Пропавший обоз
Глава первая. Дом на перекрёстке
Сибирь, деревня Верхний Яр, 1878 год.
Любопытен был Савка — хлебом не корми, дай послушать, о чём взрослые толкуют. А тут тятенька надумал дом новый строить. Он всё обсуждал с дедкой Егором да с бригадиром артельщиков пришлых, а мальчишка рядом крутился и даже на речку купаться не пошёл. Трофим, так отца звали, его не гнал: пусть слушает, коль интересно. Да и гнать-то как, ежели благодаря Савке семья большого позора избежала.
Савка подслушал, как сестра старшая Матрёна с работником Ванькой сговариваются. Вздумала девка убёгом замуж выйти: с Ванькой из дому сбежать, да в дальнем селе и обвенчаться.
Савка быстро тятеньке с маменькой всё рассказал. Ну, Трофим дочь слегка поучил — всего день сесть не могла, да и дома запер. А вот Ваньке, тому здорово досталось, неделю отлёживался.
Трофим на расправу был скор, да отходчив. С Ванькой расчёт произвёл, деньги, что должен был за работу, отдал да и прочь отправил. Правда, маменька раскричалась, что, мол, нече ироду было денежку отдавать. Тут тятенька кулаком по столу стукнул:
— Нишкни, дурища! Не позволю, штоб кто говорил, што Трофим слова не держит, аль обманывает. Ты лучше приданое готовь, да не жадничай. Матрёну замуж отдаю в соседнюю деревню. Завтра сваты приедут. Со старостой я сговорился: сын его Колька давно на нашу кулёму глаз положил. Так што, стол накрывай от души, мотри у меня!
Трофим не зря строжился, мать Савкина была женщиной скупой. Мужа она побаивалась, и пока он дома был, и суп готовила понаваристей, и одёжу детям хорошую выдавала. Но беда в том, что Трофим часто выезжал: то к охотникам за пушниной, то в город, меха продавать. И только он за порог, как из сундуков доставалась одёжка плохонькая, да и кормёжка становилась неважнецкой.
Охотники с Трофимом любили дело иметь и меха ему всегда самые лучшие приберегали.
— Ты, сосед, никак, слово заветное знаешь? — допытывались деревенские, тоже мехами промышлявшие.
— Знаю, да не скажу! — смеялся Трофим.
А слово заветное в том заключалось, что с охотниками он как с равными говорил, не обманывал, да и на оплату никогда не скупился. А из города Трофим всегда своим подарки привозил.
Как-то, Савке тогда лет пять было, тятенька из города на день раньше приехал, да как раз к обеду. Похлёбку попробовал, на детей с женой, в обноски одетых, глянул да как заорёт:
— Ты штож это, мать, перед людями меня позорить вздумала?! Тимоха взрослый, девки скоро заневестятся, а ты их в тряпьё одела — впору милостыню на паперти просить. А сама? Я не тебе ли прошлый раз отрез на платье привозил, да шальку новую? Отвечай!
Мать как черти за язык дёрнули:
— А тебе лишь бы денежки проматывать!
Трофим ей затрещину залепил и добавил:
— Будешь скупердяйничать — прибью!
Ни до, ни после, он руку на жену не подымал, но той урок ей надолго запомнился.
А вот сейчас вновь не утерпела. Трофим дом собрался новый ставить. Старый-то Тимохе с его женой и детками оставлял тятенька. Ну, мать-то и разворчалась, мол, нече денежки зря тратить: и так не тесно. Трофиму пришлось пару раз гаркнуть, да кулаком по столу треснуть, чтоб угомонилась.
— Неладное ты место, сосед, выбрал, — дед Егор, лучший печник и знаток примет был очень серьёзен. — Раньше-то там тропы одна другую пересекали. Примета плохая: дом на перекрёстке ставить.
Трофим о приметах тоже знал, но уж больно расположение было хорошим:
— Ничё, дед, у меня примета на примету будет: вот как сруб начнут ставить — я под кажный угол по червонцу золотому положу!
— Эк хватил, хозяин, лучше нам бы поболе заплатил, — бригадир артельщиков засмеялся.
— Не боись! И вас не обижу, коли к сроку дом поставите, успеете? — спросил Трофим.
