Первая любовь посетила меня в десять лет, когда моя двоюродная сестра интригующим голосом спросила:
- Тебе нравится Ира?
И она изогнутой бровью показала в сторону худой носатой девочки с темными глазами и двумя большими белыми бантами в черных волосах.
Я, чтобы никого не обидеть, осторожно сказал:
- Да.
Девочка играла с цветами у нас во дворе, была чуть постарше меня и приехала погостить к нам со своей мамой, еще одной моей тетей.
- Ну, ты ее любишь? – особо напирая на последнее слово, продолжала наседать сестра, которая всегда оказывалась на два года старше меня, сколько ни расти.
- Ну, люблю… - сказал я.
- Она тебя тоже любит! – торжественно прошептала сестра, будто посвящая меня в рыцари.
Тут я почувствовал, что проваливаюсь в какую-то авантюру.
Вокруг бегало много девочек. Скажу честно, я тогда не знал, зачем они существуют. Ну, некоторые были чьими-то сестрами, как моя Танька. Другие рождались случайно, вместо мальчиков, были слабее, плаксами, и поэтому приходилось их часто выручать. И, оказывается, этих плакс еще надо было любить!..
Я уже другими глазами посмотрел на Иру. Девочка была молчаливая, улыбчивая и только постреливала глазами в мою сторону. У меня внутри что-то шевельнулось. И что теперь делать?.. Спросить у сестры – унизить себя. И я стал издали поглядывать на мое сокровище. Проводить время возле него мне было некогда – масса игр с ребятами, и, только проносясь мимо, я посылал ей скрытый (мгновенный) любовный взгляд...
Иногда мне хотелось подойти к ней, пожать руку, сказать, что она молодец, хорошо прыгнула через эту канаву… но я понимал, что все это не то. Лишь играя вечером за столом всей нашей компанией в «ведьму», я время от времени, с замиранием сердца, вытягивал (даму пик) ?карту с изображением? (с лицом) моей носатой Иры и никому ее не показывал. (И как мне было жалко, когда грязная рука соседа ее у меня вытягивала.)
Потом Ира уехала, я вернулся в Москву уже бывалым любовником, а там все снова пошло по-московски: секция гимнастики, пианино и английский, где дальновидная приходящая учительница готовила со мной урок, который мы на следующий день должны были проходить в школе.
И чтение Жуль Верна наперегонки с приятелями - кто сколько прочитает, так что главу-две я читал еще с фонариком под одеялом, чтобы не застукали родители.
И про любовь к девочкам я забыл – у Жуль-Верна про любовь не было - и это были самые лучшие годы моей жизни.
А когда я приехал в Москву уже в шестом классе, как всегда с опозданием на два месяца, потому что первую четверть я учился в Хадыженске, на меня накинулись все мои друзья:
- Где ты был!? А мы тут все в Люську Зайцеву влюбились!..
И стали так расхваливать, из чего я понял, что у нее первой в нашем классе под майкой на физкультуре появились таинственные мячики…
Ну, раз все влюбились, значит, и мне тоже надо, решил я. Ведь об этом будут говорить, а я окажусь не у дел.
И мы ходили гурьбой после уроков к Зайцевой домой и стояли в углу лестницы, пока самые смелые дон-жуаны - я солидно не выказывал прыти - позвонят в дверь и заведут идиотский разговор: пойдет ли она сегодня вечером на каток или просто погулять?..
Беседа длилась минуту или две, а разговоров хором хватало на весь спуск по лестнице бегом, и еще немного на улицу… Я при этом помалкивал – мне было интересно, чтобы она посмотрела именно на меня, но этого ни разу не было… А что тогда толку от этой любви? Разве что, можно было когда-нибудь у нее на глазах совершить подвиг.
Слава богу, грезы соответствовали нашему возрасту, были красивы и благородны, а уродливых передач по одичавшему телевидению тогда еще не было.
