Он как трещина в пустыне крошил своими прикосновениями лист на части. Скрипя грифелем, он выводил линии и дробил бесконечную однообразную бумагу. Нажим, еще нажим, и готов контур примитивных геометрических фигур. Штрих, штрих, штрих….и кубы с конусами обрели объем. Стали как настоящие! Так и хочется поднести к ним ладошку и схватиться за них.
Карандаш всегда удивительно точно улавливал объем. Игра в светотени была его любимой игрой. Он обожал переходить от светлого блика к темным тонам и всегда безумно радовался тому, что у него получались такие обманчиво-фактурные фигуры.
Когда он рисовал человека, он всегда четко прописывал каждую складку на его одежде, каждую морщинку. Многие его люди прямо рвались с альбомного листа жить. Не хватало его творениям только одного: цвета.
Однажды карандаш познакомился с кисточкой. Она выводила узоры в альбоме, а он залюбовался ей. Она заметила его, и они разговорились. Карандаш показал ей, на что способен. Кисточка была в восхищении от его работ, но и она заметила, что им не хватает яркости. Карандаш уверял, что он может всё вокруг сделать разноцветным, просто ему не хочется. Тогда кисточка попросила его разукрасить хотя бы одну фигурку, вместе с ней, для нее. Он долго сопротивлялся и, в конце концов, убедил ее в том, что сейчас не время. Она поверила ему.
Прошло несколько месяцев, но карандаш так и не разукрасил ни одного миллиметрика цветом. Все были уверены: он просто не умеет! Но он убеждал их, что он может, когда есть вдохновение, а сейчас его нет. Все смеялись. И только кисточка не переставала его поддерживать и ждать вместе с ним вдохновения. Она знала, абсолютно точно знала, что он – может! Ей даже казалось, что она видит тёмно-синий цвет в тех кусочках, где он делал очень густую тень, она улавливала желтоватый оттенок там, где карандаш просто оставлял белое пятно на бумаге. Она уверяла всех, что он может, что он окунется в краску и раскрасит картину, потому что он ей так сказал. Она верила в него. Только она – больше никто.
Как-то раз она застала его, печально улегшимся на край листка. Он был пуст. Листок тоже.
Кисточка подпрыгнула к нему, и хотела было заговорить, но он не дал ей произнести ни слова. Он молча наклонился над белоснежностью и впервые в жизни начал писать.
«Милая, – начал он тщательно выводить каждую букву, – я не достоин твоей дружбы».
Было заметно, как мягкие ворсинки ее прически начинают медленно подрагивать.
«Ты слишком чиста. – Продолжал он. – Не пачкайся об меня. Я умею рисовать только серые картины. Прости».
Она верила ему всегда, но в это поверить не могла. На лист стекала темная краска.
Он не смел повернуться к ней, и все также утыкался грифелем в бумагу.
Он снова медленно, еле дотрагиваясь до листа, вывел едва уловимое «прости». Он знал, что простить его невозможно.
И она знала. Знала, что должна злиться на него, должна оскорбиться и больше никогда ему не верить. Вместо этого она, собравши всю свою внутреннюю силу на кончике волос, ответила:
«Я сама виновата»
2010