За белой радугой

Гордеев Роберт Алексеевич
                ...а я еду, а я еду за туманом,
                за мечтами и за запахом тайги…
                Ю.Кукин

                ... за белым металлом, за синим углём,
                за синим углём да за длинным рублём...
 
                А.Городницкй
 
Парить тундру

         На именины соседа снизу Славки Большакова, аспиранта Академии ГВФ, Зуев с Женой Ёлкой немного опоздали – их полуторагодовалый Зёрныш никак не хотел засыпать. Уже на лестнице был слышен шум спора, доносившийся из-за двери славкиной квартиры. Гостей за столом сидело человек десять, все, в основном, баскетбольного роста. Единственная женщина, беременная Славкина жена Рита, тоже как и Ёлка, студентка, обрадовано бросилась навстречу. Её сосед, ехидный молчун Витька Хапугин - с ним вместе Зуев в прошлом году  шабашничал в Боготоле - поприветствовав вошедших взмахом руки, снова вцепился в незнакомого парня напротив. Зуев прислушался; речь шла о шабашке, о том, где и как можно заработать.
         Понятие «шабашка» появилось сравнительно недавно. Известно, она бывает простая и «марафон»; на марафон Зуев пока не ходил, а прошлогодняя была для него второй…
         Военмех был закончен десять лет тому. Торжественно провозглашённый партией срок, начиная с которого «нынешнее поколение советских людей» должно было привыкать жить при коммунизме, наступал ещё через десять. Зуев хорошо усвоил, что, работа инженера в КБ или на заводе сродни барщине – её просто надо исполнять. Как бы и что бы ты ни сделал, итог всегда один и тот же – положенный тебе оклад, на премию надежда мала. Да и что это за премия - так, подачка… Но, ежели тебе вдруг приспичило и во что бы то ни стало нужно заработать, на это существует гарантированный государством отпуск. Тебя никто не держит, никуда не гонит - найди себе шабашку и зарабатывай, сколько влезет! Но и не жалуйся потом, какой ты жутко утомлённый.
         Спор разгорался. Славка и сидевший рядом с ним молчаливый сосед в форме ГВФ с интересом прислушивались к спорящим. Хапугин, тоже аспирант, но военмеховский, методично давил на оппонента:
         - Да пойми же ты, наконец! Сидя на инженерском окладе хорошо девиц в мороженицу водить, пока холостой. А если на «Крышу» или, хотя бы, в «Баку» поведёшь - стынно станет! Стынно и противно, когда даму твою другой танцевать начнёт, а она, нежно так, на твоих глазах ворковать с ним будет… Нужен ты ей!...
         - Интересуешься, значит, где заработать? Понятно… Кого ни спросишь, все ищут… – щурился на него парень. - И ты поищи! У себя на работе поищи – как-никак, рабдень инженера не нормирован. Закон что говорит? Работайте, друзья, говорит закон. Получше работайте, поэнергичней. Курите поменьше и - всё вам будет! Точка.
         - Закон, это – понятно… - протянул Зуев, с интересом рассматривая незнакомца, - На работе – тоже понятно. На себя и на жену. А на детишек если? Они тоже бывают, слыхал?...
         Женившись довольно поздно, он об этих сопящих, вопящих и ранее таких опасно-непонятных существах, о младенцах сущих и будущих стал задумываться только в последнее время. Дозрел к прошлому году. Половину прошлого лета, пока он шабашничал в Боготоле, его жена кувыркалась с сыном одна на съёмной даче в Токсово – не держать же новорожденного летом в душном городе! Впрочем, что это была за дача – комната девять квэмэ без веранды (коридорчик, правда, свой), «коляску можете поставить под яблоней, в огород только не ходите», колодец в трёхстах метрах, изредка - свекровь, которой не нравилась невестка… А что будет в этом году - неизвестно…
         Давила его и вторая проблема – близился срок первого взноса в кооператив. Продолжать с женой и детёнышем жить в коммуналке в комнате 4,8 квэмэ остановилось невыносимо. Эту комнату Зуеву дали четыре года назад «для улучшения жилищных условий»; к тому времени ему исполнилось уже двадцать восемь. До этого он всё ещё, как в детстве, жил вместе с матерью в одной пятнадцатиметровой комнате. Просвета не было, решения мужских проблем не предвиделось. Случилось так, что вскоре после появления этой «щели», ему снесло крышу - встретилась Ёлка. Как они были счастливы на этой своей жилплощади! Целых четыре года, и тесно им не было! Но, детёныш всё усугубил: пелёнки, теснота, мать в «щель» не переселишь, мучительная проблема - на чью сторону встать в сложной коллизии невестка-свекровь… Спасибо ещё, что удалось договориться, чтобы обоим им вместе на полчаса уйти к Славке на праздник - осуждает мать невестку за то, что свободолюбива! Единственный просвет - жилищный кооператив. Но откуда взять ведущему инженеру неподъёмную сумму для внесения первого взноса, в десять раз превышающую месячный заработок?
         Выходило, что дачные проблемы надо решать и жилищные тоже надо решать, и снова  вместо положенного отпуска нужно искать шабашку. На прошедшей неделе он вместе с друзьями Гришкой Азархом и Жоркой Трощиным (тоже военмехами, жаль не из этой команды!) с интересом рассматривал возможность поездки в Крым на строительство санатория для мурманских детских садиков, и жены их не возражали. По крайней мере, его Ёлка говорила, что не против. Всё, вроде бы, складывалось; оставались только неясным, как там будет с заработком. Но, всё-таки - Крым, море… Так что, этот возникший застольный шумный спор между людьми близкими по духу был понятен и интересен.
         Вслед первому вопросу Зуев послал незнакомцу второй:
         - Тебя давно из института выпустили? Не уловил до сих пор, где деревянные стругают? Ты спроси у кого хочешь – ответят: ищи работу постоянную, ту, что получше, или ищи шабашку. Если знаешь, где какая шабашка есть толковая, скажи. Не знаешь? Тогда твой номер – восемь.   
         - Что значит «выпустили», - взвился парень, - хочешь сказать, что ты, мол, зелёный, как гусиное говно и не ворнякай, мол, когда зубры рядом? А я говорю – работать надо так, как надо. И всё тебе будет. Точка. Абзац!
         - Не-ет, не абзац! – неожиданно объявил виновник торжества и кивнул в сторону молчаливого соседа в форме ГВФ. - Вот, Демидов дал информацию. Кто такой? Рекомендую: командир эскадрильи в Усть-Куйге, в Якутии, слушатель-заочник нашей Академии. Говорит, есть хорошая шабашка, можно подзаработать! Что такое «шабашка»? Ну, это Алька Зуев с Витькой Хапугиным хорошо знают, люди грамотные, могут поведать! Но, всё же лучше Демидова послушайте: хорошо излагает!  А ты, Демидов, не молчи, давай, как мне - подробно.
         И в наступившей тишине Демидов изложил:
         - Там, за Полярным кругом, в восьмидесяти километрах южнее южного берега моря Лаптевых есть прииск. Называется Кулар. Это, знаете ли, только герои Джека Лондона своё золотишко горстью гребли. Или лопатой. А потом в тазике промывали. У совейских же имеют место быть в наличии драги. И породы тем драгам надо, о-ёй, как много… Короче, основа всему – взрывчатка, ею подрывают золотоносную тундру. Называется «аммонит». Аммонит размещается в складах на горе. Называется Мунулу - это, буквально, рядом с Куларом.  Аммонита нужно много, поскольку стране золотишка нужно много. На что, золотишко-то? Это ты не у меня, у них спрашивай. Говорят, что хлеб мы давно уже едим не свой, а канадский; его покупать надобно, «за так» не дадут! В общем, не умещается аммонит в существующих складах, маловато их стало, надо ещё построить такие же. Ну, на месте там всё расскажут, где, как… А ещё можно будет там же устроиться перетаскивать и складировать аммонит. Туда-сюда – в  грузовик, с грузовика… На погрузке-разгрузке работали? Захотите заработать – поработаете. В каждой бригаде пятеро, плюс кухарь один на всех. Итого… Впрочем, как знаете, моё дело – дать информацию… Заодно, если повезёт, посмотрите на наше северное чудо, на белую радугу…
         - То есть, как это «белую»? – вскинулся парень напротив, - разложение же света…
         - Разложение отнюдь не отменяется, - через стол улыбнулся Хапугин, - твоё фамилие как? А-а, Каныгин! А зовут? Василий, Вася, значит… Так вот, Вася Каныгин. Известно, что в условиях Севера дифракция солнечного света дополняется его же интерференцией, и в случае сложения с последующей поляризацией – правда не всегда! – появляется белая радуга. Не слыхал? Ну, как же, как же: последние открытия! Давай-ка лучше послушаем, дорогой Вася, что нам споют про заработок. Интересно же!
         - А про заработок я не пою, - Демидов был серьёзен, - про это мне толковые люди говорят: до пятидесяти рублей в день на каждого, или даже больше! За информацию отвечаю. Что, сведения как получены? А ты подумай: кто хозяин, кто корень всему на Севере? Не-а… Ошибаешься, не Главсевморпуть: Аэрофлот! Понял теперь, где, что и откуда? С Аэрофлотом дружат все, и всё он знает и умеет!
         Интересный, но до этого абстрактный, спор сразу приобрёл направленность, каждый из присутствовавших ясно осознал, что любой труд в стране Советов почётен! Зуев прикинул: сегодня его, ведущего инженера, месячный оклад равнялся ста семидесяти рэ, первый взнос в кооператив 1410 рэ. То есть, если всё удачно сложится, за тридцать дней… А грузы разные приходилось ему перетаскивать ещё девять лет тому в кустанайском Тоболе, на Целине. Он знал - это ему по силам и даже не удивился, как быстро стал таять в душе мираж Крыма.
         - Алька, я, пожалуй, пойду, потом расскажешь. Боюсь, Зерныш там проснётся... - шепнула Ёлка и, кивнув хозяевам, встала из-за стола; её ухода почти никто на заметил.
         После недолгого, но бурного обсуждения все присутствовавшие были решительно настроены ехать, лететь шабашничать. И именно в Кулар. На пять недель. Что, откуда лишняя неделя? Взять свой счёт! Вот теперь был, действительно, абзац! Мудрое решение подкрепили «столичной». Все последующие предложения фиксировались на листе упаковочной бумаги из-под «докторской» колбасы; принимались они единогласно.
         Было постановлено:
         - 1) изъять из фамилии аспиранта Большакова мягкий знак - у Алексашки Меншикова он тоже мог бы быть, но грамотность у того хромала. Пусть похромает и у аспиранта, который впредь будет именоваться «Болшаков». В порядке компенсации назначить его командиром команды.
         - 2) удовлетворить предложение Хапугина и переименовать зелёного юношу Каныгина в Ханыгина – пусть их теперь вместе с Хапугиным в команде будет двое на «Ха»;
         - 3) удовлетворить предложение Зуева и двусмысленное «Ха» ликвидировать вообще и всюду, а бывших носителей этого «Ха» впредь недвусмысленно именовать Ныгин и Пугин.
         - 4) удовлетворить предложение Пугина и назначить Зуева доктором команды – ибо он ещё в прошлом году рассказывал, как мама-врач учила его ставить банки, а сам он, якобы, награждён пионерским значком ГСО (Готов к Санитарной Обороне СССР);
         - 5) одобрить готовность Зуева А.Н. к занятию должности доктора и удовлетворить  его требование о хранении неприкосновенного запаса цэ-два-аш-пять-о-аш непосредственно в докторском хозяйстве.
         - 6) просьбу Демидова о доставке за Полярный Круг толстого стекла диаметром полтора метра для небывало-заполярного стола удовлетворить при условии, что сам стол тоже будет круглым…
         День рождения кипел и не кончался; хорошо, что была суббота!...

         Утром вместе с Пугиным и Демидовым, остававшимися ночевать у именинника, они вчетвером с интересом рассматривали протокол заседания, записи, сделанные разными почерками на бумаге, залитой по краю вином.
         - Слушай, кто такой этот юноша, - спросил хозяина Пугин, - он совершеннолетний? Странный какой-то.
         - С осени работает в ремонтной службе; вроде бы, старается. Толковый баскетболист, член сборной нашей Академии, – в голосе Болшакова слышалось одобрение.
         - Впечатление, господа, - изрёк Зуев, - что вчера мы выступили неплохо. Благодаря взятому Вами «языку», - он поклонился в сторону Болшакова, - сиречь, разведчику, - поклон в сторону Демидова был не менее глубок, - нам известно месторасположение противника и состояние его сил. Но, диспозиция сил наших и состояние вооружения нам…
         - Между прочим, было бы неплохо закрепить вчерашний прорыв, успех, - заметил Пугин, обращаясь в пространство, - а Вы продолжайте, сэр! Речь, как я понимаю, пойдёт о несовершенстве принятого вчера документа?
         - Правильно понимаете, мосье! Одно дело махать топором и пилой, другое - парить тундру.
         - Парят нечто другое. Или, пардон, других. – поправил Демидов. – Запаривать!
         - Совегшенно спгаведливо, догогой Алексей Максимыч! Агрегаты запарочные нам на месте дадут? Сумлеваюсь. Поскольку мы потащим демидовское стекло через весь Союз, неплохо бы и орудия производства тоже прихватить. Сейчас ещё июнь, летим в конце июля, – времени более, чем.
         - На месте тоже сделать недолго, - улыбнулся Демидов, - дня два-три...
         - Понятно, – поддержал Пугин, - в незнакомом месте добрые дяди даром. Ты, командир, тоже так считаешь? Может быть, так и сделать – зачинщику первый кнут, и ему же, поскольку трудится на производстве, карты в руки – не научным же работникам! Валяйте - варите свои железные ящики, сударь!
         - Сколько учили нас, крестьян: не высовывайся! Нет, всё лезем, лезем… – Зуев вздохнул, все заржали. – Ладно, состоялось! Демидов, с тебя эскиз с размерами.
         - Эскиз, оно недолго, - пожал плечами Демидов, - но, переваливать несколько раз из самолёта в самолёт два ржавых железных ящика, тащить через весь Союз…    
         Командир Болшаков прищурился:
         - Первое правило ГВФ – мятеж на борту лайнера дави в зародыше! Демидов прав – в Тулу со своим самоваром… И Пугин прав – вчерашний успех надо закрепить, но продукт исчерпан весь, как есть! Кидаем на пальцах - кто бежит в лабаз? Раз-два…
               
Рывок на Мунулу

         Солнечным июльским утром команда разместилась в Ил-62. Их было десятеро: командир Болшаков, ещё три аспиранта Военмеха и ГВФ, трое конструкторов КБ «Арсенал» во главе с Зуевым, салага Ныгин, ещё двое из ЦКБ-34… Прибытие одиннадцатого шабашника, славкиного двоюродного брата штурмана дальнего плавания, ожидалось через неделю. Было несколько неудобно перед Жоркой и Гришкой, но Жена Ёлка обещала по получении первого же письма состыковать его с покинутыми друзьями. Накануне вылета Зуев двое суток без перерыва участвовал в испытаниях своего изделия на Ржевском полигоне, и эти две бессонные ночи вкупе с четырнадцатью часами тоже бессонного перелёта навстречу солнцу от Ленинграда до Якутска с несколькими посадками, с непонятно быстрой сменой дней и дат для него даром не прошли…
         С трудом и надсаживаясь, без помощи грузчиков выгрузили они надёжно упакованное демидовское стекло в аэропорту Якутска. И было-то у них на десятерых всего три бутылки «жигулёвского», но в почтовой очереди на отправление телеграммы Зуев неожиданно почувствовал себя неважно. А потом – очень неважно, плохо! Когда на ватных подгибающихся ногах, он попытался пробраться на открытый воздух через толпу пассажиров, стоявших на крыльце, сильный удар в ухо свалил его – «шатается, падла, тут всякая шваль!»…
         И впал в темень…
         Кто-то поднял под руки… Из тумана небытия увидел свою левую руку – её странные пальцы, указательный и средний, были не прямыми, а в форме буквы Z. Выбитые суставы вправил сам, просто потянув каждый за первую фалангу, и боли не почувствовал - мелькнуло только: «шок, что ли»… И снова впал… Поднимают… Голоса сбоку - «припадошный» и тот, первый, голос - «да, вышвырните вы к бениной фене эту пьянь, чуваки!»… Затем – слева возле локтя милиционер, очень вежливый, заботливый такой: «скажите, вы, действительно, пьяны?»… И снова двое подняли, проводили в медпункт… Резкий запах под носом, не вспомнить чего-то там такого, укол тупой иглой… Потом забитый людьми туалет, не протолкнуться… И, как открытие, как озарение - всплывающее понимание: вот, значит, что скрывалось за словом «обморок» - столько наслышано о нём от лиц дамского пола! Вслед за этим ещё четыре долгие часа ожидания рейса на посёлок, называвшийся почему-то, не Усть-Куйга, а Депутатский, и от Демидова по-прежнему ни слуху, ни духу.         
         И пунктиром потекли, потекли одна за другой мысли-обрубки, подводящие трезвый итог: рука попорчена ещё до начала работ, тебе, Зуев – тридцать четыре, по возрасту ты самый старый… Вокруг аэропорт Якутск, вся команда не смотрит в глаза, и – самое-то главное! – наверняка, в мыслях у всех одно и то же – что же с этим припадошным делать! Везти его с собой дальше, не везти? Может, лучше, пока не забрались за Полярный круг, домой отправить…

         Через чрево грузового Ан-12, до предела забитое мебелью и роялями, Зуев еле добрался до рабочего отсека, до закабинной полки для лежания, и, не в силах сопротивляться сну, провалился в небытие. Перед этим не мелькнуло у него и тени мысли, так занимавшей его во время перелёта до Якутска - существует ли где-то внизу безжизненное и легендарное Восточно-Сибирское нагорье? Или это - досужие выдумки какого-нибудь Миклуха-Маклая… Уже на подлёте к земле сквозь полусон услышал он как изменилась тональность воя двигателей, и на этом фоне - какие-то выкрики… Только когда сели, с трудом до него дошло, что, плохо раскреплённые, рояли при заходе на посадку сдвинулись с мест вперёд, и их грузовик только чудом не воткнулся носом в землю: помогая лётчику выровнять самолёт, штурвал вытянули втроём. Зато он с удовлетворением отметил, как на фоне избушки аэропорта две «аннушки» пристально и с симпатией смотрели друг на друга, а высокое солнце было готово вот-вот нырнуть за близкие горы…
         В Ан-2 скамейки шли вдоль бортов. Мягкие увалы разноцветной тундры за окном наползали друг на друга. Неожиданно стал понятен этот странный Рокуэлл Кент, краски на картинах которого в альбоме репродукций были так раздражающе неправильны. По руслам редких речек кудрявилось нечто тёмно-зелёноватое, в разных направлениях кое-где тундру пересекали сдвоенные, будто рельсы, и местами прерывистые линии - следы от гусениц вездеходов. То тут, то вон там, похожие на оспины от болячек, содранных во время ветрянки, поблескивали на солнце обширные лужи с неизменной точкой внутри; от них тянулись ручейки. Пилот пояснил, что это - редко расшвырянные и наполовину утонувшие в тундре порожние бочки из-под солярки: после заправки во время полёта, их просто выбрасывают вниз; вокруг них, нагреваемых солнцем, непоправимо портится, тает тундра. Других следов присутствия человека на земле не существовало.
         - Интересно… - протянул Ныгин, - бочка, это ведь железо, цилиндр… Срезать днища, два-три-десять бочек друг на дружку поставить… Слыхал не так давно от кого-то – не то в Скандинавии, не то в Гренландии из бочек трубы собирают для печей. И тундра целой остаётся... Эх вы, Аэрофлот!...
         Все с интересом посмотрели на салагу.
         В Усть-Куйге приземлились заполночь. Демидов, более, чем довольный - всё-таки приволокли они ему эту стеклянную столешницу - сам повёл дежурный Ан-2 на Кулар. Солнце, не желающее заходить, улыбалось высоко над горизонтом. По Зуеву проползла мысль – осуществись его идея, сколько ж раз пришлось бы перегружать тяжёлые ржавые ящики…
         Глушитель грузовика был не в порядке. Сопровождаемые его криком, по безлюдным и солнечным улицам они подъехали в самый центр спящего посёлка к двухэтажному бараку. До вожделенной Мунулу оставалось семьдесят километров тряски в кузове. После сухого перекуса на скорую руку и короткого обсуждения, как быть с припадошным, было решено: будет варить обеды, и заработок ему положить втрое меньший, чем остальным. В ответной благодарственной речи Зуев выразил надежду, что всё образуется, всё будет путём…   
         Как и всякий первый день на новом месте, этот был потерянным. Заявления о приёме на работу с ожиданием резолюций на них, журналы по технике безопасности, снова ожидания, ненужные инструктажи, бытовая неустроенность и случайность перекуса продолжались бесконечно. Затем были долгие горячие обсуждения условий договора; Зуев написал первое письмо домой, сомневаясь в действительности обратного адреса: «до востребования ЯкАССР Кулар Мунулу ленинградцу А.Зуеву» (не забудь послать его ребятам!)... Только ближе к вечеру, оседлав всё тот же кричащий грузовик, мимо широко раскинувшей плечи антенны на краю посёлка они, наконец-то, вырвались из нагромождения серых бараков и парящих теплотрасс. Делящая надвое разноцветную тундру, странно тёмно-серая, даже чёрная, дорога, закончилась на самой вершине отлогой горы широкой площадкой. Мунулу, наконец-то, дождалась их!

