Из книги "О грамматологии"
1 Глава. Конец книги и начало письма
Деррида, обнаруживая возможность появления в структурах сравнений, замечает, что сами эти структуры могут либо обладать двумя смыслами, либо содержать внутри себя значительное количество определенностей, ограничений.
Подобного рода структуры дают о себе наиболее полную информацию лишь находясь «в письменах так называемых «первобытных народов», а также в культурах, которые считаются «бесписьменными»». (229)
Само письмо зачастую не возвращает назад сам голос, однако способно в то же время делать его элементом своей системы. (229)
Мыслитель далее проводит анализ языка посредством фонемы, а также сравнивает письмо, имеющее фонетические компоненты, с неким кораблем, у которого есть определенное направление. И Деррида обнаруживает далее независимость по Ж. Жерне «первоначального влияния китайского письма от символического отношения к реальности». (230)
Задаваясь вопросом, собственно, о том, откуда исходит письмо с элементами фонемы, а также о его судьбе, можно сделать вывод, согласно которому данный процесс является в полной мере совместимым с прогрессом науки. И мыслитель здесь замечает некое несоответствие между взаимным расчленением «истоков этих процессов и начал этих исторических областей» и тем, какие стандарты на это накладывает «строгое определение границ каждой отдельной науки посредством абстракции». (231) И данное переплетение всех основных начал и подпадает как раз под то, что носит название прото-письма.
И сам «доступ к письменному знаку дает священную силу, обеспечивающую существование и познание общей структуры вселенной; то, что все духовенство, независимо от того, обладало ли оно политической властью, возникло одновременно с письмом и использовало власть письма». (232) Далее мыслитель приводит примеры, подтверждающие это, и к ним относятся следующие, а именно; «то, что военная стратегия, баллистика, дипломатия, сельское хозяйство, сбор налогов, уголовное право связаны в своей истории и культуре с возникновением письма; то, что происхождение письма всегда описывается схемами или цепочками мифов, которые весьма сходны в самых различных культурах, а рассказы об этом всегда имеют запутанный вид и зависят от распределения политической власти и от семейных структур; то, что возможность накопления и создание политико-административных учреждений всегда зависели от писцов, которые были ставкой в многочисленных войнах и выполняли некую необходимую функцию независимо от того, какие группы людей, сменяя друг друга, ее осуществляли; то, что, несмотря на все смещения, неравномерности развития, игру постоянств, промедлений, размываний и пр., остается нерушимой связь между идеологическими, религиозными, научно-техническими и другими системами письма, в которых видят нечто большее и нечто иное, нежели просто «средства коммуникации» или носителей означаемого; то, что сам смысл власти и вообще эффективности, всегда связанный с письмом, мог проявиться как таковой-т.е. как смысл и как овладение (посредством идеализации)-лишь одновременно с так называемой «символической» властью; то, что экономика-денежная или до-денежная-и письменное исчисление родились одновременно; то, что не существует права без возможности следа (или, как показывает Леви-Брюль, без записи в узком смысле слова),- все это отсылает к некой общей глубинной возможности, которую не может помыслить как таковую ни одна конкретная наука, ни одна абстрактная дисциплина». (232)
Часть 1
2 Глава. Лингвистика и грамматология
Мыслитель, рассуждая о письме, сводит появление самой науки в точно установленную эпоху письма. Деррида также замечает, что сами основы науки о письменности, к которым относятся «задача, идея, проект», получили свое окончательное оформление лишь при взаимодействии с языком, представляющим собой разного рода связи письма и речи, сделавшие впоследствии переплетенность науки о письме с событиями, происходящими в структуре самой фонетики письма, где явным образом обнаруживалась цель, имевшая как раз отношение к письму.
