Могу только резюмировать – отличный был день. Просто замечательный. Суббота удалась на славу, да и воскресенье будет под стать. Так я думал, укладываясь спать вчерашним январским вечером. Все сделано по работе, все отчеты отправлены, прогнозы сделаны, и у меня начались, наконец-то, каникулы. Короткие, правда, но – самые настоящие каникулы. Воскресным ярким и звонким утром я, едва продрав глаза, поспешил на кухню, помыв руки, и поставил на слабый огонь, в подаренной Наташкой джезве, крепчайший кенийский кофе. И, пока он приходил в кондицию, забросил на сковороду три ломтя бекона, взял сыр, яйца с кукурузно-желтыми желтками, и вдохновенно приступил к жарке яичницы. Кофе подкрадывался к медному краю египетской посудинки с фальшивыми фараонами на боках, он полз как партизан, он выпускал перед собою жирно поблескивавшую пену цвета и фактуры пористого черного шоколада, он намекал, что хотел бы остаться в этой посудине, а не на сияющей чистотой поверхности газовой плиты. И я решил ему помочь. Выключил газ в последний момент. Кофе сказал «уфф» и успокоился.
Солнце уже не ласково, а достаточно агрессивно, ломится в окно кухни, заставляя меня быстрее заканчивать рассматривание кофейных узоров. Цветы на окне только рады такому фотонному удару, их резные листья уже заметно повернулись к стеклу. Мне всегда нравилось высаживать зимой осенние и летние уличные цветы. Вот, например, чернобривцы. Глядишь на снег за окном, на замерзшую гладь Днепра, а на подоконнике желто-орнжево-зеленое озерцо во всю его длину, и тебе радостно. Даже когда идет снег, или ветрено и слякотно, я сижу и смотрю на цветы. И мне становится теплее. Ну, хватит болтать, пора в дорогу! У меня грандиозные планы на ближайшие дни! Главный пункт этого плана – моя поездка ко мне же на дачу. Все остальное будет происходить на даче. Что же? - спросите вы. Странно, а вы не знаете, чем я занимаюсь на отдыхе? Странно… Я же работаю… Сегодня я буде дописывать две начатые новеллы, приготовлю какие-то эскизы на завтра. И завтра, в понедельник, буду начинать новый рисунок. Есть несколько мыслей о сюжете и компоновке, и о цветовом решении. Но, увольте, не готов сейчас обсуждать. А вот о прозаических опытах скажу несколько слов. Пару лет назад я с трудом купил старую механическую печатную машинку, копирку пока еще продают, да и дешевая бумага пока в продаже есть. Ленту для машинки я подкрашиваю сам. Мне ужасно нравится процесс печатанья, старые приятные и четкие звуки, и запах бумаги нравится и запах копирки. Печатанье на машинке, тем более на таком древнем довоенном «Ундервуде», у которого круглые клавиши стоят на высоких черных стальных ножках, и хромированный рычаг перевода каретки с хрустом проворачивает черный каучуковый барабан, налагает дополнительную ответственность на «печатника». Нет орфографической проверки, нет стилистических подсказок, нет автопереноса, нет словаря синонимов и антонимов. Я нахожусь один на один со словом. Вернее, не так – я становлюсь скульптором, который из бумаги, копирки и оттисков стальных букв в разном порядке пытается склеить форму, ритм и чувства, ощущения, запахи, движения мысли, реакции тела. Пытаюсь создать куски себя, настоящего, не какого-нибудь там «сетевого персонажа» с упрощенными эмоциями и кастрированной душой конформиста. Хотя, не вижу ничего катастрофического в конформности личности. Вечный протест не всегда приводит к лучшим результатам. Вернее – всегда приводит к худшим. А мы, все-таки, в социуме живем. Хотя этот самый социум построен крайне странным, хотя и эффективным образом, но пока особых альтернатив для такой организации нет. Города Солнца и прочей белиберды не сумели доказать свою состоятельность, вот так и живем. Кстати, многие не довольны такой тяжкой судьбой и часто слышишь «Не ту страну Гондурасом назвали». Смешные… Они-то в Гондурасе не были. Нашим только бы поумничать. И власть не та, и медицина, и образование, и дороги, и дети… Все не то и не так… Ну да ладно, мне эта болтовня не мешает и не помогает. Так что, полагаем, что все в самом замечательном порядке и едем!
