Змеиной тропой - рассказы о Таджикистане

 

   За змеями  ( Змеиной тропой )
   Рассказ, Москва, 2010


   ЮНЫЙ ЗМЕЕЛОВ
  Еще не показавшееся из-за вершин солнце неторопливо разогревало кристально чистый, прохладный  воздух  пустынного, девственно нетронутого Памира.  Величественное  Ромитское ущелье*, по дну которого с шумом пробегал могучий Кафирниган*, потихоньку пробуждалось, встречая горное апрельское утро, самое благоприятное время охоты на обитателей  этих мест.   В том числе  на ядовитых змей, одно из уникальных богатств этого сурового, на первый взгляд неприветливого и скудного на жизнь края.   
   Именно сейчас наступало время уже их охоты и завтрака.  И именно в эту весеннюю пору  они были наиболее активны, опасны, прожорливы и задиристы.  Пришла пора заботы о потомстве.  Самцами овладевало  агрессивное чувство первенства, когда даже какая-нибудь более-менее приличная палка принималась за соперника,  а самки начинали проявлять не менее агрессивную щепетильность в выборе партнера. Потомство по законам природы должно было зарождаться сильным, здоровым и мудрым, способным выживать в этих трудных, порой  невыносимых условиях. Поэтому будущим родителям по тем же мудрым законам приходилось испытывать своеобразное испытание на прочность.  И одно из первых правил  этой мудрости призывало к тому, чтобы накапливать и беречь свой яд  -  единственное, поистине грозное оружие, верно служащее, как средство нападения, так и защиты. 
    Накопивший за зиму свою силу,  он становился особо ценной добычей для охотников.   Просто поймать змею было не самым главным.  Важно было поймать её  невредимой, здоровой, главное,  сохранившей свою боеспособность и такой же доставить на пункты приема.  К сожалению, в большинстве случаев  животные доставлялись  измученными,  нередко покалеченными,  почти истратившими своё боевое оружие на  защиту.
   Это и понятно. Дело было прибыльным, привлекало всех, кого попало, кто включался в эту опасную игру со смертью  только ради наживы, не думая о последствиях, скорее всего, вообще ни о чем не думая, кроме денег.  И в самом деле, о чём и когда тут думать, когда эта тварь  в любую минуту   приспокойненько могла отправить к праотцам? Тут уж не до того, чтобы думать и заботиться о её сохранности, необходимости предоставления ей свободы, да ещё желательной доставки  в то место,  где она была поймана, чтобы снова накапливать яд.  Нет уж, повезло, поймал, сдал, получил денежки и всё! Слава Богу, хвала Аллаху, что обошлось без неприятных последствий!  О сохранности видов и подвидов, трудности содержания в неволе и таком подобном пусть думают те, кому положено, кому за это платят деньги. В конце концов, об этом позаботится сама природа, на век змееловов этого добра хватит. А уж самим искать на свою задницу приключения и проблемы,  когда их и так  выше крыши, это уже слишком!
    Печально, но так думало немало охотников, если не сказать, большинство, самое грустное,  так же и поступало, нанося смертельные раны ранимой и хрупкой природе этого благодатного и сурового края.  К счастью, так думали не все. Больше других от этого варварского опустошения душа болела у самих отборщиков яда. Это и понятно. Они с этим сталкивались больше других.  Поэтому предпочтение отдавалось тем охотникам,  кому каким-то непонятным чудом удавалось поставлять змей здоровыми, невредимыми, да ещё с туго наполненными железами. 
    Ибрагим как раз  принадлежал к той небольшой, редкой когорте искусных охотников, вызывавших удивление и зависть остальных змееловов.  Больше всего удивляло то, что удачливому змеелову было всего лишь лет  десять, а занимался он этим опасным промыслом чуть ли не с семи.