Однако представление о самом языке как о взаимодействии, наблюдающемся между речью и письмом, привело в результате к рассматриванию самого письма как «не только вспомогательного средства на службе науки и ее возможного объекта, но и как условия возможности идеальных объектов и научной объективности». (144) Само письмо, готовясь быть объектом, по отношению к которому выступает субъект познания, представляет собой необходимое условие теории познания. (144)
Да и ход истории непременным образом предполагает наличие письма, не придавая особого значения конкретным его формам, делающим возможными дискуссии, затрагивающие тему народов, не имеющих письма. Для своего же вхождения в историю само письмо раскрывает как раз саму «область истории как исторического становления». (145)
«Таким образом, наука о письме должна была бы искать свой предмет где-то в самих корнях научности. История письма должна была бы обернуться к началу историчности». (145)
«Традиционные, позитивные науки о письме способны лишь подавить подобный интерес». (145)
Работы, охватывающие весь процесс письма, в значительной степени похожи друг на друга, и «с помощью классификаций философского и телеологического типа на каких-нибудь нескольких страницах разрешаются все спорные проблемы, а затем следует изложение фактов». (145)
«Первоначало письма, первоначало речи-эти два вопроса трудно разделить. Специалисты в области грамматологии, которые по образованию бывают историками, археологами, эпиграфистами, редко связывают свои исследования с современной наукой о языке. И это тем более удивительно, что лингвистика выступает среди других «наук о человеке» как яркий пример научности, с которым все охотно и единодушно соглашаются». (146)
«В соответствии с западной традицией, которая не только в теории, но и на практике (и притом согласно самому принципу своей практики) управляет отношениями между речью и письмом, Соссюр понимает письмо лишь в узком и производном значении». (147)
По Дерриде у Соссюра существует понятие письма, согласно которому наличествуют «модели фонетического письма и словесного языка». И данное понятие было свойственно Платону и Аристотелю. (148)
Письмо с элементами фонетики выступает всегда в качестве некого стержня, на котором основываются культура и наука. Кроме того, фонетическое письмо представляет собой также основу для построения лингвистики, в основе которой лежит слово устное. (148)
Мыслитель далее рассуждает о единстве, наблюдаемом между смыслом и звуком, а также понятием и голосом, замечая необходимость данных терминов являться составными частями языка речи. (148)
Деррида, замечая возможность взаимодействия письма и речи, рассуждает о невозможности единиц мыслей и звуков подвергаться процессу делимости. (149) Само письмо неизменно содержит в себе фонетические компоненты, при этом оно играет роль передачи смысла языка, а также звука, выраженного посредством мысли. Письмо сплошь пронизано «установленными единицами значения». (149)
«Быть может, нам возразят, что письмо не только не опровергает, но, напротив, подтверждает лингвистику слова. До сих пор мы как будто предполагали, что лишь излишнее доверие языковой единице, называемой «словом», мешало уделять внимание письму и что, стало быть, лишь слово его безусловных привилегий, современная лингвистика станет менее подозрительно и более внимательно относиться к письму». (149)
«Подкрепляя и обеспечивая в некоторых областях лингвистики расчленение речи на слова, письмо оказывалось бы тем самым поддержкой традиционной лингвистики со всеми ее предрассудками. При письме слово образовывало бы своего рода «заслон»». (149)
Рассматривание письма в качестве изображения, представления сразу наводит на мысль о его возможности быть исключительно изображением по отношению к языку, в связи с чем письмо «вполне можно исключить из внутреннего строя системы». (151)
Сама «сосредоточенность на фонетическом письме вовсе не случайна: она отвечает требованиям «внутренней системы». Фонетическое письмо в принципе обязано блюсти и оберегать целостность «внутренней системы» языка, даже если обеспечить это фактически и не удается. Соссюровское ограничение никак нельзя считать удачным научным ответом на требование «внутренней системы». И это научное требование, и эпистемологические требования вообще уже заведомо предполагают и возможность фонетического письма, и внеположность любой «системы записи» ее внутренней логике». (152)
Письмо выступает в качестве того, что как раз и передает содержание речи. (155)
Однако заметно и другое влияние письма на смысл, имеющий отношение к душе в логосе, а именно, наблюдается собственно искаженное восприятие смысла посредством письма. (156)
Деррида, упоминая Соссюра, говорит о том, что данный мыслитель выстраивает текст Руссо следующим образом, замечая, что сам язык литературы повышает роль письма. (156)
«Когда лингвисты совершают в этой связи теоретическую ошибку, попадают впросак, то на них ложится вина, и прежде всего-нравственная: они поддались игре воображения, чувствам, страсти, попали в «ловушку», уступили «влиянию письма», этой привычки, этой второй натуры». (156)
Сам язык не зависит от письма, но посредством письменной формы можно «не заметить это».
