ВОПРОС ДВЕНАДЦАТЫЙ. КАК ИГРАТЬ В ЧЕХАРДУ КВАРТИР?
И права истина (долго мучилось человечество, чтобы всё понять…): что ни делается - к лучшему. Не будь молодой вояка за справедливость подвергнут гонениям со стороны своего начальства и К, не появился бы в техническом училище г.Переславля-Залесского новый сотрудник (с женой, маленьким сыном и собакой), рискнувший начать с «нуля».
Новый город напоён ароматом российской истории, за плёнкой далеко ездить не надо, и Рэм, отдохнувший от напряжёнки долгого периода изнурительной борьбы, берётся, наконец, за любимое дело - снимает фильмы. Семейный быт его, ограниченный съёмной комнаткой в частном секторе, конечно, ложится, в основном, на плечи супруги, которая не ропщет: понимает, какого неугомона подбросила ей судьба в мужья.
Недовольство проявляют соседи: им не внять, а потому и не принять образа жизни этого, вечно куда-то стремящегося непоседы, не имеющего постоянного угла, но почему-то не ломающего в отчаянии руки от подобного обстоятельства, а наоборот, постоянно находящего повод для веселья и…музыки. Именно она, эта музыка, как будто мешала унылым жителям окрестных домов и хозяйкам, сдававшим Юстиновым комнаты, сосредоточиться на их постоянно-грустных мыслях, и они гнали от себя весельчака, не озабоченного «чёрным днём», ради встречи с которым во всеоружии (в виде отложенных кой-каких денежных крох, казавшихся им серьёзной заначкой на случай беды) большинство недовольных и существовало.
Двенадцать фильмов снял Рэм в древнем городке. Чуть поменьше сменил квартир-комнат. Оптимизма от переездов с маленьким ребёнком и, пусть невеликим, скарбом не прибавлялось. А перспектива получить хоть какое-то, но с в о ё жильё не вырисовывалась.
Подобная несправедливость и помогла нам, родившимся в Ярославле, заполучить в жители города человека, чьим именем мы можем гордиться. Правда, случилось это не сразу.
А тогда в Ярославском совнархозе обратили внимание на фильмы, снятые бездомным (как нелепо - сейчас его бы бомжем окрестили) переславским оптимистом, и Рэм был приглашён в Бюро кинотехнической информации области.
Но ему, как ни странно, нравился Переславль (вероятно, все бытовые неудобства и впрямь ложились на плечи жены-сподвижницы, а он творил, ни на что больше не обращая внимания). Коллегам же (не всем, конечно, но большинству) нравился он сам. Друзья и задумали через бюро райкома партии решить вопрос с жильём для Юстиновых, а значит, удержать ценного специалиста для города и надёжного друга для себя.
Внутренняя аллергия на все «комовские» заведения, оставшаяся от мытарств в Советске, нашёптывала ему: «Не ходи. Разве ж поймут…» Но знакомые, супруга и несмышленый ещё в этих вопросах взгляд сына подталкивали: «Да сходи - вдруг получится. Попытка - не пытка. Тогда все проблемы решатся. Займешься чистым творчеством!»
И он пришёл. И сразу же пожалел об этом. Память - коварная штука: она навсегда оставляет нам в копилке головного мозга самые неприятные воспоминания. Я часто задумываюсь - зачем? Учитывая, что «в природе всё целесообразно», напрашивается единственный вывод: чтобы мысленно переживая собственные несчастья, других не травмировали мы так же больно, как кто-то нас в прошлом. Тогда в этом можно усмотреть подобие справедливости. Правда, сомнительно, чтобы каждый своевременно пользовался «богатствами» подобной копилки. Иначе наше существование давно приблизилось бы к идеальному. А такого что-то не наблюдается…
Рэма же «копилка» в виде печального опыта тогда просто погубила. Для него всё увиденное (казённо-пустой стол, скучно-равнодушные глаза восседавших вокруг него людей) и стало самой настоящей пыткой. Возможно, для кого-то обстановка заседания бюро райкома смотрелась бы обычно: не были приняты тогда симпатичные вазочки с цветами на столах во время официальных заседаний, и глаза «вершителей судеб», наверное, были разными (у кого-то просто усталыми; у кого-то раздражёнными, возможно, размолвкой с женой; у кого-то - обиженными начальством - они ведь тоже от кого-то зависели). Но раненное когда-то самолюбие делало его собственное зрение однобоким: Юстинов с порога понял «всё»!
Они ему даже сесть не предложили. Словно судить его собрались за желание жить по-человечески (разве многого он хотел?). И, внутренне ощетинившись, вечный боец сам вынес им «приговор», настроившись лишь на проигрыш, но - с высоко поднятой головой. А её, уставшую от вдруг от нахлынувшей обиды, оккупировало лишь одно желание: не слышать живущих в глазах вызвавших его обвинений в том, чего он не совершал и совершить не мог. Но…
В принципе, все мы - неплохие физиономисты. И, наверное, сидящие за столом , лицезревшие плотненького «ёжика», лицо которого, наверняка, не выражало смирения и грусти по поводу бытового неустройства, тоже не прониклись к нему вниманием и сочувствием. Ведь персонально ни один из них не был виноват в отсутствии у Юстиновых жилья, а значит, претензии, читавшиеся в его взгляде, некоторая даже бравада (сродни расстреливаемым невинно - «мучайте, гады!»), вызывали лишь законное, с их точки «кипения», раздражение.
Дальше - «просто»: чего только не пришлось ему выслушать за «дерзость» явиться на столь «высокое собрание». Они все (так ему виделось тогда - не находил он или не мог заметить сочувствующих лиц и реплик), неплохо пристроенные, по меркам провинциальной глубинки, словно пытались пригвоздить его к позорному столбу за «несознательность», «безыдейность», желание «нажиться» (на чём?)
И в нём проснулся разбуженный ими тот дух противоречия и справедливости, снабжённый, к тому же, прекрасными красноречием и логикой, который вмонтировала в немтыря матушка-природа. И «обидчики» были втянуты в неприятный диалог:
- А у Вас какая квартира? - спросил он самого говорливого из «судей», который, растерявшись, «не держал удар» :
- Пятикомнатная, но…
- Так, может, одну мне уступите? Нам с женой и сыном хватит. Ещё и Вам останется.
Он понимал, что дерзит. Просто привык по-русски: «помирать, так с музыкой». А сидящие за столом шумно заёрзали и зашумели о «неумении себя вести». Всё было прозрачно-ясно: так очередь могла дойти до жилищных условий каждого присутствующего.
И Юстинов, так и не удостоившийся приглашения присесть в начальственном кабинете, хотя на тот момент был уже Лауреатом международных премий, вышел-выскочил, в очередной раз отказав себе в удовольствии наказать казённый стол, вокруг которого пригрелась эта, безликая для него, «свора чинуш». Переславский отрезок его витиеватой карьеры закончился. И снова - с «музыкой», правда, минорной…