— А то! Мы вятские — парни хватские: поисть молодцы и на работу удальцы! Ты, хозяин, как кормить-то будешь? Слыхали мы — хозяйка у тебя больно скупа, не в обиду будь сказано.
Трофим вздохнул и поморщился:
— Да мы вон с дедом Егором договорились. Вы ж у него на постое. Так вот: я продукты даю, а бабка его вас кормит. Годится?
— Лады! — бригадир был доволен, жена деда Егора бабка Степанида готовила вкусно, лучше всех в деревне.
А Савке тятины слова про золотые червонцы в память впечатались. Старшие дети больше в Трофима пошли, а вот Савка был в маменьку: жадный да бережливый.
Когда сруб закладывали, мальчишка не отходил от артельщиков, под ногами крутился. Тятенька его пару раз шумнул, а потом и дед Егор не выдержал:
— Ты, Савелий, чем здеся крутиться, беги лучше к моей старухе, пускай стол накрывает, да про шкалик не забудет.
Савка бежал к дому деда Егора, в кулаке его был зажат новенький золотой червонец. Только один из четырёх удалось стащить, но мальчишка всё равно был счастлив.
«Надо будет его, как следует, спрятать», — думал Савка. Тратить заветную денежку он не собирался.
Глава вторая. Красный петух
Сибирь, деревня Верхний Яр, 1915 год.
Яркое солнце, светившее в окно, заставляло стоявших у порога мужиков прищуриваться. Разговор шёл тягостный.
— Креста на те нет, Савелий Трофимыч! Мы когда сговаривались, ты больше заплатить обещался! Плати: уговор дороже денег, — лицо Степана было очень сердитым. Предупреждали ведь его: «Стёпка с Савелием не связывайся — обманет». Нет, подвязался к тому с дядькой Тихоном, амбар новый строить. Всё ничего было, пока дело до расчёта не дошло.
— Дык, мужики, сами знаете, охотники не шибко щас меха продают, сами повадились в город ездить. Откель денежек-то взять? — Савелий развёл руками.
— А ты бы, Савка, их поменьше обманывал, вот и не шарахались бы от тебя, как от холерного, — вмешался дядька Тихон. — Мотри, дообманывашь, пустит кто петуха красного под крышу: всё заполыхает.
Савелий, подумав, добавил к кучке денег, лежащих на столе, ещё:
— Нате, кровопивцы, последнее отдаю!
— Не моя печаль чужих детей качать. Обещал — выполни, — проговорил Степан, забирая деньги.
Когда работники вышли, Анна, жена Савелия, укоризненно сказала:
— Надо было сразу всё отдать, тепереча по деревне опять поминать недобро тебя начнут.
Савелий намахнулся на жену, та легко увернулась. Да и руку Савелий на неё поднимал так, для острастки. Анну он любил, и, несмотря на скупость, постоянно дарил ей подарки.
Маменька его частенько шипела:
— Опять энта мотовка себе и девчонкам новы юбки пошила.
Но всегда послушный сын оставался непреклонен во всём, что касалось Анны.
Сама же Анна пропускала шипенье свекрови мимо ушей. Это ей по первости тяжело было, когда только в дом молодой женой Савельевой пришла. Тогда и поплакать пришлось, только и слышала от свекрови: «транжира да мотовка», да тычки получала, когда готовила, мол, куды столь масла в кашу, или: совсем, мол, муки не жалешь.
А потом тятенька Трофим, свёкор, из поездки вернулся, услыхал, как жена Анне выволочку делает, осерчал, да наказал свекрови, чтобы сноху мытарить не смела. Он, мол, дочь друга своего в обиду не даст. Полегче тогда Анне стало, угомонилась свекровь. Десять лет уж прошло, как свёкор, царствие ему небесное, утонул, Анна постоянно свечки в церкви за упокой ему ставит.
А вот сейчас на Савелия глянула и подивилась: до чего ж муж с возрастом на тятеньку похож становится. Вот бы ещё характером в него пошёл. Анна вздохнула. Никогда она на судьбу не жаловалась, да бабы в деревне её бы и не поняли: муж махорки не курит, в кабаке штаны не просиживает, боем смертным не бьёт. Всё так, да вот скупость Савелия и его маменьки, Анну просто убивала. Стыдно было за них перед людьми. И ещё забота Анну брала — первенец их Игнат весь в бабку с папашей пошёл. Шестнадцатый годок, а уже прижимистый.