         На лысой вершине широко расходилась в обе стороны зона, обнесённая колючей проволокой; около въезда щурился четырьмя подслеповатыми окнами одинокий домик из бруса. За проволокой метрах в ста серели три низких дощатых барака, спускающиеся по склону и странно ступенчатые  – склады; дорога прижималась к ним и возвращалась, сделав петлю. С единственной, типа сторожевой, вышки по-летнему слепой прожектор пристально смотрел на решетчатые ворота, опутанные колючкой. Вывороченная местность внутри периметра до складов и вокруг была широко истоптана и загажена…
         А вокруг пологими увалами, кое-где перекрывающими друг друга, простиралась до горизонта непохожая на кустанайскую степь тундра. Зуев ещё раз убедился: такие цвета, тональности красок в принципе невозможны, но можно было бы, наверное, долго любоваться их удивительными сочетаниями в свободное время. Появится ли это время! Под лёгким ветерком всюду толкались, перекрывали и вылезали друг из-под друга кустики брусничника, голубики, багульника и стланика, стелющейся берёзы; кое-где можно было заметить головы старых подберёзовиков. Грибы головой выше берёз, усмехнулся Зуев...
         Жить приезжим – они с самого начала знали об этом от Демидова - предстояло в этом подслеповатом домике; в пределах досягаемости будут постоянно находиться лица другого пола: офис кладовщицы и помещение охраниц размещались в другой половине дома за внутренней стеной. Такое соседство было непривычно; в Боготоле Зуев с Пугиным жили вдали от местных женщин, даже видели их редко.
         Кладовщица, отсутствовала; навстречу приезжим вышла и сразу же скрылась миловидная неприветливая женщина лет сорока в форменной гимнастёрке, охранница. Её появление вызвало живой интерес и ряд весёлых замечаний. Пока разгружались и переносили вещи, подкатил УАЗик. Появившийся прораб сразу включился в обсуждение животрепещущего вопроса о взаимоотношениях полов. Словно в пионерлаге, каждый демонстрировал солидные знания в части лексики и излагал нестандартное и просвещённое мнение по интересующей всех теме. Где и когда-нибудь подобные обсуждения обходились без мужского словесного антуража?!…
         В первой комнате – которую тут же назвали «камбузом» - большая удобная плита не мешала разместить длинный обеденный стол, во второй – «кубрике» - с трудом расставили три ржавые двухэтажные и пять простых кроватей, обнаруженные за домом в сарае. Бросили на пальцах, кому где спать. Прораб обратил их внимание на стоящие возле входа и прикрытые крышками три обыкновенных бочки из-под солярки.
         - Вода привозная, - сказал он, – и питьевая, и мытьевая. Для работы, для запарочных агрегатов и вообще воду привезут ещё, дайте только знать вовремя. Телефон? Будет вам полевой, давно хотели поставить. Один агрегат для запарки есть в наличии, второй будет через два дня. Дров – сколько угодно…
         Легли только, когда часы снова показывали заполночь, и долго, мешая заснуть, давило нахальное солнце на закрытые, зажмуренные глаза. Ещё долго мешала заснуть непрерывно-возвратная мысль о странно толковом прорабе и ржавых ящиках… 
         День для невыспавшегося кухаря начался с поисков топлива – вчера в суматохе устройства на новом месте об этом как-то не подумалось. Команда бродила по стройплощадке. Собирали и осваивали запарочный агрегат, прораб показывал, где и как именно нужно запаривать сваи, объяснял особенности их обвязки, бульдозер подтаскивал брёвна. Всё было понятно – дырки в тундре, в них вморозить сваи, потом их обвязка плюс дощатый пол – всё это вместе и есть «подряд»! Разгрузка-погрузка аммонита на машины, перетаскивание его туда-сюда будет превышающей подряд «халтурой», но она начнётся только недели через полторы – пароход застрял в Карском.
         Работа «кухаря» была Зуеву не внове: ещё в институте он прошёл со своей агитбригадой походов через пять, в основном, зимних, через два спортлагеря; там все кухарили по очереди. Была у него, однако, надежда, что удастся договориться с охранницами, хотя бы за деньги! Приезжают они, правда, за пятнадцать километров из посёлка Омолой и всего лишь на суточные дежурства, но ведь не помирать же им со скуки! Что стоит им по-женски профессионально наварить пару кастрюль супа и второго! Вчерашняя встретившая их дама в ответ на просьбу молча покачала головой и устроилась на солнышке перематывать что-то мохеристое. Зато приехавшая к полудню ей на смену разбитная девица с ярко накрашенными губами обращение о помощи заслушала внимательно. Не привыкший что-либо просить, Зуев демонстрировал руку:
         - Забарахлила, вот… А так бы сам варил-жарил, чего тут сложного! Давно умею.
         - И картошку чистить? А как вас зовут, умелец? Меня, например Зоей…
         - «Зоя, ты Зоя, кому давала, стоя, кому давала, стоя? - Начальнику конвоя!...» - голос Пугина, появившегося в дверях, был полон и глубок.
         Зуев представил:
         - О! Глядите-ка, наш тенор дядя Витя пришёл! Мы тебя заждались. Рекомендую - Зоя!
         - Уже слышал. Дай-ка казённый топор, о, кухарь, я свой на грубой работе портить не намерен. А этого специалиста, дорогая Зоя, зови Альбертом Николаевичем. И никаких Аликов, ни Боже мой - не выносит! Зато всё умеет.
         Зоя заразительно засмеялась:
         - Он умеет, а я вот рубить-колоть дрова не умею, таскать воду тоже. Не умею, не хочу, не буду! Но, так и быть, мальчики, на моих дежурствах вы будете ухожены и сыты, но - всё должно своевременно фырчать!
         - А як же ж! – прозвучал бравый ответ, и Зуев встал в рабочий строй.

Омолой
      
         Тот пароход с аммонитом где-то полз из Баренцева через Карское к братьям Лаптевым; потом в устье Яны ему предстояла перегрузка. Пока суд да дело (два запарочных агрегата требовали только четверых человек в сутки), уже через пару дней команда подрядилась на ещё одну халтуру в посёлке Омолой – не жечь же попусту время! Пыльная ямистая дорога, чёрная насыпь в тундре из отработанной золотоносной породы ныряла с одного пологого увала на другой; пятерых в кузове швыряло.
         На въезде в посёлок их высадили. Нарисованная на чём-то большом, красовалась «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ  ТЕЛЕГРАММА», приветствие ЦК КПСС и Совета министров трудящимся шахты имени Власова, добывшим в июне ....года 1060 кг золота. Это впечатлило: если каждый месяц по тонне золотишка… 
         - Дорогие товарищи! – вещал Петька Аронов, – Слышат, слышат трудящие призывы родной партии и стройными рядами идут навстречу её начинаниям! Это ж скоро не только канадским хлебушком, но и картошкой чьей-нибудь импортной завалиться можно будет: зачем самим в глине ковыряться – добудем для импралистов родное золото! Глядите: Власов и Власов… Как Троцкий и Троцкий – архитектора знаете?
         - Проверяешь? - спросил Зуев, – Большой дом на Литейном и Дом Советов на Средней Рогатке. Ной Троцкий! А что тебе Власов? Того, генерала вспомнил? Мало ли на свете Власовых? И с чегой-то ты выступаешь, милый Аронов? Чай, не у меня на кухне! Забыл?
         Они с интересом смотрели вокруг. Посёлок широко разметался в излучине ручья Омолой возле шахты имени Власова, одного из цехов Куларского прииска. Там, где широко разлился мутный загаженный ручей, в излучине плавало нечто похожее на землечерпалку, видимо, драга. Вокруг по сторонам косогористых лощин бестолково толкались боками десятка два двухэтажных бараков, сотня балков и между ними единственное каменное здание на сваях, центр общественной и культурной жизни посёлка – ресторан; над ним сияло неоном, видное далеко днём и ночью, единственное слово: «ПО..РНЫЙ».
         Кто-то бросил:
         - Похоже, буковкам «Л» и «Я» стыдно стало. Интересно, зимой-то что здесь будет?
         Вдоль принципиально грязных улиц тянулись теплотрассы с частично утраченной обшивкой; даже сейчас, летом, местами парило. Кое-где через теплотрассы и улицы, проваливаясь под ногами, перебирались щелястые кривые тротуары, частично тонущие в широких грязных разливах. Возле каждого балка или барака маячили непривычного вида туалеты типа «сортир» с тремя стенами каждый. 
         - Не могу не отметить, - наблюдательный Ныгин был в ударе, - четвёртая, тыльная стена, отсутствует как таковая! Посетитель, находясь при исполнении, может свободно обозревать окрестности. И выгребные, пардон, ямы отсутствуют!
         Ему весело возразили:
         - Наблюдательный ты наш! Забыл про вечную мерзлоту? Предлагаешь запарить в тундре ямы и потом заполнять их, чтобы замёрзали? Как в Скандинавии или Гренландии?
         Несмотря на странное состояние санитарии, воздух в посёлке был довольно свежим. Солнце сияло. Возле загонов типа песочниц и по берегу ручья смешанными стаями возились замурзанные ребятишки всех возрастов, среди них и близко роились лохматые, в грязных колтунах, собаки. Зуев всегда представлял себе северных собак джеклондоновскими лайками, однако, более жутких дворян, пугливых и голодных одров он никогда не видел!
         По обе стороны улицы тянулись одинаковые двухэтажные бараки; приезжие искали четвёртый по правой стороне – там должен был жить прораб. На площадке перед дверью одной из квартир удивили, поставленные на-попа, два больших бивня мамонта. На стук вышел прораб, он был не пьян, но слегка подшофе.
         - А-а! Прибыла рабочая интеллигенция, интересуется нашими слонами! Из тундры извлекаем. Из тундры вместе с породой, и довольно часто! Вот, стоят теперь, сохнут; скоро растрескиваться начнут. Свежие-то они совсем мягкие – ножом резать можно, но, какой же интерес! А вы свой Дом быта, стало быть, ищете? Ещё полсотни метров по той стороне, там и будут вам сразу работа и жильё.
         Дверь распахнулась, из неё выпорхнула давешняя охранница; у неё были ещё более ярко, чем вчера, накрашены губы, подведены глаза и высилась башней, уже не модная, причёска.
         - Знакомьтесь, дочка моя, Зоя, – прораб с обожанием смотрел на девушку, - у вас на горе дежурит сутки через двое. И вас охранять будет, только прошу не шалить…
         - Ты что, забыл, папон? Мы же уже знакомились, - девица поиграла глазами всем пятерым.  Она была одета в ярко-голубой брючный костюм и высокие резиновые сапоги, в руках сетка-авоська с пакетом, тонкий каблучок туфли уже прорвал газету.
         - Альберта Николаича уже знаю, - она кивнула на Зуева, - у них он главный повар, просил меня помочь ему, показать, как картошку чистят. Дядю Витю знаю. Вы не сказали вчера мне, кухарь, ученик-то Вы, хотя бы, способный?…
         - Он очень, очень способный! – поддержала команда своего кухаря. 
         - Ох, смотри у меня, шалава, - улыбнулся прораб.
         - Ну, я пойду, папон. Вернусь поздно. Прихватила бы и вас, молодые люди, - обернулась она к Ныгину, - да там уже кавалеров, наверное, хватает! Задерётесь…
         - Да-а - забыл сказать! - уже вслед уходящим крикнул прораб. - Обрешётку делать не надо, лишнее это. Шаг стропил нормальный. Стоят и - стоят. Шейте шиферины прямо к ним...
         Прораб не обманул. Через полсотни метров, действительно, они наткнулись на барак без крыши, желтели только рёбра стропил. Шабашникам предстояло прямо над своим же жильём настилать шифером крышу и зашивать фронтоны. Аронов пробормотал:
         - Интересно, давно ли был последний дождь?...

         В комнате чувствовалась сырость. Пугин выкладывал на подоконник свои баночки-пилочки, Ныгин презрительно хмыкнув, отошёл к койке в другом углу комнаты. Зуев промолчал. По боготольской шабашке он знал про все пугинские слабости. Конечно, немного странно, когда мужик ростом под метр девяносто, кандидат в мастера спорта по баскету, ежедневно, как женщина, более получаса времени отдаёт нежному уходу за кожей рук и ногтями, но работник лучше Хапугина в жизни ему ещё не встречался. В Боготоле Витька почти каждый день повторял: «берегите руки, бойтесь микротравм!». Плотницкий топор он точил ежедневно минут по десять, пробуя качество заточки на смоченных слюной волосках предплечья; работал им виртуозно, однажды на спор побрился. В Боготоле все его звали «краном». Он и был, как подъёмный кран, помогал любому и каждому, даже без просьбы. Так что, все эти баночки-пилочки… Пусть его!
         Закрыв последнюю баночку, Пугин вздохнул:
         - Занятная деушка, - все рассмеялись; было известно, что в Ленинграде его ждёт невеста.
         Пугин, между тем, задумчиво вещал:
         - Вы, парни, представьте. Вот Омолой этот, всюду огромными ордами - собачьи одры, дороги такие вот, какие, мы видели, тротуары… По телику – есть же у них телевизор! – по вечерам занятная деушка эта видит модных ледей. Таких ухоженных ледей, гладких, в декольте или брючных костюмах, в причёске… И симпатичных молодых людей с ними. В бокалах у них «токай», или что там…А в телике грохочет музыка, кто-то дёргается под гитару - жизнь течёт, вся, красивая такая, бурлит! Ох, как хочется деушке костюм голубой, брючный, ох, и хочется! И туфельки обуть на красивые ножки… И вот чапает она по этим тротуарам с туфельками в авоське, по грязи чапает, оберегая свой костюм - естественно, голубой! - перебирается через сопящие теплотрассы, через, валяющийся на дороге, чей-то грязный дырявый носок или рваный ватник… И идёт в центр культуры, в этот «ПО..РНЫЙ». А, скорее всего, - в какой-нибудь балок. И будет там пить водку среди охламонов и гегемонов. Ну, сейчас-то ночи нет - вернётся домой засветло. А зимой?... Жизни красивой деушке хочется! А гегемону-то, что - не хочется? И, сегодня, раз ещё лето на дворе, наверняка пойдёт она навстречу желаниям широкой гегемонно-охламонной общественности. Тем более, папона рядом нет!... А – заметили? – папон-то заботится о судьбе дочки, высматривает вокруг что-нибудь получше… 
         Уже забравшийся под одеяло Ныгин подал голос:
         - А вы не подумали, парни, с чего это прораб просто так без особой просьбы пообещал сделать второй запарочный агрегат? Запаривалка эта наверняка денег стоить будет, его ж кто-то варить будет, время тратить. Деньги. Или бесплатно?
         - Видишь ли, Вася, - протянул Зуев, - всё дело в том, кто платит и чем платит… Как ты думаешь, что в нашей стране является всеобщим эквивалентом? Деньги, валюта?
         - Это ты к тому, что все и за всё расплачиваются водкой? В деревнях – согласен. Вскопать участок приусадебный – давай бутылку, починить крышу – гони бутылку. Знаю, видел, когда студентами на уборку ездили.
         - В цехе тоже, - поддержал Аронов, - нужна тебе деталь какая – гони бутылку.
         - Не путай палку с пальцем! Деталь нужна тебе или кому? Задание - твоё личное, не программа? Вот и плати, чем скажут!
         - Да я не об этом, - Зуев досадливо поморщился, - я к тому, что при сицилизме  размывается понятие всеобщего эквиваленита. Если на Западе деньги это – всё, то у нас - ты, Ныгин, правильно сказал про водку - деньги подчас далеко не всё! У тебя денег мало? - используй своё положение, вводи новый эквивалент! Это – процесс стихийный. Если зав. сельским магазином завёз пять ящиков водки, он сильнее того, кто магазином не заведует, а в водке нуждается. Корень не в водке, а в плане! Запланировано заводу выпустить двадцать тысяч «москвичей», так оно и будет, разве что соцобязателство перевыполнят...
         - Ага – из сэкономленных средств! – все заржали.
         - А ведь из желающих-то купить машину очередь стоит! Где они деньги берут, это - другой вопрос. Главное, что распределяющий эти машины не дурачок! Он на этом имеет свою прибыль немалую, как говорят немцы и евреи, "гешефт". Вся плановая система направлена на извлечение личной прибыли из государственного кармана, из общественного производства. Прав Аркадий Райкин: источник прибыли - дю-фи-сит! 
         - Я не о дюфисите! Чем прораб заплатит гегемону?
         - Дело в том, что новый агрегат нужен нам, без него нам не запарить столько свай, сколько хотим, не заработаем мы! Следовательно, нам сделано благо, за это надо платить! Спрашивается, чем? Мы, что – не выполним его просьбу, если он попросит сделать нечто посильное для нас, даже для него лично? Ну, не знаю что.
         - Пристроить дочку в Ленинграде? – подал голос Пугин.
         - А хотя бы! Это что – так уж трудно помочь с лимитой? Вон, за заводах полно лимитчиц, и общежития есть. Всего-то и делов – пара звонков, пара контактов…
         - Вот и займись!
         - Ага! Была нужда - болело брюхо! У меня других забот нету…
         - А это ты, Вася Ныгин, учти, - засмеялся Пугин, - мотай на ус! Девушка толковая, красивая. Ты женатый? Нет?
         Аронов подал голос:
         - Он забыл, видимо, что молодым везде у нас дорога! А таким, как Зуев всегда почёт…
         Начиналось зубоскальство. Зуев откинул тонкое одеяло и с неудовольствием почувствовал холод и влагу простыней:   
         - Ладно, десантники, я пошёл на погружение!

         Крыть шифером крышу им с Пугиным ещё не приходилось.
         - Умники, - усмехался Зуев, ползая по отлогой крыше, - живут-то они где, в Молдавии или здесь! Снегу там, на Юге, ещё поискать надо! И тает, наверное, сразу. А тут… Как навалит зимой – ого, какой груз ляжет на стропила-то! Трудно было, что ли, предусмотреть крышу поострей, повыше, чтобы снег сам соскальзывал, так – нет! Экономят всё, жмутся… А салага-то, оказывается, певун, соловей!
         Ныгин с Ароновым шили фронтоны; перемежаемые ударами молотка, снизу долетали слова:
                … невозвращённые долги -
                а я еду, а я еду за туманом, за туманом,
                за мечтами и за запахом тайги…
          - Напрасно… ты… человека певуном… обзываешь, - Пугин с натугой вытянул наверх очередную шиферину, - слух даётся Богом. Это сейчас он, романтик, думает, что за туманом, за белой радугой приехал. Потом запоёт другое! Типа
                ...за белым металлом, за синим углём,
                За синим углём да за длинным рублём…
За рублём ведь приехал, за длинным! А какие тут запахи и туманы - ещё увидим…
         - Ну, и увидим!... Ты, тенор, тоже, чем петь, поправил бы лучше по высоте! Халтурите, сэр…
         Отлогие стропила стояли часто, с настилкой освоились быстро, обшивка фронтонов вагонкой тоже оказалась делом несложным, и за четыре дня они продвинулись далеко. По вечерам каждый день по улице слонялись разной степени трезвости гегемоны, из соседних бараков нарастал временами шум, крики. Раз в день к ним ненадолго заглядывал прораб, смотрел на сделанное.
         - Инструмент, ребята, всегда таскайте с собой, - сказал он, прикуривая у Аронова, - на работе ли, дома оставлять не стоит - сопрут. В прошлом году тут были выявлены многочисленные хищения золота, видимо, с целью обмена на спиртное. Поэтому сухой закон в Омолое отменён. Так что, не удивляйтесь тому, как много повсюду пьяных. Да, кстати… Рекомендую! Народ, налетай, поскорей хватай - золото!... Для лохов.   
         Он полез в карман куртки, и все с интересом уставились на рассыпавшуюся по столу кучку золотисто-блестящих неправильных кубиков.
         - Это – пирит, спутник настоящего золота. В прошлом году тут был скандал. Один шабашник позарился на краденое золотишко и где-то приобрёл у двух, как он сказал, старателей, два кило этого добра. Поживиться хотел! Оказывается, бывают и такие деятели... Вы-то, я знаю, не из таких ушлых, как тот умник. Говорил большие деньги отдал за своё «золотишко». Весь Омолой ржал над беднягой! Это я всё так - на всякий случай… Старателями тут и не пахнет: прииск государственный, а не артель. Всё, что добыто, государственное изначально, если что прилипло к рукам - уже украл…
         Прораб покатал кубик в пальцах и швырнул обратно на стол; все слушали с интересом.
         - Вот так вот… - продолжил он, - Да, так эти двое, не будь лохи, мигом на самолёт и – поминай, как звали! Непонятно, только, как улететь-то им удалось?
         - А что, какие-то сложности с билетами на самолёт? - удивился Ныгин.
         - Не в билетах дело, а в номере паспорта и в серии. У них была соответствующая серия, непонятно, как Аэрофлот проморгал! Шум был...
         - Не понял!
         - Всё очень просто: если кого-то нужно изолировать без шума, ему дают паспорт с соответствующей серией и везут сюда или куда ещё. И свободен, вроде бы, человек, и не выбраться ему отсюда никуда! Перевозчиков всего два, Главсевморпуть и Аэрофлот, через тундру далеко не убежишь! Чекисты, они своё дело знают туго... А вообще-то, кто тут приезжий, кто надолго - определить трудно; люди нормальные тоже приезжают сюда и по-одиночке, и семьями. По внешности только бывалый определит, кто работяга, а кто бич. Основная цифра здесь - «три-четыре». Вербуются на три-четыре года, живут в балках «три-на-четыре» по трое-четверо, но бывает и по восемь (это если считать с детишками!). Заработав неплохие деньги, срываются с мест, быстро спускают всё, пропивают и – обратно: «три-четыре»! Ан, бывает, балок-то уже занят! Пьют по-страшному, особенно те, кто "с серией": скандалы, поножовщина… Женщинам вот у нас особенно плохо; если замужняя, то возится в семье, работы ей нет, если девица, того хуже…
         Немного помолчав, он вздохнул:
         - А мою шалаву - гоняйте! Вот только боюсь за неё. Отдать бы за кого, не подскажете? – и почему-то посмотрел на Зуева.
         Действительно, почти каждый день мимо их барака мелькала Зоя, охотно вступала в беседы, однако, точить лясы быстро надоедало. А в конце недели пришло долгожданное известие - из Янского залива привели две баржи, пошёл аммонит!

