Каббалисты с Брайтона. Весь текст

Левин Айзек
Каббалисты с Брайтона
Life is a moment in space,
When the dream is gone it's a lonelier place…
I’d do anything to get you into my world and hold you within
It’s a right I defend over and over again
What do I do with you eternally mine…
We may be oceans away, you feel my love, I hear what you say…
(Барри Гибб, Барбра Стрейзанд "Woman in love", 1980)

http://www.youtube.com/watch?v=Qhm9V7YBOQI

Если хочешь узнать, благополучно ли обстоят дела с правлением какой-то страны и здоровы ли её нравы, то прислушайся к её музыке.
(Конфуций)
1. Интерлюдия. Лейт-мотив. (первая тема) не спеша.
Life is a moment in space...

     Когда я был мальчиком и рассказывал разные истории, меня называли фантазером.  Когда я был папой с меня просили сказки, и снова стал фантазировать, когда я стал дедушкой.  Теперь же, меня могли бы назвать писателем, если бы я относил свои рукописи... куда-то...  но куда? Я до сих пор не знаю… и сомневаюсь в необходимости «нести».

     Говорят где-то есть издатели... но как представлю себе успешных, достигших и занятых важными делами... А тут с улицы приходит некто и без галстука - господин «Авотия»... А ему в упор прищурятся и дуплетом из глаз деловых: «вам чего, э..?  М-да... Шедевр... Тут своих как гэ...». Это с моим-то счастьем. И в довесок добавьте ужас перед всеми казенными домами, пиковыми дамами, трефными королями, дальними дорогами! Ужас, который переводит музыку души в спазму нервно-паралитического заикания.

......Other people have what they need
......I alone possess nothing
......I alone drift about, like someone without a home
......I am like an idiot, my mind is so empty
......I’m dying of thirst beside the fountain

     Ладно, прыгаю в холодную воду, и пишу что-то вроде дневника не-писателя. Так, обрывки интересных впечатлений, странных совпадений, кармических загадок и прочих волнений затухающей памяти. Забыть жалко и показать некому.  Но из всех моих приключений боле всех загадочен был клубок судеб, запутанный самим Шопеном. Все началось давно, в провинциальном университете.  Мы с Марком оказались в одной комнате общежития. Подружились. Даже не придали этому особого значения.  Интересы у нас, 17-летних птенцов, улетевших из домашнего гнезда, оказались очень схожими: музыка, литература, эзотерика — всё понемногу.  Мы даже заинтересовались одной девушкой - Верой, в связи с частыми  и "не-удами" по английскому языку.  И какой мог быть английский в совдепии 70-х годов, если нельзя было слышать этот язык "в натуре" так, как могли бы пастухи даже в таких странах заморских папуасов типа Берег Слоновых Костей, Три Нидад и Табак О?  Правда, некие крутые студенты «подкачивались» по песням битлов, но мы не попали в этот круг избранных и крутых. А Вера, с ее завидной памятью, оказалась по этому заморскому «англицкому» отличница и дОка.

    Раз в неделю, в воскресенье, мы к ней шли в заветную восьмую комнату, на женский этаж общежития, и она нас «подтягивала на буксир».  Так мы и дружили, 3 товарища. Даже шутили над Эрихом Ремарком – мол, как это он про нас угадал, каррамба!  Мне казалось, что интерес к Вере чисто практический и дружеский.  На «альфу», «бетта» или «гамму ля-фам» Вера не тянула. И в «драма-квин» её не взял бы даже самый погорелый театр.  Она была далека от всякого первобытного женского вооружения, например такого, как боевые раскраски глаз, губ, рекламы волшебных тайностей декольте, ножек, бёдер, «придыхания-ля-доронина», тени кокетства. У этой деревенской «Несмеяны» не было и насупленной серьёзности, «феминстских репульсов». Она была  где-то в середине самоё себя, в глубине своего мира, в который бвло ис трашно и любопытно взглянуть.  Не замечено в ней  в те времена запахов духов, форса походки на  каблуках, первобытного стейтмента на мини и железа в уши.  Училась средне-хорошо, как и большинство, говорила тихо, ходила чуть сутуло и была не заметна, как серая мышка, как двойня Джейн Эйр из черно-белого фильма. И как дотошная гувернантка-волонтерка гуманитарно следила за нашим с Марком «английским прогрессом».  Лишь иногда «дух духов и тумана» мелькал в облике среднерусской селянки, и взмах тонких рук, задумчивость чистого лица указывал на ту самую скрытую от всех загадку и тайну.

     Марк был шумный романтик, худющий, слабый на вид, но в самом деле крепкий и жилистый. Его глаза иногда пламенели и заряжали энергией всё и всех вокруг.  Если он при этом еще и позволял себе сардонически охватить виолончельный силуэт женского пола, то этот пол готов был явно и тут же  пасть хоть на пол, хоть на стол, хоть куда, лишь бы...  А я был рядом с ним - застенчивый увалень и, как-бы, на-подхвате у мастера-сердцееда и "леди-киллера".

      Раз в год Марк расставался с очередной жертвой своего обаяния, и старался ей меня разрекламировать в качестве гуманитарного трансфера, чтобы умные женские слезы окончательно не растопили его доброе сердце, так щедро дарившее чудо любви вокруг, аки бог Кришна тысячам пастушкам Индостана.  Какой же силой убеждения надо было бы для этого обладать, чтобы «перепрограммировать» мозг  прирученной, приманенной,  соблазненной и отринутой девушки!  Но меня этот трансфер коробил и я боялся, что окажусь крайним «с горой на плечах», которую уже будет некому и нЕкуда сбросить.  Экс-подружки Марка отлетали от моей застенчивости и в страхе исчезали. 

