Глава шестая.
Я лежал на больничной койке, ягодицами вверх, и симпатичная медсестра втыкала мне раствор пилицилина. Процедура иглоукалывания, окромя таблеток, микстур, мне была назначена каждые четыре часа, независимо, день это или ночь, а так как здесь, я находился вторые сутки, то моя задница уже изрядно пострадала.
— Больной, расслабьтесь! — проговорила медсестра, медленно, «садистки», вводя инъекцию, — Вы так напряжены — иглу сломать можно! Вот, тогда, действительно, будет больно.
— Полагаешь, сейчас мне приятно? — спросил я.
— Потерпеть-то можно. Какие вы, мужики, всё же нытики! Метр восемьдесят с лишним, а уколов боишься. Готово. Надевай трусы, поворачивайся.
Я подчинился. Она, при мне, сломала одноразовый шприц и положила его в пакет, где уже лежали два стеклянных флакончика, из содержания которых и сделала раствор пилицилина.
— Замужем? — спросил я.
— А зачем тебе знать? — улыбнулась она, снимая перчатки, тоже в целлофановый пакет.
— После того, что меж нами произошло, ты просто обязана выйти за меня замуж!
— Тогда, не замужем...
— А звать?
— Таня...
— Ночью, ты будешь дежурить?
— Я. На сутки заступила.
— Приходи...
— Конечно, приду. В два и шесть — укол.
— А ты в три приходи.
— Зачем?
— О жизни поговорим...
— Ну, если только поговорить... о жизни.
Таня снова улыбнулась и пошла к дверям из отдельной палаты, которую мне устроила Гелена, как только узнала, что я угодил в кожно-венерологический диспансер не с каким-либо сифилисом, а с «рожей», — болезнь, не передаваемая половым путем.
Гелена, баба хорошая, ее не устроило, что кожное отделение и венерологическое находятся в разных корпусах больницы. Звонок жены мэра главному врачу и меня посетили отдельно в отдельном отделении, со всеми удобствами.
Хорошая баба Гелена, с этой мыслью, я остановил Таню.
— Придешь?
— Если время будет свободное... — бросила она, прикрывая за собой двери.
В который раз я осмотрел свои руки, они не были обожжены, но кожа на них была красного цвета. Когда меня привезли в больницу на скорой, руки весили по тонне каждая, висели плетьми, выворачиваясь из плечевых суставов под собственной тяжестью. Таблетки, микстуры, уколы помогли — руки мне подчинились, но краснота на коже запястий, кистей пока осталась.
«Как у ветерана, прадеда Тины», — подумал я. В яйцах так скрутило, поднялось, в животе забурлило, что чуть не вырвало. В глазах потемнело...
— Какого рожна, меня отстранили от полетов! — кричал я и не я в то же время, с перевязанной рукой следуя по коридору за щупленькой девушкой, в белом, не по её маленькому росту, медицинском халате и косынке. — Кто у Вас старший?!
— Не кричите, товарищ. Вы же раненый... — ответила девушка, похожая на медсестру Таню.
— Я спрашиваю, кто у вас старший?!
— Военврач Сполохова.
— Ведите меня к ней.
— К ней мы и идем, а вы кричите...
Мы зашли в кабинет, глаза резанула заполненная полуденным солнцем белизна. Буквально все стерильно-белое — окна, стены, кушетка, шкаф со стеклянными дверцами, стол за которым сидела женщина в белом халате и колпаке. На фоне всего ослепительно-белоснежного, её синие глаза, осыпанный веснушками нос, алые чувственные губы приобретали резкие очертания.
— Вот, Алиса Сергеевна, привела. Я уж и не знаю, что с ним делать! Кричит и кричит. Требует отправить его обратно в полк. Разве ж я могу...
— Хорошо, Таня, идите... — проговорил военврач. — Я сама разберусь с товарищем старшим лейтенантом.
— Уж разберитесь! — ответила Таня и закрыла в кабинет военврача двери, оставила меня с ней.
— Покажите раненую руку...
Я протянул ей перебинтованную до локтя правую руку с закатанным рукавом гимнастерки. Она взяла со стола ножницы, разрезала бинты. Осмотрела.
— Локоть не задет, лучевая кость тоже, но в рану попала древесная щепа, что вызвало нагноение.
— Это кусок обшивки самолета, откололся от пулеметной очереди и угодил в руку.
— А вы деревяшку вытащили и никому не сказали, так?
— Немцы Минск бомбят! А меня от полетов отстранили. Вы это понимаете, красавица вы моя рыжая.
