Самолёт плавно коснулся колёсами асфальта, и с этой поры началась для Ивана Быстрова новая, почти свободная жизнь, которая обещает продлиться полтора месяца. Главное, что он остался жив, что какое-то время можно будет ложиться спать и вставать не по команде командиров, а когда захочешь, что можно будет ходить в полный рост, не ожидая шальной или прицельной пули. Свобода - великая вещь и ею тоже надо уметь пользоваться. Иван не первым из бойцов подразделения летел в отпуск и знал, что иногда желанный «глоток свежего воздуха» для солдат заканчивался трагически. Отпуск Ивану был предоставлен не за заслуги перед Родиной, а по ранению и дослуживать придётся не в своём батальоне, расквартированном среди горных перевалов и ущелий на чужой мусульманской земле, а в заштатном уральском городишке, среди обычных солдатиков ни разу в своей жизни не нюхавших пороха.
Мирная штатская жизнь, вопреки ожиданиям, оказалась не такой уж и скучной, как предполагал отпускник. Родная неказистая деревенька после серых афганских мазанок показалась Быстрову настоящим раем. К тому же он попал, как говорят в народе, с корабля на бал. Ожидалась свадьба кузины, и в преддверии праздника съехалось много народа. Были среди них близкие и дальние родственники, были и совсем незнакомые люди.
Свадьба удалась на славу. Гуляли три дня, весело, с размахом, соблюдая множество интереснейших старинных обрядов. Невеста была настоящей красавицей. Её чёрные волнистые волосы озорно выбивались из-под фаты. На пухленьких девичьих щёчках, с ямочками играл природный не поддельный румянец. Зелёные, внимательные глаза хранили в себе какую то глубокую, только ей известную тайну. Голову кузина держала прямо, с достоинством, как это умели делать в прежние времена дворяне из высшего общества. Рядом с нею сидела незнакомая девушка-дружка, но не они привлекали внимание Ивана. Рядом с дружкой сидела ещё одна, незнакомка, и его глаза помимо воли неотрывно следили только за ней. Женька, Женя, Евгения, так звали незнакомку. И сердце солдата дрогнуло. В перерыве, между тостами, он пробрался к девушке и предложил познакомиться. Женя с радостью приняла предложение и попросила Ивана пройтись, прогуляться, осмотреть окрестности. На землю спускался тёплый апрельский вечер. Сгущались лёгкие сумерки, и волосы ерошил приятный ветерок. Тёплая девичья рука Евгении доверчиво лежала в широкой ладони Ивана.
Они медленно шли вдоль засыпающей сельской улицы, параллельно недавно оправившейся от разлива, реки. Несмотря на то, что было уже довольно темно, света в окнах встречных изб почти не было. Дома в темноте были похожими на былинных косматых великанов, и лишь одна украинская мазанка, с соломенной крышей, резко отличалась от своих соседей. У стен избы привольно раскинулся огромный ворох соломы.
Не сговариваясь, парочка направилась к нему, и, обнявшись, завалилась на хрустящую, пахнущую свежим ветром подстилку. При этом не было сказано ни слова…Губы в темноте нашли другие губы, и завязалась долгая и упоительная игра, с головой захватившая обоих. Три дня Иван и Женька не расставались, используя любой момент для того, чтобы остаться наедине. Общение было приятным и лёгким. Говорили обо всём на свете. Ни разу не возникало тягучих пауз. Они как бы растворились друг в друге. Время летело быстро и незаметно. На четвёртый день Быстров проводил Евгению на самолёт до Кустаная.
- Я тебя никогда не забуду,- шептала девушка сквозь слёзы прощания.
Урал встретил Ивана неприветливо и угрюмо. Вольница в полтора месяца долго давала о себе знать, и он тяжело втягивался в службу. И было бы совсем тяжело, если бы не обширные, наполненные горячей любовью Женькины письма. Она писала о скорой встрече, о надежде на совместную счастливую жизнь, ожидающую их в будущем. После этих строк становилось тепло на душе.
Это письмо, как обычно, принёс ротный почтальон – Васька и в шутку попросил Ивана сплясать. Обычно Иван игнорировал такие просьбы, но сегодня ему захотелось весело и беспечно ударить рукой об руку и залихватски пройтись по кругу, вспомнив, как они отплясывали на свадьбе.
