Пустельга

Валерий Молчанов
рассказ


Первые грибы прошли. Их волна всего-то бывает неделю. А дождей не было и в помине. Надо ждать основного роста грибов.
Витька, проходя мимо дачи Бориса Васильевича, увидел, как Гера, сын дачника, вывалил на стол во дворе своего дома целую корзину белых грибов. Мальчик остановился возле высокого забора, приоткрыл калитку во двор.
– Гера, ты где-е стоко грибов-то набрал?!
– А, Витёк! Проходи, проходи, посмотри! – Гера махнул рукой за Волгу. Гере было двадцать пять лет. Витьку, деревенского паренька четырнадцати лет, он знал ещё ребёнком. Показывая грибы, Гере не хотелось говорить, где они со своей женой Наташей их набрали. Они собирались ещё раз сгонять на лодке за Волгу. Грибы, словно сдобные булки, лежали на дощатом столе дачников.
– Ну, Гера, ты-ы даё-ошь! Все остро-ова по-оди обшарил?!
– Нет, тебе оставил! – загадочно отвечал Гера.
Солнце палило. Надо дождя. Ах, как бы грибки-то пошли! Земля прогрета июльским солнцем. Нужен дождь.
Возле турбазовской лодочной станции, у раскидистой берёзы, шагнувшей своим комлем в тёмную воду залива, была приткнута на мели байдарка старшего инструктора. Сбегав домой за корзинкой, Витька осторожно залез в корму байдарки на фанерное сиденье. От тяжести его тела нос байдарки приподнялся. Витька оттолкнулся веслом от берега, и байдарка легко вышла на воду. Старший инструктор доверял мальчишке байдарку. Куда только Витька не забирался на ней! К примеру, на реку Кешку, где застал однажды браконьеров-егерей, которые  спокойно ловили сетями. Или мужиков из Коростелёва, или Лунёво, как по весне они щучку били острогой. Правда, ловлю сетями Витька не считал за браконьерство. Как говорит турбазовский Геннадий Александрыч-возчик: «Раньше-то на Волге во-озами рыбу-то ловили, и ничего, не убывало… Та-ак, конечно, ноне-то, в прошлом годе прорвало на Паточном очистные да в ричку. Рыба-то сло-оями шла мёртвая. Или Рыбинск, какую не то гадость спустит».
Ловко работая веслом, Витька прошёл под низким понтонным мостом через залив на выход в реку. Волга захватывала простором. Перекатываясь друг в друга бугорками, вода словно нашёптывала неторопливую раздольную песню. Течения не было. Под бортом байдарки вода была зелёная, дальше, к стрежню, голубая. Волжский простор тянулся по плёсу. Голубая вода входила в широко открытые глаза мальчика, в сознание, сливаясь с небом, становилась его душой, песней.
Витька не сомневался, куда плыть за грибами. На островах после десанта дачников делать нечего: всё подмели. Витька держал курс прямо на бакен посередине Волги на фарватере, а там, вверх от бакена, наискосок до берега с километр – Княжеский залив. Под сенью столетних лип и сосен стоит егерский дом. Здесь заповедная зона. Мальчишка не признавал запретный знак: на высоком шесте – автомобильный знак «кирпич». Сюда, в Княжеский залив, простому люду путь заказан. Но Витька родился на Волге, крестился в церкви Успения. Во-он её серебристые маковки купола! И все родственники мальчишки, все предки были с этих волжских берегов. Только не все нашли успокоение в родной земле.
Витька упорно ездил в Княжеский залив. Егеря материли мальчишку, но он продолжал ездить в заволжский лес.
Бакен, раскрашенный чёрно-белой краской, тихо покачивался на середине Волги. На стрежне глубина была метров восемнадцать. Лениво всплёскивала рыба, отливая серебряными слитками боков на солнце. Лещи поднимались со дна, чтобы глотнуть воздуха на поверхности. Толща воды сонно дышала, чуть шевелила бакен волнами от проходивших судов. На железных поручнях бакена под солнцем дремали две чайки. Им не было никакого дела ни до байдарки, проплывающей мимо, ни до мальчишки в ней. Вот если зашумит теплоход, то они обязательно сорвутся с места и, присоединившись к стае сородичей, будут долго кружиться над теплоходом, сопровождая; и кричать, кричать, выпрашивая у пассажиров кусочки хлеба. 
