Лето было жаркое. В отпуск люди разлетались, расползались, разъезжались в разные края страны.
Наша семья решила провести отпуск на Волге, под Астраханью. Эту идею подбросил наш общий знакомый, бывший у сына хореографом, заядлый рыбак, пристрастивший своего сына к рыбалке. Звали его Виктор Константинович. С моей легкой руки на всю оставшуюся жизнь он стал Виконтом. С моим сыном Романом у него нашелся общий интерес. Несмотря на свои небольшие годы, Роман с трех лет увлекся всерьез рыбалкой. Разнообразные крючки и крючочки, лески и удочки, поплавки, разговоры о рыбалке – все этого было достаточно для проведения совместного отпуска.
Двумя неделями раньше Виконт с сыном Ярославом и моим Романом на бойком желтом «Запорожце» отправились на Ахтубу, под Астрахань.
В начале третьей недели, получив от Виконта письмо с точным описанием места их оседлости и получив свои отпускные, загрузив машину провизией, мы отправились навстречу с девственной природой и жизнью цивилизованных дикарей в ней. Отпуск начался с четырех часов утра, когда я и муж на «Москвиче» отправились в сторону незнакомой и знаменитой исторической Волги. Мы рассчитывали проехать этот маршрут за сутки.
Легкая утренняя прохлада освежала, бодрила нас. Нам навстречу выходило солнце не ярким, но теплым, розово – желтым диском. Легкая листва отливала солнечные лучи на травке и листве. Все кругом пробуждалось ото сна, но, еще не до конца проснувшись, сладостно потягивалось.
Быстро, беспрепятственно проскочили пустынные улицы спящих городов, мы выскочили на прямую трассу: а когда ночь опустила свой темный занавес с яркими южными звездами, усыпавшими все небо, в середине которого висел молодой месяц, мы подъезжали к конечному жилому пункту, ориентирующего нас для определения лагеря наших рыбаков. Позади осталась Астрахань, впереди ждала Ахтуба. Еще каких-нибудь семь-десять километров пути – и мы на месте. Из черной ночи светящие фары выхватывали экзотические пейзажи природы, которые особенно ночью преувеличивались своей загадочностью и волшебством неузнаваемости. Ковыль, камыш, серебристые, мелкие насекомые мчались в полете навстречу светящим лучам фар, навстречу своей гибели, ударялись о них, о лобовое стекло, оставляли свой законченный след. Яркие фары также вырывали из тьмы силуэты домов и домиков, казавшихся мрачными и погруженными во мрак, удручающе действовали. Все они были плотно закрыты ставнями. Без окон, без дверей, без людей, без лучины домашнего света. Возле домов было пустынно, а буйная зелень, украшающая наши деревенские дома, не украшала их жилища. Казалось, здесь нет жизни и никогда ее не было! В каменный забор вливался огромный дом, освещенный лампами и прожекторами, усиливая восприятие южной действительности рыком и ревом огромного натасканного на человека пса, каждый двор был похож друг на друга, оправдывая пословицу «Мой дом – моя крепость». Место, где ожидал нас Виконт с детьми, было им описано весьма прозрачно. Условные места, указанные в письме, в ночи изменились до неузнаваемости. Конечно, можно было переждать ночь и рано утром продолжить путешествие, но здесь было неуютно и пустынно, одиноко, а где-то здесь, близко, совсем рядом нас ждали, и это подстегивало быстрее к ним добраться.
Решили остановиться у одного из домов. Постучали в ставни. Ни ответа, ни привета. Второй, третий дом отвечали глухим молчанием. Четвертый дом отозвался громким хрипло-злым, захлебывающимся от злости лаем. Вдоль внутреннего забора хозяин укрепил провод, подцепив обручем собачий ошейник так, что бы собака могла бегать по периметру внутри территории зоны, а лаял он всегда до хрипоты, сопровождая раздражителей по другую сторону и пугая их.
