(На фото курсанты Гор.ПУ-1. Слева направо: Виталий Мясников и Владимир, декабрь 1956 года)
Когда началась моя юность, когда я переступил этот рубеж? Трудно ответить на этот вопрос. Совсем недавно я вечерами залазил на деревья, чтобы с высоты через высокий забор летнего кинотеатра смотреть кино. Теперь же я чувствовал себя взрослым человеком, но иногда позволял себе ребячьи выходки, за которые становилось немного стыдно. Я взрослел, постепенно и незаметно для себя, превращаясь в мужчину. Погожими вечерами я уже ходил возле танцплощадки – мне уже хотелось танцевать с девушками и сопровождать их после танцев по улицам ночного города. Но, увы! У меня не было приличной одежды, ибо маминого заработка нам едва хватало на скудную пищу. Тётя Уля выслала нам посылку, в которой находилась изношенная одежда её зятя – двое сильно изношенных брюк и белая нижняя рубашка из плотного материала, которую с большой натяжкой можно было считать «верхней». Обноскам я был рад, так как моя старая одежда износилась настолько, что даже заплаты на ней не держались. В поношенных, но приличных брюках, в нижней белой рубашке без воротника и в комнатных тапочках я вечерами ходил в парк, но на танцплощадку в такой одежде я не решался войти, а тем более – танцевать и провожать девушек.
Как дальше жить? Что кушать? Во что одеться? На какие средства продолжить учение в средней школе? Вопросы, на которые в нашей семье не находили ответа. Мама была у Анны Ефимовны Мясниковой и узнала от неё, что её сын, Виталий, поступил учиться в Горнопромышленное училище на электрослесаря. В училище обучаются два года на полном государственном обеспечении с выдачей рабочей и парадной одежды. Выход есть! – надобно и мне поступить в это училище. Я пошёл в администрацию училища, но вернулся домой огорчённым, ибо по возрасту меня не могли принять, так как к моменту начала подземной практики я был бы ещё несовершеннолетним, а в шахту несовершеннолетних допускать запрещено законодательством. Мама в глубоком раздумье долго сидела у стола, а затем сказала:
– Придётся совершить преступление. Иного выхода нет.
Она достала свидетельство о моём рождении, на котором стояла печать немецкого бургомистра, поставленная ещё во время немецкой оккупации. Мама начала перекисью водорода вытравливать дату моего рождения, дабы затем её немного изменить. Ей это удалось – я стал на полгода старше, так как в свидетельстве о рождении теперь стояла дата – 28 февраля 1940 года, вместо даты – 28 июля 1940 года.
– Всё, теперь на основании этого свидетельства получи паспорт и поступай в училище, - сказала мне мама, протянув мне поддельный документ.
Я получил паспорт без зазрения совести, ибо не считал себя преступником, как не считал преступницей и маму, ибо закон Эволюции гласит: «Не может быть преступным действие, совершённое по требованию Жизнью Продиктованной Необходимости».
Я хотел получить профессию «электрослесаря» или же «машиниста электровоза», но в горнопромышленном училище группы по этим специальностям были уже заполнены до предела, но оставалась незаполненной группа №1 «врубмашинистов и комбайнёров». Выбора у меня не было, поэтому я был зачислен в эту группу. Спустя полгода эта группа будет «первой» в училище не только по номеру, но и по всем иным показателям, как по самым хорошим показателям, так и по самым плохим. Потому что чуть ли не половина учащихся этой группы были выходцами и воспитанниками бандитского Донбасса – сталинские ребята. Сталинские ребята из нашей группы: Валентин Якунин; два брата-близнеца Анатолий и Борис Бурдулёвы; Александр Завалёнков, Клевако, Безручко, Гусев, Кияшко, Владимир Яновский, Геннадий Сидельцев, Анатолий Слепушкин и другие. Гусев заслужит звание Героя Социалистического Труда. Геннадий Сидельцев погибнет в армии на границе, а его лучший друг Анатолий Слепушкин будет зарезан бандитами в ночном городе.
Летом 1956 года мы сменили квартиру, переехав к трамвайной остановке «Красный Городок» на улицу «Кронштадская» в дом, в котором жили Давыдовы. В этом гостеприимном доме мы проживём до весны 1957 года. Первого сентября 1956 года я уже был курсантом Гор. ПУ №1. Учебный корпус училища находился возле местного рынка, а общежития училища находились возле Дома Культуры шахты 17-17 бис. От дома Давыдовых до учебного корпуса училища расстояние было менее одного пролёта между трамвайными остановками. В училище мне выдали хлопчатобумажную рабочую одежду, в которой уже не стыдно было ходить по улицам города. Курсантов кормили довольно сытно с ежедневными мясными блюдами. Я поселился в общежитии училища в корпусе №1, на втором этаже в комнате №8. Ребята единогласно избрали меня старостой комнаты. В этой комнате поселилось восемь курсантов, выходцев из разных районов страны. Здесь поселился Яновский Володя из нашего города и Валентин Якунин – тоже наш городской житель, который весной 1957 года станет чемпионом Украины по боксу. Здесь поселились и два Ивана: Жигайло и Кладиёв из Белгородской области. В этой комнате жил и Александр Власов из посёлка им. Седова, который расположен на Кривой Косе, Новоазовского района, Донецкой области. В посёлке им. Седова родился Герой Советского Союза генерал-полковник Людников и в этом же посёлке он жил последние дни своей жизни.