Халтура, подряд...

         Их теперь было одиннадцать, комплект. Длинный и поначалу молчаливый, никому ранее незнакомый штурман дальнего плавания, Славкин брат, как винтовочный патрон, уверенно вставился в обойму.
         Аммонит пошёл с утра. Начиналось то, за чем ехали - «халтура», основной заработок. ЗИЛы приходили один за другим без перерыва; в первый раз появилась кладовщица, открыла склады, выдала цэ-у. Потные конструкторы и аспиранты двумя бригадами закрутились и с каждой машиной всё уверенней стали осваивать сложную науку крючников: один, стоя на краю кузова «давал марку», четверо других следили за ней, крутясь в «карусели»: каждая партия ящиков или мешков шла в отдельный штабель. Вскоре выяснилось, что мешок с аммонитом, он и есть мешок, но высоким классом обладает тот крючник, чей лихо сброшенный ящик, пролетев последние полметра-метр по воздуху, впивается точно «в замок»! При отгрузке же лежалого аммонита «карусельщикам» было и того проще: взял из штабеля, принёс, поставил... Но тот, кто находился в кузове, задышал глубже и тяжелее: прими, передвинь, подними, успей до следующего...
         С первого же дня стало ясно, что во время редких перерывов и перекуров хороший тон, это - курить, сидя внутри склада на мешках или ящиках аммонита, дурной – выходить курить на двор. Что, пожарная безопасность? Так это - для некурящих: курящие же выходят на двор исключительно по совсем другой надобности… Надо только не забывать о кладовщице!
.      Чаще других машину пригонял общительный армянин Ашот, неважно говоривший по-русски. Лягнувши пару раз ногой по скатам, он, как правило, начинал рассказывать в пространство о чём-нибудь, интересном исключительно ему. Карусель крутилась, пятый, дающий марку, еле успевал выворачивать ящики. Слова с кавказским акцентом слышались то ярче, то глуше; произносившего их мало волновало, внимают ли слушатели. Главное то, что «жыгуль, панимаешь – машина!», что он «очень совсем нужен»… И – «панимаеш, я за него круглые сутки работать буду»! Ашоту симпатизировали все.
        Но, на второй же день командир Болшаков совершил ошибку, пообещав общительному и доверчивому армянину, что, как бы поздно тот ни приехал, в любом случае будет разгружен. Когда кладовщица уже стала сбиваться со счёта машин, и последний ЗИЛ заполночь отъехал к воротам, а вконец вымотанные бригады собрались уходить на поздний ужин, появился радостный Ашот:
         - Успел, панимаеш! Гаварили апаздаеш, абратно нэ вазьмём. Так гнал, панимаеш!...
         Чёрт принёс этого армяшку! Уже настроились, уже двинулись уходить, а тут…
         - Всё, дарагой, - Болшаков намеренно копировал акцент, - апаздал! Ушли уже мы, совсем ушли!
         - Ты же абищал, дарагой! Как же так… - Ашот повернулся к команде, она молчала.
         - А так, дарагой! Всё! Заночуешь у нас, утром разгрузим. Пошли, ребята.
         - Славка, ты не прав, - тихо сказал командиру Зуев, - не надо было говорить «в любом случае».
         Но, Болшаков уже закусил удила:
         - Всё, разговоры окончены! Ты идёшь с нами, или остаёшься тут, дарагой? – бросил он водителю.
         Всегда улыбчивого и открытого, Ашота было не узнать. Резанув глазами по команде, он полез в кузов; все с неохотой двинулись к воротам зоны. Молча проглотили запоздалый ужин, тихо переговариваясь, улеглись. Зуев заснул не сразу, не как обычно: командир был явно не прав, но не поднимать же было бунт на глазах, несправедливо обиженного, Ашота!
         Наверное, тот возился долго, потому что никто не слышал, как уехал грузовик. Когда после завтрака подошли к складам, стало ясно, каким образом была восстановлена справедливость. Весь груз мешков с аммонитом (слава Богу, что не ящиков!) был беспорядочно выворочен на дорогу около склада и прямо в лужи. Запричитала некстати появившаяся кладовщица, требуя немедленно поднять груз с земли… Недобрым словом прошлась команда по этому армяшке, но все понимали, кто является настоящим адресатом бранных слов, да и сам командир уже понял, что был неправ. Ашота в течение нескольких дней можно было видеть непривычно молчаливым и серьёзным, но вскоре снова крутящие карусель крючники стали слышать то ближе, то дальше голос, объяснявший, зачем его обладателю нужен «жыгуль».

         Основной же работой, как и предупреждал Демидов, являлся «подряд»: его команда приехала выполнять, хотя он и более дешёвый, чем «халтура». Их пришлось совмещать так, чтобы каждый был занят «на производстве» 12 – 14 часов в день и запаривание свай производилось круглосуточно. Но, если приходило сразу несколько машин, на два запарочных агрегата оставался один человек.
          «Запарка» свай в тундру производится так.
          В обыкновенную бочку из-под солярки помещается самодельный бак из толстолистового железа. Под баком разводится очень большой огонь – дрова плюс солярка - и залитая в бак вода закипает. Пар через подсоединённый шланг и наконечник-иглу мощной струёй хлещет в лунку глубиною в полштыка - глубже лопата не идёт, там вечная мерзлота. Это - промёрзшая насмерть смесь воды, глины и кусков плоского чёрного сланца. Мерзлота постепенно тает, игла уходит вниз всё глубже; образовавшуюся при таянии водичку положено вычерпывать порожней консервной банкой на палке. Неплохо также следить, чтобы сплющенный наконечник иглы не забивался сланцем и глиной, иначе агрегат начинает издавать всё более нарастающее и грозное гудение. Какое там оно сейчас, давление в баке? А такое – манометра-то нет! Услышал гудение – хватай молоток и немедленно что есть мочи лупи, колоти по наконечнику во избежание разрыва бака, сиречь - взрыва. Наконец, на сей раз пробка выбита! А на следующий?… Когда дырка в тундре углубится до полутора-двух метров, в неё надо воткнуть тяжеленное заострённое бревно длиной до 3-х метров, зазор привалить землёй. Или чем хочешь. И так оставить: мороз, идущий из глубины знает своё дело... Шаг дырок 3 метра, сваи толщиной не меньше 23-х, ну, скажем честно, 20-ти см. Иногда их надо поднимать вдвоём вертикально и по команде с силой швырять вниз в запаренное отверстие; к утру, как правило, они уже вмерзают намертво. Будущих складов - три и под каждый 222 сваи, итого 666… На одном агрегате надо запарить за смену от 11 до 18 свай, на двух – до тридцати. Вмёрзшие в тундру сваи «прострелить» нивелиром, отпилить лишнее по отметкам двуручной пилой, срастить балки с остатками свай скобами, настелить дощатый помост… Что ещё? Всё!
          Вода привозная, в бочках. Дров хватает. Душа нет, умыться – две кружки «на рыло» по утрам. Бриться – предрассудок. Это всё пять недель подряд. Без выходных… Подарок – баня в Омолое - правда, всего один раз.
          И какие, там, бабы! Зачем они бывают? Охранницы, что ли, которые за стенкой? Ай, бросьте, мадам, и в мыслях нету! Едва добравшись после ужина до нар, все сразу проваливались в сон, и утром только кряхтение слышалось со всех сторон: настолько болели натруженные руки!

          Народ в команде подобрался разный, но ровно-доброжелательный, выполнявший любую работу; несколько выпадал только Ныгин. Нет, он не отлынивал от работы, он - подхалтуривал. Дырки, запаренные им, были недостаточны по глубине, сваи подбирал полегче, тоньше положенного, на просьбы о помощи отзывался неохотно, медленно и неумело работал топором. Самое неприятное – работал он с оглядкой, словно боялся переработать, и кем-то произнесённое однажды «неудобник» прочно приклеилось к нему.
          Жизнь текла просто, по раз заведенной схеме; при постоянной физической усталости все  чувствовали необычайную лёгкость. Во всём виновата голова, понял Зуев. Без книг, без забот на посторонние темы, она была чисто-светлой, мысли не задерживались надолго, а если и появлялись, то только об аммоните и запарке. Или о доме. Порядком усталые, все двигались медленно, ценили общение за столом. По предложению одного из доморощенных знатоков Библии было решено впредь себя именовать "аммонитянами". Кончалась третья неделя, все привыкли и притёрлись друг к другу; по вечерам перед сном ловили «вражеские голоса». Кто-нибудь захватывал орущий приёмник, привезённый штурманом, и если удавалось поймать хорошую музыку, дежурный вопрос соседа звучал всегда одинаково:
          - Где ты надыбал этих попсов!?...
          И следовал раз и навсегда один и тот же оригинально-уверенный ответ:
          - Места знать надо!
          Нехитрые шутки за едой не надоедали, каждый стремился захватить торец обеденного стола. Сидит, к примеру, девять человек (двое спят после смены). Торцевой хватает остро заточенную финку штурмана и резко швыряет её в дальнюю стену между лиц и носов сидящих:
          - Вот так вот поступают десантники!
          Вонзилась финка в стену – всеобщее ликование; не вонзилась – возглас:
          - Нематрос! Не наливать! – хотя, что там наливать – сухой закон!
          После каждого обеда десять свободных минут - покурить, просто посидеть, не двигаясь. Зуев первым показывал пример. Подойдя к ближней койке, он декларировал:
          - По просьбе трудящихся могу заснуть через полминуты.
          И через минуту, действительно, засыпал. Будили его через десять, когда уже остальные, кряхтя, двигались на выход. С течением времени этому нехитрому умению научились все. Зуев как-то усмехнулся:
          - А помните, как в фильме «Время, вперёд»? - «По тачкам, по лопатам, по стерлингам»!... Кто в курсе, что такое «стерлинг» - не фунты же…
          Ответа не последовало...

Доктор

           Зуевская надежда сбылась! И до Омолоя он кухарил-то всего один раз, а после возвращения ни разу, только помогал в очередь. Теперь уже не только Зоя, все три, друг друга сменявшие, охранницы регулярно и охотно занимались обедами и ужинами для всей команды. Даже та, первая, поначалу неприветливая Марь Ванна, теперь не перематывала мохеристую пряжу, а всякий раз пыталась изобразить что-либо повкуснее из однообразных запасов команды. Только завтрак комплектовался остатками от предыдущего дня. Оставалось достаточно.
          Ближе к середине августа солнце стало заглядывать под горизонт. В тот день машин с аммонитом не предвиделось, с утра все занялись рубкой, начинали обвязку вмороженных уже свай, будущего помоста под второй склад. Зуев с утра наколол Марь Ванне дров, натаскал воды, и перед тем, как тоже ввязаться в рубку, в последний раз направлял плотницкий топор. В этот момент Пугин привёл Ныгина:
          - Доктор! Вот тебе работёнка, наконец. Это тебе не банки ставить!
          - Какой я доктор! Смеёшься?
          Однако, Пугин был серьёзен:
          - Ты, что - только за мешок с аспирином держаться можешь? А кто лечить будет? Забыл, что ты – доктор? Полюбуйся на пациента: ты доктор, тебе и лечить! Вот и лечи!
          Кровь из левой руки Ныгина скорыми каплями обильно падала на вымытый пол кухни, срываясь с зазубренного клина, предназначенного для удержания топора на топорище; он был глубоко загнан в ладонь. Чёртов неудобник, как только умудрился! Не иначе в одиночку попытался закрепить...  Марь Ванна, ойкнув, побледнела и кинулась прочь.
          Зуев прикинул: ближайший медпункт в Омолое, это 15 кеме; до приезда машины, которая привезёт новую охранницу и заберёт эту, остаётся часов пять, а то и больше. Идти в медпункт пешком? Зуев хорошо помнил, как случайно в детстве со всего маху влетел на колючую проволоку, прячущуюся в траве, как пробовал вырвать и не мог до конца решиться разодрать ступню глубоко засевшими колючками. Он очень хорошо понимал, каково сейчас пострадавшему. Представлял, как поначалу Ныгин пытался сам вытащить свою железяку, дёргал её изо всех, как ему казалось, сил… Но что-то делать с этим неудобником теперь надо ему. Так что - решай, Зуев!
          В этот момент в кухню вошли ещё двое, и Болшаков поинтересовался:
          - Что, топором работать будешь?
          Все напряжённо засмеялись. Да-а, надо было решать… Кто-то спросил:
          - Итак, доктор?...
          Надо, надо было решаться! В то же время внутри зашевелилась острая досада: когда по совету матери Зуев перед отъездом комплектовал аптечку, он отказался от предлагаемых шприца и ампул с новокаином. Кривую медицинскую иглу мать как-то подсунула, а обезболивающее… Эх ты, доктор! Разве тебе самому, да и всем вокруг не случалось переносить зубную боль и встречи с дантистами! Теперь, вот, надо решать…
          И Зуев решился. Надо было действовать быстро. Из неприкосновенного запаса (хотя закон и «сухой», но сейчас!…) был извлечён и налит в две кружки спирт, в две другие – вода. В определении того, насколько правильно разведено «шило», насколько хорошо заточен «ланцот» (штурманская финка), участвовали все присутствовавшие, после чего также все выразили желание немедленно лечь под этот ланцот, если им будет отдана предназначенная для Ныгина кружка - он криво улыбался. Зуев вдевал нить в мамину кривую иглу.
          - Троих нас, наверное, хватит? – неуверенно спросил Славка.
          - Да что вы! Я и так не дёрнусь, - неуверенно захорохорился Ныгин.
          - Пейте до дна, больной, - Зуев показал на кружку, сделав вид, что нетерпеливо ждёт, - а вы, алкоголики, отойдите, не мешайте процедуре. Небось, жаждете, да продукт не про вас!
          Ныгин выпил и запил.
          - Ну, что? Готов? – спросил Зуев, всё ещё надеясь, что как-нибудь всё обойдётся.
          - Готов!
          Трое, как тисками, охватили жертву, захватили руки, обняли сзади.
          Если честно признаться, перед тем, как разрезать эту ладонь, дрогнувшую перед ним, Зуеву опять вспомнилась та струйка кипятка, которую давным-давно по мальчишеской дурости он налил на бедного Тобика. И всё же он разрезал её, эту ладонь! При этом в нём ничего не шевельнулось, только проплыло в сознании «режу по живому, по человеку». Кроме разреза и обильнее хлынувшей крови он ничего не видел, только всем телом почувствовал, как окаменел Ныгин… Напрягся, но не закричал, даже не крякнул, молоток! Потом, когда был вытащен злосчастный клин (кстати, довольно легко), двумя швами прихвачены края и обработана рана, Зуев выпил свои полкружки. И запил… И только тогда заметил, что он весь мокрый от пота! Потом слева в шее что-то дрогнуло и отпустило…
          Весть о подвиге доктора сразу и широко распространилась по всей Мунулу, вызывая всеобщий восторг и ликование; особенно счастлива была Марь Ванна. Вернувшись на кухню, она, не отрываясь, смотрела на доброго доктора. Вечером за ужином было единогласно решено Альберта Зуева впредь именовать «профессор» или просто «проф», а обращаться к нему рекомендовалось исключительно на «Вы».
   
Белая радуга

          Дни стояли прохладные, пасмурные, пару раз высыпался неуверенный снежок; оставалась неделя до завершения Зуевского отпуска. Неожиданно в безветрии навалилась жара под тридцать, и к вечеру запищали, зазудели мелкие комарики. Наутро температура резко упала, и снова пошёл снег; он, правда, немедленно таял. Зуев заступил в ночную смену вместе с Пугиным. Ночь была ветреной, и, в неверном свете огня из топки зуевского агрегата, чем ближе утру, тем сильнее наползал с северо-восточного угла, со стороны океана, не виданный никогда ранее, густой туман. Что-то соляристическое было в том, как низкое это облако неслось рваными волнами со стороны Восточно-Сибирского моря; с ними странно сочетались доносящиеся из приёмника штурмана синкопы голосов джаза Рэя Кониффа. В светлую сторону восходящего солнца можно было спокойно смотреть, и чем выше оно там, за облаками поднималось, тем резче в противоположной стороне на юго-западе, куда неслись и сваливались эти волны и горы, вырисовывалась белая радуга-дуга. Совершенно привычная по форме и размерам, она упиралась обеими ногами в тундру, и была – совершенно белая! Вокруг в белой мгле угадывались, похожие на редкий сосновый лес, вмороженные в тундру сваи; они подступали со стороны нижней лощины справа за ними смутно виднелась Витькина фигура, тоже освещённая огнём другого запарочного агрегата. Подбросив дров и плеснув солярки в топку, Зуев подошёл к напарнику:
          - Видел? Похоже, это - то, о чём говорил Демидов. Белая радуга!
          - Никогда не видел раньше! Думал, он шутит. Надо же…
      Они молча постояли. Зуев видел много разных оптических явлений - радуги и ложные солнца, кресты и гало, наблюдал короны возле фонарей и северное сияние, но то, что он видел сейчас, не укладывалось ни в какие знания и понятия. Он подумал, что не только белой радуги – туманов такой густоты ему тоже ещё не приходилось видеть; чувствовалось, что где-то близко над этим молоком высоко возносится небывало чистое и синее небо.  Показалось, что настоящая радуга находится рядом - может, это туман обесцветил радугу? Они стояли и смотрели, как эта странная дуга постепенно таяла, а затем внутри неё стала формироваться ещё одна и тоже белая.
          - Правильно, - задумчиво произнёс Пугин, - если бывают двойные обычные радуги, почему же не быть двойной белой, если есть белая одинарная!
          - Ты знаешь, сколько сейчас времени, - Зуев посмотрел на часы, - Девятый. Как у тебя?
          - Вычерпал… Помоги поднять, видишь – толстая.
          Вместе они подняли тяжёлое заострённое бревно и по команде с силой швырнули в дыру. Смена закончилась. Пламя в топках без пищи должно было загаснуть само по себе, пар из наконечника уже слабо шипел. Можно было двигаться: помня о том, что шланг может забиться, они никогда не оставляли пыхтящие агрегаты без присмотра. Бледное лицо Пугина покачивалось рядом и не рядом, и, казалось, все звуки в природе завязли, как в вате. Ориентируясь в тумане по чёрной насыпной дороге, идущей вдоль складов, они миновали ворота зоны, и чем ближе подходили к дому, тем явственнее слышалось странное не ко времени урчание гусеничного вездехода. Приблизившись, они увидели, как двое в форме охранников и в портупее с трудом вытаскивают из кузова обычную молочную флягу, бидон.
          - Привет, мужики, - облегчённо расплылся один, - во поблудили! Всю ночь! Мы уж думали, что всё, хана нам, заблудилась, выползем где-нибудь у Верхоянска! Принимайте посылочку!
          - Славно-то, славно, - пробормотал его напарник, - да вот туда ли нас занесло?
          Туман размывался. Из дверей домика охраны выскочила неприбранная Зоя:
          - Вы кто такие? Убирайтесь! Сюда нельзя!
          - Мы – совейские граждАне. Доставили к вам в Кулар вчерашнюю порцию. Как всегда – девяносто восемь, принимайте подарок. И – где тут у вас расписаться? У нас - вот тут!
          Зуев был уже грамотный. Девяносто восемь, это - «чистота продукта». Бывает «девятка», «две девятки»; говорят, бывает и три, и четыре… Но, это уже очищенное, а девяносто восемь, это – сырец, золото, не очищенное от примесей; говорили, что на Куларском прииске чище и не бывает. Зоя заволновалась:
          - Так вы, что – золото привезли?! Убирайтесь, убирайтесь отсюда!
          Из дверей появился растрёпанный Ныгин.
          - Как это «убирайтесь», – удивился первый, - нам, что – обратно в тундру? С нас же головы открутят!
          - А вы хотите, чтобы у меня открутили! Не прикасалась я к нему и не прикоснусь! Валите, валите отсюда!
          - Зойка, успокойся, - попытался успокоить её Ныгин, - они тебе ничего не сделают!
          Зоя не слышала:
          - Прими только у вас, а потом доказывай, что не лазила под крышку! – она уже кричала, потом вдруг выхватила наган, - Уматывайте, пока не начала стрелять! А вы что стоите? – ствол револьвера плясал в её руках; Зуев с Пугиным заворожено смотрели, как чёрное отверстие мечется из стороны в сторону.
          - Зайка, Заюшка, успокойся, - такого ласкового голоса Зуев у Ныгина никогда не слышал, - успокойся, хорошая… Мы же здесь! Не прикоснёшься, и мы тоже не прикоснёмся, - он твёрдо и уверенно перехватил её руку.
          Из дверей домика один за другим вываливалась команда. Озадаченные охранники схватились за ручки фляги, один из них, слегка замешкавшись, тоже потянулся к нагану.
          - Интересно, - раздался чей-то голос, - возят золотишко, так нужное стране, а размахивают наганами. У вас, что – тэтэшников не хватает, или все «макаровы» уже распродали? Вы бы ещё «кольты» где раздобыли!
          - Мотайте, действительно, ребята отсюда. – Болшаков авторитетно ковырялся в зубах. - Ну, и что, что заблудились? Не мучайте девку – не имеет она права принять у вас! Вот Бог, вот порог, а вот дорога – видите чёрный цвет? Вот так по ней и чешите до Омолоя – всего-то пятнадцать километров! А не то, ка-ак грохнем сразу все склады! Мало не будет: аммонит тут у нас, и – «посторонним вход воспрещён».
          - Так мы же сами вечером только из Омолоя! Нам же… - начал было первый, но второй толкнул его флягой:
          - Дуем обратно, там как-нибудь отбрешемся. Понял? Нормально, Григорий?
          - Отлично, Константин!
          Инцидент, слава Богу, был исперчен. Вездеход, круто развернулся на гусенице, выпустил клуб синего выхлопа и заурчал, удаляясь.

