Одноактная пьеса-полукомедия
Действующие лица:
Яков - долгожитель, 97 лет
Белла, его дочь,67 лет
Меир, ее муж, 70 лет
Ханна Штаркман, их соседка, 72 года
Нэнси (Нэхама), их соседка, 82 года
Действие происходит около израильского здания летом 2010 года.
Полдень. Пустая скамья. Дерево. За скамьей – окно первого этажа. Оно открыто. Из окна слышен баян. Затем музыка обрывается и к скамье подходят Белла и Яков, он с палочкой. Оба усаживаются на скамью. Белла прикрепляет с скамье зонтик над головой отца Читает книгу.
ЯКОВ. Хватит уже читать, я ведь знаю, дочка, что ты следишь за мной. Ничего не случится, иди домой. Твои внуки сейчас придут из школы, они захотят есть. А без тебя они за стол не сядут. Или наедятся холодного. Лишь бы не разоогревать обед. Я посижу немного и пойду домой, надо закончить ремонтировать радиоприемник соседу.
БЕЛЛА. Ты уже три дня с ним возишься. Сколько еще будешь чинить этот хлам, эту древность?
ЯКОВ. Пока не сделаю.
БЕЛЛА. Неужели люди не могут заплатить пять-десять шекелей настоящему мастеру?
ЯКОВ. По-твоему, я не мастер?
БЕЛЛА. Папа, ты прекрасный мастер. Но ты уже не молод. Надо уменьшить нагрузку.
ЯКОВ. Кто тебе сказал, что я не молод? Мне еще целых три года до векового юбилея.
БЕЛЛА. Все шутишь, а семейный врач сказал ...
ЯКОВ. Мало ли что скажет семейный врач! Мне нужны физические нагрузки! Это сказал сам профессор!
БЕЛЛА. Он сказал: нагрузки нужны, но посильные, нагрузки в меру ...
ЯКОВ, Доченька, я же не разгружаю грузовик!
БЕЛЛА. А кто вчера чинил водопровод у Ханны Штаркман? Кто намучился?
ЯКОВ. Зато как починил! Это, по-твоему, была плохая работа?
БЕЛЛА. Ну почему ты всем помогаешь бесплатно? Почему?
ЯКОВ. Потому что они такие же бедные, как и мы с тобой, Белла. А вот и сама Ханна!
Подходит Ханна Штаркман, садится рядом с Яковом.
ХАННА. Она права, никто не разорится, если заплатит. В том числе и я. Но ты,Яков, почему-то взял с меня только деньги за кран. А за работу почему не взял?
ЯКОВ. За кран взял, потому что я и сам платил в магазине за него.
БЕЛЛА (Ханне). Рядом есть свободная скамейка. Вам будет гораздо удобнее сидеть там. А то – нам здесь тесно.
ХАННА. Нет, не хочу, не гони меня: рядом с твоим папой мне так хорошо!
БЕЛЛА. Всем хорошо с ним рядом! Но скамейка не резиновая. Жара, ветра нет, воздуха не хватает ...
ЯКОВ. Не слушай ее, Ханна. Она боится, что ты меня охмуришь, и мы поженимся.
БЕЛЛА, Папа!
ЯКОВ (хохочет). Ханна, ты пошла бы за меня?
ХАННА. Честно?
ЯКОВ. Конечно.
ХАННА. Пусть твоя дочка сердится, но я скажу «да».
БЕЛЛА. Какое «да», Ханна? Папе нужен уход, надо следить, чтобы он вовремя принимал лекарства, надо его правильно кормить, надо ...
ХАННА. Ты все это прекрасно делаешь, Белла. Ты прекрасная дочь и жена ты надежная, ты заботливая мать. Я уважаю тебя за это. И папе твоему хорошо у вас. Но у меня ему будет лучше.
БЕЛЛА. Почему ты говоришь эту ерунду?
ХАННА, У меня такая же большая квартира, как и у вас. Но у твоего папы нет своего кабинета, а только – угол в его спальне. У меня же он будет иметь и отдельную спальню, и рабочий кабинет. В том кабинете есть и тиски, и много разного инструмента, и наковаленка – все, что осталось от моего покойного мужа Ильи (плачет). Я буду заботиться о твоем папе, и нам с ним вдвоем будет хорошо. Мне – и ему.
