Прогулка по Канибадаму - рассказы о Таджикистане

   


    


     Ибрагиму  вот-вот должно было  исполниться семь лет, когда к отцу  приехали погостить двое его фронтовых друзей вместе со своими семьями.
     Они появились в жаркий  июльский полдень.  После радушной, такой же теплой, как  канибадамское солнце, встречи их сразу же усадили на почетные места за достарханом, расстеленным на веранде  во дворе дома.  Пригласить в сам дом было бы верхом неприличия, войти в него можно было только в случае крайней необходимости, а для непривычных людей даже опасно, можно было упасть в обморок от духоты.  А вот в палисаднике под плотным, поднятым вровень с крышей виноградником  и источающим прохладу  арыком,  весело журчащим  и пробегающим через весь двор, можно было не только отдохнуть, но и вдоволь насладиться  как самим отдыхом, так и всеми причудами среднеазиатского гостеприимства.
    Под веселое чирикание сидящей в клетке перепелки гостей вдоволь напоили зеленым чаем с непременными для чаепития сладостями, в том числе необычными для россиян восточными, и  началось нескончаемое, гостеприимное азиатское застолье.   
    После первых тостов – за встречу, Сталина и победу начались воспоминания о войне.  К достархану стали присоединяться  родственники, знакомые отца и  соседи. Все радовались приезду дорогих гостей и от души старались оказать знаки внимания, непременно удивить своей кухней.  Огромный достархан уже не вмещал всех блюд, сладостей, кулинарных изысков и даров благодатной Ферганской долины, которые продолжали прибывать с катастрофической быстротой, поэтому многое  приходилось наваливать, втискивать и выставлять  в несколько ярусов. Обилие и разнообразие яств поражало, а где-то уже начинало тревожить. Выдержать все это без привычки было не так-то просто, особенно, когда всего этого никогда не видел, очень хотелось попробовать, да ещё настойчиво уговаривали. 
     Первыми не выдержали дети.  При виде какого-нибудь нового фрукта или невиданной сладости белобрысый мальчишка начинал хныкать, растерянный и не понимающий,  как  такое могло произойти?  Глазами  бы съел всё, но  при попытке что-то поднести ко рту, организм начинал выкидывать какие-то странные фокусы, например, дрожать, угрожающе урчать, что выбросит все вкусное обратно. Девочка постарше тоже поняла, что дальнейшее пребывание на этом пиршестве может кончиться плохо, взяла за руку мальчугана и буквально вытащила его, чуть не вывернув ему пальцы. 
     Ибрагиму неохотно пришлось вставать вслед за ними.  Очень хотелось послушать воспоминания отца и его друзей о войне, но законы гостеприимства были святы.

      Вслед за детьми последовали их мамы, тоже измученные обилием невиданной еды и  уставшие от неудобных поз.  Даже симпатичная, полноватая тетя Валя, все время со смехом повторявшая «Умру, но съем»,  поблекла и не проявляла прежнего энтузиазма.  Сидеть практически  приходилось на полу, на каких-то  узких ватных стеганых одеяльцах, смешно называемых «курпачи*» поджав ноги и постоянно натягивая на них юбки. Больше всего их удивляло, что  за столом, вернее, достарханом  из женщин они остались только вдвоем в окружении  одних мужчин, которых с каждым  разом становится все больше и больше.   Все  приходившие в дом женщины, здороваясь только быстрыми,  странно почтительными кивками, сразу же исчезали  на женской половине. 
      Гостьи, не сговариваясь, поднялись, устроив небольшой переполох, быстро перемахнули через парапет веранды и  «позорно» сбежали к детям  в сад.  Вернуться обратно за стол их теперь было невозможно, уговорить даже под дулами автоматов. К их удовольствию, места сразу заполнили вновь прибывшие гости-мужчины. 