Письмо из Анапы

          Несмотря на то, что рабочий день длился двенадцать часов, вражеские голоса по приёмнику штурмана слушали с интересом; этому способствовало непривычное отсутствие глушилок в эфире. Передавалась информация о не затихающем в мире осуждении советской оккупации Чехословакии, о решениях последнего, 24-го съезда КПСС, о выдвинутом на съезде определении «развитой социализм», о положении в сельском хозяйстве, о стычках на острове Даманском, о судьбах диссидентов Галанскова и Гинсбурга, о книгах Солженицына, вспоминали сидевших уже давно Даниэля и Синявского… Команда, в основном, положительно отзывалась о получаемой информации, хотя жизнь и приучила не болтать лишнего в компаниях - каждый понимал, что не стоит распускать язык где-либо помимо надёжного «кухонного гайдпарка» у кого-то из близких. Всё же выяснилось, что не только Зуев - почти все, оказывается, читали в самиздатовском варианте «Раковый корпус» и «В круге первом».
          С утра Болшаков вместе с заехавшим за ним прорабом уехал на совещание в Кулар, пообещав заскочить на почту за письмами. Письма из дома приходили редко, однако  перед обедом из рук первым подъехавшего Ашота Зуев получил письмо от жены, другое со штампом «Анапа» и ещё одно на имя Болшакова. Потом подошли ещё две машины.
          Письмо от Ёлки Зуев просмотрел наскоро. Сын был здоров, у них по-прежнему всё в порядке, но глухо сообщалось, что вот уже три недели у неё продолжается задержка; у доктора пока не была и - как приедешь - всё обсудим. Слегка озадаченный, на обед он пришёл последним.
          Как всегда блюда, приготовленные Марь Ванной, были хороши. Сидящего за столом спиной к входу на камбуз, его не покидало ощущение, что на него всё время смотрят. Оглянувшись пару раз, никого не заметил, но, выходя из-за стола последним, он нос к носу столкнулся с охранницей.
          - Альберт Николаевич, - она тронула его за руку, - задержитесь на минутку перед уходом на работу.
          - Обед был прекрасен, Марь Ванна. Вы, как обычно, превзошли себя! А задержаться… Что-нибудь важное? Впрочем, желание женщины – закон для джентльмена и десантника! Я, конечно, задержусь, но и Вы, смотрите, не задержите меня надолго!
          Команда, как обычно, используя законные десять послеобеденных минут, разметалась в кубрике на койках. Положив на подушку письмо для Болшакова и удобно устроившись, Зуев вскрыл анапское письмо, послание покинутых друзей и сразу нарушил тишину:
          - Внимание, бояре! Это интересно! Слушайте все!
          Головы поднялись; Зуев громко зачитывал понравившиеся ему выдержки.
          «Уважаемый сэр Альберт! Твоя Жена Ёлка – молоток, сразу переслала твой адрес. И вот теперь оба-два эсквайра пишут на Крайний Север с солнечных Югов. Наш гордый ССО «Анапа» живёт и фунциклирит в 400 погонных метрах от самого синего в мире моря. … Работаем тяжело, ибо на дворе около плюс 40 по Цельсию и полное безветрие. Пьём воду галлонами, и, сколько в одну трубу вливается, столько же в другую выливается. Но основная тяжесть - моральная! Ибо рядом море, пляж с мелким-мелким песочком, на котором соблазнительно валяются бабы, а вокруг продаются вина. А нам всё это ни-ззя! Закон сухой, а устои моральные! Это очень, очень тяжело – ты же нас знаешь! Тем не менее, мы вкалываем, а когда идёт бетон (сегодня, слава Господу, бетономешалка сломалась!) работаем часов до двух ночи.
          Для халтуры почвы, увы, нет. Нас двое инженеров среди 28-ми студентов и аспирантов. Люди самые разные, от говна в прямом смысле до отличных парней. Есть откровенные сачки, есть и неудобники…»
          Все посмотрели на Ныгина, послышался смешок; Зуев  возвысил голос:
          «…Наш командир очень заботится, чтобы мы поменьше отдыхали – то общее собрание, то уборка территории или помещений…»
          Смешок усилился. Отсмеявшись вместе со всеми, он продолжил чтение:
          «…Вообще, командир наш - горе наше. Интеллигентствующий фельдфебель, он любитель построений в две шеренги. Его фамилия – не поверишь, - твоя: Зуев! Поехал бы ты с нами, было бы вас двое Зуевых. Между собой и вместе с теми сачками мы зовём его "неудобником"...
          На Зуева обрушился шквал. Сквозь него прорвались чьи-то всхлипы  «неудобник зуев», «скрывался!», «а мы-то думали!». Переждав пока утихнет общий рёгот и стоны, Зуев продолжил:
          «…Мы до сих пор без договора, и пинают тут нас все, как хотят. Что касается образа жизни, у нас на этой жаре никаких мужских эмоций и не возникает, мы помышляем только о том, как бы донести свои мужские качества до дому в сыром виде…»
          - А ты, профессор? Ты свои протухшие качества мужские донесёшь до дому? Хотя бы разок потренировался тут! - сквозь новый смех и шум прервал его Пугин.
          - А сам-то ты много тренировался? – послышалось слева голос, - а как у них там с заработком, профессор?
          Зуев пробежал глазами вниз по бумаге:
          - А про заработок пишется, что, видимо, будет не больше трёхсот, и уже идут разговоры про необходимость введения коэффициента.
          «Триста» вызвало искреннее удовлетворение команды. Как-никак, само присутствие тёплого моря возле неизвестных, но понятных шабашников вызвало в присутствующих что-то вроде человеческой зависти и отрицательное к ним отношение. Но въедливый Ныгин немедленно задал вопрос:
           - Что значит, «ввести коэффициент»? Больше тем, кто лучше или ближе? Так, что ли?
           - Знаешь, Василий… - секунду помолчав, сказал Аронов, - Виктор, расскажи-ка вслух про ваш Боготол. Или ты, проф. Как вы там… Короче, известно, на некоторых шабашках существует общая оценка вклада каждого в общее дело. Сейчас-то что толковать - надо было с самого начала… Впрочем… Давайте, подумаем все и потолкуем перед сном. Лады? 
           Потянулись к выходу. Перед тем, как выйти со всеми вместе, Зуев ещё раз просмотрел письмо жены и обратил внимание на слова о том, что Славкину жену Ритку положили в клинику Отта на сохранение, что чувствует себя она неважно и Славке писать об этом не хочет. Решай, мол, сам, говорить ему об этом, или нет…
          Он не заметил, как подошла Марь Ванна:
          - Альберт Николаевич, постойте!
          Она коснулась рукой его рукава, глаза нашли его глаза:
          - После ужина, когда все уснут, загляните ненадолго… У меня сегодня именины…
          Рука переместилась и поправила воротник его штормовки.
          Зуев не мгновенно понял, о чём идёт речь, а когда понял, смешался. Ничего не ответив, автоматически кивнул и быстро пошёл догонять ушедших.

Марь Ванна

          Разгрузили машины Ашота и две пришедшие до обеда, потом ещё одну. Потом всей командой обрезАли уже «простреленные» сваи на втором из будущих складов и скобами сшивали с ними балки, но вплоть до окончания рабдня Зуев не мог отделаться от мыслей о Марь Ванне. До её последней послеобеденной фразы он ничего не чувствовал к этой женщине, да и сейчас она была ему безразлична. Сколько раз он сталкивался с этой странной избирательностью женщин! Ты можешь им быть трижды неинтересен, но стоит, хоть в чём-нибудь, выделиться из общей массы представителей своего пола, зачастую более сильных, достойных и интересных, тут же попадаешь под прицел. И всего-то он помог с рукой этому Ныгину, и вот уже в героях! Добро бы хоть чем-нибудь его заинтересовала эта женщина! Назойливые, лишние мысли начинали мучить, они потащили его туда, куда обычно влекут всех мужиков - в ту сторону. И не в ту!...
          Ему ведь, действительно, снесло крышу шесть лет назад…
          В их компании шестерых, крепкой ещё со студенческих времён, только трое были женатыми. Холостые к вопросу женитьбы относились полусерьёзно, и на совместные праздники каждого почти всякий раз сопровождала новая девица. Затем ему попытались подсунуть «пани Дульскую», давнишнюю Толькину знакомую. Тогда они всей командой с подначками и на спор двинулись «обновлять» недавно открывшийся Дворец бракосочетаний на Петра Лаврова;  Зуев почувствовал большое облегчение, когда выяснилось, что они попали на выходной день. Затем трое неженатых публично разыграли на пальцах, в какой последовательности они будут менять свой семейный статус, и «подписали конвенцию»; Зуеву достался номер два. Было это интересно, смешно и, по правде говоря, безразлично до экскурсии в Таллинн на теплоходе «Эстония». На нём-то он и познакомился с Ёлкой.
          Её красота была не то, что необычна – как сказал Толька и как подтвердили все остальные, - «такая красота преступна!» Сколько дружеских шутливых упрёков вынес он в качестве «нарушителя конвенции», сколько слышал слов и мнений о том, что на красивых жениться нельзя, что с красивой жизнь не сладится, что семьи у него с ней не будет, и счастья тоже не жди! В том, что прогнозы не сбылись и остались вороньим карканьем, возможно, сыграло свою роль ещё до свадьбы сформулированное вместе: «каждый сам хозяин своего тела»… Уже после шумной с песнями и розыгрышами свадьбы выяснилось, какое голодное детство было у молодой жены и сколько уже лет приходится ей ухаживать за больной матерью. Потом он дал ей имя Солныш, но об этом имени не знал никто кроме них двоих.
          Зуев не верил тому, что о любимом человеке люди думают всечасно. И сам всечасно не думал, просто чувствовал себя мужчиной всякий раз, когда вспоминал о жене. А разве не бывало флирта и ревности во все эти годы? Было, ещё как было… Но именно формула "каждый сам хозяин..." не позволяла возводить флирт любимого в повод для подозрения, тем более придавать ранг причины!  А скучно им не было. Его как-то спросили, почему он говорит Жена Ёлка, как будто у него есть ещё и другие жёны. Вы же сами сказали, ответил он, что на таких красивых жениться нельзя - будем считать, что уже начал их коллекционировать и различать, начиная с Жены Ёлки. А сколько их будет, жён, и каких - там увидим… Ему не нужна была никакая другая женщина, и представлялись чуждыми игры с целью получения зыбкого мимолётного удовольствия или, если верить Александру Грину, «живейшего из наших наслаждений». Так было всегда. Разве что мелькнуло смешное поползновение «пойти налево», предпринятое несколько лет назад в Омске. С ним совпала их первая, неудачная попытка, но связи не было: в том, что ребёнок родился мёртвым виноваты были врачи. 
          Возможно, и у Ёлки случались моменты затмений, но он не желал ничего знать. Вернее, она не давала поводов поинтересоваться, а в том, что он ревнив просто свирепо, Зуев убедился с первых же женатых дней. Просто нужно было помнить раз впитанное понимание того, что же именно в мире может разрушить семью и тебя самого… С тех пор оба они знали, что упрекнуть ни себя, ни друг друга им не в чем.
          А полтора года назад, наконец, родился Зёрныш…
          Команда шла, завершив тяжёлый день, все привычно усталые, грязные и потные. В Зуеве мелькнула горечь воспоминания о роскошной бане в Омолое три недели тому, и он снова ощутил чужую руку, коснувшуюся воротника его штормовки. Это прикосновение говорило, кричало о том, что должно произойти после ужина, когда все уснут. А его молчаливый кивок мог быть – да что там, уже! – воспринят, как его согласие, и от этого согласия, как бы, обещания стало тяжело на душе. Затем подумалось об израсходованном утром лимите, двух кружках воды, зачерпываемых из бочки – норме, положенной каждому для умывания, и о том, что давно уже они все не обращают внимания на обилие и особенности запахов, окружающих их команду повсюду.
          Он пытался избавиться! С обеда то и дело пытался! Но, никаким усилием не удавалось избавиться от этих мыслей. Они были, словно шипение иглы, заскочившей в забоину на старой патефонной пластинке! Весь во власти этого шипения, не в силах отбросить сумятицу мыслей, он поужинал и вместе со всеми стал устраиваться на ночлег. Ныгин, поначалу так встревоженный темой коэффициентов, пока молчал, да и толковать об этом без участия командира было не с руки. Привычно усталый кубрик через пять минут уже крепко спал. А к Зуеву сон не шёл. Он представил себе, что она уже сочла его неявку, как недостойную мужчины трусость и понял, что надо, что придётся идти. Стараясь не шуметь и чувствуя себя липким и ароматным, он выполз в коридорчик, и тут же дорогу ему осветил лучик света из приоткрывшейся двери охранницкой.

          На скатерти между двух вилок стояла в миске нехитрая закуска, рядом толстая фаянсовая кружка; из похожей кружки когда-то Зуев любил пить компот на третье в пионерлагере. Рядом, неуместный здесь, в тундре, и слишком большой, георгин накрывал собою гранёный стакан с водой. Он заметил сначала его и уже потом подкрашенные губы женщины, три расстёгнутые пуговицы на гимнастёрке и поясной ремень с кобурой, висящий на спинке кровати. Улыбка её была светла:
          - Не подумайте чего-нибудь такого, Альберт Николаич! Вы, конечно, не могли знать, но у меня и в самом деле вчера был день рождения. Мне захотелось его, хоть немного, отметить с человеком, поразившим меня и мне симпатичным. Помочь страдающему, как Вы, я, наверное, не смогла бы ни за что!... Извините меня за сервировку стола, - женщина смущённо повела рукой, - какой уж тут уют на производстве! А вино у меня хорошее…
          На столе появился армянский портвейн «Айгешат», вино, действительно хорошее. Мелькнула посторонняя мысль – странно, откуда? Зуев заранее боялся, что ему будет тошно, но было только  неудобно; он просто не представлял, как вести себя дальше. Как-то отстранённо понимал, что она – симпатичная, эта Марь Ванна, даже милая, вроде бы, женщина, но чувствовал себя деревянным. Как Буратино! И сразу же: а она, значит – Мальвина? Тогда где Пьеро? Так ведь это же ему, сообразил он, предназначена роль Пьеро! О, Господи…
          - Вы откроете? – улыбаясь и глядя в глаза, она пододвинула бутылку, - здесь у нас открывашек нету, а захватить из дома штопор не догадалась! Но, говорят, мужчины всё умеют?...
          Зуев умел. После пары резких ударов в дно пробка была извлечена, но ничего толковее, как промямлить что-то про сухой закон он не догадался. Не было и понятия, как избегнуть намечавшейся доли, и в то же время он заметил - в женщине появилось нечто понятное. Не притягательное, но понятное. 
          - Знаю, знаю! Закон законом, но видела я, как на днях кое-кто его нарушил! У нас ведь только один бокал, - Марь Ванна нацедила полкружки, - давайте, Вы первый! Не станете же Вы обижать женщину, отказывая ей? Я уже налила – берите!      
          Не надо, ох, не надо было протягивать руку! Показалось, что от портвейна, плеснувшегося в «бокале», на него пахнуло запахом их кубрика; преодолевая подступившую тошноту, он сделал глоток и невольно отметил взгляд скользнувший по нему сверху вниз. 
          - А я, если Вы не возражаете, позволю себе немного побольше? – голос играл и лукавил, - Что ж это Вы не сказали тоста в мою честь, заглотили и – всё! Но, ничего, успеете - тут ещё много осталось…
          Женщина, глядя ему в глаза, подняла почти полный «бокал» и, отпив немного, замедленно провела языком сначала по верхней губе, потом по нижней. Как бы вторым зрением, со стороны, Зуев увидел свой взгляд, такой же, как замеченный секунду назад, только скользнувший снизу вверх; женщина, слегка запрокинув голову и неотрывно глядя на него, допивала остатки вина. Сквозь внутреннее сопротивление всё ближе подступало, проникало через преграды нечто неизведанное ранее. Сквозь неясный гул в голове он услышал свой изменившийся чуть охрипший голос:
          - Вы очень хороший человек, и я желаю Вам многого счастья, но…
          - Не надо, Альберт Николаич! Вы хотите сказать…
          Надо было кончать с этой игрой. Зная, что сейчас наступит миг горечи и сожалений, он произнёс:
          - Вы не слушаете меня, Марь Ванна, а я хотел сказать, что сейчас наваждение кончится. Как только я скажу два слова…
          - Нет, не кончится, и нет таких слов, - она шагнула ближе, и он снова увидел губы, - скажите же мне, наконец, что я Вам нравлюсь.
          - Вы нравитесь мне почти так же, как моя жена…
          Она некоторое время молча глядела на него, потом покачала головой:
          - Славный тост в мою честь, славный подарок! А я рассчитывала на другой подарок, какого у меня нет. Зато он есть у Вас, но, подозреваю, и Вы бы не остались без подарка…
          Ожидавшейся горечи и сожаления не было. Она смотрела пристально, и Зуева всё глубже охватывало то, неизведанное ранее, нечто. Это была не нежность, с какой он всегда встречал женщину – подступало холодное чувство владельца, хозяина, который может и имеет право на всё. Самца! Она сделала ещё шаг, и он сначала почувствовал под коленками железный край койки, а потом рухнул и глубоко провис в панцирной сетке. Это было ужасно!      
          С трудом поднявшись, он подошёл к женщине, повернул спиной к себе и резко толкнул на стол.  Показалось, он услыхал возглас протеста, но хозяина, вселившегося в него, было уже не остановить. Ещё до женитьбы и вплоть до этого момента он никогда не прикасался к женщине без нежности - подходил к высшему Творению Божию только с нежностью, благоговением и любовью. Знал: иначе – это грех! Сейчас он жёстко грешил и остановиться не мог; хотел отвергнуть её, эту под ним, толкнувшую его на грех - но не мог! Георгин, встряхиваясь, дрожал над стаканом, стало безразличным всё, что бы ни произошло вокруг, потому что было это – сейчас! Он был самец над своей добычей, но он не добивался этой добычи. Против воли его, желания, чистоты она сама напросилась на это, так пусть же знает теперь, каково быть добычей! Он никогда раньше не подозревал, насколько неистов бывает самец! Теперь - знал! Только затихнув в своём неистовстве, он услышал короткий лёгкий стон женщины, а потом она обратила к нему становящееся всё более светлым и радостным лицо...
          И тут же дошло до сознания, что за окном слышится урчание автомобиля и некто стучит, ломится в наружную дверь.
          - Я боюсь ночью выходить, Альберт Николаевич, - Марь Ванна была явно испугана, - посмотрите, кого там чёрт принёс? Где, интересно, мой…
          Зуев знал, кого. Под дождём, под стекающими с крыши струйками и, разносимыми ветром, брызгами сильно подшофе стоял Болшаков. 
          - Оба-на - живая душа! А то уж думал, придётся чесать до Омолоя… Всё, Семёныч, прорвало! Спать бум дома. Ты-то сам, как, доберёсся? – обратился он к стоящему рядом прорабу. - Не то, гляди, потеснимся: Алька ко мне на второй ярус, а мы напару с тобой  к нему в партер…
          - Всё, всё путём… Да доеду я как-нибудь, не боись ты - тут уже недалеко! И ты не сердись, Альберт, - прораб слегка обнял Зуева за плечи, - он не нарочно такой – надо было! Теперь…
          - Ладно. Всё. Чеши! Пока… – Болшаков захлопнул дверь и, заметив свет за приоткрытой дверью охранницкой, прищурился на Зуева:
          - Что, не спится, няня? Или ты сегодня в гостях - пошалить решил? Мне тогда, наверное, тоже можно?
          Он решительно шагнул к двери. Возле койки Марь Ванна никак не могла попасть наганом обратно в висящую кобуру. Болшаков засмеялся:
          - Так-то встречают у нас командование! Это вы с оружием – на всякий случай? Ты надоумил? - обратился он к Зуеву и продолжил, - а чем это у вас тут пахнет? Бляманже-то какое - никак, партейн! И гляди-ка – хороший! Марь Ванна, на-аливай!
          - Тихо ты, разбудишь публику!
          - Да ладно тебе… Усталая публика давит клопа, а мы – по сухому закону! О-па!
          Зуев проверил себя. Он был, вроде бы, даже рад разряжавшейся обстановке и в то же время вдруг понял, что смотрит на Болшакова, как на возникшего вдруг ненужного соперника. Это, что же выходит, у тебя уже личное отношение сложилось к этой женщине? Личное!? Разве она нужна тебе, Зуев!
          Болшаков, прищурясь, тоже глядел на охранницу, растягивал слова:
          - Ты знаешь, Алька, хорошая машина у прораба, просто хорошая… УАЗик. И тянет, как зверь… У тебя машина есть? Да, знаю я - нету! Ты ведь не за машиной приехал, не за «жыгулём», как твой Ашот. Вот Витька Пугин, тот за «жуком» фольксвагеновским приехал, а ты… А у Вас, Марь Ванна, машина есть? Чтобы ездить постоянно. Неужели, нет! Ай-яй!... И у нашего профессора тоже нет – верно, проф?
          - Славка, перестань, - попытался остановить его Зуев.
          - А у Вас у самого-то есть? – Марь Ванна с интересом смотрела на нового гостя. Болшаков захватил руку хозяйки; его взгляд был полон скоромного масла.
          - А у меня есть! Всегда при мне, поверь, и работает, как зверь. Могу покатать – не согласисся? Или сначала показать?
          Такого гегемонского выступления от неизменно интеллигентного Болшакова Зуев никак не ожидал услышать и подтолкнул командира к двери:
          - Ты, что?! Обалдел?... Мы на минутку, Марь Ванна. На пару слов…
          - Ну, что ты, что тебе, - загудел, зашипел на него в коридоре Болшаков, - не видишь, женщина готова! Не обижать же её!
          - Ты соображаешь? Ты же уже на кондиции. Идём, тебе письмо на подушке лежит…
          - Да что письмо, какое письмо! Подождёт до утра.
          - Пойдём, Славка, - Зуев толкал его всё дальше от двери, - ты же пьян! От Ритки. Прочти сейчас, чтобы не жалеть потом…
          - А потом-то поздно будет, - горячо задышал перегаром Болшаков, - железо ковать надо! Ковать! Не видишь - женщина готовая! Не желаешь, так иди спать, не мешай!...
          - Прочти письмо, коваль, железо будет потом! Всё надо делать по-человечески!
          Сказать, что Зуев испытывал сложное чувство, значит ничего не сказать. Рядом был чужой, совсем чужой человек, который хотел ему сделать плохо. Странно незнакомым, отталкивающим было знакомое лицо, голос этого гегемона... Такого отвратительного сального голоса из окрестностей пивного ларька он не слышал уже давно. Всё это не укладывалось ни в одно, ни в несколько слов. Единственно, он чувствовал, знал, что Славку необходимо заставить прочитать письмо жены, был уверен, что после этого ему будет глубоко безразлично, куда пойдёт Славка - к охраннице или к себе в койку. «Соперник», слава Богу, забрал письмо, вышел в камбуз и зажёг свет. И сразу стало легко; дальнейшее Зуева уже не интересовало. Забравшись под одеяло, он мгновенно провалился…
          Утром за столом только и было разговоров, догадок, где это запропастился командир – постель была пуста. Зуев молчал. Все уже ушли, выходил он последним. Дверь охранницкой отворилась, показался заспанный Болшаков. Он оглянулся по сторонам, покачал головой и, сделавши знак, означавший «потом, потом», на цыпочках проследовал в кубрик.

