(На фото слева направо: Владимир Бабич - 14 лет; Виталий Мясников - 16 лет; Юрий Мухин - 13 лет. Осень 1954 года)
В конце июля 1954 года мы переехали из разъезда 347км. в город Сталино и поселились на посёлке Рутченково, на территории, принадлежащей шахте «17-17 бис», в доме, на воротах которого были нарисованы две белые лошади. Этот дом стоял на улице Ленина, а затем эта улица станет частью улицы Кирова. В ста метрах от этого дома началось в это время строительство автодорожного моста через железную дорогу на посёлок Лидиевка. Дом с верандой был разделен на две половины. В первой половине была кухня и маленькая спальня, а во второй половине дома была большая комната. Во второй половине жила толстая хозяйка с мужем. В маленькой спальне возле кухни жила молодая бездетная семья шахтёров. Они приехали с Западной Украины и оба работали в шахте. Мы с мамой поселились в кухне, где нам за 150 рублей в месяц отвели угол от окна до входной двери. Здесь мы поставили кровать, на которой спала мама с Валей, а я спал на полу рядом с кроватью. Здесь же на полу я делал уроки. Больше места не было.
Хозяйка дома долго тянула с пропиской, требуя деньги для хорошего знакомого, у которого есть хороший знакомый, а у того знакомого тоже есть хороший знакомый, работающий в милиции. Всем им нужны деньги, а они за деньги сделают маме прописку. С нас выкачали все деньги – ордынцы без обмана и взяток жить не могут.
Мама устроилась на шахту «17-17 бис» ламповщицей, на прежнюю свою работу, где она работала до войны. Рука её всё ещё болела, но мама говорила: «Умеренная работа – панацея от всех болезней». Теперь мама ежедневно ходила на работу через парк, где был небольшой деревянный мостик, под которым протекала вода из шахтной бани. Этот мостик маме два года подряд снился. Всем людям снится будущее, снятся суженые, которых Небо предлагает в супруги, но люди этого не помнят, потому что не хотят помнить, потому что считают себя вершителями не только своей судьбы, но и судеб людских, а за это получают наказание. Зарабатывала мама 450 рублей в месяц, плюс на отца мы получали 240 рублей. За эти деньги можно было оплатить съёмную квартиру, неплохо питаться, но без мяса, и нельзя было купить одежду.
Хозяйка дома была крупной женщиной. Внешним видом, фигурой и своим поведением она напоминала статую тибетского колосса – Будду. Детей у неё не было. Был у неё муж тихий и скромный, ничего не соображающий под тяжестью диктата своей благоверной. Кроме своих постелей мы привезли и ведро абрикосового варенья. Варенье было кислое – мы его не ели, зато хозяйка кейфовала. Широко расставив ноги и освободив пространство для своего огромного и драгоценного живота, она шумно и с наслаждением пила чай с нашим вареньем, излучая блаженство центра всей необозримой Вселенной, коим она, безусловно, и являлась. У хозяйки дома возле Лидиевского моста мы прожили до половины октября. Хозяйка не разрешала пользоваться электричеством. Однажды я делал вечером уроки при электрическом освещении. Хозяйка вышла со своей спальни, выключила свет и молча ушла. Я включил свет и продолжал заниматься. Хозяйка снова вышла и попыталась выключить свет. Моя психика не выдержала тюремных условий жизни в этой квартире, и я сорвался. Я ей запретил это делать, а также объяснил, что такое человечность и справедливость, и сказал, что колоссальная фигура должна обладать не только массой, но и разумом. Хозяйка ушла, оставив меня в покое. Мама в это время была на работе. На второй день мама пришла за мной в школу и забрала меня уже на другую квартиру, ничего не сказав мне о моём вчерашнем поступке. Так в четырнадцатилетнем возрасте я впервые вступил в спор с взрослым человеком, защищая интересы своей семьи.
