Родом из СССР. 1-5 главы

                я не злопамятный, просто з....

                Часть  ПЕРВАЯ. (пока ещё без самолётов)

                Глава  1 (из подслушанного в саду детском)

          Ещё в пору посещения средней группы детского сада я случайно выучился читать (правда до этого совершенно не случайно освоил все буквы). Однако наша воспитательница Ольга Викторовна обнаружила это только на следующий год, когда нас перевели уже в старшую группу, и странно удивилась:
          - Реля, - сказала она моей кудрявой Белке, когда мама передавала ей меня на прогулочной площадке, - при всей твоей загруженности – работаешь много, учишься в вечернем училище, да ещё свалилась тебе на голову твоя балованная сестрица, со своей болезнью – у тебя вдруг Олежка научился читать. Да не просто так – стихи Барто или Михалкова, это он у меня уже давно всем в группе читает, то из книжек, то памятью поражает – шпарит прямо, как в книжке написано, не сбивается.
          - Тебе же легче, Оля, - улыбнулась моя Белка, чуть насмешливо. - Если, например, после сна, дети одеваются медленно, он их «Тараканищем» подстегнёт. Или «Федорино горе» пусть почитает. Там ведь «такая беда» у бабушки случилась – не то, что у кого колготы вдруг не натягиваются.
          - Очень хорошо. Он у меня первый помощник, если мне надо что-то поделать – подготовиться к занятиям на следующий день. Или дождь хлещет как из ведра, и гулять с детьми на площадке нельзя, он тогда рассказывает им что-нибудь.
          - Вот как он может помогать, - сказала моя матушка, улыбаясь. – Но не только тебе, и мне. Я когда обнаружила, что он читает, вздохнула свободно. Это же каждый вечер, бывало, когда приводила его из детского сада, готовлю на скорую руку ужин и думаю: - «А какую он сегодня придумает книгу, чтобы я ему почитала? Длинную, или пожалеет мать». Захожу со сковородой в комнату, и вдруг обнаруживаю, мой сынок расположился на диване, и читает, что бы ты подумала – «Три толстяка» - эта книга хоть и сказка, но революционная и довольно серьёзная.
          - Да-да, читала я эту книгу, - улыбнулась моя юная воспитательница – Ольга Викторовна окончила одиннадцать классов школы, где девочек, кроме обычных занятий, учили ещё детей чужих воспитывать. Это я так понял, что воспитывать, а слово она сказала моей маме более сложное.
          - А что Олег читает уже свободно, - продолжала между тем моя Белка, -  никому не говори, особенно воспитателям с дипломами – Галине и Марине. У них сыновья возраста моего Олега, а не то, что читать, выучить стихотворение к празднику не могут. А эти дамы – любящие в кавычках своих и чужих детей, берут ещё чад своих на свидания с лю…, - тут мама замялась, взглянув на меня: – Олег, шёл бы ты погулять вон хотя бы с Алёшей. Он тоже, наверное, скучает один. – И мама указала на мелькнувшего между беседок Алёшку.
          Алёша был интереснейший мальчишка – играть с ним одно удовольствие. Алёша сам придумывал игры, и если никто не соглашался с ним играть – он не грустил. А вообще он вечно был разведчиком. Придумывал себе имена, явки. С именами это целое представление. Например, объявлял, что сегодня он не Алёша, а Андрей. На что вечный юморист нашей группы – мальчик «музыкально одарённый», как говорила моя мама, когда работала в нашей группе, тут же запевал:
          - Андрюшенька-душенька любимый был зятёк, и блинчик он упёк…
Все знали эту песню от начала и до конца – про Андрюшеньку-душеньку и его тёщу – и смеялись. Алешка, которому нравились песни Кости-юмориста, на этой песне тут же срывался в ответ:
          - Шаланды полные кефали, в Одессу Костя привозил, и все биндюжники вставали, когда в пивную он входил, - козырял он Косте другой песней, хотя пел её не совсем правильно.
          При этой музыкальной разминке вся группа веселились, и быть бы веселью весь день, если бы не воспитатели. Они, даже если подрабатывала в группе Калерия Олеговна – моя матушка, не давали этой кутерьме продолжаться долго. Ведь, кроме таких песенных соревнований детей надо было ещё и покормить. Не без помощи няни, которая приносила нам поесть с кухни. Да провести ещё занятия – в том числе и с музыкальным работником – для этого мы шли в музыкальный зал. И, естественно, прогулки на воздухе. Вот тут Алёшка проявлял свои способности, иногда увлекая кого-нибудь из мальчишек за беседку (в которой мы прятались от дождя), чтоб попугать «чёрным плащом»:
          - Чёрный плащ! Чёрный плащ! Сорвался с места и летит…, - то ли сказка, то ли быль, вся эта чепуха меня не очень интересовала. Даже если Алёшка рассказывал это, взмахивая руками, и делал страшные глаза. Поэтому с Алёшей уходили за беседку немногие – только смелые.
          Все остальные усаживались возле воспитателя, и слушали другой рассказ, который она читала, или сказки Пушкина от моей мамы, если Белка работала в нашей группе. К слову сказать, Калерию Олеговну любили, и приход её в нашу группу встречали на «ура». Она, кроме сказок, устраивала с подрастающими детьми игры. Особенно всем – и мне в том числе – нравились игры в космонавтов.
          - Заправлены в планшеты космические карты, и штурман уточняет последний свой маршрут, давайте же, ребята, споёмте перед стартом про детский сад, про школу и ещё про институт.
          Все играли в эту игру охотно, хотя знали, что мама изменила слова песни – в ней предлагалось попросту покурить. Так моя Белка пыталась заложить в детские головы отрицание курения. В меня точно заложила – я тогда решил, что курить никогда не буду, и это тихое обещание выполнил. Забегая вперёд, скажу, что многих кого я потом встречал уже взрослыми из моего детского сада, к курению относились свысока. Вот, что значит, в юном возрасте слетать в космос с прекрасной «воспитательницей без диплома», как шипели некоторые мамины «коллеги», ревнуя мою Белку к детям, обожавшим её.
          Но вернёмся к Алёшке. Этот мальчишка, которого мама моя любила, за его бесконечные фантазии, был тоже дитём воспитательницы, но уже с дипломом. И ещё мою Белку удивляло, что, будучи таким смышлёным, Алёша совсем не замечал, что его мать – Галина Николаевна нагло наставляет «рога мужу» – отцу Алёшки. Не замечал или делал вид, что не ничего не видит, хотя слова «наставить рога мужу» принёс в группу именно Алёшка. Мне думается, что поймал он это выражение у себя в семье, видно, когда ссорились родители. Но хитрый же бобёр. Он, рассказывая какой-то фильм, произнёс  эту фразу, как бы, между прочим, и даже с вызовом. Можно подумать, что лично его семьи это не касается.  А другие воспитатели говорят это, про его маму, то «юный разведчик» ничего не слышит. И не видит. И не соображает. А между тем Галина Николаевна водит сына на свидания со своим любовником даже в наш дом, где у неё есть подруга тоже Галина, но Ефимовна – наша детсадовская медсестра. Эта Галина – тихая противница мамы, полагаю за то, что когда-то моя Белка отказалась участвовать в вечных исканиях Галиной Ефимовной «женихов». Мама отказалась, а матушка Алёши, хоть и замужем была, вечно находила себе любовников. Узнал я эти слова не от Белки – об этом, на прогулках, судачили иногда воспитатели, сбиваясь в кучки и обсуждая, например, как выедут на дачу, а там мужиков тьма, потому что рядом санаторий милиции. Однажды и к маме моей пришли, когда я помогал ей с малышами на ясельной площадке. Пришла как раз мама Алёши – а моя будущая воспитательница в последней группе перед школой. Ну что буду в группе Галины Николаевны, я знал, а вот то, что я услышал из уст этой модной, по тем временам женщины, меня поразило. Сразу скажу, что подслушивать нехорошо – это я тоже знал. Но здесь уподобился Алёшке – представил, что Галина Николаевна шпионка, заброшенная в тыл, подбирающаяся к моей маме, с тем, чтоб оказать на неё плохое влияние. И не ошибся:
          - Калерия, - запела нежно мать Алёши, - ты и Оля среди нас – довольно упитанных дам, самые красивые и самые молодые. Ольгу в счёт не беру – та вообще девушка. Но вот мы выезжаем на дачу, где будет много мужчин, которые будут «лететь» на работников детского сада, как мухи на мёд. Мы ведь все проверенные на нехорошие болезни, и мужчины – особенно милиционеры, это знают. И в первую очередь станут ловить самых красивых и молодых, а потом уж и нас разберут. Так ты уж не подведи нас – выбери себе по душе, а нам уж что останется. Не будь собакой на сене – дай и нам погулять.
          Мать моя, при этих льстивых словах, то краснела, то бледнела, и, оглянувшись, не слышат ли этот бред дети, ответила тихо. Тихо-то тихо, но я мог читать мысли мамы – правда, на тот момент мы ещё не установили, что мысли наши иногда сбегаются. Мама ответила почти моим негодованием:
          - Опомнись, Галина! Мы едем на дачу, чтоб оздоровить детей на природе, а не за блудом.
          Я знал, что такое блуд. Наш сосед дядя Вася часто обзывал свою жену «блудницей», за то, что она, когда его не было дома, водила в их комнату мужчин – знакомых и не знакомых. Иногда дядя Вася заставал тётю Машу со своими приятелями, и ворчал: - «Только я за порог, как Мария приглашает тебя на пирог? А печёт она хорошо. Ешь, Петька, ешь. Твоя Шура так печь не умеет».
          А когда я спросил у дяди Васи, что такое «блудница», он мне при тёте Маше объяснил:
          - Блудница – это женщина, которая спешит выйти замуж, чтоб потом мужу своему «рога наставлять». Что такое рога на мужской голове – ты знаешь?
И когда я молча кивнул, он продолжал, делая руками себе рожки над головой:
          - Вот и у меня растут рога. Чего смеёшься? Да есть такой стих детский: - «У меня растут года – будет мне семнадцать». Так это тебе, Олег будет семнадцать. А когда ещё больше вырастешь, то встретишь такую тётю Машу, которая тебе будет рога растить – это вместо детей.
          - Хорошие примеры ты ребёнку даёшь, - возмущалась толстая, как наша детсадовская повариха, жена дяди Васи. - Олег не слушай его, иди лучше телевизор посмотри. Там больше интересного, чем тебе выпивший сосед расскажет.
          - Иди, Олежка, иди. И прости меня, дурака старого. Маме не говори, что я сорвался, и боль свою тебе выложил. Твоя мама – чистая женщина, а гадость эту видит, наверное, на каждом шагу. Ясное дело, ей всегда приходится натыкаться на таких вот Машек, которые блудом занимаются, а её готовы со свету сжить, за то, что мать твоя от всего этого отталкивается.
          Всё это видение с дядей Васей и его толкованиями блуда, пронеслось у меня в голове мгновенно. Дальше я слушал, как ответит Галина Николаевна на слово «блуд». Но она хитрая – стала говорить как моя бабушка, когда хочет человека обмануть. Я всегда это чувствовал:
          - Береги детей! Кто тебе не даёт? Но в свободное время – ночью, когда дети предоставлены ночной няне – неужели ты не выберешь себе для души, для сердца мужчину? Там отдыхают представительные мужчины – из начальства. Думаю, что и с деньгами. Впрочем, я никогда на деньги не бросаюсь, у самой они есть в достатке, - последние слова были брошены с вызовом. Или мне показалось?
          - Ты меня успокоила, - отвечала с насмешкой моя Белка, - что не бросаешься на деньги. Но мне не зачем ловить пузатых милиционеров, зная, что у каждого в Москве осталась семья.
          - А что от их семей убудет, если ты с кем-нибудь заведёшь интрижку?
          - На интрижки неспособна. Это ты знаешь от своей приятельницы Галки, моей соседки по дому. Та, как ни извращалась, чтоб меня в блуд затянуть – не получилось.
          - Зато у тебя хорошо получается с женатыми иностранцами, - поддела Галина Николаевна, сузив свои и без того небольшие глазки.
          - Да, причём и жёны их со мной дружат, - не осталась в долгу Белка, - что у тебя, Галина, вылилось бы в ненависть.
          - Разумеется, где уж нам до чистой любви, - прошипела мать Алёшки уходя.
          Так в пять лет, я узнал, что Белка моей не до «блуда». Хотя слово это я, несмотря на разъяснения дяди Васи, ещё не совсем понимал, но представлял себе как что-то плохое, отчего у моей Белки, когда она его произносила, темнели от гнева глаза. И мать моя на даче вела себя подобающе. Некогда ей было заводить себе любовь – приходилось ездить сдавать экзамены в своём училище. А в свободное время занималась моим воспитанием по части природоведения. В выходные или когда не была занята с детьми, забирала меня из группы – никто из воспитателей не возражал – и мы переходили (я на плечах у мамы) бурную речку Клязьму вброд. И разгуливали по зелёным лугам, по болотистой местности, где была куча всяких животных в виде лягушек, змеек и, конечно же, масса разных насекомых и птиц.
          Галина Николаевна тоже гуляла со своим сыном – но не переходила речку вброд. А на том берегу, где и все дети. Гуляла она с Алёшей в свои выходные – так приказал ей отец Алёши, увидев однажды, как мы прогуливаемся с Белкой. И приказ мужа Галина Николаевна выполняла. Но где-то, среди зелени, им с Алёшкой на встречу «попадался» один из милиционеров, сбежавший из санатория – вроде нечаянно встречались. Однако сыну Галина Николаевна велела звать себя тётя Галя или по имени отчеству, объясняя это, наверное, тем, что этот пузатый дядька – ревизор, присланный в разведку, а не работают ли воспитатели, вместе со своими детьми – это было запрещено. А так она, дескать, не мать Алёше, а тётка его Галя. Все эти весёлые рассказы, про тётю Галю, приносила нам на другой берег Ольга Викторовна:
          - Представляешь, Рель, - говорила она маме, посмеиваясь, - Галка совсем с ума сошла. Она гуляет с Алёшкой, как муж ей наказал, в свой выходной день, но заодно уж и встречу назначила. Мало ей ночей.
          - Так на ночь муж с ревизией может примчаться, - улыбалась и моя Белка.
          - Да. А тут дёшево и сердито – среди белого дня. Да и санаторнику надо ночью в постели находиться – у них там режим. Но как упитанная наша дама, тридцати пяти годов, (так и сказала «годов», нажав на это слово – у взрослых это случается),  может сына представлять любовнику племянником? Или не видно по ней, что её сыну уж давно пора быть пятнадцатилетним, как будет у тебя, когда тебе столько исполнится.
          У меня сердце наполнилось гордостью – когда маме будет столько лет, как Галине Николаевне мне будет пятнадцать. И будет всё равно красивая и худенькая, но никогда не станет отказываться от сына. Ведь она меня любит, и всегда будет озадачивать того, кто ей понравится: - «Если любишь меня, полюби и моего сына», - так говорил мне, влюблённый в маму поляк – Юрий Александрович. Но он даже любя меня и маму не смог добиться от Белки взаимности. Дружба и точка. И всё потому, что дядя Юра был женат. А ещё мама моя дружила с тётей Аней. Немного, насколько это позволяла сдержанность тёти Ани. Такой же сдержанной она была и со своими детьми, что маму огорчало.
          - Говорит мне, что у неё Петя недоразвит. А что она сделала как мать, чтоб развить  способности старшего сына? – Пожаловалась мне как-то Белка и прикусила язык до крови. – Вот не надо было тебе говорить это, чтоб ты к Пете не стал относиться хуже, чем раньше.
          - А я знал, что у Петьки немного не хватает в голове – это мне Алька сказал, что у него шариков не хватает. Почти как в анекдоте. Знаешь его?
          - Знаю, - улыбнулась Белка. – Но отстающие в развитии люди не виноваты в том. И относиться к ним надо соответственно.
          - А я что? Как Петька ко мне, так и я к нему – мы почти не разговариваем, потому что и не о чём. Не могу же я заставить его думать как я – быстро. И не только о том, что зимой в Москве холодно и поэтому Петьке Москва не нравится. Ноет и ноет.
          В своих исканиях Алёши, я вдруг вспомнил почему-то о польской семье, с которой мы дружили, и будем дружить ещё некоторое время, пока они не уедут из Москвы.
          - «Вот уедут наши поляки, - почему-то загрустил я. – И кто будет возить нас на своей машине в разные интересные города, которые окружают как кольцо Москву?» Но вспомнил, что дядя Юра добился или его попросили, чтоб их семья ещё год побыла в Москве. И успокоился. Ещё год, а потом я в школу пойду, и будет уже не до поездок: - «Школа, - как говорила мама, - захватит тебя целиком, как и меня когда-то. Ездить уже не придётся так часто – так что постепенно привыкай к этой мысли». Я начинал привыкать. Учиться мне хотелось. Даже сейчас, когда мне не было семи лет. Не «годов», а лет. Но думается мне, Ольга Викторовна так шутила. У взрослых это шутка – перевернуть слово, чтоб было только им понятно.