Время шло. Все мальчишки уже занялись другими девочками, у которых тоже что-то появилось под майками, а я все был влюблен в Люсю, потому что считал неприличным оставить девочку всеми брошенной… Вот, если бы она сказала мне «дурак!» или сердито стукнула портфелем по спине, то я бы имел полное право обидеться и уйти, но она ни рук, ни язык не распускала…
Как-то один мальчик случайно вытащил из кармана забытую бумажку с номером ее телефона, скомкал и хотел выбросить, но я взял ее у него… И впервые вечером с трепетом позвонил.
Что за чудесный голос сказал в трубке: «Аллё?»! Я даже немного растерялся. Что ей предложить? Рыцарскую прогулку по двору, или царское посещение кино?.. Не мог же я сразу предложить ей целоваться! Я тогда считал, что целовать можно только людей, которых хорошо знаешь и уважаешь – родителей, бабушку… Даже моя сестра сюда не входила.
Но Люся отвергала все мои предложения, будто кто-то ей сказал, что я уже женат. Я звонил ей раз в неделю в разные дни, и хорошо, что хоть каждый раз она отказывала мне под разными предлогами – это было как-то благороднее… Может, я ей все-таки нужен?..
Я посоветовался с отчимом, что делать? Он сказал, что надо поставить вопрос ребром, и рассусоливать тут нечего! Не велика птица!..
Действительно, птица была небольшая, и голосок нежный. И я позвонил и спросил прямо, хочет она со мной дружить или нет? Почувствовав, что от моего вопроса зависит ее жизнь, она тут же сказала, что, конечно, и даже сейчас может выйти со мной погулять. Вот и пойми девчонок!
Я встретил ее у подъезда. Мы прошли молча два круга по нашему кварталу и, когда я решил, что она онемела от счастья, она вдруг сказала, что ей пора домой!..
И я ей больше не звонил… В классе за партой она сидела, загадочно глядя перед собой, подперев рукой небольшую голову. «И черт меня дернул свататься к ней!» - думал я. - Вон вокруг сколько сидит хороших девчонок! И Сидоренко, и Сиротенко, и Филиппова, и Щербинина, и Константинова!..»
Когда я закончил восьмой класс и сдал экзамены, дед решил, что девятый и десятый классы мне надо уже полностью учиться в Москве. И как он ни хотел, чтобы я пожил в Хадыженске еще, но посадил меня в поезд и отправил в Москву в самое золотое время. Прощай, теплый фруктовый сентябрь, прощай, солнечный сухой октябрь, прощайте, мои славные хадыженские загорелые друзья…
В Москве было пыльно, холодно, меня встретила мама и сразу натянула на меня свитер.
Из пяти восьмых классов сделали три девятых, и в наш класс пришло несколько новых учеников. Мой друг Денисов ушел в математическую школу, и я долго думал, с кем бы мне дружить? Друзей у меня было много – почти весь класс, но нужен был еще один, вроде брата… И я выбрал Котова.
Мы вдвоем ходили осенью по холодной Москве, рассказывали друг другу, кто как провел лето, а потом сидели на лавочке у моего дома, ежились от холода и щурились на случайное солнышко.
Тут и прошла недалеко от нас Марина, девочка, перешедшая в наш класс вместе с Котовым, таинственно глядя куда-то вдаль и неторопливо потирая замерзшие руки.
И Котов, на правах знакомого, загадочно сказал:
- А отличная девчонка эта Маринка!
Все-таки я поддаюсь внушениям, потому что лениво поглядел Маринке вслед. В ее неторопливой, почти уверенной походке был какой-то подтекст, но шифра к нему у меня не было…
А вскоре нам объявили, что 16-го сентября все три девятых класса с субботы на воскресенье идут в поход в Опалиху!
Вот было радости - ночевать вне дома!.. Явились все!.. Даже те, кто болел и не ходил в школу!..
Мы вышли из электрички, обошли стороной на широком сырому лугу коров, зашли в лес и разбили лагерь, стараясь выдавать все свое неумение за мастерство.
