Динка и три болванчика

1.
  - Дарю тебе, подруга, этих вот болванчиков с качающимися головками, - говорила Света, доставая из сумки коробок, перевязанный розовой лентой.
У Динки сегодня день рождения. Света, ее лучшая подруга, приходит поздравить всегда днем и никогда не остается на вечер. Они сидят на кухне, где специально для подруги Динка приготовила выпить и закусить. Она всегда так делает для Светки. Светка долго не рассиживается. Вот и сейчас достанет подарок, выпьет рюмку коньяка, скажет, как всегда, необычный заумный тост и уйдет, а Динка будет продолжать делать оливье и  селедку под шубой.
  - И не смотри на меня так... сейчас всё узнаешь, - Света развязала ленты и достала из коробки трех маленьких китайских болванчиков. - Болванчики, что вполне естественно, - это философический образ мужчин. Почему три? Потому, что в жизни каждой женщины должны быть три мужчины, три болванчика. Заметь, не болвана, - болванчика. Один - это муж, без мужа никак нельзя, он просто необходим для очага, сама же не будешь дрова добывать.
Муж мужем, но какой бы муж ни был, всегда захочется чего-то новенького, а не просто "исполнения супружеского долга". Первый болванчик у тебя есть - это твой Павлик. Муж, что надо:   гормонами и всем остальным, видно по тебе, снабжает регулярно, повезло тебе с мужем, береги его. И Света отставила одного болванчика в сторону.
Муж – это один из болванчиков,   но не факт, что в ряду первый.
Второй, -  сделала паузу Света, посмотрела на первого болванчика, спокойно качающего головкой, открыла навесной шкафчик и поставила его туда. - Не надо ему дальше слушать.   Второй болванчик - это любовник, это новые ощущения, новые касания, страсти и, что немало важно, никакой обязаловки - в любой момент можно сменить, перейти  опять к новым ощущениям. Не знаю, есть ли у тебя любовник сейчас, но, зная тебя, уверена, что будет, - произнося последнюю фразу, Света посмотрела на подругу  - щеки подруги залило румянцем. - Но это твое дело и я туда не суюсь. Захочешь, - расскажешь.
А вот третий болванчик – это… -  она выдержала паузу, чтобы, увеличив ожидание, усилить эффект от сказанного, - это друг, - появившееся удивление на лице Динки нисколько не удивили Свету, на это она и рассчитывала. - Если  первый обеспечивает бытие, кормит и плоть блюдет; второй будоражит страсти и секс разнообразит, то третий нужен всего-то навсего для твоей трепетной и тонкой  души, но  может понадобиться и для трепетной плоти – сейчас-то все больше секс кругом, а о плоти совсем забыли.  Ни с первым, ни со вторым, ни даже со мной, твоей лучшей подругой, душу ты не отведешь. О плоти я уже молчу, есть в ней такие ноты, взять  которые дано, может быть, одному на всем свете, ты и сама о тех нотах знать не знаешь, только тело твое нет-нет, да и заноет, заплачет, а первые два болванчика только обозлят его и уж никак не успокоят. Твоя бабская природа требует мужской груди, куда ты можешь лить столько слез, сколько накапливается от первых двух болванчиков, да и от всей жизни. Никакие подруги не смогут удовлетворить в тебе ту потребность излить душу, которая растет, как грязная посуда. Этого-то болванчика и недостает многим бабам. Его-то найти и труднее всего. Мужа, если не дура, найдешь всегда, любовника... кто, скажи, откажется потрахаться с симпатичной бабенкой. А вот друга ... Света слегка тронула третьего болванчика рукой, потом перевела   взгляд   в окно, кроме бледного,  почти что белого, неба за окном одиннадцатого этажа ничего не было.- Заменить, если, не дай бог приведется, первого болванчика можно всегда, не без труда, конечно, но не проблема;  второго болванчика сама менять захочешь и, уж тем более, труда там особого не будет... А вот этого, - она опять тронула третьего болванчика по покатому плечу, - этого, если удастся найти, заменить не сможешь никогда. Он, как лучшая подруга,   может быть только  один раз... Света взяла налитый бокал с коньяком: -  А сейчас тост - желаю тебе, моя подруга дорогая, наполнить содержанием всех болванчиков и пусть они всегда будут напоминать тебе о своих прототипах. Она толкнула своим бокалом бокал Динки, выпила, взяла в рот лимон и, съев его вместе со шкуркой, встала и направилась к выходу. Так всегда. Динка её не удерживала, она знала, что не надо. Она смотрела в след   подруги, подойдя к лестнице, Светка обернулась: «Не забудь о третьем».
 
     Динка любила слушать подругу, больше-то ей больше и слушать было некого, откуда только в Светке столько этой мудрости, прям - таки, старуха Изергиль. Как будто в одной школе учились, да и вообще с детства вместе. Родители любят рассказывать, что еще в кроватке писали друг на дружку, когда те собирались за застольем. Хотя она и подруга, но о бойфренде не знала, Динка стеснялась говорить о нем и не потому что пугалась темы или боялась, что Светка осудит, нет, она боялась, что Светка высмеет за выбор любовника, которого она хорошо знала.
У Светки подарки всегда со смыслом. Динка до сих пор, вот уже сколько лет прошло, а помнит, какой был подарок на свадьбу ее с Павликом… Тогда Светка подарила, перевязанные, как и сейчас, розовой лентой, гантели и книжку. "Хочешь, чтобы муж всегда при тебе был, тренируйся", - сказала она, залитой румянцем от вида книжной обложки, Динке. Книжку Динка проштудировала и практикой закрепила, а вот зачем гантели так и не поняла. Спросила у Светки. «Для весомости», - ответила Светка.

2.

    Когда Динка осталась одна, она достала всех болванчиков и выстроила их в ряд. Качнула головку первому: "А ведь и вправду болванчик.  Думает, небось, - влюбилась и пошла за него, без ума от его чар. Нет, конечно, тогда он нравился, смазливенький такой, ласковый и под юбку не лез, как все, сразу. Вот и вышла. О сексе тогда не думала, как могла думать о том, чего не знала.   Замуж шла целенькой,   про секс только на картинках. Светка - то знала, подруга как-никак и гантели подарила для дела. "Займись физкультурой жизненно важных   органов", - сказала она тогда. Хорошо, Павлик в сексе боец оказался, а, когда бы нет, что ей   было бы  делать? Это с  ее развитой сексуальной  потребностью. Любовника сразу заводить, так его не положишь же в кровать - с одной стороны Павлик, с другой бойфренд. Черти что за мысли лезут в голову. Вечно Светка разбередит душу и пошла, а ты тут думай и трись о притолок. Зараза она, все-таки, но люблю ее, какая бы не была зараза. Нет, с этим болванчиком все в норме, пусть стоит  на своем месте вечно". Она остановила качающуюся головку первого и качнула головку второго китайца. Этот в отличие от первого был весь какой-то гладкий, как масляный, так и тянуло лизнуть. Болванчик этот появился в ее жизни совсем недавно. Захотелось вдруг новых ощущений.   Неинтересно стало, скучно – все борщ да борщ.   Стало любопытно  - все ли мужики одинаковые.  Оказалось -разные. Первый был  лучше в сексе, все-таки подладились друг под дружку, притерлись (книжка пригодилась) и, когда она сжимала тренированными створками своего внутреннего органа его наружный, Павлик  выл от счастья. Он тоже знал, где дотронуться, а где не стоит, играл на зонах, как пианист на клавишах. Со вторым болванчиком, все по-другому. Он казался ей петушком на палочке, хотелось лизать леденец и палочку.   Слаб он был в сравнении с Павликом, но ему и не надо было особо стараться, - она сама брала, сколько надо;   все равно, Павлик вечером свое возьмет, а надо - и добавит. Второй болванчик устраивает ее тоже, она вдруг с раздражением остановила его качающуюся головку, - нечего здесь качать головой, будто все не так, все не правильно. Не нужны ей мнения и покачивания головами этих болванов.

 3.

    Динка тронула третьего болванчика, самого грустного и солидного. Было видно, что это не китайский мальчик, как первые два. Она не стала качать его головку, а взяла в руки и задумалась. « А ведь и правда, так иногда хочется излить душу и именно мужику; что бабы скажут, она знает, - сама так думает,  а вот что думает мужик…не пацан, вроде ее бой-френда или Павлика  (что они думают, она знает раньше их самих), а именно мужик, может быть, даже грубый и не сильно отесанный, а может быть, даже лучше, чтобы не отесанный.  Она раньше не думала об этом. Ну, Светка, ну подруга, удружила. Теперь только об третьем и болит голова. Найти третьего, казалось делом невозможным. Она многих знала ребят, многим позволяла даже себя полапать, но чтобы откровенничать с ними, душу изливать. Нет, таких знакомых у нее не было. Да и возможно ли такое вообще. Она подняла свое красивое лицо, на потолке сидела муха. Муха смотрела прямо ей в глаза. Первый раз Динке не захотелось прогнать муху, она тоже посмотрела в её глаза,   показалось, что муха очень сильно приблизилась к ней в непонятном оптическом иллюзионе. «Глаза мух не мигают,- заметила Динка. – И что она от меня хочет, что все они хотят от меня!»  Сколько раз она уже пробовала хоть кого-нибудь найти, чтобы поговорить хоть о погоде, просто пообщаться. Где там! Все сразу под юбку лезут. И запретить как-то неловко, сама навязалась, но и каждому давать лапать…еще руки грязные, не за тем она встреч искала. «Лапать есть кому – цельных два болванчика, а вот по душам… Попробовать что ли еще, чем черт не шутит, когда бог спит, да и Светка, если она на что укажет, так то и получается. Ведьма она, Светка». 
Динка бросила резать салат и пошла к компу. Она быстро нашла десяток симпатичных ей лиц и вошла к каждому на страницу. Теперь осталось ждать, когда они придут к ней. «Найдется», - почувствовала она своей бабьей сущностью.

4.

   «У меня гости, - заметил Максим, открыв сайт, - интересно, кто это». И он навел курсор на  гостя.  Это оказался не гость, а гостья.  Мало ли их было у него, так вот забредших неизвестно откуда. Но эта  была особенная – она в открытую звала к себе плотским блеском  глаз и  влекущей улыбкой красивого  рта со сжатыми губами. «****ь по крови, – мелькнуло определение таким взглядам, данное когда-то его приятелем, знающим толк в девицах такого призвания. -  Небось, тоже не целуется, как все они  отдающиеся, - подумал Максим, взглянув на сжатые губы - что за придурь, сожмут губы,  и  ты хоть что делай, хоть кинжалом разводи их. Будто именно в губах сокрыта их высшая женская чистота, её и берегут от всех странников, трогай всю, - губы нет. Похожа на еврейку. Еврейки хороши в постели, - Максим вспомнил свою давно уже забытую,- черт возьми, а как ее звали? Забыл… Надо написать этой гостье. А что?» И он написал: « Когда такую красивую вижу, становится жалко себя». Прочитал, хотел добавить что-нибудь еще, но решил, - хватит, и нажал на ентер. Надо закончить рассказ, начал редактировать и увяз по самое не хочу. Правкам казалось не будет конца, а на бумагу просилась новая вещь. Рассказы Максим пишет недавно, начал с описания забавной истории в семейную хронику, потом еще, так и пошло-поехало, печататься  пока не думает, пишет, как рисует – для души.

5.

   Она с нетерпением открыла сайт. Из десяти ответили семь. «Хорошее число», - мелькнуло в голове.  Но, когда стала читать, написанное ими, число  гостей стало резко сокращаться. «Лучше бы молчали, у всех одно и то же, а тот лупатый еще и стихи прислал, поэт недоделанный» Она стала злиться, будто кто-то не выполнил, что обещал. « А это что за текст такой, две строчки всего, на большее ума не хватило, -  меня красивой называет – хорошо, а жалеет он себя, потому что не достанусь ему,   элегантно изъясняется, - подумала Динка, -    Ему и отвечу, что, мол, не отчаивайся, найдешь себе  кралю».

   Он ответил  какую-то ерунду, потом ерунду  говорила она, потом сказала про любовь, что  от нее одно горе, он стал не соглашаться. Потом долго никто не писал и она почти забыла о нем.  Вдруг замигал огонек на его портрете и она прочла совсем неожиданно для себя какие-то теплые слова, это был ответ на ее вопрос почти месячной давности.  Они стали общаться чаще, находили самые неожиданные занятия. И это общение незаметно заняло определенное место в ее однообразной жизни, оно вносило туда новую струю, новый поток воздуха и солнца. К лету стали общаться почти что каждый день. Она стала ждать ответы от этого своего собеседника и расстраивалась, когда их долго не было.  В остальном жизнь  текла размеренным то ручьем, то потоком, и каждый новый день был совсем, как старый, только что еще бывший здесь, но уже ушедший в лету навсегда. С Павликом освоили новое  па в сексе, ей и впрямь приходилось едва ли не норму мастера тянуть, зато Павлик молодцом. «Умру под ним когда-нибудь», - задыхаясь от  сексуального счастья, думала Динка.  Ей часто не хватало и Павлика и бойфренда вместе взятых, они так раззадоривали ее плоть, что, когда оставалась одна, часто приходилось добавлять вручную.  А тут еще этот новый приятель на ее сексуально озабоченные жалобы  присоветовал почитать Есенина «У белой воды».   Надо же было так совпасть, чтобы Павлик был в командировке. Она  хорошо понимала Палагу, даже совет готова была дать ей – попробовать с огурцом, но что там Палага, когда сама обтерла все углы в доме. И где носит её Павлика. Даже мама заметила и спросила, как у нее с мужем. Как объяснить маме, что, если бы муж отвечал на все ее запросы, ему не то, что работать, - поесть было бы некогда. Маме не объяснишь. Еще бойфренд стал пропадать, совесть его, видите ли, замучила. Однако когда самому приспичит, бежит сразу, совестливый нашелся. Кабель паршивый.

6.