                Г л а в а  2

            Но Алёшку надо было найти.  А как найти разведчика, (или шпиона?), если он сейчас сидит где-то в засаде. Ещё я не хотел мешать Алёшке, если он кого-нибудь высматривает. И снова наехали воспоминания. После дачи Галина Николаевна – мать Алёши привезла с собой в Москву новый объект обожания.
            - Сменила толстого милиционера на худющего арестанта, - смеялись между собой даже няни, намекая на то, что Алешкина мать влюбилась в вернувшегося из тюрьмы сына Дины Васильевны.
            Сын старой воспитательницы пришёл к нам в группу, чтоб посмотреть на своего сына, названного в честь него Арсением. Мальчик Арсений был высоким и довольно умным, как отмечала моя мама, но задумчивым и печальным. Бабушка Дина не могла наглядеться на внука, которого ей разрешили вывезти на дачу с нашим садом. Арсений, а попросту Сеня был красив, и девочки наши по очереди влюблялись в него. Но выяснилось - у Сени в другом детском саду оставалась «любовь», как разъяснила Дина Васильевна нашим девчонкам и они, постепенно, отстали. Сеню навещала лишь мама, и он очень ей радовался, поглядывая искоса на бабушку, которую любовь внука к матери очень огорчала. И тут вдруг является отец, как оказалось из тюрьмы, и Сеня растерялся. Он увидел своего родителя, чуть ли не в первый раз. Когда Арсений родился, того посадили за групповую драку, в которой даже человека убили – такие слухи разнеслись по всей нашей даче – конечно из рассказов Дины Васильевны. И сидел он там целых шесть лет – как раз столько лет было его сыну. Арсений, на удивление всем женщинам, встретил поцелуи отца довольно холодно. Отстранялся даже тогда, когда высокий его родитель поднял сына над собой:
            - Что? Не хочешь папу поцеловать? Тебе мама так приказала?
            - Нет. Но… опустите меня. А вон и мама бежит. Отпусти!
            Все ждали, что мать Сени кинется к бывшему мужу с объятиями, но она лишь строго с ним поздоровалась: - Здравствуй, Арсений. Уже выпустили тебя? И попрощайся с сыном, потому что мы завтра уезжаем к морю. Сеня, беги за своими вещами. Я сказала няне, чтоб она собрала их.
            Обрадованный Сеня быстро побежал от берега Клязьмы, где проходила встреча и больше ни мы, ни новоявленный отец его не видели. Впрочем, взрослый Арсений нисколько не грустил. Не захотела обнять бывшая жена – хотя она была по рассказам Дины Васильевны не замужем – но нашлась и на его душу женщина, которая влюбилась в бывшего арестанта, как не влюблялась ещё ни разу. И это была Галина Николаевна – мать Алёши. Так ли было, с женщиной любившей уже многих – рассуждали и воспитатели и няни – но это было что-то «из ряда вон выходящее». Как думала мама моя, я даже боялся у неё спросить. Наверное, Белка презирала Галину Николаевну и с печалью думала о том, что мне придётся по осени идти в подготовительную группу, где она будет моим воспитателем.
            - И чему может научить детей женщина, лезущая в любую грязь ради блуда? – Эти слова сотрудников детского сада могла слышать и Калерия Олеговна. Ещё и думала, наверное, что меня учить в подготовительной группе нечему, ведь я уже читаю и задачки решаю в уме, хоть и не на бумаге. Тут я вспомнил, что и Белка моя всё умела, в пять-шесть лет, причём в голодные годы, да ещё спасая от лап бабушки и тёти Веры своих послевоенных сестёр – моих тётю Валю и Ларису.    
            Вот ещё? бабушка Юля и тётя Вера – они тоже были врагами моей мамы. Не как немцы и русские в войне, но тиранили её немилосердно с детства. Я не заметил, как переключился, на детство мамы и понеслось. Вспоминалось уже не прошлое лето, а возраст более юный – мой, не мамин. Но так уж совпало, что в четыре года я узнал, что бабушка моя и тётя Вера – старшая сестра Белки страшно её не любили в детстве. Узнал совершенно случайно. Сначала тётя Вера приехала к нам, в Москву – «умирать», как она сказала маме. Ясное дело, как ворчал наш сосед, мать моя расстаралась – уложила её в больницу, в Москве, хотя для этого пришлось поездить, чтоб дали разрешение. Я был мал на то время, когда тётя Вера явилась непрошенной гостей – всего три с половиной года и всё это мало понимал. Меня закидывали в детский сад, и ездили по Министерствам, как мама потом мне рассказала, потому что тётя Вера была жительницей Украины. И много пришлось им порогов оббить, но тётю Веру положили в хорошую больницу. Потом мама опять работала, училась по вечерам, и ходила-ездила по магазинам, чтоб достать для тёти Веры какие-то продукты в больницу. И ездили мы с продуктами к тёте Вере, - где она лежала долго – полгода. А она, как мама потом сердилась, оказывается, поедала мамины продукты, добытые с большим трудом,  со своим кавалером, таким же лодырем, как тётя Вера. Оба они притворялись больными, но тёте Вере дали всё же какую-то группу инвалидности. Я знал, что группа, это обязательно люди. Инвалиды – это тоже люди, с палочками или ходящие на костылях. Ну, ещё кашляющие или не видящие ничего. Но что такое группа инвалидности?  Из-за этой группы инвалидности тёти Веры мы с мамой попали однажды в давку. Возвращались от неё из больницы, а на станции «Динамо» в поезд ввалились болельщики. И задавили бы меня, как малыша, стоящего у ног мамы, если бы рядом стоящий дядя не поднял меня вверх. А мама кинулась на болельщиков, колотя их руками, и крича: - «Уроды пьяные! Чуть ребёнка мне не задавили. Убью, сейчас всех!»
            «Уроды» испугались и на следующей остановке вывалились кучей, как и ввалились. После своего испуга за меня, мама сказала:
            - Всё, больше не ездим к Вере. Она, поганка болотная, доброго слова не стоит, а из-за неё у меня чуть ребёнка не раздавили. Как только сердце не разорвалось.
            - И ты бы умерла? – Испугался я, хотя, что такое смерть ещё не очень понимал. Но в воздухе витало, что это очень плохо.
            - Прости меня, дитя моё, прости, что я тебя чуть не потеряла. Господи, ты милостив ко мне, что спас нас, обоих Господи, а то я вряд ли живой бы осталась.
            После этого взрыва горя мама и отвезла меня к бабушке. Хотя тётя Вера просила, отдать ей билет на поезд и она меня хотела отвезти. Я плохо понял, денег, что ли у неё не было. Но мама не доверила ей везти меня. Ещё сказала тёте Вере, по телефону, что пить надо было поменьше, тогда и деньги бы были. И точно – вот только сейчас понял, мама ей ввернула что-то  насчёт жениха тёти Веры, который её обманул, и деньги её украл – по крайней мере, я так тогда понял.  С тем мы и уехали к бабушке, где мама побыла недолго и ухала в Москву, чтоб работать, а то нам жить будет не на что. Так, довольно рано, я понял, что мама очень много работает – ей отдыхать некогда.
            Правда мама ещё сказала своим младшим сёстрам, а моим тетям – Вале и Лариске:
            - Я вас вырастила в голодные годы, теперь вы присмотрите за сыном моим.
            Что такое голодные годы, я не знал, но тёти, видно, помнили. И были тогда красивые девушки – тёте Вале 17 лет, а Лариске – так я и дальше звал свою младшую тётю – 15 с половиной лет или чуть больше. Тётя Валя была высокая, как мне казалось тогда, ростом уже чуть ли не с маму, а, может, выше. Так вот тётя Валя, бабушка её почему-то звала «тряпичница», утром варила мне кашу, и кормила, мечтая видно, что скоро у неё самой такой будет.
Бабушка сердилась: - Свой ребёнок? Ты, пожалуйста, не воображай себя такой взрослой. Смотри на Релю, как ей приходится много работать, чтоб одного кормить.
            - Не все же, мама, рожают первого ребёнка в тридцать лет, как Вы Веру родили, - возражала тётя Валя, подвигая мне тарелку, чтоб ел. – Реля родила в 20 лет, и смотрите, какого умного. Всё село ходило посмотреть на Олега, когда она его в первый раз привозила. Помнишь, Олеженька, как ты в прошлый раз был у бабушки?
            Я проглотил последнюю ложку каши и сказал: - Ага. Меня почему-то ставили на большой камень перед домом и заставляли песни петь.
            - Да не песни петь, а одну только, Олеженька. «Солнечный круг», если ты помнишь, - вмешивалась тётя Лара. – И как ты пел – это надо было слышать.
            - Только букву «р» не выговаривал, - добавила бабушка. – А пел так: «Солнечный куг, небо вокуг». Потом я тебя выучила, как буковку «р» выговаривать. А теперь ты уж, наверное, много знаешь песен хороших? Споёшь, когда-нибудь бабушке?
            - Подождите, мама, со своими песнями. Дайте же мне ребёнка какавом напоить. Вот, и тётя Валя попьёт с тобой. Ох, когда у меня такой мальчик будет?
            - Будет, - сказала бабушка. – Родишь рано и на мать свалишь. Ты не Реля, из села не уедешь. Тем более, живём в таком богатом селе, что куда там городу.
            - А чего же вы пишете Реле, которая к тому же работает много: - «Везёшь Олежку, вези тушёнку и сгущёнку, потому что у нас таких вкусных продуктов нет».
            - А ты не ешь эту тушёнку и сгущёнку? Смотри, как лопаешь, с какао. А не везла бы Реля эти вкусные продукты, вам бы пришлось в совхозе сейчас поработать. Ведь я оставила вас дома, потому что Реля Олежку привезла.
            Из этого спора я понял, что бабушка требует с мамы вкусные продукты, как тётя Вера, пока лежала в больнице. Получается, всем от моей мамы что-то надо. А ей получается, для того чтоб купить требуется много работать. Уже тогда, где-то на пятом году моей жизни, я понял, что есть несправедливость по отношению к моей матери. Но кто же её творит? Неужели бабушка, а тётки её поддерживают? И нахохлился – уже не так любил свою бабушку и тётей. И песни петь мне не хотелось в этом прекрасном селе. Но, как и в прошлый мой приезд, к дому бабушки приходили разного возраста мальчики и девочки, чтоб позвать приезжего москвича к Днепру, купаться.
            В Москве я уже начал плавать в лягушатнике, куда мама водила нас группой в 15 человек. Так что воды не боялся. Но Лариса, которая отвечала за меня в отношении плавания, боялась и не очень допускала меня плавать в большой воде. Всё старалась быть рядом, чтоб я не заплыл далеко, и это меня немного напрягало. Но не спорил. Как-то без мамы даже в Днепре купаться не весело. И улица, по которой мы спускались к Днепру, уже не смешила, что на дороге попадаются камни, ухабы и очень даже можно навернуться на ней. Правда, в этом селе были и асфальтированные улицы, и мы тоже там ходили – в контору с бабушкой или в магазин с тётей Валей. Бабушка мне говорила, что на этих улицах всегда есть вода в кранах во дворах, даже днём, и живут здесь начальники этого села. Бабушка, хотя и командовала на фермах, но поселили её, как недавно приехавшую в том доме, который был свободен. А на той улице в богатых садах и огородах никогда нет свободных домов.
            У бабушки тоже был кран во дворе, но вода там бывала редко и то ночью. Так жители той «улицы без воды» делали себе бассейны. Это такой бассейн, в котором не купаются люди, а вырывают его как колодец и асфальтируют бока, чтоб вода не уходила в землю. И когда ночью появляется в кранах вода, люди не спят, а заливают бассейны водой, по самые краешки, а потом этой водой поливают растения в огородах и даже моются ею. Даже и варить еду можно на той воде, пока она свежая. А потом, когда вода застоится, то идут к колодцу, который далеко и приносят для еды воду оттуда. Так мне говорили тётушки о людях и обычаях этого украинского села. Мне было интересно, потому что касалось бабушки и её соседки – тёти Люси, у которой были два сына – мои друзья – Володя и Лёнька, вспоминая о которых много позже я буду не понимать, как могли они выжить, живя с такой матерью. О тёте Люсе - их матери говорило всё село. Она нигде долго не работала, потому что пила. Мужа у неё не было, но она часто рожала детей. Дети у неё умирали – она их хоронила, и рожала следующих. Как держались Володя и Лёнька – этого не понимал никто, потому что братья были постоянно голодные. Эти голодные мальчишки станут болью моей мамы, когда она приедет за мной.
            А бабушка Юля, после отъезда мамы принялась мне рассказывать, когда тётки мои уходили вечером на танцы, какой тяжёлой жизнью жила вся её большая семья после войны, и если бы не Реля, то и тётушки мои могли не выжить – умерли бы от голода. Но Реля – вот умница и хозяйка, сдружилась со стариками литовцами на хуторе, в Литве, где они тогда жили, и кормила всю семью молоком, мясом и творогом. Тамошние дед с бабкой, ох и жадные были, но ей  давали.
            - А почему Реля? – Спрашивал я. - Вы разве не могли так сдружиться со стариками-литовцами?
            - Только Реля могла, - качала головой бабушка. – Только она такая маленькая ростом могла вызвать жалость. Но кроме жалости она же и помогала старикам – полы мыла, ягоды им из леса носила, коровку и козу выпасала летом на полянках в лесу.
            - А тётя Вера – она же старше неё – не могла разве ягоды носить?
            - Ой, Вера тех стариков боялась. Правда, всё, что мама твоя приносила от них, ела с удовольствием.
            - Значит, мама работала, а тётя Вера ела?
            - Все ели, а иначе бы умерли с голоду. Твоя мама – спаситель всей семьи.
            Слово «спаситель» мирило меня с бабушкой. И вообще если уж люди в этом селе живут так не ровно – у кого есть вода круглые сутки, а у кого-то бывает раз в две недели и то ночью, то и с мамой мы когда-нибудь перестанем ездить в это село. Не люблю когда живут так несправедливо.
            Вскоре, после отъезда мамы, к бабушке приехала тётя Вера. Опять я услышал слово умирать, теперь уже старшая тётя угрожала этим словом бабушке. Но говорила так, будто хотела всех обмануть. Конечно, она не приехала умирать, это ей совсем было невыгодно. Она хотела ещё жить и долго, потому что я подслушал разговор её с бабушкой Юлей, который только сейчас понял – тётя Вера хотела тогда остаться жить в Москве.