Тут она вспомнила, о чём с мужем поговорить хотела:
— Саввушка! Позволь, мы с дочками к моей сестре в Нижнее на несколько деньков погостить съездим? Она первенького своего родила тяжело. Поздний он у неё, сам знашь. Помочь бы надо.
— А как добираться будешь? — озаботился Савелий.
— Да Игнат нас на телеге отвезёт, к ночи домой воротится, — Анна улыбалась, поняла уже, что муж отпустит.
— Ладно, езжай! — махнул рукой тот.
На ворчание бабки: «Всё бы гулять, да из дому уезжать», никто внимания не обратил.
***
Поздно вечером возвращался домой Игнат. Ещё не доезжая до деревни, он увидел зарево.
— Никак горит чего? — прошептал парень и прибавил ход, подстегнув коня. У крайней избы он заметил бабку Ильинишну, вытаскивающую из дома скарб на пару с дочерью Катериной.
— Что случилось? — крикнул Игнат.
— Ой, Игнаша, ваш дом горит, — запричитала бабка.
Мальчик, не дослушав, хлестнул коня. Соседка Ильинишны, пробегая мимо, притормозила:
— Бабуль, Катька, а вы чего вещи-то из дому вытаскиваете?
— Дык, пожар, вдруг и наш дом займётся, — ответила Ильинишна.
— Да ты, никак, ополоумела, до твоего дома вся деревня! — удивилась соседка. — Катька! Айда, побежали, може помочь там надо: тушить, аль добро спасать.
Но Катька продолжала деловито вытаскивать свои вещи. Соседка, махнув рукой, побежала дальше.
Игнат, доехав, соскочил с телеги. Дом пострадал не сильно, крышу уже затушили, а вот амбар и сарай догорали. Соседи, встав цепочкой, передавали друг другу вёдра и поливали дом и забор, чтобы огонь не перекинулся дальше.
Бабушка и отец лежали на траве. Около отца сидел фельдшер. Игнат рванулся туда, но его обнял сосед дядя Яша.
— Погодь маненько, не мешай фершалу, — и сосед стал рассказывать: — Всё б обошлось, да твои в анбар кинулись, добро спасать, а крыша и обрушилась. Бабушка-то твоя сразу померла, да и тятенька твой, фершал говорит, долго не протянет.
Тут фельдшер встал и, увидев Игната, сказал:
— Ещё дышит, иди, попрощайся, — и отошёл.
Игнат склонился над отцом, тот пришёл в сознание и, увидев сына, прошептал:
— Под домом в клети … десять шагов от двери … копай…сундук … матери скажи.
После этих слов Савелий захрипел и затих.
— Кончился, — сказал сосед и перекрестился.
На следующий день в деревню явился урядник, однако поджигателей не нашли.
Савелия с его матушкой похоронили. Отстраивать дом и сарай Анне помогала вся деревня, её любили, да и о Трофиме память хорошая была.
О сундуке с добром, зарытом в подполе, Игнат матери не сказал. Зачем? Самому пригодится.
Глава третья. Путь с прииска
Сибирь, золотой прииск, 1932 год.
Василий любовно разгладил складки на новенькой гимнастёрке и поправил портупею с наганом. Он получил своё первое задание — охранять обоз с золотом. Сейчас он собирался к начальнику прииска для обсуждения подробностей. Василий взял планшетку, подарок брата-лётчика и предмет зависти всего их губотдела. Вверху на коже планшетки им было вырезано «В.Орлов», а в ней самой находились карта района и удостоверение.
Но уж, конечно, не ради начальника начищал Василий сапоги и разглаживал складочки на гимнастёрке. Ещё вчера вечером, приехав на прииск, он приметил красивую девушку с толстой русой косой. Как сказали старатели, в общежитие которых милиционера определили на ночлег, эта девушка — дочь начальника прииска Маруся. Она учится в городе, а к отцу приезжала на каникулы. И, вроде как, обратно в город собирается с их обозом. Василий приободрился: ещё бы, мало того, что первое задание, да ещё провести четыре дня пути в компании красивой девушки.
