***

                ГРАФСКИЕ ЛУГА

                Посвящаю бабушке моей,
                Некрасовой Ульяне Федотовне.



    На выдень. Эти два слова неизвестны и не знакомы современным чермозянам. А в сороковые–пятидесятые годы эти слова были на слуху и понятны малому и старому. На выдень–это значит сходить за ягодами в один день, без ночевки. В те далекие годы взрослое население Чермоза жило в напряженном трудовом ритме. На металлургическом заводе, леспромхозе, во всех других мелких организациях была шестидневная рабочая неделя, выходной – воскресенье. Один выходной, а сколько дел надо переделать: сено поставить, вывезти, дрова напилить, затем наколоть, сложить красиво в поленицу, а домашней работы не переделать: надо время на скот и на огород и. т. д., заготовить на зиму грибы соленые, сушеные, по ягоды сходить. У чермозян был своеобразный культ ягод, пришел он из далекого девятнадцатого века и передавался от отца к сыну, от бабушки к внучке. Все, кто мог ходить, с детских лет до глубокой старости ходили в ближние и отдаленные ягодные места.
    Зато как хорошо в праздник выставить гостям вазочку душистого клубничного варенья или тарелку томленой голубики с патокой в печи! До чего были вкусны шанежки у моей бабушки! И так в каждой семье. А когда наступит великий пост, здесь ягода, грибы и всякий овощ ох, как нужны! Они дают пищу, витамины и скрашивают весьма скромную диету верующего. Бабушка моя была глубоко верующий человек. Она была, согласна каждый день отпускать меня в лес, лишь бы я принес грибы или ягоды. Она заботилась о будущей диете в великий пост.
    Считалось, кто на зиму грибы, ягоды не заготовил, тот лентяй, несерьезный человек, несправный хозяин. В огородах и полисадниках чермозяне не имели привычки рассаживать ягодные кустарники. «Зачем ягоды на дому выращивать? – рассуждали они.  Куда ни пойди в лес, ягод столько, хоть ведром черпай». А маршрутов ягодных было столько много, что если считать на пальцах, то и двух рук не хватит.
   Наступила ягодная пора. Что делает бывалый ягодник? Он отправляется на ягодное болото на выдень. Это значит, нужно встать в три часа ночи, отшагать пятнадцать-двадцать пять километров, смотря куда идёшь, целый день ходить по болоту, собирая ягоды, /а километры накручиваются!/, затем путь обратно с тяжёлыми корзинами. Обычно возвращались домой усталые, но довольные. А на часах уже два часа ночи. Почти сутки на ногах! Не каждый человек мог выдержать такое напряжение.
   Помню, мне было десять лет. Я канючу:
- Бабушка, возьми меня на выдень.
- Рано еще тебе, силёнок подкопи, - отвечала она.
- Твои ягоды у Новосёл, Незнакомки, Каракоски.
   И вот как-то летом, мне уже было двенадцать лет, бабушка говорит деду:
- Иду на графские луга за клубникой на выдень, хочу взять с собой Игоря.
- Пора его проверить, - усмехнулся дед.
- Я-то в одиннадцать лет ходил первый раз на выдень за Каму за клюквой.
   Дедушка взял в жёны мою бабушку Ульяну Федотовну с подгорной стороны Чермоза. Подгора находилась за рекой Чермоз, начиналась она с заводской плотины и уходила на юг веером улиц по направлению пойменных лугов и сосновых лесов. Подгорские девушки прославились в посёлке /Чёрмоз ещё тогда  небыл городом/ ягодными походами на Графские луга. Эти луга привольно раскинулись в том месте, где сходятся две реки: Кама и её правый приток Обва. Графскими они назывались неслучайно: все луговые угодья по реке Обве от Слудки до Ильинского принадлежали графам Строгановым, первопроходчикам Северного Урала. И славились эти места травой, рыбой, пернатой дичью, диким чесноком, кислицей и конечно, же ягодой: клубникой, рябиной, калиной, черёмухой, смородиной, боярышником. Королевой ягод на Обвинских просторах  была клубника, крупная и душистая. Девчата уходили за ней на выдень и приносили домой  полные вёдра и корзины.
   Итак, я иду на Графские луга! Я бросился к деду:
- У меня всё есть, а что на ноги надеть?
- Возьми коты, они лежат в амбаре на полке.
Улёгся спать пораньше. Но уснул не сразу: всё думал, какие они на самом деле Графские луга?