Как-то я поинтересовался, какой же силой убеждения он действовал на девиц.  Друг ответил, что ничего не будет говорить, но: «ты поклонишься мне».  Я усмехнулся внутренне: знал, что гипнозу не поддаюсь.  Прошло пять минут в комнате,  я читал книгу.  Возникло чувство, что Марк такой хороший друг, веселый, добрый, милый сердцу, родной, в жизни таких не встречал раньше!  К ужасу осознал, что хочется перед ним прямо вот пасть на колени.  Хорошо, что осознал!  Марк тоже читал и с каким-то лукавством поглядывал на меня.  Я медленно встал и молча вышел из комнаты. Сила безмолвного внушения исчезла. Выбежал во двор на футбольную площадку, огороженную железной сеткой и смотрел как там играют студенты. Марк тоже вышел, хотел зайти в игру, но на входе крепко приложился лбом о низкий швеллер калитки над входом. Несколько времени он стоял в состоянии «грогги», промаргиваясь и мотая , как телёнок забодавший крепкий дуб.  Сетка задрожала и я, внутренне  тоже!  Мысль, как вспышка: с «Силой нельзя играться!  На действие будет противодействие». Чистая механика!   Больше никогда ни о чем «супер» я его не просил. Неделю, поглядывая на шишку на лбу Марка, ребята пытались прицепить кличку: "Единорог".

       Вскоре случился Шопен. И это среди привычной, мало замечаемой,  шелестящей вечерней какофонии, поп-однодневок типа «ой-мамочка-на-саночках», «арлекино», прочего вечерно-выходного музыкального шума, «нойз-поллюшн».  Мы услышали Шопена. Удивило сразу, что это была не запись. Звуки шли из так называемой «ленинской комнаты», которая почти всегда была закрыта на замок и там стоял Инструмент. Пианино! Переглянувшись, как партизаны, перед поджогом сарая с лошадками фрицев под Москфвой 41-го, тихо подошли к двери. Марк медленно открыл и сунул голову. А я глянул в щель, увидел пианистку и окаменел на миг.  Это была Вера, но это не та Вера, наш верный товарищ, не серая мышка, к которой мы привыкли, а... Жрица! 

       Ее лицо светилось, руки творили магию на алтаре 88 клавиш, и сквозь все это звучала совсем другая музыка! А та, что мы слышали ушами – растворялась становилась бедным и бледным знаком, намеком и притчей...

      Годы спустя я понял, что техника ее была совсем средненькой, ой, как далеко до Горвица... Но там было еще Нечто, то, что называют «экспрешн»... «импрешн»... - крылья, превращающие 12 точек на 5 линейках, в неуловимых птиц: Мана, Цы, Крылья, ткущие Ткань Мира. Они Играли в Бисер. Там была вибрация Невыразимого «духовного», того, что я улавливал иногда, много лет спустя в игре Горвица, пении Якова Старка, Андреа Бочелли, ранней Шарлоты Черч и прочих Гениев Момента и Мастеров! Они потом не забываются всю жизнь. Это... 

стараешься ухватить...  а их уже нет.  И порой... вдруг...
Откуда-то Оттуда возникнут, прилетят,
Кто-то их пошлет тебе, как «токен», аванс Оттуда, чтобы не забыть Чудо...
Знамение... Вдруг где-то они появляются опять... и радость!
Радость Иного - Миг, Минута вновь в твоих руках, как Радость Нечаянная,
Как сокровище в сердце слагаемое! Лови! Запомни! Прячь!
А оно не ловится... как сон - поминается через мутное стекло и улетает.
Но остается и Печаль Светлая и Милость м Умиление, ибо твердо знаешь -
Птицы в свой срок вернутся и Миг повторится. Смерти нет — будет Музыка...

      Я так и остался за дверью, а Марк, бедный мой друг,  Мастер внушения, который легко зажигал огнем глаз всё и всех, попал в еще бОльший огонь, пожар, под высшую Силу и сгорел.

      Вера тайно занималась музыкой, и как-то от начальства получила ключ от «лен-комнаты».      Там она каждый вечер играла - «для себя». А в тот памятный день она плохо закрыла замок, дверь приоткрылась, и мы услышали ее секрет.   Для меня это было как-то страшно всё.  Еще более страха удивило - игру эту видеть!  (Как-то, спустя годА, в Библии нашёл намек на это «И привел Адама, что бы ВИДЕТЬ, как НАЗОВЁТ» Никто и тысяч мудрецов в комментариях не заметил,зачем надо «видеть, как называют»).    

     Я ходил только несколько раз, подглядывая в щель, которую мне дружески оставлял Марк, а ему был открыт зеленый свет в тот Мир тайный.  Он - энтузиаст, всегда был смелее. Приходил обалдевший "от сумбура в музыке".  Мы часто обсуждали сущность, суть влияния музыки.  Была там в Томске местная филармония, концерты.  Но их игра мнилась нотой голой, буквой, без Духа, кимвал бряцающий, далекий от Мига Царства не-от-мира-сего.   
      Позже я стал болеть, бросил учебу и вернулся в Город Детства, мой Егупец, где мирно врастают в землю столетние клены и каштаны. Где и стареют и исчезают могилы моих дедов, тёть, дядёв, бабуль и пра и пра. Где...