По пути в контору Маруся ему не встретилась, и сейчас Василий периодически поглядывал в окно и слушал бубнящий голос Петра Фёдоровича, начальника прииска. Тот, между тем, говорил:
— Это золото у нас внеплановое, потому и обоз будет маленьким: всего три подводы. Вот и охрану мы запросили — одного человека. Помимо вас, товарищ милиционер, — начальник кивнул Василию, — будет три возчика, да ещё захватите счетовода Клару Ивановну, ей в город по делам, и дочь мою Марусю. Обоз пойдёт обычным путём.
Пётр Фёдорович подошёл к карте, висевшей на стене, и подробно объяснил маршрут. Затем добавил:
— Перед тем, как переправляться на пароме, вы зайдёте в колхоз «Красный партизан», это около деревни Верхний Яр. Там вас встретит помощник председателя, он двоюродный брат одного из возчиков, зовут Игнат Савельевич. Проверенный товарищ, в Гражданскую партизанил. Так вот, он разместит вас на ночлег и утром поможет переправиться. А с того берега и до города рукой подать.
Дальше начальник объяснил, как и где получить паёк — продовольствие на четыре дня.
— Выходите завтра в шесть утра, — добавил он. — Вам, товарищ Орлов, на конюшне выделят лошадь. Я распорядился, чтобы подобрали поспокойнее, а то вы у нас городской. С лошадью-то справитесь?
— Справлюсь, — буркнул Василий, выходя.
Начальник прииска и его заместитель переглянулись, пряча улыбки, уж очень важным и взрослым старался казаться этот молоденький милиционер.
Василий получил паёк и решил зайти на конюшню, познакомиться со своей четвероногой неприятностью. Лошадей он не любил, а если уж совсем честно: побаивался.
— Куда это направляется наш доблестный охранник? — звонкий девичий голос заставил Василия обернуться.
— Я — Маруся, — девушка протянула свою маленькую ладошку, знакомясь.
— Василий, — он пожал нежную девичью руку, которая казалась совсем маленькой. Маруся едва доставала ему до плеча. Девушка оживлённо говорила, пока они шли к конюшне:
— Вам Ласточку выделили, славная лошадка. — Маруся протянула спутнику кусочек сахара. — Вот, дайте ей. Пара кусочков, и эта сластёна предана вам навсегда. Да что мы всё на «вы», давай на «ты»?
— Давай, — согласился Василий.
Они подошли к одному из стойл. Оттуда на них смотрела гнедая с белой звёздочкой на лбу и добродушная на вид лошадь. Василий протянул ей сахар. Лошадка осторожно ткнулась губами в его ладонь.
— А ты на подводе поедешь? — поинтересовался он у Маруси.
— Нет, я поеду на Громе, хочешь, познакомлю, — и, не дожидаясь ответа, она взяла Василия за руку и потащила к последнему стойлу.
— Здравствуй, Громушка! — и девушка нежно обняла за шею огромного чёрного жеребца. Тот ласково ткнул её носом, видимо, у них был такой ритуал. Маруся подошла к Василию, и, кивком указав на Грома, спросила:
— Ну, как: хорош?
— Хорош, — отозвался тот, с опаской глядя на жеребца.
Жеребец, в свою очередь, не отрывал взгляда от спутника своей хозяйки, глаза его начали наливаться кровью, а ноздри раздуваться. Василий готов был поклясться, что зверюга ревнует. Маруся тоже заметила изменения, происходящие с любимцем.
— Ну-ну, не громыхай понапрасну, — и протянула Грому кусочек сахара.
Потом они с Василием долго гуляли по рабочему посёлку и никак не могли наговориться.
Ровно в шесть утра обоз тронулся в путь.
***
А на четвёртый день на прииск и в город пришли телефонограммы из «Красного партизана». Ни в колхозе, ни в деревне обоз не появился. Милиция, старатели, чекисты, солдаты из ближайшей воинской части прочёсывали тайгу.
Шестеро людей, подводы с золотом, лошади пропали бесследно, словно растворились в воздухе.
Глава четвёртая. Призраки прошлого
Сибирь, деревня Верхний Яр, 1978 год.
Некогда богатая деревня выглядела заброшенно-неприкаянной. Избы покосились, кое-где начали разрушаться. Лишь дом на перекрёстке держался молодцом.