   В три часа ночи собрались. С нами были три девушки с Советской улицы и один мальчик моих лет Стёпка Выголов, мой  главный соперник во всех уличных играх. Его решила испытать на прочность и выносливость старшая сестра Катя.
   Как только мы прошли пойменные луга и вступили в лес, слева от нас  среди деревьев замелькали солнечные блики, тропинка под ногами уже хорошо просматривалась, где-то над сосновым бором, за Камой  поднималось дневное светило, разгоняя утренние лесные сумерки. Обильная роса смочила нам ноги, воздух упоительно свеж, лесные запахи кружили голову. Мы шли радостные и весёлые в предчувствии чего-то яркого и удивительного.
   Тропинка привела нас к Каме, и мы  вошли в Большой сосновый бор. Нам предстоял утомительный долгий путь по берегу  Камы до выхода на Обвинские луга. Я обратился к бабушке:
- Бабушка, расскажи, почему этот бор называется Большим?
- Дорога у нас длинная, можно и рассказать. Отец мой говаривал: «хочешь путь сократить, начни байки рассказывать. Не заметишь, как ты уже у цели».
   Было это очень давно. Но уже после  манифеста царя о воле. Жил на Таврической улице недалеко от нас лесник Матвей Мороз. Хозяин был крепкий. Хозяйство большое вёл: две коровы, лошадь, овцы, птица домашняя. Работал лесником от завода. Жена управлялась по дому. В старые годы не принято было бабе где-то робить. Сиди дома, рожай детей, воспитывай. Трое детей подрастало у Матвея. Старшенький Александр, кличка Большак, лет двадцати, Алёна на десять лет моложе брата, со мной одногодка. Вместе сначала на улице играли, а потом на вечерки стали бегать; и меньший Андрей – ему в ту пору три года исполнилось. Александр, как я помню, был уже в полной мужицкой силе. Высокий, статный, косая сажень в  плечах, кудрявый, улыбчивый, очень добрый и обходительный. Мухи не обидит. В свободное время уходил с ружьем в леса. А еще больше любил помогать отцу в его лесных работах.
    Матвей Мороз в то время занимался посадкой сосны за лугами на берегу Камы. Сашка, его сын, был у Матвея первым помощником. Отстоит с утра смену на мартене, у огненной печи, и скорей к  отцу в лес. Не одну тыщу деревьев посадил он вместе с отцом.
- Ну, Большак, ты у меня молодец! Что бы я без тебя делал, - говорил старый лесник.
- А как назовем лес, батя? – не раз спрашивал Александр. У нас в округе все леса названия имеют.
- Погоди, придет время, дадим и ему название.
И вот однажды принес Матвей из заводской конторы карту и  подзывает сына:
- большак, видишь Каму, это Ивановы луга, а вот сосновый бор, который мы засеяли. Читай его название – Большой бор. А назвали его в честь тебя – Большака.
Так и прозвали это сосняк Большим сосновым бором. Хотя этот бор и молодой, но легенд и сказаний о нем много ходит.
    Погоди, Игорь, не перебивай меня. Рассказ мой еще только начинается.  Однажды принес Александр из леса белку больную, всю израненную. Видно, куница или рысь её трепали, а задавить не смогли. Убегла векша от них. Отдал Сашка эту белку Алене и наказал:
- Лечи ее, поправится, весной в бор унесу.
    И прозвали эту белку Векшей. К весне она поправилась, окрепла, раздобрела, привыкла к людям, особенно к Сашке и Алене. Зверь, а понимает, что о нем забота есть: и с рук охотно все ела. И по голове и плечам Сашки бегает, с ним играет. Подоспело время, и Сашка отнес зверюшку обратно в лес. В этот год только уже поздней осенью по снегу пошел Александр в сосновый бор с ружьишком. Долго ходил он по бору, устал, присел на пенечек под сосной и задумался. И прилетает ему сосновая шишка в лоб. Оглянулся, вверх посмотрел. На ветке белка сидит и шишку лущит.
- Векша, Векша, - позвал Сашка белку и положил кусочек шанежки на ладонь. Она спустилась и принялась за еду. Съела белка гостинец, потом отбежала прыжками на край поляны, сидит у елки и верещит. Звал, звал охотник Векшу – не идет. Дай посмотрю, что она там нашла? Подходит и видит: огромная нора ведет под корни в глубь дерева. Белка скрылась в норе и опять верещит. Любопытно стало Сашке, куда его белка зовет? Слыхал от стариков про клады, про лешего, про добрых и злых колдунов, которые богатство охраняют. А вдруг клад?
