Башевой Юлии Наумовне
Что такое Йокогама зла? Звучит чудно и непонятно. Ничего. Это поначалу непонятно. А дальше, слух притерпится, и кривая уж как – нибудь, да вывезет. Что за кривая, и куда она вывезет, тоже непонятно. Думаю, что, в конце концов, всё, так или иначе, встанет на свои места, потому как, никогда еще не было, чтобы у чего – то начатого, не было конца? Поскольку, всё в жизни происходит внезапно, хочу порадовать Вас небольшим этюдом о кино. Этюдом, заметьте, внезапным и скоропалительным. Вот идёте, Вы скажем, по улице. Условно назовём её улица Чарли Чаплина. Глазеете на прохожих, радуетесь жизни, и, огибая каким - то чудом уцелевшую в буднях великих строек, хрущевскую пятиэтажку, видите, как из широко открытого окна, ну, скажем, четвертого этажа, 4 этаж Вас устраивает? без всяких одежд и регалий, вдруг выпрыгивает вполне симпатичный молодой человек, а за ним летят какие-то вещички. Рассмотреть, подержанные, эти вещички, или нет, каково их качество и цена, не удаётся ввиду стремительности полёта. Кино, скажете Вы. Если то, что произошло у Вас на глазах, не кино, то я тогда уже и не знаю, что такое кино. О кино мы с вами еще поговорим, Собственно говоря, вся наша жизнь, это кино. Многосерийное, увы, чёрно - белое кино. Вход в этот чудный зал никем не ограничен. У входа не висят туманившие и огорчающие детские взоры, надписи. Детям до 16 вход запрещён. Теперича, всё открыто. Иди и смотри, как говорил Заратустра. Не знаю, как именно говорил Заратустра. Истинные словеса старца скрыли зловещие временные сумерки. Может, никакого Заратустры и вовсе не было. Может, его выдумал гениальный Фридрих Ницше. Выдумал Заратустру и завернулся. Факт завёртывания Фридриха – есть факт исторический, никакому обсуждению не подлежит, и в пробе на достоверность не нуждается. Что было, то было, закат догорел, сама полюбила, никто не велел, ну, и дальше нечто сантиментальное. Вернемся к Ницше. Дело вовсе не в том, кто, на чём завернулся. Мало ли, кто на чём завернулся? Влияния Ницше, кстати говоря, не избежал и Осип Мандельштам. Быть может, я тебе не нужен. (Раковина). Завернут ли Фридрих Ницше или нет, наглухо завернут или частично, меня не интересует, но я хорошо помню его слова «Живи опасно». И, словам этим, между прочим, следую. Жизнь, или то, что принято считать таковой, становится острее и наполняется смыслом. Тайным смыслом. О блуждающих строчках. А. Пушкин. 1930 Оставь меня, пусти, пусти мне руку, я гибну – кончено – о Дона Анна. Проваливаются. Заметим, проваливаются. О. Мандельштам. 1935 Пусти меня, отдай меня, Воронеж: уронишь ты меня иль проворонишь, ты выронишь меня или вернёшь, Воронеж – блажь, Воронеж, ворон – нож. А. Товмасян . 60 - е годы С головою ужа и повадкой лисицы противной, вдоль по улице шёл молодой интересный пацан, отпустите меня, отпустите сию же минуту, с пацаном интересным по улице вместе шагать. Все эти пусти – отпусти, по какому то щучьему велению затесавшиеся в блуждающие строчки, объяснить крайне трудно. Известно, откуда эти слова приходят, и откуда движутся, но вот зачем они движутся - неизвестно, Или вот ещё, иду недавно по саду. Гуляю. И, хотя мои читатели прекрасно знают, что такое сад, у меня на этот счёт имеется особое мнение. Сады бывают разные. Есть такие сады, что в них не только гулять, но и заходить - то опасно. Писатель Октав Мирбо, царствие ему небесное, в 19 веке написал книгу «Сад пыток». Дивное произведение это, без ущерба для здоровья, могут читать только