      Вдоволь нагулялись по довольно большому саду, они  попытались помочь хозяйке и  женщинам, скопившимся на тесноватой кухне.  Увы, их помощь оказалась невостребованной и только мешала. Женщины почтительно расступились, образовав  сплоченный монолит и любые попытки хоть как-то пошевелить руками могли нанести ощутимый урон как им самим, так и кухне.  Попытка пообщаться с остальными женщинами, до отказа забившими женскую половину, произвели тот же эффект, что и на кухне, с той только разницей, что здесь присутствовало огромное количество ребятишек разного возраста, включая грудных младенцев. Озадаченные и измученные необычным гостеприимством,  где-то к концу дня гостьи выразили желание погулять по вечернему городу.
      Желание гостя - закон. Отец позвал Ибрагима и, как единственному свободному «мужчине»,  поручил сопровождать уважаемых гостей на прогулке. Таджикским девушкам и женщинам в такое время появляться на улице, было не принято.
      Ибрагим,  гордый от сознания, что именно ему поручено такое важное и ответственное дело, с радостью согласился.
 
      И вот тетя Валя и тетя Маша, так звали вторую женщину, захватив с собой своих детей, в  сопровождении  юного хозяина дома вышли на улицу. На прогулку они надели подаренные им красивые национальные атласные платья и тюбетейки, расшитые золотом. Это им порекомендовали женщины, чтобы не было так жарко во время прогулки по улицам, еще не остывшим от дневного зноя.
      Большеглазая и темноволосая украинка тетя Валя в  национальном наряде  была очень похожа на таджичку. Второй, светловолосой, коротко остриженной тете Маше платье тоже очень шло и нравилось, так как скрадывало чрезмерно худую и угловатую  фигуру.  Детям:  Оле и  Ване тоже подарили по тюбетейке.  Ваню ещё подпоясали красным платком - миенбадом*, расшитым золотыми национальными узорами.
     Из всей  компании только Ибрагим был в пионерской панамке, которую привез из пионерского лагеря его старший брат Рашид.

    Ибрагим неплохо знал свой небольшой город.  Помогая маме по хозяйству, он часто бегал на базар  за пшеном для кур, лепешками и керосином, а так же за папиросами для отца в район  Фирузоб*, куда побаивались ходить другие мальчишки с его улицы.
    Там он нашел взаимопонимание с чеченской шпаной, родители которых были высланы с Кавказа. Сначала подрался, а потом подружился с их главарем Тагиром.  Конечно же, дракой это было  назвать смешно, просто, защищая отцовский «Беломор», он отчаянно бросился на парня, который был старше и выше его в два раза. Тагир оценил этот поступок и объявил, что «снимет шкуру с каждого, кто хоть пальцем тронет этого отважного маленького батыра».

     Больше всего Ибрагиму нравилось ходить к баракам, где жили  высланные с Поволжья немцы. Там было очень интересно.  По вечерам взрослые  часто устраивали  домашние концерты, аттракционы для детей, чтение книг вслух и прослушивание грампластинок.  А его родные, особенно братья  возражали, чтобы он «шлялся» к  этим недобитым фашистам, да еще принимал участие в их бесконечных «оргиях».  Поэтому туда-то в первую очередь он и хотел повести гостей. Но они почему-то наотрез отказались принять его предложение,  пришлось вести их в центр города, к базару. За столом они слышали, что в базарные дни он становится раза в два больше самого города и там происходят самые необыкновенные, интересные  события.
     Прежде он никогда не ходил на базар  в это время суток, поэтому опустевший город  поразил  одинокими случайными прохожими, какой-то странной тишиной, которую изредка нарушали звуки, напоминавшие о том, что за трехметровыми глиняными  дувалами* еще теплится жизнь.
     Унылое  впечатление производил и вид базарной площади. Везде валялись горы мусора, в котором копошились бродячие собаки и огромные жирные вороны, которые со злобным лаем и гневным карканьем бросились на непрошеных гостей.  В дополнение ко всему появился сердитый старик в рваном халате и стал на них кричать, грозно размахивая палкой.
    Удивленные и ошарашенные таким приемом, они вернулись на улицу, по которой пришли и там гостьи попросили Ибрагима перевести им слова старика. И Ибрагим поведал, что старик бранился именно на них за то,  что они «потеряли разум и стыд, забыли Аллаха, шляются по городу сами, да еще таскают с собой детей.  За это он посылает на их головы самые страшные проклятия».