    А произошло это так.
    Как и большинство обычных детей,  лет до четырех он боялся всего движущегося и непонятного.  И его, конечно же, пугали змеи, пауки, даже безобидные ящерицы.  Побаивался он и своего сурового, молчаливого деда Ниязи, встреча с которым резко изменила его отношение к каждой земной твари, сотворенной Аллахом.
     После возвращения из сталинских лагерей дед разошелся  со своими родными во взглядах на Советскую власть и решил жить отшельником высоко в горах, недалеко от самой высокой вершины Памира – пика Коммунизма*.  Он  облюбовал живописное ущелье, по дну которого с шумом пробегал один из притоков грозной и своенравной Муксу*.  Место считалось гиблым и проклятым. Когда-то  давно  землетрясение уничтожило здесь поселение памирцев*, не оставив даже следов пребывания человека. 
     Не смотря на это,  на склоне, недалеко от горячего источника  дед построил  себе дом, потом активно поучаствовал  в постройке еще трех домов для таких же, как он, добровольных  изгоев.  Чуть позже  навещавшие его родные и друзья помогли  превратить труднопроходимую козью тропку в  нормальную пешеходную тропу,  по которой половину пути даже можно было сократить на вездесущем «Газике». Добираться в поселок от дороги, ведущей на высокогорную метеостанцию, стало намного легче, поэтому гости, в основном родня деда, стали появляться чаще, превращая это место в любимое место отдыха.  Образовавшийся посёлок  в честь деда прозвали   «Резиденцией Ниязи».
     Жители  Ферганской долины, к которой принадлежал его род, не слишком жаловали горы, хотя ими восхищались и гордились. Эти нелюбовь и боязнь передались и Ибрагиму.  Полюбив деда, а это произошло  только лишь спустя полгода после их первой встречи, четырехлетний внук стал проявлять живой интерес,  как к горам, так и ко всему, чем занимался дед.  А их у того было немало.
     Будучи потомственным, некогда зажиточным гончаром, и получив  приличное образование,  несколько лет  обучаясь даже в Европе,  дед много знал, и что самое интересное, никогда не останавливался на своих достижениях.  Помимо того, что он совершенствовал и углублял старые знания и навыки, его все время увлекало новое, ещё неизведанное. Практически его невозможно было застать без какого-го либо дела, а отдыхал он только за книгами или своими записями. При этом он постоянно жаловался, что много бесценного времени уходит на сон.
     Попав в горы, он увлекся изучением флоры и фауны родного края.   Оказалось, что в биологии и зоологии он тоже обладал какими-то неплохими познаниями, которые  решил совершенствовать, углублять и применить на практике. Сначала  собирал  целебные травы,  мумие, потом стал ловить ядовитых змей,  пауков и сдавать все это зоологам, скорее всего их можно было назвать перекупщиками, специально приезжающим  за всем этим в глубокую провинцию.  Это  позволяло  безбедно существовать, ни от кого не зависеть, а если учесть ещё и другие занятия деда, то же изготовление керамических изделий,  даже в приличном достатке содержать посёлок. 
    Скоро внук полюбил горы и всё, чем занимался дед, главное,  стал перенимать его ненасытную тягу к знаниям и образ мышления. Истосковавшийся по общению дед  охотно делился со смыленным мальчишкой всем, что знал и умел, а тот с таким же удовольствием впитывал в себя знания и навыки, как губка.   Заповеди  российских арестантов: «Не верь, не бойся, не проси!», вынесенные дедом из сибирских лагерей, стали для внука основополагающим руководством, согласно которому он старался поступать всю оставшуюся жизнь, как можно меньше верить на слово, не доверять, проверять человека прежде, чем вступать с ним в какие-то отношения.  Это, в свою очередь, порождало его скрытность и в какой-то мере избавляло от тщеславия. 
    Конечно же, каждому, а уж тем более юному созданию  хотелось чем-то похвастаться, это было заложено природой и избавиться от этого практически невозможно. Но оказалось, это вызывает в людях такие весьма неприятные чувства, как смех, чаще всего злорадный, и ещё более омерзительную зависть. И они уже порядком могли навредить хвастуну. Хорошо ещё, если бы  дело кончилось простым осмеянием,  зависть могла привести к другим, даже очень плачевным последствиям. В завистнике могли возникнуть, скорее, воспылать такая злоба, что он непременно пожелал бы смерти тому, кому позавидовал.
    Ошарашенный такими открытиями Ибрагим признался деду, что было бы лучше вообще онеметь или отрезать себе язык, так как, скорее всего, не сможет молчать о своих успехах.
    - Отрезать язык мы всегда успеем, - успокоил его улыбающийся дед. – А он ещё очень пригодится, чтобы творить добрые дела. И ведь можно научиться держать его за зубами так, что и ты останешься цел и будешь доволен, и завистник поумерит свой пыл и сам же пострадает от своей злобы. Ну, как, согласен поучиться такому искусству? Заодно и поучиться другим полезным качествам?
    Восторженный внук аж подскочил от радости, отвечая согласием, и задрожал от нетерпения, когда же начнется эта  интересная учеба. А давалась эта наука нелегко.  Ибрагим долго ещё, если не сказать, до конца жизни придумывал правдоподобные небылицы, как подсказал дед, чтобы скрывать важные свои успехи. Это как раз вызывало только смех в людях, который он стойко научился переносить, втайне даже радуясь вместе с ними над собой - незадачливым хвастунишкой, но приводило к желанному результату – не позволяло развиваться зависти, не создавало никаких прецедентов для неё.
   Так постигались эти науки под названием жизнь, а проходили эти уроки, как правило, на прогулках или за каким-нибудь очередным занятием.
     - Просить за себя трудно, неудобно и стыдно, - учил его дед. – К тому же твои просьбы, в большинстве случаев, остаются без внимания, особенно, если просишь много и постоянно.  А просьбы важные, от них зависит благополучие, порой и сама жизнь.  И как же в таком случае поступать? А совершить  нужно совсем несложное действие.  Необходимо постараться сделать так, чтобы за тебя просили  другие,  лучше те,  к кому прислушиваются.  Вот ты скоро пойдешь учиться в школу.  Там будет много людей, с кем-то обязательно возникнут дружеские отношения. Выбери того, кто нравится больше других, кому доверяешь, как говорят солдаты, «с кем можно идти в разведку», и предложи ему следующее. Пусть он просит за тебя, а ты, в свою очередь, за него. Тогда и твои, и его просьбы не останутся без внимания,  по крайней мере, их постараются выполнить. И это будет выгодно вам обоим.  Ведь просить за другого  намного легче, приятнее и почетнее. Заступиться за друга, выполнить его пожелание – это же святое, благое дело.  Так же следует поступать и в других организациях, учреждениях, от которых зависит  жизнь, благополучие, здоровье и твое, и твоих близких.  Той же милиции, органах власти, больнице,  армии, куда ты когда-нибудь пойдешь служить, как твой отец, второй твой дед Саид, старшие братья. И хорошо бы сделать так, чтобы никто об этом  договоре не знал, даже не догадывался, никто,  даже сами твои друзья, с кем договорился.  Пусть думают, что ты именно каждому из них  оказал такое высокое доверие. Потом, когда дружба окрепнет и пройдет испытание временем, можно немного и открыться, хотя и это необходимо делать крайне осторожно.  Ведь так можно обидеть человека недоверием, тем более друга. А на свете нет ничего дороже, чем настоящая, верная дружба. Когда ты поймешь это и примешь, станешь одним из самых поистине богатых людей на земле. Сокровища, золото, деньги, слава, почёт – все это наживное, капризное, ненадежное и быстропроходящее. Сегодня есть всё, а завтра всё это может испариться  в одно мгновение, наступит нищета, забвение. И только настоящий, надежный друг выручит в трудную минуту, подставит своё плечо. И такую дружбу следует беречь даже больше жизни.
    Так постигалась очередная, одна из самых важных наук в жизни – умение дружить. И как потом показала жизнь, уроки деда не прошли даром, а внук оказался неплохим учеником.   Следующей серией уроков стало  обучение, как пересиливать страх.  Оказалось, что и этому можно научиться.
    - Заставить себя ничего не бояться ещё труднее, чем просить, - продолжал учебу дед. – Кому-то кажется, что избавиться от страха невозможно, но есть способы, как от него излечиться, во всяком случае, свести его к минимуму.  Например, побороть один страх или испуг другим, более сильным и ужасным. Представь, что у тебя снова  заболел зуб, а идти к врачу страшно, там же одна бормашина заставляет душу искать прибежище в пятках.  Разве не так?  Я же слышал, как ты кричал тётушке, что лучше прыгнуть в пропасть, чем идти к доктору.  А теперь представь, что произойдёт, если не вылечить зуб. Тогда уже одной бормашиной не обойдёшься, понадобятся другие инструменты, один страшнее другого, и доктор копаться будет дольше. А боль будет такая, что  жизнь покажется настоящим адом. Ты лучше об этом расспроси своего папу,  который довёл себя до того, что ему разрезали щеку и чистили кость. Помнишь, какой он вернулся после операции, как  плакал, ругал себя, что вовремя не залечил зуб? Вот и подумай, либо идти к врачу, или дождаться, когда тебя принесут к  нему на носилках, как твоего отца? Заодно подумай, стоит ли разбрасываться такими нелепыми, глупыми угрозами?  Может все-таки лучше хорошенько подумать и придумать, как побороть свой страх? Только подлый и мерзкий трус сдается без боя, а настоящему мужчине это не к лицу.
    Ибрагим быстро усваивал эти  уроки, делал соответствующие выводы и,  вызывая всеобщее удивление, стал кардинально меняться на глазах. Общаться с ним, как ребенком, становилось всё труднее. Он все больше и больше  требовал к себе уважения, объяснение всех неправомерных, как он считал, приказов и просьб.  Самое смешное, что с этим «соплей»  приходилось считаться.  Во всех его возражениях всегда присутствовали аргументированные доводы, примеры,   чувствовались осознанная уверенность в себе, смелость, какой не обладали даже многие взрослые.  И родные, в первую очередь тётушка стала опасаться того, что для ее любимого племянника перестанут  существовать авторитеты даже старейшин рода. В таджикских семьях это было недопустимо.
    К счастью, по поводу уважительности её страхи не оправдались.  Племянник не переставал быть уважительным, внимательным к старшим, наоборот, становился уважительнее и внимательнее. Однако для того, чтобы по-настоящему заслужить его доверие,  отдать распоряжение или что-либо запретить, нужно было доказывать, что имеешь на это право, главное - думать, чтобы не попасть в неловкую ситуацию, а то и вовсе стать всеобщим посмешищем.
    Больше других этими переменами была взволнована тётушка, которая решила вырвать его из семьи и воспитывать сама. Мама сдалась сразу же и безоговорочно. Потом умерить свои родительские чувства пришлось отцу.  Справиться со строптивым, независимым сыном даже, по их мнению, могла только всесильная, властная глава рода.
    Тётушка оказалась  в  затруднительном положении. С одной стороны она была более чем довольна.  Её воспитанник  превращался в настоящего мужчину, умного, трудолюбивого, ответственного, смелого бойца, о чём сама же мечтала и пеклась. Им можно было гордиться. А с другой стороны он был ещё слишком мал, чтобы учить других, поправлять старших. Это  вызывало недовольство и злорадный смех окружающих.  Ведь в некоторых случаях он  выставлял их невежественными дураками и недоучками.  Хорошо ещё, когда ими оказывались члены рода, с ними ещё как-то можно было всё полюбовно уладить,  а вот с остальными доходило до смехотворных или неприятных казусов.
   Со смехом и некоторым недоумением вспоминали жители Канибадама случай, когда семилетний мальчишка поставил в весьма  неудобное положение одного из главных священнослужителей города.  На того невозможно было смотреть без грустной усмешки. Смущенный и озадаченный  он готов был провалиться  сквозь землю и проклинал тот день и час, когда ввязался в этот теологический спор и  позволил мальчишке  овладеть ситуацией.  Вразумительного объяснения,  почему была нарушена заповедь о том, что нет  бога кроме Аллаха и его пророка Мухаммеда, так и не последовало.  Все попытки служителя как орехи, раскалывались знаниями и уверенностью юного спорщика, подтвержденные выдержками из первоисточника – Священного Корана. И из этого выходило, что огромное  множество толкователей ислама, в том числе служители культа, порождающие различные по сути, самое ужасное, воинственные учения, вероотступники и предатели  ислама. 
   Положение служителя было весьма щекотливым, если не сказать, жутким. Ведь маленький поборник веры ничего не утверждал, только спрашивал, причем, вежливо и достойно. Но к прямому и простому ответу, как оказалось, не был готов даже священник высокого ранга.
     Да, тётушке  с таким воспитанником было совсем нескучно. Вспоминая этот случай, она понимала, что и здесь не обошлось без деда Ниязи.  Считая себя истинным мусульманином, тот как-то слишком уж по-своему верил в Аллаха,  и назвать его правоверным можно было с большим натягом.  Не говоря о том, что намазы совершались нерегулярно, совсем не пять раз в день и были чрезмерно короткими, многие обряды, священнослужители, разного рода толкователи, новоявленные пророки и фанатики безбожно  высмеивались не меньше, может и больше «проклятых Аллахом» большевиков.
    - Коммунисты хоть не скрывают, что ненавидят Бога,  – усмехался он. – А наши святоши в тысячу раз хуже и опаснее для веры. Кричат, призывают к вере и прославляют Аллаха, а сами безбожно врут и учат врать других. Их первых следует выжигать огнём. Разве можно молиться рядом с ними? Они же оскверняют те места, где правоверные хотят общаться с Всевышним. Молиться, славить и благодарить Аллаха можно в других местах и совсем иначе, например,  своим  добросовестным трудом, знаниями и благородными поступками, не выпрашивая  помощи в виде милостивых подачек, а прося наставления на путь истины. Нужно просить, чтобы Всесильный вразумил и благословил на добрые дела, наделил знаниями, опытом и мастерством. А дальше уже сам человек должен решать, как ему поступать, как строить свою жизнь?  А Аллах сам решит, кто его истинно любил, верил в него, славил и благодарил. Он же всё и всех видит.  А я  теперь в отличие от вас перебрался к нему поближе, и здесь, в горах, как на ладони. А потом я насмотрелся на огромное количество безбожников, и среди них тоже немало приличных, хороших людей, истинно верящих в добро и справедливость. И то, что они не верят, скорее их беда, а не вина.
   Попытки  как-то ослабить, преобразовать влияние мятежного отца  на внука успеха не возымели.  Тот  верил деду больше, чем остальным, и поколебать эту веру, вероятнее всего,  было  невозможно. Как и дед,  он теперь выделялся и не вписывался ни в одни рамки, что угрожало отторжением из общества. Даже родные, в первую очередь мама и братья, стали поглядывать на него, как на инородное тело, опасаясь спорить, вступать в серьезные разговоры, не говоря уже о том, чтобы  учить и воспитывать.  Да он и сам, скорее всего, не пожелал бы принимать их как воспитателей. Ему передалось отношение деда к окружающим.  Понятно, если он не слишком жаловал своих родных детей, то и внук стал  испытывать то же самое к своим дядюшкам, тётушкам, отцу.
     Конечно же, своей властью и влиянием  она без особого труда могла сломать  этого маленького строптивца, но при этой мысли её охватывал ужас. Он был единственным, кем она могла по праву гордиться,  кого признавал её отец.  А этот упрямый и несгибаемый старик никого просто так к себе не приближал.
      И тётушка стала побаиваться, что своими действиями  отвратит своего воспитанника от себя. Он же просекал её,  как будто  умел читать мысли. У него вообще стало развиваться какое-то обострённое, можно сказать, звериное чутьё.  А ведь она его любила больше других. Пожалуй, он был единственным, кто завладел ее душой и сердцем, отогревал от суровых невзгод и бед, которые, не переставая, выпадали  на ее долю. Непростую долю старейшины  многочисленного и одного из самых влиятельных родов в республике.
     Она действительно очень любила Ибрагима и верила,  что у  него великое будущее. Слишком уж он  не был  похож на всех остальных.
     Хотя это было и понятно, в нём текла кровь великих российских князей. Собственно говоря, именно она и сделала всё, чтобы породнится с его вторым дедом Саид-беком, отпрыском  славного, некогда богатейшего рода в России.
    Да, с внуком этих двух великих дедов и так было непросто, а после того, как он подружился со своим дедом Ниязи, стало ещё сложнее. Во всяком случае, убедить его в чём-то противоречившим его убеждениям, если он чувствовал свою правоту, стало практически  невозможно.
    Тётушка часто с улыбкой вспоминала, как, пытаясь отговорить племянника от своих опасных занятий, пригласила зоолога,  кандидата наук из самой академии наук республики.  Кончилось тем, что несчастного  с трудом привели в чувства после прогулки в горы, где  юный натуралист предложил ему пообщаться, а может даже и  подружиться с полуметровой коброй. Сорокалетний, умудренный специалист пасовал перед семилетним малышом.
    Со смертью деда, как казалось тётушке, Ибрагим перестал заниматься своим опасным промыслом, переключившись на другие увлечения, которых у него было великое множество. Это её немного успокоило.  Увы, ей это только казалось.
    Племянник просто решил не докучать своим родным, которые его не понимали и были в ужасе от его занятий.  К тому же у  той же тётушки он научился избегать тем и вопросов, которые были неприятны родным и могли нарушать покой в доме.  А кроме того поездки и охота за змеями, ядовитыми пауками были нерегулярными, скорее носили познавательный характер, можно сказать, совмещение полезного с приятным.  Ведь он практически никогда не ездил в одно и то же,  даже самое  богатейшее живностью место больше двух раз, да и заниматься только одним делом ему было просто скучно. В этом тётушка не ошибалась.  У него же не было такой цели, как просто заработать, хотя деньги, да ещё такие играли не последнюю роль, теша  его мальчишеское самолюбие.  Больше частью на охоту он отправлялся  из-за любви к путешествиям и потому, что его об этом просили сами приемщики. Поэтому скрывать все это от родных, и оставлять их в счастливом неведении было не так  трудно.
   