      Тот огонь, в котором с наслаждением стали гореть Марк и Вера меня пугал. Я – под знаком рыбы, люблю воду, текучесть, прозрачность. Я сбежал от них и не оставил адрес. К тому же добрый Марк мог по-доброте, но в недобрый час, тоже испугавшись Того Огня, начинать «сплавлять» Веру. Даже и не спрашивайте кому. Мы, 3 товарища потерялись.

.....Nothing is sure for me but what is uncertain:
Obscure, whatever is plainly clear to see: I’ve no doubt, except of everything certain:
Music is what happens accidentally
.....Stop thinking, and end your problems.
.....What difference between yes and no?
.....What difference between success and failure?
.....Must you value what others value? Avoid what others avoid?
......I’m dying of thirst beside the fountain


2. Встреча. Горе тайне. Развитие. Живо. Темп разный. 1986 четверг – понедельник.
(Вторая тема. Смена тональностей)
When the dream is gone it's a lonelier place…

     Вернувшись, как говорят, «искал себя». Лет 12 или боле. Отец, мать, сестра успели выпорхнуть из совдепии еще до приснопамятной олимпиады 80-го года, когда клика геронтократов смешного и грозного Лёни-Героя, Четвертого Фараона Династии Генсеков, закрыла исход из страны.  Евреи шепотом на кухне говорили: «нам закрыли форточку».   Я остался, запутавшись в бумагах на выезд. Чувствовал себя уже чужим здесь, ждал очередного исхода, «рабов иудейских» и «лэт май пипл го».  В конце концов, поработав грузчиком, в какой-то день испортил сердце, разгрузив 9 машин. Чудом потом нашел отличную работу – сторож в синагоге. Ура! Мне повезло! Это могла бы быть отдельная история - киевская синагога 1985-го, начало горбачевщины, последнего Седьмого Фараона Династии СССР,  вторая красная оттепель, переходящая в наводнение.

      Однажды, как сторож на боевом посту, сидел и что-то читал.  Скрип калитки. Зашла. Сутуловатая, похоже что и пожилая женщина. Серые волосы и шишечка курсистки 19-го века. В синем платочке. Но что-то знакомое в вспышках тени и света на лице.

      Ой, это Вера! Прошло 15 лет, как сон, и вот - она несмело идет ко мне!  Тихий голос, какой был раньше, на наших посиделках и «буксире» английского.
- Скажите... Кто бы мог мне помочь? Мне очень нужен совет...

      Я онемел еще боле: меня не узнала! Ведь спросила «скажите»! Через столько лет! Благо, на мне была уже и бородка, очки, волосы до плеч, хрипотца после простуды.  Решил не открываться. Чуть хриплым и низким голосом стал расспрашивать в чем дело. Оказалось, что они с Марком поженились и распределились недалеко от моего города.  Шесть лет назад семья Марка собралась бежать перед «закрытием форточки», но русская семья Веры не давала ей справку на «выезд».  Они тогда мучительно развелись и Марк уехал, оставив её одну с ребенком. Переписываются. Вроде и любят друг друга. Ждут для Веры нового выхода, "исхода из Египта", Дома Рабства. Ждут ЛМПГ - «лэт-май-пипл-гоу».  Кто это первый сказал? Не помню уже.

We may be oceans away, you feel my love, I hear what you say…

   - А я так перенервничала наверно, что стала побаливать частенько, - продолжала Вера. И эта Припять еще.... авария, атомная станция... радиация... А потом пришли анализы – у меня нашли опухоль...
а сегодня... знаете...
мне ярко так снился странный сон...
Три старика еврея, да.., в больших белых таких...
с кисточками, - это же тут так носят?
Они укрылись... одели на голову белое...
улыбались... и протянули мне руки...
так странно... руки... по-родственному совсем...
как будто я ребенок... а они...
как мои дедушки что ли... родные такие... добрые...
И я не знаю, что делать? Что это значит? Это связано со мной? С Марком? С болезнью? Что же?  Что!  Я жить хочу...

     Вера не выдержала, не докончила речь. Замолкла. Закрыла лицо руками. Отвернулась. Согнулась немного. Тихонько завыла на какой-то тихой высокой нотке.  Показалось, что это звук не мог быть человечьий, а маленького зверька. Тихо-тихо и странно-странно.  Никогда такого не слыхал!  Этот жуткий своей тихостью вой.   Подумалось: а не так ли умеет плакать душа, изгнанная из своего Рая?

     А я стоял, как тогда, в первый раз, пред ленинской комнатой, перед ее Шопеном. Все, что мне пришло на ум, так это молитва о здоровье. «Моше-берех». Так здесь ее называли старики.  И тут хватило наглости или ума схитрить немного.  Дал ей бумагу и попросил написать полностью имя и отчество.  Потом мы зашли в синагогу и попросили молитву «моше-берех». Сидел на подобных записях самый старый старик из синагогальной десятки. Кажется, звали его Моше, не помню точно. Он записал, спросил имя ее матери, и стал как-то требовательно и смущенно смотреть на Веру.
- Надо что-то заплатить - прошептал я.
- Сколько?
- Не знаю, сколько сможете.

      Вера, не глядя, взяла из сумки синий четвертак, 25 рублей – большие деньги по тем временам.  Я столько зарабатывал за 2 недели тут.  Моше быстро их спрятал в карман. Меня это передернуло, покоробило. Неужели забрал себе?  Хотя, что я ожидал? Что этот четвертак взлетит к Престолу Всевышнего?   Какие-то дурные, черные мысли полетели от меня на деда.
(Стыд! Стыд! Вот уж из меня судья и праведник нашелся!) Позже узнал, что старики "десятки" собирали складчину себе на похороны.

