«Баталёр - лицо, ведающее на корабле (на берегу) в частях военно-морских сил пищевым и вещевым довольствием личного состава. Назначается обычно из старшин». (Большая советская энциклопедия, второе издание, 1951г.)
На батарее «Восток-2» баталерами (через е, а не ё, именно так произносилось это слово во время моей службы на Тихоокеанском флоте) были старшина Снетков и матрос Бобров. Снетков – старший баталер вёл бухгалтерию и занимался вещевым обеспечением, Бобров обеспечением продовольственным. Снетков – одессит, среднего роста брюнет с вьющимися волосами с залысинами, остроумный, любитель шахмат, весьма эрудированный и воспитанный (правда, взятые у меня в долг 300 рублей в период его демобилизации пока не отдал). Бобров - из костромской деревни простой, высокий, крепкий, голубоглазый, улыбчивый.
Всё шло своим чередом. Но однажды… вызывает меня командир батареи Лазарев:
- Завтра принимай дела у Боброва. Будешь баталером.
Я остолбенел.
- Товарищ старший лейтенант, помилуйте! Я у Вас уже и связист, и планшетист, и химист! Кладовщиком никак не смогу! Характер несоответствующий! Разбазарю имущество!
- Зато, не пьёшь. Принимай дела.
При проверке каких-то документов Бобров попал под подозрение. Назначили комиссию. Председателем – комбат, в комиссии Вершишин, Снетков и я. «Сняли остатки». Я с кислой физиономией записываю данные в тетрадь. Чувствую себя фискалом. Не нравится мне это...
Комиссия обнаружила крупную недостачу масла, сахара, хлеба. Чтобы не доводить дело до суда, предложили Боброву покрыть недостачу деньгами, что составляло примерно 4 тысячи рублей. Забыв про свою неизменную улыбку, Бобров телеграфировал матери о постигшем его горе. Несчастная продала корову – единственную кормилицу, и выслала деньги. Боброва – крепкого малого, забубённую головушку перевели в огневой взвод – на одно из орудий. Там нужны крепкие ребята.
А я принял у него хозяйство: документы, склады, погреба (холодильников не было). И стал баталером. Ежедневно ко мне за продовольствием приходил кок. На день каждому матросу полагалось (привожу по памяти):
- мяса 150г,
- рыбы 100г,
- масла 35г,
- сахара 35г,
- хлеба 600г,
- картофеля 500г,
- крупы 60г,
- чая 1г.
Полагались также овощи, сухофрукты. Перец, горчица и другие пряности были исключены.
Пищи матросам всегда не хватало (как они думали), но все они, как на подбор были здоровые, крепкие, плотные, круглолицые, даже холёные.
Иногда приходили за продовольствием для мужей и детей жёны офицеров и старшин-сверхсрочников. Офицерские нормы отличались от матросских ненамного: сливочное масло, рыбные консервы, например, «Камбала в томатном соусе» - лакомство по нашим тогдашним понятиям. Детям полагалось молоко от коров нашего подсобного хозяйства, однако, удой оставлял желать лучшего. И хотя карточная система в стране в конце 1947г. была отменена, купить продовольствие не представлялось возможным. Никаких магазинов близ батареи не было. Шёл трудный послевоенный 1949 год.
Жены офицеров, несмотря на однообразие и скудость гарнизонной жизни, не унывали. Все они были весёлые, красивые, приветливые, открытые.
Галина Лазарева - серьёзная, худощавая, среднего роста черноглазая, с короткими тёмными волосами, привлекала южной малороссийской красотой.
Нина Вершинина – светлорусая, с голубыми глазами, стройная, с девичьей фигурой, мягким характером. Мне всегда она нравилась, и она это замечала.