Конец шабашки

          С утра занялись обвязкой на всех трёх будущих складах, машин с аммонитом пришло только две. Подъехал прораб. Появившегося Болшакова встретил всеобщий вздох:
          - Ну, наконец-то… Явление Христа народу! Есть новости?
          - Есть. Всё после обеда.
          К обсуждению приступили ещё за столом на камбузе, потом перебрались в кубрик. Болшаков излагал:
          - В общем, так, аммонитяне, надо решать… Прибывает ещё баржа, большая. Кроме нас разгружать её некому - не хочет руководство ни бичей нанимать, ни местных работяг. У арсенальцев отпуск кончился, завтра утром они тю-тю. Остальные… Короче, нам предложено продолжить разгрузку – это помимо завершения складов. За день работы на каждого будет отпускаться по семьдесят рэ. Вообще, они готовы и на большее! Трое арсенальцев уехать, конечно,  имеют право, но без них нам будет тяжеловато. Пусть думают - деньги не малые!... 
          Для Зуева это отпадало. Не выйти на работу третьего сентября? Это был бы не просто прогул! На каждое его письмо с напоминанием о необходимости продлении отпуска Ёлка отвечала, что начальник отделения об этом и слышать не хочет и намеревается сразу по возвращении послать его в командировку. Он посмотрел на Аронова – тот медленно покачал головой. Только тихий и незаметный Женька Лобач решил рискнуть остаться.
          - Тогда, - вздохнул Болшаков, - вам в ночь на запарку оставшихся свай. Две смены подряд - ничего страшного: отдохнёте завтра в пути.
          На выходе Зуева задержал прораб:
          - Альберт! Дело такое… Думается, ещё в Омолое ты мог понять, как я озабочен судьбой Зойки, дочки своей. Семнадцать ей, думали школу закончит тут. Два года тому со мной, с семьёй приехала. Еле добился, чтобы сюда попасть: где ж я ещё заработаю такие деньги! Да дело не в школе! Тут… Боюсь за неё я последнее время; девка она контактная, хорошая девка, а вот местные, мужской пол, те, которые золото готовое перевозят... Как их, сволочей, назвать бы… Разве что - золотари. Да и то классическое это понятие по отношению к ним больно высоко стоит.
          Прораб помолчал и продолжил:
          - На днях тут получился сигнал, и я понял - мне одному её не защитить. Власть тут… Обратиться не к кому - нету тут власти настоящей, кроме чекистской да аэрофлотской! Ей, власти этой совейской, чьё-то очередное совершённое баловство – как будто его и не было… Милиция? Ай, бросьте, мадам!... Тут у нас ведь скукота одна, молодой девке делать нечего! Пока закон был сухой, всё было боле-мене, а нынче… Любую ведь чуть подпои, её и совращать не надо: сама даст!... Балуются эти сволочи тут, девку сманят и пользуют по полной, не жалеют! А использовав,  метят к тому же, татуировки им наносят на местах разных, где ни попадя. Всем известно, кто этим занимается – те, кто золото возит сдавать в Кулар - золотари. Да ведь о своих дочерях не расскажешь! К тому же слушок есть, что видели их как-то в Якутске в розовом доме, или около него… Вот и молчат люди, но когда-нибудь здесь может даже и до крови дойти…
          - А что за сигнал-то был, если люди молчат?
          - Видел детишек наших? Они в курсе всего, всё про энто дело знают. Мой Лёнька, младший, тоже среди них ошивается; разболтался совсем, курит, ругается… Позавчера прибежал испуганный: шёл с мальчишками мимо ресторана, слышал случайно, как эта сволота обсуждала планы. Сначала, говорит, толковали они про особую какую-то метку - особо, мол, пометить надо. А потом понял, что речь о Зойке идёт, пользовать её хотят. Коллективом…
          Смотреть на прораба было тяжело и неудобно. Зуев молчал.
          - Уехать ей надо отсюда, уехать срочно, иначе не сдобровать: изломают жизнь девке. Ваш Слава пообещал помочь, хочет попытаться устроить её в Ленинграде учиться на стюардессу, да вот застрянет он тут с этим аммонитом дней на десять-пятнадцать… А время дорого! Ты, я слыхал, тоже о лимитЕ толковал… Знаю, знаю, женатый ты, сын, работа… Но, раз ты не остаешься, едешь… На «Арсенале» наверняка есть охрана, Зойку бы туда, хотя бы временно… Лимитное общежитие или что там…  Пока суд да дело с учёбой этой…
          В Зуеве сразу возник тот разговор в Омолое на тему, чем платят за работу друг другу люди в Стране Советов, и, мешая слушать слова прораба, завертелось смешное словечко «дежа вю». Потом подползла досада. Так и есть! Где бы, с кем бы ты ни был, но и о тебе, и обо всём, сказанном тобой, будет известно всем и всегда. Но это не чей-то стук – просто люди общаются, и у каждого что-то болит. С трудом он снова сосредоточился на словах прораба:
          - А этот, как вы его зовёте, Ныгин – что он за человек? Зойка не однажды упоминала о нём. У неё подружка есть, шалава, Клавка такая; я её Автоклавом зову! На днях хихикали девчонки. Моя-то ничего, язык не распускает, а Клавка эта из мати в мать, из мати в мать! Ой, говорит, сладко-то так! Покатайся, говорит, давно пора бы уже раскинуться, попробовать... Он же рядом, говорит, этот твой, на Мунулу, чего ж ты жмёшься? И конура у тебя там своя, вот и… Ей, Зойке, похоже, нравится этот Ныгин. Кто он такой?
          Зуев вспомнил, как выскочил Ныгин вслед за Зойкой к тому «золотому» вездеходу в то утро, когда видели белую радугу, как назвал он её Зайкой, Заюшкой. Кто таков и какой он, по-настоящему Зуев не знал. Единственно, не понравился ему этот Вася тогда, на Славкиных именинах, но тут, вроде бы, показал себя более-менее; бывают и хуже. Зелёный ещё, неудобник, подхалтуривает втихую.       
          - Не знаю, что и сказать, Семёныч. Время покажет… А ты с ним самим-то говорил? Может, и впрямь у них что-то есть? Тогда ему про всё, что ты мне рассказал, знать надо обязательно! Поговори, вот как со мной, возьми телефон его и ленинградский адрес – может что толковое и выползет. А в отношении лимитЫ  я не обещаю точно. Что можно знать, пока мы тут? Там увидим… Сейчас прямо и поговори.
          Перед сном к нему подошёл Ныгин и протянул сложенную бумажку:
          - Проф, если к телефону мама не подойдёт, значит – на даче. Не знаю, как тогда и быть. Ты у себя её устроить не можешь? Или у кого?
          - У меня вряд ли. Поговори с Витькой, введи в курс. Думается, договоритесь…
          Зуев видел, как, пошептавшись, оба «Ха» вышли из кубрика. Затем в его руках оказалась ещё одна бумажка – письмо Пугинской невесте с номером её телефона. Ныгин тихо сказал:
          - Времени у вас мало, прораба с Зойкой не ждите. Если успеют, приедут прямо на пристань. Там уж вы сами… - и, помявшись, продолжил, - тебе я очень…
          - Спокойной ночи, - улыбнулся Зуев, - это рифма такая. Важно, чтобы паспорт не забыли.

Первое сентября

          Всё когда-нибудь кончается, и Куларской шабашке этой тоже пришёл конец. После ужина Зуев на пару с Ароновым заступил в ночь запаривать последние сваи под третий склад. Эта ночная смена ничем не отличалась от предыдущих, разве что, вымазались они больше обычного. Досаду доставила последняя свая - её, поднятую вдвоём, не удержали вертикально, и она, плюхнувшись между ними, окатила обоих грязью с ног до головы. Потом дырка в тундре, чавкнув, всё-таки приняла её, родимую, и досада улетучилась. Стало смешно.
          И было утро первого сентября. В понедельник третьего их ждали на родном «Арсенале»; за двое суток предстояло со многими пересадками проделать путь около девяти тысяч кеме… Команда не уходила трудиться, ждала, пока они с Ароновым закончат поздний завтрак. Прибывший как обычно первым и уже разгрузившийся Ашот топтался около своего грузовика; Болшаков внушал Зуеву:
          - Он тоже – хорош гусь! Тянул. Если придётся сегодня или когда тащить эту Зойку, могут случиться трудности. Мне было бы проще объяснить Демидову, но тебя он тоже поймёт… В Куйге у него всё тип с топом, а вот в Депутатском или в Батагае, куда вам лететь, пусть сделает финт ушами. Девку повезём на раз, и времени на подготовку не будет. А если о сегодня речь, так и вовсе нету. Надо бы всё уточнить про стюардесс, про лимитУ и прочее, но это, ты ж понимаешь, я могу сделать только дома и лично! Если сегодня не удастся, по нашему сигналу Семёныч…
          Командир говорил бы ещё слова, но Ашот снова нетерпеливо бибикнул, и, напутствуемые всей командой, Зуев с Ароновым побросали нехитрые пожитки в кузов. До Кулара и, минуя его, до порта на Яне домчали за час. Было жаль расставаться с цветущей по-осеннему тундрой, разделенной пополам этой неровной и чёрной дорогой.
          В занюханном магазинчике возле пристани нашли что-то вроде портвейна, но удовольствия от выпитого не испытали. Томительно тащились корявые четыре часа до прихода катера. Когда с севера из-за поворота тот показался, Аронов толкнул Зуева:
          - А это ещё что за явление! Что им тут делать?
          По отлогому склону к пристани спускались Зойка в своей обычной гимнастёрке и юбке и прораб; в руках он нёс нечто похожее на санитарную сумку. Несколько поотстав, за ними шли два бича.
          - Не мельтеши, расскажу потом, - процедил Зуев сквозь зубы и широко распахнул руки, – Семёныч! Какими судьбами! Никак сам с нами, или дочку решил покатать? Мы-то домой - кончилась лафа! Заглотишь с нами за отъезд? Только мы – без стаканА…
          И – тише:
          - Билет ей возьми и вели заходить тихо, затаиться где и не отсвечивать. Найдём.
          Прораб, видимый со всех сторон, картинно сиял:
          - А вы, что – плывёте к зелёной матери на ентом самом катере? Покидаете нас? – двое бичей остановились возле штабеля порожних бочек, – Я и рад бы с вами, но она вот… Куда ж я её – одну с вами, а сам пешком один обратно? Подождёт немного на бережку, пока я тут…
          - Счастливого пути, командир, - пахучий бич слева уже тянулся к бутылке в Зуевской руке, - мы с керей за тобой, как ниточка за иголочкой. Давай, что ли, с отправленьицем, как говорится…
          - Только не тут, чуваки, - Зуев отвёл руку, показал на штабель тёса слева от трапа и только потом отдал бутылку, - туда идите: вон уют-то какой, и милиция не тронет…
          - Главное - паспорт, - прораб говорил негромко, Зуев почувствовал в кармане нечто плоское, - уволена по всем правилам и снята с прописки. Я говорил ей и вам тоже говорю - крест на медицинской сумке пусть прикрывает; там, как в маленькой корзинке самое важное – ленты, кружево, ботинки и ничего более. Ладно. Тут – семьсот на первый случай, дальше разберётесь сами… А этих ты спровадил правильно, видел я их раньше с теми. Боюсь, ох, боюсь я за неё, Альберт! Ты уж…
          Безо всякого объявления двое небритых матросов подступили к трапу; Зуев с Ароновым, махнув прорабу рукой, прыгнули на чуть покачивающуюся палубу. Бичи за штабелем осоловело смотрели в землю, Зойку нигде не было видно. Тёмная полоса воды между пристанью и катером, сдавшим назад, делалась всё шире; прораб, неподвижно постояв, повернулся и, не оглядываясь, двинулся вверх по отлогому склону.

          Этот большой, как пароход, катер шкандыбал до Усть-Куйги неизвестно, сколько времени. Аронов принял информацию молча. Уже сильно смеркалось. Первый, из двух отпущенных, день прошёл, но они почти не приблизились к дому. За бортом плескалась Яна. Предстояло ещё, как минимум, пять пересадок…
          Они сошли на берег последними; из полусумрака тихо возникла Зойка. В магазине около пристани было почти пустынно, однако бутылка водки нашлась – не являться же в гости с пустыми руками!
          - Интересно, - заметил Аронов, - везде лабаз рядом с пристанью. Местных бичей только не видно. Неужто, домой все ушли?
          Демидов, поначалу не узнавший их, вскоре вспомнил про именины Болшакова, про стеклянную столешницу, и всё встало на свои места. Не изменившись в лице принял информацию о беглянке, щедрое подношение отставил в сторону. Наскоро ополоснув руки, все вошли в комнату. На круглом стеклянном столе стояло три сорта коньяка, колбасы такие, сякие и эдакие, свежие огурцы и помидоры... Не хватало только ананасов! Эрна, милая жена Демидова, принесла из кухни шашлыки, жареные на мангале. Путники переглянулись, Демидов скромно улыбался. Только теперь до Зуева стало доходить, что такое и кто на Севере царь и бог! 
          Зойке Эрна постелила в чулане; вдруг стало безразлично, как она там... А их с Ароновым вдвоём разместили в кухне на полу, и не спавшие больше двух суток оба гостя мгновенно провалились в сон. Зато утром… Они и представить не могли, как выглядят после последних трёх недель работы: цвет наволочек на их подушках, белоснежных вечером, радикально изменился! Эрна понимающе улыбалась, но гостям было несколько не по себе…
           Остановив УАЗик недалеко от кривых ворот, Демидов велел Зойке, минуя домик аэропорта, не спеша идти по полю в сторону стоявших вдалеке «аннушек» и вести себя тихо; в будке охранников при входе не было ни самих охранников, ни стёкол в единственном окошке. Двери убогого домика аэропорта, до отказа набитого будущими пассажирами, пропустили их вовнутрь. "Погоды" не было; люди, стремившиеся вылететь кто по делам, кто в отпуск теснились, лежали повсюду. Перешагивая через них, через их вещи, добрались до двери с табличкой «посторонним вход запрещён», за ней ещё целый час пятеро лётчиков обсуждали свои воздушные дела, писали и перебрасывались рапортами и бумагами.
           Наконец, трое из них встали, Зуев с Ароновым снова взгромоздили на спины рюкзаки. Демидов решил сам вести самолёт "на разведку"; правда, он опасался, что к рейсу Батагай-Якутск они могут опоздать. Его знали все, все к нему обращались - вопросы сыпались один за другим: когда же, когда, наконец, они полетят?! 
           - Метеослужба «добро» не даёт! - отбивался Демидов направо и налево, - Знаю, что ждут люди по две, по три недели. Плохо это. Но погоды не                т. На полпути до Батагая за Верхоянским хребтом может происходить что угодно - самумы, торнадо или даже всемирный потоп. Нет погоды! Вот, идём на разведку...
           Под недовольное ворчание со всех сторон и отвергая просьбы прихватить с собой, трое лётчиков и двое неизвестных в грязных штормовках пробирались между людьми и их вещами к выходу. Последнего из клянчивших Демидов шуганул уже на полпути к самолёту. Когда зачихал, завертелся пропеллер, из ниоткуда возникла девичья фигура, и никем не увиденная Зойка прошмыгнула вовнутрь "аннушки".
           Погода была прекрасной и дали ясны; под самолётом  плавными изгибами сексуально выгибалась Яна, видный впереди по курсу горный хребет не был прикрыт даже намёком на облачко или туман. Когда через два часа без всяких приключений приземлились в Батагае, до рейса на Якутск оставалось двадцать минут. Забрав все три паспорта, Демидов отправился выкупать билеты; его не было все эти двадцать минут, и трое, как на иголках, стояли у трапа Ан-24. Зуев смог убедиться, что рассказы про номера и серии паспортов граждан отнюдь не байки, не досужие выдумки. Демидов делился впечатлениями:
           - Теперь у них, оказывается, не только списки отдельные – я журнал целый видел у кассирши на столе через дырку. Отвлечь её пришлось, заболтать и шоколадку дать. Так что теперь не получишь её, - улыбнулся он Зойке, - а то хотел тебя одарить перед взлётом. А в Якутске, - обернулся он к Зуеву, - паспорта подавайте смело, но лучше всё же кучей. И болтай в окошко, болтай, если умеешь.
           - Петька умеет, - ответил Зуев, и все рассмеялись.
           Когда они, разгоняясь, пошли на взлёт, из окошка было видно, как Демидов приподнял было руку, но так и не махнул: его отвлёк подошедший пилот и стал что-то энергично доказывать.