Витька прошёл на байдарке мимо бакена, огляделся по волжскому плёсу. Напротив села Густомесова вверх по течению тащилась самоходная баржа. Она была далеко. Но смотреть надо было, а то не успеешь и глазом моргнуть, как покажется «Метеор». Тут глаз да глаз нужен. На горизонте было всё спокойно.
Байдарка ходко шла к Княжескому заливу. Ясно просматривался запретный знак. Прилив с реки накатывал волны на мелководье. Солнце насквозь просвечивало воду. Золотые искорки загорались в гребешках волн, на песке, под веслом мальчика. Витька загляделся на сказочную игру света и даже не заметил под низким песчаным берегом, под ивняком, стайку уток. Стайка – штук двадцать. Витька осторожно отошёл от уток подальше, направляя байдарку к запретному знаку, проскочил к противоположному берегу залива, под ивняк. Надо уйти вглубь залива.
По правому берегу залива стоял причал. За ним огороженная металлической сеткой заводь. На сетке, в ячейках, торчало пух-перо птицы. С заводи покрякивали утки. У причала – две лодки и «Прогресс» под мотором. «Значит, дядька Анатолий здесь», – подумал мальчик. Витька помнил большой егерский дом, где егерь выговаривал ему, что в залив ездить нельзя. А паренька с волжских берегов тянуло в заповедные места, особенно осенью, когда спадал азарт городских охотников, для которых здесь специально разводили уток. Не гремели ружейные выстрелы, вокруг – только тихий задумчивый лес. А грибов тогда!
Витька прошёл на байдарке под берегом, где стояла банька с аккуратными дощатыми сходнями к воде. В прогале воды меж зелени белели три лилии. Шурша прибрежной травой, байдарка приткнулась к берёзе. Витька прыгнул на берег, обхватил рукой тёплый ствол дерева. Придерживая байдарку лёгким байдарочным веслом, он вытащил её из воды.
Лес обступал со всех сторон. Мальчик подумал, что надо бы спрятать весло в кустах, но не стал этого делать. Он бросил весло рядом с байдаркой. Оно глухо ударилось о землю. С вершины сухой ели, тяжело разгребая воздух крыльями, поднялась серая цапля. Вскидывая глаза на цаплю, мальчик удивился тому, что цапли могут сидеть на деревьях.
Лес обволакивал духмяным настоем жаркого дня. Над травой порхали бабочки-капустницы, крапивницы. Витька проходил по островкам брусничника на взгорье, мягко утопая в моховине. Под тонкой берёзкой заметил подберёзовик, срезал его, положил в корзину. «Не зря ехал, – с удовольствием отметил Витька. – Не белые, но всё же…» Ему думалось, что пройдёт знакомую палестину леса и будет с полной корзиной грибов. Только не надо забираться к сосновому бору. Там всё равно сейчас ничего нет. Вырубка леса была как на ладони. Она поросла ельничком и березняком. За вырубкой леса тянулся сосновый бор.
В небе пронзительно крикнула пустельга. Мальчик шарил в березняке грибы. И – как в руку глядел: на моховинке красовались подберёзовики, три к ряду. В небе опять крикнула пустельга. «Что это она раскричалась?!» – Витька посмотрел вверх. Перед глазами шуршали берёзовые листочки, они ласково чуть прикасались к ресницам, щекам мальчика, ароматно пахли. Витька отвёл от глаз берёзовую ветку, внимательнее посмотрел в небо. Он знал, что кричит пустельга. Пронзительный крик этой хищной птицы запоминался.
Белых грибов Витька не находил, но то и дело попадались боровички.
– Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… – неожиданно услыхал он шипящий звук из канавы, где кучковались  молоденькие тонкие берёзки с ещё коричневыми стволиками. «Змея!» – мелькнуло в сознании, по телу прошла дрожь, но Витька взял себя в руки, внимательно посмотрел в сторону, откуда шло шипение. В канаве, шипя и вытягивая головку, разевая клюв, лежал птенец. Вот он встрепенулся и заскакал по мху, волоча растопыренные серые крылья. Крупный птенец уходил от мальчишки в густой березняк. Витька поставил корзину на землю и разглядывал птенца, протягивая к нему руку.
– Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… – птица шипела, разевала клюв; угрожала, подскакивая, помогая растопыренными крыльями; норовила ударить клювом. Витька боязливо отдёрнул руку. Недолго думая, он снял с себя рубашку и накинул её на птенца. Мальчик взял птенца, закутывая его. Тёплое мягкое тело птицы дрожало. Витька осторожно положил птенца в корзину, немного погодя заглянул под рубашку. Птенец прижался к кучке грибов, его маленькие глазки расширились, вспыхивая огоньками.