— Дед Игнат, ты дома? — молодой человек в штормовке, открыв дверь, вглядывался внутрь. — Вы постойте минутку, а я в огород сбегаю, гляну, может, он там, — бросил он своим спутникам и, оставив их на крыльце, пошёл за дом. В этот момент в глубине комнаты показался старик. Увидев в проёме двери высокого молодого человека и маленькую девушку с толстой русой косой, освещённых солнечным светом, дед схватился за сердце и начал опускаться на пол.
Молодые люди кинулись к нему. Они начали поднимать старика, а он не сводил глаз с девушки:
— Ты…я же тебя…
Но, почувствовав её тёплые руки, опомнился и вздохнул.
Чуть позже, накормленный таблетками и осмотренный фельдшерицей, живущей неподалёку, дед сидел на кухне со своими неожиданными гостями и слушал очередной выговор от внука Валентина, геолога:
— Ну, ты, дед, нас и напугал. Вот и приди к тебе в гости! Сколь раз звал тебя к нам с Танюхой жить, деревня-то уже полузаброшена. Так ты ни в какую! Да, познакомься: это мои друзья — Санька Орлов с женой Мариной. Ты, может, помнишь, в начале тридцатых обоз с золотом пропал. Так вот, у Санькиного деда, лётчика, брат младший обоз этот охранял. Мы вот решили местных порасспросить, ты не слышал чего?
Дед равнодушно пожал плечами, хотя сердце тревожно забилось:
— Случалось, грабили у нас обозы с золотишком, и не раз.
— Дед, ты вспомни, тот случай особенный был: следов даже от обоза не нашли, — настаивал Валентин.
— Не, не помню, память не та, скоро уж девятый десяток разменяю.
— Ладно, у других спросим, — сказал внук, — а теперь давай, располагай нас на ночлег. Мы у тебя переночуем, да с утреца в свой лагерь отправимся.
Гости вскоре уснули, а дед ворочался с боку на бок и думал: «Нет, Вальке тоже нельзя золотишко оставить. Вот беда-то. И сын с дочерью, и внуки все не в меня с тятенькой пошли, а в деда Трофима, да в маменьку Анну: что ни дай, всё потратят, да растренькают. Да Валька ещё удружил, гостей-то каких припёр, едрить его!»
Дед Игнат прибеднялся, то, что случилось сорок шесть лет назад, он помнил очень хорошо до последней детали.
***
Ещё в гражданскую, когда в красных партизанил, познакомился Игнат с Прохой — отчаянной душой. Проха мигом в Игнате своего почуял, ещё двоих подобрал: Тольку да Семёна, и стали они грабить зажиточных мужиков. Хорошо поживились, а потом редко вылазки стали делать, затаились. Милиция уж больно рьяно за бандитов взялась.
А тут уж больно случай удобный подвернулся: обоз маленький, охрана — один мальчишка милиционер, народу: две бабы да три возчика. Игнату встречать да переправлять обоз поручили, он заранее всё узнал. Жену с детьми к родне погостить отправил, а сам Проху да Тольку с Семёном вызвал.
— А не жаль тебе брательника-то двоюродного? — усмехнулся Проха, когда Игнат свой план изложил.
— Зато на меня никто не подумает. Ну, смотрите, как здорово-то получится: мы их недалеко от Тришкиной гати встретим. Сначала охранника и возчиков убьём, а потом баб. Жаль, лошадок тоже пристрелить придётся. Золотишко в свои подводы переложим, а трупы, телеги, да лошадей около гати утопим. Сами знаете, уж что то болото в себя примет — никто вовек не найдёт.
— А как скрыть-то, что нас в деревне не будет? — осторожничал Семён.
— Да мы свояка Толькиного подпоим здесь в доме, — ответил Игнат, — он, как всегда, вырубится, а потом похмелим хорошо, так он с пеной у рта будет доказывать, что мы сутки гужбанили. А что, я холостую временно, могу ж с мужиками выпить!
Игнат вопросительно смотрел на сообщников.
— Дело говоришь, — кивнул Толька.
— А я своим скажу, что в город поехал за покупками, — подытожил Проха, живущий в соседней деревне.