     Первый раз в жизни змею в руки  он  взял в пять лет. Дед предложил ему подарить ей свободу.
     Несчастный щитомордник отчаянно рвался из крепких рук опытного змеелова, но внук никак не мог придумать тот страх, который помог бы ему перебороть себя, стоял завороженный и беспомощно поглядывал на деда. Тот молчал и улыбался.  Понимая, что помощи не дождёшься, Ибрагим осторожно протянул к змее руки, крепко её схватил, подождал, пока разожмет руки дед, нагнулся и  осторожно разжал руки.  Почувствовав свободу, пленница мгновенно пустилась наутек, а  счастливый избавитель смотрел ей вслед и никак не мог понять, почему он решился взять в руки это страшное существо?  Ведь он же не сумел побороть страх.
    А существо-то оказалось совсем не страшным, наоборот, мирным,  приятным на ощупь. Вот так выяснилось, что  страх, оказывается, можно ещё победить и добротой. Дед так и объяснил, что преодолевать нерешительность  и совершать победу над собой часто помогает доброе, отзывчивое сердце.
    После такого необычного открытия и знакомства со змеями, сразу же появилось огромное  желание познакомиться с ними поближе. Ибрагима уже часами невозможно было оторвать от наблюдений за этими любопытными созданиями, книг о них,  что особенно ужасало родных, от какого-то странного  желания  - непременно  с ними подружиться.
   Однажды, увидев в его руках почти метровую змею «стрелка», отец и тётушка с гостями, цепенея от ужаса,  чуть не подавились ужином.  Маму около часа приводили в чувства, а её сын никак не мог понять, почему это безобидное существо нагоняет на людей такой ужас? Про эту змею рассказывали, эта свирепая, жестокая гадина прыгает так, что насквозь пронзает даже крупное животное, что люди боятся её больше кобры и гюрзы. 
   Наблюдал он за ней довольно долго, но никаких таких грехов не находил. Даже ужи и полозы были куда опаснее, кусались, да ещё опрыскивали обидчика какой-то вонючей гадостью. А у этой  безобидной змейки не наблюдалось ни  её легендарной свирепости, ни жестокости. Её невозможно было заставить даже кусаться, а вот прыти, чтобы поскорее унести свое тело, хоть отбавляй.  Он же чуть не задохнулся, пока её не поймал. Самое смешное, что вся её прыгучесть ограничивалась всего лишь двумя-тремя десятками сантиметров.
     Ну, и как после этого верить людской молве, да ещё приглушенным, пугающим шепотом передаваемой веками из уст в уста, от поколения поколению?  Естественно, захотелось  разобраться и с этой легендой, и другими  рассказами об этих ужасных, загадочных существах. 
     Скоро ученик сравнялся с учителем, кое в чём даже стал его обгонять, сообразив,  как ловить злобную и коварную эфу. До этого дед побаивался ловить её сам и строго предупреждал внука, никогда, ни при каких обстоятельствах с ней не связываться.
     По сравнению с той же коброй или гюрзой, она была небольшой, взрослой  не достигала семидесяти сантиметров, но нисколько не уступала злобой, упорством и храбростью, порой даже  могла переплюнуть всех их вместе взятых.  Как и они, она тоже берегла свой яд, старалась избежать схватки, но в критические моменты сворачивалась так называемой «тарелочкой»,  тёрлась своей чешуёй, издавая грозный звук, похожий на шипение воды в кипящем масле.   При этом, как и кобра,  поднимала  часть тела с головой, готовой нанести удар в любом направлении, только проделывала это раза в два быстрее.
      Так что и поймать её одному было трудно, а посадить в мешок ещё сложнее. Она никак не желала  расслабляться, боролась до конца,  крепко обвивала руку и заставить опустить свой хвост в мешок, её можно было только с  помощью второй руки. Требовались дополнительные очень надёжные руки, чтобы быстро подставить хурджум* и еще быстрее его затянуть. Иначе разъяренная пленница  могла выбраться и покусать обоих змееловов. 
     Прежде таким надёжным напарником деда, который проделывал  всё это мгновенно, что называется, на одном дыхании,  был  его друг -  дед Максуд. После укуса каракурта напарник стал слепнуть, и деду пришлось окончательно  забыть о существовании этой «дурной» змеи.
     К приятному удивлению деда, внук неожиданно  предложил решение этой сложной задачи,  вешать раскрытый хурджум над пропастью, что позволяло без особого труда  отправлять ее в хурджум одному змеелову. В случае, когда змея случайно выбиралась из мешка,  она была уже неопасна и просто летела в пропасть. 
     После того, как эта идея была блестяще опробована,  деду ничего другого не оставалось, как признать  Ибрагима  настоящим змееловом и дать добро на самостоятельные его действия. Мальчишка во многих случаях проявлял такую сноровку, наряду с осторожностью и внимательностью, что опека учителя уже начинала только мешать. А, кроме того, физические данные внука, особенно руки, развились настолько, что крепостью уже почти не уступали дедовским,  а в сноровке  даже  начинали  превосходить.

    О своих странных занятиях он старался не распространяться.  И главной причиной этого молчания являлось то,  что ему не верили, вдобавок ещё и  посмеивались над  слишком уж «завиральными» фантазиями. А когда ему  всё-таки  удавалось кого-то затащить на охоту, доказывая,  что это не вымысел, она, как правило, срывалась, или как пошутил один из затащенных, «накрывалась медным тазом», хороня под ним  все разумные доказательства. 
    О какой охоте могла идти речь, когда приглашённых то и дело приходилось  приводить в чувства, часами успокаивать, а потом ещё и опасаться за их психику?  Кроме того, своими дикими  воплями  и стонами они так  распугивали  все живое вокруг,  что привести, вернее, поймать какой-нибудь довод в пользу своей правоты,  уже не представлялось возможным.
     Правда, его гостей отчасти тоже можно было понять. 
     От всех этих трюков со змеями, которые проделывал этот бесшабашный чертёнок, действительно можно было тронуться умом.  Мало того, что он заставлял любоваться на них, когда они без клеток и аквариумов ползали, вернее, кишели  вокруг,  приходилось наблюдать, как они чуть ли не под ногами пожирали свою добычу.  Ну, а как тут не закричишь, когда  у тебя на глазах эту гадость хватают голыми руками, без рукавиц и перчаток, да еще поглаживают по спинке,  воркуют ласковым, виноватым шепотом, вымаливая прошение за то, что  лишили свободы?  А какая нервная система выдержит  сцену,  когда этот псих  вешает мешки с этой гадостью себе на плечи, уверяя, что так ей будет теплее, уютнее, потому и спокойней?
     Окончательно добивал трюк с коброй, когда,  вообразив себя индийским факиром,  он протягивал ей незащищенную ладонь, а та делала на неё свой стремительный, смертельный бросок. У наблюдателя мир начинал плыть перед глазами, и  никакие объяснения, что змеи хорошие, добрые, неопасные, даже ласковые,  уже не воспринимались. 
     Ибрагима удивляло, как человек, видевший всё своими глазами, не может понять, скорее, не желает понимать, что со змеями действительно можно ладить, даже дружить. Ведь этот, в общем-то, опасный  трюк с коброй он проделывал, как последнее доказательство, можно сказать, от отчаяния, чтобы, наконец, достучаться до  сознания этих неверов.  Он знал, потому и  объяснял, что такое можно проделывать только с коброй, что только она никогда  не делает первых выпадов с намерением вонзить свои смертоносные зубы. Она пугала,  раздувала капюшон, но до самого критического момента берегла свой яд. Правда, дедушка рассказывал, что есть змеи, и именно кобры, которые плюются ядом, чтобы отпугнуть крупного хищника, в том числе и человека.  Но они водились в других странах: Индии, Африке. Трудно сказать, почему там это происходило, но здесь, на родине змеи очень берегли яд. При этом он понимал, что рискует. Животные, да ещё незнакомые, всегда непредсказуемы,  но даже с ними  можно было установить  нормальные, можно даже сказать, приятельские отношения.  И произойти это могло лишь в том случае, когда змея понимала, что ей ничто не угрожает.   
    И ярким примером тому могли служить небольшие змеи, в первую очередь и опять же кобры.  Словно бы понимая, что этот юный смельчак охотится только на их крупных сородичей, они  спокойно, буквально перед его носом ползали, пожирали мелкую добычу, казалось, даже радовались, что их избавляют от сильных конкурентов.
    Вот проделывать такое с гюрзой или эфой  Ибрагим  ни за что бы не отважился. И совсем не из-за их легендарного коварства.  Природой было заложено,  что, как и все остальные змеи,   кусали они только в случаях защиты или  нападения на свою добычу.  Человек не был предметом их охоты, был слишком крупной добычей, проглотить  которую  они не могли при всём своем желании.  Их отличие от кобры заключалось только в том, что их реакция на угрозу всегда была непредсказуемой, как правило,  без предупреждающих выпадов.  Яркими примерами этому служили те случаи, когда гюрза падала с потолка, куда забиралась в погоне за крысами и мышами, или с дерева, где охотилась на птиц.  Ведь она же не рассчитывала, что упадёт на человека, который  дергался от испуга, воспринимаемого змеей за агрессию.  И, как ни прискорбно, в этом случае её укус был оправдан. И получалось, чтобы этого избежать,  требовалось быть предельно внимательным, осторожным, старательно выказывая свое миролюбие, всем своим видом показывая, что у вас и в мыслях нет намерений, причинить ей зло.
    Как ни странно, самой приручаемой была эфа. Дед много рассказывал об этом, а однажды Ибрагиму посчастливилось увидеть это воочию.  Одна такая красавица облюбовала место его стоянки  у озера Искандеркуль* в Фанских горах.  Немного успокоившись и убедившись,  что он не представляет угрозы, в полдень она решила выползти и «познакомиться, расположившись на камне, подняв головку и осторожно  наблюдая за невиданным созданием, вторгшемся в её царство. Скорее всего, так она решила утолить свое любопытство.
    Зная, что змеи очень любопытны, Ибрагим с радушной улыбкой принял предложение познакомиться и решил её угостить.  От деда и из книг он знал, что змеи любят молоко. По счастливой случайности, в бутылке осталось немного от завтрака. Он налил остатки в пиалку,  не торопясь прошел половину расстояния до камня, осторожно поставил пиалку на землю и вернулся.
    Какое-то время змея оставалась неподвижной, потом соскользнула с камня и неторопливо приблизилась к угощению. Ибрагим так и не понял, понравилось ли ей оно, пила ли она молоко? Она долго его обследовала, несколько раз ткнулась мордочкой и несколько раз зевнула.  Молоко за день могло и скиснуть.  Однако она явно дала понять, что  миролюбиво настроена и готова принимать дары от пришельца.  По соседству с первым даром случайно оказался ящик с пауками. Видимо  она решила, что это тоже подношение, приготовленное специально для неё. Без особого труда вскрывая картонные садки, гостья полакомилась скорпионами и тарантулами,  то, к чему другая, уважающая себя змея бы даже не прикоснулась, поняла, что больше ничего нет, зевнула и вернулась на свой камень. Там она снова свернулась кольцом и, не поднимая головки, уставилась на радушного хозяина угощения.
    Ибрагим знал, что у змей особое зрение, способное различать только теплокровное существо и его движения, поэтому двигался осторожно, без резких движений, как привык и учил дед. Судя по тому, как вела себя змея, он понял, что поступает правильно. Она продолжала быть спокойной и миролюбивой. Ему даже показалась, что она получала удовольствие от общения. Во всяком случае, от напряжения тела, которое присутствовало у неё при появлении, не осталось и следа, а хвост, который прежде подрагивал и чуть ли не упирался в камень, чтобы помочь во время атаки, как веревка, свисал с камня и не двигался.
     Пролежав минут десять, она, видимо, поняла, что дальше никаких действий хозяина угощений не последует, сползла с камня и неторопливо уползла восвояси.
   Вечером она появилась снова и  расположилась на том же камне. Увы, угощений больше не было. Пораженный красотами этих мест Ибрагим в этот день отказался от охоты, любуясь аквамариновыми водами озера и сочиняя  стихи.  Гостья поняла, что подношений не будет, немного подождала и скрылась в зарослях барбариса.
    Ибрагиму до темноты нужно было вернуться в Гиссар, он  обещал родственникам, но был почему-то уверен, второй визит  такой необычной гостьи был не последним.  Видимо так и случилось. Они действительно могли подружиться, и змея показывала это всем своим видом. Ведь она ни разу не свернулась «тарелочкой», не приняла своей угрожающей позы,  хотя он находился всего лишь в полутора метрах от неё. 
    Всего этого приглашённые на охоту, конечно же, не видели, скорее всего, не желали видеть, даже слышать.  Они не верили ему и змеям с самого начала, и, скорее всего, ничто не могло убедить их изменить свое мнение.
    После нескольких таких попыток он понял всю их тщетность. Ведь, по его мнению,  все эти люди  как раз и были теми, кто мог всё это понять и оценить. Вероятно, он  плохо объяснял, не мог  привести убедительных доводов, но они должны были понять хотя бы потому, что  он сам и был самым ярким доказательством. Они же были смелыми, умными, да ещё считали себя его друзьями.  Уж если невозможно было достучаться до них, чего тогда можно было ждать от  остальных?  И  он с грустью начинал понимать, что, как и большинство змееловов, обречён на одиночество.