За те же 150 рублей мама сняла большую комнату возле Рутченковского пивоваренного завода по улице Шмидта, в доме №1 у татарина Алексеева. В комнате была плита для приготовления пищи и обогрева помещения. У Алексеева были повреждены ноги – ему во время войны немецкий танк раздавил обе ноги. Двор у Алексеева был уютный, а во дворе был ещё и флигель. Во флигеле жили квартиранты – молодая семья шахтёров. В нашу комнату с веранды был отдельный вход. Место тихое, проезжей улицы здесь не было. Вместо улицы здесь протекал ручей тёплой воды с шахтной бани и из недр шахты «17-17 бис». Вдоль ручья росли вербы. Трамвайный путь на станцию Рутченково после войны ещё не был восстановлен, поэтому восьмой маршрут трамвая здесь ещё не ходил. Теперь мне в школу приходилось проделывать путь в два раза длиннее, но всё равно это было недалеко. Мои знания за седьмой класс, полученные на железнодорожных колёсах, были мизерными. В 82-й школе, куда я поступил учиться, преподавание предметов велось на русском языке. В результате всех этих отрицательных явлений, я вновь оказался в седьмом классе.
Я оказался на своей Родине, о которой ничего не помню. Я должен её осваивать. Теперь у меня есть три Родины. Первую Родину я сейчас буду осваивать. Второй Родиной для меня является разъезд «347-й километр», Царе-Константиновка, Розовка, Куйбышево, Вершина и Темрюк – вся территория, на которой находятся эти населённые пункты. Третьей Родиной для меня стало Новотроицкое со всеми прилегающими к нему соседними населёнными пунктами. Все эти территории дороги моему сердцу, как дорога для меня вся Украина.
Город Сталино – центр жестокого бандитизма был хорошо известен в стране. Московские, ростовские и одесские бандиты обходили его стороной. В тёмное время суток каждый милиционер ходил под охраной двух автоматчиков. Возможно, в других посёлках города Сталино было иначе, но на посёлке Рутченково было именно так. Провести девушку домой после танцев, и вернуться к себе домой, не будучи ограблен и избит, приравнивалось к подвигу. Ничто меня не пугало, у меня уже был опыт общения с двуногими хищниками.
В те годы строители и уборщицы зарабатывали по 300 рублей в месяц. Шахтёрам малой квалификации – плитовым, дорожникам, камеронщикам и др., дневной тариф был 27 рублей. За месяц это получалось 700 рублей. Рабочие более высокой шахтёрской квалификации – машинисты электровозов, лебёдчики, электрослесари и другие, дневной тариф имели 32 рубля, или за месяц 835 рублей. Рабочие особо опасных профессий – забойщики и проходчики, имели дневной тариф 45 рублей, или 1200 рублей в месяц. По этому поводу молодые парни шутили, обращаясь к девушкам: «Предлагаю руку, сердце и 1200 рублей в месяц». У забойщиков и проходчиков была сдельно-премиальная система оплаты труда, поэтому они могли зарабатывать неплохие деньги. Зарплату шахтёры получали в длинных очередях возле касс. Кассы работали до позднего вечера, пока у кассиров не заканчивались деньги. С большим риском для жизни шахтёры несли домой свой заработок.
От посёлка Рутченково в центр города Сталино ходил трамвай 5-го маршрута. Дверь в трамвае не закрывалась, трамвай ходил редко, а на ступенях трамвая виноградными гроздьями висели люди. Я иногда ездил в центр города и изучал его. В том районе, где сейчас находится площадь имени Ленина, была детская больница. Здесь же была и пирожковая, которая не менее двух раз в год от пожаров сгорала до основания. Больше всего меня интересовали книжные магазины. В свободное время я посещал публичную библиотеку, где я брал подшивки журналов «Знання та Праця», «Техника молодёжи» и «Знание – сила» и читал их от корки до корки. Читал я и газету «Известия». Это было обязательно. Неинтересной информации для меня в те времена не существовало.
К нашему приезду в город Сталино на шахте «17-17 бис» уже был построен хороший трёхэтажный дом культуры, а районный дворец культуры им. Ивана Франка всё ещё был в руинах. В руинах был и дворец имени Ленина, где сейчас находится Донецкий телецентр, а при немцах – концлагерь. Больница возле Рутченковского пивоваренного завода, тоже была в руинах. Город медленно залечивал свои раны. Сзади дома культуры шахты «17-17 бис», за железной дорогой, начинался посёлок для инженерно-технических рабочих, так называемый, «итээровский посёлок». Здесь одноэтажные многокомнатные квартиры на два хозяина с приусадебными участками. Здесь же и 78-я средняя школа для детей начальства. Школа элитная, женская, так как в этой школе учились дочери начальства и около двух десятков мальчиков. Есть какая-то закономерность, по которой у начальства рождаются в основном девочки. Недалеко от этой школы расположена ВГСЧ – военизированная горноспасательная часть. Рядом с ВГСЧ – Клуб Пионеров с отличной библиотекой и хорошим кинозалом.