Жена врача батареи капитана Винокурова Любовь оправдывала своё имя. Это была несколько пополневшая тёмноволосая женщина лет тридцати, чувственная, зрелая, огнеглазая, весёлая, быстрая на шутку, неунывающая. Злые языки (к сожалению, есть такие и среди моряков), говорили, что у Любы и командира первого орудия старшины Свиткина существуют особые отношения, и что сам Винокуров об этом знает и даже, будучи пожилым (в 40 – 45 лет!) человеком, этому не препятствует. Винокуров был действительно очень добрым, покладистым, добродушным, незлым человеком. Впрочем, нервничать ему на повседневной работе приходилось очень редко – никто никогда не болел. Если не считать чрезвычайных случаев, например, когда застрелился один из новобранцев, не выдержавший уставной жёсткой дисциплины и физических трудностей обслуживания тяжёлых орудий. Бедняга остро переживал разлуку с семьёй: был уже женат, имел ребёнка. Писал, а иногда и читал нам свои совсем неплохие стихи.
Жена старшины-сверхсрочника Стелькова отличалась простотой, свойственной русским женщинам, происходила, видимо, из деревни, со знанием дела ухаживала за животными, составляющими подсобное хозяйство батареи: тремя коровами и лошадью. Стельковы были постарше других – лет по 45 с лишним.
Ранним утром я выдавал дневное продовольствие батарейному коку. Готовил он очень даже неплохо, если принять во внимание скудость исходных продуктов для питания. Продукты выдавались строго по норме, ни меньше, ни больше. Ни один кусок хлеба не должен был пропасть. (Это правило запомнилось мне на всю жизнь, ещё начиная с 22 июня 1941 года. И даже сейчас, иногда выбрасывая заплесневелый кусок, делаю это, скрепя сердце). К концу дня все котлы и сковороды должны быть выдраены, никаких остатков оставлять не разрешалось. Вспоминаются побасенки матросов о нашем трёхразовом питании. «Питание? Очень разнообразное: сечка, гречка, пшёнка, дроблёнка!» или «Краснофлотское меню никогда не изменю!»
Прошло около месяца моего баталерства. И вдруг… открывая новую, запечатанную двухсотлитровую бочку с топлёным сливочным «русским» маслом, я обнаружил там что-то завёрнутое в белую простыню. Не веря глазам своим, схватил непонятный предмет – это был примерно двадцатикилограммовый камень, а значительной части масла в бочке не хватало!
Опомнившись, бегу к командиру…
Не хотел бы я быть на его месте! Да и на своём. Предупреждал же я командира, что снабженец из меня не получится!
Но командир есть командир. Не поведя бровью, он новым приказом создал комиссию, примерно в том же составе. Мы снова проверили всё, «сняли остатки». Но на этот раз, не просто перевешивая запечатанные бочки и мешки с сахаром, фуражом и крупой, а вскрывая каждый из них. На гарнизонной базе нам выдавали сахар в виде кристаллических кусков размером приблизительно 7 – 10см, так называемый «колотый». Кристаллы были такими крепкими, что при их раскалывании, летели искры. При проверке в мешках вместо сахара оказалось довольно много камней того же размера. Почти во всех мешках с сахаром и бочках с маслом были обнаружены камни, благо на Русском острове их было достаточно. Практически весь остров был огромным камнем. Впрочем, в одной из бочек лежали гири от весов.
Вызвали Боброва:
- Я ничего об этом не знал! Бочки и мешки-то новые, запечатанные, с надписями: брутто, нетто, тара. Может, это кладовщики гарнизонного склада…
Бобров, конечно, приложил к этому руку. В маленьком рыбацком посёлке с китайскими фанзами и русскими избами, чудом сохранившемся ещё с дореволюционных времён, его ждала знакомая Валя, которая не просто его любила, но и была заведующей, а также продавцом, кассиром, бухгалтером, уборщицей, охранником маленького поселкового магазинчика, где продавалось, между прочим, и спиртное. Такая многосторонняя любовь не могла не привести к растратам. Конечно, Бобров виноват. Но юридически Бобров не виноват. Ведь он уже месяц тому назад сдал дела мне! Была комиссия, Бобров отчитался, покрыл недостачу, чего же ещё! В этой недостаче по всем данным уже отвечает старший матрос Гайдукевич!
Всем, конечно было понятно, что Гайдукевич за один месяц не мог украсть столько продовольствия, тем более, что у него не было знакомой Вали. Вернее была, но во Владивостоке и не продавщица, а фармацевт.