     По этой же  причине  он ничего не рассказывал домашним. Наоборот,  придумывал разные увлекательные истории, чтобы их успокоить.
     Родные знали, что дед Ниязи обучал внука этому кошмарному делу и теперь опасались, что после его смерти упрямый ученик снова примется «хватать руками эту гадость, чуть ли  не целоваться с нею, чтобы эта тварь вырвалась и погубила всех, конечно же, в первую очередь его самого». Если отец ещё строго приказывал  немедленно прекратить это безумие, то мама о змеях и слышать ничего не хотела.  Попытки сына объяснить, что они не такие страшные, как о них говорят, начинались с того, что она плакала и кричала от ужаса так, что сбегались соседи с отдалённых улиц. Раза два  пришлось вызывать скорую помощь.

     У родителей и близких были основания опасаться за его жизнь.  В восемь лет его  укусила гюрза, и он чуть не погиб. 
     Произошло это в родном Канибадаме,  когда на рассвете с богатым уловом он возвращался домой.  Когда  до родной калитки оставалось пройти метров триста, он заметил  довольно крупную самку гюрзы, охотившуюся на цыпленка. Поймать ее было несложно, она уже начинала заглатывать добычу, а насытившись,  становилась спокойной, даже относительно мирной и вряд ли совершила бы свой смертельный выпад на длину тела, составлявший больше метра. Однако посадить ее было некуда,  все пять хурджумов были заняты. А, кроме того, хурджум для гюрзы, как и для эфы, требовался особенный, хотя бы с одной стороны покрытый толстой ковровой тканью.  Иначе нести его на плече и прижимать  к телу, было опасно. Гюрза  от злобы, чтобы  достать обидчика,  могла прокусить не то, что ткань,  даже свою нижнюю челюсть.  Это кобра была мудрей, понимала всю тщетность попыток,  берегла яд и  свои  хрупкие, тонкие и полые, как иглы шприца, зубы.
      Пройти мимо такой крупной добычи было жалко. За такую змею даже  в таких  занюханных приемных пунктах, как  Галачамулло или Фирузоба*,  заплатили бы не меньше, чем в Душанбе. И он решил смастерить мешок из своей школьной рубашки. До дома-то было совсем недалеко,   а там бы он что-нибудь придумал.
      Вот так он поплатился за свою необдуманность и жадность. Змея выбралась  и укусила  ладонь левой руки. Он, конечно же, высосал яд из ранок, как учил дед, но до дома уже полз, парализованный на всю левую сторону.
     Двое суток врачи боролись за его жизнь, недели две он валялся в больнице. К счастью, всё обошлось благополучно.  Родные  обрадовались, что он остался живым, и надеялись, что хоть это послужит ему хорошим уроком.  Увы, этого не произошло.  Нет, хороший урок он усвоил,  понял только то, что виноват был сам, а не змея, как считали   остальные, что нужно быть ещё осторожнее, внимательнее и вдумчивей.  Со змеями по-прежнему хотелось ладить и дружить,  вот только дружба с ними требовала неукоснительного выполнения всех законов,  установленных природой.  Получалось, что этой дружбе ещё нужно было учиться, поэтому на время дальнейшей учебы он выпросил у доктора ампулу с противоядной сывороткой и прихватил два шприца, которые стащил у зазевавшейся медсестры.
     Через день после выписки из больницы он уже снова был в горах уже с семью хурджумами. Сезон охоты подходил к концу, и требовалось наверстать упущенное. Теперь он был вооружён опытом, противоядием и это дело  бросать не собирался. Хотелось когда-нибудь доказать людям, что законы природы надо уважать, прислушиваться и учиться им следовать.  Ведь  только так человек мог не просто считать себя её царем, а действительно претендовать на эту почётную роль.       

     Понятно, что пока это дело приходилось тщательно скрывать. Отказываться от него не хотелось. Всё было налажено и протекало относительно легко, принося удовлетворение,  деньги, так, как он даже и не предполагал вначале.  Змеи действительно были не такими уж страшными и опасными, какими их рисовала трусливая, не желающая думать и вникать в суть вопросов  молва. Дед был прав, когда говорил, что «людям легче и спокойней заклеймить проклятьем и позором то, что они не способны понять и постичь». 
     Со временем Ибрагим понял, что будет лучше вообще о своём занятии не говорить ни с кем,  даже со змееловами, которые постоянно пытались выведать, как ему удается ловить такие крупные, здоровые экземпляры да ещё в довольно большом количестве? Он упорно молчал, в конце концов, у каждого уважающего себя охотника могли быть свои секреты. А главная причина молчания заключалась в  его уверенности,  что змееловы не примут его способа таким,  каким они придумали его с дедом.  Возьмут только самое главное, простоту и доступность, а змей по-прежнему щадить не будут. Не будут думать об их сохранности, судьбе, не говоря уже о дружбе и взаимоуважении. Змеи так и останутся для них врагами,  жуткими гадинами, только и думающими о том, чтобы погубить человека. Приняв этот способ,  змееловы должны будут отказаться от всех приспособлений и оснасток, которые предназначались не только для ловли, но и защищали их жизни. От всех этих палок с крючками, рогатин, сачков, которые только пугали, раздражали несчастных змей, заставляя их биться не на жизнь, а насмерть. А вот в том, что они действительно откажутся, уверенности было очень мало.   

     ***
    Солнечный луч неожиданно выглянул из-за снежной вершины, стеганув  по глазам и ослепив, несмотря на то, что лицо было прикрыто довольно плотной сеткой.  Ибрагим инстинктивно попытался прикрыть его рукой, но понял, что специально спрятал руки  в спальном мешке, чтобы лишний раз не привлекать внимание какой-нибудь шальной твари.  Он поворочался и перевернулся на бок, спрятав лицо от солнца.  Вставать было еще рано, можно было еще немного понежиться, заодно и подумать о сегодняшнем распорядке дня. 
     Вчера вечером были заполнены четыре хурджума, в которых  мирно спали  две гюрзы и две кобры. Оставались еще три хурджума, куда предполагалось посадить еще три змеи.  Можно было наловить и больше, но тогда возникли бы  трудности с передвижением.   Добавив еще один хурджум, он полностью лишался мобильности,  некуда было девать  скатанный спальник с привязанным к нему чайником.  Семь мешков и так уже были за пределом, из-за последнего, седьмого пришлось отказаться от ящика с пауками.  Кроме этого, при транспортировке нарушалась  скрытность.  Чувствуя друг друга, чуть ли не касаясь, змеи начинали злобно шипеть, поэтому требовалось раскладывать хурджумы в отдалении друг от друга.  По этой же причине невозможно было посадить в один хурджум одновременно  двух змей.   
     Однажды, несмотря на строгое предупреждение деда, он всё-таки посадил в хурджум двух самцов кобры, а они  сцепились, покусали друг друга и погибли. Получилось, что из-за своей глупости и жадности он погубил два прекрасных творения Аллаха, нарушив его законы.  Ведь даже в самых свирепых схватках за первенство самцы никогда не применяли своего оружия друг против друга, а тут по недомыслию человека произошла самая настоящая трагедия.
     Это только в следующем году, когда он найдет симпатичного узбека - шофера, который согласится ему помогать, появятся сразу четырнадцать  хурджумов. Больше за один раз не смогут принимать даже  все три душанбинских приемных пункта.  У отборщиков возникнут сложности с содержанием животных, к тому же  не будет хватать денег, чтобы расплатиться. 
     Сегодня же оставалось поймать только три змеи, а это означало, что к обеду он мог уже освободиться. Вероятнее всего, это тоже будут кобры и гюрзы. Хотелось бы разбавить их эфой, тем более в Медгородке настоятельно об этом просили,  но здесь, скорее всего, они не водились.
     Их можно было поискать  в окрестностях кишлака Хушхон*, там же и заночевать. По крайней мере, в километре от кишлака находились  руины какого-то разрушенного мазара в пустынной, песчаной  долине, которые обычно облюбовывали эфы, но он решил охотиться здесь, в этом безлюдном ущелье, чтобы не привлекать внимание местных жителей.
     Новый человек всегда привлекал внимание, к тому же городской мальчишка. А если бы кто-то увидел и понял, чем он занимается, поднялся бы такой трезвон, что эхо обязательно долетело бы до самой столицы республики. А там и так приходилось таиться, притворяться чужеземцем, уговаривать, даже шантажировать приёмщиков, что он будет сдавать добычу в других местах, в том же Сельхозиституте, где ему были  бы рады не меньше.  Если  кто-нибудь хотя бы словом обмолвился о том, чем он промышляет, на его деле, скорее всего, пришлось бы ставить жирную точку.
    В Душанбе,  где на каждом шагу и  за каждым углом можно было встретить родственника или знакомого, невозможно было утаить даже кто, где и как чихнул?  Это мгновенно без телеграфов и телефонов становилось известно, как  самому городу, так и всем его окрестностям. Естественно, этот слух обрастал такими подробностями, что уже в начале своего зарождения этот несчастный уже не просто чихал, а кашлял, как заведённый, словом, как и положено чахоточному, с мокротой и другими жуткими симптомами.  Жутко даже представить, каким этот слух доходил до окраин?
   Родители Ибрагима как раз и жили в такой отдаленной окраине, в Канибадаме, который находился на севере Таджикистана, в Ферганской долине. Становилось даже интересно, какими были бы  рассказы о похождениях их непутевого сыночка, которого тетушка взяла к себе на воспитание?  Одновременно с этим  становилось понятно, чтобы сделала тётушка. А она непременно поставила бы на ноги всю республику.  И она это ещё как могла.  И все дороги были бы перекрыты. Даже жутко подумать, чтобы она сделала с отборщиками яда. 
     Хвала Аллаху, что его похождения и подвиги хранились в глубокой тайне. Приёмщики молчали, более того старались не сталкивать его с другими змееловами,  делали все, чтобы никто, даже их руководство не узнало, кто  им поставляет таких крупных змей. Правда, и Ибрагим  смекнул, как навешать на их рты надежные замки, предложив им получать неплохие премиальные с каждой змеи.
     И они согласились, и все стало проще. Больше уже не требовалось составлять договора, предъявлять документы, за бутылку водки выпрошенные  у знакомого забулдыги Егорыча,  и заставлять его что-то подписывать. Отпала надобность и в процедуре  осмотра змей. Ему уже верили на слово, он просто говорил, кто и где находится, сам говорил  цену, у него забирали хурджумы и тут же выдавали деньги. Теперь даже вездесущая милиция не могла определить род его занятий. Деньги уверенно вершили свое дело, перекрывая все источники информации обо всех его похождениях. А ведь два года тому назад он только чудом избежал всеобщего, грандиозного скандала.