    Обе женщины улыбнулись, а тетя Маша спросила:
    -  Значит, женщинам одним, без мужчин  у вас гулять нельзя? А  где же тогда они гуляют с детьми?
    - У нас есть театр, дом культуры, туда можно без мужчин, но сейчас, летом они на ремонте.  А!  Можно пойти в кинотеатр. Правда, я этот фильм уже два раза смотрел, но если вы пойдете, я тоже.
    - Нет! – возразила тетя Маша. – В кино уж мы точно не пойдем, правда, Валя? Хочется просто погулять на свежем воздухе. Здесь на улице-то от духоты с ума сойдешь, а сидеть в помещении, брр!
    - А где у вас вообще собираются люди? – спросила тетя Валя. – Неужели они все так и сидят по домам?
     - Люди? – задумался Ибрагим и радостно воскликнул. – Так они, наверное, сейчас на автовокзале! Нет, скорее всего, их там уже нет. Значит, на железнодорожном вокзале! Правда, до него идти километра три. Там люди точно есть.
     - Нет уж! – поморщилась тетя Валя. – На вокзалы мы точно не пойдем. А где же ваши знаменитые сады, виноградники, орешники? Ведь ваш город, кажется, называют ореховым?
    - Так это надо идти в другую сторону, за канал и Пулотон*, - объяснил Ибрагим. – Это далеко, через весь город. 
    - Так у вас есть река!? – воскликнула тетя Валя.
    - Да! - гордо кивнул Ибрагим. – Через наш город течет Большой Ферганский канал, куда впадают воды Исфары.
    - Так отведи нас туда, пожалуйста! – разом воскликнули обе женщины и дружно рассмеялись, глядя друг на друга. Они были согласны идти куда угодно, лишь бы не возвращаться обратно в дом.
     Ибрагим пожал плечами, так далеко он ходил только с взрослыми. Он уже давно порывался отправиться туда и даже дальше, но родители категорически запрещали, опасаясь, что он будет ловить и собирать там «ядовитую гадость».
     « То, что это он делал вместе с дедом, еще можно как-то допустить, - причитала мама отцу.  -  Но самостоятельно, это уже слишком. Обязательно полезет к этим гадостям, будет хватать их руками. Говори, не говори, он все равно сделает так, как хочет. Упрямый, как оба его деда. Рахимджан, скажите ему, запретите! Он меня совершенно не слушается. Точно, весь в вашего  отца».
     Отец строго предупредил, чтобы сын даже не смел, думать о каких прогулках к каналу и дальше к предгорью.  Теперь представился случай, и начинала сбываться его мечта. Он обрадовался, оживился и уверенно повел их в сторону канала.  Не он же это предложил, а гости.
     По дороге гости расспрашивали его о жизни в городе, и он поведал им все, что слышал из разговоров взрослых.
    Сначала он рассказал, как  люди отпраздновали отъезд обратно в Россию строителей канала.
    - Было так весело и многолюдно, - восторженно говорил он. – Вызвали  солдат с настоящими автоматами.
    - А зачем солдат? – удивилась тетя Маша.
    - А чтобы наши мужчины не побили строителей камнями.
    - За что!? – удивленно воскликнули обе женщины сразу, но уже не смеялись.
    - За то, что они приставали к нашим женщинам и девушкам.  Многих  побили так, что местные больницы не смогли всех принять. Пришлось отвозить кого-то в Ленинабад, кого-то в Исфару, а кого-то  в Коканд. Дядя Анвар говорил, что пятерых лечили в самом Душанбе.
    - Ничего себе, праздничек! – ужаснулась тетя Валя.
    - Это еще что!? – продолжал он. – В прошлом году наши мужчины сожгли  городскую милицию, побили всех милиционеров.  Тогда тоже вызывали солдат, но никого не арестовали.
    - Как же такое могло произойти? – спросила ошарашенная тетя Маша. – Неужели и в самом деле никого не арестовали?