        Оставил ружье на траве, и полез в темную нору. Белка впереди, он за ней. И попал вскорости парень в большую земляную комнату. Огляделся, видит железную дверь, в скважине ключик. А где белка? Нет ее – изчезла! У Сашки, конечно, руки, ноги задрожали. Клад! Батюшки – светы! Неужели счастье привалило? Осенил он себя крестным знаменем, открыл дверь и вошел. Смотрит большая комната, сверху струится голубоватый свет, посреди комнаты стол, заставленный всякими украшениями, а у стен лари дубовые. Подошел он к первому – там деньги медные, заглянул во  второй – рубли серебряные, к третьему ларю бросился – Господи! Одни золотые монеты старой чеканки. Что делать, как быть? И решил Сашка: возьму монеты золотые, набью карманы, сколь влезет. Размечтался: ружье себе куплю бельгийское, бате лошадь чистокровных кровей, оденусь, остальные деньги на новый дом.
    Стал выходить, толкнул дверь, а она закрыта, и ключика нет! Полчаса целых бился парень с дверью – ни туда, ни сюда, ни вперед, ни назад! Струхнул тут Сашка. Нечистая сила не выпускает! Как подумал, что ему навеки не выйти, волосы на голове дыбом, мороз по коже продрал, ноги подкосились – не идут! Руки машинально крестное знамение кладут, а губы шепчут молитовку.
- Что-то ты быстро приуныл, - слышит он сзади, девичий звонкий голос.    Обернулся. Стоит перед ним стройная красивая девушка в черном сарафане, на голове корона блестит, на плечах богатая беличья шуба. В руках она держит поднос.
- Клад этот в подземелье завещан знаменитым разбойником Бусаем. Он тому в руки дастся, кто поклянется богатство его употребить на общее дело. Читай молитву и твори клятву!
         Пообещал Сашка деньги, взятые употребить на строительство церкви. Как раз в это время у нас, Подгорой, ее закладывали.
          Улыбнулась красная девица:
- Добро, так и будет! А теперь искушай пива моего лесного и закуси.
   И подает ему кружку пенного пива и пироги из брусники. Выпил, закусил и промолвил Сашка:
- Спасибо за все.
- Помни, что клятву дал, - сказала девушка.
- От себя дарю сосновую веточку с шишкою. Прими дар от чистого сердца.
    Взял Сашка подарок – оглянуться не успел, как опять в лесу оказался, на том пенечке, под той самой сосной. Сидит и размышляет: сон это был или не сон? В руках у него ветка сосновая, спохватился, руки в карманы сунул. Золото! Значит был он наяву в подземелье и клад нашел. А кто же эта девушка? Потом уже до него дошло: белка Векша, им спасенная. А как перешагнул порог дома, ветка, волшебницей дареная, в раз потяжелела. Глядит парнище – в руках ветка из чистого серебра, а сосновая шишка чистым золотом сверкает. Вот такая история с ним приключилась.
- А дале-то как, бабушка, - кто-то спросил из девушек.
- А дале было так. Назавтра, как бы мне не соврать, на льду речки Чермоз сошлись в кулачном бою горские и подгорские парни и мужики. Помню я этот бой. Мы с Аленкой, забрались на крышу конюшни, Ефима Авдеева  хорошо нам оттуда было видать.
Сначала, как водится, мелочь сражалась. Мальчишки кулаками помахали, носы поразбивали и разошлись. А потом пошла стенка на стенку. Бойцы все крепкие, могучие, не раз в кулачном, жестоком бою проверенные. У подгорских естественно вожак Сашка Мороз. А у горских Савка Сырвачев, сын богатого на весь завод купца Федьки Сырвачева. Савка был парень крепкий, ухарь, хитер и изворотлив. Весь в своего батюшку купца-пройдоху. И сошлись они, и началась промеж их драка, другого слова не придумаешь. Стали одолевать горские мужики подгорских. Савка во всю разошелся. Как ударит, так супротивник валится на лед. Дивится народ – откуда у Савки такая прыть. И подошло время к тому, что трое остались подгорских и Сашка Мороз, а горских десятка полтора. Окружили они Подгору и давай метелить! Народ с горы уже начал ликовать:
- Ура! Наша ломит!
Но не тут-то было! Глядел с берега вместе с подгорскими на этот бой Матвей Мороз. Взыграло у него сердце. В стары годы был он непобедимый боец. Сбросил шубу и кинулся на лед.
- Сашка, - кричит, - держись!