    Тогда он  не знал, что автобус и его опасный груз были просто несовместимы. Если людей еще как-то можно было  обмануть, объяснив им, что в  хурджумах находятся подарки любимой бабушки, то животные, которых перевозили в тех же автобусах, верить этим басням категорически отказывались. 
     Первый раз это открытие было сделано в случае  со стариком, который вёз двух баранов на свадьбу внука из Гиссара* в Душанбе. Тогда этот старик решил помочь симпатичному мальчишке, поместив его опасную поклажу, тогда хурджумов было только три,  под своими баранами. Только чудо, что несчастные животные не разгромили автобус, а старик не выбросил этих «взбесившихся шайтанов», когда им под ноги положили «подарки бабушки  любимому внуку».  Старика уговаривали всем  автобусом, чтобы он показал баранов ветеринару, что выбросить их  успеет, но он согласился только тогда, как их неожиданно успокоил этот добрый и чудесный мальчик, осторожно  переложив свою поклажу головную часть салона, под сиденье двух старушек.
     Второй неприятный случай произошел с козой, перебодавшей водителя и половину пассажиров в Новабаде*, когда её, несчастную и дрожащую  от страха,  пытались затащить в автобус. Больше всего было жалко старушку – владелицу козы, которая отказывалась понимать, как её ласковая и  добрейшая любимица, уже на протяжении семи лет  регулярно, мирно и спокойно совершавшая путешествие, чтобы попоить своим молочком внучат своей хозяйки, неожиданно превратилась в грозное, свирепое существо, норовившее достать своими острыми рогами даже свою хозяйку. Такое необычное поведение козы поразило и заставило отказаться от дальнейших попыток водителя автобуса и пассажиров, которые за все шесть часов дороги до Душанбе так  и не смогли прийти в себя  от удивления.   А  удивляться  было чему.  Ведь за все предыдущие поездки они успели полюбить это мирное, кроткое животное, даже восхищались таким необычным дружелюбием.
     Третий случай с взбесившейся кошкой положил конец этим поездкам.   
     Владелец кошки – интеллигентный мужчина средних лет, как и хозяйка козы, тоже не мог понять, почему у входа в автобус его любимая всеми киска, шесть лет не проявлявшая даже намека на  недружелюбие, становилась агрессивной, начинала дрожать, выпускать когти и злобно рычать. При этом шерсть на ней вставала дыбом, а сама она вцеплялась в хозяина так, что отодрать ее можно было только вместе с его кожей. После очередной попытки войти в автобус,  мужчина вскрикнул от боли и высказал предположение,  что в салоне затаилась какая-то опасность.   
     Пассажиров как ветром сдуло, а шофер, вооружившись монтировкой, вместе с мужчиной, вооруженным железным обрубком арматуры,  стали осторожно обыскивать салон. Ибрагим, выскочивший последним,  понял, что пора срочно уносить ноги.  Он  предусмотрительно и стремительно вскарабкался на тридцатиметровый склон ущелья, где затаился и стал осторожно наблюдать за происходящим. 
     Он  видел, как  шофер нашел деревянный ящик с садками, куда были посажены пауки и скорпионы, и, страшно ругаясь,  выбросил его в пропасть. Ящика было не жалко, он был громоздким и неудобным, давно нужно было смастерить  другой, из тонкой фанеры, а вот живность  было жаль до слез. Все эти каракурты, тарантулы и скорпионы были ни в чем не виноваты. Просто за  них, вернее, за их яд, хотя и немного, но тоже платили, а кроме того, по сравнению со змеями, те же «Черные вдовы*» занимали мало места и практически ничего не весили, что позволяло набивать ящик до отказа.
     Когда перед  Ибрагимом мелькнуло взбешенное лицо шофера, грозно размахивающего монтировкой и уже дико визжащего: «Где этот змеёныш, юный натуралист?», он понял, что дальше испытывать судьбу, нервы пассажиров и животных становится просто опасно. Страшно подумать,  что водитель и пассажиры сделали бы с этим натуралистом, если бы обнаружили  ещё пять его хурджумов,  которые он таки  успел вынести на своих плечах из  охваченного паникой  автобуса.

    Благо,  он, наконец, догадался, как использовать те бешеные деньги, которые буквально вываливались из его карманов.  Конечно же, их можно было потратить на попутки, ишаков и  лошадей, которых он мог не только нанимать, но и спокойно  покупать. И через два года специально для этих целей он действительно купит себе новенький мотоцикл «Ява», да еще «липовые права» в придачу, которые будут вызывать удивление милиционеров не тем, что мотоциклом управляет двенадцатилетний подросток, а тем, что он имеет первый взрослый разряд по мотоциклетному спорту.
    И ему будет неприятно, что опять придётся врать, что это именно так в его спортивной зачётке и записано, хотя никакого отношения к этому виду спорта он иметь не будет. Просто без этого  его «липовые», в то же время самые настоящие права будут недействительны. Еще неприятнее будет обманывать тетушку и родителей, что этот мотоцикл ему подарил  никому неизвестный друг, который уже не мог управлять  из-за травмы.
    Ему вообще  ещё придётся много врать, изворачиваться, выдумывать разные правдоподобные истории, чтобы как-то объяснять происхождение своих сказочных заработков, тщательно скрывая истинный источник. Иначе ни тетушка, ни родители не приняли бы от него ни копейки. А он же  не мог  пользоваться ими один, как сказал бы дед, жрать в три горла. 
     Как раз он-то раздавал и отсылал  практически всё до копейки,  не забывая даже бабушку, живущую в Москве.  И делал это специально, так как деньги у него почему-то имели обыкновение таять, как снег. А так они приносили хоть какую-то пользу, помогали семье, братьям. И это было приятно, ведь все были довольны, даже гордились, что у них такой заботливый сын, внук, племянник и брат.
    А через полтора года тетушка, а потом отец возгордятся им ещё больше. Они, наконец, узнают про истинный источник его баснословных заработков, но это их нисколько не огорчит. Наоборот, тетушка засияет от счастья,  возблагодарит Аллаха за то, что помог ей  воспитать «такого храброго, сильного и великодушного умницу», даже простит ему его вынужденный обман. Отец будет тоже рад, только выразит эти чувства скромнее, как и положено мужчине.  А потом они втроем склонят головы и поблагодарят Аллаха и двух славных дедов Ибрагима, которые воспитали достойного внука.  И это будет самой настоящей победой, праздником, известным только им троим.
    Мама, как и все остальные, так и останутся в неведение. Владеть такими тайнами – удел сильных и смелых. Только они  смогут понять и оценить всё правильно, без излишних эмоций.
    «А ведь и верно, - подумает тётушка. -  Узнай мама, что её сын, оказывается, больший идиот, чем она думала, да ещё нашел поддержку у выживших из ума мужа и его сестры, ее  и вправду может хватить удар. А потом придется  приводить в чувства бабушку и еще кучу родственников, соседей, друзей. Нет уж, пусть всё остается так, как придумал  этот ловкий чертёнок. Теперь хоть понятно, что и как  он делает. И если уж он с семи лет  делал так, как нужно, то и дальше  в это ни в коем случае не стоит вмешиваться. Сам начал, сам и закончит. Попробуй, останови его, он же все равно настоит на своём»!