     Максим вход в комп теперь начинал с сайта, где шел его уже бесконечный диалог с Динкой. Они ни разу не назвали друг друга по имени, ни разу не поздоровались и не сказали пока. У них шел беспрерывный диалог, без смены дня и ночи. Максима подкупала непривычная ему откровенность девушки, ее неприкрытые рассказы о сексе, о любовнике, только вот о муже она вспоминала крайне редко. Максим был благодарен за это, очень не любил он, когда в постели бабы о мужьях рассказывают, и что им в этом. И хотя с мужем Динки ему делить нечего, но лучше обходиться без вспоминаний о нем. Ну, не любит Максим мужей! Она казалась такой же доступной женщиной в реальности, как и в виртуальном их общении, это не смущало, но и не привлекало. Не влекло. Он не мог лезть на бабу, после того как с нее слезли двое.  «Альпинизм какой-то», - усмехался Максим и возвращался к своим проектам. А на следующий день он снова бросался на знакомый сайт в первую очередь.  Для половой жизни ему вполне хватало жены и не частых, но, как он любил говорить,  бешеных, свиданий с давнишней его подругой. Подруга любила секс, любила Максима и вполне удовлетворялась почти - что случайной частотой их нечастых встреч. Секс с ней и впрямь был бешеный, и ей надолго хватало впечатлений, хватало их и Максиму.
А эта девчонка, едва получившая очередную порцию спермы (куда он не знал), тут же бежала на сайт, чтобы пообщаться с ним.  Он стал замечать, что виртуальное общение становится все приятнее. И не только приятнее, оно становилось откровенно виртуально – сексуальным. Максим видел, что она предлагает себя и начал задумываться, не перейти ли им в мир реальный. Почему бы не покувыркаться с молоденькой, но вполне зрелой, любительницей секса.

7.

     В жизни Динки появилось новое, не бывшее у нее никогда раньше, чувство. Оно разрасталось и в своей тревожной неопределенности   очень беспокоило. Хотелось понять, что это в ней бродит, и потом как-то с этим разобраться.  До боли  захотелось  общения с ее виртуальным другом, видеть и слышать хотелось, она пыталась угадывать, какой у него голос, какой рост, она оживляла по фотографиям его внешность и, чем больше   представляла его внешность, тем больше хотелось увидеть вживую. Она боится его. Боится и поняла это, когда придумала начать знакомиться голосами. Она хотела и боялась услышать голос, - а вдруг не понравится ей или ему. Что тогда? Но страсть к сближению берет верх и они на телефоне. Голос такой точно, как она представляла. «А как мой ему? Говорит, что ожидал другой, более бархатный, так и не поняла, понравился её голос или так, - сойдет.  Позвоню еще, пусть запоминает».
Она продолжала рассказывать о своих проблемах, рычала на бойфренда, что он начинает игнорировать ее – попользовался и бросил. « Ему это не пройдет», - жаловалась она с раздражением. И, как всегда, Динка получала совет. «Не обращай на него внимания,- советовал друг, - и он прибежит». Так она и сделала, выдержки уже не хватало, когда он прибежал. Взмолился. Какой секс был, Павлик, конечно, бойчее будет, но не леденец на палочке. Ей хотелось леденца и палочки. Хотелось слизывать с палочки леденец.
Она продолжала делиться с Максимом самым сокровенным, но и сам Максим стал занимать ее все больше,  стала больше думать о нем и это   совсем не нравилось. В её жизнь вторглась  новая струя, которая ей не подчинялась, с этим надо было что-то делать. Она привыкла решать все всегда сама.
Вновь появившиеся чувственные  раздражители были ни к чему, - от прежних едва отошла, да и не отошла еще, а тут снова ветер и снова волны…
Они, как уже стало почти что традицией, перед тем, как ей идти спать,  долго обменивались письмами. Он, как всегда длинными, витиеватыми, она короткими, лаконичными, похожими на деловые. Время подходило ко сну, она ложилась рано, рано надо вставать, чтобы всех  накормить, расчесать, одеть, выпроводить, наконец, мужа на работу, детей в школу.
И вдруг вырвалось, как кашель: «Я люблю тебя». Он, как не заметил, пожелал спокойной ночи. Кашель надо лечить. Она хочет встречу. Ей страшно, но хочет сильнее, чем  страшно, и  она не ждет, когда предложат ей, она сама предлагает. Согласился. Встреча оговорена.

8.

     Теперь Максим общается с Динкой каждый день или почти каждый. Недавно даже по телефону говорили, обменялись голосами. За свой голос он не волновался, ему много раз говорили, что голос нравится. Ее голос удивил, почему-то ждал более насыщенного и бархатного, хорошо, что хоть не писклявый, терпеть не мог писклявых. Похоже, пора выруливать отношения в живое пространство, виртуалка, хотя и хороша, – здесь можно подумать, исправить сказанное, не отвечать и даже уйти, не прощаясь, но живое общение  она не заменит никак. Конечно, если к живому есть охота. Охота у Максима была. Он всматривался в ее фото: взгляд немного снизу, сжатый в улыбке рот – она явно предлагает себя, а что! - нормальная   баба, хочет секса и не скрывает этого, может быть и хотела бы скрыть, да глаза не дают. Вот другая фотография, здесь она лежит на животе, лицо направлено объектив, а сама она где-то витает, глаза отрешенные, а сзади видна пятка, согнутой в колене ноги. Здесь она совсем другая, ушедшая в себя и никто ей не нужен. Из переписки видно, что не шалава, даже измену мужу так обосновала, - хоть в закон о браке вноси поправкой. Не нравится Максиму  тот щенок, бойфренд её, но, если бы он не знал женщин, то мог бы удивляться её выбору.   Мало того, что выберут черти кого, так потом еще и верность ему блюсти будут и детей рожать и ревновать и с грязных баб снимать. Все это Максим знал и, хотя понять не мог, всегда принимал спокойно  и обходил таких счастливых десятой дорогой.  Но здесь, как будто бойфренд подал в отставку, а муж, что муж, любовница при муже лучше, чем непонятно, сколько их там, кроме тебя.

Что такое муж Максим знал не понаслышке: разные были у него ситуации с мужьями – и убить хотели, и просили, чтобы отдал назад жену, был один даже довольный, что есть, кому добавить жару, его неуемной жене. Всякие были мужья, куда от них денешься, женятся, а потом баба мается – и не смотрит за ней и не трахает так, чтобы хватало. Хотя, конечно, кто их поймет  баб этих – одной и раза хватит, бывает даже, что и совсем не надо, такую он тоже знал – жена приятеля, чуть, говорил приятель, опоздаешь в постель,  – она уже спит носом в стенку, а другую и рота не уймет. Кажется ему, что с ротой – это теперешний случай,  даже боязно становится, как вспомнит   ее сексуальные заманки  в компе, - не перестает удивлять странная открытость.
Он пытался ответить тем же и рассказывал о своих прошлых интимах, о настоящем как-то не хотелось, не то чтобы  стеснялся или себя выгораживал, нет, не любил он говорить о своих женщинах ни с кем, не было для него такой темы. Вполне хватало других историй и своих и чужих, если не хватало правды, мог и присочинить, она поначалу не хотела слушать его любовные истории, говорила, что готова убить всех его девушек, но потом даже стала уточнять детали.   
В том, что она  хочет отдаться, сомнений не было: намеков было столько, что прямое затягивание в постель было бы менее понятным. А когда в обычной их переписке на него ни с того ни с сего упали строчки  «Я люблю тебя», сомнения, когда б и были,   сразу исчезли, - она хочет его. Конечно же, он не будет противиться.
( Тогда еще Максим не знал, что «Я люблю тебя» может означать что угодно, но только не то, о чем он подумал,  не тот единственно возможный смысл,   какой приняли бы  все, кто слышал или читал эту вечную фразу. Единственном, но не для Динки.)

9.

Он не особо заморачивался, когда шел на эту встречу, - как вести  себя. Это была их первая встреча, но до нее они столько раз говорили об интиме и так откровенно, что свидание могло быть только для того, чтобы  оживить виртуальность   и уже не говорить о сексе, а  заниматься им. Чувств особых в нем не было, да и откуда им взяться – ни разу  не видя, что-то начать чувствовать, - смешно. Но для секса зачем чувства, для самого шикарного удовлетворения плоти достаточно обычной симпатии друг к другу. Симпатия была и к  внешности, и не дура, и в сексе свободная женщина. И не только свободная, а еще и настоящая профи, говорила, что даже гимнастику специальную делает,   гибкость ей нужна особая. Павлик ее, как понял Максим, - компьютерщик, сидит целый день за компом, выискивает разные секс - позы, потом с женой отрабатывают. Максим давно прошел через это, только тогда ни интернета, ни книг не было, да и власти к сексу относились, как к врагу народа, а народ все, от Солженицына и до секса черпал из самиздата. «Поотстал, небось, от  новых технологий, - рассуждал Максим, - хотя принцип  остался, а там разберемся»  Когда-то мог кончить два раза подряд, не прерываясь, партнерша, почти что умирая под ним, о том и не догадывалась. 
    Вспомнил, что на свидания несут цветы и еще что-нибудь. Сорвал в саду букетик – большой куда? Домой не понесет, а выкидывать будет жалко, еще купил конфет. Знал бы, что она их так любит, купил бы больше, а так,- просто для приличия.
На дворе стоял потрясающий апрель. Он ждал ее в машине. Вокруг, не смолкая, пели птицы, а со скамейки на него глазела   дама - из тех, кому все надо. Он переехал немного дальше за  кусты.  Телефон! – спросила, где  он.   Пока рассказывал, она неожиданно выросла перед ним, как лист перед травой. Сели в машину. Что хочет она?   Она захотела гулять по парку, Максим удивился: у него, кроме желания  иметь её,  никаких желаний не было и он не понимал, откуда они могли бы взяться такие, чтобы перебить страсть.
Они гуляли, не испытывая особого желания говорить.  Все его представления о ней, составленные из общений в компе, ломались и рассыпались, падая прямо им под ноги, он давил их, удивляясь сухому их хрусту. По разговорам   на сайте он составил образ, хотящей его женщины: они настолько близко касались своих полов, что только и оставалось соединить их. И, хотя она и позволяла сейчас себя трогать, но делала это как бы из приличия - «неудобно отказать».  Достать губы так и не удалось. «Как я и предполагал», - вспомнил Максим. От радужных его ожиданий, похоже, не оставалось и следа.
Расставался   совсем с другим человеком. Максим был раздосадован и, как вести себя дальше,  не знал,   и не думал об этом. Новую встречу, если бы и хотел, он не мог инициировать из-за полнейшего непонимания, чего от него хотят, и надо ли ему то, чего хотят.

10.

Домой он пришел в полном смятении чувств, с трудом удерживая во внешности обычное свое состояние. Жена Максима была вся в своих заботах, которые, однако, сводились к заботам о доме, о пище, продуктах и прочих первых необходимостях. Она давно привыкла к мужу, к его выпендрежам, ругала его, как и следовало это делать жене, иногда больше, а иногда и забывала. С некоторых пор она решила, что муж требует опеки и пыталась его контролировать, она делала замечания и поучала даже там, где он был профи, а она так, погулять вышла. Чем больше она наблюдала за ним, тем больше   ей казалось, что ее опека необходима. Максима не особо тяготило все это внимание к его персоне, хотя   утомляло и вынуждало изредка давать отпор, выходящему, за приемлемые им дозы, попечительству. Он    понимал, что жена, бывшая всю их жизнь под его пятой, и решившая  вдруг стать самостоятельной личностью, имеет на то право, и потому не мешал ей в этом. Максим любил жену, знал свои провины перед ней, знал, что доставил ей много тяжелых минут и чувствовал себя в том виновным. Хотя он и считал, что следовало бы ей проще относиться к его специфическим проявлениям свободы, - ведь ясно, что все равно никуда   не денется  и не порушит  сооружение, которое они вместе   с любовью и огромным трудом строили всю совместную жизнь, теперь семья для него первично. Будучи верным  семье и преданным  жене, Максим, тем не менее, считал себя человеком свободным  и, чтобы не расстраивать никого этим, не демонстрировал свою свободу слишком явно. Периодически у него открывалась личная жизнь, которая была вне семьи и принадлежала только ему одному. В этой личной жизни он находил то, чего не хватало в семейной. Ему всегда было мало любви земной, той от которой горит все нутро, а жена  не только не могла дать, но и принципиально не понимала зачем, зачем ему это надо и сколько можно. Она не понимала и не хотела того, что хотел он, а ему было надо, так он был устроен, потому и случались изредка земные  романы. Он все делал, чтобы жена не знала о них, но она что-то чувствовала, и, по одной ей понятным признакам, начинала подозревать, становилась нервной и усиливала опеку. Они продолжали совместное существование, постепенно усиливая каждый свою независимую сторону.

 11.               

Она  шла на первую встречу с  предметом своего виртуального знакомства. Ей страстно хотелось этой встречи, хотелось увидеть живым человека, с которым вот уже месяцев семь   общается в компе, а последний месяц так каждый день и, бывает, целый день. Общения с ним стали   частью её жизни. Она явно переигрывала, когда излишне возбуждала его своими откровениями, особенно теми, где она голая. Но ей казалось тогда, что все это так и останется в виртуальщине, а, если и нет, то, что здесь такого, - он что голых баб не видел. Она отбрасывала мысли, которые могли помешать их свиданию. Но все равно было страшно, ко всему, он еще и далеко не ровесник,   как тут не забояться. Чего ей хотелось от встречи, сказать она не могла. Все, что касалось  общений и получения советов (как никак, старший товарищ) было вполне на достойном уровне в компе, вряд ли живые встречи с разговорами на улице  смогут добавить здесь качества.  Но необходимость свидания, давно  сформированная их общениями,  тягучим сгустком   вытекала из компа и обволакивала её.     Одного она боялась, что встреча вживую может разрушить их, сложившиеся в компе отношения, и вместо того, чтобы что-то найти, она потеряет то, что есть, и что терять очень ей не хотелось бы. Она будет стараться, и все сделает, чтобы этого не случилось.
Чем ближе к месту встречи, тем сильнее бьется сердце, - ну, впрямь, как на настоящее свидание идет, а не на почти что деловую встречу. Его увидела сразу и, хотя видела впервые, узнавать не надо было, узнала бы, кажется, в любой толпе. Он радостно приветствовал ее появление и тоже, как будто вчера расстались. «Что это? – подумала Динка.- Разве так бывает: - Впервые видишь человека, а будто знаком с ним всю жизнь».
- Куда едем? - спросил он.
- Хочу погулять.
- Тогда в парк, - сказал он.
- Да, - сказала она и добавила: - Туда, где много деревьев и мало людей.
Он   не знал   таких мест, больше того, он твердо был убежден, что мест, где нет людей, не бывает по определению, они вылезают, как тараканы из щелей в самых, казалось бы, нелюдных местах.. Сколько раз он искал уединения для секса, но даже в лесу, где только что волки бегали, стоило расстегнуть лифчик, как обязательно кто-нибудь появлялся,   один был даже на тракторе, - наблюдал их с высоты своего тракторного полета.