Грамматисты зачастую связывают между собой искусство письма и речи. (156)
«Получается, что Соссюр стремится одновременно и показать, как письмо искажает речь, обличая зло, наносимое письмом речи, и вместе с тем подчеркнуть неизменную и естественную самодостаточность языка». (161)
«Во имя тезиса о произвольности знака нужно отказаться от соссюровского определения письма как «образа» языка и тем самым-его естественного символа». (166) Сама же фонема никоим образом не представляется в воображении, «и ничто зримое не может быть на нее похоже». Однако мнение Соссюра о несовместимости знака и символа зачастую вызывает сомнение, так как невозможно в одно и то же время рассматривать письмо в качестве того, что передает содержание языка, а также замечать в самом языке переплетенность знаков. (166)
«Без редукции звуковой материи решающее для Соссюра разграничение между языком и речью не могло бы быть сколько-нибудь строгим. То же относится и к противопоставлениям, отсюда вытекающим, таким, как код и сообщение, схема и употребление и проч. А вот заключение: «…фонология же (и мы на этом настаиваем) для науки о языке-лишь вспомогательная дисциплина, которая и затрагивает одну речь. Речь, следовательно, черпает из того источника письма, каковым является язык, так что именно здесь следует осмыслить соучастие двух форм «устойчивости»». Сам язык включает в себя и само содержание знака. (176) «Непрерывность знака во времени, связанная с его изменением во времени, есть принцип общей семиологии: этому можно было бы найти подтверждение в системе письма, в языке глухонемых и т.д.» (177)
Само доказательство о неправомерности теоретического требования непременным образом приводит к выводу о взаимодействии письма и речи, где само расположение письма играет роль того, что представляет собой нечто вторичное. (177)
«Мы не сомневаемся в значении доводов фонологизма, предпосылки которых мы попытались доказать выше. Если принять эти предпосылки, тогда покажутся нелепыми попытки заново ввести письмо в поле устного языка, в саму систему этой вторичности и производности». (180)
Письмо во многих чертах отличается от формы наличия, а также от предмета науки. Сама же форма наличия способна распоряжаться «объективностью объекта и любым познавательным отношением». (181)
При этом «грамматика независима как от семантики, так и от фонологии». (181)
Сама формальность глоссематики состоит в отсутствии какой-бы-то-ни-было «связи между звуками и языком». (181)
«Эта формальность сама является условием чисто функционального анализа . Понятие языковой функции и чисто языковой единицы –глоссемы-исключает, таким образом, не только рассмотрение субстанции выражения (материальной субстанции), но и субстанции содержания (нематериальной субстанции)». (181) «Чтобы понять функционирование языка, его игру, требуется заключить в скобки субстанцию смысла и (в числе прочего) субстанцию звука. Единство звука и смысла здесь было бы успокоительным концом игры». (182)
«Лишь понятие различия между формой и субстанцией позволяет объяснить, как речь и письмо могут существовать одновременно, будучи различными формами выражения одного и того же языка. Если бы одна из этих двух субстанций-поток воздуха или поток чернил-была неотъемлемой частью языка, переходить от одного к другому в рамках одного и того же языка было бы невозможно». (184)
«Несомненно, что Копенгагенская школа открывает целое поле для исследований: отныне внимание будет уделяться не только чистой форме, свободной от какой-либо «естественной» связи с субстанцией, но также всему тому, что на различных уровнях языка зависит от графической субстанции выражения: тем самым возникает возможность нового, строго очерченного описания этих аспектов языка». (184)
Сам анализ, направленный на письмо, в значительной степени опирается на звук. (184)
Письмо обладает особыми свойствами, в то время как глоссематика способна отыскивать методы «описания графической стихии», а также открывать пути к литературе, и для этого открытия особую важность представляет графический текст, в котором явным образом переплетаются «игра формы с определенной субстанцией выражения». (184)
«То, что в истории литературы и в структуре литературного текста как такового не было связано со звуком, требовало другого объяснения, нормы и условия возможности которого наиболее четко выявила именно глоссематика. Она, пожалуй, лучше всех других подходов была оснащена для исследования чисто графического слоя в структуре литературного текста и в истории становления словесности из буквенности, особенно в ее «модерности»». (185)