Пронзительно крикнула пустельга. Она молниеносно промчалась между ветками над головой мальчика. Витька от неожиданности даже присел, заозирался по сторонам: «Чего доброго, ещё и по темечку тяпнет!» Витька заволновался. «Заберу-ка птенца лучше домой, вылечу, выкормлю, обучу охотиться на уток», – ему запомнилась статья из охотничьего журнала в турбазовской библиотеке, статья о ловчих птицах. Он, правда, хотел найти в лесу птенца ястреба-тетеревятника, да обучить бы его охотиться на уток. А тут пустельга – правда, меньше, конечно, ястреба, но тоже ведь хищник! Витька ликовал: наконец-то его мечта сбудется. Он представил себя на охоте с пустельгой. На руке – птица с кожаным колпачком на глазах, как в древности на Руси, да на коне! Но, правда, где сейчас коня взять?! Охотник пробирается меж высоких трав. На озере, на воде, тихо пасутся утки, покрякивая. Вдруг, почуяв что-то неладное, утки взмывают в небо. Охотник быстро снимает кожаный колпачок с головки хищной птицы и пускает её в погоню.
Высоко над лесом кричала пустельга. Птенец успокоился в корзине. Мальчик выходил из леса.    
 
Байдарка ходко шла из Княжеского залива. Свежий ветер с волжского простора своими потоками перебивал затхлый запах с залива, который настаивался от цветущей рясной зелени. За кормой байдарки оставались шелковистые травы – пырей по береговым кромкам с божьими коровками, бабочками, паучками, пчёлками, всей живностью леса, да ещё три белые лилии томились под солнцем в прогале чистой воды среди ряски.
Высоко над лесом кричала пустельга.
На егерском причале маячила фигура знакомого егеря.
– Витька, ты опять нарываешься?! Ну-ка, отчаливай быстрей! Чтоб я тебя больше не видел!
– Дядя Анатолий, привет! – как ни в чём не бывало, звонко крикнул парнишка. Его голос обезоруживающе действовал на егеря.
– Вот племянничек сыскался, – пробурчал егерь. – Много-о грибов-то везёшь?! – хозяйским голосом спросил Анатолий. Ему нравился этот непокорный мальчишка из деревни. Глядя на него, егерь вспоминал своё детство. Анатолий, конечно, был не против, что паренёк ездит в Княжеский залив. Но служба есть служба. Вдруг приедут обкомовские?! А Витька тут как тут.
Мальчик усердно работал лёгким байдарочным веслом. Рядом с берегом, под ивняками плавали дикие утки, охраняемые до начала охоты для местных «князьков». Утки мирно покрякивали. Витька благополучно проходил на байдарке  мимо причала, егеря, возле дачного места представителей власти. По реке, сверху по течению, правил белый трёхпалубный теплоход. Мальчик, вглядываясь по плёсу вдаль, понял, что стрежень Волги в этом месте, чтобы попасть к турбазовскому берегу, до теплохода пройти не успеет. Но хотелось тогда поближе к теплоходу, покачаться на больших волнах и поглазеть на пассажиров.
«На теплоходе музыка играет, а я одна стою на берегу», – из динамика с теплохода, заполняя русло величавой Волги, доносилась до мальчика песня модной певицы. Было как-то неестественно слышать в задумчивом просторе реки поющий крикливый женский голос. По высокому берегу со стороны турбазы, словно заворожённый благолепием волжского простора, выструнивался к небу сосновый бор. На солнце высвечивались бронзовые стволы с мягкой зеленью кроны. Внизу, у подножья крутояра, была деревянная детская купальня. В ней плескались дети. Вдруг лес по берегу резко обрывался. Дальше шла оголённая местность с деревянными домиками и новыми крышами, да корпус туристической базы.       
– Смотрите, смотрите! – переговаривались между собою путешественники с теплохода, показывая руками на правый берег Волги. – Вот здесь прошёл смерч в восемьдесят четвёртом году. Да… Здесь такое было?!