         Ох, что тут было! К этому времени Сашка один уже бился с шестью горскими. Подбежал отец к мужикам, раскидал их и бросился к Сашке. Встали отец и сын друг к другу спиной и давай молотить горских. Не могут те у Морозов слабину найти: как подойдут, так от могучих ударов Морозов на лед валятся. Прошло минут десять, и остался на ногах один Савка. Сашка и говорит отцу:
- Батя, охолонись маленько. С Савкой я сам разберусь.
Первым ударил Савка в лоб Морозу. Покачнулся Сашка, но устоял. Кровь струйкой потекла по лбу. Ударил и он в свою очередь. Плашмя, как чурка, на лед свалился Савка. Мороз подошел к противнику, сдернул перчатку и вытащил маленькую чугунную гирьку на резине и показал всем:
- Нечестно дерется Гора. За это Савку не так надо наказать!
Поднялся Савка под свист и осуждающие крики зрителей, сплюнул два зуба со слюной и кровью и пригрозил:   
- Подожди, щенок подгорский, я тебя достану. И ушел.
А через день прямо на работе, у печи Александра Мороза арестовали.
- За что? – возмутился Мороз.
- Убивец ты и грабитель, вот ты кто, - отвечал заводской пристав.
И надо же как чудно сплелось все в одно время. Сашка золото нашел, на церковь его отдал, об этом многие узнали. И в эту же пору в лесу, неподалеку от дороги Чермоз – Ильинское покойника подняли. Богатый, говорили, купец из Карагая ехал по делам в Чермоз и тут себе смерть нашел. Сырвачев Федор по навету Савки жалобу настрочил на Александра. Что дескать Мороз купца убил и золото себе присвоил, на церковь для отводу глаз дал, а сколько себе захапал, надо еще разобраться! Золото, стало быть, не из клада, а купеческое! Вот так умело Сашку обложили, что ему и нечего сказать. А что он мог рассказать? Как он в нору полез за белкой, клад нашел. Сказки это все! Его бы на смех судьи подняли. Скорехонько суд собрали, обсудили, засудили и приговорили за убийство и грабеж к двенадцати годам каторжных работ в рудниках Сибири.
Дней через пять после суда слышим Сашка Мороз убег. Решетки в окне сломал и был таков. Искали его долго и в лугах, и в лесах. Напрасно! Как в воду канул! В народе слух пошел. Векша – колдунья его к себе забрала. Женился он на ней, в подземных палатах живет. А жена его, колдунья, на волю к родным не пускает. А может и зря говорят. Взял он лодку, сколько их на Каме стоит, и уплыл вверх или вниз по реке. А потом подался на Алтай ли Сибирь, поселился под другой фамилией или в казаки записался. И больше его в Чермозе и не видали.
Слушая удивительный рассказ бабушки, мы не заметили, как подошли к лесной речке. Через нее был переброшен висячий мост, сколоченный из досок и жердей.
- Вот и Звериная, - казала бабушка.
- Дальше пойдут перелески, а потом луга.
Сумрачная прохлада соснового бора внезапно отступила, и мы вышли на луговицу. Конская дорога обогнула рябиновую рощу, затем липовую и устремилась на луга. Иногда попадались ляги, проросшие камышом. Солнце, все выше поднималось в синюю лазурь неба, обогревало своим теплом все живое и неживое. В рощах стрекотали шумно сороки, сзади, в сосновом бору, кукушка, как бы прощаясь с нами, принялась отсчитывать кому-то жизненные годы; где-то впереди в кустах заливался восторженными трелями соловей, его поддержал второй, третий. Жаворонки, высоко-высоко поднявшись в небесную высь, невидимые человеческим глазом, где-то в ярких лучах солнца, пели восторженный гимн всей этой ослепительной природе.
Свернув с дороги, пройдя через заросли калиновой рощи вперемежку с можжевельником, мы выбрались на Красную гору, так ее называли местные жители. Перед нами открылась чудесная панорама: внизу, у подошвы горы, могучей стеной стоял шиповник, дразня зелеными плодами; дальше, сколько можно охватить взглядом раскинулись Графские луга, проросшие нежной зеленью буйной травы, вдали у горизонта, сверкая серебристой парчей, привольно несла свои воды Обва; кое-где серебряными пятяками блестели таежные пойменные озера. У самого впадения Обвы в Каму на возвышенности отчетливо виднелось село Слудка, родина почти всех камских капитанов. За Слудкой в неясной сонной дымке стояли задумчиво хвойные леса, убаюканные тишиной и дневным зноем. Редкое богатство красок и разнообразие растительности, обласканное солнцем, умытое росой, живописные картины природы очаровали нас, и мы замолкли, думая каждый о чем-то своем.