     Конечно, хотелось видеть Веру еще раз.  Хотел услышать и видеть магию её.  Помню, что тот Шопен, который умер полтора века назад на мгновения проявлялся на ее лице, там, в общаге, 15 лет назад.  И сейчас, как тень на грустном, постаревшем, больном лице. Шопен... может был ангел? Больной, падший, чем-то и кем-то наказанный ангел, слабый и нездешний. Иной, инОк, орфей струн рояля.  Ангел и посланец, сосланный в 19й век. С ностальгией по забытому Небу. А ему это казалось – по Польше, Варшаве.   И все, кто видел это – попали в плен Силы его магии. Да! Конечно! Это был небесный приворот небесной музыкой! А иначе как могла Жорж Санд, лэди Стирлинг и прочие графини да принцессы попасть в эту ловушку, светлую Силу внушения?  Если Марк мог делать приворот без слов, то тем паче мог бы и Шопен своими звуками, колдовством рук.

     Тогда же экспромтом я вылепил скороговоркой свой маленький заговор: «Тут будут молиться о здоровье всех, кто просил об этом. В субботу утром».

     Вообще, я и не знал будет ли ритуал «моше-берех» именно в субботу.  Я даже не видел и не слышал этой молитвы, а может и слышал, но не понимал, что ее уже начали.  На иврите мог разобрать только несколько слов, пользуясь недавно полулегально купленной за большие деньги до-советским изданием Пятикнижия на русском и иврите (вся месячная плата сторожа - 50р).  Знал и то, что за изучение иврита — сажают, калечат, карают психушкой.  Иногда приходили молодые и спрашивали меня, как можно поучиться ивриту.  От моих «многих знаний» тут же звенел «звоночек печали» - я боялся провокации ГБ и шарахался от таких любознательных.

      Когда старикам не хватало 10-го, они меня звали – я садился в уголке, и не понимая ни слова что они молят, кроме «барух ата адонай» (благословен Ты Господь).  Лишь читал  Псалмы на русском языке - единственное, которое хоть как-то резонировало для меня... Но странно — мне вполне хватало и этого слова - «барух»!  Три волшебные буквы иврита Б-Р-Х иногда витали вокруг меня. Из них придумал друзей. Три слова в оправу фантазии. Стоило просто шагать своей дорогой, ложась и вставая,  и буквы-друзья иногда начинали шагать со мной рядом и с радостью напевалась мантра.  «Барух ата адонай».  3 шага на 3 слова. И если эти буквы были днем особо близки — то в ту ночь мне давалась радость летать во сне.

    - Приходите к 10ти утра, – продолжал я, - это... подействует сильнее. Это будет не мой день дежурства, но я приду. Проведу вас. Я тоже помолюсь. Вместе.

    Не знаю как я дожил до субботы. Плохо спал. Чуть не опоздал. За это время по полному имени Веры узнал ее адрес в бюро справок, но боялся даже близко подойти к дому.  В субботу она уже стояла перед красными воротами синагоги,  в синем платочке, почти до бровей, оглядываясь, держась за нос и делала вид, что простудилась. А рядом - лет пяти шустрая девочка, лукаво стреляла глазками.  Её алая тонкая курточка от малейшего движения раздувалась, как парус кораблика. 

- Вот знакомтесь, это Гита, - Вера взяла девочку за ладошку.
- Ги..та?
-Да, странное имя? Это Марк так захотел, пока я в роддоме была - он сбЕгал в ЗАГС а метрикой и поставил меня перед фактом. Я злая была ужасно, что меня даже не спросил, а теперь кажется смешно все. Уникальное имя? Индийское наверно?
- Вера, а почему вы платок держите у лица?
-Ой! Забыла! Просто без вас мне ужасно страшно! С моим носом-картошкой туда зайти... вдруг старики выгонят...

там один такой...
ух, какой строгий шел...
так он своей палкой как шуганет тут дворняжку...
вдруг и меня так... - палкой?..
За мой нос?...

Вы... проведете меня туда? Я же там ничего не знаю и мне страшно... В церковь ходила раз, так все поджилки дрожали, что шиканут и выгонят!  А уж тут в синагогу... ноги подкашиваются.... дайте руку...

      Мы, троица взявшись за руки, зашли.  Полумрак был пронизан лучами из маленьких окон и витражей.  Запахи столетних книг, уложенных шеренгами на полках, и, казалось, что годами и никем не тронутых. Они пьянили воздух духом чуда и туманом сказок. 
Стариков собралось как раз опять девять.  Они обрадовались, что пришел десятый, хоть такой, "Авотия". 

        Провел Веру в женскую половину.  Глазенки Гиты округлились и потемнели, голова плавно виляла по сторонам, как пржектор, осматривая этот «сказочный зал», ушки на макушке, губки беззвучно открылись буковкой «О».

Усадил девчат. 
Сидите здесь. Старики будут молиться тут час. Вот можете почитать Тору... Это Пятикнижие. На русском языке. Библия.  Недавно переиздали. С «ятями».

Вера всполошилась. Шепотом:
А молиться? Помните... этот... моше-берех?

Молитесь своими словами.  Да и в Книге этой очень красивая первая глава. Как поэма.  Может быть, ТАМ не словА слушают, а то КАК слОво отзовётся. Внутри. В сердце. (Вот оно! - Чтобы ВИДЕТЬ, как НАЗОВЁТ!)

Я улыбнулся, кивнул и отошел недалеко, в мужскую часть «сказочного зала».