(до самолётов ещё далеко)


                Г л а в а  3

           - Ну, мама, - сказала эта моя наглая тётка, которая любила не добывать пропитание, помогая кому-либо, а только поедать, добытое другими. – Релька – такая нахалка. Не пожелала устроить меня проживать в Москве.
           - Да как бы она тебя устроила, Вера? Она же не в Моссовете работает. И вообще не завела больших связей, чтоб прописке твоей поспособствовать.
           - А кто ей мешал завести связи? С иностранцами она знается – это мне тётя Маша – соседка Рельки мне рассказывала. Какого-то поляка – шпиона, наверное, - водит по Москве, и всё ему показывает. Так я приехала, и всю малину им нарушила. У сестрицы уже не было времени водить своего влюблённого по Москве. Тем более не стала ходить с ним по театрам. Мне тётя Маша так и сказала – отказывалась, потому что, мол, сестра в больнице, и надо ей хорошие продукты доставать и в больницу ездить.
           - И что в этом плохого, Вера? Она же к тебе ездила. Скажи спасибо, что она тебя приняла, и в больницу устроила. Сама писала, что ходили с ней по всей Москве из Министерства в конторы какие-то, где с трудом жительницу Украины поместили в больницу Москвы.
           - Вот я и хотела, мама, остаться в Москве, поближе к врачам - настоящим, не как в Одессе - которые оказали мне помощь больше, чем в больницах того южного прекрасного, по мнению Рельки, города.
           - В Одессе же тебя оперировали – это ли не помощь? – Тихим голосом сказала бабушка.
           - Да, оперировали и всё как-то неправильно. Сколько раз резали и всё не там, где надо.
           - Так опухоль твоя коварная, Вера. Смотри, где она у тебя. Только, когда вывернули лопатку, обнаружили её за грудиной. И за то спасибо скажи – операции дали тебе возможность окончить институт и поработать немного.
            - Да, диплом я отработала – в этом меня никто не упрекнёт. Но теперь, мама, получив инвалидность – никогда не стану работать.
            - Как не станешь? А как жить собираешься без денег?
            - Мама, мне положили 60 рублей на первую группу инвалидности. Это больше, чем получает Релька, крутясь в своей ясельной группе, да ещё подрабатывая в других.
            - Вот видишь, Вера, и всегда ты денег получала больше, чем Реля. Когда ездила она к тебе в больницу, ты ей хоть немного оплачивала её заботы о тебе?
            - На продукты, которые она доставала в магазинах, я ей деньги давала, а на заботы извини, подвинься – всё же я ей сестра.
            - Плохая сестра, должна тебе заметить. Как уехала учиться в институт, сколько денег из семьи потянула? Реля и сестрёнки жили впроголодь. И одевать мне их было не во что.
            - Но сама наша мамочка одевалась прилично? – Поддела бабушку Вера, поджав губы.
            - Ну, я же работаю не простой колхозницей. Да и тебя одевала на деньги сестёр.
            - Как это на их деньги? Это вы алименты от своего изменника-мужа имеете в виду?
            Я не знал тогда ещё кто такой «изменник». Тем более «сидел в засаде» – ел малину возле забора, а разговор слышал, потому что окно, возле которого сидели бабушка и тётя Вера, было открыто. Ну не бежать же с набитым ртом расспрашивать.
            - И алименты, - подтвердила, почему-то вздохнув, бабушка. - И моя зарплата уходила в Одессу, вслед за тобой, потому что ты пугать меня стала, что умрёшь, ещё с тех времён – всё в гробу себя рисовала. А, между тем, деньги складывала на сберкнижку.
            Что такое сберкнижка, я уже знал – ходил с бабушкой в сберкассу, когда тёти мои были в школе.  Бабушка просила меня «быть её рыцарем», охранять от дядек, которые, увидев, что она идёт класть деньги на сберегательную книжку, могут деньги отобрать.  Ещё хвасталась по дороге мной односельчанам: - «Мой внук из Москвы», - «Ой, Петровна, какой же мальчик чудный».
            Немного выросши, я понял, что никто, никогда не мог бы отнять у моей бабушки деньги. Она сама кого хочешь, ограбит. Причём, не всегда впрямую («Руки вверх!»), а хитростью.
            Между тем разговор матери со старшей дочерью продолжался:
            - А девчонки жили впроголодь, - вроде жалела своих младших дочерей Юлия Петровна, как звала её Белка, когда сердилась, - и Реля ушла из дома в одном платьице, без копейки денег.
            - Писала же я вам, мама, чтоб оставили её в селе – учётчицей какой-нибудь.
            - Вот ты сама себе противоречишь. Ну, оставила бы я её в селе… хотя как? Разве бы она осталась, революционерка такая? А с другой стороны, как бы ты теперь вот устроилась в Москве, в больнице, если бы Реля там не жила?
            - Устроилась бы, но пришлось бы в гостинице жить, или угол снимать у какой бабушки, пока по бюрократам моталась. Конечно бы, деньги ушли немалые – потом на продукты, какие мне требовались, не осталось бы. А требовались самые изысканные продукты, потому что после облучения, я ничего есть не могла, кроме огурчиков в баночках болгарских, помидор маленьких венгерских, ещё икра в баночках же, которые мне доставала где-то Релька.
            - Мама тебе носила больше, тётя Вера, - вставил я, приблизившись к окну. – И ты всё поедала со своим женихом–оболтусом, как говорили о нём в больнице. Потому что он зря в больнице штаны протирал.
            - О, объявился. А ты знаешь, что подслушивать чужие разговоры нельзя?
            - Какая же ты мне чужая, если тётя? И говорите о моей маме – сплетничаете.
            - Но мы говорим только хорошее, о твоей мама, - вставила бабушка, взглянув на тётю Веру.
            - Ничего себе хорошее, если моя мама голодала, когда тётя Вера поехала учиться в Одессу.
            - Ты знаешь Одессу? – Тётя Вера хотела меня сбить с толку.
            - Это город, такой же, как Москва – только меньше – мама мне говорила.
            - Вот видишь. Тётя Вера там болела. А твоя мама ездила туда на экскурсию. И облазила весь город, в то время, когда могла бы отдать денежки тёте Вере на лечение.
            - А почему она тебе должна отдавать, когда бабушка и так слала все деньги тебе? А мама скопила немного и поехала посмотреть город, о котором и сейчас красивые песни поёт.
            - Сказала бы я тебе, как она скопила, - вид был у тёти Веры такой, будто она хотела объявить мне о Белке, что-то очень плохое.
            Я готов был защищать мою мать, но меня выручила бабушка:
            - Вера, не смей ребёнку всё рассказывать. Не переваливай с больной головы на здоровую. У тебя денег было, на тот момент, когда Реля ездила в Одессу, воз и маленькая тележка.
            - Ну, конечно. Приехав в Одессу, чтоб посидеть у постели больной дочери, вы обнаружили мою сберкнижку. Потом перестали мне слать деньги в большом количестве. Что ж вы мать этого «прокурора», Релю, не одели, как следует? Может быть, она бы не сбежала из дома вашего?
            - Сейчас я рада, что она сбежала. И смотри, нищая, полуголодная, а добралась до Москвы.
            - Да, мама, - захныкала опять тётя Вера, - а меня в Москве прописать не хочет.
            - Я же тебе писала, Вера, что в Москве можно прописаться лишь, если пойдёшь на стройку работать или в дворники. И то дворником надо проработать не менее пяти лет, чтоб получить постоянную прописку. А с временной пропиской, если будешь работать плохо, тебе живо выставят из казённого жилья.
            - Но сестра же не через дворника прописалась?
            - Калерия прописалась к мужу, пройдя много невзгод, - сказала значительно бабушка, будто намекая тёте Вере на какую-то тайну, которую нельзя говорить при мне.
            - И ты, тётя Вера, - вставил я, - могла бы в больнице выйти замуж за своего рыжего лоботряса, тогда он тебя мог бы прописать в Москве.
            - Вот повторяет слова своей матери. Это мама тебе так сказала?
            - Нет. Так говорил тот, другой жених, которого рыжий привёз, чтоб познакомить с тобой.
            - Ни и ребёнок, а это откуда ты знаешь?
            - Так вы обнялись с рыжим, и пошли с ним в лес. А жениха другого оставила нам с мамой. И это жених спас меня от дядек, на станции «Динамо», которые хотели меня задавить.
            - Как задавить? – тонкие бровки тёти Веры взлетели вверх. Подросши, я узнал, что так женщины сами выщипывают их, чтоб казаться красивее. Но, как ни странно, это совсем не красиво.
            - Вера, оставь ребёнка в покое. Я потом тебе расскажу, как чуть не задавили Олежку, когда они возвращались от тебя из больницы.
            - Кажется, я сама догадываюсь. Был такой жених, которого Рудольф… я тебе расскажу ещё о нём, мама. Так вот Рудольф – точный оболтус, как говорит этот «прокурор», выращенный своей матерью – действительно вёл взрослого мужчину, чтоб познакомить со мной. Рудик хотел, чтоб я деньги с него не спрашивала, которые он занял у меня, а отдавать не собирался.
            - Поэтому ты, тётя Вера, хотела, чтоб мама отдала тебе билет на поезд?
            - Да и я бы тебя довезла, как и мама твоя – ничего бы в дороге с тобой не случилось. Но она упёрлась и повезла сама.
            - Да нет, Вера. Калерия ещё никому не доверяет Олежку. Ко мне привезла, знаешь, с какими наказами, чтоб смотрели за ним, глаз не спускали.
            - Вижу, что как королевского сына стережёте. Но скажи мне, королевич, вот мой второй жених уехал с вами и даже спас тебя от толпы. Что ж твоя мама – умница - разумница - не воспользовалась и не вышла за него замуж?