— Товарищ старший лейтенант! Во-первых, присядьте к столу. Мне вас надо, более детально, осмотреть.
Я сел на стул, закинул ногу на ногу и предоставил Алисе руку.
— А во-вторых? — спросил я.
— Во-вторых, я военврач третьего ранга, капитан медицинской службы и старше вас по званию, — осматривая рану, ответила она.
— А в-третьих?
— Есть и в-третьих... Я не ваша рыжая красавица.
— Дайте направление в полк!
— Нет. Сами виноваты, вовремя бы обратились... А теперь нужно хотя бы день посмотреть, не начнется ли новое нагноение. Идите в перевязочную. И если не будете кричать, требовать — завтра отправитесь летать, бить фашистов.
Я — не я, встал и пошел к двери.
— Минск уже взяли, — тихо проговорила Алиса. — Сегодня по радио сообщили.
Резко обернулся, скрипнув яловыми сапогами. Она стояла ко мне спиной и смотрела в окно. Сняла колпак, огненно-рыжие волосы кудрявой косой упали на белый медицинский халат...
— Антон, просыпайся! Ну же! Я с таким трудом к тебе пробралась, а ты спишь.
Я открыл глаза. Рядом с кроватью сидела Вилка с полным пакетом, из которого торчал багет и крышка минералки.
— Ох, и перепугал ты меня! Звоню в двери, никто не открывает, на сотовый — не берет! Слышу, вроде шорох в прихожей. Пришлось МЧС вызывать, двери сломать. Лежишь голый то ли живой, то ли мертвый. Застонал. Говорила я тебе, не шути с «рожей»!
— Спасибо, Вилка.
— Гелене, как поправишься, скажи спасибо. Смотри, как она тебя устроила, прямо хоромы одноместные! Я вот, тебе кое-чего из того что любишь, принесла. Колбаска, сыр... много вкусного, потом посмотришь.
— Привези мне одежду...
— Это зачем? Сейчас мимо поста проходила, медсестры шушукались. Твой «красавчик» уже и здесь на глазках женских отметился.
— Не до этого, Вилка!
— Совсем плохо? — она улыбнулась.
— Не знаю. Ты говорила, что у тебя одна прошлая любовь чародейка.
— Говорила — косит под чародейку...
— Но, в знаках разбирается.
— Это — да. Знаки солярные знает, толковать умеет.
— Приведи меня к ней.
— Ты ж в больнице...
— Помоги сбежать...
— Сдурел? Я, можно сказать, тебя с того света вынула, а ты с моей помощью хочешь опять туда отправиться.
— Понимаешь, Вилка, вот уже какой день я живу двумя жизнями. Одна моя, другая ветерана Отечественной войны. Но, его жизнь приходит ко мне лоскутами, обрывками — ничего не понятно. И чтобы разобраться, нужна тетрадь, которую мне ветеран давал, но я — бабник, циник и эгоист, не взял.
— Так давай адрес того ветерана, я поговорю с ним и привезу тебе тетрадь.
— В том-то и дело, ни адреса, ни ветерана, ни Тины — девушки, что дала мне кисет с кореньями вышитый солярными знаками, ни тетради, не существует. И помочь может только чародейка.
— Нашей газеты начитался?
— Вилка, ты же кисет видела! Знаки!
— Видела. Кстати. Я его принесла, — она подала мне кисет. — Валялся в прихожей, рядом с тобой.
— Чего тогда спрашиваешь?
— Ну и, как ты себе представляешь побег из элитного отделения кож-вен-диспансера?
— Пока не знаю. Поговорю с Таней. Может, она поможет.
— Таней?
— Постовой медсестрой.
— А это та, что твоего «красавчика» хвалила. Теперь я спокойна за тебя, Антон, он в надежных руках.
— Смеешься?
— Немного. Ладно, я побежала. Одежда завтра, в приемные часы.
— Сегодня. Таня утром меняется.
Вилка посмотрела на время в сотовом телефоне.
— Сорок минут... Успею. Слушай, может замуж за тебя выйти? Ни одна женщина для тебя так не старается.
— Я не признаю платонических браков.
— Да ты прав, в нашем случае дружба надежнее. Жди меня, мой милый дрочер, очень жди и я вернусь!
Вилка встала, сделала взмах согнутых в локтях рук в сторону двери и исчезла из палаты, оставив огромный пакет, с продовольствием на три дня.
Иногда, мне хотелось её трахнуть, казалось, что я обделяю вниманием верную мне женщину, но вовремя останавливался, понимая, что в моих сексуальных достоинствах, она не нуждается и это только разрушит нашу дружбу, которой я дорожу гораздо в большей степени, чем случайным перепехоном.
