Маленькая трехлетняя Сонечка часто не могла заснуть по ночам. В этого голубоглазого миловидного ребенка с вьющимися белокурыми локонами под вечер будто вселялся бесенок. Сонечка начинала прыгать с дивана на кресло и обратно, бегать по комнатам, напевая себе под нос мелодию из какого-то телевизионного мультфильма, бросаться в отца плюшевыми игрушками. Скромный по своей натуре, перешагнувший рубеж среднего возраста мужчина с толстыми стеклами очков только хмурился, и склонялся все ниже над своей диссертацией, он был уже на пороге грандиозного открытия в области вентиляционного проветривания туннелей и шахт для обеспечения более комфортных условий труда для рабочих. Юной Сонечке никакого дела до рабочих не было, и она только дулась, что папа отказывается с ней играться, и вообще, как будто вовсе не замечает её. И девочка принималась бегать от кухни до гостиной с отчаянными воинственными воплями, привлекая к себе внимания. Пару раз она останавливалась и с обидой смотрела на папу, писавшего что-то в своих тетрадях, и видит Бог, она бы порвала все эти пухлые исписанные тетради с причудливыми аккуратными схемами на страничках на множество клочков, если бы отцовский стол не был таким высоким. Да, этот дубовый стол был для девочки настоящим Эверестом, непокорной вершиной, оставалось только визжать и плакать от досады, что Сонечка и принималась делать.
В конце концов, какой то визг прорвал завесу отцовской задумчивости.
-Лапушка, не мешайся, - серьезно произнес почтенный физик и светило науки, воззрившись на свою дочку осуждающим взглядом, тем, которым он одаривал своих нерадивых студентов на экзаменах. Но что безукоризненно воздействовало в стенах университета естественных наук, дома казалось бесполезным и неуместным.
-Хочу на ручки! – в ответ воскликнула Сонечка, протягивая к папе свои розовые маленькие ладошки.
И мамины широко открытые глазки и его собственный вздернутый носик, ехидная полубеззубая улыбочка, все это топило ритмически точное сердце ученого.
И он брал её на ручки, кормил с ложечки, играл в салочки, бегал вместе с ней по комнатам, и Сонечка, бывшая его первым ребенком, вносила в жизнь своего папы второе детство.
И первым ребенком Софьи был её парализованный папа. Он лежал на кровати в зарослях лимоновых деревьев, которые были его старческой отрадой в долгие одинокие вечера, когда ты один в целом городе безымянных далеких людей, а твоя семья, твоя любимая Сонечка, теперь уже взрослая Софья шлет тебе с ритмичной точностью сухие выцеженные письма в хрустящих белых конвертах и с марками из всех стран тобою никогда не виденного мира.
Он лежал в лимонных джунглях в белоснежной пустыне горных подушек, а в его окна лихорадкою билась метель. Одна сторона лица его была пластилиново спокойной, застывшей, как маска глиняного идола, которых Софью в своей жизни видела немало, пожалуй, столько же, сколько её отец в свое время видел вентиляционных шахт. Да. Софья даже подумывала о диссертации и даже прикупила себе несколько тетрадок, в моменты тишины в комнате усаживалась за них, чтобы составить скелет своей будущей работы.
Но дело не шло вовсе, потому что кровь в её сосудах теперь циркулировала иначе, нежели у счастливого человека. Сосуды обернулись сосульками, и казалось, хрустели и ломались при каждом движении.
А при шорохе Софья вздрагивала и бросалась испуганной матерью к кровати своего отца. И видела…
Видела тревожную вторую часть лица, всю такую изменчивую, лоснящуюся, живую и испуганную. Ночами он что-то бормотал, закатывал глаза, с осуждением и с горечью сверлил потолок, дергался и ежился, хныкал и закусывал часть губы.
И Софья нервно мерила ему температуру ритуально и непрерывно, и было ей страшно, и чувствовала она себя беспомощной матерью, наблюдающей муки своего ребенка.
А днем она разводила детские каши, меняла подгузники, учила отца по новой говорить.
И с новой силой начинала любить его мутные родные глаза, и с нежностью рассматривала пропитанную старческим запахом обвисшую кожу. Она любила её, она дорожила ей.
И каждую секунду готова была посвятить ему. И обнимала его, как будто хотела защитить от смерти, старости и этого враждебного окружающего мира.
Она была Софьей.
Она была его Сонечкой.