    - Никого, - уверенно произнес он. – Милиционеры сами  виноваты.
    - В чем же? – продолжала допытываться тетя Маша.
    - Они – бадахшанцы*, ими командовали кулябцы*,  но теперь все они стали ленинабадцами*, - объяснял он.
    - Послушай! - спросила тетя Валя.  - Ведь Ленинабад, если я не ошибаюсь,  ваш районный центр. Так почему же людей из районного центра так невзлюбил ваш город?
      - Они заносчивые, злые и глупые, – ответил Ибрагим.
      - Прямо-таки все? – продолжала спрашивать она.
      - Конечно. Они нас не любят, а мы их.
      - Как это не любят? – вмешалась тетя Маша.
      - Не любят. Так все наши родственники говорят, – ответил он и добавил:         - Нас еще каратегинцы* не любят и кургантюбинцы*.
     - Господи! – воскликнули обе женщины сразу, а  тетя Валя спросила:
     - Да за что же вас так не любят? Что вы им такого сделали?
     - Мы – канибадамцы*! – гордо ответил Ибрагим.
    Женщины переглянулись и оживленно заговорили друг с другом.
     - Боже праведный! - воскликнула тетя Маша.  - Республика маленькая, да еще сплошные горы, а они друг друга не любят, калечат, да еще и сжигают. Дикость, какая!
    - Ну, а что же ты хочешь? – отвечала ей тетя Валя.  - Это же Азия, может быть у них так принято? Видишь, какие у них заборы? Это же крепости. Может, они воюют друг с другом? Смотри, как тихо в городе. Как-то жутковато. Может, вернемся?
    - Ты что с ума сошла? – отвечала ей подруга.  -  Опять сидеть с пьяными мужиками и слушать их бред? У меня ноги до сих пор болят от сидения на корточках. Между прочим, мы просидели часов пять в своих коротких платьях среди одних мужиков. Женщин-то они к столу не допускают.
    Ибрагим слушал их разговор и думал, почему и в самом деле их не любят люди из других городов? Ведь многие его родственники жили в них. Бабушка была из Куляба*, дядя Анвар родился в Ленинабаде*, дядя Усман  родился в Мургабе,  а  другие родственники  просто расползлись по всему Таджикистану, Узбекистану и даже намного дальше.
    Только чуть повзрослев, он узнал, что таджики при знакомстве друг с другом, прежде всего, интересуются происхождением, чтобы найти земляка, полагая, таким образом, найти единомышленника. И он ценился даже больше родственника.
    Услышав, что гостьи заговорили о воинственности таджиков, Ибрагим решил им возразить.
    - Нет, мы не воюем. Мы приглашаем врагов к себе в гости и кормим так, чтобы они «подавились своими же словами».
    Женщины  переглянулись и захохотали.   Ибрагим озадачился. Гостьи его неправильно поняли, ведь он хотел сказать, что таджики предпочитают дружить, чем воевать. Он часто слышал, как родители, поссорившись с соседями, обсуждали, как бы лучше их принять, чтобы восстановить мир. И он снова попытался объяснить это.
     - Мы очень дружим с соседями, с которыми больше всего ругаемся. Самую злую на улице соседку Вилоят - апа  мама кормит так, что в доме очень быстро кончаются продукты.
    Женщины развеселились еще больше, втянув в веселье своих детей. Поняв, что не может правильно объяснить им  обычаи взрослых, он решил переменить тему и  рассказал, как толпа фанатиков забросала камнями двух девушек за то, что они отрезали косы, сделали короткие стрижки и надели модные коротенькие платья.
    - Ну и нравы! - снова поежилась тетя Маша и обратилась к подруге. – Нам, наверное, никогда этого не понять. Это же дикость и средневековье.  Слава Богу, что на улицах у них вечерами так пустынно, иначе бы они и нас поколотили бы. Ведь мы наверняка делаем что-то неправильно по их мнению. После этих рассказов что-то мне гулять расхотелось.
