(На фото слева направо: Владимир, тётя Аня с сыном Геннадием, Иван Данилович. Сзади стоит Юрий - 1952 год)
Мама втайне от меня написала в Новотроицкое своей сестре Анне, объяснив ей моё положение, и попросила помощи. На Октябрьский праздник советской охлократии в 1951 году приехал к нам Иван Данилович Моисеенко и забрал меня в Новотроицкое. До станции Велико-Анадоль мы доехали пассажирским поездом, а от станции Велико-Анадоль до Новотроицкого рудоуправления мы ехали на буфере паровоза, едущего на дробильную фабрику. Дом Ивана Даниловича под №1 стоял на краю Индивидуального Посёлка по улице им. Сергея Тюленина. Здесь мне предстоит жить.
В полукилометре от дома Ивана Даниловича начинается село Ольгинка. Между сёлами течёт речка Сухая Волноваха. В недрах земли, ниже Сухой Волновахи течет поземная река Кипучая Криница. Она начинается в Велико-Анадольском лесу и через сорок километров выходит на поверхность земли возле реки Кальмиус.
Новотроицкое разделяется доломитным карьером на две части. Через восточную часть Новотроицкого проходит автотрасса Донецк-Мариуполь. Восточная часть сельскохозяйственная. Со временем здесь построят авторемонтный завод для сельскохозяйственных предприятий.
В западной части Новотроицкого расположен посёлок для работников горных карьеров и дробильной фабрики. Эта часть Новотроицка называется Госпосёлком. Общественно-культурная жизнь и материальное положение жителей Госпосёлка полностью зависит от администрации рудоуправления, так как иных предприятий здесь нет. В этой части Новотроицкого в хорошем стиле построен двухэтажный дворец культуры, а большой парк возле дворца культуры огорожен каменным забором, в котором в те годы сеяли пшеницу. В посёлке хорошая двухэтажная средняя школа. Преподавание в школе велось, как и везде в сельских районах Донецкой области, на украинском языке.
Придёт к власти Брежнев, а московский оккупационный режим, проводя тотальную русификацию оккупированных территорий, в Украине переведёт все школы на русский язык преподавания. В те времена, когда я учился в украинской школе в посёлке Новотроицкое, в соседнем греческом селе Бугас, так же как и в остальных греческих сёлах, изучали греческий язык. В Донецкой области разные национальности жили компактно. Были болгарские, молдавские, греко-татарские и греко-эллинские сёла. Школьники везде изучали родной национальный язык, а русский язык был языком международного общения – это всех устраивало. Но Москве этого мало – Москве надо чтоб национальные культуры умирали, а покорённые народы превращались в «русских …» - неизвестно, наименование какого животного должно следовать за именем прилагательным «русские».
Мне иногда приходилось бывать в гостях у представителей разных национальностей. Национальные культуры и гостеприимство разных народов всегда оставляли в моей душе незабываемое прекрасное впечатление, и укрепило в моём сознании уважение к чужим национальным культурам. Пройдёт всего лишь двадцать лет, а русизм настолько изменит культуру национальных диаспор, что после посещения этих поселений в моей душе будет оставаться горький, неприятный осадок. «Брат» ты наш «старший», чтоб ты сдох!
Большая часть населения в Новотроицком в то время состояла из украинцев. Незначительную часть населения составляли русские, болгары, молдаване, чехи, немцы и даже французы. В этом интернациональном сообществе среди школьников и молодёжи бывали довольно тяжёлые конфликты, а конфликты между соседними населёнными пунктами доходили до боевых действий. Однажды был бой между парнями из Ольгинки и Госпосёлка, к которому заранее и тщательно подготовились. В том бою применялись самопалы, и даже самодельная пушка. В бой вмешалось взрослое население Ольгинки и Новотроицкого, и остудили горячие головы парней. Я впервые в своей жизни попал в интернациональное кодло, и узнал что это за зверь.
В селе Ольгинка похоронена моя бабушка Мокрына. Я с Юрием иногда ходил в Ольгинку в магазины, но на кладбище у могилы бабушки не был. Летом 1952 года, когда моя мама приехала в Новотроицкое, дабы забрать меня после окончания учебного года, мы с мамой выразили желание пойти на кладбище к могиле бабушки Мокрыны. Тётя Аня нам сказала:
– Это невозможно. Я не знаю, где находится эта могила. Прошло без малого пять лет после того, как умерла мать, а я ни разу не была на её могиле. Вряд ли нам удастся найти её могилу. Незадолго до того, как умерла наша мать, у меня родилась дочь, поэтому я на кладбище во время похорон не была. Через две недели после смерти Мокрыны умерла моя новорожденная дочь. Дом мы построили, но не успели до холодов довести его до ума. Смерть матери, смерть моей дочери, недостроенный дом – на меня навалились заботы более весомые, нежели заботы о могиле умершего человека.
Это не вписывается, ни в какие рамки! Неужели тётя Аня переняла у Ивана Даниловича еврейский рационализм жизни?