План их удался, да не совсем. Когда Проха в охранника выстрелил, и тот падать начал, девчонка, что рядом ехала, наган у парня выхватила да в Проху и выстрелила — наповал убила. На Игната наган направила, да только тот первым на спусковой крючок нажал. Пока он с девчонкой разбирался, у повозок всё было кончено. Оставшиеся в живых бандиты как запланировали, так и сделали: золото перегрузили, повозки с лошадьми, с убитыми и с Прохой в болоте затопили. Вещей с убитых не взяли, только планшетку, что у девчонки на плече висела, Игнат зачем-то прихватил.
В клети под домом в заранее приготовленную яму спрятали золото и закопали. Подъехать получилось незаметно, дом ведь на краю деревни у леса стоял. Проспавшийся Толькин свояк всем рассказывал, как весело они погуляли у Игната.
Спустя год в тайге сгинули Толька с Семёном, а вскоре утонул по пьяни Толькин свояк. Сейчас-то Игнат и сам не знал точно: то ли он от свидетелей избавлялся, то ли делиться не захотел.
***
Перед утром дед Игнат задремал. Проснулся он от знакомого голоса, на него укоризненно смотрел отец:
— Штож ты, сынок, матушке-то про сундук не сказал, как мыкалась без денег, бедная.
Лицо отца сменило лицо жены:
— За что ты меня бил, Игнат? Я-то тебя любила. Через твои побои умерла. Ты с медичкой тогда любовь крутил, вот и скрыла она: сказала, что от сердца.
Жену сменила девушка со светлой косой, на этот раз та самая:
— Зачем ты нас убил? Ведь золотом-то не пользовался, да и не попользуешься уже.
Утром Валентин обнаружил, что дед умер. После похорон дом пытались продать, но покупателей не нашлось. Так и остался он заброшенным в вымирающей деревне.
Эпилог
Сибирь, заброшенная деревня Верхний Яр, 2008 год.
Борис, новичок в кладоискательстве, постоянно забрасывал остальных вопросами. Над ним часто подшучивали, вот парень и не знал, действительно ли они приехали в заброшенную сибирскую деревеньку, чтобы искать монеты под углами домов.
— Вить, а что, правда, под углы дома монетки клали, а то, может зря всё? — Борис вопросительно смотрел на друзей.
Когда Витёк и Серёга достали домкрат и другие приспособления, он понял: правда.
Оказалось, монетки имелись: чаще медяки, изредка серебряные. Постройки казались старыми, не меньше ста лет. Кладоискатели были довольны. Самый опытный из них Сергей остановился около крайнего дома и сказал:
— Смотрите, как интересно: вон тропа к реке, а вот к лесу. Раньше дома на перекрёстках редко строили, примета плохая: достатка не будет или скотина будет гибнуть. Давайте-ка его проверим.
После того, как извлекли первый золотой червонец, Витёк издал вопль каманчей. Потом достали ещё два. Четвёртого не было.
— Должен быть! — вошёл в раж Борис и начал рыть землю около угла. Вскоре его лопатка натолкнулась на препятствие, и он вытащил завёрнутый в брезент свёрток. Внутри оказались планшетка и деньги — ассигнации тридцатых годов.
— Странно, — вертел планшетку в руках Серёга, — что она тут делает? Смотрите, внутри карта какая-то и удостоверение. Хорошо сохранилось. О! Ментовское: Орлов Василий, а дальше как кровью залито, не разобрать.
— Точняк, кулак, что здесь жил, мента грохнул, — вмешался Борис. — Вёз, небось, бедолага зарплату колхозникам.
Переговариваясь и обсуждая находки, кладоискатели отправились дальше, а в десяти шагах от двери остались в земле пудов десять золота, да сундук с золотыми червонцами. Дом на перекрёстке не спешил раскрывать свои тайны.
***
Сибирь, дорога с прииска, 1932 год.
— Какая у тебя планшетка интересная! Откуда? — Маруся вопросительно смотрела на Василия.
— Брат подарил. Он у меня лётчик, герой, — с гордостью ответил тот.
— Дай поносить, — попросила девушка. Василий протянул ей планшетку, а Маруся, повесив её на плечо, спросила:
— Ну, как, похожа я на лётчицу? — Не дожидаясь ответа, девушка запела: — Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор.
— Нам разум дал стальные руки-крылья и вместо сердца — пламенный мотор, — подхватил Василий.
Так ехали и пели. Рядом находилось в подводах золото, но что им было до него? Они были молоды, влюблены, и, казалось, вся жизнь впереди.