И можно было думать, что камни подложили на гарнизонном складе. Но Боброва подвела его доброта и забота о матросах. Бобров, конечно, виноват. Но Бобров, будучи баталером, заботился о здоровье своих товарищей. Он не мог положить грязные камни в масло. Он заворачивал их в простыни и наволочки. И этот гуманизм его подвёл. На казённых вещах стоял штамп нашей части, а не гарнизонных складов. И он был изобличён.
Но судить его уже было поздно. Месяц тому назад комиссия этой недостачи не обнаружила, следовательно, виноваты и командир батареи - он отвечает вообще за всё, что бы ни случилось на батарее (как этого не хватает теперешним руководителям!), виновата и комиссия, виноват и я. Надо сказать, что ни командир, ни его помощник, ни кто-либо ещё, меня ни в чём не подозревали: за месяц работы баталером я не мог столько украсть, если бы даже захотел. С Боброва уже тоже ничего не возьмёшь – у матери была только одна корова. А мать и у матроса и у любого другого человека тоже только одна!
И Лазарев принимает решение: он и его помощник вносят в кассу батареи по 1000 рублей. Старшина баталеров Снетков, старшина взвода управления Гайдукевич (эти обязанности, как и обязанности планшетиста, я продолжал выполнять при всех своих номенклатурных перестановках) сдают туда же всё своё денежное содержание до полной компенсации недостачи. Денежное месячное довольствие старшины составляло 300 рублей.
На собранные деньги приобретались недостающие продовольственные товары (в том числе и у Вали). На подсобное хозяйство командир приказал обратить особое внимание и поднять надои молока – они мизерные! Начался нерест корюшки, и мне было приказано организовать путину, а продукцию сдать на склад и включить её в статью пищевого довольствия. Постепенно недостача таяла. Для ускорения этого процесса надо было, по-видимому, несколько недовешивать при выдаче продовольствия коку и жёнам офицеров, но я себя переступить не мог. Так же не смог я осуществить свою крамольную мысль о покрытии недостачи путём реализации за деньги некоторых излишков фуража, которые сами возникали из-за обильного подножного корма.
Тем временем жизнь на батарее продолжалась. Дни проходили в заботах. Продовольствие содержать в сохранности непросто. Особенно мясо. Пример броненосца «Потёмкин» у всех в памяти. Мясо мы получали на гарнизонных складах полностью замороженным, в огромных холодильных хранилищах, насколько я помню, поддерживалась отрицательная температура около 20 градусов. Как правило, это была баранина либо в тушах, либо нарубленная кусками и упакованная в стандартные картонные ящики. Но у нас на батарее холодильников не было. Мясо хранились в подземном погребе-леднике, где лежал морской лёд, запасённый ещё зимою. Мясо, да и другие скоропортящиеся продукты, долго держать в таком погребе нельзя. Приходилось брать продовольствие «в обрез».
Поэтому, когда продукты для питания заканчивались, мы с шофёром матросом Нелидовым на нашем «Студебеккере» отправлялись на склады, где по «заборным книжкам» получали мясо, крупы, фураж, масло, жиры, чай, картофель, сушёные овощи, соль и т.п. Специй матросам не полагалось – ведь женщин на Русском острове почти не было.
До складов 35км. Дорога кремнистая, безлюдная, живописная. Она вилась, огибая сопки, то вдоль леса, то по открытой местности, заросшей мелким кустарником, буйными травами. В Приморье, климат которой близок к субтропическому, лес именуется дальневосточной тайгой, где произрастают не только обычные, но и редкие для России деревья: бук, манчжурский орех (похожий на грецкий), разнообразные лианы, в том числе актинидия, лимонник, виноград. Винограда на острове довольно много: и в лесу и в кустарниках. Сопки иногда отступали, и слева открывалась мистическая тёмносиняя гладь океана. Сочетание гор, леса, моря – что может быть более гармоничным?
Строго говоря, остров Русский находится не в открытом океане, а в заливе Петра Великого, а сам залив в Японском море, но мы-то матросы Тихоокеанского флота, на наших бескозырках явственно значится: «Тихоокеанский флот»!
Нелидов иногда давал мне руль, обучая вождению. Классный водитель, он когда-то служил шофёром в крупной воинской части, возил командира. Будучи вспыльчивым, независимым человеком, попал в какую-то переделку и был списан в нашу часть, подальше от глаз высокого начальства. Однако, мне он нравился, и с ним можно было найти общий язык, если относиться по-человечески.