    - Ты знаешь, и мне что-то стало тревожно, - согласилась тетя Валя. – Недаром  нам говорили, что здесь на Востоке можно нарваться на неприятности, тем более мы без мужиков, ведь женщин-то они ни в грош не ставят. Кажется, нужно возвращаться.
    Услышав их, Ибрагим  понял, что  его мечта добраться до заветных мест  без присмотра взрослых снова рушится.  Кроме того, он обиделся за свой город. Ведь у гостей сложилось впечатление, что здесь страшно. Правда, он был виноват сам, что рассказал им эти страсти. И он решил заступиться за свой народ.
    -  Наш народ очень добрый и радушный, - громко заявил он. – Мы никогда не обижаем никого просто так, а к гостям относимся с особым почтением.  И  вас никто  не обидит. Я скажу, что вы гости из России и вас будут почитать. Хоть я  маленький, но тоже мужчина. Поэтому буду вас охранять до последнего вздоха. Вы же женщины, а мы женщин очень уважаем и защищаем.
    - Конечно, конечно Ибрагим! – улыбнулась тетя Валя. – Ты молодец! Ради Бога, не обижайся! Просто на самом деле нужно возвращаться.  Солнце уже заходит, скоро будет темно.
    - Я, наверное, напугал вас, вот вы и боитесь, - продолжал защищать свой народ Ибрагим.   – Но я вам честно говорю, наш народ очень добрый. Знаете, какие у нас бывают добрые и веселые праздники?
    Ему очень хотелось идти дальше, и он стал  рассказывать о празднике Навруз*.

    Таджики называют Навруз праздником, пробуждающим красоту. С его приходом снова просыпается и возрождается природа. Земля одевается в зеленый наряд из сочных трав и цветов. Начинают петь соловьи, журчать ручьи, реки и водопады. Дети собирают подснежники и с песнями раздают их  соседям, родственникам и знакомым. Эту традицию называют «Гулгардони»*. Люди, принимая из рук ребят цветы, прикладывают их к глазам и благодарят Аллаха за то, что он помог  преодолеть зиму и принес  весну.
    Хозяйки в домах  начинают готовить  специальное к этому празднику национальное лакомство «суманак»*. Это проросшая пшеница, разрезанная на квадратики, растолченная в специальной ступе и приготовленная на очень медленном огне в виде халвы. Интересно, что во время его приготовления вокруг котла с суминаком собирается все семья, приходят соседи, родственники и друзья, которые поочередно помешивают содержимое котла, читают стихи  и поют хорошие, задушевные песни.
    Еще более интересными бывают праздничные гуляния и застолья. В центральной зале дома, где обычно происходят такие праздники, зажигают свечу, а подсвечник украшают зеленой травой, весенними цветами. На достархан по традиции обязательно выставляют семь видов сладостей и яств, названия которых начинается на букву: «син». Кроме суминака это: сумот, самбуса, сабзи, санджид, себ*, сок и др.
    С самого раннего утра начинают раздаваться звуки карнаев, сурнаев и наев, которые сзывают народ на самую большую центральную площадь, где обычно праздную народные многолюдные торжества. В самом центре площади зажигается большой костер, который обходят все присутствующие в знак доброй надежды и избавления от невзгод.
    В разных концах площади происходят разные представления, соревнования и другие веселые действия. Где-то, сменяя друг друга, поют певцы, играют музыканты, пляшут танцоры. Где-то комики и канатоходцы веселят народ, показывая свое мастерство. В другом месте молодежь читает друг другу стихи и четверостишья. Повсюду идут состязания: скачки, петушиные бои, стрельба из лука, метание ножей, перетягивание каната, армрестлинг и другие развлечения.
   С разных уголков страны съезжаются всадники и устраивают любимое всеми «козлодрание»*. Знаменитые борцы республики  устраивают соревнования по национальной борьбе «гуштингури»*.  Победителей ждут ценные призы, включая автомобили, ковры и другие предметы обихода.
   В самый  разгар праздника в небо выпускаются голуби.
   Во время Навруза люди забывают о своих предрассудках, клановой принадлежности, не говоря о военных действиях. Это подлинный праздник жизненного возрождения, красоты, единства и согласия всех народов не только Таджикистана, но и других республик, где он прижился и полюбился.