            - Это у мамы спрашивайте, а тот дядя предлагал ей, вроде. Но я точно не знаю.
            - Видишь. И ты всего не знаешь. Ну, иди, погуляй немного перед сном со своими друзьями – Вовкой и Лёнькой. Или мама тебе с ними дружить не велит?
            - Как раз наоборот. Мама жалеет братьев, потому что тётя Люся пьет водку, и за детьми не смотрит. А мама ведь сама голодала когда-то, как вы с бабушкой говорите. Она таких детей – голодных - издалека видит и всегда готова накормить.
            - Да, Вера, сколько Реля поводилась у нас – всего ничего – а уж Вовку с Лёнькой прикормила немного. Пошла, однажды, посмотреть, что они так притихли за стеной, а они, оказывается, картошку молодую варят.
            - Не мама пошла, бабушка, а Лёнька пришёл за солью, чтоб картошку посолить. И мама пошла, посмотреть, как они себе ужин готовят.
            - Вернулась в слезах, - продолжала бабушка, - оказалось, что мальчишки накопали картошки, а помыть не догадались. Так её и бухнули с песком в кастрюлю. Ну, Реля, разумеется, картошку перемыла, в чистую воду поставила варить. А домой пришла, чтоб взять огурцов-помидор, хлеба, естественно, и сделала братьям хороший ужин.
            - Мама ещё им колбасы дала, которую из Москвы привезла.
            - Колбасы – это хорошо, - процедила тётя Вера сквозь зубы, искривив своё лицо. Она мне  даже показалась похожей на бабу Ягу. – А вот как она посмела отдать огурцы и помидоры, не ею посаженные, двум братцам?
            - Что ты, Вера, - вмешалась бабушка, - во-первых, Реля овощи купила возле магазина – там бабки выносят первачок, у кого есть парники. А во-вторых, в отличии от тебя, она выполола нам весь огород от сорняков, пока находилась здесь. И поливала его каждый день из бассейна, в который воду набирает как раз соседка Люся, по ночам, когда ей не спится с кавалерами её. Так что, к твоему приезду и у нас овощи появились.
            - Конечно, Релька поливала не одна, а с девчонками?
            - А как ты хочешь? Чтоб она ведер двадцать, тридцать носила сама? Да она и так усталая приехала. Работает видно, в Москве, очень много.
            - Конечно много, теперь, когда я её освободила, от походов по магазинам. Но представляете, мама, работая много, учась, наша москвичка успевает город свой показывать иностранцам – так мне соседка жаловалась.
            - И что? – Опять вмешался я. – Не всем иностранцам, а только полякам – тёте Ане и дяде Юре. А за это они нас в гости приглашают в праздники – такой обед вкусный готовит их служанка.
            - Вот, мам. У нашей служанки, появилась своя служанка.
            - Это когда Реля была служанкой, Вера? Ты уж не клевещи.
            - Была, - подтвердил я. – Мне соседка наша говорила. Вы и сейчас её готовы в служанку превратить, но ничего не получится. Я маме не разрешу вам прислуживать, да она и сама не захочет. Хватит! Золотая рыбка уже уплыла и хвостиком махнула. – Я даже показал, как махнула.
            - Все сказки Пушкина уже знаешь? При маме твоей, которая спала с книгами Пушкина под подушкой, не мудрено, - рассердилась тётя Вера. – Но вот что я тебе скажу. Иди-ка ты гулять, в конце концов – теперь я тебе за маму буду. И ты должен слушаться. Иначе мама твоя не приедет за тобой осенью, не надейся. И останешься ты со мной и бабушкой, потому что другие тётушки твои окончат школу и уедут отсюда, как твоя мама.
            - Слушаться тебя, я ещё подумаю. А мама за мной приедет, не надейся. А ты роди себе своего сына и командуй им. Всё сказал. И пойду к Лёне и Вове. А вы тут сплетничайте.
            - Куда ты его гонишь, Вера, не обутого. Олег, зайди в дом и обуйся. На улицу не ходи босым.
            - Хорошо, - я обогнул дом, по пути понюхав куст роз, который бабушка посадила вроде моей маме. Но когда Белка разошлась с моим отцом, куст вроде засох. И бабушка хотела его вырвать. Но не успела – осенью куст заполыхал новыми цветами. Цветёт до сих пор и хорошо пахнет.
            - Ты не надолго, - сказала бабушка мне вслед, когда я обувался в коридоре. – Мама твоя просила соблюдать режим, чтоб питался, и спать ложился вовремя.
            Я вздохнул – как раз режим мне бабушка уже сбила. Что маме говорить будем?
            - Вот ребёночек, - вставила слово тётя Вера. – Это, мама, такой командир вырастет. Калерия ещё намучается с ним.
            - Нет, Вера. Олег мать любит. И с Релей ведёт себя, как настоящий рыцарь. Видишь, как за мать заступается. Он её в обиду, точно, никому не даст.
            - Ну, дай Бог и нашему телёнку волка съесть.
            - Ты не веришь в Бога, тётя Вера. Так не трогай его своим противным ртом.
            - Спасибо, племянничек. Вернёшься, я тебе ремня задам. Мать тебя не бьёт, так я поучу.
            - Только попробуй! То притворялась больной и слабой, и вдруг драться. Меня ещё никто не бил, и ты не посмеешь, - я хлопнул дверью и вышел на улицу.
            После такого разговора с тётей, считал себя почти героем. Переговорить хитрую тётю Веру – это не каждый и взрослый может – так говорила соседка Марья Ивановна. Она имела право так говорить. Как я узнал позже, тётя Вера в своём желании жить в Москве, чуть не отбила у Марьи её молодого любовника – пьяницу, имевшего отдельную квартиру. Представляю себе парочку – один не хочет работать, пускает жильцов в квартиру – тем и живёт. А тётя Вера въехала бы в его квартиру хозяйкой – на что бы жить стали? Неужели на её инвалидные деньги? Или тётя Вера заставила бы пьяницу работать? Или он бы заставил её? Или дрались бы как кошка с собакой. Жаль, что я не художник – маслом бы картину намалевал.
            Почувствовав себя героем да ещё умным, и не застав дома Вовку, я прогулялся по Степной улице и подумал о её жильцах. Вернее я стал думать о тех, с кем был знаком. А кого я знал? Лишь Вову с Лёней и их маму – тётю Люсю. О ней все сплетничали и говорили гадости, а мама почему-то жалела. Возможно из-за её детей. Но что знаю я, из разговоров тех людей, которые проходя мимо домика тёти Люси и, часто разговаривали с ней. Правда, домик был не домик, а полдомика. Тётя Люся делила с бабушкой моей большую избу. Она и была построена на две семьи. Между половиной тёти Люси и бабушки была глухая стена. Глухая это когда тёти Люси не было дома. А так как её дома не было часто, то и не слышно было почти ничего. Зато, когда находишься в бабушкином саду или ещё ближе к забору, поедая малину, то услышать можно было много интересного, с дороги, которая проходила чуть не у крыльца тёти Люси.
            Плетённый из проволоки забор (наружный, где не было  малины), одной стороной выходил на стадион, где часто играли в футбол, и наблюдать за тем, как играют, было просто здорово. Я, наверное, и научился играть в футбол, глядя из-за сетчатого забора, но позже, когда приехал к бабушке уже перед школой. Довелось, конечно, и на этом стадионе поиграть – когда играли старшие мальчишки, почему-то звали меня с собой. Потому потом в Москве с моими сверстниками мы начали играть во дворе, позже перекочевали на школьный стадион, и играл я вроде неплохо.
            Но это всё впереди, а пока я изучал вторую сторону сетчатого забора бабушки, со стороны хозяйства тёти Люси. Хозяйством её был огород, где тётя Люся сажала только картошку. Ни огурцами, ни помидорами, ни редиской она детей своих не баловала. Тем более фруктами – сада у Вовки с Лёнькой не было. Но они могли подкормиться вишней и черешней на улице – деревья эти добрые люди высаживали возле домов. И местные дети – у кого не было садов, этим пользовались. Не раз мои друзья ели «бабушкину» малину, которая была уже не бабушкина, потому что переросла в их огород. И яблоками я их угощал, и абрикосами, в тот год, когда они поспели. Но вернёмся к огороду тёти Люси. Со стороны дороги, по которой доярки вышагивали с вёдрами на ферму, забора не было. И они видели заросший огород да бассейн с водой, который находился со стороны бабушкиной соседки. Им этот бассейн построил совхоз. И бабушка им хорошо пользовалась, поливая огород, естественно не своими руками, а руками дочерей, в том числе и моей мамы, когда мы приезжали. А тётя Люся не поливала свою заросшую бурьяном картошку, но бассейн с удовольствием наполняла по ночам водой. За это бабушка ей даже платила, давая хлеб её детям, и даже ей самой, когда бы она ни попросила – даже ночью. Ещё бабушка чего-то давала из овощей и фруктов – так что тётя Люся, можно сказать немного подрабатывала. Но женщины, бредущие на фермы, этого не знали. А если и знали, всё равно дёргали тётю Люсю:
            - Люська, что же ты сидишь, огород не полешь? (Перевожу их слова на русский язык) Да забор бы поставила как у Петровны – всё было бы лучше, когда у тебя ограда есть.
            - Кому надо ограда, пусть ставит, а мне и так хорошо.
            - Чего хорошо, Люсь. Для детей бы хоть деревца какие посадила – всё б им фрукты не по чужим дворам сшибать. А сама не хочешь, комсомольцев бы попросила – они б тебе озеленили.
            - Комсомольцам одного от меня надо – сами знаете чего.
            - И не стыдно тебе? Хоть бы детей постеснялась. Водишь к себе всякую шваль.
            - Ну вот! У вас уже комсомольцы шваль.
            - Ой, Люська, не сносить тебе головы. Умрёшь раньше времени – на кого детей оставишь?
            - У них бабка есть и дед.