Был день, вторая его половина, светило и грело солнце, пели свои песни птицы, ветер полностью «сложил повода», они ходили вдоль одной и той же аллеи - самой безлюдной, и она не знала, как вести себя и что говорить.  Когда он стал приставать с поцелуями, она твердо и без обид ушла от них  (сколько раз приходилось так делать), но он стал трогать руками места с концентрированными эрогенными зонами, она понимала, что дала к тому повод в виртуальном общении и чувствовала, что   обязана согласиться  хотя бы на малую часть ласк.  Ласки так, - ничего особенного, как у всех мужиков, но и не неприятные ей. Потом они посидели в машине, как ни странно, людей не было, и никто за все время не прошел мимо. Они будто играли в футбол – он нападал, она защищалась. Ни она, ни он не знали, как вести себя, не беседовать же, как на сайте, о ее проблемах – зачем тогда было встречаться вживую. Она протестовала против сексуальных ласк, но как-то не сильно, не убедительно, она  любила все это, но,  привитая веками (и почему-то только женщинам),   боязнь греха заставляла отводить его руки и прятать губы, но и не на первом же свидании отдаваться. Домой она возвращалась с измученным ноющим  телом, но верная мужу, который за ее верность вечером отработает двойную норму, она заслужила.

12.

    Вторая встреча не шла за первой, а летела. Они оба настолько не насытились первым своим общением, что, только расставшись,  сразу стали придумывать, как встретиться вновь. Он не дождался,  когда  Динка позовет первой, и сам предложил покататься. Она согласилась сразу, не раздумывая. «Надо определиться», - кумекал  Максим, он ничего не понял при первой их встрече, но очень не хотел расставаться с крепко захватившей его  мыслью, - овладеть Динкой, и, если все понравится, организовать любовную регулярную связь. Максим не видел в этом ничего не естественного. Он любил говорить, что,  если убрать из жизни людей любовные внебрачные связи, то, и он при этом делал широкий, насколько хватало руки, жест в сторону книжного шкафа, надо будет убрать отсюда все книги, оставить только его любимого Маркса.  Их виртуальщина становилась все объемнее, все ненасытнее, и хотя все в ней было не настоящее и нельзя её ни потрогать,  ни услышать, они уже не могли заснуть, чтобы не сказать друг другу «спокойной ночи», а, проснувшись, - «доброе утро». Он не знал, как готовиться к встрече: искать хату или еще рано, и надо еще походить по улицам, посидеть в машине, поузнавать друг друга ближе, как будто они не знают  друг друга давным-давно и  давно друг друга хотят.

   Она имела свои проблемы. Почти расставшись с бойфрендом, она не могла тут же подлезть под другого мужика, ей было бы неудобно перед Павликом, да и перед собой тоже – прямо таки, едва ли не ****ью нарисовывается. Получалось бы так, что он себя блюдет (Динка не сомневалась в этом), а она только и перескакивает с одного …  на другой … Жалко ей Павлика и себя жалко. Оставался бы бойфренд, все было бы в норме.  В той норме, какую она выстрадала, выплакала и, едва не лишившись жизни, получила от мужа. Да что там получила, - он и предложил, только бы самому остаться, в ногах валялся, слезами заливал, он согласен был на все, даже на любовника, только бы она вернула его, а что увлечение пройдет, зная жену, был уверен. Да, бойфренд был в законе, но что-то стало ему не так, свалил все на совесть, которая вдруг разыгралась (Павлик, небось, поработал), и  исчез. Знает она ту совесть, - девку пошел искать, жениться ему надо, а на ней не захотел,- конечно,  побоялся,  да и  перспектива ему, ты ж понимаешь, - нужна, а тут даже детьми укомплектовано, да так, что дальше уже, будто, и некуда (детей у Динки было трое: мальчик и две девочки). «Ему своего наследника, конечно, надо, свой подлый род продлить.  Как прыгать на мне, так можно, - думала она со злостью, - а жениться…». И тут  она, как живого, представила это эскимо на палочке. Все вдруг внутри засвербело, заныло, так захотелось   к нему, даже не отдаться, а только бы вылизать всего, выцеловать. «Может, еще объявится? А объявится, - так что? - бежать к нему всей нараспашку и - на  меня, пользуйся. Да пошел он, цаца, тоже мне, елейная». Никого не надо. Муж есть и хватит, мало будет, сама добавлю, - не умру от проблемы пола.  С полом порядок…  Душе как быть?  Для души тоже хотелось бы оргазма, да так, чтобы вывернуть всю наизнанку, оголить и пусть он делает с ней, что хочет. Она знала, чувствовала, - он подходит ее нутру, всем её внутренностям.  Она-то знает, а захочет ли он? И как завлечь только к душе? Динка понимала и не хотела понимать одновременно всю неоднозначность этой, надуманной ею, монашеской проблемы.

13.

  Не бывает  мест, где не было бы людей, они появляются всюду, как космическая пыль прочесывают все пространство даже там, где нет никакой жизни. Но Максиму удалось-таки найти место, где людей не было, - это была посадка, увы, загаженная во всю свою многокилометровую длину бутылками из пластмассы, полиэтиленовыми кульками разных калибров и строительным мусором. Они не  смогли найти даже 10 метров без мусора, поэтому, немного погуляв по природе и наколов ногу Динке (ей захотелось походить босиком), они уселись в машине сзади. Чтобы спрятаться от поцелуев, Динка повернулась спиной и легла ему на плечо, выставив ноги на улицу. Он целовал ее волосы – они были горькие от полыни – она с ней мыла голову, лицо достать не мог – она ловко его уводила, хотел целовать руки, но  она совсем не поняла это намерение, руки никогда раньше не были объектом целования, ноги - да, от пят и до лубка, а руки – нет, и потому такое его желание было непонятно и казалось чем-то не серьезным,  типа – «хоть что-нибудь». Нет, она не припоминает, чтобы кто-то руки хотел целовать, в кино как-то видела, но - то ж кино. Она прячет руки, ей неловко за свое упрямство, так довести человека, что даже руки готов целовать. Нет, не может того быть, - он прикалывается. Все, что оставалось Максиму, - это то, что он доставал правой рукой. Руки были длинные и доставал он много. Динка понимала всю нелепость своего поведения, но она не управляла собой, она, где могла, пряталась и, где могла, удерживала его губы и руки, но там, куда ему удавалось проникнуть, она не сопротивлялась, но и не хотела этого. Ей казалось, что в простом облаповании есть нечто не хорошее, не достойное  к воплощению их чистых, хотя и виртуальных, чувств.  Она больше не могла выдерживать натиск его правой  руки, все это она любит и хочет, но не так…не так неполноценно, ей стало обидно, больно и даже противно - вот так безобразно извращать их  близость. Почему-то вспомнился бой-френд, он также в их недавнюю встречу   лез  туда же; и она заплакала. Она встала и ушла на переднее сидение. Слезы тихо без судорожных всхлипов потекли солеными струйками из ее глаз.

Максим, увлеченный поиском путей к прелестям Динки, которая не сопротивлялась, но и позволяла очень мало, ничего не мог понять. Они были одни в   посадке и ничто не мешало им отдаться  страсти в полной мере, но  что-то непонятное ему   сдерживало Динку, хотя по дрожи тела   было видно, что она хочет этого.  «Я ведь не знаю ее совсем, - думал Максим, - может быть, робеет все-таки, не может сразу, всего-то второй раз видим друг друга». И он ласкал ее, сколько доставали руки и губы, стараясь хоть какое-то удовольствие   доставить  её зовущему телу наперекор воле рассудка. Он был   удивлен и обескуражен ее активным протестом, когда   хотел целовать ладони, запястья, руки от пальцев и до подмышек, но она не противилась, когда он достал своей правой ее лобок и стал ласкать его.   Она хотела этих ласк, но  видно было, что удерживает себя, что борется и с ним и с собой, потом  вдруг отвела его руку,  встала и ушла вперед. Что плачет, увидел только, когда подошел следом  и опустился перед ней на колени. Она плакала. Он никогда раньше не видел, чтобы так плакали, - тихо и необратимо, все в нем сжалось от боли за эту маленькую девочку, которая плакала, он был уверен, из-за него. Болью в сердце ощутил  ее боль, происхождение которой он  не понимал. Он стал целовать её глаза, пытаясь слизать слезы, он улавливал их от падения внизу щек и подбородка, но она поднялась с сидения, отвернулась и слезы еще обильнее потекли по её щекам, она даже не всхлипывала, казалось, что слезы и она не связаны друг с другом.  Чем неприступнее   была Динка, тем ближе становилась.   Понять эту метаморфозу Максим не мог, да и не пытался. Ему хотелось бережно сжать ее в маленький комочек  и спрятать за пазухой,  ощущения воображаемого комочка начинали волновать,   тогда комочек вырастал и распрямлялся, но опять ничего не происходило.

 14.

     Начались их непонятные отношения. Встречи вживую были редкими и недолгими. Зато в компе они встречались утром, когда он встанет, потому что он вставал намного позже её, и, бывало, вместе просиживали там с перерывами  - он на проект и разные семейные поездки,  она на стирку, готовку еды и уборку дома - весь день, пока она пойдет спать. Спать она шла по понятиям Максима еще днем, -она должна была   рано вставать, чтобы принять и обслужить огромную семью из четырех человек. Когда они расставались, он   всерьез брался за проект и иногда уже за полночь вздрагивал от желтых флажков с извещениями о   письме от нее, флажки  приятно обжигали Максима и тогда они могли болтать далеко за полночь.
Медленно, но верно, Максима затягивала трясина нараставшего чувства. Он знал это состояние, боялся и любил его, но любил больше, чем боялся, и потому не противился трясине и продолжал погружаться в нее все глубже. Однако, делал это осторожно,   внимательно следя за объектом своей нарастающей страсти, – не остывает ли она к нему, да и вообще, что значит эта ее фраза «Люблю тебя». Фраза, которая, собственно, и заставила его посмотреть на Динку не просто, как на объект женского пола, будто бы готовый ему отдаться, а совсем по - другому… Теперь он не знал, как воспринимать, предложенный вид бесполой любви. Она любила его, - это Максим слышал, видел, но не понимал.

15.

  Максиму в жизни довелось разные любви испытать свои и повидать чужие. Были и бесполые, хотя, как посмотреть.  Набежала на память история приятеля  -  там была    любовь бешеная, до сумасшествия, особенно, с ее стороны – у неё это впервые;   у него счет потерян, но тоже страсть одолевает, однако она продолжает оставаться нетронутой. А, ведь, тоже – тронутая, не тронутая, - что это по большому счету?  Они проводили вместе в его, затененной тяжелыми шторами, комнате  с окнами на север по много часов (знал бы это её папа, майор танковых войск в отставке), все было у них, все возможные и не возможные виды близости, но она оставалась девственницей. Тронутая она после всего, что у них было, или не тронутая? Как хватило у него выдержки и обладания собой – это не понять нормальному человеку, но была к тому причина,   причина была банальная и просто пошлая – ему предстоял длительный отъезд и после возвращения  он хотел точно знать, что она ни с кем за время его отсутствия не была близка. А сомневаться в том, что это   случится, у него  были основания: разбуженная  им  страсть, была в девочке настолько неукротима, что ему трудно представить её воздержание, пока он вернется. Он  оставил  печать целомудрия и осталась она девочкой, а, когда через восемь месяцев вернулся, она   отдала   все его письма и попросила отдать свои. И дело было не в том, что   блюсти верность было для нее проблемой, она просто его разлюбила, а еще точнее, увидела спустя какое-то время, что он совсем не тот, кого она хотела. Расстояние не усилило силу страсти, а уничтожило её. Так, оказалось, тоже бывает. А он, бедолага, так и не узнал, когда вернулся, оставалась она невинной или нет. «Да, - задумался Максим, - любовь – это вспышка, пламя, сколько ему гореть, - один Бог знает».

     Максим вспоминал этот давнишний случай, бывший с его приятелем, пытаясь найти какие-то аналоги того положения, в каком сам оказывался сейчас.   Платонической любви,    в большей степени, чем у приятеля, он вспомнить не мог, да и не было ничего подобного ни с ним, ни с теми, кого он знал.   Нет, надо понять, что это в ней, откуда такая непреклонность.   Надо понять.   Он не хотел попасть в страшную для себя зависимость неразделенной любви, попасть куда он всегда остерегался и считал для себя абсолютно неприемлемым и даже унизительным. Может быть, остановиться, пока трясина не засосала полностью, - это было бы самое разумное решение, но как не хочется принимать его. Он чувствовал, что не муж или боязнь грехопадения удерживают Динку. Он должен понять.  Остановить себя он сможет из любого положения. Он знал, как ломать себя, совсем недавно бросил курить – вот это была ломка. Но он знал, - чтобы бросить затяжную привычку, без которой ни дня, ни часа, а здесь счет пошел уже на минуты, достаточно удержать себя от той привычки с утра до утра, если продержаться сутки, привычка будет повержена. Он знал это, но знал   также и ту цену, которую должен будет заплатить за будущую победу, если она, не дай Бог, понадобится. Это не курить бросить!

16.