Глоссематика понимает письмо опираясь исключительно на повседневное понимание письма. Однако, «несмотря на всю свою новизну и самобытность, «форма выражения», соотнесенная с графической «субстанцией выражения», остается строго ограниченной. Она во многом зависит от письма, о котором шла речь, и целиком производна от него». (185)
Само прото-письмо, выступая в качестве того, что выполняет роль различия по отношению к чему-либо, служит «условием всякой языковой системы и не может быть ее частью, объектом внутри ее области». (185)
«Основатель глоссематики целиком и вполне правомерно отвергает все те внелингвистические теории, которые не исходят из непреложной имманентности языковой системы». (186)
Наблюдается некое взаимодействие, происходящее между письмом и распространенным понятием письма. (186)
Сам процесс различия содержит в себе как долю чувственного, так и умопостигаемого. (189)
«Как известно, Соссюр различал «акустический образ» и сам производимый звук. Он считал правомерной своего рода феноменологическую «редукцию» акустики и физиологии как наук в момент возникновения науки о языке». (189)
«Для Соссюра означающее-это именно акустический образ, а означаемое не вещь (ибо вещь подвергается редукции самим действием языка и его идеальностью), но именно «концепт» (понятие, малоподходящее для данного случая), или, скорее, идеальность смысла». (189)
Само наличие пространства и времени необходимо, так как в этих понятиях заключен сам опыт, позволяющий сами понятия отличать одно от другого, а также придать форму самому этому различию. (192)
И вопрос о том, какими органами воспроизводится речь, занимает не столь важное место в речевой деятельности вообще. И это можно вполне утвердить нашим пониманием сути членораздельной речи вообще. (193)
Неделимость «отпечатка» уже говорит о пассивности самой речи, однако для понимания данной пассивности необходимо выйти за пределы внутри-мирских метафор. (193)
Пассивность речи наиболее заметно проявляется при своем взаимодействии с языком, однако взаимосвязь пассивности и различия во многих чертах сходится «с отношением между основоположной бессознательностью речевой деятельности и разбивкой как первоначалом значения». (195)
Письмо не зависит от любой категории субъекта, то есть независимо от изменений, охватывающих данную категорию, существует некая длинная нить истории, которую не способны нарушить никакие случайности. (196)
Присутствие вещи или референта письма можно наблюдать лишь тогда, когда находится в наличии субъект. (197)
Сам поток устной речи столкнулся с ситуацией, представляющей собой следующее, а именно, когда в ходе анализа лингвистики данный вид речи был представлен в качестве имеющего границы количества «мельчайших единиц информации». (198)
Опираясь на возможность слов и понятий набираться смысла, можно «обосновать свой язык, свой выбор терминов лишь в каком-то определенном месте, посредством определенной исторической стратегии». (198)
Такие понятия, как образ или представление, способны согласовываться с «расхожим понятием времени». Данное выражение уже у самого Хайдеггера представляет из себя то, каким образом можно понять время, опираясь на термины пространственного движения или сиюминутности. Данное понятие «определенным образом соотносится с линейным письмом и линейным пониманием речи». (201)
И суть самого вопроса состоит не в том, каким образом Соссюр определяет временность сущности речи, а в самом понятии времени, составляющего основу данного утверждения. (201)
Сразу возникает вопрос о том, где, собственно, берет свое начало письмо, а также о времени его появления. И этот вопрос в то же время образует нечто единое с другим вопросом, уже затрагивающим сущность, то есть необходимо понять, что из себя представляет письмо. (205)
Научная работа, протекающая определенными этапами, направлена на устранение «богословского» предрассудка, и Фрере таким образом придавал характеристику мифу, затрагивающему «первоначальное естественное письмо». (206)
Само затрагивание наукой письма остается до сих пор загадкой, и «история алфавита становится возможной лишь после того, как осознается принципиальная множественность систем письма, обладающих своей историей (независимо от того, можем ли мы дать ее научное описание)». (207)