            Побродив тогда вокруг дома, с одной стороны которого, был посажен сад, а с другой стороны росла картошка и бурьяны, я вернулся домой, жалея, что Вовки и Лёни не было дома. За это время бабушка и тётя Вера успели поругаться. Чего не поделили? Только через неделю я, услышав их новый спор, понял – ругались из-за денег. Тётя Вера не хотела давать бабушке деньги из своей, как она хвалилась богатой пенсии по инвалидности. А бабушка говорила:
            - Реля везёт мне ребёнка и везёт с ним продукты. А ты хочешь жить, как прежде, на моей шее. Ведь мы же покупаем кое-что в магазинах – постельное бельё, еду, за воду платим немало, хотя её, по сути, у нас нет. Так дай мне часть твоей пенсии. Что ты её переводишь на какие-то журналы, которые не читаешь.
            - Перебьётесь. Журналы я всегда буду выписывать, чтоб люди думали, какая я умная. Оставшиеся деньги себе на похороны коплю. Вот умру в вашем весёлом и богатом селе, так чтоб похоронили по-человечески.
            - Ладно. Копи. Полагаю, на свадьбу деньги тебе пригодятся. Не удалось тебе выйти за москвича, так выйдешь за сельского парня.
            - Никогда! Может, я и коплю, чтоб поехать в город, хотя бы в Херсон, и пожить там как белый человек. Без этих уборных во дворе. Только от них сдохнуть можно, особенно зимой.
            - Не стыдно тебе? Сестрёнки уж как обиходили наш туалет. В нём жить можно.
            - Не ради меня туалет привели в порядок, ради Олежки, конечно.
            - И ради тебя, разумеется. Как девчонки рады, что ты приехала. Валя вон кончает школу – её надо устраивать учиться дальше – неужели не поможешь?
            - Валя ваша уже с беременностью ходит. Куда ей учиться?
            - Да ты что, Вера! Знаешь и не говоришь матери. Господи! За что мне такое наказание! Одна дочь гложет меня день и ночь своими капризами, вторая скоро изведёт, что связалась с парнем, недостойным её. Да уже и беременная.
            - А вот что, мама. Давайте-ка мы Валю отошлём к её родному отцу. Она уже сдала экзамены и пусть едет, будто бы поступать учиться. А батя её пусть решает, что с любимой дочерью делать. Для этой поездки Вали я не пожалею денег – дам на дорогу.
            - Дельный совет, доченька. Может быть, отец уговорит её что-нибудь сделать, чтоб не было ребёнка. Ну-ка, Валя родит от такого пьяницы. Кого?
            При словах «избавиться от ребёнка» я насторожился. Как это избавиться? Тётя Валя так хочет иметь мальчика или девочку. И только хотел спросить у бабушки, что значат её слова, как заговорила тётя Вера.
            - Родит она здорового ребёнка, потому сама не пьёт. И в случае чего, я заберу его и сама воспитаю. Вы не смотрите, что я на инвалидности. Это мне врачи из жалости, за мои деньги,  дали мне группу в Москве, чтоб мне в Южно-Сахалинск не возвращаться, на работу.
            - Так ты здорова, доченька? – Обрадовалась бабушка.
            - Поздоровей вас, но об этом никто не должен знать. И стану жить на Украине – видно судьба моя здесь. Но, всё же, попробую в город пробиться.
            Я удивился – как быстро у них всё меняется. То ссорились из-за денег, то обе готовы тёте Вале «помочь». А деньги есть у обоих – что у бабушки – мы с ней ходили и носили деньги в сберкассу. И тётя в окошечке ей сказала: - «Петровна, на третью тысячу у вас перескочило». – «Тихо говори, Таисия. Зачем так громко?» И у тёти Веры деньги имеются – я видел, как она считала их и прятала под матрас. А вот жадные же обе. Бабушка пишет маме в письмах – сама говорит, чтоб везла меня и везла продукты. А как маме доставать тушёнку и сгущёнку в Москве не спрашивает. Да гречку ещё. Ещё бабушка любит колбасу из Москвы. Хотя говорит, что в Херсоне, куда она часто ездит, вкуснее колбаса. Но ведь за ту, в Херсоне, нужно деньги платить – поэтому привозит мало – едва всем хватает по кусочку попробовать.
            Подумав так, мне не хотелось, чтоб мама возила меня к бабушке, где одни скандалы и делёж денег. Тётя Валя и тётя Лариса тоже требовали от бабушки денег на какие-то платья и кофточки, а она не давала. Говорит: - «Где я вам возьму. У меня же не фабрика, где деньги печатают». Мне хотелось сказать тётушкам, что деньги у бабушки есть, но как их взять – не знал. Потому промолчал, за что потом мама меня похвалила: - «Нельзя выдавать бабушку, если она их прячет».
            – А если ты скажешь ей, что знаешь о них, бабушка даст тебе немного денег?
            - Я никогда не прошу у мамы. Она может дать, но потом с меня многое спросит. Даже то, что мне не по силам ей будет дать.
            – Это как? Рыбку золотую достать ей из моря?
            - Может мама запросить и рыбку.  Она как вредная старуха из сказки Пушкина – ты, Олег правильно понял суть твоей бабушки.

            Вот что мне вспомнилось почти через два года, после того, как я уехал от бабушки, как мне казалось тогда навсегда. Маме я, конечно, не рассказывал о наших стычках с тётей Верой, но она, я думаю, догадывалась. Потому в следующем году детский сад выехал на дачу в Клязьму, и отпала надобность везти меня летом в Украину. Но сейчас прошёл ещё год, и куда отправит меня мама в это лето? Кроме как в Украине у нас были родственники в Ивановской области – недалеко от Москвы, но к ним мне не хотелось. Они уже измучили нас своими наездами – просто так, Москву – столицу нашей Родины посмотреть. Но смотрели не Москву, а бегали по магазинам. И когда мама интересовалась, почему не хотят поездить по столице нашей Родины на экскурсионных автобусах, отвечали: - «Это же деньги, какие платить! Мы лучше так походим». Но ходили лишь по магазинам, которые были ближе к Красной Площади. Сумели там сфотографироваться – вот и вся Москва. Уезжали, говорили: - «Шумно тут, воздуха не хватает, мы бы не смогли жить здесь». Но проходило немного времени, и приезжали ещё. Жить в Москве не могут. А стеснять, кто выживает в шумном городе, они всегда готовы, как пионеры.
            Подумав о «пионерах», я вспомнил, зачем меня послали две заговорщицы – мама и Ольга Викторовна – отыскать Алёшку, который прячется, наверное, за беседкой, наблюдает за кем-нибудь за пределами нашего детсадовского забора. Ведёт разведку за чужими людьми, а что творится у него под носом, не видит. Это было удивительно – разведчик ничего не замечает за своей матерью, которая в Клязьме на даче, водила его на свидания со своими кавалерами. И Алёшка, по её же приказу, называл мать «тётей Галей». Будто у такой взрослой тёти не может быть родного ребёнка. Иногда «девушка» эта приводила Алёшку (на свидание в наш дом) и сама оставалась с кавалером на шестом этаже у подруги, а Алёшку с Максимом выпускали во двор, где я их и находил. Они играли в войну, где, конечно, Алёшка был разведчиком. Максим его ординарцем. Только подносил он своему разведчику не шинель, а патроны. От кого Алёшка отстреливался, не знаю, но мне скучно было смотреть на их выдумки.
            И, если во дворе никого больше не было, шёл домой – что-нибудь почитать. В то время, когда Алешка с Максимом воевали, я уже был знаком с книгами о войне. Правда их подбирала мне мама. И подкладывала книжки не о той войне, которую она пережила, а детские, вроде «Капитан – сорви голова». Здоровская книга. Но «Два капитана» мне нравились больше, где писалось о настоящем Капитане, который ушел в море, чтоб исследовать его и погиб, со всей командой. А подставил его брат, снарядив на корабль еду плохую и собак, на которых ездят на севере до сих пор. А другой Капитан – Санька Григорьев – стал лётчиком уже при большевиках. И попал на войну – ту самую, которая и маму мучила маленькой ещё. Но Санька был старше мамы намного, и воевал, уже выучившись на лётчика. И самое интересное, что и у Саньки был враг, когда он учился в школе. Этот Ромашов, хоть его обзывали «Ромашка» был такой хитрый, и везде Саньке вредил. А всё из-за чего? Влюбились в одну девушку. Катя, конечно, любила Саньку – будущего лётчика, хотя и не знала, что он им будет. А он стал и на войну попал, когда они с Катей поженились. Ну, там ещё конечно было много интересного, кроме их любви. Катя оказалась дочерью того первого Капитана, который ушёл в море. И успел послать письма своей жене, что его подвёл брат. А письма не дошли, потому что почтальон утопился вместе с сумкой. А коварный брат, который погубил экспедицию, как раз и женился на этой вдове, матери Кати. А Санька – будущий Капитан - поругался с вредным братом первого Капитана, и поклялся ему отомстить. И добыть бумаги, которые подтвердили бы, что тот навредил экспедиции, послав людей на верную гибель.
            Когда я вот так, путано, стал рассказывать маме о двух Капитанах, она, измученная работой, долго не выдержала: - Ты правильно всё понимаешь, но спешишь рассказывая, и получается немного сумбур. Ты уж прости меня, но надо нам с тобой прочесть эту книгу вместе. Тогда разберёмся.
            Я вздохнул, разыскивая сейчас Алёшку. Конечно, прочитать вместе с мамой «Два капитана», рассуждая о судьбе каждого героя – было бы здорово. Но когда? Если Белка моя очень много работает. А всё деньги, без которых жить невозможно. И ездить тоже без них никуда нельзя.