Витька приближался к середине реки с левого борта теплохода. Золотые буквы названия «Советский Союз» своим отражением плясали на зыбкой воде, завораживали голубые глаза мальчика, заставляя жмуриться от игры солнца и реки в позолоте букв. Белая громадина теплохода заполняла речное пространство перед пареньком. При виде такого величия теплохода перед глазами он сам почувствовал себя большим человеком. По борту речного лайнера белыми бурунами шипели волны. На солнце блестели иллюминаторы, красная ватерлиния бежала по кромке воды. Было жутковато от проходившей рядом глыбины современной техники. Люди на высоких палубах теплохода казались крохотными человечками. Витька поставил байдарку носом к волне. Пассажиры с высокого теплохода заметили байдарку возле судна; удивляясь смелости гребца, приветливо махали ему руками. Белыми сполохами над кормой кружили чайки. Песня из динамика кричала по руслу реки, оглушая туристов. Покачиваясь на воде, Витька долгим взглядом провожал уходящий «Советский Союз», чуть завидуя путешественникам.
Благополучно преодолев километровую здесь ширину реки, пройдя створ моста в турбазовском заливе, мальчик приткнул байдарку в том месте, где её взял. На лодочном причале турбазы, меж черёмуховых кустов, маячила цыганская голова Серёги-лодочника.
– Эй, пацан?! Ты опять хапнул турбазовскую байдарку?! – крикнул лодочник и закашлялся.
– Пётр Николаевич мне разрешил! – тихо сказал мальчик, отмечая про себя, что Сергей-лодочник пьяный.
– Я вот директору-то скажу… Так он тебе и твоему старшому ввалит!    
– Серёга, ты лучше скажи, сколько время?
– Четыре! – лодочник посмотрел на часы.
Витька был доволен, что поставил байдарку вовремя, как ему наказал старший инструктор турбазы. Подхватив байдарочное весло, корзину с птенцом, мальчик направился домой.
С пятачка площадки у моста через залив, где росла берёзка, мальчик издалека увидел, что во дворе дачников кто-то есть.
Гера, как всегда в эти часы, занимался каратэ. Высокая его фигура маячила в движениях из-за забора. Он лягался как молодой необъезженный жеребец. У забора, на раскладном стульчике, с этюдником – Борис Васильевич. Во дворе, за дощатым столом, под высоким вязом – Алексей, друг детства Бориса Васильевича. Лицо рабочего человека Алексея – загорелое, обветренное; натруженные руки его спокойно лежали на тёплых досках стола; голубые выцветшие глаза внимательно смотрели на Геру.
– Гера, Гер?! Ты хошь бы отсель-то отошёл! Чай, стол ведь здесь… А то ведь перед самым носом размахался.
Тут Алексей увидел за забором Витьку с корзиной.
– Да ладно, дядь Лёшь! Не задену! – Гера тоже заметил за забором Витьку.
– Вон, лучше бы ещё раз сгонял за реку! Смотри, Витька-то?!   
– А я пустельгу поймал! – радостно сообщил мальчик.
– Ну-ка, заходи, заходи?! Пустельга! – Борис Васильевич отставил этюдник, пропуская во двор Витьку. Глаза художника загорелись любопытством, он всклочил свои рыжие волосы.
– Ну-ка, ну-ка?! По-окажи?! – прокуренным  голосом откликнулся на такое событие Алексей.  Витька прошёл во двор дачников и показал корзину. На кучке грибов лежал птенец.
– Натаха! Наташа! – позвал Гера жену. – Иди сюда! Сма-атри, что Витька принёс?! – Гера залез в корзину обеими руками, вынул птенца и положил на стол.
Большой птенец лежал на дощатом столе. Серая грудка его в оперении была раскрашена коричневыми строчками-разводьями от самого клюва до лапок и хвостовых перьев. От такого количества людей вокруг птенец сжался, впиваясь коготками на лапках в тёплые доски стола. Птенец был в полудрёме. Ему, наверно, виделся родной лес и слышался в небе пронзительный крик матери.
– Витя, а Витя?! Отдай нам пустельгу?! Мы её вылечим и увезём в Москву. – Наташа говорила ласково, с достоинством. Красивое русское лицо с чуть заметным оттенком восточной стороны, словно когда-то, век или два тому назад, а, может, и больше, по роду её прошлось нерусское племя, наполняя гены святорусские нездешней кровью. Наташа счастливо улыбалась, глядя то на птенца, то на мужа.
– Ты, Витька, отдай нам пустельгу?! – Гера говорил требовательно. – Ты знаешь, чем птенца надо кормить?! Это целая наука!
Витька улыбался, озаряя своей детской улыбкой всю дачную компанию, и где-то в душе недоумевал: «Вот чудаки! Если из столицы, так они больше знают, что ли?! Я не по книжкам знаю! Живу-у в лесу! Вот чудаки! Особенно Гера. Всё знает, что ни спроси». Мальчик вспомнил свою книгу Брэма, которая была дома.