Но молодость есть молодость! Зазвучали возбужденные голоса, радостный смех, и мы буквально скатились с горы и, обойдя колючий шиповник, вбежали на луг, изумрудно-зеленый, пахучий, необъятный.
Бабушка, опираясь на подобранную в лесу палку, осторожно спускалась вслед за нами. И пошла работать! Не разгибая спины, мы сосредоточенно собирали спелую и ароматную клубнику. Чем дальше мы продвигались к середине луга, тем  больше становилось ягод. Мне никогда не приходилось больше встречать столько крупных ягод, величиной с грецкий орех. С увлечением взялся я собирать королеву Графских лугов.
Время продвигалось к обеду, и наши ведра быстро наполнялись клубникой.
- Споем, девчонки, - предложила Катя и запела,
- «Ой! Цветет калина в поле у ручья.
Парня молодого полюбила я,
Парня полюбила на свою беду.
Не могу открыться, слов я не найду!
Мы поехали, и песня, душевная и проникновенная грустная, понеслась над лугами.
После обеда, когда полуденная жара стала ослабевать, бабушка сказала:
- Девчата, айда на Марьину старицу. Там ведерки и завершим. Люблю я это место. Да и уходить будем другой дорогой.
Все согласились, бабушка нашла тропинку и по ней повела нас. Обошли болотную низину, поднялись в гору, прошли березовой рощей, опять спустились на луга.
Перед нами лежал обширный луг, поросший с трех сторон густым кустарником. С четвертой стороны он упирался в большое лесное озеро.
- Марьина старица, - указала рукой бабушка.
- Здесь остатную ягоду собирем.
Мне так захотелось увидеть вблизи это озеро. «А может и искупаться»,- подумал я.
- Баб, можно мне со Степкой на озеро?
- Вижу, вижу что рыбак в тебе заговорил, - кивнула бабушка.
- А где удочки? Руками будешь ловить? А что делать будешь с пойманной рыбой? Пока идем домой, она проквасится. Вот что: искупайся и приходи обратно. Через час нам на этом лугу делать нечего будет.
         Мы со Степкой побежали к озеру. Оно было узкой формы, похожее на гигантскую грушу. Густой ивняк, боярышник и черемуха плотным кольцом сжимали озеро. Вдали, в камышах, крякали утки, в зарослях черемухи пели соловьи. Середина озера была чистая, трава и камыши росли только у берегов. Косяками ходил малек, испуганно бросаясь в разные стороны при виде нас. Всюду плавилась рыба. Было ясно, что ее никто давно не тревожил.
- Эх удочки бы сейчас, - пожалел Степка.
Осторожно ощупывая ногами дно, мы вышли на глубину и поплыли.
- Степка, - закричал я, - смотри в конце озера, столбы какие-то стоят и дряхлая избушка-развалюха.
- Вижу, - ответил Степка. – Здесь раньше кто-то жил. Надо у бабушки твоей спросить.
Бодрые после такого водного целительного душа, мы принялись вновь за ягоду. У бабушки и девчат корзины были с верхом.
- Заполняй корзину, лентяй, - приказала Степке Катя.
- А то домой не возьмем, здесь оставим.
- Бабушка, – обратилась я к ней.
- А кто здесь раньше жил?
Мы видели постройки, они все развалены.
- Вот пойдем обратно, по дороге расскажу.
В обратный путь отправились, когда усталое солнце заходило за лес, бросая прощальные лучи на Графские луга.
- Пора и нам в дорогу. Идем! – приказала бабушка.
- В темноте по бору не шибко-то дорогу увидишь.
      Мы вскарабкались на крутую гору, обогнули осиновый колок, вышли на дорогу, которая утром привела нас на Графские луга.
       Дорога на Чермоз была широкая, ровная, и мы, окружив бабушку плотным кольцом, стал слушать второй ее рассказ.
- Слыхала я эту историю от своей бабушки. А бабушка в ту пору еще сама в девках ходила. Называлась сначала эта старица, от которой мы идем, Лебяжей, и на ней никто не жил. Поселился первым на ней Елисей Коняев. Мельницу построил, зерно молол крестьянское с ближних деревень. Этим и промышлял. Вскорости он покинул это место, а мельницу запродал Ивану Ушакову из Чермоза. Семья у Ивана небольшая: жена Устинья и дочка Мария. В первую зиму, как переехал Ушаков в старицу, жена вдруг занемогла, месяц поболела и умерла. И остался Иван с двенадцатилетней  дочерью. Второй раз он почему-то бабой не обзавелся, так и жили вдвоем. Отец на мельнице работал, а Марьяша по дому управлялась. По весне, когда на мельнице работы меньше, подряжался Ушаков у ильинских и сретенских купцов плавить лес в плотах по Обве, Каме и Волге. До Самары хаживал. В июле возвращался домой веселый, хмельной с деньгами и подарками для дочери.