                Г л а в а  4

           Оставив мысли о двух Капитанах, я пошёл искать Алёшку, вспомнив о его странных появлениях в нашем дворе, когда моя будущая воспитательница «навещала» нашу соседку на шестом этаже – своей подругу Галину Ефимовну. И не я ли маме говорил, что Алёшка бегает в нашем дворе с Максимом - о войне я выпустил – и они спорят, с кем пришёл Алёшка со своим папой, или с папой Максима? Белка тогда ахнула:
           - Ну, Галина Николаевна, куда потомка своего водит. На свидания.
Я знал уже, что такое свидания. Мама тоже встречалась с дядей Юрой, поляком, они гуляли по Москве, но никак не закрывались в комнате. Значит, свидание у Галины Николаевны было какое-то запретное. Ведь мама встречалась открыто, их многие могли видеть, если тоже гуляли по Москве, а моя будущая воспитательница свидания от людей скрывала. Свои скрывала, а про Белку мою сплетничать не стеснялась. И как раз на тему, что Калерия Олеговна встречается с поляком не только на улицах Москвы – есть у них где-то и «лежбище». Так и говорила. Те, кто слышал её наговоры, сердились на Галину Николаевну:
           - Если ты, Галка, сама замарана в этом, что ж ты лепишь свои грехи тем у кого их нет.
           Вот, что мне припомнилось, пока я искал Алешку на другой площадке. Но он видно здорово спрятался, или пошёл уже в группу, и мне пришлось вернуться. Как раз вовремя. Ольга Викторовна говорила моей Белке то, что подтвердило мои глупые мысли:
           - Болтают о тебе эти дамы с дипломами, ещё и мужей своих пугают тобой. Смотрите, мол, какая развратная – дружит с иностранцами, водит их по Москве. А иностранцы, в знак признательности, возят её по Подмосковью, по историческим местам.
           - И умалчивают, что иностранцы ездят с жёнами или служанками, ещё и детей прихватывают с собой, - грустно отозвалась моя Белка.
Мы и правда, иногда ходили по Москве «всей капеллой», как шутила тётя Аня. А уж по Подмосковью ездили – машина бывала забита полностью – едва помещались.
           Тут Ольга Викторовна заметила меня и перевела разговор:
           - Но как твой Олег научился так быстро читать? – Старый вопрос, с бородой. Но мне было интересно, что ответит Белка. Если не первый раз отвечает, должна смутиться.
           Мама ещё не видела меня, поэтому, наверное, ответила: - Спроси у него, Оля, ладно? А мне пора лететь к ясельным неумёхам. В начале восьмого, ко мне приводят моего мучителя Борю, но я не обижаюсь при этом на родителей, как делает это Галина и её подруга Марина.
           - Беги, влюблённая в детей. – И ко мне, когда Белка ушла. – Ты, Олег, наверное, ревнуешь маму к её воспитанникам?
           - Ревновал раньше, - сказал я. – Но с тех пор, как мама однажды попросила меня, их раздеть в группе, понял, насколько это тяжело – всех одеть на прогулку, а потом раздеть.
           - Да ещё занимается с ними в группе всякими зарядками, танцами или сказки им рассказывает. Твоя мама чудесница. Недаром ваш друг поляк на сугробы взбирается в своих парадных туфлях, чтоб на маму твою и детей посмотреть.
           - Да, дядя Юра такой. Может маме и площадку почистить, за что на неё другие воспитатели сердятся. И бегут докладывать Татьяне Семёновне, чтоб она маму поругала.
           - А заведующая наша поговорила с твоей мамой, и пришла в восторг, что мама твоя - такая умница - иностранцам столицу нашу, Москву, показывает. С тех пор не трогает Релю.
           - Да? А я не знал. Мама мне не говорила, про Татьяну Семёновну.
           - Ну, не всё же можно детям рассказывать.
           - Значит, хвалить ребёнка, за то, что он читать научился – можно. А рассказывать о себе нельзя?
           - Ты не сердись, Олежка, мама твоя много работает и учится по вечерам – могла забыть? Ты рад, что у тебя мама будет медсестрой?
           - Пока не очень. Она на практике, в больницах насмотрится на покалеченных или больных людей, пугается и начинает меня учить, куда нельзя ходить, с кем не разговаривать.
           - Это с пьяными мужчинами, да?
           - Точно. И на стройку просит не лазить, за ради Бога.
           - Мама твоя верит в Бога?
           - Конечно. Её же крестили, когда война была. И, знаете, Ольга Викторовна, я прочитал в маминых записях, когда её крестили, то говорили все, что она умерла. А мама вырвалась из пелёнок, в которых её держали, и полетела куда-то ввысь и там присела, среди икон. Сидит себе и смотрит, как крестят Веру – мамину, старшую сестру. А тётя Вера кричит, не хочет креститься.
           - Вот чего ты знаешь. Но как же ты это прочёл – ведь в тетрадке буковки не печатные.
           - Как раз печатные. Мама где-то их отпечатала. И сделала книжечку – очень понятную.
           - Вот этого мама твоя мне тоже не рассказывала. Ты разрешишь мне как-нибудь, в воскресенье, если вы с мамой пойдёте гулять по Москве, присоединиться к вам?
           - Это с мамой договаривайтесь, - развёл руками я. – Но если будете говорить о её детстве, не гоните меня, пожалуйста. Мне тоже хочется о маме кое-что узнать.
           - Обещаю не гнать тебя. Но ты скажи об этом маме тоже.
           - Попробую договориться. А то она всё время отвечает, что рано. А чего рано? Когда выросту, может, мне о других людях будет интересно узнавать.
           - А тебе сейчас разве не интересно? Например, о друзьях твоих – Богдане и Оксане.
           - Ой, - я вздохнул. – У Богдана и Оксаны умерла мама, а они о ней ничего не знают, потому что жили всё время с бабушкой. – У меня глаза наполнились слезами.
           Заплакала и Ольга Викторовна, смахивая слёзы платочком.
           - Ты дружил с Богданом и Оксаной, хотя другие дети с ними не хотели дружить. Богдан дрался с иными мальчиками и сестру свою иногда побивал. Хорошо, что их отдали в детский дом.
           - А почему отдали? Бабушка их отдавать не хотела.
           - Бабушка близнецов пьёт. Богдан и Оксана попали в наш детский сад, потому что она здесь дворником работала. Это за неё поляк твоей маме площадку убирал.
           - Нет, не за неё. Бабушка старая, убирала лишь проходы к площадкам. А площадки не должна убирать. А площадки должны родители или старшие дети убирать.
- У тебя развито чувство справедливости. Но бабушка близнецов и мама их пила – потому дети у них были не слишком развитые.
           - У Юрия Александровича тоже есть не совсем развитый сын – его старший сын. Мне и маме говорила об этом полячка, тётя Аня.
           - Это она так о сыне своём говорит?
           - А что делать? Петька, действительно, долго соображает. Совсем не учится, даже на польском языке читать не умеет. Сказок от мамы тоже не слушает. Хотя его младший брат Алька – совсем другой. Только вы никому не говорите, что Петька – какой-то не такой. Поляки это хорошо скрывают. Лишь маме моей тётя Аня открылась, от радости, что Белка моя, хоть и любит разговаривать с её мужем, а уводить от семьи не собирается.
           - Да, мальчик, ты не только о маме хочешь узнать, ты уже и в других людях разбираешься.
           - Только, если мне о них кто-то говорит. А что касается Богдана и Оксаны, то если они попадут к хорошим воспитателям в детском доме, те могут развить их способности – так мама сказала.
           - Мама твоя необычный человек. Думает обо всех обиженных и угнетённых. И мне кажется, что хорошие её мысли несут людям добро. И пойдём уже в группу, Олежка. Что-то сегодня мало детей ко мне пришло – уж не заболели ли?
           - Нет, - сказал я. – Просто холодно сегодня, вот родители и не торопятся. А в группу, в тепло, мигом приведут.
           - Твои слова прямо в цель попали. Вон ведут целую команду твоих друзей. Здравствуйте, товарищи родители и ваши потомки. Мы уже идём в группу, так не пожалуете ли и раздеть своих чад?
           - Ольга Викторовна, сами разденутся, большие уже, - сказал один родитель, - а я спешу, опаздываю на работу. Вы только проследите за моим сыном, когда на прогулку пойдёте, чтоб одевался теплее. Кашляет что-то.
           - Температура была вечером или ночью?
           - Да кто же за этим следит?
           - Надо следить, чтоб потом воспитателей не обвинять, что не досмотрели.
           - Что Вы, разве я когда-нибудь  предъявлял претензии? - Родитель убежал.
           - Вот, - сказала Ольга Викторовна, помогая Гришке раздеться, – сейчас померяем тебе температуру, и будешь ты у меня сидеть в группе, если хоть намёки будут, что она повышена.
           - Вы лучше позвоните моей бабушке, - сказал Гришка. – Она за мной придёт и полечит дома. У неё полно всяких лекарств, и ещё и чай с малиной есть.
           - Вот-вот, поэтому у тебя часто рубашка в малине бывает.
           - Это не отстирывается, - нахально заявил Григорий и, раздевшись, ушёл в группу, оставив воспитательницу встречать других детей. И тут же стал поддразнивать другого мальчишку:
           - Сашка – рубашка.
           - А Гришка – штанишка и замарашка, - не задержалось у того.
           Тут появился Алексей, которого я обыскался на площадке, и Гришка завёл песню, которую тот не выносил, потому что пелось в ней как раз про взрослого человека:
           - Лёшка, Лёша, Алексей, что не любишь ты детей? – Обычная дразнилка, в духе Гришки. В ней не было ничего такого особенного, но Лёшка вспылил:
           - Чё воешь? В ряху хочешь? – Сын «воспитательницы с дипломом» был готов к бою. – Я тебе не любитель детей, а разведчик.
           - Ну да, за матерью следишь, чтоб она твоему отцу не изменяла?
           - Не твоё дело, за кем слежу. Ольга Викторовна, скажите Гришке, чтоб не дразнился.
           - Григорий, ты давно у меня в углу не стоял? После завтрака он твой.
           - А чего мой? Алёшка шпионом сделался, а мне в углу стоять?
           - Постыдились бы. Олег вон сразу к книгам пошёл, а вы ругаться взялись.
           - О! Олег! Слушай, а как ты читать научился? А то моя мать скоро с меня последний скальп снимет, что читать не умею. Может, ты и меня поучишь? – Взмолился Алексей.
           - Хорошо. Расскажу. А ты откуда про скальп знаешь?
           - Ребята, всем мыть руки, и будем делать зарядку, - скомандовала Ольга Викторовна. – Сначала мальчики, потом девочки. Это было сигналом, что надо не только руки мыть, но и отлить то, что скопилось в «мочевом пузыре», как говорила моя Белка – будущая медсестра.
           Мальчишки отправились в туалет, и выстроились, к писсуарам. Потом, пользуясь тем, что никто не заглядывает – воспитатель или няня – не стали мыть руки. Ольга Викторовна требовала соблюдать этикет, чтоб руки мыли два раза – до писсуара и после. Но кто же вытерпит мыть руки до… Многие ребята, если никто не наблюдал, и не мыли. Только не мы с Алёшкой. Мы с ним заглянули в отделение для девчонок, не где стояли маленькие унитазы, а где умывальники были, как и у мальчишек. Почему не помыть здесь руки, пока девчонки не зашли ещё в туалет?
           - Я искал тебя, - строго спросил я Лёшку. – Где ты прятался?
           - Я не прятался, а вёл наблюдение. Если хочешь знать за кем, то на прогулке расскажу.
           - Конечно, хочу. А ты шпионил или был в разведке?
           - Шпионил, - вдруг рассердился Алёшка. – За своей матерью, представь себе. А для этого пришлось мне сделать наблюдательный пункт, на втором этаже нашего здания.