    Ибрагим почему-то был уверен, что-то подобное обязательно должно  произойти. А иначе и быть не могло.  Не вечно же ему обманывать, изворачиваться, ловчить и  скрываться от всех, как шпиону. Да и дело это порой, пусть изредка, но уже начинало его тяготить. И делать его своей основной профессией он не собирался.  А это означало, что рано или поздно всё это должно было закончиться. Он это понимал и чувствовал.
    На свете было много разных дел, где бы ему хотелось поучаствовать.  Ведь ему хотелось охватить всё и сразу, а его увлечения, как говорила тётушка, менялись чаще, чем рубашки. И он действительно шарахался от одного к другому, как собака за несколькими зайцами сразу, от музыки к спорту, от  биологии к истории, и этот список был нескончаем, и эта полярность удивляла  даже его самого. 
    Его уже давно удивляло, почему он так долго занимается охотой за змеями? Что его так тянуло в горы? Одиночество? Да, порой очень хотелось  побыть одному, но совсем недолго. Скорее  наоборот, он любил компании, приятных и умных собеседников. Потому-то он все время и пытался привлечь напарника.  И долгое пребывание в любимых горах тоже стало надоедать. Он и так изъездил все заповедные места республики. Появились уголки, куда бы хотелось вернуться, но их было немного и возвращаться хотелось совсем не за змеями, а просто так,  полюбоваться красотами, отдохнуть, да ещё с кем-нибудь.  Оставались деньги.  Нет, конечно же,  было неплохо так зарабатывать, считая себя уверенным в завтрашнем дне,  но и они не были самоцелью.  Он ими так и не научился управлять, они все равно утекали сквозь пальцы, часто уже не принося удовлетворения. 
     Чем больше он об этом думал, тем меньше находил доводов в пользу продолжения этого дела. Получалось, что он ездил на охоту по привычке, превращаясь в какого-то робота, боясь потерять это необычное занятие и довольно приличный заработок. А ведь так  не происходило. Его же  влекло сюда по велению души, которая уже не могла  существовать без любви к этому,  родному,  до боли знакомому краю. И, конечно же, он кривил душой, пытаясь думать,  что деньги не играют роли. Они ещё как играли одну из главных ролей, помогая ему быть независимым, свободным в своих желаниях. И, конечно же, била ещё одна веская причина – огромное желание помочь отцу.
     Его отец – фронтовик, орденоносец и инвалид трудился в торговле, городском Пищеторге, куда его направила Коммунистическая партия.  Будучи честным «до мозга костей» он был «белой вороной» среди своих вороватых работников, большинство из которых составляли карагетинцы*, не слишком любящие ленинабадцев*, к коим принадлежал отец. Управлять ими, скорее, воевать с ними  было непросто, и он уходил на работу, как когда-то ходил в атаки на войне. Но это была ещё не главная причина, из-за которой сын сочувствовал отцу. Отец своей небольшой зарплатой мог обеспечить относительный достаток в доме, во всяком случае, семья не нуждалась, а вот позволить себе лишнего он был просто не в состоянии. А это вызывало недоумение и злобные насмешки:  «Как это у одного из главных руководителей такого «хлебного» места нет денег, когда даже у простого экспедитора  деньги стопками сложены в разных углах»? Отец старался, как мог, устраивал хлебосольные вечеринки за счет семьи, но насмешки и удивление только возрастали. Причем, в этой, можно сказать, травле участвовали даже самые близкие, те же  мама и тётушка.
  И сын, конечно же, не мог оставаться безучастным, тем более имея такой неплохой заработок. Увы, его помощь в том виде, какой была, отвергалась и положения не меняла. Приносить большое количество денег было невозможно. Требовались серьезные объяснения их происхождения, попытки  подбросить их в дом тайно, обычно оканчивались тем, что отец их просто относил в милицию или сберкассу.  Тогда сыну приходилось лукавить и отдавать их матери.  Его же совершенно  не пугало, что в его карманах порой не оставалось даже меди. Он же был уверен, что завтра они снова затрещат от крупных купюр.
    По его подсчетам  только за один вчерашний день, вернее, вечер он заработал рублей сто, сумму, которую инженер, врач или учитель получали  за месяц. Причем, змееловы рассказывали, что в Ташкенте или Оренбурге ему заплатили бы раза в два больше, не говоря уже о Москве, где эта сумма возрастала до оклада доктора наук.
    Вообще-то он мог заработать значительно больше.  Путешествуя по горам, он замечал камни, которые могли сказочно обогатить не только его семью, но и весь  многочисленный род. Но даже под пыткой он не поднял бы ни одного, даже самого маленького камешка.  С поднятием каждого такого самоцвета могла начаться новая очередная кровавая история, и начинать её  было смертельно опасно. Дед строго предупреждал, что на этом милость Аллаха могла и закончиться.
    Много позже, когда он стал взрослым и  перестал верить в эти сказки, у него появлялось желание вернуться и взять всего лишь несколько камешков. Он был уверен, что те прекрасные лалы, что россыпями лежали  в потаенных  местах, и от которых он с трудом отрывал взгляд,  так и остались  нетронутыми. Люди не стремились туда, где недоступные скалы, те же змеи зорко стерегли  эти сокровища от человеческих глаз.   
     Его жизнь нередко приносила не только удачи, но и разочарования вместе с нуждой.  И в эти трудные моменты желание пробуждалось с особенной силой, но он так и не вернулся за сокровищами,  не решился, скорее, не захотел. Богатство,  достающееся легко, никогда не приносило счастья, наоборот, сеяло только горе и разочарование. И ярким примером тому был его второй дед Саид, предки которого были  великими князьями и одними из  богатейших людей в России. 
    Всю жизнь деду приходилось неимоверно мучиться, мучить свою семью, уставшую от его бесконечных тюрем, лагерей, ссылок, а потом изрезать себя саблей, чтобы только унести с собой в могилу тайну родовых сокровищ.  Трудно сказать, знал ли дед, где хранятся те клады? 
     Вероятнее всего, знал. Бабушка однажды случайно  обмолвилась, как помогала деду выбрасывать бочонки с золотыми монетами в Яузу.  А выжившая из ума прабабка перед смертью неизвестно откуда вытащила на свет свои припрятанные драгоценности, что привело к  жуткой трагедии.   Обезумевшие и потерявшие человеческий облик наследники  при ещё живой  прабабке так вырывали друг у друга наследство, что  буквально все украшения, в том числе необычайно дорогое бриллиантовое колье и изумительное жемчужное ожерелье превратились в золотой лом и россыпи камней.  Это  привлекло внимание органов, а потом и бандитов, которые  долго мучили бабку с дедом. Ведь именно из-за этого деду пришлось покончить с собой, а бедная бабушка после этого осталась самой последней нищей.  Ведь вся эта куча стервятников -  родня деда, вынесла из дома все ценные вещи, прихватив с собой даже единственное золотое колечко младшей дочери.  Поэтому милиционерам, а потом и всему остальному жулью оставалось только грызть от злобы локти и обшаривать облезлые голые стены.  Следователь - капитан, производивший обыск плакал, как ребенок и чуть не застрелился, представляя, каким будет гнев его начальства.   Его пришлось скрутить и с помощью понятых  увозить  на скорой помощи. 
     И все это  Ибрагим видел своими собственными глазами, когда его  возили на похороны деда.  Ну, и как после всего этого можно было  решиться и испытывать хоть какое-то желание прикоснуться к сокровищам?
     Дед Саид, вероятнее всего, знал, где хранятся клады, но так к  ним и не притронулся, всю свою нелегкую жизнь стараясь заработать только честным трудом, пытаясь  хотя бы таким образом уберечь своих детей, внуков от проклятия, наложенного на богатство прадедов. Дед  Ниязи проделал то же самое, с той только разницей, что не желал прикасаться  к драгоценностям, хранимым самой природой. 
      Оба деда Ибрагима  были верными друзьями и познакомились в Сибири. Это и послужило тому, что их дети стали родителями  Ибрагима. И он не имел права посрамить их чести.  Видно, поэтому ему и помогали Аллах, те же его великие деды, научив его трудиться честно и зарабатывать так, как простым смертным и не снилось.  Так что альтернатива честного заработка для среднеазиатского  мальчишки, целую ночь караулить на базаре дыни и получить за это рубль, из которого половину требовалось отдавать предводителю ватаги, чтобы тот милостиво разрешил продолжать на него ишачить, уже просто раздражала и вызвала грустную усмешку.       
    Становилось понятно, что из этого дела его не вытащишь даже раскалёнными клещами, пока он не найдет другое, равноценное по значимости и весомости. И деньги, которые он до конца жизни так и не научится беречь, все равно будут играть пусть не главную, но всё же важную роль.  Прежде всего,  потому, что с их помощью он прочувствовал самосознание  настоящего мужчины, смелого, ответственного, главное, независимого и дорожащего своей честью.

    ***
    Однако нужно было приступать к делу, чтобы ещё засветло добраться до Душанбе. Но вставать и выбираться из мешка по-прежнему не хотелось, да и не требовалось. Воздух  оставался довольно холодным,  землю и растительность покрывала обильная роса,  что  только мешало охоте и отодвигало начало.   Но это было не страшно, поимка трех змей не заняла бы много времени. Даже, если  бы она каким-то чудом затянулась,  у него в запасе было  целых два дня. Дома были уверены, что он вместе со всей школьной командой уехал в Нурек* на Весеннюю республиканскую спартакиаду.  Так что можно было  понежиться в мешке около часа и выбраться часам к восьми, когда солнце начнет прогревать воздух интенсивнее и немного подсушит землю.
    Домой ему хотелось вернуться именно сегодня. Повести еще одну ночь в горах,  и томить в мешках наловленных змей было уже жестоко, да и не требовалось.   Лучше было  провести приятный денек с друзьями, а на следующий день  появиться в школе и объясняться с учителем физкультуры Алексеем Владимировичем, почему он потерялся в дороге и чем занимался все это время.  Это было нетрудно.
    Учитель знал, чем он занимается, и хотя не очень это приветствовал, особенно не возражал.  Они оба любили горы,  и это их  сближало, даже  делало друзьями. Алексей Владимирович был единственным из приглашенных на охоту, кто понял, что  Ибрагим  не бесшабашный, сумасшедший храбрец, а прирожденный змеелов, доказавший, что со змеями можно научиться ладить.  Сам он от участия отказался.  Менять  в тридцать пять лет образ жизни было очень сложно, к тому же он  никак не мог  пересилить страх перед этими мистическими существами.      

    Алексей  уже привык к странностям, постоянным отлучкам  этого симпатичного упрямца и прощал ему буквально всё. Этот крепкий, смелый и смышлёный таджичонок подавал большие надежды, как хороший, талантливый спортсмен. У мальчишки  были поразительные способности во всех направлениях, а учитывая его неплохие физические данные,  можно было утверждать, что в любом виде спорта он мог добиться  высоких результатов.  Во всяком случае, в альпинизме он уже мог претендовать на первый разряд, возможно, даже выше.  Алексей  уверен в этом, так как сам был кандидатом в мастера именно по альпинизму. Собственно, это и было причиной, почему он остался в Таджикистане, полюбил эту страну, этот славный народ и, конечно же, эти величественные горы.
    Однажды он увидел, как Ибрагим вёл себя в горах, как легко преодолевал  сложные маршруты и препятствия.  Сразу же появилось огромное желание – приобщить мальчишку  к братству альпинистов. Это же было настоящей удачей, найти такого уникума, который лазил  по скалам, как кошка, скорее, как муха,  умудряясь ползти даже по отрицательной поверхности.  Удивляло, что он никогда не забывал  про осторожность, продумывая и рассчитывая каждое движение. Цепляясь своими крепкими руками за камни и выступы в скалах, он мог преодолеть даже своды и арки.  Самое удивительное, что его музыкальные руки совершенно  не производили впечатления паучьих лап, а он на них висел, подтягивался, даже перебирал пальцами.
    Недаром вся душанбинская шпана с восхищением рассказывала о великих подвигах этого маленького батыра. Особенное изумление вызывал случай, когда  он  обезвредил вооруженного семнадцатилетнего парня. Тому страшно не повезло, когда он решил вытащить нож. Ловкая,   как оказалось, прямо-таки железная кисть левой руки десятилетнего подростка  так сдавила его руку, что рукоять мусульманского ножа «Чирчик*» пришлось высвобождать уже хирургу в больнице.  Хирург был поражен, чем же так можно было орудовать, чтобы переломать почти все пальцы, да еще порвать сухожилие на запястье?
    Однако сам батыр почему-то скромно об этом помалкивал, никогда не проявлял своего удивительного качества, более того его сложно  было заставить это продемонстрировать.   Алексею лишь один раз случайно удалось заметить, как  его ученик  спокойно одними пальцами раскалывал грецкие орехи. Видно, скрывать такую силищу в руках,  как боевое оружие, он научился у  змей.   
    Пожалуй, Алексей один  понимал, откуда у парнишки такие необыкновенные способности. Безусловно, этому его научило его опасное занятие, развив все эти  навыки, силу, выносливость и какое-то  обострённое звериное чутье.  К нему нельзя  было  приблизиться  незамеченным даже тогда, когда он крепко спал. Больше других качеств поражал его необыкновенный слух.  Он умудрялся слышать, как где-то пробегало какое-то мелкое животное, или  проползала змея. Правда, как раз это и было понятно. Именно эти  способности  и были его победоносным оружием охотника в смертельных схватках со змеями и пауками.
     К глубокому огорчению Алексея, его маленький друг категорически отказывался стать альпинистом. Нет, он не отказывался дружить, помогать, даже раскрывать свои секреты, но участвовать в соревнованиях, походах и восхождениях упорно не желал, а о том, чтобы получать какие-то спортивные титулы, разряды и прочие регалии альпинизма, и слышать ничего не хотел.  Объяснялось это просто. Он любил свой народ, который не слишком жаловал искателей острых ощущений в его родных горах, и наотрез отказывался  предавать его даже за звание мастера спорта. 
     Алексею оставалось только с грустью пожимать плечами и приобщать своего любимца к другим видам спорта,  что самое грустное,  передавать отдавать его в руки других тренеров. Паренек действительно делал большие успехи в спорте, и мешать его спортивной карьере было  просто подло.   
      