До войны на итээровском посёлке жил главный инженер шахты «17-17 бис», Мухин Иван Ефимович – муж родной сестры моего отца, Валентины Карнеевны. Во дворе его квартиры был построен хороший флигель на две комнаты с подвалом и хозяйственной пристройкой. В этом флигеле поселилась родная сестра Ивана Ефимовича, Анна Ефимовна Мясникова. Мухины являются родственниками, известной русскому народу, скульптора Мухиной. Много родственников было у них в Москве и в Подмосковье.
Теперь, после войны, в квартире Ивана Ефимовича Мухина жил Лебединский – начальник ОРС-а треста «Сталинуголь». После того, как И.В.Сталину пришьют ярлык «Культ Личности», этот трест будет называться «Рутченковуголь». ОРС – отдел рабочего снабжения. У Лебединского была красавица дочь Неля. Неля обладала чудесной памятью – она помнила всё от первого года своего рождения.
Анна Ефимовна Мясникова нам сказала, что Иван Ефимович, Валентина Карнеевна и Лёня без вести пропали. Место нахождения их ей неизвестно. У Анны Ефимовны глухонемой муж, Мясников Алексей – родом из города Грозный. Он мастер «золотые руки» – маляр, штукатур, бондарь, музыкант, художник, скульптор. Он многое умел делать и делал отлично. Дворец пионеров возле ВГСЧ, он расписал картинами на стенах и потолке так, что любо было посмотреть. Из дерева он вырезал скульптуры орлов так тщательно, что видно было каждую извилину на перьях птицы. Скульптуры он делал на заказ для отцов города и высокого начальства. На заказ же он делал и бочки для вина «высоким» людям. Ему во двор привозили дубовое бревно диаметром не менее метра, из которого он делал бочку. Не могу представить себе, где растут такие дубы? Написал маслом он много портретов и автопортрет. Играл он на баяне, но больше любил играть на гитаре. Гитару он слышал, а баян слышал плохо. К своей голове он прислонял гриф гитары и слушал нежную мелодию, которую извлекал из этого семиструнного чуда. К моему сожалению, в настоящее время нет семиструнных гитар и нет мастеров-виртуозов игры на них. Шестиструнная гитара всего лишь жалкое подобие семиструнной королевы музыки. У Анны Ефимовны есть сын, Виталий, на два года старше меня. Получается, что мы с ним родственники, как в Украине говорят – «через дорогу навпрысядкы».
Я часто бывал у Мясниковых – других родственников у нас в Сталино не было. К Алексею Мясникову иногда приезжали его друзья, такие же, как и он – глухонемые и такие же мастера. Мне нравилось присутствовать и принимать участие в беседе этих талантливых людей. Они шевелили губами и жестикулировали руками. Я их немного понимал, понимали и они меня. Мне было с ними не скучно. Излюбленной темой бесед у глухонемых был космос.
В мае 1973 года Анна Ефимовна Мясникова умерла от разрыва сердца, не выдержав развода единственного сына Виталия с его развратной женой. Через год после смерти Анны Ефимовны умер и отец Виталия. К этому времени уже не было в живых и Лебединского. Неля, дочь Лебединского, была замужем и забрала к себе свою мать.
Шикарная квартира начальника ОРС-а освободилась, а в эту квартиру вселился прокурор города. Прокурор Виталию сказал:
– Я даю тебе 500 рублей для того, чтоб ты освободил флигель. Если тебя не устраивает цена за флигель, или ты вовсе не желаешь освободить жилплощадь, тогда я сделаю так, что ты «загудишь» в такое место, откуда не возвращаются. Бери деньги, освободи флигель, и будь доволен моим благодушием.
Виталий безропотно принял «милостыню» из рук представителя советского правосудия и удалился из родного гнезда. Действие прокурора Виталий не осуждал, ибо он сам был членом коммунистической партии и прекрасно знал, какое чудище представляет собою это кодло.