   Динка была  совсем не маленькая девочка, как она представлялась влюбленному и много ее старше Максиму. Она была вполне зрелая дама, давно перешедшая возраст наивных девочек, да и девочек вообще. По опыту и емкости  сексуальной жизни она   намного опережала   Максима с его умеренными  женами и всеми недолгими любовницами вместе взятыми. Таких Максимов у нее было тоже больше, чем любовниц у него, но только с одним, последним, она позволила себе зайти дальше, чем поцелуйчики и обнимончики, - он стал, вторым  Павликом.   Появилось два мужа, и она перестала быть цельной и неделимой, она разрывала себя, деля   на две части.  Боль была невыносимая. Рвать приходилось по живому и собственноручно.

   На сегодня она  еще была во власти того дикого стресса и надрыва психики, когда случилась история с бойфрендом. После   долгих лет, приучивших ее к одному мужчине, и сделавших  его собственностью,  моно женой, она не смогла в этот раз не уступить  своему желанию, такому сильному, что не  в силах была сдержать себя, как это всегда удавалось раньше с другими. Но, став под напором страсти и вопреки рассудку, любовницей (она считала женой) Кукушкина, Динка    не могла сносить это свое новое существование, не могла раздваиваться, психика не выдерживала. Невыносимо было врать всем и все время. Она тупила глаза и краснела даже сама перед собой. «В таком состоянии, наверное, и случается суицид,- иногда думала она и, кто знает, если бы не дети…-  До сих пор трясет при воспоминании о том времени двумужества, и когда всё, казалось, отстоялось и успокоилось, обрело какие-то рамки сосуществования, когда перепуганный Павлик,   видя моё безумное состояние,   согласился на бойфренда  в надежде, что   страсть к нему скоро пройдет, - этот гад, видите ли, заболел совестью, ему перед Павликом стыдно стало.  А меня бросать – это как!  Это совесть позволяет? Это не стыдно!»  По её логике: второй мужчина, значит, - второй муж. Но бойфренд стал пятиться, пятиться и совсем пропал. Гнев и злость разрывали теперь Динку, ее заполнили ненависть и  жажда мести: « Не спущу ему все так просто. Позабавился и пошел. Уничтожу», – негодовала она. Однако, несмотря на всю зрелость своих лет, и большую любовь  к сексу, она была далека от  готовности делить свое тело между несколькими мужчинами, она видела секс цельным и неделимым. Секс в ее жизни был ответом телу на его похотливые запросы, он  составлял необходимую и неотъемлемую часть общей жизни, как еда, питье, конфеты, как утром почистить зубы и подмыться вечером, только потребность в нем была в отличие от «чистить зубы»  еще и удовольствием. И она скорее согласится   переносить голод и болезни, чем отсутствие секса, регулярного и достаточного, пусть строго порционного, - больше ей не надо. Ей хватает Павлика, а, если вдруг невмоготу и захочется больше, чем дает Павлик, так  сама вручную собьет похоть, - «Чи не проблема!»     Представить   на месте Павлика кого-то другого она не могла: во-первых, у неё с ним все   отлажено и подогнано до последней самой мелкой детали, во-вторых,  он вполне справляется и ей вполне хватает того объема, что он дает.  Бойфренд влез нахально и с обманом, но в нем она видела несколько другой секс, в котором  не он, а она больше лидировала, ей нравилось владеть его телом, удовольствие от секса было другим, но без Павлика, она теперь это ясно понимала, бойфренда не хватило бы. «Может, и хорошо, что он отказался на мне жениться», - думала теперь Динка. 

   Про секс она знала все, - от физиологии,  физики и химии до множества вполне конкретных упражнений, призванных сделать секс вкуснее. Одну особенность своего собственного секса не знала Динка, - он принадлежал только  плоти и был оторван от чувственных нитей  души,   потому-то интуитивно и искала она кого-то, кто мог бы заполнить эту пустоту порцией духовности в ее сексуальном рационе. Она ничего не могла и не хотела менять в той части секса, которая у нее была,   здесь устраивало все – она получала регулярную, почти что научно дозированную, массу телесного трепета, чем вполне удовлетворяла физиологию. Не хватало пустяка - любви. Не хотела понять Динка, что так не бывает, не бывает любви без секса; секс без любви – сколько угодно, наоборот – нет. 

17.

    Какое чудесное было свидание. Всего третье, а, кажется, что знакомы давно, так давно, что всегда. Он увез ее  на озеро, которое пряталось и довольно успешно за несколькими рядами раскидистых деревьев, среди которых было много дубов. «Вот где надо веники резать», - невольно отметил Максим. День был будний, и здесь почти никого не было. Небольшая компания, приехавшая на двух машинах, что-то праздновала или просто решила расслабиться на природе. Они выпивали и закусывали, тут же бросая пустые бутылки, объедки пищи, использованные салфетки  а, уходя, разовые тарелки с вилками и множество кулечков, куда было завернуто все, что они не доели.

    Максим достал подстилку (он забыл, когда доставал её) и постелил на траву.  Она села, обняв перед собой колени.  Он  взял блокнот тоже уселся и  стал рисовать. Он знал, что разговора у них не будет, они не привыкли говорить вот так вживую, а не виртуально, и потому он  сам стал рассказывать обо всем, что шло в голову. А в голову шло только одно – он хочет ее и сидеть вот так рядом, не касаясь друг друга, есть извращение всех норм человеческого бытия. Но они сидели, как истуканы,  а Максим продолжал рассказывать и, он не знал почему, но рассказы все выстраивались вокруг женщин, которых он знал и с которыми был в определенных, всегда разных и не обязательно интимных, отношениях. Особи мужеского пола в его рассказах появлялись совсем редко и то лишь для фона женщинам. Максиму и в жизни всегда больше нравилось общение с девочками, девушками, женщинами, он любил их и считал первичными в сутолоке людской. Самой любимой женщиной была его бабушка, для него она никогда никуда не уходила.

    Динка была в восторге. Никогда на природе она не сидела вот так, когда ничего не надо   делать: открывать бесчисленные банки с картошкой, мясом, рыбой, оливье и еще черт знает с чем, чтобы потом съесть все это и отправиться домой на полный желудок. Сейчас можно   просто сидеть и слушать ту чепуху, которую несет Максим только для того, чтобы развлечь её. «Все больше бабы в его рассказах. И, когда он только успел, вроде бы женат всегда был», - отмечала про себя Динка, но ей это было все равно, потому что  было   давно, но она поймала себя на том, что стоило Максиму  перейти со своими бабами в настоящее время, как ей сразу становилось не все равно и она начинала ревновать, она не хотела, чтобы в этом времени у него были другие бабы. «Другие» – это все, кроме неё.

    Вел он себя смирно, как и обещал. « Я не прикоснусь к тебе, - написал он ей после опушки, - ты меня совсем не возбуждаешь, как женщина, просто хотел сделать приятное тебе. Но, если ты говоришь, что тебе это не надо,  неприятно и вызывает слезы, мне и лучше – не надо делать вид страстного любовника».

    Рисунок не получался, Максим злился, злость ложилась на бумагу совсем не теми линиями, чтобы там появились деревья, озеро и все, что должно было составить пейзаж. Он бросил рисунок, так делал всегда, не потому, что считал рисунок законченным, а потому что устал от него, больше к нему он не возвращался. Пошел к машине, взял краски, банку с водой и начал писать акварель. На Динку он не смотрел, все время что-то рассказывал, ругал рисунок, который никак не хотел получаться. Потом, вдруг, стал вспоминать, как рисовал в институте обнаженную натуру и как никто не видел в натурщице женщину, пока она на подиуме. Но, как только зайдет за ширму одеваться,  тело, только что в изобилии представленное на подиуме и не вызывающее никаких эмоций, вдруг оживает  и становится волнительным. Потом рассказывал еще и еще, рассказы текли  легко, ему не надо было выдавливать их из себя. А вот рисунок уже и акварелью не получался, сосредоточиться на нем у Максима не было сил.

18.

     Динка сияла от счастья. Как ей не хватала так вот сидеть, смотреть, слушать. Она смотрела на рисунок и её приводило в восторг, как из быстрых чирканий карандашом на бумаге появляются деревья, вода, прорастают травинки, ей казалось, все так и должно быть, и она  об этом не думала, думала совсем о другом: « Отбросить в сторону все эти краски с карандашами и банкой с водой, броситься на него прямо здесь на озере, - она улыбалась, что-то отвечала и были мгновения, когда казалось, что уходит сознание. – Какой он холодный, ни руки не дрогнут, ни голос; что-то рассказывает, - что рассказывает?»  – она слушает, но не воспринимает.  Её тянет к нему, - так хочется прижаться… хотя бы прижаться.

Она не придала значения его обещаниям в почте не прикасаться   – мало ли что сорвется с раздражения и досады.   Как всегда, без утайки, она рассказала ему, почему тогда на опушке плакала. Никогда не подумала бы, что упоминание о бойфренде произведет такое впечатление. Он сразу стал говорить, что никогда больше ее не коснется, а еще, что безразличен к ней и она его не возбуждает. Она не верила, но все это её устраивало, - так ей казалось и хотела, чтобы так  было. Не нужны ей ласки и касания, от которых  мутится  голова, пусть будет просто друг, очень хороший и любимый, почему нельзя любить без пола, изливать ему душу – как ей бывает это надо, да что там бывает, - все время надо. А изливать ему ей нравится: она, будто оголяется вся, как на духу, самые сокровенные, самые интимные темы, ни с кем больше, только с ним. Она сбрасывала с себя все те условности, которые, словно паранджа, скрывали от всех близких и друзей её настоящую, такую, какая она есть сама с собой, какую ей страстно хотелось показать всем, но всегда боялась,  чтобы  не осмеяли, а, еще хуже, не поиздевались и унизили. Они, самые родные и близкие это могут, она знала это.  А ему не  только не боялась, но и хотела. И все это несмотря на то, что слова его часто, падая на ее оголенную душу, не то, что ранили, - они, словно острым ножом, полосовали ее на ремни.  Ей это нравилось, ей нравилась причиняемая ими  боль, она вызывала радость и желание не унять, а продлить ее, продлить и дождаться, пока он сам не станет  робко и униженно, будто языком, зализывать  раны, которые только что так щедро оставил. Потом он будет находить слова, от которых потянет низ живота и почему-то запершит в горле.

    Нагота духовная целомудренная и наивная неотвратимо и упрямо требует открыть наготу телесную. С новой силой, теперь уже через душу, поднимается телесная плоть и  Динку опять начинает рвать на части. Возмущенная собой, она топает ногами: сколько убеждала себя – не нужен ей секс, сверх порционного домашнего, преподнесенного на подносе  с полной сервировкой, где все привычно, все известно,  где знаешь норму… и не надо переедать. Не надо, не надо…но почему тогда так хочется к нему…почему так тянет…Увлеченная своими мыслями, Динка смотрит на Максима, она все время смотрит на него, ее поражает контраст ее распаленного состояния с его холодным спокойствием.
  «Он продолжает что-то там рассказывать, - отмечает она в мыслях, - стал рисовать красками. Холодный, как то озеро, даже ни разу не  глянул на меня, может и вправду, - не возбуждаю? Но нет! С чего бы тогда позвал меня сюда? Рассказать о каких-то там натурщицах? Чепуха! Но почему тогда так спокоен? – даже голос не дрожит.   Кто-кто, а уж я знаю, какие мужики, когда хотят, - там или отдавайся или тикай.   А он, как робот: ничего не дрогнет, не шелохнется», - её взгляд упал на то место, которое не заставишь притворяться,   но шорты слишком свободные и сидит так, что   не поймешь.

19.

     «Поехали», - вдруг сказал он и стал собирать все причиндалы. Акварель совсем не удавалась, вода была не вода, деревья вялые какие-то. Какая к черту акварель может быть в таких условиях? - Стальцех покажется раем после того ада, что он сейчас испытывает. Хотелось не рисовать, хотелось совсем другого. «Другое» сидело и не подавало никаких признаков даже вежливого внимания, не говоря уже о чем-то большем. Максим повернул голову в её сторону -  « Другое» как застыло. Ехали молча, на прощание он сказал: «Довольна моим поведением?  Я сдержал слово и не касался тебя…а ты даже не шелохнулась в мою сторону… даже не шелохнулась». Он высадил Динку, как обычно, невдалеке от дома, развернулся  и, злой оттого, что расстается с ней, не оборачиваясь, рванул машину.

Надо было заканчивать проект этому нуворишу, вчерашнему секретарю обкома, который, не смотря на всю мерзопакостность своего нрава, на фоне современников миллионеров и в отличие от всех их был человеком более-менее честным, почти что  своим трудом заработавшим капитал.. Максим делал ему проект дома.  Роскошное место на Средиземноморье, сползшая  с гор зеленая площадка и всего в сотне метров от воды, да какой воды – средиземноморской!  Когда Максим там был, то невольно подумал: « Так выглядит рай». Работа над проектом увлекала его, он вписывал будущее строение в , приведший его в восторг, ландшафт  бережно и даже с никогда раньше не замеченной в проектировании, нежностью. Уж больно хороша была местность, да и не только местность, все там было близко к идеальному – и воздух, и солнце, и климат в целом. Он распластал дом по склону горы, будто обнимал ту землю и прижимался к ней. Дом был весь наполнен воздухом и светом – таким представлял рай Максим, а когда есть деньги, почему бы и не построить кусочек рая на земле, жаль вот только, что ему нет места в том раю, который он придумал. Осталось совсем немного, чтобы подготовить проект к показу тамошним чиновникам, но … не шла работа. Куда-то девалась та легкость и уверенность, с какой он начал  проект, он с трудом сейчас возвращался к тем идеям, которые были им же заложены. Максиму было не до проекта.