И вот фары осветили последний дом станицы. Свет фар уперся в ставни дома. Решили в последний раз постучать в этот дом. Хотя ставни и были закрыты, и плотный высокий забор стоял частоколом, но со двора лился внутренний, электрический свет, заливающий двор. Доносилась веселая, громкая музыка. И здесь громко закашляла собака. Но на стук и лай собаки никто не отозвался.
После третьей попытки вызвать хозяина, вдруг неожиданно открылась хорошо замаскированная дверь в заборе, и в этой бреши осветилась огромная мужицкая фигура. От нее резко несло самогоном и родоначалием. С чувством неудовольствия и превосходства этот ночной кулак показал круговым движением руки, где надо искать Ахтубу, и вновь исчез, погрузив свой частокольный двухметровой высоты забор в черную ночь, там у него свой мирок, в который вмешались чужаки, раздражающие местного жителя.
Решили ехать по наитию. Когда закончилась высокая трава, больше напоминающая растительность наших болот, высветилась высокая, плотная загущенная листва леса.
Мы въехали в эту чащу, и сразу же листва погрузила нас в свою тайну, тайну леса, сверху закрыв от звезд высокой кроной. Вот когда мы поняли, что есть свет, дарующий человеку знание и силу, уверенность в себе, веру во что-то. Только эти две фары были как бы одушевленными в этой кромешной, загадочной тьме. Изредка маленькие дорожки разбегались в разные стороны. Мы положились на своего «Москвиченка». В этой дикой неизвестности пусть он нас вывезет, как сам считает нужным. И он оправдал наши надежды. Через несколько замудренных, запетленных километров, он неожиданно выехал на большую поляну, залитую бледным светом ночного светила. С одной стороны поляна была закрыта чащей леса, с другой мелким непроходимым кустарником, создавая вид зеленой подковы. Недалеко от кустов, почти у самой дороги, стоял светлый «Запорожец». Казалось, что он и луна знают что-то такое, их объединяющее. Один в небесах, другой здесь, на земле. А вокруг, по всей поляне, были разбросаны вещи. На длинной палке – мачте, вкопанной здесь же, висело подобие пиратского флага. Яркая палатка Виконта была глухо закрыта на молнии. Рядом с ней разбросаны тарелки и кастрюли. Место разведения костра еще курилось, и изредка вспыхивали угасающие красные огоньки. Нас ждали, и ждали долго. И наверное, за полчаса ночь, сон, и ожидание сморили их. Вокруг звенела тьма тьмущая комаров, больно впиваясь, вонзаясь в тело.
Выехав на поляну, мы сразу же выключили свет и двигатель, плотно закрыли окна. Вышли из машины, и тихо толкая ее, поставили возле палатки у самого выхода. Шепотом, не разбирая постели, забрались в машину и легли спать. Комары донимали своим зудом. Казалось, они проникали через невидимые щели в машине и нанизывались на нас голодными и злыми вампирами.
Проснулись мы от восторженного визга и стука в стекла машины. Это дети проснулись раньше нас и, увидев рядом с палаткой машину, были так удивлены и радостны, подняли визг так, что утренняя природа держала этот лик восторга в эхе. Их взлохмаченные головы и еще неумытые рожицы, уже успевшие порядком почернеть под ярким Волжским солнцем, расплылись в белозубой улыбке. Вот что значит приятная неожиданность. Две недели засмолили их тела, и они напоминали настоящих дикарей.
Хозяйственную и дисциплинарную часть нашей дикарской, полуцивилизованной жизни я взяла в свои руки. Для начала навела порядок в нашем лагере. Для вещей было отведено место, кастрюли отчищены, зубы вычищены, физиономии умытые, волосы приглажены, постоянная горячая пища, горячий обед.
Ребята ловили рыбу, постоянно купались, казалось, что они из воды не вылезают, рождены в ней и стали ихтиандрами. Рыбу сушили, солили, варили, жарили. Было хорошо, весело. Жара донимала, мальчишки торчали в прозрачной ахтубской воде, и уже казалось, что они дети этой реки. Воды Ахтубы обмывали их крепкие тела, моментально испаряясь на солнце.