Дорога отнимает около полутора часов, я восторженно пялюсь на заснеженный лес. Ели и сосны машут мне лапами, сбрасывая с себя снежные шапки. Я, как обычно, ору окружающему миру «Спасибо!», ору так, что закладывает уши. Я абсолютно уверен, что он слышит и понимает меня. А как иначе? Он же живой! Все вокруг дышит жизнью, оставляет следы, пытается расти – это верно и для сосульки и для макового зернышка и для лесной мохнатой мыши. И все вместе складывается в «душу мира», о которой так вдохновенно писал и говорил зубоскал и гений по фамилии Бруно. Да, именно тот, кто не дрогнул, поднимаясь на костер Великой Инквизиции. Ох, что-то я далеко убежал от основной линии! Снаружи поднимается легкий ветерок, который подхватывает снег с ветвей деревьев и размазывает алмазное крошево в морозном воздухе, растягивает белые хвосты снежных водопадов через полотно дороги. Необычайная красота!
Вот и поворот. Теперь осталось немного - 2 километра по лесу и 300 метров по полю до шлагбаума. Внедорожник по-рыбьи плавно переваливается по заснеженному лесу, краем глаза замечаю заячьи следы у дороги. И, почему-то, начинает портиться настроение. Не могу понять, почему? Что-то отвлекает меня. Я кручу башкой, оглядывая салон. Ничего. Прислушиваюсь. Тоже ничего… Хотя, я начинаю чувствовать какой-то звук. Тихое постукивание каких-то металлических посудин. Совсем тихое. Ой, вот проблемы! Ветка зацепилась за днище или снег в колесных арках или еще что-то! Выдумщик! Улыбаясь я въезжаю на территорию коттеджного поселка и паркуюсь у своего дома. Поселок маленький, всякие соседи еще не наехали. А скорее всего – уже уехали. Ведь завтра на работу. Им. Там. А мне? И мне тоже. Но не там. Дом встречает меня запахом дерева и сухим теплом. Я еще вчера запустил систему отопления, проверил наличие пище-алкогольных запасов и включил роботов-убрщиков. Дом-то двухэтажный, и мне приходится держать двух роботов – для первого и второго этажей. Втаскиваю в кухню пакеты со снедью, включаю кофеварку. Трубка с датским табаком ждет меня уже третий месяц на столе в столовой. Эта самая «столовая» является еще и моим кабинетом, да и занимает она ровно полдома и два этажа. Огромная такая, кубическая комната с дубовыми перилами на втором этаже и стенами-шкафами. Шкафы, если честно, на половину забиты хламом. Зато во второй половине этих четырехметровых монстров живет моя библиотека. Настоящая, бумажная библиотека. Очень горжусь ею. Вернее, не фактом ее наличия, а тем, что бОльшая часть книг в ней прочтены. Ну… Почти бОльшая…
Кофе, трубка, покой, свет, снег. Готовить буду позже. Сейчас надо подумать о структуре новеллы о банках. Фабула очень проста. Два пирата забираются на остановившийся в море по неизвестной причине громадный корабль. Принимают решение украсть контейнер с палубы, долго стараются, тянут его, сбрасывают в воду. Охрана начинает стрелять с борта корабля, они удирают, как могут. Один из пиратов ранен, второй (может – они друзья) отчаянно старается помочь, и, в то же время, продумывает план дележа добычи. Раненному становится все хуже, он бредит сокровищами, а его приятель оценивает, дотянет дружок до базы или умрет. Убить-то его он не может – боится. А вот если бы он быстро умер – катер бы легче шел, да и делиться не надо будет ни с кем. Начинается шторм, катер бросает с волны на волну, добыча срывается с крепления и одним рывком убивает раненного, вторым – пробивает борт и падает в воду. Волна накрывает и переворачивает катер, он тонет. Оставшийся в живых пират забирается на контейнер с добычей, видит приклеенный к металлу конверт с упаковочным листом, в котором написано «Банки жестяные, консервные, пустые, без этикетки. Предназначение – театральный реквизит. Адрес получателя – какой-нибудь Парамаунт пикчерс, и т.