Возвращались мы, однажды, с Нелидовым, Школенком и Бойченко на «Студебеккере», полученном по ленд-лизу от американцев, из гарнизонных складов с грузом мяса, и на полпути вдруг этот «американец» заглох. Все потуги Нелидова никак не помогали, смеркалось, на дороге ни души, ни мотора, да и вряд ли до утра кто-то появится. Пришлось разбивать лагерь. Развели костёр. Ребята голодные, усталые. Подумал я, подумал, и взял грех на душу, пошёл на преступление. Вскрыли один из ящиков с бараниной, кое-как обожгли мясо на углях и так полусырым и несолёным и съели. Думаю, что каждому досталось больше дневной нормы в 216,6г. Пусть не обижается наш кок, но ничего более вкусного на Русском острове попробовать мне не пришлось. Не знаю, правильно ли я тогда поступил? Не уверен.
Кончил Нелидов нехорошо. Однажды в праздничный солнечный день – День Военно-морского флота - его начальник, старшина электромеханической части Мартыненко обнаружил грязь во вверенном ему хозяйстве и приказал сейчас же вычистить.
- Слушай, старшина! Я уже оделся в парадную форму, ну давай я завтра вычищу! Будет всё блестеть.
- Вчера надо было думать. Выполняй приказ.
Надо сказать, что старослужащие, которых я застал, придя на батарею, были выходцами большей частью из украинских областей. Считалось, и не без оснований, что одной из отличительных черт призванных украинцев было стремление командовать, становиться младшими командирами. К таким в полной мере относился и Мартыненнко. Но Нелидов имел совершенно другой характер. Он и сам не любил командовать и команды воспринимал, как насилие.
- Не буду сегодня. Завтра сделаю.
- Я тебе приказываю!
- Слушай, старшина, уходи подобру, поздорову!
- Да как ты смеешь, я твой начальник…
Фразы Мартыненко не договорил, удар кочергой пришёлся посреди лба. Нелидову этого показалось мало, он схватил монтёрский нож и бросился на «угнетателя». Тот, почувствовав, что дело приобретает серьёзный оборот, пустился наутёк. Нелидов за ним. Наконец, незадачливому «начальнику» удалось скрыться в медсанчасти, где блаженствовал капитан Винокуров.
- Товарищ капитан, скорее закройте дверь, - заорал окровавленный беглец.
Винокуров вскочил, защёлкнул дверь, бросился к пострадавшему с медикаментами, препаратами. Тут раздалась барабанная дробь ударов в дверь снаружи.
- Товарищ капитан, откройте, я Вас не трону, только зарежу этого гада!
Бедный Нелидов попал под суд. Времена были жёсткие: 5 лет лишения свободы. Дальнейшая судьба Нелидова мне неизвестна. Жаль его.
Нет, пожалуй, я ошибался, считая, что у нашего врача была спокойная жизнь безо всяких волнений.
А что касается нашего немолодого уже «Студебеккера», то он обрёл нового «хозяина» из числа молодых призывников.
Постепенно я привык и выполнял обязанности баталера сносно. Я научился (такая наука пригодилась бы любой хозяйке) вовремя получать продовольствие, проверять правильность взвешивания, хранить и экономно расходовать его, не допуская никаких потерь, сохранять, насколько возможно, свежим, выдавать, тщательно взвешивая. Я понял, что содержать «в ажуре» хозяйство любого баталера, снабженца, продавца, кладовщика – большое искусство. Но сама эта деятельность меня тяготила, независимо от ещё не скомпенсированной недостачи. Поэтому, когда я узнал, что среди призывников 1929 года рождения (с 1949 года стали призывать с 20 лет - и правильно сделали!) имеется кладовщик со стажем – матрос Якушев, я стремглав полетел к командиру и уговорил его освободить меня от несвойственной должности. Он внял моим мольбам, но денежное содержание я так и не получал почти до самой демобилизации.
А у Якушева всё пошло чисто и гладко, без сучка, без задоринки. Вот что такое настоящий баталер!