На реке стоял паром. Наши залетные москвичи нашли общий язык с паромщиком, и у них завязалась тесная, мужская дружба.
Паромщик был красивым парнем лет двадцати восьми. Звали его Володей. Он отчаянно пил, пил все, чем угощали его люди, переправлявшиеся им на другой берег Ахтубы. Хотя люди и попросту с ним разговаривали, чувствовалось, что народ его побаивается. К вечеру состояние Володи было такое, что переправляющиеся люди брались за его работу, рядом с бесчувственным телом паромщика, сваленного самогоном там, где валил его хмель, оставляли деньги. Те, которые были поробче, ждали пробуждения паромщика, и тогда он их перевозил, молча, насупившись. Пока мы жили на Ахтубе, Володя приходил к нам обедать. Мы дружно садились за туристический столик, и с аппетитом наворачивали его
Володя был веселого нрава, добрый, располагающий к себе. Похоже, был судим, нет-нет да предавался воспоминаниям, иногда лагерная речь неожиданно всплывала при разговоре. Паромщик не переставал удивляться нам.
Как это вещи остаются без присмотра, машины не закрываются, а дорогая надувная лодка Виконта, которая так ценится в здешних местах, вообще спокойно лежала на траве у самой реки метрах в ста от лагеря, и не была в поле зрения хозяина. Хотя это место и представляло из себя какой-то таинственный, темный уголок, где кишели разных наций люди, известные и неизвестные, угрюмые и неразговорчивые, веселые и тихие, молчаливые, но бесшабашно оставленные хорошие вещи, беспечность и бескорыстность москвичей, доброта и словоохотливость, а также дружба с самим паромщиком, вызывали их интерес к приезжим.
Ребята вместе с Володей перевозили людей, помогали переносить их вещи, быстро вступали в разговор и весело обо всем рассказывали.
Так прошла неделя. И ребятам с Виконтом уже надоело здесь, на этом берегу, им захотелось за Ахтубу, на Волгу. От людей они слышали о прекрасной ловле на Волге, о красоте этих мест. Заныли ребята с Виконтом, стали упрашивать, уговаривать ехать на новые места.
- Это недалеко, - говорили они. – Только переплыть Ахтубу, а там остров-заповедник.
Мне очень не хотелось съезжать с насиженного места, интуитивно я чувствовала что-то недосказанное, угрюмое, молчаливое в людях.
Но вот мы уже на пароме. Две навьюченные, как верблюды, машины отправлялись в неизвестность. Володя с грустью провожал нас. Он сам вел паром и не был пьян. По этому случаю он надел чистую белую рубашку. Советует и наставляет нас, гордо поглядывая на людей в национальной одежде с узкими разрезами глаз, с широкими, желтыми лицами, которые, как и мы, переправлялись на другой берег. Все люди сразу же куда-то исчезли, растворяясь в природе.
Когда мы съехали с парома, Володя спросил, когда мы будем возвращаться, чтобы нас встретить. Но мы и сами не знали определенно, и тогда он печально сказал:
- Я буду ждать Вас каждый день.
В течение получаса мы ныряли среди глухих, высоких зарослей. Из под колес неожиданно вылетали диковинные птицы. Машины то тонули в зарослях, то выскакивали на ровное, похожее на луг место. Вот где мы увидели много диких кабанов, которые ходили стадами, ничего не боясь. И вновь скрывались в болотных зарослях. И вдруг, когда машины в очередной раз вылетели на открытое место, то вблизи увидели несколько маленьких, жилых домиков. Здесь, на этом зеленом островке, в этом диком просторе, они казались крохотными, беззащитными и одинокими, людей не было видно. Мы быстро проехали их, еще несколько километров, и вот впереди затемнелся широкий изгиб Волги-матушки. Серебряно – серая широкая лента, ребристо дрожа, отражала зрачки солнца. Вдали появился трехпалубный пароход. Он, как лебедь, гордо плыл мимо крутых берегов.