Рвите полынь, мадемуазель

       Внизу проплывало безжизненное Восточно-Сибирское нагорье. Было впечатление, что кто-то очень большой сильно измял гигантскую обёртку от шоколада, фольгу и затем плохо расправил её, зачем-то покрасив в коричневые цвета. Не приведи Господь где-нибудь тут потерпеть крушение!
       В аэропорту Якутска возле касс шумная компания студентов и студенток в увешанной множеством значков и наклеек чистенькой стройотрядовской форме со знанием дела обсуждала преимущества хвостового салона Ил-62 перед носовым в части обеспечения безопасности полёта. Время от времени студенты бросали заинтересованные взгляды в сторону вставших за ними в очередь двух мужиков с рюкзаками. Обросшие неряшливыми бородами, в затёртом замусоленном рабочем обмундировании, они были небрежно-уверенны в себе, и каждый наблюдательный - любознательный, тем более - мог без лишних слов понять, что раки где-то всё-таки зимуют, а где-то и желающие хлебнуть горячего до слёз смогут, наконец-то, поиметь фунт лиха…
        У Зуева запоздало мелькнуло удивление, как незаметно исчезла Зойка, но чувствовалось, что она где-то рядом. Почти просунув голову вовнутрь кассы, Аронов развлекал кассиршу, её звонкий смех слышался на весь зал; даже студенты притихли и заулыбались. Когда получили билеты, до посадки на рейс оставалось три часа. Хотелось посмотреть, что же оно такое, столица ЯАССР, и скучавший без дела таксист с охотой согласился за какой-нибудь час-полтора показать любознательным путешественникам город.
        Оказалось – город как город, довольно убогий и весь на сваях. Наиболее заметным было почему-то розового цвета трёх- или четырёхэтажное здание МВД в центре. Зойка, проводила его взглядом и, грязно выругавшись, зло сказала:
      - Думала, не увижу больше сию обитель. Попили они кровушки у отца, подонки.
      - Попили? – удивился Зуев, - с чего бы это? Где попили – тут?
      - И тут, и в Днепропетровске. Мы ведь оттуда...
      Было заметно, что Зойке трудно рассказывать:
      - Всю квартиру перетряхнули, истоптали, пока обыскивали нас. Капитан мамино бельё, будто бы, случайно на пол уронил, а сам сапогами ходил по нему, цеплял, чуть не подбрасывал. Французское было, отец купил в Югославии. Нашли под ним всё же…
      - Что - нашли? – подал голос Аронов.
      Зуев обратил внимание на мимолётный взгляд, брошенный водителем.
      - То, что искали. «В круге первом» и «Раковый». И ещё отец привёз про август четырнадцатого – у меня из ранца его вытащили. Этот лейтенант вытащил, в трубочку свернул и вот так тихонечко мне по лицу из стороны в сторону и провёл. Туда-сюда… Мама даже закричала, заплакала… А когда отец рванулся, они ему ногой в поддых и между ног… А Лёньку семилетнего на кухню запихнули и сержанта приставили, чтобы не спрятал чего. Так этот сержант развалился на стуле, ноги вытянул, а Лёньке садиться не разрешал. Не-ет, не разрешал...Два часа обыскивали, шуровали, бачок в туалете испортили… Потом только дал присесть…
       Она замолчала. Тихо урчал двигатель такси. Зуеву, как уже бывало не раз, подкатило под горло… 
       На маленькой площади, где они разворачивались, чтобы двинуться в обратный путь, пожилой якут с тремя женщинами чуть не бросился под колёса:
      - Стой! Вези - мне ехать надо!
      Водитель, притормозив, аккуратно объехал его:
      - Извини, мы – в аэропорт.
      - Пачему! – закричал якут. – Я - хозяин страна! Давай вези меня, мне в роддом надо…
      - Тёмный народ, - выворачивая руль в другую сторону, сказал водитель, - чуть что – «хозяин страна»! Вези его в роддом… У всех у баб его в руках - мешки, сумки тяжёлые, а у самого – не-ет, пусто! В роддом... Одно слово – якутЫ!...
       Помолчав, продолжил:
        - Хозяин страна… Вон он, «хозяин страна»! - водитель указал подбородком на промелькнувшее за окном розовое здание. – Сталинские соколы, гнездо любимое… Как было всё, так и есть! И птенцы орлиные всё выводятся, плодятся; то у них «культ», то «оттепель», то вот теперь «зрелый социализм»… А мальчишку семилетнего…
       Он резко надавил на акселератор, пассажиров вдавило в сидения. До отлёта оставалось больше часа… 

      - Вот тут вот, - Зуев указал на ступени аэровокзала, - оно и произошло. Мне, действительно, тогда было очень худо. И как это я сам вправил пальцы? Не понимаю: было же совсем не больно! А вы меня тогда… Ведь все же основания были!
      - Да брось ты…
      Снова «дежа вю», как намедни с Ныгиным? Зуев усмехнулся:
      - Ладно, всё путём. Обошлось. Давайте пойдём на поле – чуете, полынью пахнет?
      Начала посадки они ждали среди высоких зарослей полыни, валяясь по обе стороны от Зойки на краю лётного поля. Невдалеке студенты мурлыкали и, временами, нестройно орали песни из туристского репертуара; затем донеслось:
                …И карт не мусолить, и ночи без сна.
                По нашей буссоли приходит весна.
                И каша без соли пуста и постна,
                И наша совесть - чиста и честна.
                В промозглой мгле - ледоход, ледолом.
                По мёрзлой земле мы идём за теплом…
      - Вот это уже специально для нас, – процедил Петька, - чтобы слышали, чтобы понимали - и мы, мол, не лыком шиты!
      - Зой, - спросил задумчиво Зуев, нюхая веточку полыни, - а где твой отец работал в Днепропетровске, не знаешь?
      - Как где? На «Южмаше», на заводе «Южный». А Вы, что – бывали в Днепропетровске?
      - Конечно бывал. Университет там - аналог нашего Военмеха. А на «Южмаше» студенческие практики проходили. Все три. У меня там товарищи многие остались. Жорка Хорольский, Лёнька Киров…
      - Ой, а я тоже знала дядю Жору Хорольского! Такой высокий, красивый… А дядя Лёня Киров дома у нас бывал, всегда шутил со мной… Только он к тому Кирову отношения не имел. А дядю Лёню Кучму Вы не знали? Он, правда, моложе Вас был, и папа его не любил, говорил «партиный». Через него-то папа и…
      - Не знал я его… И, вообще, я с партийными стараюсь не знаться… Ладно, забудь. – Зуев помолчал. – А ты знаешь, что полынь существует во многих видах и ипостасях? У этой запах хороший, но бывает и вообще без запаха.
      - Чудесный запах, особенный, - подтвердила Зойка.
      - Да ну, что особенного, - возразил Петька, - обычный запах, подумаешь!...
      - Чудак ты, Аронов. Ты полынную когда-либо пил? Или абсент?
      - Это тот, который «Любительница абсента» ПикассОвая пьёт?
      - Хорошо, всё-таки, иметь дело с культурными людьми! Бытует во мне, однако, мысль: неплохо бы вместе с этими культурными нарвать её и заделать для себя… Хоп – идея! Заделаем-ка мы полынную для всей публики, дабы напоить на привальной.
      - «Как ты хитёр, акула! Состоялось!» Кажется, так у вас в «Интеграторе»?
      Было приятно, что Петька процитировал фразу из студенческого обозрения «Интегратор смеётся», написанного лет десять тому (Господи, как летит время!) толковой военмеховской командой, в которой принимал участие и Зуев.
      - Не поняла, - удивлённо вскинулась Зойка.
      - Рвите полынь, мадемуазель, рвите. Когда от женщины пахнет полынью, мужчина думает о ПикАссо!

      Они уверенно разместились в переднем ряду носового салона немолодого уже Ил-18 и, наконец-то, скинули свои рабочие ботинки. Стало свободно и хорошо. Запахло… Нет, не ногами – в салоне пахло полынью!  Позади послышался неясный шумок и перешёптывания; кто там шепчет и зачем шумит, их не интересовало. Когда же, наконец, взлетели, обнаружилось, что весь студенческий стройотряд разместился в этом «небезопасном» носовом салоне позади них, сбросил ботинки и украдкой бросает в их сторону всё те же заинтересованные взгляды. Тёртый калач, он и есть тёртый, тем более, если два калача рядом! А если с ними ещё и сдобная булочка…
      Как уснули, сколько спали они или только дремали, садились ли, взлетали - было непонятно, да и - наплевать. Самолёт летел и летел на запад вслед за солнцем, и к двадцати четырём астрономическим прибавлялось часов попутных всё больше и больше. В Домодедово электричка подоспела как раз к моменту их выхода на платформу, метро тоже на задержалось. На Ленинградский вокзал прибыли за десять минут до отправления второй «Красной Стрелы», а через две минуты в кассу были вброшены четыре билета в вагон СВ. Этому безмерно возрадовался вставший за ними вальяжный мужчина руководящего вида, поначалу попытавшийся было влезть без очереди.
        Второй день, отпущенный на переезд Мунулу-Ленинград закончился. Наступало третье сентября.

Побывка

        Мокрый перрон, видимо, совсем недавно скатили из шлангов; было не холодно, но свежо. Двое бородатых мужиков в затёртых штормовках и дрожащая девица в форме охранницы странно выглядели в интеллигентной толпе пассажиров. Искали свободный автомат: звонок на работу, на "Арсенал" был формальным признаком того, что человек уже вышел из отпуска; его задержало что-то экстраординарное, вот он и берёт отгул на полдня…
        Ключи от дома были у Зуева всегда при себе. В момент их появления Ёлка как раз выходила из маминой комнаты и сразу бросилась к нему, только потом обратила внимание на девушку рядом с мужем.
        - Это Зоя – это Жена Ёлка. Скажи, Зёрныш как? А где мама?
        - Всё в порядке, Зёрныш ещё не проснулся. А Лидь Сергеевна согласилась пока пожить в нашей «щели». Что ж вы остановились? Заходите же. Только, прошу - тихонечко.
        - Подожди, Солныш, - Зуев придержал жену за руку, - Как ты, моя хорошая?
        Наконец-то и как крепко прижалась к нему Ёлка! Остро мелькнуло сожаление, что явился домой не один; на своей Мунулу он иначе представлял себе их встречу. Ёлка подняла глаза:
        - Кто она такая?
        - Всё расскажу. Побудь с ней, займи чуть-чуть, а мне помыться надо! Я - пару звонков. 
        Секретарша Люда, как всегда игриво, объяснила, что Швалюка ещё нет на месте, а Вас, Альберт Николаич, давно ждут: командировка оформлена, билеты заказаны и завтра надо выезжать. Ладно, там увидим, решил Зуев. Телефон матери Ныгина молчал. С тревогой ждал, отзовётся ли Наташка, невеста Витьки Хапугина. Наконец, со второго раза с той стороны провода ответили. Встретившись в прошлом году с Натальей всего один раз, он поразился её грудному, какому-то наполненному голосу и особой зовущей повадке, в чём-то общей с Женой Ёлкой. Услышав сейчас этот голос, он сразу стал спокоен. Телефон висел на стене возле комнаты соседки Ольги Иваны; дверь приоткрылась, послышался недовольный шёпот:
        - Мы ещё спим, Альберт Николаич, нельзя ли потише?...
        Он утрированно приложил руку к груди. Даже на расстоянии из трубки было слышно:
        - Я помню Вас, Альберт. Только давайте, давай сразу на «ты». Согласны?
        - Наташа, подозреваю, Виктор пишет о девушке которая тут со мной. Либо сейчас я один приеду с письмом, либо мы приезжаем вместе… Путём. Жди через час.
        Смыв, наконец, с себя следы трёхнедельного воздержания от водных утех, он облачился в цивильное. Румяный Зёрныш спал, разметавшись по кроватке, и потянулся в тот самый момент, когда Зуев наклонился над ним. Острый кулачок жены ткнул в бок, надо было двигаться.

        От квартиры Натальи на Охте до "Арсенала" было рукой подать. Прочитав письмо она подняла глаза на гостью, потом перевела их на него.
        - Виктор пишет, что нужно помочь, что мне это сделать удобнее всех. Какова моя роль?
        - Вот семьсот рублей. У Зои нет ни одежды, ни обуви – ничего. И жить негде - только паспорт есть. Попытаюсь сегодня проветрить, удастся ли что с лимитОй, но, похоже, завтра меня ушлют в командировку…
        - Пока можно остановиться у меня, а потом увидим…
        Знал Витька, знал, кого наметить в жёны! Зойка широко раскрыла глаза, Наталья улыбалась:
        - Но со следующего понедельника у меня лекции. Виктор говорил, что я в Институте Культуры, бывшем Библиотечном, уже на второй перешла? По целым дням меня дома не будет, но если Зое интересно, может ходить на занятия со мной – у нас пропускного режима нет; только бабульки стоят на входе. Как-нибудь договоримся.
        - Наталья, золотая, ты – гений! – он взял её за руку, - по вечерам, или когда захотите, вы обе можете встречаться с Женой Ёлкой и Славкиной Риткой. Думаю, у вас есть о чём… А как только приеду я и ребята вернутся, думаю, мы всё организуем! Наталья, если бы я не был женат…
        - Виктор бы тебе прописал по первое число! – девушки согласно залились смехом…

        Первым встретился на заводе работник отдела охраны ассириец Гоша, айсор. В прошлом году доставив Зуеву изделие на испытания в подмосковный Реутов, в силу стечения обстоятельств он попал в трудное положение; только вовремя оказанная помощь спасла айсора от больших неприятностей. Зуев был искренне удивлён, что существует в нашей стране такая национальность, ассирийцы; он с детства был уверен, что «айсор» это – название профессии чистильщика обуви - их тогда много сидело почти на каждом углу. Гоша гордился тем, что является единственным айсором, не занимающимся чисткой обуви. Говорил, что какая-то никому неизвестная Джуна, женщина-ассирийка Женя Давиташвили, предсказательница и гадалка, благословила его на этот решительный шаг. Неужели, единственным? - засомневался тогда Зуев. Да, отвечал Гоша, отступников у нас не любят, но раз сказала Джуна – всё в ажуре, так тому и быть! Сам Бог послал ему этого Гошу!
        - У вас в охране общежитие есть? Человека устроить можно?
        - А в чём проблема?
        - Проблема в одной девушке с Севера. У неё нет ничего, только паспорт. 
        - Она тебя попросила?
        - Отец. Очень неприятное было положение у него. У них.
        - Денег предлагал?
        - Речи не шло. Просто я чувствовал себя обязанным перед ним, отказать не мог…
        - Думаю, будет можно. Только долго это. Проверки, анкеты - сам знаешь… Проветрить?
        - Да, со всех сторон. Гоша, я рад, что ты вот так сразу идёшь мне навстречу... – и Зуев, действительно, был искренне рад! - мне, похоже, завтра уезжать в командировку. Вернусь – сразу тебя отыщу. И никто, кроме нас: каждая самба должна иметь пандейро! Тип?
        - Топ! – поймав руку Зуева, Гоша крепко сжал её, но пережать было не так-то просто…

        Справа и слева по ходу поезда почти без перерыва сменяли друг друга поселения и просто дома; севастопольский скорый приближался к Армянску. Слава Богу к Зуеву в купе СВ с самого начала не подселили никого. Сегодня опять его посетили – нет, не сожаления! – просто неуютные мысли. В сумерках снова приплыли они, не достававшие его в Куларе, слава Богу, ни разу - там голова была чистой, светлой. В извечных заботах о заработке, как говорили раньше, жаловании, Зуев, чувствовал, что потерял свою генеральную линию. Снова вспомнился тот спор у Большакова перед шабашкой, и некстати всплыли слова восхищения ответом Карла Маркса, слышанные от парторгов и лекторов. Будто бы на вопрос, что-то вроде , «ваша основная особенность?» Маркс ответил: «единство цели». При всей нелюбви к этому холодному философу, к учениям его и последователей, Зуев не мог не согласиться – только неуклонно следуя своей цели можно остаться цельным и не угрызаться сделанным неверным шагом. Таких шагов у него было уже два: первый, когда он решил с «Арсенала» перейти работать на другой завод по специальности, да к тому же с повышением – разрабатывать, конструировать любимые ЖРД, по которым писал диплом. И второй, когда через год с небольшим согласился перейти с того завода обратно на «Арсенал» и тоже с повышением. Но ни настоящих денег, ни удовлетворения ему это не принесло. То, чем он теперь занимался, не увлекало, не захватывало. Не будучи специалистом-оператором, он должен был завершать подготовку киносъёмки старта ракеты (обычно говорилось "изделия") из подводного положения. Вчера у него с начальником отделения Львом Николаичем Швалюком состоялся не вполне приятный разговор.
        - Боксы для подводной съёмки ты разрабатывал?
        – Ну, я, - ответил Зуев.
        – Поворотные платформы для размещения боксов тоже ты?
        – Ты же знаешь – я.
        – Стёкла для боксов полированные, толстые, чтобы давление на глубине выдерживали, нашёл ты? Заявку на аппаратуру составлял ты? Ты договаривался с контрагентами? ТЗ ты выдавал?
        - Формулировал. А подписал ты.
        - Те-те-те… А ты не подписал? Слушай! Ты говоришь, что кому-то там ты по-человечески обязан. А работе ты не обязан? Я тебе за свой счёт дни дал? Дал. А кто две недели тянул-затягивал начало этих, как ты говоришь, дурацких испытаний? Ты?
        - Да, брось ты – затягивал… Кому они нужны, эти испытания? Все знают, что достаточно проверить боксы на наружное давление, отработать автоматику и – всё!
        - А работу заказчику, воякам кто сдавать будет и Акт подписывать?! За тебя кто-то поедет? Кто - Лев Николаич? Или, может, Сан Сергеич или Михал Юрьич? Забу-удь, их давно уже - того: пиф-паф! Не-ет, дорогой! Слушай меня ушами: поедет Николаич, но не Лев, а Альберт! Именно он под топор свой прибор положит! А сделаешь дело, так и – пажал-ста: отдавай долг! Обязан... Всё надо делать по-человечески!... Так что давай прямо сейчас за дверью бери билеты у Людки и дуй! Там сейчас самый сезон, и море плещется. Тё-ёплое… Вези оттуда фрукты; крабов вези живых - выловишь на Фиоленте: ты, я слыхал, уже ловил их там однажды, возил в самолёте… Одного мне подаришь. Ах да, помнится не на Фиоленте – на Форосе, на мысе Сарыч дело было!...

Вести с шабашки

        Переход от шабашнической жизни вблизи Ледовитого океана к тёплому морю был черезчур резок, и слишком коротка была единственная ночь, проведённая дома. Когда неистовство соединялось с блаженством, когда снова и вновь они возрождались из небытия, наговориться, слиться душой времени не хватило. Было понятно, что аммонитно-тундряные деньги появятся только, когда ребята вернутся с шабашки, только после этого мог быть сделан взнос в кооператив. А вот о настойке из полыни – хотя в ту ночь их комната утопала в полынном запахе - вспомнилось ему только на севастопольской автостанции в ожидании автобуса на Фиолент. Прикрыв глаза, Зуев пытался представить лицо жены. Возле скамейки изредка шевелилась компания мелких листочков акации, небо обещало сухой жаркий день; до тёплого моря было рукой подать, но мысль о нём не вдохновляла… Не застрять бы здесь надолго!    

