С этого времени наша жизнь изменилась. Если раньше, присутствие немцев, ещё было терпимым, то теперь мы к ним испытывали отвращение. Наш семейный покой был нарушен, в любой момент солдат или офицер, мог войти в дом, и забрать то, что считал нужным, но ещё хуже поселиться или выгнать нас из собственного жилья, при этом не задумавшись, о том, как нам жить. Для них мы были просто существами, которых в любой момент могли избить, использовать или расстрелять. Страх присутствовал не только в нас, он присутствовал всюду, он разрушал наше общество, и чувство опасности и самосохранениявселяло в людей недоверие, но хуже всего заставляло идтина предательство. Даже среди моих сверстников произошёл раскол, дети старост отделились, и общались только в своих компаниях, и при каждой встречи, они не скрывали свой надменный вид, иногда пытались задеть, чтобы завести драку. Мы в свою очередь, тоже ходили по двое или трое, но если я был один, то всегда обходил места, где могвстретить недоброжелателей. Моя сестра выходила во двор очень редко, об улице не могло быть речи, поэтому если возникала необходимость, что-либо принести или передать, то эти обязанности ложились на мои маленькие плечи, и в эти минуты меня особенно переполняла гордость.
Вскоре мы освободили одну комнату в доме, и оборудовали её для коровы, которую в любой момент могли увести, когда мы спим, потому что в начале осени уже ощущался голод, и сделать это могли в большей степенистаросты, нежели немцы, так как первые постоянно подхалимничая немецкому командованию, не меньше приносили вред и разорение сельчанам, чем последние.Восемь куриц мы постепенно съели, чтобы они не достались врагу, и с огорода, что можно употребить в пищу, мы заготовили на зиму, но в основном съедали. Двор из-за отсутствия живности опустели, осенние листья высыхая и падая на землю, наводили на грусть, серые облака, что плыли с запада это чувство ещё более усиливали и казалось, что нашему кошмару не будет конца. Лишь изредка безмолвие нарушал проезжающий мимо патрульный мотоцикл или бронетанковый вездеход, отчего внутри сразу становилось пусто, холодок невольно пробегал по спине, потому что в любой момент могли проверить на предмет сокрытия партизан. Однажды ночью, я услышал звуки проезжающей техники. Она остановилась в несколько поодаль от нашего дома, стук подошвы сапог об землю и лязг оружия, говорил о том, что выпрыгивают солдаты. Было слышно, как они вломились в дом, и через некоторое мгновение, нарушая спокойствие ночи, раздалась автоматная очередь, вероятнее всего, кто-то убегал, потому что стреляли где-то в огороде. После всё стихло, лишь речь и смех, еще говорило о присутствие немцев. Я вжался в подушку, свернувшись калачиком, продолжая усиленно прислушиваться к происходящему. Казалось, что голоса приближаются, и мы станем следующими жертвами, безжалостного оккупанта. Я хотел встать и подойти к окну, но тело меня слушалось, от испуга я не с мог просто подняться на ноги, потому что инстинкт самосохранения, словно заставлял не шевелиться. В голове пробегали ужасные мысли, особенно о том, что любой шелест или движение, даже пальцем, может быть услышано врагом, и тогда он непременно поступит так же, как поступил с теми несчастными. Незнаю, сколько прошло времени, но шум двигателя уезжающего вездехода, словно снял с меня оковы детского страха. В этот момент я почувствовал себя настолько беззащитным, уязвленным и особенно униженным в том, что я не мог защитить свою маму, сестру, что мне стало стыдно.
- Отец бы меня осмеял, он никогда, ничего не боялся, а я как последний трус, побоялся даже шелохнуться, - бранилсебя вслух, и словно обращаясь кому-то, я поклялся впредь быть смелым и отважным мужчиной, после чего уснул.