Михайловичем, когда тот работал директором детдома в Днепропетровской области. Счастливый билет достался и усыновленному ее сыну, Вите, для которого дядя стал по-настоящему родным.
        Вскоре эта дружная семейка пополнилась младшим сыночком, Арсеном.
        Понимая, что ее муж по натуре лидер, тетя Дуся не рисковала навязывать ему свое представление о жизни, но сумела отвоевать и себе какое-то пространство в этом сложном союзе двух людей. Дядя Натан уважал ее и баловал щедрыми подарками.
       К моему приезду Арсену было семь лет. Никак не клеилась  грузинская фамилия к этому ангелоподобному мальчику, похожему на симпатичную девочку со светлыми кудряшками! Ангел, правда, оказался довольно ленивым и  с капризным характером.
       Двухэтажный дом в большом саду смахивал по своей архитектуре скорее  на шикарный особняк. На каждом этаже было по две квартиры, и жили в них работники горкома партии.
       Дядюшка по своему характеру не мог оставаться в стороне от государственных дел и быстро завоевал авторитет хорошего партийного работника. Но когда Родина кинула клич спасать колхозы, дядя Натан тут же поменял относительно спокойную и сытую жизнь партийного деятеля на председателя разоренного колхозного хозяйства. Он искренне верил в светлое коммунистическое будущее.Но болтовни пустой он не любил. Дядя Натан предпочитал конкретное дело. Я говорю о том периоде  его жизни, который совпал с моим взрослением. Ни разу не слышала я от него пропагандистского пафоса.
        Он все делал с удовольствием – ел тоже. За ужин садился  с улыбкой чревоугодника, но его хватало и на разговоры.
        – Ну, Люсенька, рассказывай! Чем сегодня занималась?
        – Натан, тебе  завтра вставать в шесть утра, –  напоминала тетя Дуся.
        – Ладно, повезу тебя на днях по своему хозяйству, там и поговорим. А в воскресенье – за грибами пойдем. Как раз Витя из Львова вернется. Не может расстаться со своей зазнобой.
       Вылазка за грибами оказалась еще тем испытанием. Маслята водились только в молодом ельнике, который  карабкался вверх по  крутому предгорью. Расстояние между  нижними ветками деревьев было узким, как раз по  моей комплекции. Дядя Натан всегда был худощавым и гибким. Мы передвигались то на корточках, то на животе, выковыривая из песка новорожденных маслят. Дядя Натан был азартен  и в этом мирном увлечении, а потому радостно приветствовал каждую свою находку.
         – Люся, сюда ползи, – радостно оповещал он меня издали.– Тут целый детский сад!
         Он и грибы собирал талантливо, как делал все. Его корзинка заполнилась  за полчаса, а  в моей на дне болталась парочка маслят, не успевших спрятаться.
         – Ау-у! Ты где?
         – Иду-у! – отвечала я бодро, продираясь на локтях и коленках между колючками елок.
         Когда мы вылезли на поляну, где можно было встать на ноги, то больше походили на две живые елки, так нас опутала  паутина с колючками.  Я еле держалась на ногах от усталости, а дядя весело предложил:
        – Пойдем дальше? Вернее – полезем? Устала,  я вижу! Тогда домой!
        И он шустро пересыпал  в мою корзинку половину своего улова.
        Как с ним было хорошо и легко! И как он умел слушать – при своем-то темпераменте, когда и самому хотелось слово вставить!
        Он успел расспросить меня о маме с папой, о сестрах и даже о друзьях, не навязывая своего мнения.
        Уже позднее, когда он приезжал в Днепропетровск и  заводил разговор о моих увлечениях, друзьях, всегда слушал  с искренним интересом.  Молча. Но иногда вдруг подводил итог самый неожиданный – и всегда попадал в точку. Я могла, например, расхвалить кого-то, кем в это время увлеклась, и он  кивал головой, а потом кидал:
        – Брось его, пустой человек. И эгоист.
         Я пыталась защитить человека, приводила примеры, исключающие эгоизм, но чем дольше говорила, тем больше убеждалась, что прав дядя Натан, а не я, ослепленная свежим чувством.
         У него не было привычки поучать, морализировать, тем более – читать нотации.
         Однажды вечером он сказал:
         – Завтра едем в горы! На весь день. Выдержишь?
         Ну, если я выдержала сбор грибов на четвереньках, то как-нибудь отсижу в комфорте легковой машины!
         В горы! Никогда их не видела! Карпаты в моем воображении вздымались до небес.
         – И я с тобой, и я, – захныкал Арсен.