 


    ОХОТА

    Ибрагим, наконец, выбрался из спального мешка, скатал его и стал приводить себя в порядок. Сбегал к реке, ополоснул лицо, прополоскал горло, зубы и снова вернулся к своей стоянке. Там он снова разжёг небольшой вчерашний костёр, повесил над ним чайник, достал из хурджума  увесистый сверток с продуктами, обернутый в плотную, вощеную, пергаментную бумагу, приличную скатерть, постелил  ее на  валун, размером со стол и напоминавший шляпку боровика,  и стал неторопливо раскладывать на нём свой завтрак.
    Через несколько минут  его достархан был обильно и красиво сервирован. На разломленных лепешках и между ними  лежали ломтики сыра, брынзы, сырые яйца, творог, кусочки вяленой  баранины, говядины, курицы и   домашней  колбасы.  Дополняли всё это, как будто для сыроедцев, уже кусочки сырого мяса.  Не забыты были  и вегетарианцы, которые могли полакомиться  помидорами, огурцами, орехами, сухофруктами и другой зеленью.  Другая разнообразная снедь  продолжала выниматься из свёртка и  раскладываться уже осторожней, чтобы что-то  не скатывалось с выпуклой поверхности валуна.  Что-то всё равно скатывалось,  падало на землю, но сервировщик  не обращал на это внимания  и продолжал опустошать свёрток.
     Глядя на это со стороны, можно было подумать, что здесь готовится пиршество на очень большую компанию. Действительно, съесть это всё за завтраком одному было просто немыслимо. Одного сыра и мяса вкупе  было примерно по килограмму, не считая остального содержимого свертка, весившего около пяти.   Становилось понятно, что  это делалось неспроста.  Если бы кому-то удалось подсмотреть на то, сколько продуктов было выложено вчера на полдник, правда, это происходило в другом месте,   у наблюдателя точно бы съехала крыша. Угощений было раза в полтора  больше.
     Действительно,  занимаясь сервировкой  такого хлебосольного достархана, Ибрагим внимательно поглядывал по сторонам, где уже собирались многочисленные обитатели этих мест, привлечённые божественными, заставляющими терять бдительность и рассудок  ароматами.   Многие из них дожидались еще со вчерашнего вечера  и теперь по праву были вознаграждены предвкушением настоящего, умопомрачительного пира.
    Оказалось,  не так уж пустынны были эти места, как могло показаться на первый взгляд. Кого здесь только не было? Это же был настоящий рай для зоологов, естествоиспытателей  и собирателей редких животных.  Начиная с приличного  количества  памирских полевок и пищух, можно было заметить животных и побольше, тех же хомяков,  сурков, крыс,  даже очень редких, еще на заре Советской власти занесённых в Красную книгу солонгоев*,  которые мирно сновали между  грызунами, жабами, лягушками и ящерицами.
     По поведению этих симпатичных, маленьких зверьков можно было догадаться, какой волшебной, можно сказать, убийственной силой обладали ароматы с достархана, заставляющие  отказываться от своего повседневного рациона даже хищников. Да, Ибрагим постарался на славу. Казалось, что в радиусе нескольких метров образовалась какая-то необычная, густонаселенная ярмарка из самой всевозможной живности, населявшей эти места. 
     Сводящая с ума  приманка выманила на свет даже слепозмеек, хотя, скорее всего, их привлекало любопытство и какой-то невероятный ажиотаж.  Всюду сверкали их изгибающиеся спинки на уже начинающем припекать солнце, от которого они предпочитали  скрываться в норах.  И над всем этим порхало, парило, кружило, летало большое количество птиц, ещё большее насекомых, даже летучих мышей, которые ещё не скрылись в норах.  Присесть и отдыхать было некогда, всем хотелось плотно позавтракать.
     Естественно, позавтракать хотелось и хищникам, которые уже приступили к охоте, а кто  и к самому завтраку. Ибрагим заметил, как в трёх метрах от него из-за камня неожиданно вынырнула ласка и уволокла зазевавшуюся полевку.  Чуть подальше за хомяками охотился барсук, небольшой беркут упал камнем на геккона,  а где-то пищала пищуха. По тому, как она пищала, было понятно, что она не успела с писком нырнуть в норку, кто-то крепко схватил ее своими острыми зубами или когтями.  Вокруг кипела жестокая борьба за право существования на этом свете.      
     Ибрагим понял, что внес в эту борьбу  остроты, сделав  свой достархан центром внимания, с удовлетворением вздохнул и тоже приступил к завтраку, тем более на костре уже вскипел чайник.
     Если бы  кому-нибудь  рассказать, что  этот необычный завтрак  является чуть ли не основной частью этой странной охоты, то этого человека, вероятнее всего, долго пришлось бы выводить из оцепенения. Видно у тех, кто побывал на таком завтраке, и вправду закипали мозги, и уже все дальнейшее воспринималось с трудом, как что-то нереальное и умопомрачительное.
    Но ведь ничего фантастического в этом не было, наоборот, всё было реально, в соответствии с законами природы. Те же рыболовы и охотники всегда использовали приманки, прикормки, чтобы добиться наиболее удачной охоты. И в этом случае происходило то же самое, с той только разницей, что приманка являлась её главным составляющим.  Именно  с её помощью достигались простота и успех.  Плотоядных привлекали  её ароматы, заставляющие терять осторожность, что помогало  хищникам уже в  их охоте.
    В свою очередь,  охотнику на хищников тоже становилось легче.  Хищник был полностью занят охотой на свою жертву, потом её поглощением, что позволяло внимательно за ним наблюдать.  После поглощения  он начинал расслабляться, переваривая пищу, отчасти теряя реакцию и подвижность. Поэтому  охотнику оставалось  дождаться момента, когда он насытится,  расслабится и станет менее агрессивным.  И не нужно  его выслеживать, загонять в западню, мучить, вызывать  ярость и злобу.  Всё  просто, потому и гениально.  Так же как у людей, когда жена старается скорее накормить голодного супруга, вернувшегося с работы.
     Дед и Ибрагим только подсмотрели  законы природы, внимательно их изучили и взяли  на вооружение.  Вот поэтому у них  и получалось то, что так поражало  остальных.
    Уже много позже Ибрагим понял, почему, даже сам того не понимая, он так долго не мог передать никому этого удивительно простого секрета. Видно, Аллах и дед не позволяли ему этого, строго  оберегая эти девственные и удивительные места от  алчных  охотников за наживой.  Природа  Памира слишком хрупка, ранима, где-то  по-детски наивна. И ярким примером тому служили полностью исчезнувшие заросли  терескена* в окрестностях Мургаба*, где местные жители весь его вырубили под корень. А ведь они были немногочисленны и крайне бережливы, что было обусловлено заботой о завтрашнем дне, своих близких, особенно детях и внуках.

     Между тем, Ибрагим уже завтракал, но как!  Если бы здесь оказались любители природы, то они точно подали бы на него в суд за издевательство над животными.  А  на месте самих животных, тоже следовало бы плюнуть ему в лицо, как самой последней сволочи, и безжалостно разорвать на тысячи кусков. И никто бы  их не осудил за такую жестокость.
     - Боже! – говорили их наполненные отчаянием и мольбой глаза. – Посмотри, что творит этот изверг, что он здесь устроил? Он  же доводит нас до исступления этими ароматами, запахами, от которых теряешь разум, бдительность, осторожность, всё то, чему учили нас родители, что  было заложено природой.  Нас же здесь безжалостно убивают, как в какой-то жуткой мясорубке, да мы и сами уже готовы сожрать своих же собратьев. Мы, конечно, не ангелы, но то, что происходит, начинает походить на конец света. Мы все это видим, но уйти отсюда не в состоянии, нет сил. Наоборот, как парализованные,  всё ближе тянемся к этому завораживающему до погибели валуну.  А этот садист  еле-еле жуёт, да ещё посматривает на то, как мы мучаемся. Ну, что ему ещё  нужно? Когда же он, наконец, отойдёт хоть ненадолго? Неужели мы не заслужили хотя бы крошек с его стола? 
     Ибрагим понимал  состояние животных,  ему их было их жалко до слёз, но дело, ради которого он  это устроил, требовало, чтобы он сидел, терпеливо ждал и внимательно вглядывался в происходящее. Увы, законы природы, не им выдуманные, требовали жертв, даже такого  ужасающего кровопролития.  И оправдывало  это лишь то, что после побоища  оставались самые сильные и жизнеспособные особи, возрождающие такое же потомство.
     Эти наблюдения  отчасти убеждали его в оправданности такой  жестокости. Он вспоминал свои споры  с дедом, где упрекал его в ней, и теперь понимал, что тот оказался прав, уверяя, что необходимо применять эти законы и к людям. И Ибрагим решил, что должен поступать так, как этого требовали дед, Аллах и природа.
       Кто-то будет считать это цинизмом, даже фашизмом, но он упорно не будет подавать нищим или помогать тем, кто этого не заслуживает.  Дед его убедил,  что  необходимо учиться делать настоящее добро, что добренькое милосердие и жалость только унижают, портят и развращают.  Люди, позволяющие себя жить без чести, совести, в противоречии с нравственными законами, не оставляющие о себе доброй памяти, не имеющие друзей, кто мог бы помочь в трудную минуту, просто не имели права на сострадание, а может даже  и на жизнь.  Исключение могли составлять только малые дети, немощные старики и люди, попавшие в беду по независящим от них причинам,  те же инвалиды, опять же, ставшие таковыми не по своей воле.  Остальные, в первую очередь мужчины просто обязаны были выбираться из своих проблем сами, не вешая их на друзей, своих  близких и родных. 
      К мужчинам  вообще  должны были применяться особые требования. Помимо того, что они не имели права делиться своими проблемами, основными законами Всевышнего и природы им предписывалось взваливать на свои плечи проблемы своих родных, семьи, брать на себя всю ответственность за их жизни. 
      Собственно говоря, так поступал его народ,  где мужчина должен был доказать, что имеет право на то, чтобы обзавестись семьей,  дарить миру свое потомство, а потом всю оставшуюся жизнь оправдывать оказанное ему доверие.  Эти мудрые и справедливые законы были подсмотрены предками Ибрагима у природы, животного мира и применены к человеческому обществу, которое веками их свято хранило и выполняло.  Если они нарушались, общество считалось  больным и недостойным того, чтобы называться человеческим.
      Осознав все это, Ибрагим пришел к выводу, что природа, как говорили когда-то оба его деда,  и есть тот самый главный и мудрый учитель, учиться у которого особая честь. А те знания и опыт,  полученные в результате этой учебы, как раз и могут  помочь  стать достойным своих  дедов,  такими же мудрыми, отважными, неуязвимыми для страха, лжи и человеческой подлости. 
      Во всяком случае, один урок, подсмотренный у змей, он уже уяснил твёрдо.  До самого критического момента беречь и абсолютно некому, ни друзьям, ни врагам не раскрывать свои возможности и способности постоять за себя и других. Змеи до конца берегут свое грозное оружие, так почему бы не перенять это весьма полезное свойство? 
 
