Утро. Умываюсь. Вдруг слишком откровенная тоска кидается в меня из моих же глаз: «Боже...». Пытаюсь смыть ее. Потом чашкой кофе заткнуть
поглубже, чтобы в маршрутке или на работе она ненароком не покусала чей-то случайно встреченный взгляд. Кофе обжигает язык и небо.
- Блиин...- переворачивается моя ошпаренная тоска. Предлагаю улыбке подежурить хоть полдня, но без серотонина она не клеится к общему фасаду и под монумент сведенных бровей сползает с лица бесследно. Надо идти. Снега нет. Можно в любимых кроссовках. Они радостно несли меня по Амстердаму, а теперь просто удобно на работу, которую три месяца назад я нацепила на себя как куртку с чужого плеча. Нет своей – надеваешь чужую и подставляешь свой горб рыночной экономике, получая от нее плевок в виде зарплаты, которая мастерски стрижет крылья не одному десятку добрых мечт. Каждое утро они – короткостриженные, одна карабкаясь на другую, падают и бьются в крови о стенки моего сердца, а я только чувствую, как оно колотится и в нем что-то колется, открываю глаза, иду умываться и вдруг из-за угла бровей выходит тоска, пугает меня и как сверло с победитовым напылением дырявит все на своем пути. Я понимаю, что могу сойти с ума, так ни разу хорошенько на нем и не постояв. Про себя замечаю: «Долго так не протяну...». Воздуху кидаю: «Да и тянуть особо не хочется». Мечты при этом гулко падают в бездну невозможностей, а организм отправляется пересекать пространство нескольких километров, чтобы сесть за компьютер и редактировать плохие и хорошие статьи о смерти, наркотиках и насилии.
Оптоволокном затянуто небо и препоясаны дома. Машу рукой и набитая до отказа людьми маршрутка принимает меня в отверстие своего брюха. Я цепенею и не могу залезть в карман за рублем. Железная собака скачет по ухабистой дороге, готовая разродиться, не доехав до остановки. Обещаю себе, что в последний раз. За окошком свободно, пасмурно, но сухо: весна только стукнула в дверь, но ещё не вошла полностью. Там на свободной улице я даже представить не могу себя в этой нелепой позе. Там было бы крайне непристойно так плотно припечататься вот к этой тетке и с видом далеко ли еще до берега, отвернув голову на 180*, пялиться в сторону. Хорошо, что на улице люди не ходят спрессованными брикетами, которыми ездят в маршрутках. Прошу водителя остановить и исполняя трюк крабовой палочки, выталкиваю себя из потрохов железной псины. Прыгаю на асфальт и с минуту иду, не приходя в сознание от свежего воздуха, что врывается в легкие и одежды, которая всласть пропитывается им. Через два километра встречаю шлагбаум: грустный гаишник в будке, и махонький храмик, за который я
люблю ходить на работу.
В кабинете мелькают люди, некоторые из них зависают яркими пятнами, оставляя на сетчатке глаз улыбку или задумчиво поднятые брови. Слуховой мембране достается добрый раскат начальникова голоса, чей-то скрипучий зевок за спиной и масло мыслей на тему демократического в кавычках устройства нашей страны. Организм рефлекторно кивает, кидается голосом в чьи-то уши, включает вспышку или софит в зрачках и наводит фокус на чьих-то глазах. Ничего в нем, вроде, не колется, он делает такие же дела, какие делают миллиарды других организмов, просто иногда в нем что-то начинает шевелиться, и чтобы от этого ничего не закололось, организм регулярно пьет кофе и гоняет гонять дым в себя и в атмосферу, а к выходным для продления жизни позволяет себе слегка заспиртоваться. Тоска в это время лежит среди «несбытых» мечт и настырнее сапера, но с другой целью – где бы рвануть, тычется в нервные волокна всего организма. Организм нет-нет, да и обведет все вокруг взглядом: уложит его или где-то далеко за окном в небе, или бросит прямо под ноги на пол. На тонком языке жестов, это значит, что человеку здесь неинтересно и он хочет уйти, но между человеком и организмом есть существенное отличие.
Организм действительно может уйти и по всем законам физики, уголовного права и визуального лева, он может быть замечен в разных местах планеты. Человек уйти от себя не может, куда бы ни нес его организм, ни физика, ни суперсовременная система видеонаблюдения не заметят, что не смотря, на шлейф километров за истоптанными ботинками организма, пока он сражается с тоской или вступает в схватку с мировой экономикой за деньги, человек в нем вовсе никуда не идет, а просто топчется на месте. Перед глазами редакторова организма монитор, в нем сжатые брикеты одной большой и несчастной человеческой судьбы. Он пытается отделить одну от другой, как листья салата от укропа, чтобы где-то не переборщить, чтобы под особенным соусом подать каждую отдельную судьбу на тарелке из букв, cool before. Этот организм давно отключил в себе человека, иначе он не смог бы выжить, потому что ни один нормальный человек, не может жить за счет чужого несчастья.
Но иногда все же в организме редактора просыпается человек, и он начинает тосковать и усиленно думать: «Если настоящий человек – это почти всегда несбытая мечта многих людей, то настоящий организм каждый человек получает сразу по прибытии на станции «роддом». На этой станции происходит брутальное чудо, и жизнь продолжается и только идиот не может стать счастливым, имея самое главное богатство. Поэтому не ставшие человеками организмы убивают друг друга, режут, насилуют, детей вот тоже ... стоп... Ведь и просто по-среднему живут – мыслями о семье, карьере, деньгах и сексе и вдруг наступает пустота, вдруг изъеденные алкоголем нервы сдаются, и в руках появляется нож или кирпич, и нет больше мечт, все они превращаются в злость, злость вонзается в чью-то жизнь и поедом съедает самое святое в мире... Черные дыры не в космосе надо искать, а внутри каждого залатывать... Когда в живом еще организме умирает человек, где-то рождается черная дыра, и пока люди в погонах рыскают в поиске преступника, астрономы быстренько стряпают премии и гранды «на» и «за» открытие черных дыр, а под общий знаменатель никто это дело не сводит...». Организм редактора на мысли о некоторых людях в погонах роняет пальцы в клавиатуру и бросает взгляд на монитор, но не видя там ни ответа, ни смысла, откидывается на спинку стула и плотно задвигает зеркало души шторами век. Внутри что-то колется и в организме просыпается боль за человека, который так долго в нем рос и вдруг перестал.
Рождается сладкое желание убежать вместе со всеми своими мечтами в горы, забраться на самую высокую и выпустить их на волю, а там – что будет. Но организм вспоминает звук ножниц и человеку становится грустно, еще грустнее, когда он вспоминает скукожившееся тело ребенка, изрезанное ножом, просто потому что тупица-идиот-убийца решил с кошек и собак перейти на людей. Человеку дико обидно и больно. У ребенка вся жизнь состоит из мечты, и он неоперившийся человеческий птенец сам по себе был Чьей-то мечтой и эти две огромные мечты никогда не сбудутся, потому что сбылась мечта идиота – с кошек и собак перейти на людей. Как много мечт, наверное, даже не зародившись, должно было сгнить в душе того идиота-убийцы, чтобы его тоска переродилась в страстное желание убить идущего навстречу малыша?»
2006 год