Костер разводили долго, подышали дымом, поели обугленной картошки, не в лад попели песни, а как только стемнело, от девочек анонимно поступило предложение пойти в лес погулять. Девочкам мало уехать из дома на всю ночь, им надо еще до утра кружить головы мальчикам. И, захватив фонари, мы пошли в кромешную темень.
Тропинка постепенно сужалась, и мы незаметно стали разбиваться на пары, пока я не оказался рядом с Маринкой. Расстояния между парами сами собой увеличивались, и осталось только ощущение темного леса, Маринкиного плеча, которое изредка касалось моего, ее прически – конского хвоста и задорного голоса, потому что говорила, в основном, она, легко и непринужденно.
Мы перелазили через лежавшие стволы, прыгали через канавы с водой…. Я подавал Маринке руку, она без жеманства хватала ее и смело прыгала с очередного бревна. И снова рассказывала что-то интересное…
Впервые я так легко беседовал с девочкой и оказался вполне нормальным собеседником и кавалером.
Часа через два все вернулись обратно и повалились по палаткам спать.
И я растянулся на брезентовом полу, и почувствовал, как ярмо моей любви к Люсе Зайцевой радостно и легко соскочило с меня и покатилось в канаву…
Собираясь на следующий день домой, я увидел, что Маринка держит в руках огромное ведро, которое она брала на весь класс, чтобы варить картошку. Я посчитал, что раз уж я с ней знаком, картошку ел, то теперь надо предложить и помощь.
И пронес это ведро до электрички, а потом до самого ее дома, который оказался рядом с моим, только с другой стороны.
Пустяки всегда цепляются один за другой, потому что на следующий день, когда мы с мамой вошли вечером в наш подъезд после каких-то покупок в универмаге, я услышал, как кто-то спрыгнул с подоконника и бодро поскакал вниз по ступенькам.
И мы встретились лицом к лицу с Маринкой. Она смело соврала, что идет от подружки. Я наверняка знал, что в нашем подъезде никаких подружек нет, но предложил проводить ее домой, раз уже темно. И мы гуляли и болтали, и Маринка рассказала мне, что Люда, подруга Маринки, девочка, шедшая за нами в другой паре, проревела всю ночь, что просчиталась и не сумела подгадать так, чтобы пойти со мной... У нее всегда было плохо с математикой.
Теперь бабушкины мучения из-за моей побудки кончились. Я был поражен, как легко и весело можно вскакивать по утрам с кровати! Она перестала тянуть к себе в объятия с неодолимой силой, а жгла, как крапива. Только по воскресеньям все оставалось по-старому.
Раньше я всю дорогу в школу проделывал бегом и врывался в класс вместе с эхом отзвеневшего звонка, а теперь я норовил выйти, когда выходила из своего дома Маринка. У нее не было такой прыти, поэтому она выходила раньше и шла степенней, как министр с портфелем. Вскоре я тоже привык к такой ходьбе, и мы шли параллельно, каждый по своей дороге, переглядываясь между домами. У школы мы встречались и вместе оказывались в гардеробе. Сначала она просто улыбалась нашим встречам, но потом ее глаза начали потихоньку приятно светиться.
С началом каждой перемены все учащиеся должны были ходить кругами по коридору, оставляя середину свободной. Мы с Маринкой случайно встречались в этой процессии, а потом отходили к окну. Дежурные нас не трогали, а мы с Маринкой о чем-то говорили и смотрели друг на друга – и это были самые приятные мгновения.
А вечером Маринка брала ведро с мусором и шла мимо моего дома на помойку. Потом прятала где-то ведро и кидала какой-нибудь камушек или снежок в мое окно. Я через минуту выскакивал на улицу, и весь наш квартал был к нашим услугам.
Всем хорошим во мне я обязан школе.