Мы разбили лагерь невдалеке от крутого берега, в тени огромного старого дуба. Наши яркие палатки и машины были скрыты от лучей знойного солнца кроной широкого дуба. Мы освоились, огляделись. Кругом стояла тянущая одинокая тишина. Ни жилья, ни человека, ни зверей, и даже нам показалось, что и птиц-то не было видно. Просто девственная тишина. Но на Волге шла постоянно проходящая, чужая жизнь, сменяя одна другую. Место было живописное, красивое. Крутые высокие берега Волги, где мы находились, переходили в большой дикий пляж, покрытый толстым золотым, горячим песком.
Уставшие, мы тихо отдыхали. Чувствовали себя Робинзонами, открывшими для себя неизвестные просторы. Ребята, визжа, прыгали с берега вниз на песок. Стояла удушающая жара. Только к вечеру, часам к шести, она стала стихать. Мы сидели за столом, и пили чай с блинами. Вскоре с той стороны, откуда мы приехали, показался «Москвич». Он проехал нашу стоянку и остановился метрах в ста от нас. Из него вышли мужчины. Их было четверо. Они были крупного телосложения, средних лет, но не были похожи, ни на местных жителей, ни на рыбаков. Тихо говоря, постоянно оглядывались. Вели они себя, как бы осторожно, слонялись без всякого дела, а когда солнце устало, клонилось на зыбь волжской воды, с противоположной стороны от нас, метрах в трехстах, появилась черная точка. Эта точка больше напоминала нахохлившегося черного ворона, сидящего внутри обрыва в песочной нише. Так как изгиб Волги приходился как раз в том месте, где находилась эта точка, все ее действия были очевидны. Это был человек. Так неподвижно он просидел в течении трех часов, и нам уже казалось, что это не человек, а что – то неодушевленное. Закатные сумерки спускались на землю, и ,когда эта точка почти слилась с ними, она зашевелилась. И тогда точно стало ясно, что это человек. Там, где он находился, раздался звук включенного мотора. На всем этом временном протяжении дети порывались сходить туда, где сидела неподвижная точка. Я им строго – настрого приказала быть возле лагеря. Виконт надо мной посмеивался, говорил:
- Вы, Жанночка, фантазерка, это не человек, это коряга, и я докажу.
Он сам не шел, так как я ему говорила:
- Береженного Бог бережет.
Включенным мотором оказался мотороллер. Вот он уже подъезжает к тем четырем мужчинам, объехав наш лагерь. О чем – то с ними разговаривает. Мое нежелание ехать сюда оправдалось. Когда мы оказались созерцателями девственной природы, у меня на время это чувство притупилось, но с появлением «Москвича», а потом мотороллера, защемило сердце, и стало не спокойно на душе. Я серьезно стала настаивать на возвращении на Ахтубу. Со мной все не соглашались, но ближе к ночи и дети стали вести себя беспокойно, тревожно, но, еще бровируя своим мужицким началом, подтрунивали надо мной.
