Люди стараются быть поближе к земле. Особенно в пожилом возрасте. То ли они вспоминают свое далекое детство, то ли природа дает отдохновение душе. А может быть, и то, и другое. Надоел индустриальный пейзаж.
Вспоминаю и я свое детство. Деревни уже начали вымирать. От некоторых остались лишь сочные названия: Счастливка, Паршивка. В Счастливке были замечательные сады и – о, чудо!- росли серебристые тополя, листва которых издалека казалась белой. Под Паршивкой мы собирали грибы. Теперь, может быть, только деревенский старожил помнит эти географические названия.
Наша деревня пока еще была на карте. Многие дома пустели, но в остальных жизнь текла. Сказать, что жизнь бурлила – не могу, потому что события повторялись изо дня в день. «Скаа-тии-ну гоо-нюю-т!» - кричал кто-то, и издалека показывались коровы, телята, овцы с крайних дворов. Задача детишек – выгнать скотину вовремя в общее стадо, а вечером встретить и пригнать «на двор». Не встретишь – отобьется какая-нибудь овца и бегает по деревне, блеет, пока нерадивый хозяин не отведет ее к «своим». Весь крестьянский быт был связан с землей и животными. Позади каждого скотного двора высилась огромная куча навоза, который перепревал, и когда ветер дул в сторону наших носов, то мы ощущали всю прелесть простой деревенской жизни. Иногда зайдешь куда-нибудь и чувствуешь: «Больницей пахнет!» А у нас пахло деревней. И теперь, через много лет, где-нибудь коснется обоняния знакомый запах, и сразу в воображении всплывает мое беспечное детство, а в памяти - лица давно ушедших родных.
Редко по деревне проедет грузовик. Бабушка уже тут как тут: «Митька на работу поехал…» Ползет ли вечером трактор об одной фаре, все знают: Сашура к Маньке на свидание едет. Иногда деревня объединялась: надо чистить колодец или на свадьбу к тетке Насте идти: дочку замуж выдает за приезжего белоруса. А мы, детишки, на сенцах: разглядываем жениха и невесту, конфеты едим. Телевизоров было один-два на всю деревню, и люди спокойно приходили в дом вечером, не спрашиваясь хозяев, и смотрели передачи.
А однажды в клуб приехала филармония. И зачем же они исполнили балет: сельчане не могли перенести мужчину в обтягивающем трико и женщину, видную снизу. Кричали, свистели, улюлюкали- артисты мужественно оттанцевали номер, но были красные, как раки, и проклинали, наверное, эту деревенскую «темноту». А «темнота» была еще та: по деревне ходили бабка Ариша и дед Алешечка, местные блаженные, и о чем-то громко разговаривали. Ариша была худющая, востроносая, в темном платке, а Алешечка низенький, в очках, а вместо дужек была веревочка. Он напоминал сельского интеллигента, да и хозяйство им было чуждо: на маленьком огородике росли две-три грядки зелени возле хатки, покрытой соломой. Их хатка стояла на краю села, и однажды мы, дети, пробрались туда и поразились: пол земляной, стол, лавка и печка, да еще керосиновая лампа. Было такое впечатление, что время остановилось.
И игры наши были просты. Мы, привыкшие в городе играть в классики, вдруг обнаружили, что классики-то начертить и негде: кругом земля, асфальта никакого. И играли мы в «Море волнуется раз…» «Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три – на месте, морская фигура, замри!» - кричал ведущий, и мы тут же принимали разные позы. Ведущий подходил и «включал» -чик!- и фигура «оживала». Кто-то представлял охотника, целящегося в лань, кто-то жонглера из цирка. «Включили» маленькую Томочку. Она стояла, подняв вверх ручки и растопырив пальчики. Томочка не «оживала». «Томочка, что ты показываешь?» - «Грачи сидели на ракитке…» Тогда нам было смешно, эта фраза врезалась в мою детскую память. Теперь же понимаю, ну где же этой маленькой девчушке было набраться впечатлений? Она могла только отразить мир, который видела вокруг себя.
И теперь, когда у меня что-нибудь выходит не так искусно, простовато и даже глупо, я повторяю эти слова: «Ну, подруга, у тебя получились «грачи сидели на ракитке…»