Каждую неделю у нас были какие-нибудь экскурсии по всей Москве или познавательные кинофильмы в собственном киноклассе, где мы с Маринкой старались сесть рядом, если девочки не садились так, чтобы мне было к ней уже не пробраться.
То мы шли в Изобразительный музей имени Пушкина, где у главных дверей, как швейцар, радушно встречал всех постоянно голый Аполлон. Девочки с мороза сильно краснели и отворачивались, а Аполлон не обращал на холод никакого внимания.
То нас везли в единственный кинотеатр в Москве, где шел фильм «В джазе только девушки», где мы с Маринкой тоже сидели рядом. То мы ходили по Выставке Достижений Народного Хозяйства, где в тот год всюду продавались немецкие сигареты. Из-за их ароматного дыма мы, все ребята, и начали курить.
Один раз, когда мы посещали театр Маяковского, и в зале погас свет, Маринка положила голову мне на плечо. И держала ее там, пока ей через пять минут не заломило шею.
На следующий день меня отвела в сторону наша классная руководительница и отчитала за Маринкино поведение. По ее словам, я должен был дать Маринке достойный отпор, потому что «это было смешно». В то время «достойный отпор» я понимал как хороший тычок или подзатыльник. И я промолчал, потому что «достойный отпор» мог быть еще смешнее.
Зимой у Затури была вечеринка класса, а мы с Маринкой, встретившись уже у его подъезда, вдруг решили не ходить, а посидеть в тишине дворика на заснеженной лавочке под окнами, из которых неслись веселье, крики и смех. Маринка притихла, и я почему-то стал склоняться к ней все ниже и ниже, пока не уткнулся губами ей в щеку. Поелозив еще немножко, я нашел ее губы, а дальше мне не оставалось ничего другого, как поцеловать их! Это был мой первый поцелуй, и я считал, что чем он будет крепче, тем лучше.
Мы целовались без перерыва, пока наверху не кончились визг и смех, и, чтобы нас не заметили, встали и ушли.
На следующий день в школе Маринка сказала мне радостно:
- Я пришла домой с синими губами! Зверский мальчик!..
А у меня кружилась голова. Я наконец-то начинал понимать, для чего существуют девочки. Нормальные, дружественные и притягательные.
Бабушка называла ее «наша «кися», мама говорила, что она «девка с изюминкой», а я чувствовал, что она - фронтовой товарищ.
В нашу молодость кто-то невидимый и тактичный – да вся жизнь вокруг! - берегла нас цельными плодами.
У меня до сих пор в груди осталась радость, что я купался только в чистой воде. Если мы хотели уличного балагана, то ходили в театр на Таганке или ставили подобные спектакли у себя в школе сами. Но только на сцене!
Любимым нашим с Маринкой занятием было гулять часами по немецкому кварталу с его арками, замерзшими фонтанами и замысловатыми дорожками – столько надо было друг другу рассказать. А когда становилось холодно, я придумал приглашать Маринку к себе домой для просмотра любительских фильмов о Египте, которые сняли и привезли мои мама и отчим.
Идея была интересная: я устанавливал у себя в комнате проектор, вешал на дверь экран и выключал свет!
Проектор весело стрекотал, яркий луч света бил в дверь, мы с Маринкой вовсю целовались, а я еще потихоньку познавал, как устроена ее кофточка.
И не надо было даже закрывать дверь на ключ!..
Изредка с проверкой к нам комнату заглядывал мой дед. Он преподавал в бронетанковой академии, провести его было невозможно – даже Гудериан не смог - но в комнате было темно, а в глаза слепил яркий луч проектора!
Дед сердился, что попадается на такую простую уловку, говорил, что сейчас включит свет, но не хотел ставить нас в неловкое положение. Я успокаивал его честным словом, что мы ведем себя хорошо, и дед уходил, немного погрозив.
А что нам было надо!? Чуть-чуть расстегнуть Маринке блузку, чуть-чуть прижаться друг к другу, и мы уже были наверху блаженства!..