Он склонялся над чертежами, которые делал по старинке без всяких там  автокадов и архикадов, он любил живую линию, а не мертвую комповскую. Чертеж архитектора сродни рисунку – линии не прямые и сухие струны, они начинают свое движение с утолщения потом льются тонкой, одинаковой по всей длине, нитью и заканчиваются таким же утолщением, - линя имеет начало и конец – она не огрызок струны, она здесь живет.  А мысли его были совсем не о том буржуйском доме, мысли были о ней. Нет, он знал, видел, куда  катится, и мог, конечно, остановить то сползание в пропасть чувственной бесконтрольности… мог… но не стал, не захотел. И вот теперь он почти раздавлен  катками процесса, которого еще вчера не только не было, но и представить, что такое может быть, Максиму было бы, по меньшей мере, странно. «И что в ней такого, в этой девчонке, тихой и спокойной компьютерной подружке? Как она выбралась оттуда? Чем  взяла? Какая теперь разница – чем! Взять-то взяла, а вот  отдаваться не хочет. Не хочет, не скрывает это и не отпускает. Черти что!!» – думал Максим, последнее время он только об этом и думает. Попал в ситуацию – не то, что кому рассказать, - перед собой неловко.  Нет, надо что-то делать, не будет же он устраивать, как сегодня,   свидания     через воздушную прослойку с прочностью брони, - нет, конечно, большой уже он мальчик, да и она не маленькая девочка.   А сегодня она даже не дотронулась, даже пальцем, даже словом. Никак не мог Максим такое себе представить, чтобы женщина любила его и не хотела даже притронуться. Нет, не так все, не так. Есть что-то в этой его истории, чего он не знает, и знать не может в силу ограниченности своей мужской природы. И не знает он что-то очень важное для нее, то, что может составлять основу их необычных отношений, отношений, которые только начинают зарождаться и которые по невыдержанности своей и глупой поспешности он может разрушить. Отношения эти  он представлял хрустальной вазой, которую держит на руках, уронить боится и, куда поставить, не знает.   
Максим собирался в баню. Он каждое воскресенье ходил в баню с друзьями, друзей было много и все они, как и Максим, еженедельно вступали в банную связь друг с другом. И как-то в компе, еще до их первой встречи, он  толи в шутку, толи всерьез (сам  не знал, как вышло) предложил пойти вместе в баню. « И что мы будем там делать?» - было ему вопросом.   « Мыться!»- ответил он. Какие вопросы, - такие ответы. Но идея запомнилась. Идея казалась здоровой.

Еще этот бойфренд нет-нет да и объявится. Максим понимал, что с ним у Динки не просто, что она еще не отошла от той бешеной к нему любви, которая чуть не свалила ее в нервном истощении, но стоило этому мерзавцу только захотеть вернуться, и он  был бы принят в ее объятия. Максим это чувствовал и был уверен, что так и будет. К мужу Максим не ревновал, он чистой логикой убедил себя, что муж – это, как физиологический атрибут, который просто необходим, хотя бы еще и потому, что он, Максим, не собирался брать на себя функции мужа и не только потому, что это было не возможно по всем возможным соображениям, а больше потому, что он видел любовь с Динкой  свободной   от всех привычных мирских уставов, наполненных моралистическими ханжескими установками. Он не хотел связывать себя с Динкой узами никакими, кроме чувств, не нужна она ему в виде жены, он даже не хочет, чтобы она всегда была рядом, он не хочет ничего, что было бы похоже на брак. Брак – есть способ распылить, свести на нет любую любовь, не оставив от нее ничего, кроме фотографий. Когда-то раньше, молодой и глупый Максим больше всего мечтал быть вместе с любимой, и, конечно, навек, но хватало нескольких лет, иногда месяцев, чтобы появилась тяжесть в отношениях и любовь, как дым таяла на глазах.   Вот тогда-то и становился в нагоде муж, - он, как поезд на запасном пути, ждал, когда можно будет забрать свою загулявшую собственность. Что-то похожее проделал с Динкой её бойфренд, а почему бы и нет, - все оригинальное так похоже. Обнаружив эту закономерность, Максим понял, что нет никакого смысла менять жен,- с каждой новой будет то же, что и с той, кого она сменила. Нет! Никаких обязательных отношений, только вспышки - всегда яркие и всегда короткие, - вспышки не бывают долгими. Максим любил Динку и не хотел утратить это чувство, как было уже не раз, он хотел, чтобы было долго. Он готов был смириться и терпеть все, с чем бороться  не имело смысла, надо было как-то приспосабливаться  и соглашаться, главным было – сохранить ту любовь, которая связала их в мире параллельном к тому, в котором они жили, где протекала основная суета их жизни во всем её многообразии.  И эта новая его параллельная жизнь к той основной тоже не была абсолютно сама по себе, она не могла бы даже родиться без основной параллели, она была к ней привязана, хотя и не пересекалась, потому что первое же пересечение может уничтожить его новую трепетную и хрупкую параллель.   

 20.

      Все чаще стала вспоминаться уже довольно давнишняя история его совершенно безумной и в прямом и в переносном смысле любви. Тогда он был в третьем, что и сейчас, наиболее основательном   браке и на тот момент довольно  долго, лет двенадцать.

 Как и сейчас, на дворе  вовсю хозяйничала  весна: кое-где в тенистых местах можно еще увидеть снег, но уже было тепло, хотя, привыкшие к зимней одежде люди, не торопились раздеваться. Но не весна стала причиной вспышки страсти у Максима, а совершеннейший случай, которого, на то он и случай, могло и не быть. Он не искал чувственных приключений, вжился в семейную упряжь, тянул ее, как все кругом, и вполне довольствовался тем уровнем и количеством женского внимания и близости, какой и сколько получал от жены, страстная любовь к которой и заставила его расстаться с прежней, на которой он женился тоже по страстной любви, оставив первую жену, брак с которой был просто-таки от сумасшедшей любви.  Проблема пола у него не стояла.

На фирме была обычная рабочая ситуация: он согласовывал проект с электричкой, т. е., со специалистом по электрической части проекта; как главный архитектор проекта, он был должен это делать, и делал постоянно, - это было частью его работы. Электричка работала у них недавно и так близко он видел ее впервые. Согласование затянулось, он находил в проекте все новые и новые недоработки. Уже начал беспокоиться начальник электроотдела, - он не мог понять, в чем причина и почему процесс, который занимал максимум два дня, тянется уже почти неделю, надо сдавать проект, а  Софочка все никак его не согласует с архитектором. Когда с согласованием проекта тянуть уже было некуда, Максим поставил подпись и сказал: «Сегодня после работы не уходи». Всегда белое, словно мел, тело  Софочки залилось пунцовым цветом, покраснели даже шея и руки, она ничего не сказала и вышла.

Они долго бродили по городу, о чем говорили, никто из них не вспомнил бы никогда. Потом, когда совсем уже стемнело, она  тихо сказала: «Хочу тебя». Максим до сих пор помнит тот ужас, что охватил его: как мужчина, после такого признания, он обязан был  ответить действием, делом чести было теперь овладеть ею. Но как это сделать, и, главное, где? Не домой же ее вести к жене и детям. Повезло, что тогда его осенило: он вспомнил  о приятеле художнике, его мастерская и спасла   Максима. Потом все и закрутилось, да в таком водовороте, что вынырнет   из него, глянет вокруг – и не поймет, где он и что с ним. Они вдвоем скользили буквально по лезвию ножа, он познакомился с мужем Софочки и стал бывать у них дома, как гость. Слушали музыку, муж был меломан, и потом наступало самое страшное – ему надо было уходить домой, оставляя Софочку ее мужу. Софочка сначала уворачивалась от домогательств мужа, она не могла отдаваться двоим сразу, тем более, что любила тогда Максима, и не представляла, как можно любить одного, а спать и с ним и с другим, хотя бы и мужем. Потом одной ночью она не выдержала, потому что уже не выдерживал муж, он стал едва ли не насильничать её, вырвалась и, кое-как накинув на себя какие-то одежды, выскочила на улицу. Хорошо, в кармане оказалась двухкопеечная монета и она позвонила Максиму. Максим привел ее к себе домой и рассказал жене, что садист муж выгнал Софу на улицу. Жена осудила мужа Софы и уложила её спать на раскладушке, особо не вникая, почему именно к ее мужу обратилась за помощью обиженная и оскорбленная жена. Очередной пыткой для Максима потом было ходить мимо той  раскладушки. Длилось это всего-то пару ночей, но чего они ему стоили! Казалось, плоть не выдержит, и тогда все откроется, и было страшно подумать, что будет после этого. Потом Софа взяла у мужа ребенка и ушла к родителям. Её родители ничего не понимали, но не прогонять же им единственную дочь. Вместо горячих страстных отношений у Максима с Софой возникли проблемы, которые надо было решать. Софа оставила мужа и ожидала от Максима ответных действий, но Максим замер. Он не знал, что делать: безумно хотелось быть с Софочкой, но он не меньше, хотя и совсем по-другому, любил детей, их было уже двое, младшему Сашке исполнилось три года; да и к жене   он нисколько не изменил отношение, просто они поистерлись, сгладились, стали буднями, а Софа вошла к нему праздником. Он и с прежними женами не ругался, когда уходил.  Теперь изо всех сил   пытался придумать, как бы оставить за собой обеих женщин. Самые сложные проблемы не отнимали у Максима убежденности в их разрешении, особенно по части урегулирования отношений. Он и разводился легко, потому что считал, что снимает тем самым очередную проблему. Но сейчас ничего у него не получалось, проблема сосуществования все отчетливее становилась проблемой выбора.      Софа   ждала, что он склонится все-таки в её сторону.  Придет Максим домой, посмотрит вокруг – все такое родное, выстраданное,   Сашка сразу начинает вопросы задавать, жена опять пирогов напекла, он не знал, чтобы кто-то из знакомых еще и пироги пек. И это все бросать! «Нет,- решает Максим, - не брошу». Жене сказал, что задержится на работе, а сам к Софочке, её родители уже чуть ли не зятем называют, надо сказать ей, он уж решил, но увидит любимые глаза светящиеся радостью, что видят его, - и все, опять ничего не сказал. А в глазах, кроме радости еще и вопрос. И не мог понять Максим тогда   – почему нельзя устроить все так, чтобы  могли сосуществовать все втроем – он и две она. Ну, не может он выбрать. А надо! Вот жизнь! И кто так все придумал? Если уже придумали, чтобы только моно браки, так зачем тогда придумали  поли любовь. Нет совершенства в этой жизни: куда ни глянь – повсюду что-то да не так.  Все когда-то кончается, закончились и творческие муки Максима,  съела, как туман снег, такая-растакая жизнь его любовь. Не мог он уже видеть вопрос в её глазах, даже раздражение в нем появилось, стал избегать Софочку. Она все поняла, она и сама измаялась от такой любви и все чаще стала думать, вернуться к мужу. Ситуация так обострилась, что решили втроем обсудить проблему, хорошо, хоть жену Мксима не задействовали, она так ничего и не знала или вид делала, что не знает. Они собрались втроем прямо на улице, шли и  разговаривали, да все ни о чем, все вокруг да около. Так втроем и шли,   потом Максим стал отставать, вначале она оборачивалась, потом перестала. Максим совсем остановился, стоял и смотрел, как уходит его бешеная любовь под ручку  со своим нелюбимым мужем, было видно, что они стали оживленно обсуждать что-то. Софочка обернулась на него, бросила пустой без всякого выражения взгляд и больше уже не оборачивалась. Этот взгляд был последнее, что осталось Максиму от Софочки.  Он будто получил оплеуху, именно оплеуху, а не пощечину – она еще любила его. Максиму стало гадко и стыдно за себя, но в то же время он почувствовал, как уходит напряжение последних дней и дышать становится легче. Он  знает  точно, что не будет Софочке хорошо, как может быть хорошо, если она не хочет мужа, как мужчину, ей тошнит от него, а когда тот еще и пьяный, она прячется в туалет и не выходит, пока он не заснет. Максима передернуло, когда он представил, как его Софочка подставляет свое, до последней родинки знакомое ему, тело по долгу супружества мужу. Он развернулся и быстро пошел в сторону противоположную той, куда пошли они.   Тяжело далось ему расставание, но  совесть чиста – он, хотя и оставил Софочку, но удержал её мужа,  и она не осталась с проблемой искать нового. Ему стыдно за фактическую измену и даже не Софочке, хотя ей тоже, а тому самому сильному чувству, какое только может быть, - тому Идолу, которому он всегда молился и считал его главнейшим в любой жизни. Теперь  он вернется к своей жене, которая, как разумная женщина, будет продолжать делать вид, что ничего не знает.
Да, похожая история, только теперь он ни за что не повторит её.   Даже мыслей о второй жене или о чем-то подобном не возникает в его голове. Он не хочет потерять в угоду правилам  толпы то хрустальное чувство, которое подарила судьба ему сейчас. Это будет чистая любовь, как чистое время, не наполненное событиями, как ветер без запахов и пыли, любовь – и все, никаких  обязательств, никаких борщей и грязной посуды, одни только чувства. Или не будет ничего, да пока еще ничего толком и нет, - ведет себя Динка странно. В первом же письме после озера он сказал ей, чтобы была осторожна с высказываниями по поводу любви к нему. На недоуменный вопрос «Почему?», он ответил, что, какая это любовь, если за все время ни разу не шелохнулась в его сторону. «Даже не шелохнулась», -  собрал он в емкую фразу свою обиду.


21.

   К сексу она относилась  серьезно. Секс  составлял значительную часть рисунка в мозаике ее бытия и, если его убрать, общая картина   просто разваливалась  или получалась эдакая абстракция, за которую, может, и дали бы большие деньги, но это уже было бы не реалистичное полотно, а нечто надуманное и не понятное, как непонятны  абстракции всем, кроме тех, кто их создал.  Динка не понимала, почему секс и любовь должны быть вместе, «в гармонии и равновесии», - говорит Максим. Ей вполне хватает секса, но мало любви, так что получается?- Если добавить любви, надо с ней и секса добавлять – тогда снова перекос, но уже в другую сторону. Если бы еще не угрызения совести, то может быть, и можно было бы пойти на такой перекос, но не может она представлять на себе очередь из двух мужиков.  Ну, не может. А так чтобы в одном и секс и любовь, - не получается, с Павликом секс остался, а любовь ушла,   куда делась, - поди теперь разбери, столько лет прошло. Не менять же мужиков всякий раз, когда нарушается равновесие,  да и где их набраться   нормальных  мужиков, - для секса просто еще кое-как, а так чтобы и с любовью, - полная засада. Нет, Павлика она оставит при любых раскладах, он на своем месте и он заботится о ней, говорит даже, что любит. Она и сама видит, что любит, хорошо ему - и любовь и секс, два в одном, как теперь принято говорить. Но это ему хорошо, а не ей. Пусть Павлик с сексом остается, а вот где найти такую любовь, чтобы не хотела секса?! 