    - Надо же, какие у вас прекрасные мусульманские праздники, - восхищенно воскликнула тетя Маша.
    - Это не мусульманский праздник, – возразил Ибрагим.  - Он языческий, и достался нам в наследство от огнепоклонников, так сказал мне папа. Он еще сказал: «Чем мы хуже русских, у них там тоже бардак в религии.  Масленица у них тоже от язычников досталась». А как пишется слово «бардак»? «Бордак» или «бардак»?
    Ответа он не дождался. Дикие истошные крики, вопли и стоны заставили  всех обернуться и посмотреть туда, откуда они раздавались.
    От довольно странного и страшного зрелища  все разом застыли от ужаса. 
    По узкой среднеазиатской улочке прямо на них бежала огромная разъяренная толпа  каких-то жутких мужчин,  размахивающих большими палками, неистово что-то выкрикивающих  и вырывающих волосы  из своих всклокоченных бород. Их одежда представляла какие-то жалкие обноски, взгляды были безумными и суровыми.
     - Что это? – округляя глаза, шепотом спросила тетя Валя.
     - Дервиши*! - вскрикнул Ибрагим, в глазах которого вспыхнул  сильный страх.
     Прежде Ибрагиму приходилось их видеть на базарах, где они просили милостыню. Их жуткий вид всегда вызывал неприятные ощущения, и никакие рассказы об их набожности, святости не могли погасить в нем  отвращения. Да и не могли они вызвать другие  добрые чувства своими безумными глазами, жуткими грязными лохмотьями на голом болезненном теле, какими-то немыслимыми шапками,  хирхами*, и большими посохами, которыми они отгоняли собак. Теперь же их было столько и они так жутко орали, что у него заныло под ложечкой и стали подкашиваться ноги.
    - Что они хотят? – со страхом в голосе продолжала спрашивать тетя Валя.
    Увидев, что Ибрагим застыл пораженный не меньше их, она крикнула, чтобы все бежали за ней, и побежала первой. Все устремились за ней. Ибрагим, сорвавшийся с места последним, скоро всех опередил. Бегал он неплохо и знал, что сумеет убежать от этой страшной толпы.  Для него ничего не стоило,  преодолеть трехметровый дувал*и скрыться в лабиринте городских построек. Этому его научило постоянное лазание по горам, но он понимал, что эти городские женщины и их неуклюжие  дети  сделать этого  не смогут при всем своем желании.   И он сбавил темп.  Ведь ему же отец поручил сопровождать гостей, и оставить теперь их одних он не имел права.  Более того он должен был следить,  чтобы они случайно  не свернули в переулки,  оканчивающиеся тупиками, что уже несколько раз пытались сделать.
    В Таджикистане в кишлаках и небольших городах  дома, а уж тем более дувалы ставились так, как пожелает хозяин. Никто, никогда не соблюдал никакой архитектуры, более того соседи между собой часто вели долгие ожесточенные бои за каждую пядь земли. Были случаи, когда на отвоеванных территориях и жить-то уже было некому, но дувал возводился исправно, как доказательство того, что за ним находится земля завоевателя.
    В старой части города сохранились места, где, добираясь до своего дома, хозяевам приходилось преодолевать два-три чужих соседских двора. Только уже при Советской власти стали наводить с этим хоть какой-то порядок.
    Ибрагим  и гости бежали как раз  по старой части города, которая вела к каналу, а потом к  Исфаре. Толпа фанатиков ускоряла бег и уже стала их догонять, но ему даже пришлось сбавить темп, чтобы не отрываться от своих гостей. Его отец был настоящим героем, и он не мог посрамить его чести и оправданного доверия.
    Позже отец с братьями посчитали, что их пробежка составляла километра два. И это по пыльным душным улицам, под заходящим, но все еще жарким южным солнцем.
    Вот так и неслись они по главной улице, подгоняемые страхом и ужасом, пока тетя Валя не подвернула ногу.
    - Бегите дальше! – кричала она. – Умоляю, оставьте меня, спасайтесь сами!