Однажды, вспоминая прожитые годы своей жизни, Иван Данилович Моисеенко рассказал мне и моей маме один эпизод:
– В голодные довоенные годы я работал водителем автомобиля в Кировском райкоме партии. Однажды я вёз секретаря райкома и увидел на улице Мокрыну, просящую у людей милостыню. Я сказал секретарю райкома: «Вон, моя тёща стоит с протянутой рукой». Секретарь райкома приказал мне остановиться, затем выматерил меня последними словами. После этого он подошёл к моей тёще, взял её за руку, привёл к нашей машине и приказал мне отвезти её домой. Мне же он сказал: «Впредь, чтоб я этого не видел и никогда об этом не слышал. Ты зарабатываешь вполне достаточно денег, для того чтоб твоя тёща жила безбедно».
Я не знаю, что хотел акцентировать Иван Данилович, рассказывая нам этот эпизод – эгоизм человека, прошедшего трудности и лишения в подростковом и юношеском периоде своей жизни, или же человечность секретаря райкома партии? Во всяком случае, этот эпизод не делает чести ни Ивану Даниловичу, ни его жене Анне – дочери Мокрыны, а фривольный рассказ этого эпизода ещё более снизил человеческое качество Ивана Даниловича.
В Ольгинке стояла церковь. Перед тем, как покинуть Ольгинку, немцы собрали местных жителей, загнали их в церковь и замкнули дверь. После этого они заминировали церковь и взорвали её. Церковь после взрыва осталась целой, а пленники её – невредимыми. Минут через двадцать после взрыва советские солдаты сбили замок с дверей церкви и освободили жителей села. После взрыва на стене церкви появилась небольшая трещина. После войны советская власть решила церковь превратить в Дом Культуры. Надо было с купола церкви снять крест. За 300 рублей один мужчина крест с церкви снял, а через неделю сошёл с ума. В 1984 году эту церковь уже советская власть попыталась взорвать, но церковь и на этот раз выстояла. Тогда по всем стенам церкви пробурили скважины на расстоянии метра между скважинами. Заложили в скважины взрывчатку и взорвали. На этот раз церковь развалилась на крупные куски, которые тоже надо было взрывать. Я был свидетелем этого варварства. Церковь строили по старинной технологии – её строили на извести, которая гасилась в ямах не менее 15 лет. Древние римляне из извести и глины делали строительный раствор для строительства капитальных сооружений. На этом растворе строили дома и мосты. Время разрушит кирпичи и камни, из которых строили римляне стены, но раствор с годами будет становиться только прочнее, ибо он созревает под воздействием радиации Земли и Солнца.
В 1984 году один житель Новотроицка в моём присутствии рассказывал своим товарищам историю, дающую яркую характеристику коммунизму. Этот товарищ после Великой Отечественной Войны жил в Ленинграде и работал слесарем на одном заводе. В стране надо было подымать пришедшее в упадок в результате войны сельское хозяйство. Для этой цели советская власть решила направить в колхозы и совхозы 25 тысяч передовых рабочих заводов и поставить их руководителями сельских предприятий. У руководителей коммунистической страны с менталитетом слесарей и механизаторов такое решение было вполне логичным. Русский рабочий, городской житель, который не знает, где растёт картошка – на дереве или в земле, знает лучше украинского крестьянина, как надо вести сельское хозяйство.
Мой рассказчик попал в число 25-ти тысяч новоявленных «спасителей» и был направлен в Ольгинку в качестве управляющего совхозом. В те времена Ольгинка была райцентром. Катался «пролетарий-агроном» в Ольгинском совхозе как сыр в масле на вольных хлебах, сметане, сале и самогонке. В селе мужиков не было – они погибли на войне. Каждая женщина с радостью пускала на ночлег нового руководителя и ставила перед ним обильное угощение.
Управляющему совхоза дали хороший дом, повозку и извозчика-инвалида. Управляющий совхоза ездил по полям и знакомился с хозяйством. Надо было руководить, но как? Он же не знает даже названий полевых растений! Управляющий завёл тетрадь и стал задавать вопросы извозчику, умудрённому опытом сельской жизни, и записывать его ответы.
– Что это за растение, цветущее мелкими жёлтыми цветочками? – спросил у извозчика новоявленный «академик» сельской науки.
– Это сурепка, сорняк, – ответил извозчик. – Растение масличное. Масло сурепки горькое, но кушать его можно. Масло сурепки, так же как и касторовое масло, можно использовать в авиационных двигателях и в двигателях спортивных машин, которые работают на спирте.
На отчётном собрании в совхозе присутствовал секретарь райкома партии и представитель обкома партии. Решив сделать агропромышленную революцию в отдельно взятом селе, новый управляющий совхоза с пафосом выступал перед сельскими жителями:
– Мы неправильно ведём сельское хозяйство! Надо смотреть в будущее! Я решил весной засеять все поля сурепкой! Дадим стране много универсального масла! Поднимем авиацию и накормим людей!
После этого выступления управляющий совхозом был уволен, после чего он перебрался в Новотроицкое и поступил работать слесарем в рудоуправление. Сельская «академия» для него закончилась неожиданно быстро. Приятно было то, что рассказчик был нормальным человеком и рассказывал эту историю самокритично и с юмором.