п.». Пират понимает, что ошибка стала фатальной для них всех. В этот момент дверцы контейнера раскрываются, вода выплескивает тысячи блестящих пустых консервных банок, а контейнер идет ко дну. Наш герой остается в морской воде, окруженный пустыми банками, которые мерно стучатся друг о друга. Занавес. Тут у меня возникла мысль, а может быть, эти пираты дотянут до берега? Один будет умирать, а второй искать спасения, пытаясь открыть контейнер? Он, в конце концов, взламывает дверь, откуда водопадом сыплются пустые банки, засыпают пиратов, заваливают остров, океан и весь мир. А может быть, сделать по-другому? Вот не мешал бы этот стук… Я заправляю бумагу в печатную машинку. Стук. Откуда стук? Снова я слышу тихий мерный стук. Что за…
Обхожу кабинет и ничего не понимаю. Вроде бы, стук чуть усиливается у кухонной стены. Подхожу ближе, прикладываю ухо к дубовой панели и чувствую, что дерево превратилось в что-то тонкое, в крашенную бумагу, натянутую на стену. Не веря своим ощущениям я тычу в стену пальцем, который с хрустом проделывает дыру в стене. Неприятный холодок прокатывается по моему телу волной. Я ошеломленно смотрю на разорванную бумагу. Что за дела? Раздираю бумагу, обрывки падают на пол. Да, стук раздается именно оттуда. В проеме виден темный и пыльный коридор. Его не может быть! Тут, за стеной кухня! Я выглядываю за дверь. Кухня на месте. Смотрю на разрыв в стене – темный коридор тоже на месте. Он должен быть виден из кухни! Захожу в нее и вижу чистую бежевую стену. Коридора с обратной стороны стены нет. Новеллу о банках надо назвать «Уорхол». Пусть думают, разбираются. И суп Кэмпбелл и все остальное пусть вспоминают.
Надо посмотреть, что же там стучит. Вооружившись фонариком, иду по коридору. Кроме паутины под потолком, мелкого мусора и пыли на полу, тут ничего нет. Откуда только взялся этот коридор, я бы хотел знать. Максимально странно все это. Коридор выводит меня в какое-то большое темное помещение, под ногами мусор хрустит так, как будто я иду по металлу. Стук усиливается. Я вижу несколько ржавых металлических дверей, и с заунывным звуком открываю первую из них. Оказался я в огромной и давно заброшенной общепитовской кухне. Металлические разделочные столы, металлические шкафы, кое-где дверцы сломаны и висят на одной петле, под ногами попадаются ложки и вилки, миски… Ах вот оно что! Из не плотно закрытого крана капает вода и попадает на металлическую посудину, которая покачивается, повиснув внутри мойки на уголках, и издает мерный стук. Я поворачиваю посудину так, что бы она уже не издавала звуков. И понимаю, что я уже не один в этом помещении. Ноги прилипают к полу, дыхание судорожно перехвачено, руки каменеют, каждый удар истерически бьющегося сердца взрывает голову, выдавливая глаза. Ледяной пот заливает меня, посудина выскальзывает из руки в мойку с пушечным грохотом. И я понимаю, что смерть может быть разной. Вернее, я знал это и до того, знание лежало где-то в дальнем углу старого шкафа, а сейчас я вспомнил. Смерть может быть очень разной, быстрой и медленной, дарующей новую дорогу, помогающей понять и оценить, заставляющей остановиться или заставляющей стремится. Разной. И такой, которая пришла ко мне – тоже бывает. А у меня за спиной стоит лютая вечная смерть, та у которой нет конца, грязная, жестокая и бессмысленная, которая не может остановиться, и растягивает жутчайшую вечность умирания персонально для меня.