        Вот оно – слабое звено в воспитательной методе дядюшки! Перед любимым сыночком с ликом ангела он был бессилен. Пока уговаривал ребенка, оправдываясь, почему не может взять его с собой, тот успел  закатать целый концерт с дрыганьем ногами  и актерскими рыданиями. Даже тетя Дуся была суровей. Правда, и у нее неважно получалось. Арсенчик завывал уже с сухими глазами, постреливая ими в родителей.
        – Завтра возвращается Витя с Азой, – сказала тетя Дуся устало. – Приедут, а тебя нету. А они по тебе скучают! Подарок привезут, а тебя нет.
        Подействовало. Теперь пришлось срочно звонить во Львов, где у родной сестры тети Дуси, Александры,  жил сейчас Витя. Девушка Аза приковала к себе студента Витю крепко. Все боялись, что черноокая Аза окрутит бедного влюбленного мальчика, женит на себе, а  тому еще учиться в политехническом  не один год!
        Горы оказались почти плоскими. То есть, я сначала и не поняла, что наш уазик уже окружен холмами под названием Карпаты. Они так плавно переходили друг в друга, что машина даже не рычала.
        – Вот это полонына, –  объяснял мне дядя Натан, с любовью поводя рукой вокруг. –  Выйдем?
       Красота была неописуемой. Таких мощных раскидистых деревьев, такой густой и влажной травы под ногами я не видела нигде. А когда нарисовался, словно на картине, пастух в экзотической одежде, да еще в широкополой шляпе, мне показалось, что я попала в оперную декорацию. Овцы окружили наш уазик, а я не знала, к кому бросаться, на что  смотреть. Суетливые животные блеяли и перемещались вокруг меня и машины, словно хотели по-собачьи определить, откуда мы взялись,  и стоит ли нам доверять.
       Пока дядя Натан шагал к пастуху, а потом с ним разговаривал (тот улыбался широко, как знакомому), я пыталась потрогать  ягненка, но малыш шустро отпрыгивал в сторону, смешно «мекая».
        – Так мы не доедем до места, – сказал дядя Натан, возвращаясь к нам (шофер из машины не  выходил).
        Пастух, старый на вид дядечка, издали улыбался нам, потом снял шляпу и поклонился в мою сторону.
         – Народ тут культурный, – заметил дядя на мое удивление. – Это тебе не ваши сельские парубки.
        Мы останавливались так часто, что я уже ничего не понимала.
         Во-первых, возле каждой пивной наш шофер тормозил, потом ждал появления  моего дяди. Кроме легкого запаха спиртного,  я не видела следов опьянения, но если учесть, что останавливались мы часто, я понимаю, сколько хмеля было в его организме.
        Во-вторых, в каждом селенье  – большом или малом, дядя выходил, и  тут же набегал народ. Словно был он не начальником, а барином, к которому непременно нужно было явиться на поклон. Только поклонов не было. Люди окружали его плотной толпой и улыбались! Они разговаривали на совершенно непонятном языке. Но дядя Натан отвечал по-русски! Никто не переводил. Было такое ощущение, что друг друга стороны понимают прекрасно: кивают головой, показывают куда-то вдаль. То смеются, то сердятся, но дядя не поднимает голос.
        – Они цыгане? – спросила я после одного такого селения, где народ был  одет пестро, даже нарядно, но, несмотря на летнюю пору, слишком тепло.
        – Венгры. Это венгерское село. А предыдущее… там русины живут. Выше – гуцулы. А вообще – чистого украинца здесь не найдешь. Здесь много этнических групп, но для вас, городских, все они – гуцулы. А сейчас к мадьярам поедем. У этих дома шикарные, сама увидишь.
         – И ты все языки знаешь?
         – А куда денешься? Все, что надо  для работы – осилил.
         – А кого ты любишь больше остальных? Кто тебе нравится больше?
          – Смешной вопрос. Кто работает лучше остальных. Я о национальности просто не думаю. Но мой народ любит красивое жилье, песни, танцы, он умеет отдыхать и работать. И не воруют здесь. За это ценю.
          «Мой народ»! Я готова была расцеловать дядю Натана за его душевную щедрость и ясный ум.
          О  безграничной его щедрости  можно рассказывать без конца. Но я упомяну лишь один эпизод – из более благополучной жизни, если можно так назвать конец пятидесятых годов, а не начало.
         Как только мы получали открытку от дяди Натана, что он собирается в наш город на пару недель, а потому просит собрать всю родню  к такой-то дате, начиналась жуткая суета. Тут оказывалось, что желающих увидеть живого дядю Натана куда больше, чем может вместить обычное жилище. Тем более такое, как наша квартира.
        Выход один – организовать вылазку на природу. «Курачи трубят сбор» – так  это мероприятие называл мой будущий муж, впервые попав на него.