БЕЛЛА. Если вам еще нужен и мужик в вашей постели, то папа для этого не подойдет вам.
ЯКОВ. Откуда ты знаешь, дочка?
ХАННА. Вот уже девять лет я без мужа, но мне еще не захотелось другого мужчину в свою постель. Твой папа мне нужен как друг, понимаешь? Друг рядом. И я ему буду служить подругой. И постель тут ни при чем.
Звонок телефона слышен из открытого окна.
БЕЛЛА. Ой, звонят, это, наверно, моя доченька из Канады. На той неделе она вернется, наконец, домой. И меня разгрузит. Внуки мои соскучились уже по маме.
ЯКОВ. Иди, иди. И – не забудь! Обед разогрей, сейчас придет твой любимый муж Марик, внуки твои скоро из школы вернутся.
Белла убегает.
ХАННА. Яков, ты слышал, что я сказала? Я хотела бы взять тебя к себе. Ну?
ЯКОВ. Ты вспомнила нашу любовь в доме отдыха? Сколько же лет прошло?
ХАННА. Да, я вспомнила. Это было в пятьдесят третьем году.
ЯКОВ. Прошлого века. Прошлого! Сегодня уже двадцать первый век.
ХАННА, А я все-все помню. Будто вчера это было ... у нас с тобой. Я только-только вышла замуж. Под новый год. А тут мне дает завод путевку в дом отдыха. В июле. В самый сезон. Хотя я и еврейка. Но уже было не так тяжело евреям, как зимой.
ЯКОВ. Я тебе признаюсь: за неделю до смерти Сталина я хотел перейти границу через Дунай. А из Румынии – в Израиль. Но когда умер Сталин и выпустили кремлевских врачей ...
ХАННА. Меня в цехе многие тогда поздравляли. Как родну. Даже те, кто до этого ...
ЯКОВ. Со мною было то же. А вот жена моя, хирург-золотые руки, до того перенервничала из-за клеветы и гонений, что ... Не хочется вспоминать.
ХАННА. Я смотрела на свою путевку в дом отдыха как на извинение за всю ту грязь, что лилась на невинных врачей и на весь народ наш. Но все равно было тошно мне. Никак не могла забыть про "врачей-отравителей" - и прочее.
ЯКОВ. Ты была такая милая: длинные косы, как у девчонки, осанка гордая, грудь ... Ах, как ты ее несла перед собой!
ХАННА. Ты тоже был хорош. Хоть тебе было за сорок, а мне чуть за двадцать, но на вид ты был моложе моих ровесников. И не только на вид.
ЯКОВ. Я сразу обратил на тебя внимание в доме отдыха. И узнал тебя: ты работала в инструментальном цехе нашего завода.
ХАННА, Я тоже тебя узнала. Кто не знал Якова Гликмана?! Твое фото огромное висело перед входом в завод даже в дни травли евреев.
ЯКОВ. Ты пригласила меня на белый танец, а я тебя – в ресторан. И вот ведь как получилось ...
ХАННА. Я боялась забеременеть, а ты меня успокаивал: все будет в порядке, верь мне, Ханна. Я даже забыла о муже. Стыдно вспомнить. Ничего не могла с собой сделать!
ЯКОВ. Я тоже забыл о жене. И если бы меня не вызвали домой срочной телеграммой, кто знает, что было бы с нами ...
ХАННА. Когда я вернулась домой, Илья встречал меня цветами, ласкал безотрывно, и мне было так не по себе! А он даже намеком не показал мне никакого недоверия. Тебя я боялась увидеть. Избегала тебя. И старалась быть с Ильей особенно ласковой.
ЯКОВ. Я благодарен судьбе за то, что было у нас с тобой. Но зачем тебе сейчас старик, который уже не может дать тебе ничего, кроме своего кряхтения?
ХАННА. Ты можешь дать мне многое. Ты играешь на баяне, поешь, ты можешь отремонтировать любую бытовую технику. Я же буду готовить вкусные блюда. Так мы будем помогать друг другу. Я обещаю тебе ...
Появляется Меир. Он выходит со стороны, противоположжной той, откуда выходили Белла, Яков и Ханна.
МЕИР. Яков Моисеевич, здравствуйте. Я сегодня еще не видел вас.
ЯКОВ. Здравствуй, Марик, зять дорогой. То есть Меир. Никак не могу привыкнуть.