   Ее пыталась поднять тетя Маша. Рядом кричали  и плакали  Оля и Ваня.
   Наконец толпа их стала настигать.
   Ибрагим зажмурил глаза, прикрыл голову руками и вжался в дувал. Страх парализовал его и на какое-то мгновение лишил сознания. Он слышал, как рядом с ним с дикими криками и ужасающими воплями проносится табун, заглушающий истошный рев детей и крики женщин. Один раз его толкнули, он вжался в глиняный дувал с такой силой, что тот начал на него  осыпаться.
    Крики и вопли женщин и детей начали стихать, но топот и тяжелое дыхание бегущих не прекращались так долго, что он даже прекратил дрожать. Наконец, всё неожиданно стало  стихать, были слышны только  удаляющиеся звуки топота. Скоро и они исчезли совсем. На какое-то мгновение наступила странная тишина, которую неожиданно снова нарушил  детский плач.
    Голос тети Маши заставил его вздрогнуть.
    - Дети успокойтесь!.. Все живы?.. Боже!.. Что это было?.. Валя, ты совсем не можешь идти?
    Ибрагим осторожно приоткрыл глаза, но из-за  пыли ничего не увидел.
   «Значит, я умер», – подумал он и удивился, что рядом дружно ревут Оля и Ваня.
    «Почему они плачут? – подумал он.  - Ведь они же тоже должны были умереть, а мертвые не плачут.  Так ему объясняла мама. Они же должны быть рады, что сейчас увидят Великого и Всемилостивого Аллаха».
    Ему захотелось крикнуть им, чтобы они перестали плакать, что сейчас их ожидает великая радость, но тут голос тети Маши заставил его повернуть голову в ее сторону.
    - Ну, все, дети, успокоились!.. Ибрагим, милый,  что это было?
    Сквозь плотное облако пыли  он разглядел, как она пытается поднять тетю Валю, которая скривила лицо от боли и пытается подняться сама.
    - А почему вы не радуетесь, что сейчас увидите Всемогущего и Всемилостивого Аллаха? – удивленно спросил он.  - Нужно привести себя в порядок, а то Он разгневается и не пустит всех  нас в рай.
    Обе женщины переглянулись, одновременно повернули головы в его сторону, и, не мигая, расширив от ужаса глаза, уставились на него.
    - Мальчик миленький!.. Ты только успокойся! – ласково сказала тетя Маша, подошла к нему, осторожно взяла  за плечо и внимательно посмотрела  в глаза.  -  Ибрагим, ты себя хорошо чувствуешь?
    - Хорошо! – ответил Ибрагим.
    Она снова внимательно посмотрела в глаза.
    - Ты, правда, хорошо себя чувствуешь? До дома дойти сможешь?
    - Конечно! Здесь недалеко, – ответил он и понял, что жив. Ему вдруг опять стало страшно, захотелось плакать, и он присоединился к компании ревущих детей.
    - Ну, слава Богу! – обрадовано вздохнула тетя Маша и вернулась  поднимать подругу.

    Когда вся  компания начала вываливаться из калитки во двор дома, мужчины протрезвели, повскакали из-за достархана и стали цепенеть от ужаса.
    Измученная тетя Маша втащила стонущую тетю Валю и, закрыв глаза, рухнула на землю. Ее серые от пыли и липкие от пота волосы плотно облегали череп, а лицо стало черным, как у негритянки.
   У тети Вали растрепалась коса, и  волосы, серыми змейками спускаясь на грязное измученное лицо с обезумевшими огромными глазами,  сделали ее похожей на злую, сказочную колдунью. Цветистые атласные платья обеих женщин были землисто-серого цвета, как будто их не стирали года два.
    Тюбетейка каким-то чудом сохранилась только на девочке Оле, которая пыталась поднять маму и размазывала по щекам смесь из глины, пыли и слез.
    Мальчики дружно ревели в унисон.
    Ибрагим не знал, почему плачет Ваня, но сам он плакал не от страха. А оттого, что не выполнил поручение своего отца. Он не понимал, как это могло произойти, что он не смог защитить таких дорогих гостей? Вот поэтому ему было горько и обидно. 