     Сел в своем любимом дальнем углу, взял из «заначки» на верхней полке, куда можно было дотянуться только с моим ростом, свою рукопись Псалмов. Посмотрел искоса на Веру.  Она склонила голову над Книгой. Свет окна косым солнечным столбиком брызнул на нее и на руку, которая медленно водилась по строчкам. Я тоже стал читать.  «На струнных».

        Ленинская комната, открытые струны пианино. На лице Веры стал вновь угадываться тот самый абрис другого лица. Шопен. Ангел, бессильно вспоминающий откуда он.
Песня Плачущего Духа.
Может быть все это из Польши?
 
Стал читать дальше: «...из глубины взываю...
многие восстают на меня...
многие говорят – нет спасения душе его...
но Ты – мой Щит Спасения».
      
В этот час чувствовал, что такое молитва, кому она, как надо... как надо...

     Час пролетел. Мы молча вышли. Под монотонье речитатива стариков Гита уснула на лавке. Вера. Я. Что это все значит тут? Сейчас?  Обернулся к ней, глядя в землю.

- Вас проводить?
- Нет... лучше нет. Послезавтра окончательный осмотр и анализ. Назначат время... Мне тут было так хорошо. Надо побыть одной. Уже не страшно. Мирно. Дочку моя мать отвезет к себе. Пока я...
- Мать?
Да, ее Руслана зовут. Приехала. Вот. Внучку забрать в Ардамашку, пока ветер с аварии сюда еще не ... Еще раз... Тут всё этой пыли не нанёс.

- А можно мне узнать, что же завтра ваши врачи решат?  Провёл бы вас в больницу.  Я в понедельник как раз работаю тут сутки. С 8 до 8. Вот телефон синагоги. ПозвонИте. ПозвОните?

       Вера рассеянно взяла записку и ее глаза на миг тепло улыбнулись.
- Да...конечно! Вы мне так помогли. Ой! А я даже и не знаю как вас зовут?

      Тут уж я опешил. Не думал что спросит сейчас. Ведь могла спросить и раньше. А настоящее имя нельзя. Может узнать. Вспомнил, что отец говорил, что хотел меня назвать именем своего отца - Айзек. Но был 53й и он боялся. Так, по первой букве и назвал. Алик.
- Я – Айзек.
Вера усмехнулась. 
- Тоже странное имя? Опять индийское тоже? Ха! Индийцы... кругом одни индийцы! Вокруг меня.

     Мы расстались, и в понедельник, сидя в своей будке во дворе, я ждал звонка с восьми утра. И был звонок. 8-05. Медленный старческий голос, сквозь всхлип.
- Это к вам звонит Рухл...
     Сердце мое упало. Руслана – это ведь может быть призводное от Рухл? Или нет?  По первой букве, или как там у нас? Это мать Веры?! Но ее мать – явно русская, там еврейским духом и не пахло! Ее нос вообще не верина картошка, а ....  Она приезжала как-то в общежитие проведать Веру – там видел ее мельком и удивился ее смешному «пятачку».

С ужасом ждал, что же Рухл будет говорить дальше.
- Рухл? А кто вы?
- Я жена Моше. Он у вас работал до пятницы.  На записях.  Нет больше его. В субботу умер.  Некому записывать моше-берех.  Передайте там... кому надо.    Старосте.  Его все знают. Знали.

     Б-же Милостивый и Милосердный! Я же мысленно... что-то такое на Моше плохое подумал! Из-за этих несчастных 25 синих "раковых" рублей! Из глубины взываю, к тебе Моше – прости меня! Дурень я! Стыд! Стыд!

     Вспомнил, как он почти каждый день, волоча распухшую ногу, приходил и садился тут, записывал моше-берех, собирал мелочь пожертвований в жестяную коробку с чахлым замочком, - «пушку».
Пусть земля тебе и твоей ноге будет пухом, а Небо – душе твоей жилищем приятным и Израиля шатром прекрасным! Ты – истинный из народа, «который живет отдельно», а я – кто я? Ассимилянт? Отщепенец? Отрезанный ломоть? Желтый лист? Голос, плачущий в пустыне из глубины: «...услышь меня и исправь шаги мои...»? К своим не пристану, и от чужих бегу!

...... I’m dying of thirst beside the fountain,
...... Hot as fire, and with chattering teeth.
...... In my own land, I’m in a far domain.
...... Near the flame, I shiver beyond belief… …
...... Other people are excited, as though they were at a parade. I alone don't care;
...... I alone am expressionless, like an infant before it can smile.

3. 1986 понедельник-вторник. Тихо. Развитие. Громче постепенно.
I’d do anything to get you into my world...

      Я почти забыл о Вере и смотрел, как собирается наша старая гвардия «стародежи» на молитву.  В будние дни им редко удавалось набрать десятку. Даже в субботу – не всегда. Смотрел на каждого, стараясь их запомнить.  Завтра кто-то уже может не прийти, как Моше. Утрата!

      В этот день Вера не позвонила. Во вторник я передал смену и с мрачными мыслями вышел из калитки синагоги. С реки нанесло туманом.

Вдруг туман впереди исчез и там стоит Она, с чахлым букетом гвоздик. Улыбается до ушей.  В первый раз в жизни увидел улыбку волшебницы Несмеянны. Меня повело, зашатало...  Подбежала и крепко обняла. Платочек слетел с головы и повис на шее. Отскочила. Подскочила. Запах духов "гвоздика". И еще и духи в придачу! Горячий оглушительный шепот в ухо.

      - Айзек... Вы не предст...авл...ете! Это-о чудо! Анализы – ноль! Операции не будет! Все исчезло! Рак исчез! Пропал! Нет его! Врачи сбежались в шоке!  Глаза у всех - ВО!  Идемте! Я счастлива! Я вновь родилась!  Проводите меня!

