Если бы я мог, то пришел бы к тебе в тот самый день.
Сказал бы:
- Прогуляемся? В последний раз?
Ты, конечно, кивнул бы, и мы вышли бы под дождь. В тот день просто обязан идти дождь, другую погоду сложно себе представить.
Я рассматривал бы тебя с интересом - вот твои плечи, когда-то мощные, а теперь - опущенные, худые. Выступающие костяшки. Смотрится, конечно, восхитительно, и я этим горжусь. Добился, значит, чего хотел.
Ты закуриваешь, и не предлагаешь мне - так и остался эгоистом. Или слишком погружен в себя, в грядущий вечер.
Ты так и остался неряхой - корни волос отросли, и можно рассмотреть седые пряди. Теперь - не просто нити, а уже пряди. Некрасивая седина, пегая, хотя ты всегда мечтал о серебряных нитях. Всегда - это с того момента, как начал седеть, то есть с шестнадцати лет. Тогда на тебя напал собственный отец, и его бешеные огромные глаза ты навсегда запомнил. Тогда вы были одного роста, а теперь ты совершенно ссутулился. Молчишь, и это странно, потому что раньше ты болтал без умолку - от радости или стресса, или просто так - тишина была совершенно невыносима, напоминала о неловких паузах.
Грязные кеды.
Ты старательно обходишь лужи.
- Зачем?
- Не хочу простудиться, - тихо отвечаешь и перепрыгиваешь очередную канавку.
- Вступаешь в "Клуб 27" и все еще боишься простудиться? Потрясающе! - закуриваю свои сигареты, они легкие, да и вообще не похожи на курево - так, индийская трава в эвкалипте. - И куришь, да?
- Сигареты заглушают голод. Или чувство вины, смотря, что именно сегодня гложет больше.
- Все еще испытываешь голод?
- Давно уже нет.
Сворачиваем во дворы. Детские площадки, на которых ты пил вино из горлышка по ночам и плакал, читая очередную книжку в оранжевой обложке. Хотя нет, денег на книги у тебя не было, и ты старательно читал рецензии, а затем заливал на старенький ридер то, что приглянулось больше всего. Или то, что советовали друзья. Вот друзья у тебя хорошие, знаю. Но даже им ты не рассказываешь о своей мучительно боли и тоске. С тех пор, как ты расстался с тем человеком, все доверительные разговоры потеряли смысл, ты больше не хотел выворачиваться наизнанку. С тех пор все думали, что у тебя просто нет проблем, что ты легкий и веселый, пустой, болтливый, игривый, злой, искренний. Догадывался ли кто, что домой ты ходил в темноте и пешком только для того, чтобы не было видно слез?
Ты часто плакал, потому что не видел смысла скрывать слезы. Часто смеялся - по той же причине. Скрывать эмоции не любил, а вот мысли оставались под замком - черные, страшные, губительные мысли, ослабляющие душу, а затем и тело.
Штаны снова тебе велики и ты подтягиваешь их, потому что на клепаном поясе уже нет места для новых дырок - покупался он еще в старших классах, когда тебя дразнили "бочкой". Хотя теперь ты больше похож на шест, которым Харон правит лодкой - такой же тощий, но, в отличие от орудия перевозчика, отнюдь не такой крепкий.
Выглядишь изможденным, глаза, теперь такие большие, запали, синяки под ними кажутся очень темными.
Мне нечего тебе сказать, что же, ведь это была моя идея. Все идеи были мои. Ты перенимал их с жадностью и энтузиазмом - ни в чем ты не был так ретив, как в вопросах саморазрушения.
- Готов?
- Давно уже.
Делаем еще круг, и ты постоянно куришь и кашляешь - твои слабые легкие, как они продержались два года?
- Не страшно?
- А должно быть? Слушай, я так давно этого ждал. И эта осень, боже, как же она прекрасна, отличный повод для того, чтобы уже сделать это.
- Жалеешь?
- Нет. Но знаю - пожалею в самый последний момент. Я готов.
Что за способ ты все-таки выбрал - загадка, но почти наверняка это яд или препараты, чтобы наверняка.
Я проводил бы тебя до дверей. Знаю, будет полная темнота, и этот дождь.
- Встретимся еще, - кивнул бы я.
- Угу, - привычно буркнул бы ты.
И улыбнулся бы. Так же, как я.
И пригладил бы растрепанные волосы. Так же, как я.
И посмотрел бы в меня, как в отражение. Потому что сейчас мне - двадцать пять. А тебе - двадцать семь. С небольшим.
Я просто оставил бы тебя.
И не попытался бы остановить.
Потому что я все уже решил.
И не собираюсь отступать.