(Из книги "Четыре музыкальных Христа")
СЕДЬМАЯ СИМФОНИЯ
Из всех композиторов единственно оглохший Бетховен (архитектор богоцивилизации!) был потрясен идеей всеобщего братства. Почерпнул он ее отнюдь не из оды ‘К радости’ Шиллера: мол, где-то за звездами живет добрый Отец, сыновьями которого являются люди. ‘Все люди братья!’ – идея, потрясшая Бетховена и Христа живущего в нем: человечество должно вступить в матримониальный союз – сочетаться брачными братскими узами!
Один одинешенек, оглохший к звукоряду мира сего (си-минор) и прозревший к атлантическому звукоряду (си-мажор) Бетховен, по сути, немой...
Седьмая симфония была написана им во время нашествия Наполеона. Французские войска завоевали Австрию. В это время в оперном театре исполняется опера Бетховена ‘Фиделио’. Французы в полном восторге, хотят видеть автора. Решили позвать Бетховена в гости, чтобы сыграл свои лучшие сонаты (уже тогда он был знаменитым композитором).
Князь Лихновский, друг и покровитель Бетховена, пригласил его сыграть французским господам. Это было произнесено в таком тоне, будто победители подобно римским триумфаторам хотят насладиться богатством завоеванных народов. Бетховену был чужд сам этот дух, он всегда отвращал свой взор от подобных обывателей. ‘Этим свиньям играть не буду’, – кратко отвечает он. Бетховен отказывается видеть узурпаторов, убийц-завоевателей. Они ему органически противны.
Он – музыкальный христос* и знает другое Божество, сохранившее ему жизнь после двойной попытки суицида...
Уже было готово Гейлигенштадтское завещание. И вот явился добрый Бог, который показал, что глухота – преимущество: Божество отнимает у него нечто малое (земной слух), чтобы отверзнуть слух к слышанию небесных звучаний.
БРАТСТВО КАК АРХЕТИП
Стоит жить только ради великой идеи. Но чтобы слышать, должен прободиться слух. Чтобы видеть, должно открыться зрение. Чтобы дышать – открыться дыхание. Чтобы любить – открыться любовь. Чтобы собеседовать – открыться собеседник... сакрально, и никак иначе.
Первое бетховенское откровение – о всеобщей слепоглухоте.
Слепоглухонемые тетери, призраки тогдашней Европы с ее музыкальной Веной и аристократическим Парижем, с ее революционерами, завоевателями и реформаторами, художниками и кабацкими пьяницами, проститутками и монахинями…
Нет. Что-то не так в человеческом мире. Стоит жить только ради того, чтобы изменить его... Но прежде надо изменить себя.
Бетховен глохнет. Жить ему не хочется. Не то чтобы жизнь опротивела. Но разве не думала (не три, не четыре – тысячи раз!) о суициде гимнастка Елена Мухина, чемпионка Олимпийских игр, после того как сломала позвоночник на тренировке? И как не задуматься о переходе в иной мир, иную сферу (в инобытие) стайеру с ампутированными ногами?
Глухота прогрессирует. Бетховен перестает слышать, что говорят люди.
‘О чем там они шепчутся? Какие сплетни сегодня несут друг другу?.. Какая разница. Их бытовая речь отвратительна, как бездарная музыка, как уличный ‘Чижик-пыжик’, как лощеный придворный композитор, пишущий по заказу’.
Существует пошлость в музыке, которую он ненавидит. Существует пошлость в бытии, вдвойне отвратительная. Людвиг хватается за книги. Энциклопедист Вольтер и романтик Руссо ни о чем ему не говорят. Кант слишком сложен…
Обращается к религии. Но что скажет капеллан из соседнего прихода, случайно заглянувший к нему? ‘По грехам, – разведет руками. – И ничего нельзя сделать’.
Вершина элогимского менталитета: смысл страдания – всего лишь погашение греховной чаши.
Бог ты мой, какая тоска! Их грехоцентризм ему оскорбителен. Скрупулезное копание в своих грехах не выводит за рамки эгоизма и сродни инфантильному чревобесию (младенец остается в утробе матери и не отводит взора от своей же пуповины).
Нет! Для чего-то иного родился человек, помимо того, чтобы заниматься самокопанием в стиле классических философов!
Бетховен разочарован в католицизме и протестантизме. Его ничуть не интересуют собственные грехи (улитка закрывается в раковине и давай рассматривать свой перламутровый живот).
Нет. Он пришел в мир не для того, чтобы, по-деревенски зевая, в 12 ночи поправлять чугунные гирьки на часах с кукушкой. Существуют иные часы, отсчитывающие иное время – инобытие и иномирие.
Да, он перестает слышать, о чем говорят люди. Но у него открывается другой слух. Что, если существует музыкальный Бог? Музыкальный Отец? Музыкальный Христос? Что, если мир вообще не может принять музыки, и необходим музыкальный мессия, новое музыкальное апостольство?..
Чем больше Бетховен глохнет, тем больше понимает: ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОГЛОХЛО. Отец отнимает у него слух, чтобы он начал слышать то, чего не слышат слышащие!
Не Людвигу впору покупать пистолет и побыстрее покончить с собой. Не он, а человечество на грани суицида, великой катастрофы!
ЗОЛОТЫЕ КЛЮЧИ СПАСЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Выпавшему из универсума человечеству Премудрость предначертает раскрыть в себе божественные архетипы Миннэ, Отца и Матери чистой любви, всеобщего братства.
Братство несовместимо с узурпацией и войнами, пошлостью и похотью, вульгарностью и обывательством. Оно предполагает метанойю и победу над порядком мира сего.
Братство невозможно не только в элогизме, но и в адамизме. Всевозможные братства, возникавшие в истории – жалкая пародия на великое братство, которое возвещает сегодня Святой Грааль и катаризм.
Лавр расцвел, катарская церковь сошла с небес, чтобы подать человечеству золотые ключи спасения – всеобщее братство! Пусть сегодня по премирному эфиру звучит не только ода ‘К радости’ (‘Обнимитесь миллионы’) из Девятой, но и великолепный триумф братства Святой Чаши – Седьмая симфония Людвига ван Бетховена.
* - по аналогии с Моцартом, названным П.И.Чайковским 'музыкальным Христом', Бетховен вправе быть нареченным таковым как противопоставивший злу и агрессии добро и милосердие.