Почерк был Евгении, но буквы бежали по короткой строчке конверта как-то слишком уж не ровно. « Показалось»- подумал он и вскрыл письмо. Текст начинался следующими словами:
«Обещай, что ты ничего с собой не сделаешь, прочтя это письмо…» Женька, его самая любимая, самая лучшая в жизни девушка выходила замуж за другого…
После демобилизации, Иван уехал в Норильск, там, на севере он и встретил свою будущую жену, впоследствии родившую ему двух дочерей. Жили вроде и неплохо, но в его сердце всегда и везде жила только одна любовь, любовь к Женьке.
Спустя пятнадцать лет, он приехал в Кустанай в командировку, имея страстное желание увидеть свою единственную и неповторимую, но Евгения в это время отдыхала на юге. Стоит ли говорить, как тяжело было ему после этой поездки. Время шло, торопилась, бежала жизнь. Выросли дети и в ежедневных заботах и суете, постепенно, стали забываться события юности. Но иногда накатывала такая страшная ностальгия, что Иван не знал, куда бежать и что делать, чтобы избавиться от неё.
Этим летом, брат Быстрова, живший в родной деревушке, пригласил Ивана приехать погостить на родину. Идея была заманчивой, и Иван решил осуществить её без лишних проволочек. Апрель выдался тёплым и сухим. В планах было посетить кладбище, навестить могилки родителей и прочих родственников, сходить в школу, в сельский клуб, повидаться с земляками. К тому же Григорий, так звали брата Быстрова, хвалился новой искромётной баней, которая с «четырёх полешек» готова была перепарить взвод солдат. Встретили Ивана с огромным радушием, Григорий был фермером и дела у него шли отменно, поэтому-то он так и настаивал на приезде брата, чтобы похвастаться перед последним своим благополучием. Хвастовство было слабостью Гриши. С самого раннего детства и он никогда не упускал ни одной возможности в этой области. В отрочестве он любил показывать шрам от не очень удачно сделанной операции по удалению аппендицита своим сверстникам. В более взрослом возрасте уже показывая тот же шрам в незнакомой компании, утверждал, что его задел кинжалом афганский душман, которого он всё же успел успокоить кулаком. Кулаки у Григория и вправду были огромными, но в армии он никогда не служил из-за плоскостопия.
Баня и впрямь была великолепной. Григорию удалось поразить Ивана, когда он, сделав хитрое лицо, достал из закутка веник из сосны. Быстров хотел, было отказаться, но брат и слушать его не стал. Он собственноручно отхлестал распростёртое на полку тело гостя. Ощущения и в правду были выше всяких похвал. В деревне было тихо и спокойно. Она, неторопливая и домашняя, готовилась ко сну. К вечернему часу началась ленивая перекличка домашних собак, обязательная для сельской местности. Этот лай собак показался ему до того близким и родным, что на глаза навернулись слёзы.
-«Пожалуй, пойду, пройдусь»- сказал он брату и неторопливым шагом направился вдоль слабо освещённой деревенской улицы. Фонарей не было вовсе, и лишь свет из окон не давал сбиться с пути. Ряды домов в этот приезд не были такими густыми как прежде. «Да, давненько я здесь не был» -подумал горожанин.
Ноги сами понесли его по направлению к реке, к той самой улице, где они когда-то бродили с Женькой. Украинская изба, или правильнее её было бы назвать хатой, та самая, была на месте. Она намного пережила, более молодых своих соседей. Но не это поразило Ивана. У стен «старушки», как и во время его далёкого армейского отпуска, снова был навален огромный ворох соломы.
Иван, как подкошенный, упал в солому, и услышал похрустывание стеблей под своим телом. В отличие от прошлого раза, солома пахла не свежим ветром, а пылью. У него было такое же ощущение, как в детском сне, когда соседка угощает его сочным яблоком, он пытается его есть, а вкусовых ощущений нет, и тогда он, полный отчаяния, просыпается весь в слезах. Закружилась голова, и ему стало страшно жаль себя, жаль несчастной любви, жаль почти уже прошедшей жизни, жаль так желаемой и несостоявшейся встречи. Иван с головой зарылся в солому и зарыдал во весь голос, никого не стесняясь, как плачут только дети. Его плечи дёргались в конвульсиях, а он ничего не соображая, долго и безвольно повторял одни и те же слова: « Ах, Женька, Женька.”