Я с ума схожу!  Я вам подарок!
Для вас! Только! Никому и никогда!
Я в жизнь иду! Ой! Словно пьяная!
А выпью я с вами! Я дебоширить буду!
Держите меня! от меня!

      Грешным делом мелькнуло. Ну сами понимаете. Какой подарок может сделать счастливая женщина «незнакомцу» как я, в расцвете сил. В меру упитанному. Выше среднего роста, хоть и не широкоплечему, но культурному туристу... Туристу по Егупцу и вкруг чудных окрестностей Матери Городов, которыую я не смог обойти и до середины Днепра.

      Поплелся, счастливый счастью Веры. Схватили такси без очереди. Со страхом и ужасом думалось, как отвергнуть ее «подарок», не обижая счастливицу.  Вредить Марку я вовсе не собирался и вообще у меня был «бзик» - чужих жен не трогать и даже не думать "туда, в ту сторону", на них глядя. С моим еврейским счастьем и так уже "карма" вся сломана – так самому ее что ли доламывать?

     Мы скоро дошли, поднялись на второй этаж. Вера, не переставая, изливалась о своем чуде. Зашли. И... в центре стоит! Он! Хозяин! Старый черный поцарапанный рояль на 2х ножках, а вместо третьей –  кирпичи. Крышка открыта, струны блестят, ноты на подставке.  Вера глядела с восхищением. В глазах блеск, лицо добродушно и весело светилось. Сбросила куртку и синий платок. Забежала на кухню. Крикнула. Вынесла посуду.

     - Айзек, я потрясена и, наверно, с ума схожу.  Вы голодны после смены? Чай?  Вино? Все готово! Садитесь же тут, напротив рояля – там кресло. Я на вас смотреть буду. Слушать буду. Берите чай, кипяток в термосе, и слушайте! Ой, забыла спросить! Вы классику любите? Шопена например?

     У меня на миг язык «прилип к гортане моей»...
- Простите Вера, чай каряш...ий. Д-да... Шопена...да... как же... это..да... именно... вот... Шопена... больше всех...

- Я знала! Знала! Знала! У вас такие же глаза как у моего Марка! Он уехал, он уехал, мой черноглазый король... и я почти перестала играть... он так любил... ой, любит... Шопена и Баха... но.... знаете Айзек... знаете...
У каждого человека должен быть свой остров, куда нет хода НИКОМУ!

Понимаете? Думаете, я уже поехала от радости?
Да! Поехала! И никак не доеду!
Но... да... нет хода НИКОМУ!
Ну может кроме Бога! Да... Бога!
Помните как мы Ему там молились?
На вашем... нет! Нашем! «моше-берехе»...
И он дал чудо! Значит Он есть!

Где-то давно, кто-то мне говорил, баптист какой-то: «Иудеи знамения просят, а эллины мудрости». Мол, иудеи такие-сякие. Чудо мол, им вынь и положь на стол.  А иначе с места не сойдут, как гора.  А к горе идёт Махомет... с этим... с ятаганом секир башка. Или гора к нему?

А может без чуда никуда ходить и не надо!?
Мы же все слепые к чуду!
Мы должны просить, нет молить — зрения!
Чтобы увидеть чудо, которое и так везде!
На каждом шагу, лежат, как жемчуг, как алмаз, прямо под ногами!
А кто видеть его не может - просто топчет!
Знаете, что есть чудо? Это же так просто!

Она наклонилась и жарко стала шептать у моего уха:

- Чудо — это жить, жить, ЖИТЬ! И дать Жизнь!
Родить ребенка и научить его любить чудо жизни!
Утешить отчаянную и плачущую мать!
И она улыбнется чуду и научится любить чудо жизни!
Чудо - дать надежду безнадежному и научить любить чудо жизни!
Чудо - помиловать приговоренного и научить любить чудо жизни!
Чудо - когда жену от мужа разлучают, и ребенка от отца или мать,
и возненавидят их люди, и когда отлучат их,
и будут поносить, изгонять, клеветать, оскорблять
и чернить ваше их и пронесут имя их, как бесчестное!
А ты смотришь на этих лающих ложь,
И радуешься, и не боишься их, ибо не ведают до конца, что творят!
И жалеешь и их, и толпы им молча внимающих, страха ради державнаго!
И живущие по лжи - не знают, что творят!
И молчащие боятся и в душе плачут!
И предателями правды  и Жизни себя чтут -
Свободы, Гения и Славы палачи!
      
         Чудо — эта та самая заповедь высшей любви о которой тайне пели все певцы и поэты.  Но зачем топчем чудо как свиньи?  Им кажется, что это просто пепел, а это не пепел, а алмаз.  Но если прозрела — то... то стала как бы иудей...ка?! Может и не по закону земли, не в глазах простых людей, а совсем в ИНЫХ глазах?   Мы – иудеи! Знамение и чудо делает иудейкой?!  Я умерла в пятницу, умерла русской, умер страх и ужас перед Израилем, с его прОклятым всеми нашими газетами  сионизмом и военщиной, умер страх и гнев иудейский. Перед Израилем, отнявшим у меня мужа... хотя нет... это ОВИР нас разлучил, толстяки Бюро, держиморды, пресыщенные, богатые председатели, рукой водители, урки, зюзики, убогая гебня начальничков и блатные хозяева земли Русской. 