МЕИР. А вы не привыкайте, зовите меня, как звали на заводе, когда были моим мастером. Да и в семье – тоже по-старому зовите. Интересно, обед уже готов?
ЯКОВ. Думаю, да. Почему бы тебе не обедать на работе? Ты торопишься сюда, потом – туда, нервничаешь – и пища тебе не идет впрок. Тебе же сеьдесят лет!
МЕИР (обнимая его). Яков Моисеевич, зато экономия! Нам ведь за квартиру еще платить и платить! Машканта! Квартира вроде наша, а не справимся с выплатами – и все, ку-ку.
Меир уходит. Яков и Ханна молчат некоторое время. Из окна доносятся громкие голоса, но слов н разобрать.
ЯКОВ. Опять она на него накинулась. Не думает о том, что у него тяжелая работа.
ХАННА, Нет, она ему что-то рассказывает. Кажется, о своей работе. Нет. Боюсь, ее громкий гнев направлен на меня.
ЯКОВ. Да, из-за этой ссуды в банке, из-за машканты им приходится вкалывать. На черных работах. А от меня помощь малая: просто отдаю им все, что получаю от государства, так еще и на мои лекарства тоже вычитается сумма ...
Появляется с той же стороны, что и Меир, Нэнси. Она толкает перед собой алихон-ходунок, за который держится.
НЭНСИ. О! Уже она и этого охмуряет! И не стыдно тебе, Ханна, приставать к старику?!
ЯКОВ. Где ты видишь старика, злая женщина?
НЭНСИ. Ой, ой, закукарекал! Да она ко всем пристает. Ей мужик нужен. Ты что, не понимаешь, импотент?
ЯКОВ. Нэхама! То есть Нэнси! Так тебя звали в Харькове, да? Ты должна проверить свою печень, Нэнси, то есть Нэхама. Я не доктор, но полагаю, что там застоялась желчь! И делает тебя желчной. Злобной. Угрюмой.
НЭНСИ. Тоже мне остряк! Свою печень проверь!
ХАННА. Да просто эта дама надеялась тебя захомутать, поэтому ревнует меня к тебе и злится.
НЭНСИ. В гробу я тебя видела, охотница на мужиков. Никто мне не нужен. Лучше моего покойного мужа никого на свете не было и не будет. И вот он ушел от меня навсегда. Десять лет я каждый день с ним разговариваю, как с живым. Лучше бы другие ушли, а он бы остался.
ХАННА. Нэнси, ты не права. Многих из нас покинули любимые мужья, много и мужчин овдовело. Но жизнь продолжается. Растут дети, внуки, правнуки. Пусть они будут живы и здоровы: и мои, и твои, и все иные. И тебе я желаю от всей души здоровья. Честное слово. Я ведь так же одинока, как и ты. И твой муж, и мой – оба были люди добрые, светлые. Благословенна память о них.
НЭНСИ. Какая замечательная проповедь! Но я вижу, вижу, как ты этого старикашку охмуряешь, вижу! (Якову). А ты стыдись, Яков! Пора бы уже и честь знать, не флиртовать! Ты ведь уже не мужик, а ходящие ... нет, сидящие мощи.
ЯКОВ. А ты чем лучше? На себя посмотри. От злости ты и захирела, от злобы и зависти. Лечи свою печень, Нэхама-Нэнси. Авось изменишь свой взгляд на окружающих.
НЭНСИ. Да пошел ты, козел!
ЯКОВ. Женщин я никогда не бил, но вот сейчас возьму этот зонтик и выткну тебе глаз. Может, одним глазом ты будешь смотреть на людей добрее.
Яков закрывает зонтик, пытается встать, но Ханна его удерживат.
ХАННА. Не надо обращать внимания на этот мешок злобы. Лучше давай вместе над ней посмеемся. Смех – тоже оружие.
Яков и Ханна смеются. Нэнси уходит, злобно ворча. Яков хватается за сердце. Судорожно ищет лекарство, находит. Кладет под язык. Ханна окаменела поначалу, но тут же хватает его пульс. Покрывает лицо его поцелуями. Рыдает.
ХАННА. Яшенька, любовь моя, только не умирай, только живи, родной ты мой, живи, живи, пожалуйста! Мне ничего не надо, только бы видеть тебя. Твою улыбку. Твои добрые глаза. Яшенька, ты мне нужен. Нужен! Я хочу кормить тебя, купать тебя, обнимать тебя ...