Марьяша росла без подруг и товарищей. До ближней деревни Швецовой семь верст. Где там до детских игр и забав! Весь дом был на ней: печку истопить, хлеб испечь, поесть сварить, полы помыть, за скотиной приглядеть. Научилась она, заменять отца на мельнице, когда приезжали мужики молоть зерно. К семнадцати годам вымахала ростом с отца. Крепкая, здоровая, ладная, брови черные, глаза васильковые, по щекам румянец, губы алые, улыбка прямо ангельская. Одним словом, не девка, а прямо картинка писаная. Марьяша удалась в мать. Такая же шустрая, неугомонная. Целый день по дому бегает, хлопочет, всюду веселье и смех. Бог Марии не только красоту дал, но и силушку немалую. Бывало схватиться бороться с отцом или мужиками на мельнице, они только кряхтят, а вырваться из сильных объятий девки не могут. Не раз под смех мужиков валила она наземь любителей побороться.
Ну и девка,- удивлялись они. – Под сердитую руку не суйся – прихлопнет как муху.
В короткие зимние дни увлекся Иван охотой на белку, лису, куницу, волков. Марьяша и здесь от него не отставала. Встанет пораньше, все сделает по дому. Отец на лыжи и в лес, она тоже на лыжи и за ним! И так научилась метко стрелять, что по сто белок за зиму отстреливала. Качал головой отец:
- Вот и девка! Парнем тебе следовало родиться. Но ничего не поделаешь: на то есть Божья воля.
Прожили они так в спокойствии и согласии всего пять лет. В Чермозской конторе завода решили провести учет рабочих и приписных крестьян. Дошли в списках до фамилии Ушаков Иван.
- Где, - спрашивает управляющий, - этот человек?
- Жив и здоров, - отвечают ему.
- Почему не работает, коли здоров?
- Пять лет назад в литейке его придавило, чуть не помер. Вот мы и списали его по инвалидности.
Приказал управляющий заводом найти Ушакова Ивана и определить углежогом на Семенов курень. Курень этот от завода был в десяти верстах и примерно в двенадцати от Марьиной старицы. Вот мы идем сосновым бором, казала бабушка, - а здесь до него был вековой лес по всему берегу Камы. Это уже потом Морозы отец и сын занялись здесь лесопосадкой, когда весь лес сожгли на уголь. В дремучем лесу для рабочих был срублен барак. Сгоняли в этот курень приписных крестьян с дальних и ближних деревень. Давали урок, то есть задания – столько мер лесу срубить, столько-то коробов древесного угля наготовить. Командовал этим куренем староста Васька Зайцев. Сволочной мужик и продажная шкура этот Косой Заяц – так его за глаза обзывали вес рабочие. Перед начальством Васька бесом стелился, а над подчиненными дракон кровожадный. Бил рабочих за дело, для порядка, а то и просто от скуки.
Стал собираться Иван Ушаков на этот курень.
- Как же ты будешь работать? – возмутилась Марьяша.
- Нога у тебя еле гнется. Урок дневной не сробить.
- Ничего, доченька. Мы люди привычные. Мокрому вода не страшна.
Жалеючи отца, Марияша два-три раза в неделю прибегала на лыжах на курень помочь отцу. Девка здоровая, силушка немеренная, она с отцом недельный урок быстро выполняла и на воскресенье отца отпускали домой отдохнуть, в бане помыться. Но не долго это все длилось. Положил свой злой глаз на Марьяшу Васька Косой. Давай к ней приставать, добиваться любви. Не стерпела однажды Марьяша. Надоел Васька со своей нахальной улыбкой и липкими руками. Развернулась хорошенько и отхлестала по щекам Ваську Зайца при всем рабочем люде. Схватил Васька плеть-пятихвостку и пошел на девку. Не- успели рабочие, подбежать на помощь как сломанная плеть улетела в одну сторону, в Васька – в глубокий сугроб, и долго не мог там очухаться.
- Смотри, девка, - предупредили углежоги.
- Васька Косой так не оставит, будет мстить.