Динка никак  не хотела понимать, что не бывает так, чтобы любовь без плоти. «Это, когда нет любви, тогда секс, а когда есть любовь, тогда любовь, а не секс, так  и говорят: «Занимаются любовью», а, что б сексом заниматься, любовь и не нужна. Секс – это услада тела и только, так сказать, весьма приятное техническое действо»,- просвещал её Максим.

    « Мне с тобой хорошо и без секса, - настаивала на своем Динка, - хочется просто прижаться и не двигаться, от тебя идет такое тепло, что так и осталась бы на груди у тебя. И потом, - не выдерживает Динка, - как я к Павлику пойду ночью, меня совесть замучает, знаешь, как мне не по себе было, когда я с бойфрендом спала, я же тогда прогнала Павлика, ни за что не могла  их совмещать. И он не любовник мне был, как ты говоришь, а муж, - раз спал со мной, значит, муж,- поставила точку в своем анализе Динка». – « Выходит, у тебя было два мужа.   Бывает, наверное, и так, - заметил Максим, но очень редко. Я пока не встречал, все больше наоборот - две жены, а то и три, у некоторых смелых целый гарем, да и то не у нас, везет мусульманам,   -    закончил фразу Максим и совсем другая мысль пришла в его голову: - А ведь о якобы бывшем, еще вчера спавшем с ней бойфренде, уж больно ласково она говорит и продолжает называть его мужем, не похоже, чтобы она ненавидела его, и связь вполне возможна, - Максиму от набежавшей мысли стало паршиво и гадко, спрашивать не стал. - А что спрашивать? Сама расскажет, она врать не может, она же Стрелец, мужу врать не может, а мне и подавно расскажет».

22.
         
Любовь всегда остра на восприятие своей половины, Максим все правильно чувствовал. Не хотела Динка рассказывать о той встрече с Кукушкиным, хотя и минуло две недели, но и  тогда тоже  шел период, когда она   уже много  раз заверяла Максима, что любит его. И хотя заверения эти не накладывали, как она считала, на нее никаких особых обязательств, но это она так считала, а он-то мог и иначе относиться к её словам, не случайно же недавно он тоже сказал, что любит её, он долго не повторял после нее этого признания. И, если она знала, что вложено в её «люблю», то, что вложено в его! она не знала. Может быть, он, как и она, выражает сильное чувство, исходящее не от страсти, а от просто хорошего к ней отношения за то, что она такая замечательная. А, если у него что-нибудь на полном серьёзе? Нет, не стоит ему рассказывать.

 Не могла она ничего с собой сделать, когда бойфренд по компу позвал ее, долго не проявлялся, а тут вдруг – умираю, хочу видеть. Она не раздумывала, куда делись злость и обида, едва дождалась времени, когда идти к нему. Место встреч было определено давно – где-то же должны они были делать то, после чего она его мужем звать стала. Он встретил её, как в первый раз и, как в первый раз было все. Она в полуобморочном состоянии вылизала своего Кукушкина, как никогда не вылизывала, должно быть, с запасом наперед – когда еще доведется,   может ведь статься, что никогда. И она вылизывала снова и снова это, бывшее совсем недавно её, эскимо на палочке.  С трудом оторвалась, если бы не детей кормить, она бы не уходила. А он?!  Он, как только насытился, стал настаивать, что пора и по домам. «Гавнюк, - заключила Динка, идя домой, - был гавнюк, гавнюком остался, - но она совсем не была уверена в том, что, позови этот гавнюк ее снова, она не пойдет. – Побегу!», - заметила она себе, ступая в родной подъезд своей 12-ти этажки. Сразу после этого свидания бойфренд пропал, канул, даже из компа себя стер, она возмущалась, но что она могла сделать, и что она хотела? Она понимала, что нет уже того чувства, от которого когда-то чуть не спятила, когда каждое расставание   было невыносимо, а сейчас  и говорить-то    особо не о чем, а ведь  раньше часами напролет, не хватало суток, чтобы наговориться. О чем? – она попыталась вспомнить.  Какая разница, о чем. Обо всем! Говорить не тянет,  а вот к нему тянет. Распалось их чувство на две свои части – любовь ушла , а желание секса осталось, странно как-то – к человеку уже стал безразличен, а вот секс с ним привлекает, была , наверное в нем, какая-то закорючка, какая-то незначительная мелочь. Ох, уж эти незначительные мелочи, сколько грандиозных сдвигов из за них, сколько радостей и несчастий. Мелочи!   Никогда не расскажет она этот случай Максиму, скорее знак зодиака поменяет, нельзя это Максиму, тогда точно может потерять его, а этого ей совсем не хотелось! Она Максима знала, и знала, что он ни за что не останется с ней, если узнает о её   свидании с бойфрендом, этой кукушкой, как он его окрестил за то, что тот сует свои масляные яйца в чужие гнезда. (Будто он сам иначе поступает.)   Максим не просто не любил Кукушкина, он брезговал им, упоминания о нем раздражали, как упоминания о чем-то гадком, скользком и никчемном. Больше всего возмущало Максима в Кукушкине то, что он не женился на Динке. Какого лешего было к ней лезть, марать её своими соплями,  «гладенький, так и хочется всего вылизать», вспоминал он откровения Динки. Она и в самом деле ничего не скрывала – то ли оттого, что была Стрелец, то ли просто не могла в себе все держать, надо было выплеснуть на кого-то. Часто,  а последнее время, всегда объектом выплескивания становился Максим и он   знал так много интимных мелочей и подробностей, что казался себе похожим на ларец с её интимными  секретами. Иногда по чистой случайности или неосторожности он доставал что-нибудь из того ларца, высказывая, как свое, одно из Динкиных признаний чисто женского свойства, чем вызывал у окружения, каким бы оно не было, удивление такими специфическими своими познаниями женской психологии.
Нет, не станет она рассказывать об этой встрече с бойфрендом, а чтобы совесть была чиста, Динка решила применить принцип, которому Максим и  научил. Он называл его принцип Чука и Гека. Максим синтезировал этот принцип из рассказа Гайдара «Чук и Гек».  Когда Чук и Гек, играясь, уничтожили телеграмму от папы, они с ужасом спросили себя: « А что мы скажем маме, когда она придет?» И мудрый Чук или Гек (Максим не помнил, кто из них) сказал: «Если мама спросит про телеграмму, тогда признаемся, что мы ее выбросили, а не спросит, - ничего не скажем». – « Так сделаю и я, - решила Динка, - спросит  - скажу – пусть тогда будет, что будет, а    врать не буду все равно». Так и сделала.

23.

Каждая их встреча поднимала в Максиме бурю сексуальной энергии. Динка оставалась по-прежнему закрытой и это угнетало его. Максим понимал, что никакие   моральные  установки и правила приличия не удержат, если взыграется страсть и будет не та любовь, о которой Динка говорит теперь почти что каждый день, а та, от которой сходят с ума и забывают все сдерживающие установки. Максим привык только к таким любовным отношениям – никогда не стал бы он донимать женщину, когда бы ни был уверен, что она хочет его. Поэтому и только поэтому он особо не допекал Динку проблемой пола. Проблема была у него, - у нее такой проблемы не было. И, как все чаще начинал думать Максим, не от того, что Павлик лихо обеспечивает ее спермой, а от того, что она попросту не любит его именно той любовью, которую только и знал Максим, а не той, непонятно что обозначающей, которая идет от неё. Она просто его удерживает, чтобы   заполнить им очень нужные и важные ей ниши в бесчисленных проблемах философии бытия, да и по части общего развития, он был для Динки просто находка, а, когда дело касалось искусства, поэзии, тогда ему не было равных, и  он щедро сыпал семена просвещения на ее благодатные, часто девственные, почвы. Максима продолжало тянуть в любовный омут все глубже и все неотвратимее, он уже не мог без нее и не был без нее, каждый его день   начинался с почты, где он ловил ее «Доброе утро», потом весь день они переговаривались и заканчивались эти разговоры пожеланиями «Спокойной ночи». Она просила: «Поцелуй меня, пожалуйста». И он целовал её в переносик. Все было виртуально благочинно – то ли игра, то ли не поймешь что.

Так шли день за днем. Они встречались редко и ненадолго. Чаще всего сидели в машине. Максим даже перестал предлагать пересаживаться   на задние сидения, она, как не замечала этого. Сидели спереди и он рисовал.  Дома рисунками   объяснял свое отсутствие. Он мог бы и не объяснять, но после многих лет, когда каждое его  местонахождение было известно,   сразу стать закрытым было бы странно, не понятно и наводило бы на ненужные никому мысли и, что страшнее, домыслы. Домыслы быстро превзошли бы все реальности и вылились в то, что Максим не любил больше всего на свете – в разборки, где его обвиняли бы, а он вынужден был бы оправдываться и выворачиваться. Не любил Максим оправдываться, он не смог бы, как не хотел, доказать, что нет ничего противоестественного в его поведении и никого он при этом не ущемляет и не нарушает ни чьих прав. Не смог бы он доказать, что от рождения имеет право на свое личное, никому не подотчетное и не подвластное, а только его и ничье больше.

У них  стал   вырабатываться свой, особый набор полусексуальных ласк. Ей нравилось прижаться к нему, положив голову на грудь и замереть так.  Он целовал   волосы, гладил грудь, живот, целовал руки, когда, ожив, она поднимала голову, целовал, направленные на него с выражением ему не понятным, глаза и все, что успевал, в лице, пока она его не прятала.  Она позволяла вольностей столько, сколько, как она понимала, было необходимо, чтобы удержать Максима и не дать ему исчезнуть из её жизни, где не так много было людей вообще, еще меньше людей интересных и совсем не было таких, как Максим. Она любила его ей самой не очень понятной любовью,  не хотела и боялась потерять. А отдаться Максиму - это значило бы открыть путь к телу, снять моральный запрет, который она сама себе выставила  и смысл которого в том,  что     душу хоть черту, а тело в одни руки. Телу рук мужа хватало и ни под кого больше не тянуло. Она не видела  разницы в исполнителе, который  строго по графику, подобно инъекции, введет ей жизненно необходимую порцию телесной дрожи, без которой она не заснет, а то и заболеть может.   И какая разница, кто это будет – ведь дрожь идет от неё, он только подыгрывает. Секс - простая манипуляцией с телом  -  кроме возбуждения    она не испытывала других   чувств.  Максим  Динку не понимал,   но   не хотел насилия естества. «Все должно быть, как должно быть», - так думал он, ни на что особо не надеясь.

24.

Меньше чем за два месяца живых встреч, слегка тлеющие угли их отношений,  разгорелись. Отношения развивались параллельно их существованию в миру и не были связаны ни с какими элементами  окружавшего их бытия. Не было для них ни   политики, ни  бытовых проблем, ни   проблем  с детьми, а как их   могло не быть, ни цен, ни даже  телешоу; не существовало ничего  приземленного,  он был страшно удивлен, когда узнал, что она любит конфеты,что она вообще что-то ест; ими владели   только   очень личные,   только их собственные чувства, направленные друг на друга, и ничего больше. А проблем   вполне хватало  собственного изобретения,  на что Максим  был большой мастак,  неудовлетворенность в отношениях диктовала ему массу колкостей и дерзостей к Динке. Он  не скрывал, что   хочет её, и постоянно говорил об этом, она стояла на своем. Тогда после озера он донял ее до костей, требуя объяснить, что это за любовь такая, если, не то что секса, а даже касаний нет никаких.   «Даже не шелохнулась», - сказал он тогда.   

Его слова, как иглы, впивались в доверчиво открытую ему душу, они вонзались и долго оставались там колючими занозами. Боль эта нравилась Динке.   С мазохистским остервенением она еще и еще перечитывала  самые болючие места в его письмах. «Я не хочу,- пишет он, - не хочу тебя, как женщину, с чего это ты придумала! Ты противна моему  образу женщины, у тебя не такие ноги, ребра, живот, позвоночник, ты абсолютно не поднимаешь во мне желания». Это уже не иглой кололо, а полосовало ножом по её обнаженной душе, вскрывая, скопившуюся в ней и рвущую  изнутри, страсть.   Не может страсть летать в воздухе бесконечно, надо с ней что-то делать, надо определяться. Вот, он опять в баню зовет. Как бы она хотела в баню, и почему все устроено так, что не можешь делать, что хочешь, а то делаешь, что предписано. Почему так? «Еще о какой-то там свободе говорят», - возмущалась Динка. А он снова о   холодности на озере, никак не успокоится, что она «не шелохнулась» в его сторону. Но Динку удивляло другое: он часто говорил, что отношения их странные и не нормальные, у нормальных людей так не бывает, но никогда не опроверг её фразу «Я люблю тебя», - фразу, которую она повторяла теперь почти что каждый   день. Говорил, чтобы была осторожна с такими словами, что они очень сильные и могут ранить, но Динка была уверена, что любит Максима, она не представляла себя без него и ответом на все Максимовы попытки показать её безразличие к нему, была короткая фраза: «Я не хочу без тебя жить». Получив эту фразу, Максим сразу осекся и больше не стонал. Продолжились их уже ставшие обычными виртуальные отношения.

Динке казалось, что так будет всегда: на рассвете «Доброе утро», а вечером перед сном «Спокойной ночи. Целую переносик».  Казалось, что ничто не может нарушить этот установившийся порядок. Утром она сразу в компе ловит его «Доброе утро» и, конечно массу писем, написанных за ночь – он ложится спать за час - два, как ей вставать. Вечером  она получает положенный поцелуй в переносик и только после этого идет к Павлику за своим стаканом кефира, как говорит Максим. А как часто она вскакивала ночью, и они болтали, бывало, - часов до 2-х уже следующего дня. Как хорошо было им в те минуты, они обменивались виртуальными, но все равно, сдержанными ласками, и он видел, как она засыпает и улыбается во сне, а она видела сны; её сны всегда были не просто так,  они всегда что-то вещали. От него шло совсем не виртуальное тепло, она слала к нему тепло свое. Павлик спал, ему на работу рано вставать, свой кефир он уже выпил. Павлик хозяин секса, теперь, когда бойфренд исчез, единоличный хозяин.

