- Потому что если бы я не написала эту статью, тоо она бы не понравилась телевизионщикам. Они не стали бы его снимать и он бы остался жив.
- слишком сложная цепочка, Долгова, - отмахнулась Иванушкина. – не считай себя Богом. Только Он решает, кому умирать, а кому нет.
Закрывшись в ванной, я рыдала. И даже замка не было, чтобы отгородиться от мира. Идеальная няня Настя предусмотрительно увела Алину гулять.
А я не знала, что мне делать. Я убила Макса, и я даже Дине Александровне позвонить не могла, потому что чувствовала себя такой виноватой, такой… палачи поймут!
- Возможно, ты вообще выполнила самое заветное его желание, умереть и больше не чувствовать эту тоску, - мы с Иванушкиной сидели в кафе, заказав суши. Она пыталась перевести разговор на другую тему, но я не хотела говорить ни о чем кроме. – Послушай, сегодня к нам в редакцию ворвались «Наши». Ты слышала что-нибудь о памятнике Бронзового солдату? Они требовали его сохранить. Представляешь. А я ничего не знаю об этом.
Макса похоронили без нас. Дине Александровне я так и не позвонила. На меня неотвратимо надвигалась поездка на Кубу. Я не хотела лететь, хоть как-то искупить свою вину. Я пошла впервые исповедываться в храм на Таганке, чтобы хоть священник подсказал – что мне делать, и виновата ли я на самом деле.
Только ему, как представителю Бога на земле – хотя и не была я такой уж верующей – могла я действительно поверить. Как высшему судье и адвокату.
А ночью вновь приснился стих. Про девушку с черными волосами.
АМОК-2
Я чувствую, душа, она болит,
Я исторгаю из себя Лилит,
Но там где лишь кресты и колдовство,
Не остается кроме никого.
Немые звезды держат Млечный путь.
И нет у них приказа отдохнуть.
В конце миров – развилкою пути,
Я раздвоюсь, но не смогу дойти,
До половинки собственной, самой.
Я не смогу, я не вернусь домой…
- Я убила человека, - перво-наперво призналась я батюшке.
- Как убили? Совсем убили? Топором или ножом? Или, может, задушили? – профессионально произнес священник. Чувствуется, что это заявление ему делали не раз и не два.
- Нет, убила словом, так тоже бывает.
- Бывает по всякому, милая девочка, но не берите на себя функции Бога. Только он способен казнить или миловать, - в церкви было полно народу. Был воскресный день и какой-то праздник, названия которого я не знала. Люди крестились, иные даже несколько раз. Хор пел речитативом. То вверх, то вниз. То тонко, то глухо. Басы и сопрано.
К священнику, исповедывавшему меня, стояла длинная очередь. Здешний храм был в моде. Немного поговорив с каждым, батюшка накрывал грешника платком и вызывал следующего. Дольше всего исповедывались старенькие бабушки – ну да, думала я, у них то за долгие годы столько грехов накопилось. А, может быть, забывая о предыдущих исповедях в новых они повторяют свои прежние грехи. Молодые отделывались коротким перечислением фактов. Обычно на каждого человека приходилось по пять, десять минут. Меня он слушал полчаса. С другой стороны – как иначе, ведь же убила человека.
- я не могу понять, - произнес батюшка, после моего рассказа он стал непреклонен и строг. – Как можно дожить до таких лет и оставаться сущим ребенком. Считать себя способной на настоящее убийство. И не видеть всю подлось мира, действительно способного тебя погубить…
- Мне кажется, я бессмертна, - ночной стих вырвался из меня внезапно, отчаянным окончанием без хеппи-энда.
… Куда идти – ведь даже дома два,
Неправедных – и каждая захочет,
Другого для себя,и между прочим,
Что и Лилит – права, и я – права.
В своих желаньях, и в своих страстях.
И каждая у той, другой, в гостях…
- Снимите розовые очки и перестаньте писать глупые и действительно грешные стихи, девочка, - сказал священник. - А грехи я вам отпускаю.
- А еще я собираюсь лететь в Гавану. Может, не стоит, - напоследок спросила я священника.
- Я не знаю. Это уж вам решать. Это совсем не в сфере моей компетенции.
Уходить не хотелось. Вместе с другими прихожанами я опустилась на колени. Меня накрыла спокойствие и благодать. Ангельская волна спокойствия и благодати. Лететь? Не лететь. Лететь? Не лететь. Я гадала в церкви как на ромашке.
«Я хотела взять билет на самолет, чтобы мы полетели на нем все вместе и разбились», - вспомнила я слова Дины Александровны. Как ей жить теперь – ведь ее желание исполнилось только наполовину. Макса больше нет. И я не виновата в его смерти. Священник признал – не виновата, и отпустил мне этот грех.
Лететь? Не лететь. По храму бегала маленькая четырехлетняя девочка, ровесница моей Алины. Она была дауненок. Никто не обращал на нее внимания. Ну бегает ребенок и бегает, может, пришла с кем. Она подбежала ко мне, наши лица – я ведь стояла на коленях – пришлись на одном уровне – она обняла меня, крепко-крепко, вдруг, и поцеловала в щеку.
Я поняла, что это и есть он, знак. Когда наши лица соприкоснулись и мои слезы на миг стали ее слезами… Придя домой, я разорвала на мелкие клочки билет в Гавану. Только так, не бессмысленной исповедью, я могла искупить свою вину.