      С начала застолья прошло уже минут двадцать. Ибрагим уже давно закончил завтрак и неторопливо продолжал отщипывать маленькие кусочки лепешки,  бросая их все ближе к себе, тем самым поддразнивая уже давно потерявших терпение животных. Невероятный ажиотаж заставлял их медленно, но верно приближаться к валуну, сузив живой круг до полутора метров.  Самые смелые и нахальные уже сновали у самых ног, подкрадывались сзади, воюя с более проворными птицами, и только присутствие хозяина стола напоминали им об осторожности, не позволяя  совершить последнюю, решительную атаку на заветный достархан.
      Ибрагим уже и сам начинал терять терпение, не видя достойной добычи и думая, что немного переборщил с угощением. Сегодня  хватило бы и десятой доли. Правда, вчера и стол был больше, и ломился выше крыши, да и живности было не меньше, а такого ажиотажа так и не случилось. Видно, и в правду никогда не угадаешь с количеством продуктов, да и день на день не приходится. И все-таки интересно было знать, что именно так встревожило всю эту непуганую публику, что она даже начинала забывать, кто из них хищник, а кто – жертва?
      Сегодня действительно творилось что-то странное. Неужели этот обильный достархан мог вызвать такое всеобщее помешательство животных, что нарушил законы природы? А ведь и вправду, у самого Ибрагима тоже,  что называется, начинали плыть мозги.  Улыбку вызывали сценки, где молодые барсуки и горностаи, в едином порыве с сурками, крысами и дикобразами, оттесняя друг друга, тянулись к валуну, совершенно забыв о вечной вражде. Что самое забавное, в этом столпотворении участвовали и змеи, тоже забыв о своем предназначении, главное о том, что у них нет таких зубов, с помощью которых можно было полакомиться неведомыми деликатесами.  Правда,  они были некрупными и  огрызались, вернее, шипели на конкурентов, тех же лягушек, жаб и ящериц, предупреждая о том, что они все-таки  хищники.
     Наконец, он увидел то, что так терпеливо ждал, и удовлетворенно хмыкнул. Никакие законы природы нарушены не были, змеи оставались змеями и охотились.  Метрах в пяти  небольшая кобра, которую он сразу же оценил рублей в двадцать пять, меньше двадцати его не интересовали,  ужалила  крупного  сурка. Тот отскочил, но дальше его движения становились все медленней и неуверенней,  начинал действовать яд. Теперь оставалось подождать, когда он перестанет двигаться совсем, а змея его проглотит. Ожидание было недолгим, сурок затих, а кобра подползла к его голове. Через несколько минут он уже был в ее чреве, немного раздувая ее на уровне живота.
      Ибрагим понял, что  наступил его черед,  схватил хурджум,   поднялся и быстро подбежал к  змее.  Увидев его вблизи, она начала поднимать голову, шипеть и раздувать капюшон. Не дожидаясь, пока она поднимется, чтобы подготовиться к атаке,  он сделал отвлекающий маневр хурджумом, зажатым в правой руке, еще быстрее отработанным движением цепко схватил ее левой за голову, высоко поднял, чуть встряхнул, подставил под её хвост раскрытый хурджум и разжал  руку. Она  упала, так и не успев понять,  что произошло, и затихла.  В туго затянутом, плотном мешке, да ещё переваривая крупную добычу, особенно не повоюешь.  Пришлось смириться и ожидать своей участи.
     Вернувшись к валуну, Ибрагим снова улыбнулся. Животные и птицы, которых он распугал своим появлением, недовольно  разбежались и разлетелись на почтительное расстояние. Их недовольство было понятно, опять вернулся этот изверг, чтобы их мучить и дальше. К их счастью, он вернулся  ненадолго, лишь  для того, чтобы забрать скатерть, чайник и спальник. Остальное  было уже не нужно.
     Все, что нужно, он уже сделал и увидел.  Обзор с этого места был прекрасным.  Наряду с первой коброй он заметил еще несколько таких же крупных змей, главное, где они охотились и на кого. Теперь только оставалось их поймать. И место он удачно выбрал не хуже вчерашнего, даже лучше, спустившись сюда по реке километра три.  И животных здесь оказалось значительно больше.  Совсем рядом возвышался  довольно большой луг с маками, в котором обычно водились змеи, а вдоль реки простирались поля,  где проживало большое количество грызунов.  Потому и охота была короче.
    В том, что она закончится через полчаса, максимум час, он нисколько не сомневался, даже жаль, что у него оставалось только два хурджума.  Он же видел, как на маковом поле спаривались кобры, а их после этого вообще можно было, что называется, собирать, как ягоды.
     Вчера охота была труднее, затянулась часов на пять до самых сумерек, когда двигаться между камней стало просто опасно.  При ловле последней, четвертой змеи,  пришлось даже уподобиться обычным змееловам, стучать палкой по норе, выгоняя  самку гюрзы. Хвала Аллаху, что не прошлось тащить бедное животное за хвост. Нужно было это учесть и в следующий раз начинать охоту с раннего утра.
     Ну, вот и все, нужно было уходить. Да и зверье уже заждалось.
     Он подошел к камню, подобрал пергаментную бумагу, бросил ее в костёр, подождал, пока она догорит, и затушил огонь.  Она тоже уже была не нужна, так как пропиталась ароматами деликатесов и уже окончательно не могла защитить место ночлега.  Вчера хотя и осторожно, но он уже раскрывал сверток, поэтому этой  ночью сон был тревожным, приходилось опасаться какого-нибудь хищника, тех же змей, которые в погоне за любопытным грызуном, птицей или каким-нибудь земноводным могли близко подползти к спальнику. Это тоже убеждало, что  необходимо начинать и заканчивать охоту за день, в крайнем случае, брать с собой пару свертков. 
     Затем он встряхнул спальник, плотно его скатал, привязал к нему чайник и подошел к валуну. Там он взял со своего достархана кусок лепешки с сыром и  рванул его так, что все остальные угощения разлетелись во все стороны. Это была своеобразная благодарность местным обитателям,  плата за  их терпение и муки. После этого достархан с завернутым в него перекусом в дороге  был аккуратно сложен и засунут в спальник. 
     Затем Ибрагим присел на камень, поблагодарил Аллаха, прочитав суру из Корана,  потом деда, вскинув глаза к ясному памирскому небу, взвалил на плечи спальник и  все пять хурджумов со змеями. Оставлять без присмотра их было нельзя, слишком много разного зверья, особенно хищников рыскало и кружило вокруг.
     Поднявшись,  он взял в руку пустые  хурджумы и двинулся к тому месту, где заметил  почти полуметровую гюрзу, охотившуюся на крыс и хомяков.  Это была самая крупная добыча за все два дня, потому и крайне  опасна. Своими сильными движениями она могла вырваться, но он был уверен, что  не разожмет руки, в самом крайнем случае  придушит её и отбросит далеко от себя. Тренировки деда, а потом и его собственные не должны были  пропасть даром, и  поймать такое животное, было уже делом чести.  Оказалось, что она уже проглотила добычу и мирно отдыхала.

     К одиннадцати часам со всеми  заполненными хурджумами он уже  подходил к небольшому кишлаку Ромит*, который расположился рядом с асфальтированной трассой.  Отсюда на попутке с ветерком  можно было доехать до Ордженикидзебада*, а может и до самого Душанбе.  Туда  на грузовике он въезжал в полдень. 



  Пояснения к тексту

- Ромитское ущелье – название происходит от кишлака Ромит. Расположено на Памире, к северо-востоку от Душанбе.
- Кафирниган – река, протекающая по Ромитскому ущелью.
- Хушхон – кишлак в Ромитском ущелье.
- Муксу – река, протекающая по ущелью Муксу Джилга. При слиянии трех  рек, берет начало в предгорьях  пика Коммунизма – самой высокой вершины Памира – 7495 м. Протяженность – ок. 40 км. Впадает в Кызылсу.
- Памирцы – горные жители.
- Хурджум – специально пошитый из плотной ткани и  расшитый национальными узорами вещевой мешок.
- Галачамулло, Фирузоба – поселки на севере Таджикистана в окрестностях города Канибадама Ленинабадской области.
- Мургаб – центр Горно-Бадахшанской автономной области.
- Терескен – кустарник, произрастающий на Памире. Растет очень медленно, как и арча.
- Гиссар – город к востоку от Душанбе в Гиссарской долине.
- Искандеркуль – озеро в Фанских горах и его окрестности – одно из красивейших мест республики. 2200 м. над уровнем моря. Воды имеют необычный цвет аквамарина.
- Черная вдова – народное прозвище ядовитого каракурта.
- Нурек – город на реке Вахш, где построена Вахшская гидроэлектростанция.
- Солонгой – редкий небольшой хищник из семейства куньих. Занесён в Красную книгу в 1929 году
- Карагетинцы – одна из памирских народностей. Клан – специализирующийся на торговле.
- Ленинабадцы – уроженцы областного центра Ленинабада и его окрестностей. Север Таджикистана. Да гражданской войны 90-х годов - правящий клан.