Федор Михеев редко появлялся в своей хибаре на окраине города. Дом, доставшийся в наследство от деда, гнил и трескался всеми перекрытиями. Но хозяин не спешил обустраивать запущенное жилище. Он использовал лачугу в качестве запасной. Сюда время от времени можно было незаметно вынырнуть из бурного потока жизни, отсидеться, зализать раны. Тут, на крыльце, он однажды обнаружил голодную дрожащую собаку, ставшую единственным близким ему существом.
В тот вечер лил мерзкий осенний дождь, ледяной ветер сбивал с ног, и было так хреново, что даже не передать. Что-то на мгновение шевельнулось внутри Михеева, когда он увидел у своей двери мокрую облезлую суку. Впустил её в дом. Накормил, обогрел. И оставил сторожить хозяйство. Строго говоря, хозяйство отсутствовало, да и хибара не тянула на особняк Дональда Трампа. И все же собственность. Законная и никому неизвестная.
Федор предпочитал не светиться. Да и понятно. Зачем афиши человеку, который живет беспорядочно и распутно, часто искушает судьбу и опускается все ниже. До девятого круга ада Михеев, правда, пока не дошел, но стремился изо всех сил. И в пути его сопровождал отнюдь не Вергилий, и даже не Данте. А - непреодолимое искушение обладать тем, что недоступно.
Соблазн конвоировал его всю жизнь, туманя мозг и заставляя беззастенчиво экспроприировать чужое. Как зуммер звенел в голове, как океанский лайнер, рассекая волны обстоятельств, лиц, положений, соблазн нес его в эпицентр ощущений.
Но иногда Михеева неожиданно настигало желание быть обыкновенным человеком. И он что-то там трепыхался, пытался настроить быт, накормить собаку, даже подмести в лачуге. В одно из таких просветлений сделал неожиданный благотворительный вклад в ремонт расположенного напротив детского дома.
Приблудившуюся суку хозяин назвал Шлюхой. Собак так не называют, конечно, но единственным теплым воспоминанием в жизни были проститутки. И собака невольно приняла на себя часть той дремучей едва сквозящей нежности, на которую был способен Михеев.
Она преданно смотрела ему в глаза, лизала руки, радостно виляла хвостом, огребая редкие хозяйские знаки внимания. Наверное, чувствовала, что в глубине души Михеев добрый. Где-то очень глубоко… Он мог не кормить Шлюху неделями, вынуждая подтягивать и без того худое брюхо и рыскать по чужим дворам в поисках пропитания. В подпитии часто швырял в бедную псину тем, что попадало под руку, чтоб не путалась под ногами и не смотрела на него все понимающим человеческим взглядом. Несмотря на это, он тянулся к ней, и сука любила его какой-то необъяснимой преданной любовью, попиравшей любые доводы здравого собачьего смысла.
Однажды вечером Михеев вернулся домой, покачиваясь и тяжело дыша. Он воровато оглядывался и, зайдя в дом, закрыл дверь на все засовы, чего никогда раньше не делал. Не раздеваясь, плюхнулся на кушетку.
Шлюха, вошедшая за хозяином, в нерешительности остановилась. От него шел резкий запах беспокойства. Сука присела на лапы и подползла к кровати, прислушиваясь к его слабому дыханию, сунула нос под руку, свесившуюся к полу. По запястью змейкой вилась тонкая струйка крови. Собака лизнула её, почувствовала на языке сладковатый вкус человека. И у неё закружилась голова.
Она уже две недели жила впроголодь. Пустой желудок болезненно сжался. Шлюха вздохнула, как человек, положила голову на лапы, слегка касаясь подрагивающей руки Михеева, и закрыла глаза. Она решила ждать.
Временами приходя в сознание, хозяин стонал, шевелился, пытался встать и вновь бессильно падал лицом в подушку. На полу возле его холодеющей руки натекла целая лужа. От крови шел дикий аромат соблазна. Той самой дьявольской субстанции, которой, как винный бочонок, был наполнен по самые гланды и весь хозяин. И теперь через невидимую дырочку над правой лопаткой, куда попала пуля, соблазн изливался наружу. Заполнял собою все пространство дома, поднимался к потолку и стелился по полу, забираясь в ноздри и больно щекоча нутро. Заставлял суку вздрагивать, рычать и встряхивать головой.
Днем над лужей вытекшей из хозяина крови роились мухи. И Шлюха терялась от сладковатого запаха человеческого мяса. Она хотела есть. Несколько раз в голове животного вспыхивало дикое и непреодолимое желание клацнуть зубами и откусить свалившуюся на пол конечность Михеева. Соблазн выжить наводил на неё морок. Но сука осторожно отодвигалась и, вздохнув, опускалась мордой на лапы. Так и умерла.