Вилка, до окончания приемных часов, не успела собрать мои вещи, разбросанные по углам холостяцкой берлоги, — сам бы я их, вообще, искал до утра, но передала с Таней. Мне даже не надо было намекать дежурной медсестре о побеге, они сами обо всем договорились. Встреча была назначена на четыре ночи у сестринской комнаты.
В два часа, Таня, сделала мне укол — последний и как-то быстро меня покинула, нанеся моему мужскому самолюбию глубокую рану. Я оделся и, в полной темноте, стал ждать время побега.
Задремал...
Меня разбудили всхлипы девичьего носа. Встал, вышел из палаты.
В длинном с белыми сводами коридоре старого здания, на подоконнике большого окна, сидела маленькая щуплая Таня, в длинном медицинском халате и белой косынке, сжавшись в комок.
Подойти незаметно не удалось, скрипнули яловые сапоги, она бросила на меня заплаканный взгляд.
— Тань, ты чего? Обиделась, что я на тебя накричал?
— Еще чего... — ответила она, вытирая слезы.
Я подошел и приобнял, она доверчиво прильнула ко мне.
— Раненые прибывают и прибывают… — пробормотала она. — Раны — одна страшнее другой! А у меня всего двухмесячные курсы! Алиса Сергеевна шесть часов из операционной не выходит.
— Война...
Таня отняла от моей груди заплаканное лицо.
— У меня жених пограничник. Как вы думаете, товарищ старший лейтенант, он еще жив?
— Жив! Воюет... — сам от себя не ожидая, ответил я.
Во мне было два человека я — бабник, циник, эгоист и тот второй, ветеран, которого, я не знал, но очень захотел узнать. И я — бабник, сейчас себе не нравился, но именно в этой ипостаси я знал со школы, какие тяготы легли на плечи пограничников, в первые же часы войны.
— Конечно, жив, Тань, — повторил я.
Она улыбнулась, вытерла со щёк слезы и посмотрела в окно.
— Утро. Светает, товарищ старший лейтенант.
Я кинул взгляд на небо. На западе, вдалеке было еще темно, лучи зари с востока освещали двор больницы, через крышу. Прямо на нее пикировало четыре 87-х Юнкерса.
— Лаптёжники! — закричал я. — Таня! Беги к Алисе Сергеевне, спасайте раненых! Сейчас начнется...
И началось. Разрыв первой авиабомбы во дворе больницы вынес все стекла в окнах длинного коридора, осыпая ими бежавшую к операционной медсестру. Я выскочил в разбитое окно и, понимая всю бесполезность, стал стрелять по юнкерсам из нагана, за Таниного жениха, за всех, кто уже погиб и еще погибнет.
Сколько раз, я смеялся над таким бестолковым проявлением храбрости, сидя в удобном кресле и смотря кино, а теперь сам бежал, кричал «За Родину» и стрелял, пока не кончились патроны.
Юнкерсы раскрутили «карусель», начался настающий ад. Помню, отобрал винтовку у оторопевшего красноармейца охранения и отправил его спасать раненых, снова стрелял.
Алиса отдавала приказы — санитарам и легкораненым сносить тяжелораненых в подвалы с толстыми стенами старого здания, медсестрам прямо под огнем оказывать помощь тем, кто попал под авиообстрел. Сама она не пряталась, ни от бомб, ни от пулеметных очередей пикирующих юнкерсов, ее операционный халат был забрызган кровью, она потеряла косынку, огненно-рыжие волосы, локонами, растрепались по плечам.
В винтовке патроны тоже кончились, я отбросил ее и увидел Таню. Она лежала на земле, неестественно раскидав ноги и подломив руки, смотрела в небо чуть загнутыми ресничками закрытых глаз. На девичьей груди, ярко-красным пунктиром на белом, не по росту, медицинском халате, было три небольших точки с подтеком. Я упал на колени, приподнял её, и, смотря в небо, где кружили юнкерсы, взвыл от бессилия...
— Антон! Антон, ты чего?! — вскричала Вилка, лежа на кушетке, подбирая простынь на голую грудь.
На руках, я держал обнаженную и испуганную медсестру, с силой прижимал к себе... Вспомнил, что фото Тани, Вилка мне показывала, тогда в редакции, как фото своей новой знакомой.
— Еще только полчетвертого, Антон! — добавила Вилка, — Совсем уж не наглей.
Отдавая Таню в ее объятья, садясь по стене на корточки и оглаживая лицо ладонями, я проговорил:
— Девчонки, вы живы... Не представляете, как я рад за вас!