           - Скажи уж сразу – из спальни нашей наблюдал?
           - Ты хитрый или умный?
           - Не знаю. Но только заметил, что ты любишь из спальни что-то разглядывать.
           - Во ты увидел... Но вон смотрит Ольга наша – пошли в столовую. И тихо мне!
           Мы затаились, занимаясь с воспитателем зарядкой, потом умяли завтрак в полном молчании с нашей стороны. Кто угодно мог вставлять реплики во время еды, только не мы. Потом были музыкальные занятия. Здесь хочешь, не хочешь, а надо петь. Тем более, что готовили концерт нашим выпускникам, тем, кто осенью пойдёт в школу. Мы тогда займём их места в группе Алёшкиной матери. В полном молчании – не обращая внимания, что многие шалили, одеваясь на прогулку - мы провели ритуал одевания, и первые вышли во двор. Конечно, мы не сразу пошли за беседку, чтоб Ольга Викторовна не заметила, что мы исчезли. Мы дождались всех и, когда на площадке стали затевать игры, ушли в подполье.
           - Ух, - сказал Алёшка, - как я зол, ты не можешь себе представить. Услышал три дня назад – кто-то из нянек шептался, что мама моя ходит в тот домик, мимо которого мы с тобой каждый день ходим в детский сад.
           - Какой домик? – старался понять я. – Это деревянный, который никак не снесут?
           - Ага! Снесут! В нём ещё Дина Васильевна живёт – наша бывшая воспитательница с тобой.
           - Ой, как жалко Дину Васильевну. Домик может рухнуть ночью прямо на неё – это мама моя так говорит. Правда мама жалеет всех жильцов.
           - Да хоть бы он и рухнул им на головы. Особенно тогда, когда моя мать там забавляется с этим уголовником.
           - Каким уголовником?
           - Уголовником, который из тюрьмы вернулся. Помнишь, прошлым летом, на Клязьме?
           - Это отец Арсения – внука Дины Васильевны?
           - Ну да! Высокий красивый молодой – не то, что мой отец – в возрасте и с пузом.
           - Хорошо прячет твой отец живот за красивыми костюмами, - заметил я. – Я бы его приравнивал к иностранцам, которые часто приходят за своими детьми.
           - Только не поляка, который так влюблён в твою маму.
- Откуда ты знаешь? – Удивился я. Несмотря на то, что знал - женщины в детском саду (от поваров до ночных нянь) вечно об этом шепчутся. Хотя сами что вытворяли на даче, в Клязьме?
           Я знал о поварихах – двух ведьмах, возле которых кормилось много родных им людей, и потому детям еды доставалось меньше, так что некоторые не могли заснуть. Даже в маминой, ясельной группе, где малыши совсем мало едят, она голодных детей порой не могла уложить спать. Тогда она и пошла, ругаться на кухню, чтоб перестали безобразничать. Так те женщины-бочки – по крайней мере, одна из них была очень толстая, а вторая чуть тоньше – грозили маме, что пожалуются Татьяне Семёновне. А к заведующей самой два племянника на Клязьму приехали и очень любили кормиться у нас, как и их родные. Но мама поговорила с одним из племянников Татьяны Семёновны, который в неё – мою Белку – влюбился, и двух молодых мужчин не стало, уехали. Пришлось исчезнуть и некоторым родственникам поварих.
           Откуда я узнал о маминых походах на кухню, и что она ругалась там? Об этом заговорила вслух наша няня, принеся на следующий день питание на завтрак:
           - Вот хорошо, что Калерия Олеговна отругала поваров, да припугнула их чуток. Сегодня всем выдали хорошие порции  на завтрак. Даже масло, мне кажется, норма, а не половина куска.
           - Реля ругается, а с её сердцем не стоит, - пожаловалась Ольга Викторовна. – Всю ночь ворочалась после перестрелки с поварами. А ведь ей вечером ехать, сдавать экзамены.
           - Во второй половине, ты хочешь сказать, Оля? Но знают ли об этом повара? А то обед могут выдать по-божески, пока она здесь. А на ужин опять оставят объедки от своих родственников.
           - Вроде бы этих родственничков меньше стало, - заметила Ольга Викторовна.
           - Ага! Держи карман шире. Все попрятались по избушкам, которые наши повара снимают, как и Галина Николаевна с Мариной Яновной. Но Галка с Марьяной хоть не тащат продукты от детей в свои логово, им мужья или гости приносят. А поварихи, как и в Москве, нагружаются продуктами, пупки надрывают, чтоб своих кавалеров накормить.
           - Вроде у Фатимы, которая толстая, её любимый здесь же – выехал с детским садом.
           - Всем известный наш музыкальный работник, - зашептала няня, и они ушли с Ольгой Викторовной за ширму, где воспитательница стала накладывать кашу, а дежурные разносить тарелки на столики. И поскольку дежурили мы с Сашей – тихим мальчиком, пребывавшем вечно в раздумьях, то он, наверное, и не слышал, что говорят. Зато я напряг уши – говорили и о моей маме тоже, так почему же не послушать? Выросши, я понял, что вылавливал о своей матери по крупице от чужих людей. Но эти люди говорили лишь то, что видели их глаза, или слышали их уши. Возможно, сама Белка проговаривалась подругам, той же Ольге Викторовне, что-то такое, чего я не всегда слышал. И это так и оставалось её тайной и тайной подруг. Но самого главного мама не говорила ни мне, ни подругам никогда. Но об этом я узнал, когда стал уже очень и очень взрослым. О чём расскажу позже, когда доберусь до себя в уже более солидном возрасте.
           А пока я вслушивался в  то, что говорили Ольга Викторовна с няней, раскладывая пищу:
           - Ты помнишь, Оль, как этот музыкальный работник пришёл в наш детский сад?
           - Его зовут Станислав Петрович, Вика. И при детях ты его так и называй, - воспитательница покосилась в мою сторону. – Ты, молодец, Олег. И ты Саша тоже. Хорошо вы сегодня дежурили. Аккуратно. И садитесь кушать. Остальным мы подадим с Викторией Аркадьевной. Тебе масло в кашу положить или ты его с бутербродом скушаешь?
           - Кладите в кашу, как и всем, а какао я и так выпью.
- Мне тоже в кашу, - сказал скромно Саша.
           Мы взяли с ним тарелки и сели за свой стол, где сидел ещё две девочки-близняшки – Таня и Оля. Их все путали, поэтому и я не стану называть их по именам, чтоб не обижались. Они уже съели кашу и ждали, когда принесут кофе, которое намеревались пить с бутербродами в прикуску, поэтому усердно мазали маслом маленькие булочки, по три копейки – я уже знал цену всем батонам, всем булочкам, потому что в Москве ходил с мамой по магазинам.
           - А чего вы, мальчики, не захотели булку маслом намазать? – Спросила одна из них.
           - А потому что больше люблю кашу с маслом. А не бутерброд, - ответил я.
           - А ты, Саша?
           - Я вообще не люблю бутерброды. Лучше я булочку отдам рыбкам, если на речку гулять пойдём.
           - Так тебе и дадут кормить рыбок, в быстрой воде. А что это там Ольга Викторовна говорила о музыкальном работнике? Вспоминала, как он, выпив водки, хотел закусить на празднике солёным огурцом с ёлки?
           - Как это? – Мы с Сашей даже жевать перестали, уставившись на сестрёнок.
           - А-а-а не знаете! – Прошептала одна, довольная, что смогла поразить нас. – Когда пойдём на прогулку, я вам всё расскажу. Но только ты, Саша, дай булку мне, если сам не хочешь.
           - А рыбки?
           - Рыбки в воде такой быстрой и не поймают. Видел, как Олега Калерия Олеговна сажает на плечи, чтоб перейти на другой берег. Это потому, что там  глубоко. Тебя и не пустит никто в воду.
           - Если ты хочешь булку, - сказал я, - бери мою. Но я хочу узнать, как это наш Станислав Петрович хотел с ёлки закусить огурцом?
           - Игрушкой. Ха-ха, - поддержал меня Саша.
           - Спасибо, Олег, - сказали обе сестрёнки и потянулись за булкой. Но успела взять лишь одна, правда, разломив пополам, дала одну половинку сестре. Справедливая, и не жадная. В близнецах всё так – пополам и не дерутся. Такие ли будут, когда подрастут?
           Ну, конечно, они нам с Сашей порассказали, когда Ольга Викторовна повела нас к речке:
           - Дети мои, не вздумайте, лезть в бурную реку. Веду вас к воде, потому что там прохладней, чем, если бы мы гуляли в саду этой школы, - такое наставление мы слышали каждый раз, когда шли к речке.
           Ольгу Викторовну любили, поэтому слушались. А там, на зелёном лугу, мы разбрелись, недалеко от неё – нашей воспитательницы. Однако так, чтоб она не слышала наши разговоры. Вернее мы с Сашей и близнецами уединились. Остальные дети жались поближе к воспитательнице. Но Ольга Викторовна знала, что если я кого-то отвёл в сторону, за того можно не бояться – так она говорила моей маме.
           - Ой, ребята, - сказали нам близняшки, почти в один голос, - мы ведь живём в одном доме с этим Славой Петровичем и даже соседи. Знаем всё, что у него дома творится.
           - Что-нибудь страшное? – Саша расширил глаза до невозможности.
           - Ой, не говори. Он же недавно женился и жену привёл в дом, уже ребёночка ждала она.
           - Сейчас уже родила, - вклинилась вторая сестра.
           - Да, родила. Но Слава уже пришёл работать в наш детский сад.
           - Жена у Славы красивая? – Заинтересовался Саша.
           - Что ты! Такая же, как он – маленькая и невзрачная. Это наш папа так говорит.
           - Кожа да кости, соглашается мама. Как только ребёнка выносила. И всё почему? Да потому, что наш Слава стал ей изменять, как только в детском саду появился.
           - Это с кем? – Взвился я. – Уж не с нашей ли маленькой медсестрой?
           - Маленький к маленькому ты думаешь? Нет. Слава стал ухаживать за толстой поварихой, чтоб она его кормила получше, пока жена ребёнка ждёт и к плите редко подходит – ей нельзя.
           - Больная? – Спросил Саша.
           - Глупый ты. Это беременным женщинам нельзя у плиты стоять – у них живот большой. Но когда родила – наш детский сад уже выехал на дачу. И Слава теперь вообще, ни ребёнка не хочет проведать, ни жену, которая слезами обливается.
           - Откуда ты знаешь, что обливается?
           - Так приезжала же она сюда. Просила Славу вернуться домой. Потому что на даче кому музыкальный работник нужен. Ведь пьёт и ест только за счёт детей – так наша мама говорит.
           - И ходила тётя Нина к Татьяне Семёновне и плакала, чтоб отпустили Славу. Чтоб он хоть на ребёночка посмотрел.
           - Татьяна Семёновна отпустила? – Быстро спросил Саша.
           - Не знаю. Но тётя Нина уехала, а Слава ещё больше запил со своей толстой поварихой.
           - Бог его накажет, как мама говорит, - уверенно сказала одна из сестёр.
           Я был потрясён. Мало того, что Галина Николаевна заставляет Алёшку называть себя «тётей» если рядом её ухажёр. Мало, что приезжал муж Марины Яновны и устроил большой скандал, что жена ему изменяет. Кричал так, что не только дети, все, кто близко живёт, его слышали. Теперь доходяга музыкальный работник «фокусы показывает». Мы уже месяц на даче были. Ни одного занятия не провёл. Если бы у меня была сила взрослого дяди, взял бы его – «маленького и невзрачного» - и отвёл бы на вокзал, посадил в поезд. Поезжай к жене и ребёнку. Но нельзя этого делать. Потому я стал презирать Станислава Петровича, и даже в какой-то момент желал ему утонуть в быстрой Клязьме. Но он воды боялся – близко к Клязьме-речке не подходил.