         Наскоро бросив вещи в номере военной гостиницы на Фиоленте и перекусив на скорую руку, Зуев рванул в Балаклаву. Сухой и тёплый ветерок из-за спины вворачивался в чулок Балаклавской бухты, вдали над обрывом берега в мареве струился изломанный силуэт развалин Генуэзской крепости, что-то таинственное виднелось в глубине одного из чёрных зевов, ангаров в каменном откосе противоположного берега.
        Еле заметная волна нежно покачивала плавстенд, бывшую подлодку – с неё и должны были производиться пуски изделий. На двух мачтах двадцатиметровой высоты, соединённых перемычкой, снизу уже были  закреплены три бокса из шести, и все светильники.
        - Интересно, кто умный посоветовал сначала ставить нижние? – обратился Зуев к уже неделю находившимся здесь оператору и рабочему, – для того, чтобы при подъёме следующих боксов стучать по этим? По их стёклам? По светильникам? Эх, вы, десантники…
        Когда они только приступали к работе, ему было непонятно, как сможет ракета, преодолевая сопротивление, вылезти на поверхность и затем выпрыгнуть из воды; только потом должен заработать маршевый двигатель. Оказалось, что на подводном участке она двигается в воздушном, газовом пузыре, который и преодолевает сопротивление воды, киносъёмка должна была определить, по какой траектории движется макет ракеты. Куда пойдёт, как поведёт себя сам пузырь, оставалось неясным; киносъёмочных камер было всего шесть, и могло произойти так, что пузырь не попадёт в поле зрения ни одной из камер. Мартышкин труд, считал Зуев - для того, чтобы надёжно поймать пузырь на плёнку, не хватило бы и шестидесяти! Ради чего столько усилий, столько затрат? Чтобы парочка вояк, «заказчиков», как говорили они, увидела в глубине водной толщи кусок волнующейся поверхности пузыря, за которой не рассмотреть ничего? Но, как говорится, кто платит, тот и заказывает музыку, или по-современному «тот и танцует даму». Никакие ссылки на природу, на физику не могли преодолеть золотопогонное упрямство!
        Он прислушивался к себе. Неужели то, чем они сейчас занимались на стенде, называется работой, через пару-другую часов кончится этот рабдень и они будут свободны? Голова, так долго бывшая бездумной и чистой, вроде бы, соображала, тело и руки, ещё помнившие те, куларские, нагрузки, расслабились в ожидании новых.  Он оценивал предстоящий объём работ и прикидывал, как сделать так, чтобы поскорее всё здесь завершить и успеть к привальному банкету; тенью мелькнуло «как там Зоя»? Но червяком, ужом уже выползало: не каждому подваливает счастье купаться за просто так - тебе же ещё и деньги заплатят за это! И во многом от тебя лично зависит, сколько раз ты погрузишь свои телеса в это море, сколько крымского вина заглотнёшь…
        Гостиница расположилась над развалинами когда-то находившегося здесь, на Фиоленте, монастыря Святого Георгия. Набожных монахов давно сменили флотские и штатские люди, посильно решавшие задачу, как перебросить подарок от царств Нептуна и Плутона царствам эолов и аполлонов, как выплюнуть из-под воды макет стратегической ракеты; что может произойти в дальнейшем со всеми этими царствами и с самим Фиолентом, их не интересовало. По утоптанной тропе мимо растрескавшейся выщербленной чаши бывшего монастырского фонтана, прыгая по остаткам крутой лестницы, пробирающимся между буйных кустов и лиан южной флоры, Зуев, наконец, добрался до пляжа. Волны, шурша галькой, лениво облизывали кусок берега, на котором разметались несколько тел.
        - Вот уж не ожидала встретить Вас здесь, Альберт Николаич? Слыхала, Вы отдыхаете где-то на Севере! – прикрывая грудь верхней половинкой бикини, на него смотрела Светка Есаулова из отдела вычислительной техники.
        С этой Светкой Хорунжей у него сложились двойственные отношения. Она была первой особой женского пола, посетившей его «щель» за пару месяцев до того, как он встретил Ёлку. Симпатичная длинноногая с хорошей фигурой и, похоже, по жизни зелёная, как весенняя трава, она ему тогда, в общем-то, нравилась; пригласил он её под предлогом послушать записи Армстронга на новоприобретенной магнитоле. В тот вечер, тревожным взглядом окинув «щель», она почти с испугом пригубила «киндзмараули», и Зуев так и не решился приступить к активным действиям. Позже он заметил (или так показалось?), что при встречах она всегда смотрит на него с упрёком, но вряд ли с усмешкой. Однако, вскоре появилась Ёлка, все женщины перестали существовать для него, и он забыл о Хорунжей, которая, кстати, и стала вскоре Есауловой. О ней бродили разные слухи…
        - Привет поручикам и хорунжим! Как поживает казачество? Всё ещё вычисляет?
        - Всё пытаетесь шутить, Альберт Николаич! Не хотите признаться, что это ради меня Вы нарисовались на южных берегах? Вас здесь давно ждут. Ложитесь рядом, места хватит…
        - Ты же сказала, что не ожидала встретить!
        Зуев переоблачился. Светка пристально рассматривала его:
        - А что это у Вас такой странный загар: лицо и руки, как у землекопа или лодочника, а тело, как у… не знаю у кого, белое совсем, - её взгляд опустился ниже, - даже линии нет? 
        Ну, вот опять! Как там у Анчарова? «Что ни баба, то – помело…» Или «повело»? Ни о чём другом не могут, кроме как об «энтом деле»! Тебе это надо, Зуев?
        - Тебе интересна линия, - он прилёг рядом со Светкой, - а мне интересно, как тут со связью. Почта есть? Телефон?
        - Почта есть. В Севастополе. Телефон тоже. И телеграф. Автобус через каждые полчаса. Ещё вопросы есть? 
        - Есть вопросы. С питанием как; мне говорили, что тут действуют «северные»? Коэффициент «один и три»?
        - Один и два. Зато в пределах талона обед бесплатный и на третье всегда арбуз.
        - Хороши же «северные» на Южном берегу Крыма! Тебе не кажется, что это – разврат?
        - Кажется. Но, ведь известно, как разврат сладок… А вам не кажется?...
        Фу, ты чёрт! Опять! Зуев почувствовал себя быком, над которым просвистел ковбойский аркан, или, как его - лассо. Он поднялся:
        - Пойти попробовать? Да ты лежи, лежи…
        Поразила вода, поначалу, показалось, холодноватая, но сразу же упругая и удивительно тёплая. Проплыв немного, он лёг на спину, и, покачиваемый почти незаметной волной, представил, как бы было здорово после аммонита или возни с запаркой свай вот так же нырнуть, погрузиться в это блаженство и, не двигаясь, отключившись от мира сего, долго лежать; долго-долго… 
         Мелкая плоская галька, податливая под ногами, за размытой линией прибоя сменилась сухой и тёплой.
         - Ужин тут со сколькИ и до сколькА, - спросил он, промокая полотенцем тело, - ещё не пора?
         Светлана, не мигая смотрела снизу:
         - Половина седьмого, а вообще-то до семи.
         - Ты остаёшься ещё?
         Не обращая на них внимания, две фигуры направлялись к выходу с пляжа.
         - Помогите встать, - она протянула руку и, поднявшись, придержала её.
         Поднимаясь по склону, Зуев слышал позади затруднённое дыхание женщины; он поймал себя на том, что ему захотелось обернуться.
         - Тебя не волнует, что коллеги нас засекут? Меня-то – нет.
         - И меня – нет.
         И тут же услышал вопрос:
         - Вы, мосье Зуев, живёте всё в той же «щели»?
         - Мы? Да, мы с Женой Ёлкой живём всё в той же «щели», и нам хорошо. Ты знакома с ней? Как говорили в пионерлаге, давай дружить, Светлана! Познакомишься с ней… Скажи, кстати, когда последний автобус из Севастополя?
         Они подходили уже к гостинице…

         Томясь, он прождал лишних полтора часа на теоестанции, пока, наконец-то, дали Ленинград, но разговора в этот вечер не получилось. Ёлка сказала, что пришло письмо от Болшакова и есть важная информация. Обсуждать её при посторонних соседских ушах не хотелось. Договорились, что назавтра в это же время она будет у Натальи, Витькиной невесты - оттуда и поговорим.
         - Как она тебе?
         - Я оценила выбор твоего Хапугина, удивляюсь, что он всё тянет; твоя Зоя тоже чудесный человечек!
         Назавтра Ёлка сразу взяла разговор в свои руки:
         - Письмо позавчера принесла Ритка, Славкина жена. Знаешь, её не узнать, вся изменилась, плачет. У неё был выкидыш. А тут какая-то идиотка сказала ей, что так бывает, когда муж уходит или задумал уйти; она места себе не находит…
         Зуев слушал, и тенью проползло воспоминание о той ночи, о дне рождения Марь Ванны: ведь тогда Болшаков оставался в охранницкой! Сам-то ты не остался, но…
         - Да ты переходи, давай, к сути, - перебил он жену, - что за «важная информация»?
         - Вот, слушай, - Ёлка пошелестела бумагой, - интересное тебе: «У нас неприятные события. На следующий день, как уехали Зуев с Ароновым, в воскресенье сильно избили нашего прораба, Семёныча. Били, говорят, те, кто перевозит золото, он их заглаза «золотарями» называет.  Били ногами, чуть не насмерть, проломили голову, отбили почки, сотрясение мозга. Соседи нашли его на лестничной площадке. Отвезли в поликлинику, потом, будто бы в больницу, в Кулар. А вечером в балке этих золотарей – говорили соседи – был шум-гам, пожар в бане, музыка, женские крики. Ночью, когда уже темно было, кто-то видел полураздетую, говорили, всю в крови, измордованную девицу. А ближе к утру загорелся золотарский балок. Обнаружили поздно, пока до пожарных, пока то да сё… Короче, балок сгорел вчистую. На пожарище обнаружили четыре трупа, не трупа – обгорелых торса без рук, без ног… В двух признали этих «золотарей» а два других, подозревают, двоих местных бичей, часто ошивавшихся возле них. Приехали следователи аж из Якутска, из розового дома; устроили целое следствие, ходили по соседям, трясли Семёныча, мытарили часа четыре, но у того небитое алиби, мол, был в Куларе! Проверили – действительно, зарегистрирован. Потом приехали ещё раз, но ничего не определили. Все считают, что поджог, а избили из мести потому, что Семёныч Зойку с Зуевым отправил, сорвал их намерения. Кстати, и нас тягали, расспрашивали, не говорил ли нам Семёныч что про золотарей, мы трое, конечно, ничего не слышали, остальные и подавно. Так что такие вот пироги у нас тут… Со складами всё, завязали, наряды закрыли. Хорошо закрыли – Демидов тогда, перед отправлением, не обманул! Числу к десятому хотим слинять отсюда, все уже порядком устали. Баржу разгрузили только на половину, пусть ищут местных. Семёныч просил, чтобы мы никому про то, сколько нам идёт за день на разгрузке, не говорили, мы и молчим, как рыба об лёд. Увидишь Зуева – привет ему и лучшие пожелания от Семёныча и от всех нас. Ныгин интересовался, как там Зойка, похоже, он затосковал. Ну, пока! Целую крепко-крепко. Как там наше чадо зреет? Крепись, скоро буду уже дома».
         - Как говорит наш Зуев «вот такая вот поножовщина», - сказала Ёлка, и было слышно, как она усмехнулась, - что ты молчишь?
         - А чего говорить! Зоя-то, как это всё восприняла, переживает, наверное, за отца? А, вообще-то, всё к этому и шло, и правильно мы сделали, что увезли её. Там бы, случись чего, правды не найти! И какая, уж, там правда после такого…
         - Она тут плачет опять, - прошептала Ёлка близко в трубку, - хотя мы ей и говорили, даже письмо давали читать, а вот опять плачет. И Ритка всё время, бедная, плачет, даже видеться с нами не хочет.
         - Наверное, сочувствий ей не надо, скорее бы Славка вернулся. А не пишет он, когда точно приедут?
         - Не пишет… А у тебя там как? Долго ещё?...

Шпала

         Первая попытка запуска была неудачной, сегодняшняя была вторая. Зуев стоял возле седьмой, береговой, камеры, и, не отводя глаз, смотрел на бухту, в которой более двух часов назад был притоплен стенд. Все камеры должны были включиться автоматически, но эту, седьмую, наводить на точку съёмки должен был оператор. Напряжение ожидания, зашкалив, сменялось на безразличие; вот-вот прозвучит сигнал, вслед за которым через десять секунд должен будет произойти пуск. Даже у него, не то, что у оператора, задубенела шея. Это был финал, исход полуторагодичной работы - пустой, по его глубочайшему убеждению, работы, в результате которой не будет никакого реального выхода, кроме  удовлетворения чьих-то амбиций. Прежняя его наивная вера в полезность и необходимость труда инженера (и вообще технического прогресса!) за несколько лет работы уже почти растаяла, как сахар в стакане кипятка, растеклась по дну субстанцией, на вид тоже прозрачной, а на деле принципиально отличной от содержимого стакана. Зуев пошевелил шеей, отвёл плечи назад и тут же услышал стрёкот включившейся камеры и странный всхлип оператора. В стороне от намеченной точки съёмки из воды вырвалось нечто длинное, похожее на кита-полосатика в виденном когда-то документальном фильме. Это нечто, косо вознесясь на несколько метров над поверхностью воды и ненадолго зависнув, тяжело и беззвучно рухнуло в раздвинувшуюся воду. Поднялись водяные столбы, и секунд через пять донеслось что-то вроде хлопка или всхлипа.
         - Блять! – оператор был вне себя, - а сигнал где, где сигнал?! Забыли, что ли, паразиты?
         - Что, не поймал в поле зрения? В кадре-то хоть было? – вскинулся Зуев.
         - Не знаю, может быть, кое-что я и поймал, но, боюсь, не поздно ли навёл?... Что же это они, сволочи, заразы, дармоеды!...
        Оператор генерировал и ругался, прикуривал и, ломая спички, снова прикуривал, а Зуев уже знал, что он – свободен! Что бы ни было написано в Акте по результатам испытаний, сегодня он его подпишет, и пошли они все к зелёной матери!
         Минуя сине-бело-синюю повязку «рцы» на рукаве дежурного матроса при входе в командный бункер, Зуев прошёл в аппаратную. Человек семь «чёрных», среди них двое в ранге кап-раза, двое «зелёных» и четверо «промышленников» - представители КБ и Главка - говорили все одновременно. Бумажные осциллограммы свисали со столов, их  рассматривали, мерили циркулем и угольниками, передавали из рук в руки, кап-три объяснялся  по телефону, двое лейтенантов в углу разбавляли «шило»… Всем, и Зуеву в том числе, было известно, что болванка Акта заготовлена давно, оставалось внести кое-какие цифры и поправки и подписать; пять минут назад он и намеревался поставить свою драгоценную подпись на нём и сегодня же вечером покинуть «гостеприимную крымскую землю», однако… Он представлял себе дело так там, на берегу, а здесь, в аппаратной, ему с каждой минутой становилось яснее, что разговор о немедленном подписании Акта ни к чему не приведёт: предстояло ещё изъять киноплёнки из камер, проявить, обработать их и просмотреть. И хотя это была работа оператора, за результат, каков бы он ни был, отвечает он. Только потом и «чёрные», и «зелёные» да и «промышленники» согласятся любоваться на его подпись! Значит, ещё три дня, как минимум, предстоит провести, в основном, лёжа на крымской гальке, время от времени окунаясь в тёплое море – доказывать кому-нибудь необходимость его присутствия в Ленинграде на некоем мероприятии было бесполезно!

         Между нижней кромкой уже оранжевого солнца и линией горизонта оставалось ещё сантиметров десять, ну, двенадцать. Галька под ногами была ещё тёплой, но с моря тянуло солоноватой прохладой. Сбоку над Светланой, опираясь на локти, нависал Ромка Яшкуль, и Зуев, не приближаясь к ним, хотел пройти поближе к кромке воды. Было неприятно, но в их сторону он старался не смотреть.
         - Альбе-ерт! Николаи-ич! Как успехи? Что же Вы нас-то игнорируете? – Светлана приветственно махала рукой, Роман улыбался; Зуев с удовольствием ответил на его крепкое рукопожатие:
         - Джентльмен джентльмену не помеха! Бог в помощь, Ромка.
         - Уж не приревновали ли Вы меня, случаем, к сопернику? – Светкин лукавый взгляд испытывал Зуева, - поглядите-ка лучше, что Роман нашёл возле бывшего фонтана.
         В пальцах ромкиной руки тускло блеснул заржавленный по краям замутнённо-глянцевый красный прямоугольнчек. Зуев узнал его - это была «шпала»!
         Первый раз он видел такую в детстве, когда ему было лет шесть. Тогда они с соседом по квартире Лёвой, большим уже мальчиком, шли по набережной Фонтанки напротив Летнего, и он обратил внимание на странного военного в заношенной шинели без погон и такими же вот красными прямоугольничками в чёрных угловых петлицах воротника; их было по две штуки в каждой. Лёва сказал, что это – майор в старой форме, у них раньше было по две «шпалы»; теперь же старую форму никто не носит. Зуев не понял, но запомнил. Через год он услышал, как поступивший в Военмех на первый курс Лёва (Швалюки жили за стенкой, а слышимость в квартире была хорошая) рассказывал своей маме, что он видел в институте комдива с двумя «ромбами». Значит, всё-таки, носят? Запомнилась фамилия комдива - Микеладзе, он был артиллеристом и доктором военных наук. А ещё через три года Зуев и сам увидел в институтском коридоре портрет: два «ромба» в петлице, пронзительный взгляд под стариковским лысым черепом и щёточка усов.
         Он подставил ладонь. «Шпала» была почти невесомой. С чего это вдруг она обнаружилась среди развалин бывшего монастыря? Светка что-то щебетала, Ромка отвечал, а Зуева, помимо воли, утащило в те времена, когда он, мальчишка, был ещё слишком мал, чтобы понимать. Только в последнее время он узнал о трагедии защитников Севастополя; правду о ней скрывали целых тридцать лет!
         После шестого июля сорок второго десятки тысяч практически безоружных людей, изредка огрызаясь и теснясь ближе к берегу, отходили к Херсонесу, к Фиоленту, к Балаклаве в надежде на подмогу, на приход транспортов. По всей стране радио исполняло песню «Заветный камень», в газетах говорилось об успешной эвакуации, об учреждении медали «За оборону Севастополя», а те, кому медали эти были предназначены, безоружные, не убитые ещё, не утонувшие и пока не пленённые, брошенные своим командованием, были обречены. Среди них были не только флотские, но и сухопутные. Зуев представил, как прежде, чем сдаться врагу и идти в плен рядовыми, командиры вырывали из петлиц знаки различия, как по всему побережью там и сям оставались валяться кроваво-красные «кубари» и «шпалы». Одна из них лежала сейчас на его ладони…
         - Что с Вами, Альберт Николаич? – дошёл до Зуева игривый голос Светланы, - вы идёте купаться? Ну, побежали! Роман, а ты что же!

         Тепло ещё струилось от неостывшей гальки, но уже немного похолодало, Яшкуль со Светкой, пошептавшись, ушли; Зуев проверял себя – было безразлично. Он окинул взглядом место, где только что сидели, лежали они втроём – между двух голышей застряла, почти не видная в сумраке, «шпала», он осторожно спрятал её в карман. Проходя совсем уже в сумерках мимо чаши фонтана, вдруг понял, что должен немедленно оказаться рядом с Ёлкой, щекой ощутить её волосы, вдохнуть их особый запах, разнять её руки, так крепко обнимающие его шею… Это было, как наваждение! Он сделал глубокий вдох и ещё один. А не многовато ли внимания ты, Зуев, уделяешь мыслям о посторонних юбках и бикини? С этой минуты, запомни - никаких посторонних мыслей и глупостей! Теперь – только раннее море, пробежка по берегу, а после завтрака сразу на автобус и в Севастополь: говорят в Доме офицеров флота хорошая бильярдная.
         