Витька, конечно, не отдал птенца. На лужайке перед своим домом выпустил его на волю. Пустельга притихла. Витька приглядывался к птенцу, вспомнив, что перед уходом со двора дачников, дядя Алексей сказал: « Витька! Да это же кукушка! Какая там пустельга! Самая натуральная кукушка!»
– Кукушка? – думалось мальчику. – Но вон как пустельга защищала птенца! – Витька вспоминал лесное событие и как закрывал голову руками, чтобы пустельга не ударила его.
Птенец был какой-то пришибленный, весь съёжился – не то, что в лесу.
«Какая там кукушка?! Дядя Алексей учудил». Витька отмечал на клюве у птенца чуть загнутый кончик вниз, как у ястреба. Но после слов дяди Алексея, мальчик засомневался. Витька протянул руку к птенцу. Он встрепенулся, в его глазёнках вспыхнули огоньки злобы, сверкнули рубиновым всплеском, от которого становилось страшновато, будто это был огонь колдовства, чародейства. Пустельга вяло уходила на хрупких лапках в картофельную ботву на грядках возле дома. Она привскакивала, опираясь на здоровое крыло, другое волочилось по свежей зелени лужайки. Тут парнишка вспомнил, что птенец голодный. Конечно! Не долго думая, поймал в картофельной ботве жирную мохнатую гусеницу, взял птенца в руки и стал его кормить. Птенец широко разевал клюв, но никак не брал гусеницу. Что ему нужно? В своей памяти Витька перебирал прочитанное о пустельге. Чем кормить? Кое-как затолкал гусеницу в красную пасть птенца. Птенец затих, успокоился, сжался серым комочком. Витька всё сомневался: пустельга, кукушонок? Слова дядьки Алексея не давали покоя. Птенец был похож на кукушонка. Он лежал на лужайке перед Витькиным  домом, его глаза покрывала белая пелена. Казалось, птенец спал. Нехорошее предчувствие закрадывалось в душе мальчика.
– Витя, а Витя! Ты кормил птенца-а? – услыхал он сзади приятный голос Наташи, которая неслышно подошла к нему. – Куда тебе его? Отдай нам. А мы устроим птенчика на балконе! Будет у нас в Москве жить! Ему будет у нас хорошо! Поверь, Витя!
Мальчику нравилась юная жена Георгия. Её стройная фигура просвечивалась через легкое платье под лучами летнего солнца. Витька любовался ею, как тонкой лозой ивняка над речной водой. Да и сомнения насчёт птенца одолевали: пустельга, кукушонок?
– Ладно, забирайте, – сдался паренёк. И будто у него на сердце отлегло от сомнений, что пустельга это или кукушка.

Забываясь в мальчишеских заботах, Витька лишь через два дня заскочил к дачникам снова.
Борис Васильевич сидел на раскладном стульчике, на берегу реки, возле калитки, и рисовал.   
– А, Пустельга! Заходи, заходи, там Наташа чаем угостит.
На высоком столбе калитки, над забором, сидел пушистый кот, на его шее был красивый ошейник ручной работы, кожаный поводок привязан к забору.
Витька усмехнулся на причуды москвичей-дачников.
– А ты, знаешь, Витя, птенец-то твой издох, – с безразличием в голосе сказала юная Герина жена, когда мальчик появился во дворе. Витька даже споткнулся на ровном месте при этих словах москвички. В детском сердце деревенского мальчика защемило непонятной ему тоской.
– Где он? – резко сказал Витька.
– Гера выкинул под берег...   
Витька выскочил со двора дачников.
– Пустельга! Куда ты?! – крикнул вдогонку художник.
Слёзы застилали глаза мальчика: «Кому отдал?! Поверил! Дачники…»
Он остановился на берегу реки. Голубая даль волжского плёса растянулась на многие километры. Сонные чайки сидели на воде. В пепельной дымке левого берега виднелся заволжский лес, откуда мальчик привёз птенца. В селе Густомесове, вниз по реке, серебрились маковки церкви Успения. Витька, глядя на родные волжские берега, успокаивался. 
Под берегом, где валялось битое стекло от бутылок, гнилые тряпки, хлам, целлофановые пакетики, разные бумажки, лежал мёртвый птенец. Солнце палило, разлагая мёртвое тело птицы. Витька взял птенца на руки. Он не дышал, не трепетал, не дрожал, как тогда в лесу. Над головой не кричала пустельга.