        А где у нас природа? Парки многолюдные и степи вокруг города. До леса далеко. Ни у кого нет машин. Родня сплошь из полунищей интеллигенции. Дети учатся в институтах, где стипендия с гулькин нос, или в школах. Кто, кроме дядюшки, возьмется за оплату массового гулянья?
         Останавливался дядя Натан у своей сестрички Леночки, то есть у Дьяченко. Они приезжали втроем, с маленьким Арсеном. Иногда прихватывали львовских родственников тети Дуси.
         И начиналось! Командовал парадом все тот же неугомонный Натан,  брат своих сестер – Шуры, Лены, Лиды.
         – Так, завтра утром сбор возле речного вокзала! В десять утра устроит? Все соберутся? Никто не опоздает? Едем на острова.
         Острова посреди Днепра – зеленые, с чистым песочком, куда еще не ходили катера, а только  плыли на лодках отдельные владельцы этой роскоши,  были безлюдными. Это позднее они станут местом отдыха для всех горожан, когда расплодится речная мелкая флотилия типа «ракета».
         Дядя нанимал катер на весь день. К нему подавалась зафрахтованная легковушка  с продуктами. Дядя Натан не хотел, чтобы его родные сестрички полночи готовили еду. Только полуфабрикаты признавал в виде вареных яиц. Все остальное являлось на столе ( то есть, на одеяле, расстеленном на траве, как в сказке  – «по щучьему велению».
         Все он продумывал до мелочей, словно не председателем колхоза был, а шеф-поваром в кафе, который точно знал, сколько чего надо, чтобы накормить и напоить определенное число гостей плюс кого-то непредвиденного. А такие всегда находились. Желая похвастаться любимым дядюшкой, кто-нибудь из его племянниц и прочих родственников приводил с собой подружку, друга, соседку.
              Как я – будущего мужа, пока еще не зная, что он вообще будет мужем.
              Нас собиралось  несколько десятков человек, потому что не забывались и дальние родственники с Левобережья – из  Нижнеднепровска, моей довоенной родины.
             Дети мотались по песочку, взрослые ели и пели, дядя травил смешные анекдоты, и все хохотали. Чувство праздника было таким естественным, подлинным, любовь ко всем – такой горячей, словно это не дядя  хватил лишнего, а мы, совсем не пьющие. Чувство родства пьянило.
            Но не было пьяных после таких застолий на траве!
            – Так, детвора, сейчас катер прибудет.  Убрать все до чистой травки! Ну, кто проворней? Мусор – в мешок. С собой увезем. Нечего тут закапывать.
            И не оставалось ни одной бумажки или другого сора после обеда! Мы, дети и подростки, и молодые - все получали урок нормального человеческого общения за едой, а не скотской обжираловки, после которой  хочется утопиться, если осталась  хоть какая-то совесть.
          Воспоминание об этой встрече долго-долго грело душу. У каждого из нас, младших, складывалось  такое впечатление, что именно его персону дядя Натан любит крепче всего.
          – Теперь ваша очередь приезжать в гости!  –  приглашал дядя Натан перед отъездом всех подряд,  прощаясь на вокзале.
         И это не было словами. У него вся родня побывала. Каждому хотелось еще раз хлебнуть оптимизма и душевной щедрости предельно занятого дяди.
          Проводники, наблюдая многолюдные проводы, думали, что дядя Натан какая-то знаменитость.
         
          И пусть меня простит читатель за слишком патетические слова в адрес моего любимца. Он их заслужил. Пусть это будет скромной  благодарностью ему от меня лично – просто за то, что я не кривила душой, когда писала  о нем.
         Если бы дядя Натан был жив, он бы позволил мне написать и о его молодых грехах, потому что в них искренне раскаялся.
         Недавно сестра Наташа читала мне по телефону строчки  его писем из Сибири. И там была искренняя боль за тревогу близких о нем и переживания -  за него, «непутевого»: «Простите ли вы мне когда-нибудь мое молчание? Я просто не хотел вас всех расстраивать!».

 Продолжение  http://proza.ru/2011/04/07/1960


© Copyright: Людмила Волкова, 2011
 Свидетельство о публикации №21103261772
Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Редактировать / Удалить
Рецензии
Написать рецензию
 То , что ты любишь дядю Натана , нет ничего удивительного , но то что ты заставила и меня его полюбить , это НАДО УМЕТЬ . Твои написанные слова - ПАМЯТНИК ДЯДЕ НАТАНУ ВО ВЕКИ ВЕКОВ .

Михаил Лезинский   29.03.2011 14:04   •   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания