Я родилась в Капилвасту, расположенным в 12124 шагах от Катманду. Зовут меня Пуцхи, мне было двадцать пять лет, когда я умерла…
В той жизни страдала я редчайшим заболеванием, встречающимся на планете 1 случай на 8 миллионов, я болела синдромом Гетчинсона - Гилфорда. Но умерла я не от самой болезни, и, думаю, не своей смертью… Кто знает, может быть я дожила бы и до тридцати лет и до сорока… С моей болезнью люди не доживают и до семнадцати - восемнадцати лет. Наверное, я исключение из правил. Суть синдрома Гетчинсона – Гилфолда в преждевременном старении организма, когда кожа, органы, кости стареют с катастрофической скоростью и пятилетние дети выглядят как старички. Я не хотела быть такой и не могла предопределить будущность своей жизни, если это было можно назвать «жизнью».
Когда мне было три года, мой папа умер от брюшного тифа, мама стала проституткой, потому что чем - то нужно было кормить моих шестерых сестёр. Мой папа всегда хотел мальчика, а рождались одни девочки. В моей стране, в Непале, часто детей называют одинаковыми именами, будь то ты мальчик или девочка. Моих сестёр зовут Тензин, Таши, Пасанг, Нима, Церинг и Кончог. Когда мама забеременела, то по нашим преданьям, что бы родился следующий мальчик, меня так и назвали – Пуцхи, что так и означает – «мальчик». Но родилась я, а теперь я умерла и мне здесь очень хорошо…
Несмотря на свой генетический дефект, мою преждевременную старость, я смогла успеть влюбиться, более того, моей любовью стала женщина. Не знаю как там по науке, связан ли синдром Гетчинсона-Гилфорда с половой дифференцировкой и сексуальной ориентацией, но я была ещё и лесбиянкой. Любовью всей моей жизни была американская врач генетик Мелисса Джонсон, сейчас я иногда летаю к ней в дом, Мелиссе сейчас 82 года, но не буду забегать вперёд, расскажу всё по порядку.
Родилась я прямо в хлеве возле «кормёжки» буйволов, до сих пор я помню вонь, этот страшный, ужасный «парящий» запах дерьма, настоенный временем, насыщенный ещё «сверх» временем, временем, таким тягостным для меня. Эта вонь сжирала меня изнутри с самого детства, заполняя все мои клеточки тела, потом это всё гнусно залезло в мои внутренности, преодолев преграду души, что то остановилось. Моча воняла хуже дерьма буйволов, смешиваясь, эти «ароматы» превозносили самые высшие порывы моей духовности, это становилось невозможным. Может быть из за этой вони я родилась таким уродом?
Я даже видела в детстве как насиловали животных, их прижимали к стенке и трахали, двое сбоку держали животных. Я смотрела на это и блевала, рвотой было содержимое моей «бусинки», которая тогда жила во мне, а точнее в моей внутренней сущности, обронив мою «бусинку», я теряла себя, вкупе со стремлениями к отречениям визуализации этого гнусного мира, я теряла себя, своё «я», я потеряла свою «бусинку».
В далёком детстве, там, в хлеву, там, в деревне, я ощущала, что будто бы что - то от меня отходит, как корабль от пристани, как коагулируют опухоль из моей гортани, как вырывают эмбрион из маточной среды… Я вспоминала уже позже это, я плакала и вспоминала…
Насиловали не только животных, изнасилованной однажды была и я…
Моими воспоминаниями были запахи. Это запахи детства, отложившиеся в мозгу надолго - вонь хлева, мочи животных и какого то корма. Я словно родилась в «моче». Я предполагала, что сделали меня и родили в луже мочи. Я вспоминаю граничащие игры мои с лужами и испражнениями яков. С одной стороны, я видела эту гнусность мира и несбыточность порывов и тщетность стремлений, а с другой, я понимала философичность испражнений как начала конца, равно как и наоборот.
Яки не пахли дурно, по крайней мере, не хуже другой скотины, которая обитала в нашей деревне, у нас тоже были эти животные, рога которых, напоминали мне окаймляющие извития и предпочтения воображаемого мира, шара, о котором мне было неведомо. Но я мечтала и фантазировала, представляла в своём мозгу, как я вырасту. Я хотела поехать далеко от этой деревни, от этого смарда, но тогда я ещё не понимала, что я родилась не такой как все, как в физическом плане, так и в духовном.
Я помню запах цветов, я и сейчас почти физически осязаю их. Это были как разноцветные картинки - такие разные, насыщенные, яркие, а главное - приятно пахнущие существа. Живые и обнадёживающие, тайные и прекрасные, устремлённые к небу, и всегда умирающие. Как моя любовь.
Особенно я помню луг с красно розовыми ирисами. Это было прекрасно, зачаровывающе и возвышенно. Смотреть на эти раздолья и луга, в дали – «острова» гор, ярко зелёные, погруженные в дымку утренних туманов. Природа питалась мною, а я отдавала свой дух природе, миру. Мы наслаждались наедине порой. Я миром, а мир поглощал моё вожделение полностью, мы купались во взаимной любви.
Всё оборвалось, когда нашу деревню настигла эпидемия неизвестной болезни. Все животные были поражены. В один солнечный день, я, утомляясь от жары, решила, не дожидаясь своих сестёр, пройтись на луг в одиночестве. Был странный день, ветер как то дул по - иному. Выйдя на мою любимую поляну с чудесным видом, я увидела зрелище, которое причинило мне щемящую боль, все двадцать четыре яка, которых мы разводили в нашем хозяйстве….
Я увидела на моём лугу с красно розовыми ирисами двадцать четыре трупа животных.
На этом моё детство кончилось. Мне хотелось испытать чувство вдыхания запаха мочи животных из хлева, чем лицезреть и визуализировать эту картинку мёртвых животных на фоне цветущего луга.
Я устремилась в гору, к домику отшельника, попросила помощи, рыдая, но этот старый кретин, представляющийся «божественным», наделённым «семаническим изгоем», стал приставать ко мне, лапать за ещё несформированную грудь, которая у меня так и не выросла даже после моей смерти несмотря даже на всеобщую преждевременную старость.
Дальше я прохромала к реке, лодочников не было, они либо уплыли куда то, другие спали под повозкой, изрядно приняв вина. Я нашла у них бутыль с керосином. Я сумела залезть на верхнюю лестницу, дотянуться до того самого большого сосуда, погрузила в тележку, поскольку я не смогла сама дотащить эту бутыль до места предназначения. Я облила весь луг с цветами и трупами животных, подожгла. Я была рада, что я подожгла весь это былой пейзаж, такой любимый мною прежде, я сожгла весь этот кошмар, но я не сожгла все мои воспоминания и разочарования.
Тогда впервые я смогла понять, что боль души может перетрансформироваться в физическую боль. У меня болело посередине груди, иногда подкатывало к горлу, создавался ком, который иногда сжимался как обруч, предоставляя мне ещё и одышку, и чувство нехватки воздуха. Мне и действительно не хватало воздуха.
Это только после смерти человек «оживает». Я бы могла сказать, что нет ни какого существования после смерти, но это не так.
Эта боль меня резала, колола, жгла заживо. Тогда я ещё не опознавала досконально своё уродство. Но всё это несопоставимо с той болью, другой, которую мне принесла моя любовь - калека.
Наверное Бог наказал человечество за неправильную и ложную любовь смертью, смертельными болезнями, но чем я провинилась? Тем, что полюбила? Снова конфликт... Защита души и воздояние, стремление к страсти порождает.... противоречие....?
«Открытость» прямо пропорциональна действенности и противоречивости «спокойности» души, и воздействует двояко, одним крылом нас ударяют плетью, другим – ласкают нежно, из этой боли воссоздавая покорность и объятия, ласковость и общенадёжность, силу и значимость, противоречивость и тайность. Всё так и течёт, все так и бывает!
Вот и тогда, в далёком детстве, я много думала и представляла, перефразировала и мечтала, надеялась и рушилась… тогда, когда мои половые органы подставляли для насилия. Тогда, когда другие занимались нормальным сексом… А меня подставляли для насилия и совокупления с животными. Я хорошо помню как меня трахал буйвол, мне смазывали влагалище какой то дрянью, я терпела разрывы, кровь и шок.
Да, меня насиловали животные, представляете! Потому что, наверное я родилась уродом.
Уродом не только в физическом осмыслении, но и в моральном понимании человечества. Все те, которые родились «изгоями», автоматически избираются людьми в не «ту» «касту». Их гнобят, пытаются уничтожить. Сначала, я скрывала свою гомосексуальность, своё лесбиянство, но когда я встретила Мелиссу, я готова была кричать на весь мир о своей любви.
Я питала красоту во мраке, конгруэнтность в безысходности вкупе с очерёдностью и безнравственностью. Мне абсурдно стал импонировать страх жизни, прельщать образ «выкидыша» природы, нравится этот странный «бэкграунд» с пробоем на подсознательность и вытянутость «сознания». За что всё это? Почему такие метаморфозы?
Эпичность, подстёганная на дерзости, многословность, помноженная на вечности и тишине, культура, возвышенная страданием, преумноженная на понимании первозданности тишины и потусторонности. Всё это «эталонно» втемяшилось мне в мозг, который воссоздал ту возвышенную грань, на которой зиждется нечто срединное, то, которое посылает импульсы середине мрака и света, надежде и воссиянию краха, лабиринтам заблудившейся души и необходимости обязательного спасения. Это где то здесь, в области сердца... Здесь, где тихо и томно притаилась моя обречённо – безнадёжная любовь! Но Слава тебе, Господи, что я познала эту боль, эту любовь во власти страсти и крови!
А ещё «ярким» фрагментом памяти «паршивого» детства стали воспоминания о сжигании мёртвых тел на берегу реки. Трупы сгорали не до конца иной раз, и куски обожжённого человеческого мяса растаскивали по закоулкам вечно голодные худощавые собаки. В эти моменты я также остро ощущала душу – колко, обугленно, болезненно, и пророчески для себя, как бы это не звучало странно.
Но моя любовь летела со скоростью кометы, ядром в космическую пропасть пронизывая пространство и время, да я любила Мелиссу всей своей неистовостью и непринуждённостью страсти, моя любовь радовалась оному и раздирала. Это сейчас мне тут вспоминать хорошо, а тогда…
Я сравнивала свою любовь с подобием света, который пробивался через просторы космоса, все эти лучики были направлены и проецированы на Неё… Я хотела эти руки, эту нежность и поцелуи, духовность первоздания, становления зародыша этой любви, громко кричать у начала радуги на лугу, но я попала тогда в ад…
Я хотела запустить мой кораблик на весенний ручеёк, но челюсти несправедливости смыкали всё это, одно время я ощущала себя даже четырёхглазой, смотрела, смотрела, смотрела на мою любовь. Та энергетика, которая шла электросигналом со зрительного нерва в мозг, распространялась в мою кровь, и тут кровь подогревалась, закипала ожогом горечи, которая потом вторично наносила бельмо трагедии на те же глаза, Боже, как больно же…
Научившись химически превращать слёзы в воду, моя любовь скользила дальше между прошлым, восспоминаниями и снами. Я даже научилась «воспитывать» свои подсознание и страхи, путешествуя где то в стране грёз и значимостей, подметая метелью зла, исходящего из внешнего мира и людей, распирало всё внутри, я чувствовала себя в преддверии…
Трупы горели обычным огнём, таким же, каким горит солома, смотря на огонь от «тел», я понимала, что так горит разум, душа… Какая разница, каким цветом горит… Оранжевым или фиолетовым? Главное – горит.
Стоя на коленях, я молилась, зачастую, моя молитва творилась почему то при свете луны, а точнее в полнолунии. Слишком большая затхлость поразила мою душу и проросла корнями отчуждённости и отчаянья, одиночества и серости, отречённости от мира и недомолвленности, самокрушения и истерзанности, запаха смерти и осознавания себя уродом,
Наблюдая за огнём горевших душ, я представляла себе снег и снежинки из повествований моей бабушки, которая рассказывала сказки про снег на закате, на крыше нашей хижины. В моей стране не бывает никогда снега, я могла воплощать свои вожделения в мечтах, но и подсознание поразительным образом разукрашивало мои сны образами снега, я видела снежинки, падающие на голову, словно пожухшие сухие листья осени, которой тоже у нас не бывает чисто по географическим особенностям. Я видела снежинки всегда в увеличенном виде в стократ, как будто под микроскопом, ассимилируя и перенося себя в страну, где жила Мелисса – в США, наверное, там снежинки и правда крупные, переливаются кристалликами на лучах зимнего солнца, это зрелище я всё чаще проецировала, смотря на огонь, трудно объяснить словами, лучше погрузиться в иллюзорность этого мира, характерного наказуемостью ни за что…
Я, виртуально воображая, препарировала свою рану, стойко нанесённую моей любовью ровно посередине грудины тогда, когда мне исполнилось 14 лет, именно тогда в нашу деревню приехала совсем молодая специалист – врач инфекционист Мелисса Джонсон. Поскольку в моей стране правительству, министерствам было наплевать даже на меня, то я «жила» без лечения со своим Синдромом Гетчинсона - Гилфорда, существовала как лишай, гнила в своей деревне и ждала смерти.
Мелисса сразу же «заинтересовалась» мною как редким экземпляром в практике мировой медицины. Мелисса была слишком добросердечной и великодушной, слишком умной и благонадёжной. Только она смогла уехать на край света из цивилизации в нашу трущёбу, дабы изучать и лечить от всяческой скверны людей из нашей деревни.
Мелисса приехала со своими учениками, говорят, что один из них, Карлос, был её любовником, хоть и был младше её на двенадцать лет. Мелисса была врачом высокого класса и морального полёта, она состояла ещё и в нескольких благотворительных и гуманитарных организаций США и ООН. Зачем она приехала в нашу дыру? Даже не знаю, наверное, из за доброты своего сердца… К сожалению, у Мелиссы нет и никогда не было детей, по каким то непонятным причинам, хотя и мужчин у неё было не мало, как я и говорила, ей сейчас 82 года, а я часто летаю к ней…
-«Доброе утро, Пуцхи» - тоненький голосок разбудил меня тогда. Она пришла к нам домой ранним утром, тогда, когда птицы ещё кричали с ночи… Её голос так и дрожал на ветру, тем более, этот «ломанный» акцент и плеяда слов…
-«Здравствуйте, доктор» – промолвила я спросонья. Конечно, я была уведомлена, что в деревню приедет делегация врачей из фонда, ведь для нас это целое событие.
-«Какая ты милая!» - были её последующие слова.
В ответ – тишина….
-«Давай познакомимся поближе» сказала Мелисса, приближаясь ко мне всё ближе. Вот именно в этот момент что то «перещелкнулось» во мне, в моём сознании, разуме, чувствах, эмоциях. Тогда я уже трудно перемещалась на ногах из за моей основной болезни, но тут пронзила ярчайшая колкость, и в ногах тоже… Мама! Какая же она красивая! Светлые волнистые волосы, словно волны лёгкого прибоя, мне всё ровно кто и что я была за существо… Эти нежные руки, это молодое личико, невинное, красивое, доброе и излучающее свет, тепло жизни и надежды. Её глаза цвета листиков расцветающего лотоса, с синевой, но зелёные… Удивительные, открытые, святые, глаза ангела, они словно посылали мне шёпот благодати, тайну печали и радость одновременно. В лице Мелиссы было всё же что то меланхоличное от природы, аристократичное, некая попытка расколоть мир на части. Такой силы был её взгляд….
То утро я долго ещё вспоминала, да и что там таить, и сейчас вспоминаю.
Меня поместили в мобильный госпиталь, так как уже тогда моё поломанное и стареющее физическое тело требовало хоть какого то ремонта.
Взгляд и тепло Мелиссы подняли меня на ноги, в сущности. Временно я могла ходить, и только через полтора года я стала пользоваться инвалидной коляской. Это было достижением, правдивой ложью и лживой правдой, это было моё временное «выздоровление», моя маленькая смерть и воскрешение…. Я копалась в золе прошлого, стараясь каждый день стереть во мгле страха и мрака моё существование, моё безнадёжное существование…
Я танцевала сама с собой, а точнее, я «целовала» её тёплые руки… На самом деле я целовала воздух, преклонялась перед алтарём своей любви. Любви и боли. Боли и любви…
Конечно я пробовала суицидировать, но Бог никогда не брал меня, не брали ни лекарства в летальных дозах, ни травмы от падения с высоты ни….
Я видела, как горит огнём воздух, когда Мелисса уехала спустя год от нашей встречи. Конечно, в физическом плане она не помогла мне ни чем, я медленно умирала, я прекрасно понимала это. Я видела даже, как огонь превращался в снег и микрокристаллы снежинок словно под микроскопом…
Через два года после того, как уехала Мелисса в Америку, мама умерла, а моё состояние прогрессирующе стало ухудшаться, и я оказалась в пансионате для безнадёжно больных детей в пригороде Капилвасту, хотя мне было двадцать пять, когда я умерла. Там я «прожила» ещё несколько лет, прежде чем умереть совсем. Моя любовь повлияла на мою болезнь, на меня саму, на мою жизнь как то парадоксально и противоречиво. С одной стороны, она продлила неестественно мою болезнь, с другой стороны, какое же счастье любить! Но я сделала великое открытие для себя – любовь похожа на огонь и одновременно на снег, если это по настоящему…
А теперь у меня длительная ремиссия – я умерла… И здесь мне хорошо… И могу я слетать в любую точку планеты, ощущать все награды и грани «невесомости», посмотреть на мою любовь Мелиссу, помечтать немножечко… Ведь мёртвые тоже умеют мечтать, но по другому совсем…