Действия черного человека, как я его прозвала, были нам не понятны. Он мчался на огромной скорости по рытвинам и неровностям, делая большие круги возле нашего лагеря, постепенно уменьшая их. И когда он проезжал со всем рядом с нами, мы увидели, что он пьян. Руль его не слушался, и мотало его в разные стороны. Он часто падал, и рычащий мотороллер наваливался на него, закрывая от нас. Опустилась ночь, и звезды зажглись на небе, от нашего костра отлетали угорелые комары, «черный» подъехал к нам. Молодой парень, лет двадцати четырех. Отчаянно пьяный, без единого зуба, руки и грудь, открытые через полурасстегнутый черный пиджак, были а татуировке. Нечесаные кудри свисали на лицо. Острый, хищнический нос был обрамлен резко вычерченными ноздрями, скрывая вспыльчивый характер хозяина. Красивые, выразительные глаза выдавали в нем смекалистого парня. Черный пиджак был одет прямо на голую грудь. На фоне огнедышащего костра он казался разбойником, Жиганом. Заговорил он, сильно заикаясь. Черная фигура, черный ворон, черный человек с черным началом – это был он. Выжидал, выслеживал, высматривал кого – то. Назвался Сашей, приглашенный к нашему столу с удовольствием сел. Сложно заикаясь, расспрашивал, откуда мы, периодически взрываясь от того, что не всегда мы могли разобрать, что он говорит. Но и Виконт с сыном тоже заикались по своей природе, и, когда они отвечали на вопросы так же почти, как их задавали, то и гость от этого просто приходил в ярость. Петушиные наклонности его резко выступали вперед в загорании ярости в глазах. Тогда мне пришлось вступить в разговор, но и у меня получалось что – то наподобие заикания, и не от того, что испугалась, нет, это как гомерический смех поражает всех слушающих его. Муж молчал. После перекрестного заикания Саша объявил, что я ему нравлюсь, и он меня украдет.
Я его спросила, почему он не спросит: а хотела бы я с ним украдываться?
Он был раздражен ответом. Тут же сел на мотороллер, и на всех газах умчался в ночную тьму.
Вдруг где – то совсем рядом, шагах в двадцати, у обрыва раздался мощный шлепок, напоминающий обвал песка в воду, черный, поздоровавшись, сказал – это Шутиха, она проваливает и обваливает берега и уносит на дно Волги все, что под нее попадется.
Долго еще мы говорили об увиденном и услышанном, и только за полночь улеглись спать. Сквозь сон слышался какой – то шум, хрюканье, но сон сковал веки так, что мы из палаток не вышли, но наши пацаны проснулись. Они легли спать в машине с тем, чтобы рано встать и уйти на рыбалку. На освещенной лунной ночью стоянке они увидели двух больших диких кабанов. Кабаны пытались вырыть наши закопанные в землю продукты питания. Мальчишки стали шикать на кабанов. В отместку один из кабанов, разозленный, пнул бампер машины, и они ушли. Об ночном приключении ребята, перебивая друг друга и торопясь, рассказывали нам утром. В ребятах пробудился инстинкт охотника. Они взяли саперные лопатки и топоры и стали яростно вырубать землю для ямы – ловушки, в которую хотели поймать ночью кабанов. Они раздосадовано оправдывались: если бы у нас были лопаты, мы бы поймали кабана, и продолжали придумывать новые варианты ловушек.
А утро радовало ярким солнцем. Мы все пошли смотреть на проделки Шутихи. Там, где ночью играла Шутиха, берег исчез полностью, а на этом месте зияла огромная, песчаная, бурлящаяся и движущаяся рана с пенящейся водой. Было что – то страшное и неприятное в этом движущемся обвале, и вызывало внутренний страх перед неизвестными явлениями в природе.
Там, где вчера находилась черная точка, она продолжала находиться неподвижно и сегодня.
Наши соседи проснулись раньше нас. Они ложились спать, молча и просто, сели в машину, заперли ее изнутри, притихли и растворились в темноте.