 Она должна кому-то повиноваться, кому-то одному – так она устроена, так слеплена ее мораль рабыни, которая никак не в силах разобраться, что ей дороже свобода или покой. Когда она их сравнивает, всегда выигрывает свобода, но только до тех пор, пока она не представит всю ту борьбу и усилия, какие надо применить, чтобы получить свободу, и тогда покой завладевает всем её нутром и она со всей силой, не истраченной страсти, убеждает себя в ценностях моральных устоев, которые призваны глушить, как браконьеры рыбу, и страсть и неправильную по их понятиям любовь. При всем  при этом ей очень хотелось считать себя свободной женщиной и, когда Максим назвал её крепостной, она сильно обиделась, но спорить особо не стала, потому что знала - это  правда.  Любовницей она не может быть, попробовала – хватит, не может она всем врать, что-то придумывать и все время быть виноватой. Стрельцы не могут врать, так их звезды сделали. А телу опять неймется,  оно  рвется к душе, которая давно уже там, на его теплой груди, где ей хорошо и спокойно. Беда Динке с телом, только уговорит себя мозгами, а оно не слушает мозгов, вырывается из под нее, оно требует себе телесной жизни. А какая это телесная жизнь, когда только что и есть, так регулярная  дозированная порция секса, этого кефира на ночь.

Что делать, она не знала. Такого с ней не было никогда. Она убеждала себя, что никакого слияния полов с Максимом  совсем не надо, у них  отношения и без слияния такие, что тепло по всему телу и приятно щемит низ живота.  Ей представлялось разделения Максима и Павлика, где каждый будет иметь свою роль, Стрельцы еще и актеры. Почему бы не устроить  театр, где Павлик отвечает за секс, Максим за душу. Как все просто, и что это Максим выдумывает про «половую радость общения». Думала Динка, думала, сочиняла разные конструкции совмещения несовместимого, но все они рушились от её собственного желания   той самой близости с Максимом, от которой пыталась отговорить его. А, вдруг, он и вправду откажется от нее, как от женщины! Динка ухватилась за дверной косяк, что-то нехорошо стало.

25.

Что это было, Максим знал точно - не в первый раз, но  чтобы вот так - иметь женщину и не иметь её, так в первый раз. Придумала, что секса ей хватает и больше не надо. Будто он ей секса собирается добавить.  Оказалось, что его любовь содержит часть, называемую сексом, которая у неё есть   в полной мере, и что ей больше не надо, а он, если имеет излишки сексуальной энергии, пусть идет к жене. И что интересно: если он намекал, что есть женщины, которые готовы помочь ему в сбросе сексэнергии, Динка злилась и давала понять, что это не лучший для него выход.  При их редких встречах она позволяла кое - что  на себе потрогать и погладить, даже поцеловать, но, если при нормальных отношениях все эти ласки только предшествуют слиянию, то здесь они имели самостоятельный и законченный характер, по мнению Динки не нарушающий моральные устои: «Можно заходить как угодно далеко в ласках, только не соприкасать плоти», - вывела она формулу и старалась следовать ей. На деле формула работала плохо: ласки так возбуждали её собственную, вполне удовлетворенную, как она убеждала Максима и считала сама плоть, что приходилось их укрощать, почти отказываться.  Все это претило Максиму морально и физически,  держало его в напряженном состоянии, - он вынужден был носить в себе все, что накапливалось от   тех легких касаний с Динкой, вместо того чтобы, как это предписано природой, сбрасывать всю энергию в лоно противной плоти.

Секс, как понятие,  вместе со словом его обозначающим, он возненавидел. «Взяли плотскую физиологию, оторвали от чувственной оболочки  и назвали сексом - получи оргазм для здоровья и  свободен.   Она так и говорит – «Отдай сексу его время и иди заниматься чем-то полезным», -  Максим   возражал: «У тебя секс, что тарелка супа». – «А как иначе, - невозмутимо парировала она, - так и есть - тарелка супа, а чем он отличается от супа? Он тоже утоляет голод, как и суп. Только вот без супа можно несколько дней прожить, кажется, месяц, а секс нужен каждый день». С этого момента Максим возненавидел секс, не мог слышать это слово. Он хотел Динку, его трясло и лихоманило от желания быть с ней. Все их  встречи еще больше распаляли его, отказаться от них, отказаться хотя бы видеть её, он уже не мог.   Как хрустальную чашу, несет он свою страсть, неожиданную и непонятную.   Ноша была не тяжелой, но уж больно странной, к тому же,   казалось Максиму,  унизительной. Такие отношения он не понимал, не хотел понимать, он отрицал их. Однако разбить вазу не поднималась рука. Он понимал, что это неизбежно произойдет, но  пусть произойдет как можно позже.

Томили и мучили  сомнения совсем другого порядка, много трагичнее, - он не был уверен в её любви к нему. Все эти её принципы с верностью мужу и дозированием секса  от лукавого и никак не связаны с настоящим чувством, которое, когда оно есть, разбивает к чертям собачьим все догмы и все принципы вековой морали, и в годы страшного средневековья  женщины за любовь на костры шли и камнями их забивали, когда была любовь, а уж наявность мужа и подавну не удерживала. «Она попросту не любит меня, - все чаще приходил к такому выводу Максим, - не любит и потому придумывает всю эту ерунду против нашей близости». Но отказаться от нее он не мог, упущено   время, когда это еще можно было сделать безболезненно. Она была нужна хотя бы такая, как ему есть, недоступная.   Динка была с ним повсюду и  не отпускала его, она смотрела  со страниц книг, которые он пытался читать, она была с ним, чтобы он ни делал и где бы ни был. Он любил Динку и больше никто не был ему нужен.

26.

Она уезжала с мужем и детьми в отпуск. Стоял жаркий и сухой июнь, жаркий настолько, что на, упавшем с дерева, яблоке, полежавшем день на солнце, запекался, повернутый к солнцу, бочек, листья сохли прямо на живых деревьях, солнце нещадно жгло, а не приятно грело.

 Они ехали в чужую страну, в Россию, туда, где было еще жарче и суше. Там жили родственники Павла. Это была деревня глухая, как большая часть огромной и необъятной России, здесь у Динки не будет интернета и телефоном пользоваться тоже не сможет из-за дороговизны разговоров между двумя странами. Её исчезновение действительно было полным – ни интернета, ни телефона.

   Она осторожно прозондировала у Максима, как он отнесется к ее месячному отсутствию. Лица Максима Динка тогда не видела, но почувствовала по повеявшему на нее холоду, что вся краска ушла с него. Ответ был  в полушутливой форме, что, дескать, какая разница за сколько она километров – все равно  общение в основном по компу и видимся не чаще раза в одну - две недели, так потерплю четыре, - значило это только одно - он не хочет её отъезда. Но изменить она ничего не могла, и уехала  на родину мужа, где была уже много раз, почти что каждый год.  Она вспомнила, что когда-то  там была у нее удивительно романтичная связь с ночными поцелуями под цветущей яблоней и купанием под луной совершенно голой с  приезжим из Москвы другом мужа. Прошло уж года два, когда это было, но борозда  от той романтической встречи была совсем свежая.    Всегда запоминается и притягивает к себе незавершенное дело, и, если дело начато  приятное,   всегда хочется его завершить.   Динка не знала, как поведет себя её страстная натура при встрече с ним, если он опять там окажется, но знает прекрасно, что   может все и всех забыть и кинуться в тот омут, от которого отвели её тогда, бдящие родственники  мужа.
 
    Максим понимал, что силой своего влияния он может очистить её от ханжеской пыли, но может так случиться, что   не для себя, а для кого-то другого, кто этот другой, он, конечно, не знал, а вот Динка вполне может   иметь  кого-то из бывших, кого хотела её пылкая ищущая натура, да не получилось.
    Как-то просматривая страницу Динки на известном сайте, Максим обратил внимание на симпатичного парня. «Пальцы   короткие, - отметил он и узнал у Динки, что это тот самый парень, с которым она целовалась под луной.  Она рассказывала об этом, как о прошлом, давно забытом, но Максим обостренными чувствами   влюбленного понял, что парень тот опасен и, если они встретятся, а это (он ощущал) должно случиться, то та лунная ночь напомнит о себе и потребует продолжения.

27.

    Чего боялся Максим,   трепетно ждала (она чувствовала, что встреча неминуема) и тоже боялась Динка, случилось.
 Павлик то ли по недомыслию, то ли от слишком большой в себе уверенности, сам позвал Стаса. Они  были уже не в деревне, а в Подмосковье, у Павлика родственники по всей России, здесь - дядя. Бросили детей на бабку Павлика, а сами приехали, чтобы посмотреть Москву и слегка развлечься. 

Когда рано утром Стас вошел в квартиру дядьки, у которого   они остановились, Динка, только глянув на него, сразу вся онемела, больше не существовало никого и ничего, даже мозги, всегда выручавшие её, свело судорогой, казалось, она не сдвинется с места.

 Первый раз за три месяца она не ответила Максиму на его приветствие и не сказала   «Доброе утро», она даже про комп забыла, даже не вспомнила о нем, забыла о предмете с которого много лет не смотря ни на что начинала свой день.. Когда сейчас, спустя столько времени,  она увидела Стаса,   сразу накрыло волной воспоминаний о той   ночи с ее поцелуями под цветущей яблоней,  купанием и их белыми телами    в лунном свете. Тогда -  малейший его намек   – и она радостно распласталась бы под ним. Но  все закончилось   тем, что её стали искать, а на следующий день  Стас уехал  и  так рано утром, что даже не простился. С тех пор   не виделись, но общались в компе, и долго еще она знала о нем все, где, когда, с кем он бывает и что делает. Ей нравилось с ним общаться, он открыл ей Омар Хайяма и Высоцкого. Когда случилась любовь с бойфрендом, Стас отошел в сторону и постепенно стал забываться, стали забываться и поцелуи под луной и купание, все удалялось  и становилось неразличимым  за туманом растущего временного расстояния.

 Когда сейчас они встретились, Динка решила: эта встреча им послана судьбой, - они обязаны закончить то свидание, которое не получило тогда своего логического завершения, - она должна отдаться ему, даже, если Павлик будет стоять рядом.    Все и всех, в том числе и  Максима, которому еще сегодня утром писала, что любит его, забыла в тот момент Динка.

  Не судилось им  и в этот раз. Весь день они втроем ходили по музеям, ради которых и приехали, а вечером Павлик со Стасом   напились,   она тоже не осталась в стороне, потом  все спали, утром   опять гуляли по Москве, а потом  Павлик резко увез ее обратно в деревню, - это за тысячу километров! неужели он что-то понял? Понял, наверное, как было не понять, по одному ее виду все становилось ясно, а Стас! он  так и бегал по ней замасленелыми глазками. Только вечером перед отъездом назад в деревню, когда расстались,   и он оказался   опять в прошлом, Динка вспомнила о Максиме и написала ему на почту свои извинения. Максим в эти полторы суток сходил с ума, не понимая, куда могла пропасть Динка. 

  После  отъезда из Москвы, когда стало ясно, что Стас опять остается там, где и был, а ретроспектива её чувств, - всего лишь дань прошлому,  она вспомнила Максима и в какой уже раз за эти две недели написала, что любит его. Слова эти   сами, мимо её воли, выдавливались из неё, будто паста из тубы.

Когда на следующий день после утомительной дороги с ночевкой в лесу они приехали в деревню, Стас был уже там, машина его была покруче Павликового шестого жигуля, он приехал намного раньше. Здесь у него был родительский дом, он недавно его отстроил, вывел на уровень своего предпринимательского статуса.    Динка   с дороги так устала, что упала замертво спать, но прежде отправила смс-ку  Максиму о том, что приехала в деревню, она всегда говорила Максиму о своих перемещениях. Это давно вошло у них в привычку.

 Проснувшись, она увидела, как Стас с её Павликом пили пиво и ели соленую рыбу. У Динки все оборвалось и упало – опять он, он что!? За мной притащился за тысячу верст?

 Уже в полном беспамятстве она вспомнила   о Максиме и отправила ему смс-ку с коротким радостным текстом «Я влюбилась». Это чувство так распирало её, что требовало с кем-то поделиться, а с кем, как не с Максимом, уже почти год она доверяет ему все, и самое сокровенное тоже. В эйфории чувств она не понимала тогда, что Максим меньше всех разделит эту её радость.


С этого момента себе она уже не принадлежала. Неизвестно, что происходит в таких случаях в организме, только её организм был уже не её, а его, она вся была его и он  может  делать с ней все, что захочет. И он захотел, - не зря же несся в такую даль, бросив все дела; и он найдет, как овладеть этой всплывшей из далёко симпатией, он придумает, как обезвредить мужа. И придумал: позвал их к себе в гости, они долго сидели, пили, ели.  Павлика напоил в усмерть, - путь к Динке был открыт.

 Потом было все, что должно было бы быть еще тогда, когда цвели яблони: бешеная ночь любви при спящем рядом Павлике и где-то очень далеко Максиме, который нет-нет да всплывет в очумелом её сознании.  Они опять купались, опять голые, только в этот раз тела их были совсем близко и, нет-нет, сливались в одно. Ночь закончилась, они пришли с речки, как будто с прогулки. Павлик уже похмелялся пивом и жаловался на голову. Понял он что-нибудь или нет, - Динку не волновало и не интересовало, она была в том безразличном, бесшабашном состоянии, когда в голове нет места таким приземленным мыслям. Стас, как ни в чем ни бывало, подключился к Павлику, предложили и ей, но она отказалась. Она села в тень под огромной грушей, что росла недалеко от дома и дала отдых своему сладко утомленному за ночь телу.

28.