«То философское требование, которым руководствуется Лейбниц, многократно формулировалось и до него. Он следовал прежде всего Декарту. А Декарт в ответе Мерсенну, этому, который послал ему проект (автор ему неизвестен) с шестью предложениями относительно универсального языка, сразу же высказал свое недоверие этому проекту». (207)
И рационализм и мистицизм в равной степени соприкасаются друг с другом. В письме, которое имеет отношение к «другому», оказываются схемы. Фрере считает, что «китайское письмо вовсе не является тем совершенным философским языком, в котором нечего больше желать…» (214)
«Однако общая история письменности, в которой забота о систематичности классификаций всегда направляла даже самое простое описание, надолго оставалась под влиянием теоретических понятий, не соответствующих научным открытиям». (215)
Письмо, имея фонетическое и идеографическое разграничения, зачастую подпадает и под инструменталистское и техницистское понятия, имеющие отношение к фонетической модели, однако полностью соотносить себя с данной моделью письмо могло быть способно лишь в иллюзорной степени. (216)
По М. Коэну письмо является неотъемлемой частью языка. (216)
Фонетическое и нелинейное виды письма в значительной степени связаны друг с другом. (220)
« Мы не только сталкиваемся с пикто-идео-фонографическим письмом: внутри этих нефонетических структур-двусмысленных и сверхдетерминированных-могут возникать метафоры, подхватываемые и развиваемые настоящей графической риторикой». (229)
Данные структуры находятся в основном в письменах, принадлежащих первобытным народам.
Сам голос выступает одним из компонентов письма. (229)
Часть 2
Природа, культура, письмо
Голос, представляя собой один из необходимых элементов порядка означаемого, способен к обнаружению возбуждающего его самого означающего. (238) В этом как раз и состоит «опыт, или сознание, голоса-слушания собственной речи». (238) И данный опыт представляет собой процесс, который рассматривается «как устранение письма или тяготения к «внешнему», «чувственному», «пространственному» означающему, нарушающему самоналичие». (238)
И Руссо был одним из первых, кто провел сведение данных письма к исходным началам. Декарту же удалось изгнать письменный знак за пределы того, что в значительной степени представляет собой очевидность, которая «есть самоналичие идеи в душе». (239)
Гегель, соотнося чувственный знак с движением Идеи, «критикует Лейбница и восхваляет фонетическое письмо в горизонте логоса как абсолютного самоналичия и самососредоточенности в единстве слова и понятия». (239)
В самой метафизике наблюдается возможность защиты от письма, таящего в себе угрозу, то есть письмо оказывается также и связанным с насилием. (241)
Если же осознанное представление текста носит название дискурса, и если данное представление зачастую играет роль того, за рамками чего оказывается текст, то, следовательно, «разработка генеалогического вопроса выходит далеко за рамки наших нынешних возможностей». (241) Да и сам вопрос, затрагивающий историческую принадлежность текста, требует многостороннего подхода. (241)
«Самосознание текста, очерченная область дискурса, в которой формулируется определенное генеалогическое представление, не сливаясь с генеалогией как таковой, играет, как раз в силу этой неслитности, организующую роль в структуре текста». (242)
Фонологизм же неизменным образом способен принимать письмо. (242)
Насилие, совершаемое над языком, представляет собой агрессию, совершаемую в виде письма. (247) «Однако если смотреть в корень проблемы и не считать это насилие чем-то чуждым невинной речи, тогда весь смысл высказывания о единстве насилия и письма переворачивается: следовательно, его не нужно изымать из контекста и рассматривать изолированно». (247)
Необходимо нахождение возможности различия, являющегося одной из черт письма. (249)
Любые понятия и реальности должны содержать в себе компонент письма. (252)
Письмо представляет собой насилие именно по причине «стушевывания собственного». (253)
Само насилие, совершаемое письмом, предполагает «насилие различения, классификации и системы называний». (253)
Идеология, требующая устранения письма Соссюром, зачастую приобретает характер двусмысленности, то есть «глубинный этноцентризм предпочитал фонетическое письмо-то самое письмо, которое способствует устранению графии и оправдывает это». (265) Посредством разграничения понятий языка и письма, а также языка и речи люди пытаются дать языку статус.