На следующий день Васька Косой прогнал с куреня Марьяшу, а отца поставил на самую тяжелую работу лесорубом.
Прошла неделя с небольшим и с Иваном произошло несчастье. Упала вековая лесина и придавила его. Говорили, что это не случайность. Были у Васьки Косого приближенные, они и подстроили это несчастье. Забрала Марьяша отца домой. Перед смертью Иван попросил:
- Дочка, похорони мня на кладбище в Чермозе рядом с женой моей любимой Устиньей. Здесь не живи. Иди к тетке Анисьи в Чермоз.
Бабушка резко прервала свой рассказ и сказала:
- Глядите в оба, сейчас две версты бурелом будет. Как пройдем это опасное место, выйдем на конскую дорогу, начнется наша сторонушка чермозская.
Мы шли дремучим бором, который вплотную подступил к Каме. Справа от тропинки начинался обрывистый берег, поросший кустарником; реки из-за него не было видно. А слева, со стороны леса, надвигался на тропинку густой мрак, мешающий разглядеть ее под ногами. Могучие деревья-великаны, поваленные ветром, лежали поперек тропинки. Иногда тропинка резко уходила в лес и обходила лесного великана. Но был такой участок, что мы  этого сделать не могли из-за сплошного бурелома. Пришлось пробираться по поверхности деревьев или лезти под деревья, которые, опираясь на могучие ветви, создавали видимость своеобразной крыши над нашими головами. Выбрались мы из этого глухого уголка, когда ночь вступала в свои права. Звезды тускло мерцали над нашей головой. Только одна Большая Медведица светилась ярко, указывая на путь. Мы вышли на торную конскую дорогу, и бабушка продолжила свой рассказ:
- Похоронила Марьяша отца, заколотила дом и мельницу и ушла к тетке Таисье в Чермоз. А Марьина старица после ее ухода так и захирела. Никто уже больше на ней не жил. Слух прошел, что нечистая сила тут водится. А тут еще мельницы построили в Посаде, Залесной. Поэтому старица оказалась ненужной, как бы в стороне. Последним жителем этой старицы была Марьяша. Вот и в народе закрепилось название Марьина старица.
          Вернемся однако в Чермоз. И тут Васька Заяц не давал девке проходу. Да руки коротки! Марьяша нигде не работала, с теткой Таисьей домовничала, никуда не ходила. Видно шибко Марьяша своей красотой Ваську Зайца задела. Сватов заслал к ней. Дескать кланяется Василий Зайцев низко, руки просит. Марьяша понятно дала ему полный отказ. Тетка Таисья души не чаяла от такой бойкой неугомонной племянницы. Не раз говорила:
- Ох, хороша девка, пора тебе замуж. Со сватою тебе паренька хорошего, на лицо пригожего.
И быстрехонько нашла! Приглядела на Горе Алешку Новикова. Жил тот с отцом и матерью. Состоятельный непьющий, работал в литейном цехе, с разной шантропой не водился. Познакомились молодые, понравились друг другу, а потом и полюбили. Решили свадьбу сыграть через три месяца, по осени.
Как узнал про их будущую свадьбу, позеленел от злости:
- Ну, погоди, найду я на вас управу!
И решил этот пакостной Заяц на кривой кобыле с другой стороны объехать. Не знаю, что он наговорил управляющему завода. Тот сразу вызвал, волостного и приказал:
- Даю срок три дня. Оформи бумаги и определи в рекруты Алешку Новикова!
И забрали Алешку в рекруты и с ним еще двоих заводских парней. Когда уходил в солдаты Алешка, то на прощание сказал:
- Люба ты мне, Марьяша, да не судьба жить нам вместе. Прощай, меня не жди. Выходи замуж, коли кого полюбишь.
         Обняла Марьяша Алешу и шепнула сквозь слезы:
- Любимый, буду ждать тебя!
Так они расстались навсегда. Через год в Чермозе прибыл один рекрут калекой на деревянной ноге. Мишка Попов, парень из Запильни. Был он вместе с Алешкой, на Кавказкой войне. На дальней стороне, в горах Дагестана, в бою с горцами погиб чермозской паренек Алеша Новиков. На память о нем привез Мишка серебряный крестик. Попросил перед смертью Алешка, чтобы этот крестик он отдал Марьяше. Прижала к груди крестик Алешин Марьяша и горько-горько заплакала:
- Господи, подскажи, что мне теперь делать?
