То, что меня выписали из больницы, пытались объяснить по-всякому и сбивчиво, отводя глаза в сторону. Мол, якобы временно, что состояние моё стабилизировалось (заимствованная у политиков терминология!) и нужен некоторый интервал в интенсивной терапии, что в больнице предстоит ремонт и тесно… Что-то ещё плели в этом роде, что именно не помню, да и зачем всё это слушать и помнить, если и так было всё ясно – безнадёжен, нечего морочить голову врачам, загибайся дома. Не занимай зря больничную койку и не порть статистические показатели больницы по выздоравливаемости пациентов.
Так я снова оказался дома, в своей квартире. Среди вещей, которые сопровождают меня всю взрослую жизнь – переполненный книжный шкаф, ковёр ручной работы на стене, двухтумбовый стол с письменными принадлежностями, сервант, через стёкла которого просвечивается извлекаемая по праздникам посуда, телевизор на тумбочке… Моё последнее пристанище, надо полагать.
Всё бы ничего, только боль донимает. Охватывает весь левый бок, и как ни крутись, не найдёшь положение, чтоб она утихла. До того донимает, что порой так и хочется вырвать весь свой бок вместе с ней, или прожечь чем-то. Раскалённым утюгом, например. Увы, это очаг, в котором сидит моя погибель – прорвавшийся в крепость враг, которого организм не может выдворить прочь.
С мыслью о том, что близка до осязаемости пора покинуть сей мир, я свыкся и не очень переживаю. Не бросаюсь от страха перед смертью в религию - во имя спасения духа и чего-то там вечного в загробной жизни. Чепуха! Всё в этом мире имеет начало и конец. И нечего городить после себя камни и мраморные плиты, в окружении которых скоро окажутся все города и отмечены дороги, а надо растворяться в природе, уходить туда, откуда пришли, как можно незаметнее.
Всему своё время, хотя я не такой уж старик. Детей вырастил – одна дочь, правда, но сие не от меня зависело, своё отработал, и никому то, что создавал, творил, изобретал, как оказывается сейчас, не нужно - всё пошло прахом в металлолом и обогатило какую-то сволочь. Смотреть на этот мир тошно, телевизор почти никогда не включаю. Единственное чего очень жаль, так того, что со мной уйдут навсегда и образы моих родителей, и их родителей, многих моих ушедших ранее, порой на самом взлёте, друзей – все они существуют как живые в моём воображении, и это никому не передать, они окончательно и навсегда исчезнут вместе со мной…
Раз я дома, то за мной кому-то надо ухаживать. Слава богу, что, преодолевая боль, до туалета могу добраться сам, хотя много раз подумаешь стоит ли именно сейчас отправляться туда, или можно ещё подождать. А вот приходить и пищу приносить, стирать и убирать приходится дочери Дине. У неё же своих забот полон рот, на двух работах приходится крутиться чтоб оплачивать учёбу в престижном столичном вузе внука. Так что каждый раз, когда она приходит, испытываешь не столько радость, сколько угрызение совести за своё беспомощное состояние, вынуждающее её всё это делать. А что дальше?
Иногда приходят мысли о том, что современная медицина искусственно удлиняет жизнь человека, доводя его до вот такого болезненного беспомощного состояния. В древности, когда человек жил по законам природы, по-видимому, уже в преддверии такого состояния он умирал от голода или его прибирали хищники. И жил тогда он в среднем лет до сорока. Теперь уже семьдесят считается не таким и большим возрастом, многим, которых знаю, и под девяносто. И из больниц они почти не выходят. В принципе медицина способна искусственно поддерживать жизнь в человеке сколь угодно, порой даже затруднения возникают в определении границы такого существования. Тупик – с одной стороны, старение увеличивает средний умственный потенциал человечества, с другой выходит, что этим условиям не соответствуют нынешние моральные установки: жить сколько Бог дал, или пока душа теплится и мучится. Выходит, что человек должен сам принимать решение о своём уходе! Проявить мужество подобно тому как, например, это сделали когда-то супруги Лаура Маркс и Поль Лафарг, покончившие с собой от нежелания вступать в полосу жизни с непреодолимыми старческими болезнями.
Так что мне – застрелиться? Чем? Оружие у добропорядочных граждан страны не имеется, только у бандитов. Отравиться? Опять же – чем? Дочь попросишь яд купить, так её потом в убийстве обвинить могут. Да и не возьмётся она за такое. Кое-где закон принимают, дающий право на уход в случае безнадёжной мучительной болезни – эвтаназия, кажется, называется. У нас, конечно, такой закон не примут, потому как в нынешней действительности подвести под него смогут любого здравствующего конкурента или политического противника.
Размышляя таким образом, я вспомнил, что когда-то читал - при лечении голодом на четвёртые-пятые сутки пропадает чувство голода и человек приходит в состояние философского созерцания жизни, как будто проходящей мимо него, и из такого состояния можно не выйти, если проводить лечение без наблюдения врача. Отлично, подумал я, мне этот вариант здорово подходит.
***
Контролировал себя я, кажется, больше пяти суток, а может, и меньше. Помню, что старался попивать воду – чтоб болей не было в желудочно-кишечном тракте. А над той, которая сидела в боку, даже посмеивался – скоро, мол, и тебе конец придёт. Потом отключился.
Придя в сознание обнаружил себя в больничной палате. Сначала не мог сообразить почему бы это, затем стал раскручивать события одно за другим, вспомнил о своей болезни и стал ощупывать свой правый бок. Потом только уловил, что должен болеть у меня левый бок. Да, болит, но явно не так, как раньше. Что, морфий или ещё какой наркотик мне давали, пока я был без сознания? Спросил – нет, оказывается, ничего не давали, только капельницу ставили. От истощения чтоб вывести организм.
Через неделю меня выписали из больницы. Не то, чтоб выздоровел совсем, но лучше состояние стало – это я по себе чувствовать стал. Врач сказал, что подобные редкие случаи известны, но они пока медициной необъяснимы.