Леви-Стросс же «признает обыденное различие между речью и письмом, строгую внеположность одного по отношению к другому, что позволяет сохранить разграничение между народами, владеющими письмом, и бесписьменными народами». (265)
И именно посредством этого разграничения Леви-Стросс как раз и совершает процесс перехода от речи к письму. (266)
Этноцентризм, отделяющий друг от друга понятия письма и речи, можно отнести к антиэтноцентризму. (267)
Деррида, упоминая далее появление обычного письма, замечает, что данное письмо предназначается для «сохранения и дополнительного объективирующего утверждения генеалогической классификации-со всем, что из этого вытекает». (271) Как вскоре мыслитель, замечая способность народа «строить генеалогические схемы», приходит к выводу о возможности данного народа осуществлять подступ к письму. То есть намечается некий переход от прото-письма к обычному письму. (271)
«Письмо возникает одномоментно. Оно не подготовлено. Подобный скачок доказывает, что возможность письма коренится не в речи, а вне ее». (273)
Письмо всегда устанавливалось в соответствии с иерархией общества. (278)
«Леви-Стросс видит принуждение и порабощение в самом понятии закона и положительного права, которые трудно мыслить на том формальном уровне, где их обязан знать каждый,- до возникновения самой возможности письма». (280)
Сам устный язык не подвержен никаким изменениям, и письмо тоже не играет роли изменения. (282)
«Как презрение к письму, так и похвала расстоянию непосредственной слышимости голоса объединяют Руссо и Леви-Стросса». (290)
Сам Руссо прочувствовал способность речи убывать в иллюзии ее непосредственной данности. И данному мыслителю удалось это обнаружить и проанализировать с необычайной степенью точности, в результате чего был сделан вывод о том, что «искомого наличия лишает нас уже тот самый языковой жест, посредством которого мы надеемся овладеть им». (291)
«Признавая власть, которая, учреждая речь, разрушает создаваемого ею субъекта, не позволяет ему наличествовать в своих собственных знаках, пронизывает его язык письмом, Руссо спешит скорее предотвратить ее опасность, нежели принять ее необходимость». (292) То есть Руссо удается в одно и то же время как преувеличивать, так и преуменьшать роль письма. (292)
Письмо выступает в качестве средства, способного к сохранению слова. (292)
Да и сама возможность ставить на место речи письмо уже представляет собой ценность, которая заключается в следующем, а именно, в том, что наличие самого себя приносится в жертву по отношению к тому, «каков я есть, и того, чего я стою». (293)
Любая литература по Руссо рассматривается как некая способность овладения природой. (294)
Говоря о восполнении, Деррида связывает данный процесс с работой языка. Мыслитель также сопоставляет любое действие с письмом, что представляет собой подмену, постепенно переходящую в форму знака. И знак и образ и представление приобретают характер сил, движущих вселенной, в чем и состоит взаимодействие письма с природой. (299)
Сам упадок языка представляет собой один из признаков упадка общества и политики, в чем можно выделить одну из характернейших черт влияния культуры на природу. (325)
«Воспаряя над пространством, устанавливая общение душ, голос превозмогает природное животное состояние. То есть превозмогает смерть в ее пространственном выражении». (360)