    По привычке заглянула в мобилу, не смотрела со вчерашнего вечера, когда Стас резко, не спрашивая, увел ее. От Максима еще вчера вечером смс: «Поздравляю», - видно, это его реакция на ее радостное  «Я влюбилась» и вторая смс-ка, где коротко: «Прощай». Динка сразу не поняла, что за «прощай» после поздравления, а когда поняла, возмутилась: «Как он смеет портить мне такой момент! Такую ночь! Ладно, прощай, так прощай, я тоже с характером, не хватало еще, чтобы какие-то там Максимы мне мешали, какое у него на это право? Подумаешь, плакать не буду, - она тут же отбила ответ: - Прощай».     Потом она вспомнила, что когда-то Максим уже говорил, что не имеет права  даже обижаться на нее, но она тогда сказала, что, если она обижается, значит, он тоже имеет такое право. Но сейчас совсем не хотелось думать ни о Максиме ни о ком-то еще, хотелось продолжения праздника, праздника тела. «А ведь и вправду, душа её спокойна, душе все эти страсти – мордасты  как-то по фигу, опять «чистый секс»», - вспомнила   Динка выражение Максима.

И что теперь… Максима нет?! После всего, что было с ним связано, столько времени ежесуточной близости, ну и что, что, в основном, виртуальной, но зато настоящей, не сексоподобной, а такой теплой, такой родной близости. Она не помнит, чтобы с кем-нибудь еще было так уютно и так хорошо. И теперь всё, больше нет ничего! Ну, и ладно! Зато, есть Стас.

   Под грушей ночные восторги постепенно стали сходить, реалии все больше  заполняли голову. И не только те обыденные вещи – типа:  как дальше? - бросит он свою семью, она свою,  заберет ее в Москву?  А зачем ей все это?)))

    Точка в их незавершенном свидании поставлена, случилось все, что должно быть у влюбленных, а разве не были они тогда влюблены друг в друга, - были, и еще как,  столько времени прошло, а только увиделись и сразу отбросило в то далекое уже время.     Точка, поставленная сегодня, тоже ушла во вчера, заполнив там бывшую долго пустоту. Стоит ли развивать дальше старое свидание и расширять его до … до чего расширять? Она влюбилась внезапно и сильно – все было  подобно разряду молнии, и она не хотела, а если бы и хотела,  не могла думать о потом, потому что знала – потом  ничего  не будет.

    Утихли вихри, сошло цунами и задумалась Динка, что-то нехорошо ей стало, даже подташнивает, сказала, что пойдет спать. Вспомнила о Максиме: «Как он там? Хреново ему, наверное. А как может ему быть после ежедневных заверений в любви, вдруг узнать, что я влюбилась в какого-то там Стаса с короткими пальцами, как он его назвал, когда увидел на моей странице в компе».  Динке стало вдруг страшно жаль Максима, она представила себя в его в машине, где она сыпала своими волосами, а потом пыталась собрать их, и ей стало плохо;   она по себе  знала, что чувствуют, когда тебя бросают, но то, что было у нее все-таки было не так грубо и жестоко. Да, ей было больно, но, ей показалось, что не так, как должно быть больно сейчас ему. «Как он там?» - опять подумала она и   не выдержала, отправила смс-ку с тем же вопросом: «Как ты?»  Ответ пришел сразу, но ей уже было не до Максима и его ответов, даже если бы он умирал, - вошел Стас, она никак не представляла, что кто-то в сексе может быть лучше её Павлика. Стас не был лучше Павлика, просто, Павлик приелся и секс с ним был чистой механикой, она любила механику, но  тут на  механику наложились живые чувства и страсть, каких она и от бойфренда не видела. Больше сравнивать было не с кем, с Максимом до секса не дошло, - думала, после отпуска, но Стас перебил.

   Умеет все устроить её Стасик, настоящий предприниматель. Вот и сегодня спровадил  Павлика куда-то далеко на ночную рыбалку, снабдив  снастями и коньяком, а сам, не дожидаясь ночи, увлек её в свою буржуйскую обитель. Павлик при виде французского коньяка и предвосхищении клева, забывал о ревности, он целовал жену, желал ей не скучать без него и отправлялся в ночное, где будет он, коньяк и, выделенный ему  Стасом, помощник. В конце концов, не самому же пить, надо с кем-то чокаться, а коньяка хватит и на троих. Стас становился лучшим его дружбаном. Он с удовольствием ловил рыбу и  напивался, - заодно и отдохнет от секса, этой  изнуряющей еженощной обязаловки.

   Она думала, что сойдет с ума, количеству соитий не было числа, он буквально не выходил из неё. Динка была на верху блаженства, - секс в её жизни был не то чтобы важным элементом, он был главным элементом, она скорее  могла обойтись без чего угодно, даже конфет, но оставить ее без секса, было бы верхом пытки.  А такой секс, какой она имела со Стасом, ей не снился даже в регулярно просматриваемых  эротических снах. Вдруг пробила память: так вот к чему кошмары снятся! (перед отъездом в Москву она видела жуткий сон с обилием кошмаров)

   Засыпая, утомленная Динка,  не могла не отметить – вторая ночь за последние месяца три – четыре, когда она засыпает без его, Максима « Спокойной ночи», еще целовал в переносик, это он сам придумал такую часть лица, когда она сказала, что не любит в губы целоваться. Какие с Павликом губы, зачем, - положенный ей «кефир», она и так получит без всяких там поцелуев, ну, разве что в губы, только другие. Зато Стас зацеловал в губы, но переносик оставался не тронутым. Она опять вспомнила Максима, как вскакивала среди ночи, чтобы написать ему что-то важное или просто, что угодно, так хотелось коснуться его хотя бы виртуально. И вдруг откуда-то Стас: «Спокойной ночи, дорогая».   Как она испугалась, показалось, что Максим. «Чего не привидится  спросонья, - подумала Динка, засыпая уже полностью, - Максим никогда не называл меня так и всегда целовал в переносик, и  никогда вот так голосом и губами, - всегда  только виртуально».

29.

   «Как неустойчиво все в этом мире», - думал Максим.   Всего-то одна фраза, даже не фраза, а так, пару слов, но каких и … от кого. «Я влюбилась» -  буквы слились в пулю и прямо в сердце. Как все зыбко и как скоротечно. Знал он, видел все время их общения, что нет в ней той базы для чувства, когда можно сказать «Люблю». Она его боготворила – это так, но только в последние разы он заметил, как она меняется к нему, как появляются те плотские  элементы желания, которых не было раньше. Ему это нравилось, нравилась та дрожь, которая в ней появлялась при их соприкосновениях, которые становились такими близкими, что пик наслаждения настигал и без полной близости.

  Максим знал, что  располагает к себе женщин практически всех, это не значило, конечно, что все они были влюблены в него, но и  всех, кто любил его он не знал, но стоило ему   проявить к  любой из них повышенное внимание, как  начинала затеваться любовь, но   Максим  не пользовался этими своими чарами, потому что был, как сам говорил, не по этому делу, да и не надо было, - хватало жены и тех редких, но всегда замешанных на сильных чувствах, связей. Просто так Максим с женщинами не паровался и, если честно, не знал, как это делать, и робел это делать… «Снимать телок»  он не умел, с его умеренным пылом   это и не надо было.

    С Динкой он позволил развиться чувству глубокому и сильному, - уж больно давно не было у него ничего подобного, но, главная причина, почему он согласился на чувства, конечно, была сама Динка. Он спал в сексуальном смысле и спал много лет, бывало, что и по месяцу без секса, а, когда секс случался, то разве это был секс. Вот и захотелось чувственных надрывов, какие он помнил по прежним, казалось, навсегда канувшим в лету, временам. И надрыв случился: он не понимал, когда был среди людей, какое  они могут иметь значение, если есть она, как голые мужики в бане могут о чем-то там потякать, когда есть она, какая политика, смешно, - есть только она. Она закрыла собой все – он все воспринимал только, пропустив   восприятия через  многогранную призму Динки. Он вошел в состояние, какое бывает на грани помешательства.

    Потому совсем не случайно он перепугался, когда она не сказала утром «Доброе утро», а потом появилась только на следующий день к вечеру. Ему мерещилось, что она погибла, хотел даже к ее дому подъехать, посмотреть – не стоит ли катафалк, нет ли каких похорон. Невозможно было представить, что Динка не вошла утром в комп, а если и нет, то чтобы не ответила на мобилу, нет такой силы, чтобы заставила ее сделать это, только смерть.   Но  случилось так, что  нашлась такая сила и имя ей – любовь. Конечно же, к тому парню, с которым у нее осталась недовершенное,  пару лет как,  свидание под луной и яблоней в цвету. Он понял это и, несмотря на ее «Люблю тебя», чувствовал, что для него Динка и в самом деле умирает. И когда он получил смс-ку с коротким текстом «Я влюбилась», стало ясно - так и случилось. Это был выстрел прямо в сердце.

    Старый и мудрый – так  любил еще со времени, когда был молодым специалистом, называть себя Максим -  конечно, в шутку. Так это или нет, но он знал, что любовь, которая настигла Динку, подобна залпу – бахнет, сверкнет, пошумит и вместе с дымом  растает вся, останутся только воронки и выжженная трава на земле, на той земле, от которой она, подброшенная страстью, оторвалась да так и зависла безо всякой опоры.  Все закончится и очень быстро и, чем быстрее, тем лучше ей будет, тем менее болезненным будет  процесс угасания. Хотя, как виделось Максиму, все должно кончиться  еще за этот отпуск, хуже будет, если останутся  осколки от того взрыва, тогда они еще долго будут отдаваться ноющей болью, которая лечится  только забвением. 
Он написал ей много писем, он должен был как-то выговориться, как-то высказаться. В последнем он написал, что она умерла для него, а он сейчас пьет водку и поминает её.   «Выпью рюмку, помяну мою, так и не ставшую моей Динку. Я любил её», - сказал и выпил.

       Дальнейшая судьба Динки ему уже не интересна, она стала чужой,  несмотря на необыкновенно деликатную и теплую близость, что появилась между ними за этот почти что год знакомства. В июле, в конце будет год, как она зашла к нему на страницу, и он написал ей те строчки:
          «Красивые такие у меня вызывают только жалость  к себе: меня они уже не полюбят».

«Так и есть!» - подумал Максим и сел за, ставший ненавистным, проект. Ему было плохо.

30.

    Месяц провела она в той деревне. За этот неполный месяц по массе волнений и страстей прошла целая жизнь. Да и какой там месяц, всего-то неделя жизни, остальное время пытка скукой и оторванностью от всех.  Она изменилась, хотя сама  того не замечала, саму себя она не видела, да и как она сама себя увидит, а со стороны сказать было некому, потому как никого не было, кроме Павлика да его бабки, иногда заскакивал Павлика дядя, у него здесь был бизнес вместе со Стасом, а  Стас после их бурной ночи как-то тихо исчез, и больше  не появлялся.    Ей казалось, что все есть, как было, только вот загорела, как уголь, и от босой ходьбы пятки потрескались, и не домоешься.  Она успела отойти от той бешеной страсти, что случилась с ней здесь в степи.    Завершила, некогда начатый  и внезапно прерванный романтический процесс, завершила великолепным финалом, поставила точку и, как она понимала, точка была поставлена не только на ту - прошлую их встречу, но и  настоящая встреча тоже ушла туда в то прошлое, которое не возвращается. Вдруг на месте только что бывшей бешеной страсти образовалась пустота, она уже не хотела его, он стирался в памяти и становился совсем чужим и почти что незнакомым. Никто не скажет, как поведет она себя, если повторится недавняя ситуация, но сейчас она его не хочет, он ушел из её жизни.

Когда вернулась домой, первым делом – комп. Как она истосковалась по нему. Сразу Максим - что написал, не написать не мог, она его знает. Написал и много. Все его опусы заканчивались словами прощания, он прощался с ней, прощался, он не досвидание говорил, а прощай, назвал её Переносиком, так не называл никогда. Последнее его письмо про похороны возмутило. Она забыла все предыдущие и в первом же письме после долгого перерыва выругала Максима за то письмо, объявив ему, что нельзя хоронить живых даже в шутку, - это может привести к реальной смерти. Максим долго не отвечал. Потом ответил, что это не он, а она сама себя похоронила и замолчал совсем. «Прощай, Переносик» было последней его фразой в почте. На ее «Где ты?» Максим не реагировал. Когда она была  в деревне и не было связи, - это воспринималось, как «никуда не денешься», но, когда он совсем рядом, есть и комп и телефон, а связи нет, - это что? Это не вынужденное положение, с ним надо или согласиться или  что-то менять.

Динка снова и снова смотрит почту. От Максима  опять ничего.   Начинает ныть все тело; чтобы так – еще не было. Она   со всеми знакомыми на всех сайтах переобщалась по нескольку раз, но все вместе они не заменяют и на крупицу Максима. Она знает, что виновата, но и не может согласиться с тем, что не свободна в выборе своих действий, да и кто он ей, в самом-то деле? - не муж, не сват, даже не любовник, так, - комповский сожитель. А ведет себя, будто она ему изменила, Павлик и тот молчит, а он муж, как-никак. Динка возмущается, она готова высказать ему все это, а потом даже прощения попросить. Ну, подумаешь, забылась  немного, ну, заигралась, но ведь все в прошлом, сейчас нет ничего и никого. Так-то оно так, но не слышит Максим её доводов и мольб о прощении, точнее, - слышит, читает все, что она шлет, но не отвечает, - обиделся. «Может, по попке, и все забудем. Все будет, как было раньше!», - отправляет она очередную почту и идет на кухню. Давно не варила гречку, ну и что, что все любят рис, гречку тоже есть надо.
 Она открывает шкафчик, где стоит банка с крупой.  «Совсем забыла о вас», - подумала Динка, увидев всех трех болванчиков, зажатых пакетами с крупами. Она достала третьего, поставила на стол и качнула головку, а она не качается. «Боже мой, а ведь он и был моим третьим болванчиком, - осенило Динку.- Светка знала, конечно, что у третьего голова не качается… Голова не качается и на   почту не отвечает и трубку не берет.  К черту все правила, все  установки и условности - так и сдохнуть недолго". Она любит его, она его хочет, она не может без него. Кажется, он много раз звал в баню.
Динка берет телефон и отправляет смс-ку: «Долго мне еще  немытой ходить?»

Конец 1-й части.

Walrad.27.08.2012