Детство это не только пора беззаботности, игривости и приятных шалостей. Существует обратная сторона медали, - темная и крайне жестокая. Вместе с младенческой прямотой и добродушием существует детское не понятие живой сущности всякой твари, начиная от мелких букашек, и завершая вполне большими собаками и котами. Ребенку в основном не доставляет трудности убить жучка и играться с ним. Ему нет дела до того, что он только что испустил дух животного, которое, между прочим, тоже хотело жить, как и всякий человек. Мало того, у него была семья, или он о ней только планировал.
Пока дитё совсем младое и совершает такие «кощунственные» вещи, это в принципе совсем ему не вредит. Но как только, ребенок станет отроком, юношей и в процессе своего развития поймет суть абсолютно любой жизни, вот тогда всплывут в его памяти все или некоторые особо яркие эпизоды его кровавой жизни.
К примеру, я приведу одну из историй, совершенно невыдуманной, и скажу более, произошедшей со мной.
Прекрасное насекомое стрекоза, всяк разный окрас имеет, размер и форму. А какой слегка рубцеватый, но такой романтичный полет можно наблюдать, когда она аккуратно пытается сесть на какую-либо тростинку. А когда садиться то замирает со всем своим вниманием, и только попробуй приблизить к ней руку, она встрепенется и улетит.
Но судя по всему, ребенком я был весьма ловким, и никаких особых неудобств, в ловле стрекоз, у меня не было. Вижу, летит одна, тонкая, бирюзовая, блестящая. Я слежу за ней. Она садится на тоненькую травинку, и, наверное, совсем не видит меня, или видит, но никак не считает угрозой. Я только рад этому, и молниеносно хватаю её за хрупкое крылышко. Сперва я боялся, так грубо ловить их и повредить тем самым крылья, но немного попрактиковавшись, мои опасения прошли, и я как натренированный солдат ловил стрекоз не моргнув глазом. Но жадна сущность человека, даже человека маленького. Мне не хватало одной стрекозы. И вскоре у меня появилась баночка, в которую я, за нецелый час, наловил около пятидесяти стрекоз. Я чувствовал себя охотником, любуясь на трофеи, но наигравшись, я решился отпустить свой улов. Из баночки вылетело только десять-пятнадцать стрекоз, все остальные остались в своей посмертной тюрьме, братской могиле. Я, конечно, огорчился такому концу своей игры. Но настоящей укоризны я не чувствовал тогда.
Теперь же, спустя многое количество лет, я наконец-то осознал свое преступление, и порой мне кажется, что ни одно доброе дело не способно искупить мою детскую шалость. Никакое раскаяние не вернет к жизни ни одну из тех убитых стрекоз, не завершит её жизненный долг, а главное не убавит страдание её, когда она задыхаясь сидела в банке и мечтала об одном только глотке воздуха.
А теперь уместен и другой рассказ из моей жизни. Случилось это через много лет после истории со стрекозами. Я, как человек, наименьше боявшийся мышей был послан ловить отравленную мышь, которая металась по комнате из угла в угол в поисках воды. Я охотно согласился, и щеголяя своим бесстрашием меж бабушкой и тетей, вооружившись шваброй окунулся в азартную охоту. Пометавшись, от силы, минут десять, мышь, в итоге была заточена мною в носок. Поверх её и носка бросил тонкий журнал, слегка придерживая ловушку шваброй. И под возгласы, «Дави её!», я немного подумав наступил на неё. Этот хруст незабываем. Все мое сознание и нутро превратилось в сплошное сострадание. Я совсем, совсем не понял, зачем это было сделано мной. В оправданье я мог поставить только тот факт, что она уже была отравлена и смерть её была неизбежно. Где-то в глубине душе я надеюсь, что смерть от моей ноги была легче для неё, чем могла бы быть от жажды, от яда.