         На утреннем пляже было пустынно. Сделав несколько упражнений, он лёгкой рысцой пробежал метров сто в сторону Балаклавы и повернул обратно; со стороны Севастополя виднелись близко подступающие к урезу воды скальные выходы. Перебравшись через несколько больших обломков, Зуев оказался на таком же галечном, закрытом со всех сторон небольшом уютном пляжике, похожем на грот; в дальнем его углу большой краб боком рванул к воде. Как это он не догадался прийти сюда раньше! Аккуратно расстелив полотенце, он с удовольствием погрузился в тёплое море, сегодня оно было почти зеркальным. Порезвившись и поплавав наперегонки с самим собой, он растянулся во весь рост и закрыл глаза. Поднялся лёгкий ветерок, солнце начинало припекать. Показалось, что сквозь шелест, равномерный гекзаметр шуршания гальки он слышит лёгкие шаги. Показалось? А, может быть, это – наяву? Он представил, как… Что-то лёгкое поскреблось по выпуклости его плавок, почти с испугом он открыл глаза. Присев над ним на корточках, Светлана ноготком мизинца ещё раз сверху вниз провела по плавкам, смех её был неожидан:
          - А я-то думаю, где он? На завтраке его не было и на пляже нет! Уж не слинял ли наш Альберт Николаич? Вчера-то, говорят, всё прошло удачно.
          Зуев молчал. Глядя всё тем же своим пристальным взглядом, Светлана легко коснулась Зуевской груди, затем вдруг, поднеся палец ко рту, медленно провела по нему языком:
          - Солёненький! Значит, Зуев наш уже купался, - констатировала она, - а Хорунжая ещё нет… Пусть Зуев убедится!
          Тот же палец, спустившись от её шеи вниз, побывал за обеими чашечками бикини и вдруг оказался вблизи от уже его губ.
          - Ну же, Зуев, вы мужчина или нет! Вы же хотите знать вкус женщины… Тем более, что Вы уже когда-то хотели этого…
          Звонкий смех громко рассыпался в замкнутом пространстве маленького пляжа. Зуев резко поднявшись, попытался обнять её, она отстранилась:
          - Ручоночки, Альберт Николаич! – Светлана смотрела серьёзно, но не зло, - только когда я скажу «можно»! Но, вот вопрос – будет ли можно? Вам интересно?... Тогда условие – желаю остаться одетой, не хочу, чтобы с меня что-нибудь снимали: и так уже одни тесёмочки…
          Её лицо вдруг оказалось рядом. Он держал его в руках и даже не видел, открыты или нет глаза, и только краем сознания уловил, что на его полотенце лежит уже не его тело, а женщины. Детали одежд сами собой сместились в стороны, и немного погодя до сознания дошёл не шелест гекзаметра, а резко-ритмичное шуршание гальки… Затем вдруг в сознании отразилось, как чья-то рука - её рука? о, Боже! – прикасается к чему-то между их телами - его швырнуло в небывалый взрыв!…
          Окружающее почему-то (но не сразу) вернулось на свои места, ветерок становился свежее. Зуев заметил  пристальный взгляд. Он отвёл глаза, сел и окинул взглядом пляж. Краб что-то делал метрах в двадцати от них, смотреть на женщину почему-то не хотелось. Она усмехалась, тоже глядя на краба, не на Зуева:
          - А знакомиться с Вашей женой я всё-таки не буду. И «дружить» тоже - не делить же Вас с нею! Пусть пребудет с Вами в «щели», - теперь на него смотрел её победно-насмешливый взгляд, - лучше я останусь на этом пляже. А свидетель-то у нас был, Альберт Николаич, но, надеюсь, он будет молчать. Проводите меня. Да и Вам пора чем-нибудь заняться: говорят, мужчины любят бильярд…

Возвращение
               
          Ветер размахивал дождём, словно матросской шваброй, и шлёпал им по стёклам; за окном искажённой картинкой проплыл Обводный. Кроме рубашек и летней куртки у Зуева не было ничего. Больше погоды его беспокоило, встретят ли: в одиночку совладать с «фруктовым» багажом было бы трудно, даже если взять такси! С некоторой тревогой он всматривался в толпы на перроне. Наконец, в дальнем конце общего вагона показалась продирающаяся сквозь чужие чемоданы баскетбольная фигура.
          - Что, других билетов не было? Забрался в самый конец! На, вот, приоденься – Ёлка плащ твой старый еле нашла. Пораньше телеграмму не мог дать? А почему не самолёт?
          Видеть Витьку было на удивление приятно; на загорелом и непривычно-знакомом безбородом лице выделялся белый подбородок.
          - Давно побрился?
          - Вчера. Уже после банкета – там-то мы были во всей красе! Наташка даже хотела, чтобы я оставил. Багажа сколько местов? Три? Всего-то… Чего ты туда напихал, чугуна, что ли?!
          Они шли вдоль поезда. Вагоны справа в такт шагам смещались назад, мокрый перрон был тем же самым, что и две недели тому… "Снова дежа-вю, - подумал Зуев, - однако, состав участников несколько иной".
          - Как Зойка?
          - Зойка в порядке. Там теперь Ныгин командует. Он… Давай-ка, чем корячиться… - Пугин остановил такси, - залезай. Звонить на работу будешь?
          - Перетопчутся. Сначала домой. Так, что, говоришь, там Ныгин?
          - Короче… Ты никуда больше не едешь?
          - Надеюсь, что нет.
          Притворно вздохнув, Виктор произнёс:
          - Тогда слушай и запоминай! Думал сказать, когда приедем к тебе, да и так уж приехали, считай. Мы хотели, чтобы это одновременно с привальным банкетом, но тебя не было. Перенесли раз, но сколько ж можно тебя ждать!... И совмещать не стали, банкет банкетом, а записались на послезавтра. В общем, послезавтра в шесть вечера на набережной Красного Флота во Дворце Бракосочетаний двойная свадьба, вернее сразу две: моя с Наташкой и Ныгина, то есть, пардон – Василия Каныгина и Зойки. Усёк?
          Зуев почувствовал, как у него отваливается челюсть…   

          Наконец-то! Мама, пожелав спокойной ночи, ушла, Зёрныш уснул. Узнал его не вмиг, потом долго прыгал, всё успокоиться не мог. А отрубился мгновенно…
          - Тихо, тихо… Ты умница у меня, мудрая женщина… Сколько уже – три месяца? Ты всё такая же стройная, совсем не видно. Не толкается ещё? Нет, не мешай… Я тихо, тихо… И молчи: Зёрныша разбудим! Ты смотрела, укрытый?
          - Милый...
          - Только тихо, тихо… Повернись немного, ещё немножко… Как здорово ты это придумала - поменяться с мамой…
          - Это тебе она мама, а мне Лидь Сергеевна… Нет, не так… Да, хороший, теперь так.
          - И вы не ссоритесь?... Ну, тихо же!...
          - А можно я тоже тихо, совсем тихонечко? Милый… Да, да, милый… Мммм…
          - Я люблю, люблю тебя, люблю…
          - А, знаешь, нам в «щели» было удобнее: на этой смешной кровати от тебя не отодвинешься никак. Как придавленные мы друг к дужке.
          - Вот и хорошо.
          - А она, правда, американская? Как она к вам попала? Наверное, тяжёлая – вон из каких труб толстых…
          - А ты разве на ней шильдика не видела? Написано «Цинцинатти». Привёз какой-нибудь американец, наверное думал, спать будет не на чем в Стране Советов. Они, инженеры, в двадцатые всё везли с собой, вплоть до порошка от блох – помнишь, у Зощенко «Качество продукции». И немцы и американцы. Как попала к нам, не знаю, но сколько помню себя, она была всегда. Моя кроватка стояла там же, где и Зёрныша сейчас, в том углу, а папа с мамой – тут. Я просыпался и видел или две головы, - папину лысую и мамину растрёпанную, - или мамину у него на плече.
         - Вот так вот?
         - Вот так! Фу, волосы твои в нос лезут…
         - А ты тоже лысым будешь? Наверное, будешь. Я тогда уйду от тебя…
         - А я тебя не отпущу.
         - А я и спрашиваться не буду!
         - А я тебя тогда накажу… «Да убоится жена мужа своего…», а я муж твой! Тихо, тихо… Не бойся, я… Только шёпотом, а то Зёрныша разбудишь.
         - Милый, как долго тебя не было…
   
         - Вас тут спрашивали пару раз, Альберт Николаич, - встретили его в отделе, - просили позвонить, вот телефон…
         Гоша! Золотой мужик, не забыл ведь!... Зуев набрал номер.
         - Я слушает вас! На проводе Георгий.
         - Гоша!...
         - Альберт, короче! В штатном расписании свободны две должности, за общежитие тоже можно потолковать.
         - Гоша, завтра подойду, скажи только к кому. Общежитие не нужно, а прописка временная - обязательно. Как, годится?
         - Думаю, нормально. Но, работа, типа, реальная, не липа.
         - Или! Ест тот, кто работает! Рад слышать тебя, ещё радостнее будет увидеть! Завтра же я – с девушкой и паспортом. Тип?
         - Топ!
         Золотой мужик Гоша…

          На секретарше было надето что-то осеннее, но наталкивающее на посторонние размышления; Зуев положил на её стол кисть винограда:
          - Людочка, это Вам! Крымский!
          - Ой, какая прелесть! Ну, зачем Вы, право, Альберт Николаич, - Люда была в восторге, -  это - «изабелла»? Вы будто из отпуска - загорелый, посвежевший! А Лев Николаич уже интересовался Вами… Проходите.
          Швалюк широко улыбался:
          - Садись, рассказывай. Слухи дошли - заказчики довольны.
          - Ну, чего рассказывать… Я был прав: пустая работа! Из шести камер на трёх никакой информации, на двух – надо фантазировать. А на береговой – смех один. Оператор на всякий случай заранее заснял пару кадров акватории, думал состыкуется с пуском, а сигнала обещанного так и не было. И на плёнке из ничего сверху вдруг: ба-бах! Помнишь, как Крамаров про мертвяков: «и тишина…»? Столько сил, времени, а толку - пшик!
          - Тебе работу надо закрывать в любом случае. Акт подписан. Раз материалов, практически нет, на Отчёт времени потребуется немного. Приступай, с Богом! Как, отдохнул-то после своего Кулара? Белой радугой там налюбовался? Да ладно тебе делать глаза шесть на девять: совсем отвык ты от мышления на своих Югах-Северах! Аронов-то на планёрках регулярно бывает, половине КБ известно о вашей эпопее.
          Немного помолчав, Швалюк продолжил:
          - Я тоже ещё до твоего прихода ездил на заработки, в Коми. Тогда это называлось «халтура», понятия «шабашка» ещё не существовало. Мы лес там валили, леса там до дуры! Там, помню, такой был отлогий склон, идущий вниз, а на той стороне лощины - ельник. Аронов говорил, что врёшь ты всё, якобы, полную радугу видел. Я ему подтвердил, что бывает белая, только я частичную видел, однобокую… А ты мне краба, как обещал, привёз?
          - Если краба, то надо, чтобы самолёт. В поезде полутора суток он не вынесет. Я другое тебе привёз… Лев, а отец твой, дядя Коля, и до войны военным был?
          - Его призвали из запаса в тридцать восьмом, а сразу после Финской дали майора, так что к войне считался кадровым. А потом ещё наградили «Звёздочкой».
          - Он, кажется, без вести пропал? Где воевал, не знаешь?
          - Откуда ж знать: военная цензура! Но, мама знала.
          - Как, кстати, она - освоилась, наконец-то, в отдельной квартире?
          - В общем-то, освоилась… Но, всё равно до сих пор упрекает меня за кооператив, траты, мол, бешеные, зачем! Совсем уже старенькая стала. Письмо отца всё чаще достаёт, все сгибы посеклись, вот-вот развалится треугольник. Это единственное, что от отца осталось: дом-то наш в Ленинграде разбомбило ещё в сорок первом, ни вещей не осталось, ничего... А с другими его письмами я мальчишкой возился и довозился…
          - Я помню его, треугольник этот, там прямо на адресе пришлёпнуто «проверено военной цензурой». Помню, конец мая на штемпеле, а откуда – пойди догадайся…
          - Из Крыма. Мать была уверена, что он там воюет. Не усекла цензура, пробдела!
          - Как это?
          - А там фраза есть, как хорошо, мол, купаться на «маленьком пляжике». До войны они вместе побывали в Крыму, и у них был любимый маленький пляжик – так они его называли; по утрам на нём всегда видели большого краба. Мама говорила, "молчаливый свидетель". Они там очень счастливы были… Отец без вести пропал, мы запросы посылали, поверили не сразу… Ты знаешь… После войны некоторые вдруг негласно превратились в людей второго сорта – это те, кто был в оккупации или у кого отцы пропали без вести. И ещё те, чьи родители проходили по «ленинградскому делу». Пятно, как бы, лежало на них всех, в институт не брали, в Военмех, по крайней мере. Так я, чтобы не цеплялись, на вопросы анкеты об отце ответил: «с войны с семьёй не живёт, сведений о нём не имею». До сих пор что-то скребёт меня – вроде бы я предал, отказался от него…
          Зуев через стол пододвинул к Швалюку «шпалу»:
          - Такую давно не видел?
          - Давно… Где взял?
          - На Фиоленте найдена…
          - На Фиоленте… И ты думаешь?...
          - Ничего я не думаю! А впрочем, хотелось бы думать, что это – его. Вероятность, правда, ничтожная…
          Швалюк накрыл «шпалу» ладонью:
          - Всё равно – спасибо! Не знаю, право, показывать ли матери…
          Голос секретарши Люды объявил по громкой связи:
          - Вы просили напомнить, Лев Николаич – через десять минут планёрка у Арефьева. Не забыли?
          - Пошли со мной! Там расскажешь лично про испытания, распишешь, что и как. И сразу откланяешься – я же знаю, что у вас сегодня важное мероприятие!
 
Белая шкура

          Народу на записи было немного. С трудом удалось договориться с директоршей, чтобы разрешила поместить на Ковёр брачующихся сразу две пары – она опасалась, что поздравительный депутат перепутает имена, собьётся. Он и сбился, к всеобщему удовольствию! Чопорная мама Василия была недовольна церемонией и удалилась сразу после обмена кольцами, в банкетный зальчик не полшла. Весело пили шампанское, затем, как рекомендовано счастливыми приметами, незаметно стащили со стола – попросту украли! - два подарка новобрачным - бокал и нож для разрезания фруктов, разыграли, кому что. Нож достался Ныгину, весело продали ему подарок за рубль. Отмечали двойную эту свадьбу на квартире у Натальи, благо отдельная. По предложению Зуева, участники куларской эпопеи заняли за столом те же места, что и на Славкином дне рождения, прочие распределили по жребию; всего их за столом было девятеро: четыре пары и Аронов. Зуев спросил Ныгина, как и тогда, оказавшегося  напротив:
          - Как там тесть? Или свёкор – ты в них разбираешься? К вашему отъезду оправился?
          - Молодец мужик, всё же! Здорово его тогда отделали, но, думаю, к пожару он отношения не имел. Весь посёлок тогда сбежался посмотреть на то, что осталось: врагу не пожелаю увидеть! Б-рр…
          - Тихо, бояре! – Аронов взял бразды правления. – Слово командиру Болшакову: пусть что-нибудь скажет двойное про двойных молодожёнов…
          И двойная свадьба покатилась, время от времени прерываемая тостами и смехом. Вскоре уже Ритка приставала к Аронову:
          - Милый Петичка! Вы ещё долго намерены уклоняться, как говорится, от супружеских обязанностей? Берите пример с окружающих! Столько красавиц вокруг, все желают его, а он! Вон, Зоя говорила о своей подружке Клаве…
          - Это та, которая «автоклав»? Семёныч о ней особо хорошо отзывался, - усмехнулся Болшаков.
          - Та, командир, не волнуйся,- опрокинул стопаря Ныгин.
          - Та, конечно же, та! – прильнула к мужу Зойка, - не её бы подсказки, ты бы меня точно упустил, но я не позволила! Напрасно только отец о ней так плохо, а то, что…
          Ныгин привлёк её к себе и что-то зашептал на ухо; фыркнув, она покраснела.
          Зуев внимательно посмотрел на чету Большаковых. Похоже, у них всё в порядке, Ритка вполне оправилась. Если бы не тот выкидыш, они бы с Ёлкой ждали бы прибавления напару.
          - Так ты мне скажи, - обратился он к Ныгину, - жить-то вы где намереваетесь? У мамани? Комнат там сколько?
          - Здесь – проблема. Зойка матери не понравилась; снимать, наверное, нам придётся – деньги у меня пока есть… У нас есть, - поправился он, посмотрев на жену, - Командир за эти дни пробовал выяснить что-нибудь про школу стюардесс, про лимитУ - пока ничего не ясно. А её либо учить, либо на работу надо устроить, стаж продолжить. Школу-то она весной закончила, а ничего, кроме, как охранять, делать не умеет.
          В голосе Ныгина слышалась невысказанная надежда. Ладно, решил Зуев, Гоша не в командировке; пока говорить ничего не надо, но завтра что-нибудь попытаемся выяснить. Голос Болшакова перекрыл застольный шум:
          - А теперь – внимание! Аммонитянина, отдохнувшего на Югах, просят принести из прихожей тюк, тючок. Небольшенький такой, ма-ахонький. Смотри, Зуев, не надорвись!
          Казалось, шумок за столом приобрёл другую окраску; опустив увесистый тюк на пол, озадаченный Зуев разматывал шпагат, стягивающий брезент. Под общий вздох на свет появилась… шкура белого медведя! Было заметно, что содержимого тюка никто ещё не видел, хотя что в нём, известно всем.
          Болшаков говорил внешне вполне серьёзно:
          - Рекомендую! Природная шуба одного из тех семи, что пугали девочку Женю из катаевского «Цветика-семицветика»! Вы ведь все помните: «первый – Нервный, второй – Злой, третий – В берете…»? Так вот, это шуба того, который Злой, вот с него шкуру и спустили! Это тебе презент от Семёныча, где-то он её достал. Сказал, у якутОв примета есть - на медвежьих шкурах детишки здоровенькими растут! А ну, девчонки, изобразите группу поживописней!
          С визгом и смехом четыре красивые женщины бросились на расстеленную шкуру, Пугин философски заметил:
          - Недаром говорится «женщины и дети»… Эй, девчонки, смотрите, не испачкайте мех своими помадами!
          - С ума сошёл! Куда мне её поместить?... – пробормотал Зуев.
          - А вот это уже твои проблемы!...
          - Аммонитяне, к столу! – послышался голос Аронова. – Пусть обладатель шкуры скажет что-нибудь по-профессорски. Нолито у всех? Тогда тихо!
          Когда-нибудь психологи поймут, какими путями к людям приходят нужные слова. Среди навалившейся тишины Зуев встал и вдруг услышал, что вещает брежневским "генеральносекретарским" голосом:
          - Дорохие товарищи… Сеходня присутствующие здесь, хм, храждане Советского Союза вместе со всем народом торжественно отмечают бракосочетание, хм, заслуженных Пухина и Ныхина с их, надеюсь, законными, хм, супрухами…
          Раздался женский вызвизг и вслед за этим обвал! Усилием воли подавляя рвущееся из груди наружу - не смех! - звериное рычание, он сохранял официальную мину и, выждав некоторое время, продолжил:
          - Закончена трудовая вахта трудового коллехтива, хм, аммонитян. Не моху не отметить – и товарищи из Центрального комитета меня поддержат – что мы приветствуем их трудовые свершения…
         И снова обвал! По лицам текли слёзы, кто-то крикнул «тише!»… Через много лет досужие юмористы, подделываясь под голос Лёлика, станут топтаться по шкуре давно почившего льва, но это было уже потом… А тут, когда все отсмеялись и установилась относительная тишина, Зуев продолжил уже нормальным голосом:
         - К сожалению не видим мы сегодня за этим столом некоего Демидова…
         - В ноябре будет здесь, - вставил Болшаков, - все заочники приезжают сдавать работы. Тогда и встретимся.
         - Не перебивай, командир, ты уже - не командир! Жаль, он сегодня не с нами, ибо он организовал всё и благодаря ему наша вахта завершилась успешно. Пусть только Автоклаву привезёт для Аронова! За его здравие!...
          Вскоре слегка захмелевший Ныгин, втолковывал Зуеву:
          - Помнишь наш разговор в Омолое про эквивалент, про то, кто чем платит. Так вот, я был тогда неправ и ты тоже был неправ. У них, за бугром – да, всеобщий эквивалент, а разве ты расплачивался с Семёнычем, когда Зойку с собой забрал? Ты по-человечески увидел, что людям плохо, ты с желанием помогал и не думал, что это – плата за тот агрегат для запарки! Смешно! А ты что, считаешь, что эта шкура – плата, вернее, его расплата за сделанное тобой добро? Если бы так считал, то сам бы ты был шкурой, и знать тебя я бы не хотел!... Ты извини – меня, вроде бы занесло немного не туда…
          Действительно, занесло мужика. Но, кое в чём он прав: не всё можно купить за деньги, помимо расплаты есть ещё и другие отношения. Зуев вздохнул:
          - Слушай, Ныгин! Вася Каныгин. Хочешь моё мнение? Конечно, тебе, вам с Зойкой решать, но на мой взгляд менять шило на мыло, охранничать в Куларе или в Питере это одно и то же: жечь попусту время! Разве что на полгода устроиться, не больше. Между прочим, быть стюардессой тоже не занятие: нечто среднее между официанткой, уборщицей и, как это?... Не так давно слышал где-то смешное определение «дама эскорта». Так вот, экипаж-то, в основном, мужской… Тебе это надо? К тому же мужа Зойка уже поймала, нового, как понимаю, искать не надо! Хочешь совет?
          - Ну!
          - Погляди, на девчонок наших, как им сейчас хорошо, как разыгрались… У тебя, надеюсь, фотоаппарат есть? Тебе сейчас не хочется сделать снимок или несколько? Был бы он при тебе, сделал бы точно. А представь себе, что рядом на втором плане к стенке прислонен портрет Вождя – Ленина, Сталина, Гитлера, кого угодно! Или государственный флаг, и на его фоне - красивая девчонка соответствующей позе. В какой? Не знаю! Но, чувствуешь - в кадре появилось настроение, политика, а не просто шалость на медвежьей шкуре. Или представь: одно дело снимок, где по дороге просто идут двое туристов, и другое, когда на переднем плане мокрый лист или колос, а на заднем размытые две фигуры с рюкзаками. Тоже настроение, на философию тянет. Где обрабатывать плёнки, где печатать? Дома, у себя в кооперативной квартире, в ванной! Денег у тебя на первый взнос хватит, а остальные… Заработаешь! И ещё - специальность такая есть, фотокорреспондент. Женщин в ней мало, есть, где развернуться таланту! И студий в городе сколько угодно: во Дворце Промкооперации, Выборгском… Ты снимки фронтовых фотокорреспондентов видел? Это только кажется, что щёлкнул и – готово! Это – работа плюс талант.  Я же вижу и ты видишь, что Зойка талантлива, энергия есть в ней. Научится. А если работать в цвете! Представь: утро, возле запарочного агрегата стоит бородатый мужик и смотрит на белую радугу; в тумане, как лес, видны запаренные сваи, сапоги его в грязи, их освещает  оранжевое пламя топки, из иглы шланга свистит пар… А он смотрит на белую радугу…