                Г л а в а  5

           Но то, что случилось потом на даче, мне очень хорошо помнилось и теперь – почти год спустя. И как такое забудешь? В доме сумасшедших такому бы никто не удивился, но в детском саду... Что произошло потом, после рассказа двух сестёр о музыкальном работнике, всё это разворачивалось передо мной как в дурном сне.
           Мама тогда уехала сдавать экзамены. А Галина Ефимовна - медсестра «угостила» всех детей ягодами, привезёнными родителями из Москвы. Да видно их плохо помыли, или в ягодах уже были микробы, но только в детском саду началась дизентерия. И заболевших в первый же день отправили в Москву, на Соколиную гору, как говорили, пять человек. Не из нашей группы, хотя я видел, что ели ягоды, которые Галина Ефимовна принесла прямо в решете, многие. Ночью отправили ещё пять человек, опять не из нашей группы. Но потом из нашей увезли сразу двоих близнецов.
           Среди детей началась трясучка. Все боялись, что и их отправят, а родители не будут знать, где они находятся и потеряются. Я не очень боялся. Ягоды из решета почти не ел, подумав, что неизвестно какие люди и какими руками их перебирали. Сработали наставления матери–медсестры, которая предупреждала меня насчёт фруктов, что нельзя брать, например, на рынке ягоды, и пробовать, даже если тебе суют их в руки. И мне было интересно, ели ли воспитатели и няни эти подозрительные ягоды? Если ели, то последствия должны сказаться.
           На следующий день на Соколиную гору отправился музыкальный работник, потом не любовь его - повариха, а как раз её сменщица. За ними воспитательница Зоя Павловна – дама, хвастающаяся всегда своей чистоплотностью, но и она на ягоды польстилась. Короче из взрослых, на излечение последовало пятеро, считая и нянь. А сколько детей, тут уж я и не знаю.
           И вначале все думали, что страшная напасть пошла от поваров. Но вернувшаяся на следующий день мама моя провела строгий опрос, и определила, что зараза пришла от плохо промытых фруктов. К тому времени, как моя Белка установила, с чьей подачи всё началось, сама Галина Ефимовна развила бурную деятельность – принялась лечить жидкий стул у детей, и чуть достигла успехов – детей стали вывозить, с каждым днём, всё меньше. На пятый день, отправляясь на очередной экзамен, мама предупредила Галину Ефимовну, что «убьёт её», коли она вздумает вредничать, и отправит меня на Соколиную гору. Меня тоже немного «расслабило». Мама считала, что это уже от другой еды, которую приготовила повариха, горюя по отправленному в инфекционную больницу Славе.
           А тот слал ей с каждой оказией в Клязьму письма, где рисовал себя уже в гробу. И было бы это смешно, если бы не было так печально. Потому что намёки бездельника - музыкального работника - напомнили мне тётю Веру. Та тоже слала бабушке письма, расписывая свои похороны, лишь бы деньги выклянчить. А чего выпрашивает Станислав Петрович?
           Но вернёмся к Галине Ефимовне. Услышав слова мамы, что она убьёт нашу соседку по дому, я испугался. К тому времени я уже находился на излечении Галины Ефимовны, в изоляторе, и подумал: - «Мама убьёт эту нехорошую женщину, которая «её пальца на ноге не стоит», как говаривал дядя Вася – сосед наш по коммуналке. И маму посадят в тюрьму, а я с кем останусь?»
           Но следующие слова Галины Ефимовны вернули мне надежду, что этого не случится:
           - Ты что, Рель, с ума сошла? Меня и так уже родители, отправленных в больницу детей, четвертовать собираются. А ты моя соседка по дому, и знакомы мы не первый год. Думаешь, я забыла, как ты меня выручала в те года, когда наши дети были совсем маленькими? Как ты отпускала меня гулять на три дня, а сама сидела с моим Максимом?
           - Отпускала я тебя всего лишь на один вечер, а ты обнаглела, и была там  три дня – это, конечно, не забывается, - отвечала моя Белка жёстко. – Но знаю, что ты мне за добро, отвечаешь злом, разнося сплетни, вместе с Марьей Яковлевной, которые я не заслужила. Берегись, Галка, если вздумаешь отыграться на Олежке, - мама погрозила соседке кулаком. Такого лица я у неё ещё не видел. Это было лицо мстителя. Или очень обозлённого человека.
           - Ну, Рель, ну чем хочешь, тебе поклянусь – даже жизнью моего Максима – ничего плохого не сделаю Олежке, только лечить его буду.
           - Жизнью сына не клянись. Лучше любовников под бой подставляй, - сказала мама, и уехала.
           А Галина Ефимовна живо вылечила меня – уже вечером я был в группе, с Ольгой Викторовной, которая печалилась, что многие родители позабирали своих детей с дачи, боясь, что их постигнет участь «узников Соколиной горы». «Узников» - это не мои придумки. Так назвала их мама, вернувшаяся с последнего экзамена в тот же вечер, как уехала. Она всё же боялась мести Галины Ефимовны, хотя за что было мстить моей маме?
           Но самое удивительное, что в ясельной группе, где мама работала, не заболели иностранцы. Все четверо негритят были на месте. И Алька – мой друг-поляк тоже. И две индуски, они ходили в таких же платьицах, как и русские девочки. А то родители их чуть не отправили этих маленьких смуглых девочек в сари на дачу –– это платья такие. Вот бы воспитателю пришлось повозиться, одевая их. Зато наши советские дети разболелись. И их родители страдали.
           Особенно мне жаль было Эльвиру. Приходя к маме в группу, ещё в Москве, помогать одевать детей на прогулку, мне очень понравилась эта девочка. Она была похожа немного на мою маму, если представить её в детстве. Правда Белка, на моё предположение заявила: – «Вовсе нет. Элю её родители холят и лелеют, тогда как я живя в голодные годы, совсем не испытывала любви матери или отца, пока он жил с семьёй. Хотя и делала всё для того, чтоб меня любили. Но мне не повезло…» Теперь я знал, - уже от бабушки, которая в разговорах с тётей Верой признавалась, что маме не досталось любви от неё – только ненависть. Но почему? Вот так видно бывает – человека надо любить и не только за дела хорошие, а его ненавидят. И как же мне относиться к таким людям?
           Но во мне ещё не было злости к недругам мамы, хотя и добра им не желал. Только пытался понять, что это за люди. И людям, пока, этим везло. Например, Галине Ефимовне. Разослав столько детей по больницам, и слыша проклятия родителей, казалось бы, она должна была «волосы на голове драть» и каяться – ведь судьба должна наказать за то, что она сотворила. Она же, пока я находился ещё в изоляторе, «повстречалась с любовью». Вернее, находясь в боксе, я вдруг услышал радостные возгласы матери Алёшки из нашей группы – Галины Николаевны:
           - Галя! Тёзка! – Громко взывала та. – Подойди же к окну. Сидишь тут, а там приехали такие кавалеры, что просто закачаешься.
           - Это кто ж это? Из санатория? Так мне надоели милиционеры. Знаешь, Галь, я уже не могу на этих жмотов смотреть. Выпьют там у себя, приходят уже готовыми, а ты им ещё спирту наливай. Да где же я им наберусь? У меня же сейчас карантин – всё надо протирать спиртом.
           - Оставь свои печали. Приехали такие видные два мужика. Один высокий, это мне. А тебе – малышка ты наша – невысокий мужчина, но тоже засмотреться можно. Зовут его Яков.
           - Это не племянник ли Татьяны Семёновны? Так я не очень к нему расположена. Тоже жмот порядочный, а ты перед ним стелись. С кухни таскай ему вкусности. А ну Калерия увидит.
           - Пусть увидит, пусть. И позавидует. Дина зазвала своего сына, чтоб познакомить с Релей, как с самой порядочной среди нас. Но я его перехватила, ни за что не подпущу к нашей гордячке.
           - Можешь не беспокоиться. Реля никогда бы не вышла замуж за уголовника. Она от лучших парней отказывалась – я точно знаю. А сын Дины сидел в тюрьме. Неужели выпустили?
           - Но я уже видела его и влюбилась по самое горлышко.
           - А как же твой милиционер? Не донесёт твоему мужу, если ты ему изменишь?
           - Уехал, не донесёт. Но ты думаешь знакомиться с будущим мужем?
           - Да брось ты! Чего это на мне женится?
           - Женится, Галь. Он – двоежёнец. За это и сидел. А вернулся в Москву, его ни одна жена не прописывает.
           - Какая-нибудь пропишет, - сказала уверенно Галина Ефимовна. - Сейчас мужики-то в цене.
           - Вот и поторопись – твой будет мужик. И отсидев в тюрьме, уже не будет искать другой.
           - Подожди. Я слышала, что недавно сын Дины вернулся. И с другом. Где же его друг был до сих пор? Искал женщину, которая его пропишет?
           - Ну, - Галина Николаевна замялась. – Ты уж прости его заранее, он с Мариной Яновной был неделю после выхода из тюрьмы. Знаешь, как мужикам нужна женщина?
           - Ну, Мариша! Мужика у меня хотела отнять. Но как же я возьму такого мужа, если он, будет потом бегать к ней, как к первой, после заключения, женщине?
           - Бери, не стесняйся, Маришу муж так приласкал, когда узнал о её похождениях, что теперь она долго будет в унынии. И на твоего Якова не посмотрит. Тем более ты говорила, что квартиру получишь скоро – уедете на окраину Москвы.
           - Допустим, квартиру я получу не скоро. Но вместе с мужем, может быть. Беру мужика.
           Так Галина Ефимовна «нашла себе достойную пару». Правда, через небольшой скандал. У старушки-врача, которая неизвестно зачем выехала с детским садом на дачу, пропала Спидола – это такое играющее радио, которое можно носить в руках. И, в отличие от радиоприёмника на стене, очень дорогое.
           - Прямо, как только Галка-медсестра познакомилась со своим уголовником, так и лишилась бабка ценной вещи, - шептались на прогулке воспитательницы. – Приехали местные сыщики, и, после недолгого следствия, всё свернули на местную шпану, которой несложно было залезть ночью через окно в комнатку, где врач с внуком спали. Им даже и в голову не пришло, что взрослому мужчине достаточно было руку протянуть в окно и готово дело. Как бы там ни было, врач, испуганная дизентерией в детском саду и воровством, как оказалось, у неё  и деньги кто-то попутно украл, недолго думая собралась и уехала.
           - «А кто украл?» - Занялись расследованием няни. Тот, кто рядом находился со врачом. А кто был рядом? Медсестра, которая потом, вернувшись в Москву, справила свадьбу. И проговорилась на свадьбе: - «У Яши была Спидола. Он продал её – вот и свадьба». А Спидолу как раз у врача и украли – с такой «формулой счастья» согласились почти все женщины детского сада. И как-то постепенно перестали общаться с, начинавшей полнеть, мамой Максима.
           Все, только не Галина Николаевна, которая и познакомила нашу соседку с её будущим мужем. И к ней же потом, после дачи, водила своего сына Алёшку, прикрывая им «свои похождения». Там у Галины Ефимовны она встречалась со своим «возлюбленным». Правда, Галина Ефимовна не оставляла их одних, а с помощью подруги устраивала застолье двум друзьям. Как и тогда, когда в Клязьму будущий муж медсестры приехал вместе со своим тюремным другом. Одному досталась замужняя Алёшкина мать, второму незамужняя мать Максима. Справили свадьбу. И эту свадьбу долго потом «отмечали», потому что Алёшку с Максом, я встречал в нашем дворе не раз.
           Но до Алёшки почему-то не сразу дошло, зачем его мама сюда водит. Почти год прошёл пока он разобрался в том, о чём тогда гудели женщины детского сада, вплоть до поваров. И вдруг он разведал о своей матери, но разговор переводит, как всегда, на мою Белку.
           - Откуда ты знаешь  про поляка? – Переспросил я, оторвавшись от воспоминаний, хотя мог бы не задавать глупый вопрос. 
           - Откуда я знаю? – Пожал плечами Алёшка. – Об этом все в детском саду говорят. Даже мама, папе моему много рассказывала, что вот есть такая фифа, с иностранцами гуляет.
           - Не гуляет, - заметил я, - а водит их по Москве, или мы толпой ездим по Золотому Кольцу Москвы, это очень интересно – знать историю родного края.
           - Да, только вот отец не мог заинтересовать нашу гулёну, в этом отношении, а он экскурсии возит тоже по Подмосковью.
           - Ты ездил с ним?
           - Да, но там не интересно. Представляешь? Сопровождающий группу рассказывает о примечательностях, папа переводит на другие языки, кто-то спрашивает – сплошной галдёж. Я хоть и слушал того, кто по-русски рассказывает, но представь, как ехать с немцами или англичанами в автобусе до места и обратно. Они всю дорогу долдонят, на своих языках.
           - Так учил бы языки у них.
           - Нет! Мне и папа запрещает. Потому что немцы, допустим, говорят на разных наречиях.
           - А я замечал, в наших поездках, что и русские говорят, по-разному, в разных городах.
           - Это так. Но мы с тобой здесь собрались, чтоб поговорить о моей маме.
           - Рассказывай, что ты разведал. Хотя мне мама запрещает обсуждать взрослых.
           - Но это неправильно. Они могут говорить о нас всякую чепуху, а мы молчать должны?
           - Ты тоже чепуху собрался говорить? – Немного рассердился я.
           - Суди сам. Моя Галина Николаевна считает себя женщиной образованной.
           - Твоя мать считает себя девушкой, не замужней, - сказал я, сам не знаю почему.
           - Верно, - обрадовался Алёшка. – Причём на девушку – очень молоденькую – похожа как раз твоя мать. Но Калерия Олеговна делает так, что все знают, что у неё уже есть сын. А моя пытается меня спрятать. Но не удаётся – перед уголовником пришлось раскрыть, что ей, тётке 36 лет, я прихожусь сыном. Правда она ему говорит, что родила меня в 20 лет.
           - Вот это да, - отметил я, - значит она возраста моей мамы? Но их, если поставить рядом, сразу видно, что моя Белка моложе.               
           - За это Галина Николаевна и не любит твою Белку, - сказал Лёшка, и вздохнул. - Но что мне делать? Сегодня я проследил – со второго этажа, что мама бегает к своему уголовнику в тот домик, где он живёт у своей матери – Дины Васильевны.
           - А ты не знал, разве? – Удивился я.
           - А ты знал?
           - Слышал, как няньки шептались. Я как раз дежурил в группе. Но это давно было. Ещё тогда, когда мы вернулись с дачи.
           - И не мог мне сказать? Хотя, что я к тебе прицепился? Мой отец, оказывается, давно знал, что мать с другим встречается, и не говорил мне. А ещё разведчик, наверное, думаешь ты сейчас обо мне? Но я вот зачем тебя позвал. Значит так. Галина Николаевна будет у нас с тобой воспитателем с осени. И, может быть, это догадки моего папы, она может через тебя, мстить твоей матери. Так вот отец советует нам скооперироваться и давать ей отпор, если что.
           - Согласен. Я не позволю твоей маме обижать мою маму, а себя тем более.
           - Решено и подписано. Я тоже не разрешу ей это делать. Будем друзьями в этот последний наш год в детском саду.
           Мы пожали друг другу руки, и разошлись, помня о поддержке друг друга. И поддерживали.

                Глава 6 >>> http://proza.ru/2012/09/13/955