лица, которым по жизни приходилось неоднократно проходить сквозь медные трубы и прочие дьявольские приспособления. Самые прожжённые. Могучие и могущие. Хочу заметить, что Октав Мирбо завернут ещё в большей степени, чем Фридрих Ницше. Завернут настолько, как выражаются моряки, капитально, что развернуть его не только проблематично, но и невозможно. Да и нужно ли его развёртывать? К чему воскрешать и восстанавливать ненужных мертвецов? И вот, гуляю я, как – то раз, по самому, что ни на есть, обычному, ничем ни примечательному затрапезному саду, и вижу, представьте себе, собаку. Обыкновенную дворняжку, каких встречаем всюду тьму. Но дворняжка, эта всё же не совсем обычная. Скажите, видели ли Вы, когда – нибудь, собаку вороной масти. В том то и дело, дорогие мои, что не видели. Ещё бы. Такое не увидишь и в века. И вот, значит, обозреваю я, этого вороного пса, любуюсь его дивной мастью, а ретивое так и ёкает. К добру, не к добру ли? Не знаю. Всё – вверх дном. Поскольку моим излюбленным витамином с беспечального детства был В - прим, или по учёному, тиамина бромид, то я с успехом могу считать себя тиаминбромидоманом. Зависимости этот витамин не вызывает, и поэтому быть тиаминбромидоманом не только не зазорно, но и весьма почётно. Рассуждение о тиаминбромидомании принадлежит мне. Далее. Помните, у Пушкина. Проваливаются. Вот я частенько думаю, для того и голова, чтобы думать, что Пушкин был мощный пророк и провидец. Правильно толкуя слова Пушкина, приходится признать, что когда – нибудь, провалится и навсегда исчезнет, вообще, всё что существует. Куда провалится, можно только гадать. В тар – тары, наверное. Больше некуда. Провалится и Йокогама. Как простая, так и Йокогама зла. Исчезнет и ещё не описанное мной подводное царство, с его невообразимой и потому труднопредставимой жизнью. Жить на дне, возможно, самое разумное из того, что можно себе представить. Вспомним, что жизнь, как таковая, зародилась именно внутри океанов. Каждому ясно, что жизнь на дне, или придонная жизнь, весьма и весьма привлекательна. Жить придонной жизнью, значит жить в неописуемой немыслимой сверхэталонной чистоте. Но дело все же не совсем радужно и морское дно не так уж и безоблачно. Мы совсем позабыли о вредных нерастворимых в воде соединениях. Более плотные и менее, растворимые в воде вредные соединения, неминуемо будут оседать на дне водоёмов, и губительно действовать на бентосные организмы, - кормовые ресурсы рыб, что навряд ли будет содействовать нашим светлым представлениям о возможности жизни в океане. Дальнейшее действие происходит в нашем мире. У Большого театра долго и повидимому, безрезультатно стоит, какая то, наверное, наезжая grande coquette, носящая более, чем бальзаковский возраст, в туалете рассчитанном убить соблазном всех и вся. Мадам говорит мне: Эй, как тебя, там, как проехать к стадиону Динамо? Что вы говорю, тетёнька, во – первых, Вы не там встали, здесь Вы простоите аж до второго пришествия, а дело ваше не стронется с места, во вторых, к стадиону Динамо не так легко добраться, поскольку, я извиняюсь, туда не ходят поезда. Придётся топать пешкодралом. Бальзаковская женщина улыбнулась улыбкой, в которой наивно сквозила пресловутая цыганская тенденция: вкрасть сто карбованцев, по нынешнему курсу, примерно, 1000 баксов, та втичь, изобразила воздушный поцелуй имени Мерилин Монро и исчезла. Я не пою «Угас последний луч несбыточной мечты». Теперь в ходу иные песни.
Андрей Товмасян Акрибист
18 Августа 2012 года