         - Я родилась в эту субботу знамения — иудейкой!  Я теперь одной с ним крови – я и Марк, я и Адоной... знаете?! Я ведь уже перебоялась. В 34 года ведь уйти так страшно – кто захочет?! Ведь и не просила здоровья вовсе, я просила немного Мира! Мира в душе. И странной разгадки трех стариков. Да!  Я же приходила только за разгадкой, любопытная варвара такая. И потом стала просить тихой, мирной и не постыдной кончины жизни моей. Я видела этот рАковый ужас в больнице.

- А Он, Он, ваш... и наш Адоной...
Вот так, пОходя, махнул чудо и!
Знамением меня воскресил. Да! Воскресил иудейкой!
Вот! Вот что эти старики хотели мне сказать!
Я поняла! Они были мне родные!..
Они меня в ту ночь творили!  Они пришли, что бы увидеть, как я себя назову — иудейкой, или разбитой горем бабой, Тварью Дрожащей Смерти?
А их Бог творил Землю и Небо!  Это я - Земля! Это все во мне! И Земля и Небо!
Земля была пуста и без вида, но Дух Святой витал над лицом Земли! Помните, в первой главе?
Я поняла! Они благословляли! Как это чудесно! Ой!

      Вера заметалась вокруг рояля, размахивая рецептами.
   - Вы бы видели, как эти доктора на меня напали, что бы «описать для науки уникальный случай»! Для науки описать Чудо! Слышите! Чудо! И смех и грех! Я даже от радости чуть им не рассказала про нашу синагогу!

     Затем прижалась к роялю боком и наклонила ко мне свое восторженное раскрасневшееся лицо. Глаза блестели и светились. Улыбка вспыхивала и гасла и опять возникала, чтобы тут же спрятаться и дальше витать сказочной зыбью.  Лицо серой, постаревшей, переболевшей мышки-утенка Джейн мерцало и преображалось в величавую белую лебедь.  Несмеяна явила Иной  Блистающий Лик своего «внутреннего Януса».

   Воспитанному кабальеро оставалось как в кино, только чуть приподняться и поцеловать? Не так ли? А я с ужасом думал, что вдруг она тайно и неосознанно этого ждет - и не знал как избежать... Кажется мой «Я — Авотия и целомудренный Иосиф Прекрасный», попадает к «жене Потифара в сети» и думает, как сбежать, чтобы она не успела схватить «лоскут его одежды», ы качестве вещедока для мини-страшного суда! Хотя уже что-то и схватила, как и написано "Твой Бог - это и мой Бог"...

     Но это же был и миг нашей самой близкой близости!... Агапэ? Ахава? Любовь?... Мысли вылетали, мозг кипел. Коснуться сейчас Веры было – все равно, что для меломана лапать в Лувре картину Лизы. Тут не только гремело «не возжелай жены», тут было еще и: «профан, ты даже про это подумал»?... И много еще чего! Опять вспомнилось «из глубины взываю... на струнных...».  Слезы рассыпались звездной росой на ее заалевших щеках, она улыбнулась и взор ее утонул где-то внутри ее мира и выплывал в вечность мира вовне.

     Я вскочил. Она  влетела в меня и обняла, так крепко, что и я задохнулся. Слился сердцем с её сердечком. Сквозь ладонь чуял, как оно тихо и часто билось, как пойманный воробышек. Мы стояли так, покачиваясь, как две ветки, сливаясь кровью и дыханием. Боялись излишне шелохнуться, только еле-еле позволяя себе дыхание, стук сердца. Слезы её. Странный, еле слышный тонкий-тонкий шепот:
- Ты мне брат, а я тебе сестра и мы любим?
- Да, ты сестра и я брат и мы любим. Всегда. И раньше.
- До смерти?
- И раньше.  До рождения.
 
    Продлил объятие, сильнее. Мои ребра на миг еще более срослись с ее.  Мы стали едины. Она призадохнулась, всхлипнула, стала бессильно оседать. Тут же усадил на стул.

   Посмотрел на открытый дек рояля и на стене, в рамке, фото - Марк, Вера и ребенок посередине. Заикнулся.
- Вера, вы... что про Шопена хотели?
- Ой! Голову вам морочу! Я вам... тебе... хочу сыграть импровизации на темы Шопена. Я их никому... никогда... это – мой сокровенное.... мой Остров!
- Никогда?
- Да, знаете, я Марку как-то сыграла несколько раз, 10 лет назад, еще когда решали быть вместе... А он и не понял!
Он думал, что это был настоящий Шопен! Вот какая я хитрая поддельщица! Смешно, правда? 

Мне вспомнилось подобная сцена в каком-то романе, как сон. 

      Что-то вновь поплыло, голова кружилась. Стал теперь понимать, откуда была Там, в общаге, в первый раз - та магия, шопенщина! Вот чудо с Того Света и вернулось. Стоит. Соловьем заливается. И может уж и дУхи есть? Дух, частица Фредерика, тут, в Вере, и ждет своего часа? Ну может и не перевоплощение, а частица. Искра его?

- Вера... так что, сыграите?

     - Ой! Ну да! Чего же я вас... тебя... сюда и привела! Я же подарок тут вчера весь вечер готовила, копалась в черновиках... а... вы что подумали? Ой... что?... Ха...и не думай! Я мужняя жена и буду век ему верна! Но дайте слово! Ни-ко-му ни-ко-да! О моих импромтах! Даже Марку! Я сама ему когда-нибудь...

      - Вы тоже дайте... никому ни слова о «моше-берех», вашем чуде и синагоге...
      - Ура! Слово-на-слово! Заметано! Тайна ваша и тайна наша! Ага!