Возвращается Нэнси. Она стоит, как вкопанная, глядя на эту сцену.
НЭНСИ. Я услышала твои вопли,Ханна ..
ХАННА. Ты ведь кардиолог, помоги ему! (Становится на колени). Умоляю!
НЭНСИ. Такая любовь! Такая любовь ... Отойди-ка, я его прослушаю.
ХАННА. Он перенес четыре инфаркта: три в Харькове и один здесь. Ты же знаешь, что у него сердце больное.
НЭНСИ. Больное-больное, а дожил почти до ста лет. Пульс нормальный. Давай-ка я его ухом послушаю. (Задирает рубаху Якова, прикладывает ухо к его груди, затем – к спине) Он уже принял кордил?
ХАННА. Да. Надо вызвать «Скорую». Я побегу к телефону.
НЭНСИ. Подождем чуть-чуть. У моего мужа тоже было больное сердце, он тоже перенес четыре инфаркта, но он не дожил даже до восьмидесяти. Даже до семидесяти пяти! Он еще мог бы жить и жить! (Слушает сердце Якова). Думаю, это не очень сильный спазм коронарных сосудов, который уже купирован кордилом. Ты, значит, любишь этого старца?
ХАННА. Да. Люблю. Уже много-много лет. Он удивительный! Твой муж тоже был удивительный человек: гордый, смелый – и такой добрый, такой понимающий других людей! Он ведь работал на нашем заводе, я его знала.
НЭНСИ. Да, мой муж был ... Я поражалась ему. Я восхищалась. И любила!
ХАННА. Почему Яков не открывает глаза?
ЯКОВ. Могу открыть. Не держать же их закрытыми все время! Еще усну. Или умру. А я дал слово дожить до столетнего юбилея.
НЭНСИ и ХАННА. Слава Богу!
ЯКОВ. Боль в сердце прошла. Надо принять еще одну таблетку кордила?
НЭНСИ. Не надо, обойдется. На этот раз. Я побуду с тобой, Яков, если ты не против, я ведь врач. И прости меня, пожалуйста, за те слова ...
ЯКОВ. И ты меня прости. Мне стыдно, что я так вышел из себя.
НЭНСИ. Ладно, мы квиты. Я хочу начать новую эру в наших отношениях. А ты как на это смотришь, Яков?
ЯКОВ. Я всегда за мир и дружбу.
НЭНСИ. И за любовь?
ЯКОВ. Конечно. В первую очередь – за любовь.
НЭНСИ. Тогда переезжай-ка ты к Ханне. И живи с ней в любви, сколько тебе отпущено.
ЯКОВ. Скажи правду, кардиолог: мне отпущено до столетнего юбилея? Я доживу до ста лет?
НЭНСИ. Боюсь, что ты ...
ЯКОВ и ХАННА. Чего ты боишься?
НЭНСИ. Я боюсь, что этот человек, перенесший четыре инфаркта, доживет до положенных ста двадцати.
Выходят Белла и Меир.
БЕЛЛА. Здесь был какой-то шум?
НЭНСИ. Это шумела любовь.
БЕЛЛА. Что? Не понимаю.
НЭНСИ. Ты не знаешь, что твой папа и Ханна давно любят друг друга?
БЕЛЛА. И ты туда же? Какая может быть любовь в его годы и с его больным сердцем?!
НЭНСИ. А великий Пушкин считал, что любви все возрасты покорны ...
ЯКОВ. Ее порывы благотворны. Не знаю, доживу ли я до положенных ста двадцати. Не знаю, доживу ли я до конца недели, но я хочу переехать к Ханне. Дочка, пойми ...
БЕЛЛА. Хорошо, папа. Но помни, что одновременно ты живешь и у нас.
ЯКОВ. Спасибо, доченька, ты всегда была такая понимающая. Подойди ко мне, я тебя обниму.
Объятия. Все подходят к Якову поочередно и обнимают его. Последняя подходит Нэнси.
НЭНСИ. Браво, голубчик-долгожитель. Переезжай к своей голубке. Только не сразу: вредно ломать обстоятельства жизни в твои годы. Переезжай постепенно.
ЯКОВ. Что это значит? Переезжать по частям? С какой же части начать?
Общий хохот.
ЗАНАВЕС.