Точка продолжала сидеть до сумерек, а когда они сгустились, точка зашевелилась, загремел, зарычал мотороллер, и вскоре наездник был у наших соседей. О чем – то недолго поговорили, и точка, отъехав от них, стала кружиться возле нас. Пока виражи сокращались, наши соседи быстро сели в машину и также быстро уехали, и больше мы их на Волге не видели. Поведение ночного гостя было странным. Когда мы собирались ко сну, он подъехал к нам. Он был пьяный. От чая отказался. Его напрочь разбитый мотороллер подпирал его тощую шаткую фигуру. Хозяин – «точка» держался за своего железного друга. Что – то пытался говорить или сказать, но вместо этого мычал невнятное. Язык ему не подчинялся, а потом какими – то невиданными движениями взобрался на мотороллер, и с шумом, грохотом и треском улетел во тьму. Дети и Виконт ушли спать. Меня не покидала тревога, еще более усилившаяся от впечатлений этого дня. Я с мужем села на обрыве, свесив ноги вниз. Месяц, окруженный звездами, опустил свой свет на землю и реку. Волга отражала его огромной широкой стрелой во всю ширь. Она казалась царственно – волшебной, тихой и робкой со своей магической внутренней жизнью. Ее серо – черные волны скрывали угнетающую глубину. Не хотелось ее ничем нарушать, а хотелось раствориться в этой грациозной, чарующей природе. Хотелось промокнуть в память увиденное. Сильными шлепками напоминала о себе Шутиха, заставляя вздрагивать всем телом.
Было далеко за полночь, и вдруг в ночной тишине из глубины острова, чиркнув фарами темную рощу, появился знакомый «Москвич». Он ехал почти бесшумно, крадучись. Подъехав почти к самому обрыву, погасил фары. Теперь машина слилась с природой, невидимой, неслышной, онемелой. Одновременно с появлением ее на противоположном берегу сильный луч прожектора стал подавать сигнал. Мы легли на землю, и высокая трава откоса скрыла нас. Внизу прямо перед нами, под крутым откосом, лежало огромное кряжистое дерево, ствол которого, оголенный водой, отсвечивал. Спустя три минуты послышался шум моторной лодки. Она неожиданно вынырнула на освещенную лунную дорожку. В быстроходной лодке сидело три фигуры. Лодка быстро приближалась к берегу, к тому месту, где мы затаились. Вот они уже у коряги. Заглушили мотор. Тихо заговорили, и стали вытаскивать из воды огромную сеть. Луна осветила сверкнувшую чешуей огромной величины рыбу. Одна из рыб, мощно извиваясь и громко шлепая гигантским хвостом об дно лодки, заставила фигуру чем – то тяжело и шумно ударить ее. Одновременно с лодкой оказались наши соседи. Быстро перехватили всю рыбу, и все разъехались в разные стороны: одни внутрь ночи, вглубь острова, другие в водную неизвестность. Лодка ушла в водную мглу, машина – в лесную. Кабаны не пришли. Спать не хотелось. Сердце отбивало смутную тревогу, где – то вдалеке колесил «черный».
Утром я приказала всем побыстрее собираться и убираться с насиженного чужого места по добру по здорову, пока не произошла какая – нибудь беда. Если Виконт еще вчера молчал, говоря, что мои предчувствия – это только вымысел, то сегодня утром, услышав все об увиденном, молчал и не противился. Девственная природа больше не манила, не ласкала глаз, хотелось побыстрее убраться по добру по здорову. Мы заняли стратегическую для браконьеров, преступников, не известных нам людей поляну. Насиженное место для преступного мира.
Собрались быстро и вернулись на свое прежнее комариное место. На пароме радостно нас встретил Володя. Он успел привязаться к нам и скучал без московской веселой компании. Когда мы за чаем, рассказали паромщику о своих приключениях, Володя серьезно заметил:
- Это браконьеры. Этот остров их, они хозяева. Их боятся, и никто ничего не говорит. У всех обрезы. Ловят осетров и продают своим клиентам. Если они кого – то заподозрят, убивают их, насаживают на большие крючки, бросают на дно Волги и ловят на них осетров.
Через несколько дней мы покидали приютившую нас Ахтубу, паромщика Володю и весь тот омут, который нас окружал. В силу своего русского, доброго характера, поразившего нас здесь, весь неведомый этот мир, мы остались в целости и сохранности.
Перед отъездом Володя дал свой адрес, и он обещал приехать к нам. Обещание выполнил наполовину. Он был у Виконта. Дальше о нем сведений нет. Как в воду канул.