Власов – угрюмый и предельно молчаливый человек. У него постоянно были плотно сжаты зубы, а на скулах играли желваки. Был он коренастого телосложения, немного ниже среднего роста, и ходил он походкой морской, раскачиваясь при ходьбе из стороны в сторону и демонстративно размахивая при этом руками – за это ребята нашей группы дали ему прозвище «Тюлькин Флот». Прочитал он в своей жизни одну-единственную книгу какого-то русского классика, выписал из неё некоторые выражения и заучил их наизусть. Предельно молчаливый Власов только в присутствии руководителя группы иногда открывал свой рот и произносил какую-нибудь цитату из прочитанной им книги. Этим он произвёл нужное впечатление на начальство, за что и был назначен старостой нашей группы. Ранней весной 1958 года за разбойный грабёж прохожих на улицах ночного города Власов был осуждён и отправлен в тюрьму.
Жил в этой комнате ещё один, очень даже незаметный человек, поэтому фамилию его я не упоминаю. В этой же комнате жил и Саша Сирко. Ребята Саше сказали:
– Что это за фамилия у тебя такая собачья – «сирко»?
Саша недовольно произнёс:
– Я не «сирко», я – Сырко! – сказано было с ударением на звуке «ы».
– Может быть и Сырко, но в паспорте написано Сирко! И гордиться этим надо, ибо героем украинского народа был славный атаман Сирко! – возразил я.
Лицо Саши мне очень знакомо, ибо оно фотогенично, но я не мог вспомнить, где я его видел.
– Ты из Темрюка? - спросил я Сашу.
На миловидном лице Саши появилась красивая улыбка, и он утвердительно кивнул головою. Саша Сирко – аккуратный в одежде и поведении человек. Он старался не выделяться из массы своих сотоварищей, но ему это удавалось с трудом и не всегда. Саша – чудесный во всех отношениях человек, заслуживающий всеобщего уважения. Но вот, жаль неимоверно, спустя полгода по окончанию училища Саша Сирко станет инвалидом, ибо в шахте им. Абакумова ему угольным комбайном отрежет правую ногу выше колена!
В составе 50-ти курсантов горнопромышленного училища я попал в отдалённый колхоз Красноармейского района Донецкой области. Нас привезли помогать колхозу, который находился недалеко от шахты «Родинская -2». Были мы здесь полтора месяца. Осень ещё была ранней, жаркой. Убирали мы в основном урожай кукурузы и свеклы. Однажды мы были на кукурузном поле. Питьевую воду нам не завезли. Нестерпимо хотелось пить, а рядом с кукурузным полем был баштан. Урожай бахчевых был уже собран – на поле оставалось совсем немного кавунов, но сторожа на баштане ещё были. Саша Лазаренко сказал:
– Можно же утолить жажду кавуном.
Лазаренко зашёл на поле и сорвал небольшой кавун, а в это время к нему со стороны села подъехал на велосипеде мужчина. Мужчина отбросил в сторону велосипед, подскочил к Саше и схватил его. Из куреня выскочили два сторожа – у одного было ружьё. Два человека стали избивать Сашу, а третий, ходил вокруг них и, угрожая ружьём, не позволял нам освободить своего товарища. Саша Лазаренко был из Кубани, и был он парнем рослым и сильным, за что мы его прозвали «Кубанский Медведь». Саше удалось вырваться из лап озверевших сторожей. Возмущению нашему не было предела. Был сорван всего один небольшой кавун для утоления жажды, а за это избили человека! Никто нами не руководил. Мы стихийно построились в колонну по четыре человека в шеренге, и медленно пошли по грунтовой дороге к куреню. Зачем мы шли? Отобрать ружьё, наказать обидчиков? Никто об этом не думал. Возмущённая толпа, да ещё организованная – страшная сила. Я шёл правофланговым в первой шеренге. Рядом со мной шли два брата близнеца – Борис и Анатолий Бурдулёвы, а левофланговым шёл Саша Завалёнков. Из куреня вышли с ружьями в руках сторожа. Тот, который подъехал на велосипеде и избивал Сашу Лазаренко, стал стрелять из ружья в направлении нашей колонны, а два других сторожа перезаряжали ружья и подавали их ему. Стрелял он прицельно, направляя заряды над колонной, слева и справа от неё. Дробь пролетала мимо нас. Казалось, можно было рукой поймать шумно пролетающие мимо нас дробинки. Мы двигались медленно, но неуклонно, как надвигающийся поток раскалённой лавы, внушая обидчикам ужас неотвратимого возмездия. Нам оставалось пройти всего тридцать метров. Стреляющий в нас сторож, опустился на колено и стал тщательно целиться. Раздался выстрел. У кого-то с ребят слетела с головы фуражка, сбитая дробовым зарядом. Раздался второй выстрел. Неожиданно для меня, ребята бросились врассыпную. У кого-то не выдержали нервы – он бросился убегать, а это послужило сигналом и остальным ребятам. Я остался стоять на дороге, не понимая ребячьего испуга. Но, вспомнив о том, что я не такой как ребята, ибо лишен чувства страха, я спокойно ушёл из баштана. Ни виновных, ни «зачинщиков» среди нас власть не нашла, а обидчик наш довольно хорошо был наказан спустя две недели при весьма таинственных и необъяснимых обстоятельствах. В вечерних сумерках на улице села на злобного сторожа навалилась тёмная сила, которую никто кроме него не видел, но он так и не понял, что на него напало и избило. Ему пришлось долго отлеживаться в больнице.