    Двор мгновенно заполнился высыпавшими из кухни женщинами, которые начали причитать, охать и ахать.
    После того, как женщин отнесли в дом, туда же отвели плачущих Олю и Ваню, отец успокоил Ибрагима и попросил рассказать, что же с ними произошло. Когда Ибрагим закончил свое, прерываемое всхлипываниями, повествование, отец воскликнул:
   - Как же я забыл?.. Это ведь хоронили уважаемого Каримджана. Большой был человек!.. Очень уважаемый.

    Ислам бережет женщин и детей от тягостного зрелища захоронения усопшего, поэтому они прощаются с ним дома. Потому-то Ибрагим и не мог объяснить происходящего гостям, так как никогда всего этого не видел. По крайней мере, он  не мог видеть, что делают с покойником после того, как его выносили за ворота. А там его заворачивали в  саван, клали на носилки и несли на кладбище. И положено это делать было только взрослым мужчинам.  Именно они должны были поднять покойного на носилках с началом захода солнца, быстро отнести на кладбище, и захоронить  обязательно до захода.
    Дом уважаемого Каримджана находился в противоположном от кладбища конце города, поэтому похоронная процессия очень спешила. Следует отметить, что праздники, свадьбы, юбилеи и иные торжества в Таджикистане всегда многолюдны, а так как радость и горе люди здесь делят вместе, то и на похороны собираются всем миром.  С уважаемым жителем прощались многие жители города, во всяком случае, огромное количество родных и  все окрестные соседи, а, кроме того, попросили поучаствовать  дервишей, которые должны были отгонять во время пути злых духов и открыто выражать свои чувства по поводу его кончины. Видимо их неплохо возблагодарили, вот они и старались. В результате в процессии участвовало более четырехсот мужчин.
 
    На следующий день все дружно, кроме Ибрагима, смеялись, вспоминая вчерашнюю прогулку. Он никак не мог простить себе такого позора. Вчера он опозорил своего отца.
    Русские женщины привели себя в порядок и встречали гостей. Входившие в дом люди справлялись о здоровье и, поглядывая на повязку на ноге тети Вали, желали ей скорейшего выздоровления.  Вечером дорогим гостям вручили абсолютно новые национальные атласные платья и тюбетейки, которых оказалось раза в три больше, чем самих гостей.
    Ибрагиму тоже принесли его выстиранную  и выглаженную панамку. Он поблагодарил соседку, но к панамке не притронулся, отвернулся и,  сгорбившись, ушел один в сад. Участвовать в этом празднике он не имел права.








             Пояснения к тексту

- Курпача – узкое и длинное ватное стеганое одеяльце, пошитое специально для сидения у достархана. Может быть использовано вместо матраса.
- Фирузоб – район города Канибадама, где протекает Большой Ферганский канал.
- Дувал  - высокий глиняный забор.
- Пулотон – район города Канибадама, расположенный за Большим Ферганским каналом от центра города. За ним начинается предгорье Тянь-Шаня.
- Бадахшанцы – жители Памира – памирцы – горные таджики.
- Кулябцы, ленинабадцы, кургантюбинцы, каратегинцы, канибадамцы – жители населенных мест по названию областных и прочих городов.
- Навруз  - Новый год – весенний праздник, празднуется с 21 марта до апреля. Заведен еще до ислама огнепоклонниками.
- Гульгардани – обряд дарения весенних цветов (подснежников) детьми в канун Навруза.
- Суминак  -  специальная халва из проросшей пшеницы, готовится специально к Наврузу.
- Самбуса – лепешка с начинкой (сыром).
- Сабзи – морковь.
- Себ – яблоки.
- Санджид – национальное кушанье
- Козлодрание – состязание на лошадях за шкуру козла.
- Перетягивание каната – состязание между двумя группами людей, удерживающих противоположные концы каната.
- Гиштигури – таджикская национальная борьба.
- Хирха – власяница  дервиша (святой, юродивый).