Я медленно, как заледенелое бревно, поворачиваюсь назад. В шаге от меня стоит маленькая девочка лет шести. Маленькая, очень мертвая девочка. Очень давно мертвая. Клетчатое платьице все в заскорузлых темных пятнах, паутина затянула две слежавшиеся русые косички, часть кожи на лице отсутствует, кости нижней челюсти белеют сквозь прореху в щеке. И глаза. Мутные, мертвые черные двери, сквозь которые на меня безучастно смотрит Она. Мое сознание разорвалось на куски, каждый из которых истерически вопит о том, что будет со мной и как избежать жуткой участи, куда бежать и прятаться, что через духовку можно попасть в дымоход, что если выколоть ей глаза, Она не сможет меня быстро найти и будет еще немного времени, что…
С неимоверным усилием, я разрываю сросшиеся губы и произношу: «Как тебя зовут, милая?». Мой голос превратился в судорожное горловое рычание, жутчайший звук, но к другим звукам я не способен, сейчас произносить слова – самая тяжелая работа для меня. Мертвая девочка теребит в руках мягкую игрушку – Розовую Пантеру с оторванной передней лапой. Смотрит на меня черными глазами. Черные не только зрачки, но и радужка с белком. Осталось мгновенье. За это мгновенье я понимаю все, что произошло с этой девочкой. А она начинает медленно открывать рот. Я превратился в камень…
Девочка произносит: «Дженни. Меня зовут Дженни».
Я вижу всю ее короткую жизнь, чувствую, как утром не хочется выбираться из-под одеяла, как колются новые теплые колготки, каким вкусным было мороженное, все, все, все… И чувствую удар и жуткую боль после выстрела пьяного отца, и как мама бросилась на него с криком «Тебя же посадят!». Мама не бросилась ко мне, а я так ждала. Я очень просила Ее, подождать еще секунду, пока подбежит мама, а та все не шла и не шла. Мне так надо было услышать…
Неимоверным усилием, с хрустом разрывая пространство и окаменевшее тело, я делю шаг вперед, к этому жуткому монстру, к этой двери в Ее мир. Ощущая, как лопаются мои кости и кожа, я обнимаю и прижимаю девочку к себе. Я знаю, что нужно сказать. И говорю «Не бойся, милая, мамочка тебя любит. Я заберу твою боль, я люблю тебя».
Чудовищный удар в лицо выбрасывает меня в другое место, я задыхаюсь, по лицу что-то течет, при попытке встать я падаю снова и снова, панический ужас подхлестывает меня, снова падаю. И вдруг, успокаиваюсь. Все пропало – Дженни, кухня, черные двери глаз… Ползу по полу в неизвестном направлении и утыкаюсь в стену, еще немного и я пойму где я нахожусь. Понимаю, что я дома, и хриплю: «Свет!». Медленно включается освещение. Да, все окончено… Я – дома. Валюсь на бок и смотрю на пол и на стены. Все на местах… И я… Ну и сон приснился… Все лицо у меня в крови, пол забрызган кровью. Видно, я уснул на диване и упал лицом вниз, разбил нос и губы. Касаюсь лица – да, кровь все еще течет… Уф… Поднимаюсь на четвереньки и ползу к дивану. Опершись руками на край, переваливаюсь на диван. Надо полежать и успокоиться. Поворачиваюсь лицом к спинке дивана и утыкаюсь в Розовую Пантеру с оторванной передней лапой.