  Пришла весна. Кама и пруд сбросили с себя ледяные оковы. Чермозяне посадили в огородах, засеяли пашню. Подошла Троица. В Чермозе у церкви был большой крестный ход. Приехали из Соликамска архиерей Филарет и игуменья женского монастыря матушка Пелагея. Бросилась в ноги архиерею Филарету Марьяша:
- Благослови, батюшка, хочу стать невестой христовой!
Перекрестил ее отец Филарет и произнес:
- Благословляю, дщерь моя! – И обратившись к Пелагее добавил, - Возьми, матушка, девушку, к делу определи!
      Так ушла из мира житейского Марьяша. Не нашла она в нем ни счастья, ни радости! Сказывали потом, что в Соликамском монастыре успокоила она свою мятежную душу, пришлась ко двору. К сорока годам была посвящена в сан игуменьи. И стали звать ее почтительно монашки матушкой Евлампией.
       Лес внезапно окончился, и мы вышли на Чермозские пойменные луга. В ближних кустарниках клубился серый туман. Кузнечики деловито выводили свои песни в траве. Вдали сверкал огнями завод. Он был похож на какое-то огромное сказочное существо, которое тяжело вздыхало, кряхтело, дышало, издавая неясные звуки. Если внимательно прислушаться, то в неясном хоре звуков и шумов, можно различить монотонные удары молота и ритмичное бормотание машин в механическом цехе.
     Вдруг в этот шум ворвался пронзительный гудок заводской трубы. «Двенадцать часов ночи, - мысленно определил я. – Конец второй смене». Мы прибавили шагу. Ведро с ягодами мне уже давно оттянуло правую руку, я его перебрасывал на левую руку, на плечо. С непривычки я замедлял шаг и начинал отставать от своих спутников. Приходилось брать ведро в правую руку и бегом догонять ягодную компанию. Силы мои были на исходе, ноги гудели от непосильного напряжения, ступням было так больно, что каждый шаг вызывал острую боль в пятках и коленях.
- Скорей бы Чермоз, - взмолился я.
Вот уже Подгора. Она нас встретила лаем собак и редкими огоньками в окнах домов. Близость к дому оживили всех: зазвучали снова разговоры, шутки. Прошли заводскую плотину, подъем в гору вдоль Чермозского сада, и мы на Советской улице. Не помню, как я все-таки дотащился до дому. Дверь открыл дед, он уже давно нас поджидал, сидя на лавочке. Вот мы и дома. Я плюхнулся на скамейку. Бабушка что-то веселое говорила деду. Я привалился спиной к печке, силы мне изменили, и я стал куда-то проваливаться и мгновенно уснул.
Около двенадцати часов дня разбудили меня крики и свист ребят на улице. Выглянул в окно. Витька Новиков призывно махал  руками и кричал:
- Игорь, выходи! Чапаевская улица пришла.
Я вспомнил, что сегодня наша уличная футбольная команда встречается с командой Чапаевской улицы. Быстро собрался и выбежал к ребятам.
Меня, как лучшего нападающего улицы, ребята поставили в центр нападения. Но это была самая худшая игра за все время. Мяч ко мне редко попадал, ноги мои медленно двигались за мячом, и я постоянно опаздывал к нему. После перерыва меня перевели в защиту, где и там я тоже не блистал. Этот  трудный с чапаевцами матч мы едва свели в ничью, забив на последних минутах соперникам гол. Ребята после игры были очень не довольны моей игрой и в резких выражениях высказали мне.
Расстроенный, опустошенный, я приплёлся домой. Дед, увидев меня, удивился:
- Ты что идешь невеселый с худобойного поля?
Дедушка не одобрял моего увлечения футболом, считая его пустым
 времяпровождением.
- Лучше бы ты дрова поколол или в ко
- нюшне навоз убрал.
А футбольное поле, зеленую полянку в нашем переулке, он называл презрительно худобойным полем. Не нравилось соседям, а особенно деду, что часто мяч изменял правильную траекторию и летел в огород. Привыкший к дисциплине и порядку, дед только скрежетал зубами и обрушивался на нас с руганью. И было за что.
Ребята лезли в огород через забор, топтали грядки, ломали изгородь. Поэтому он страшно невзлюбил наш уличный, дикий футбол.
- Деда, ноги у меня почему-то болят, на пятку ступить больно. А в футболе у меня сегодня одни неприятности.
- Так тебе и надо, - заметил дед.
- Спрашивай старших, что не знаешь. Не гордись. В коты надо было сено положить побольше, тогда бы ты ноги не отбил. Век живи, век учись, - засмеялся дед и погладил ласково меня по голове.


                февраль 1995 г.