В последнее время стало модным разыгрывать людей. А можно ли разыграть коллектив? У меня это получилось непреднамеренно. Был вечер – тихий, тёплый и спокойный осенний вечер. Я шёл по улице к дому, в котором нас поселили. Ребята в это время играли на лугу возле степной речушки в футбол. Я пришёл домой. Жили мы во флигеле у одного колхозника. Я был один – мне было скучно. Нас уже месяц не водили в баню и не меняли бельё. Мылись мы, черпая воду из бочки, которая стояла во дворе. На полотенца было страшно смотреть – они были неприятного серого цвета, но у нас ещё было мыло и зубной порошок. «Вон, какие страшные полотенца. Если их пересыпать зубным порошком, то они приобретут благопристойный вид» – подумал я. Полотенца были влажные. Тщательно пересыпав зубным порошком полотенца, я придал им привлекательный вид.
Ребята после футбола прибежали домой разгорячённые, возбуждённые и стали у бочки мыться – они спешили в сельский клуб на танцы. Ребята спешно вытерлись подкрашенными зубным порошком полотенцами, и ушли в сельский клуб, а я снова остался один. Никто на меня не обратил внимания, так как я уже давно перестал ходить на танцы. Ребятам до сельского клуба надо было пройти более километра. Пока ребята шли по улице, лица у них высохли, а белая краска на лицах проявилась в полную силу. Было уже темно, поэтому никто ничего подозрительного не заметил. Ребята с улицы гурьбой ввалились в танцевальный зал. В клубе сельская молодёжь повернулась к нашим ребятам. Наступила гробовая тишина, а затем она была взорвана гомерическим хохотом сельской молодёжи. Наши ребята в недоумении остановились, стали оглядываться вокруг в поисках причины смеха. Вдруг каждый из них увидел лица своих товарищей, испачканных белой краской. Это были лица ночных чудовищ. Ребята стали смеяться друг над другом. Длился такой смех всего несколько мгновений, пока каждый из ребят не сообразил, что «избранных» среди них нет. Тогда ребятам стало не до смеха – они бегом ринулись домой. Прибежали ребята домой злые и неразговорчивые. Они не могли понять, кто, когда, и каким образом смог их всех покрасить. Для них это казалось чудовищно фантастичным, необъяснимым явлением. Весною 1957 года, через восемь месяцев после этого события, ко мне подошли братья Бурдулёвы и Саша Завалёнков. Борис Бурдулёв сказал мне:
– Мы догадались, каким образом нас покрасили. Мы провели расследование. Мы проверили всех, кто и чем занимался в тот злополучный день, когда нас всех выкрасили. Остался ты один. У тебя была возможность это сделать. Скажи, это твоя работа?
– Да, это я пересыпал полотенца зубным порошком, – ответил я.
– Над нами смеялось всё село. Твоё счастье, что мы узнали виновника этой клоунады так поздно. Узнай мы об этом раньше – тебе было бы не до смеха, – успокоили меня ребята.
Дней за десять до октябрьских праздников мы вернулись из колхоза в училище. По возвращению нам выдали парадную одежду: двое чёрных шерстяных брюк, две тёмно-синие сатиновые рубахи, шинель и подшинельник, фуражку и шапку. Я решил перейти в разряд «домашняков», т.е. так же как и городские ребята – жить дома. Это было выгодно, так как я не буду питаться в столовой училища, а питание буду получать сухим пайком. Теперь я с мамой ежемесячно получал картошку, макароны, кисели, сухофрукты и проч., а моего сухого пайка хватало на всю нашу семью! – экономия семейного бюджета была сильно ощутимой.