       Она села за рояль. Жрица и Алтарь. Щеки алые. КрАсна дЕвица. Глаза блестят и уже бегают по клавишам. Руки начинают жить своей жизнью. Пальцы кажутся листьями на двух ветках под порывами шторма и натиска. Она преображается. Это не серая мышка, «гувернантка Джейн», а магиня, двуликий Янус, Инь-Янь, жена-муж, иш-иша, Вера-Шопен.

И с первого такта...
Падение в мучительно-притягательные пропасти ...
Чем больше я пил этот пунш мелодий, тем сильнее жаждал.

От жажды умираю над ручьем.
Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.
Куда бы ни пошел, везде мой дом,
Чужбина мне - страна моя родная.
Я знаю все, я ничего не знаю.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто лебедицу вороном зовет.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.
Нагой, как червь, пышней я всех господ.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.

......I Open my heart, and become accepted.
......I Accep the World than embrace the Music Master…
......I Bearing than creating…
......I Creating than not owning
......I Own without controlling
......I Control without authority.
......Than Love and Music will came…..
......I welcomed gladly, and spurned by everyone….

     У нее появились складки на лбу, брови взлетели, волосы упали на плечи – и вот - Иной! Посланец. Шопен. То, что я видел на иллюстрациях его портретов! Нос картофелинкой казался уже длиннее.  Даже с горбинкой. Губы и подбородок чуть удлинились и распухли. Лоб стал покатее и больше. Показалось... адамово яблоко!
(Уже много позже, через 10 – 15 лет, увидел такое же Преображение в видеозаписях более техничного Горвица! Но Горвиц почти не сочинял.)

4. 1986 вторник. Отрешенно. В конце быстрее и резче. 1986
I hear…

      Я просил повторить несколько особо впечатляющих вещей. Понизить немного темп. Развить какие-то темы дальше. Тонировать. Ничего не понимал в теории музыки, но чувствовал, где и что можно изменять. Да! Именно добавлять и оправлять  в оправу. Она смеялась и называла меня младенцем в музтеории, но тут же: «...потакаю капризам, ибо сегодня ваш день»!  В конце-концов мы так устали, что я стал внутренним слухом слышать и изменять музыку прямо в мозгу. Как-то передавал это корявым языком, а она как будто читала мои мысли и старалась быть инструментом, проводником.

   Совершенно счастливые, пили без счета чай ничтожными глотками, растягивая время. Бутылка сладковатого вина тоже тихо пустела. В окне появился алый диск полной луны.
Переполненный чаем и шопенщиной, собрался. Спасибили друг дружку. Посматривали на дверь. Понимали что такой праздник в нашей жизни если и не повторится, но, как говорится, «унесем его с собой». Мы не должны больше видеться. В тот, Иной мир, мир божественных музыкантов, "ганд-харвов", ходят избранные. Не толпой. В одиночку. Ну может еще – муж и жена, - Орфей и Эвридика. Одна плоть, рождающая особое дитя – Высшую Музыку, Музыку Сфер, Числа Пифагора. Эйдосы Сократа.
Я ждал, что она что-то подобное скажет.
Угадал. Она запинаясь, как бы извиняясь, протянула ладони.

 - Айзек... вы понимаете, я вам вся открылась. Вся-вся. это стыднее чем... и... я не смогу вас... тебя... больше видеть? Да разве смогу? Мне будет страшно и стыдно? Вы знаете то, что даже мой муж не знает и только догадывается наверно?  Вы ведь учуяли эту всю магию? Давайте сейчас расстанемся? Может быть когда-нибудь, через много-много лет, Марк все это узнает и  мы все встретимся?  Вы ведь тоже ждете, что начнут нас выпускать? Вы тогда будете нашим самым близким другом? Самым-самым? Ему и мне? Там! На свободе? А тут — всё гнетет... Всё как с библейским фараоном... Вот зачем и тут такие кругом жестокие сердцА?  Как там страшно было написано: «... И ужесточил Бог сердце фараона, чтобы не отпускать. И дал еще больше работы. И велел детей топить...» 

    Я подошел к двери. Стал приоткрывать. Показалась та щель-между-мирами. Как 15 лет назад. В лен-комнате.  Хотел крикнуть: Вера, это же я, Алик! Обернулся и снова увидел их портрет над роялем.  Марк, Вера, Гита.

- Да. Конечно. Я сам это хотел сказать. Но как же ваши пьесы? Рукописи сгорят? Их никто не увидит? Я считаю, что те  три пьесы, что  ты... вы... мы... изменяли... – просто лучшее. Остальные – тоже шедевры, гораздо лучше большинства того классик-попа, которым нас пичкают по радио. Ну там эти... забыл... майборода... скоровода... глэчик... долматовский  цуцульковский... только отбивают интерес к классике.  Жаль, что это пропадет вместе с вами... и "рукописи сгорят"... и Булгаков тут ошибется.
Она улыбнулась и посмотрела на меня снизу вверх. Но показалось совсем наоборот – сверху вниз.

Как раз Шопен сам и завещал сжечь свои рукописи и черновики... А они и не сгорели! Наследники не смогли. Рука не поднялась. Он больше любил играть друзьям, родным, сестре Людовике. Редко давал концерты – так, «для шабашки», как говорится. А может, настоящая музыка – это семейное дело? Может быть музыка на продажу – это – ха! Как говорили большевики – тоже «продажная девка буржуазии»?! Только представьте! – набивается народ сотнями, как сельди в бочку, что бы прикоснуться к Духу, к Небесному... Кашляют, ворочаются в тесном кресле, задевают друг друга... воняют сотнями духов - у кого какие «парижастее» и «клемастее» - и это еще в лучшем случае!... шуршат чулками, скрипят кожаными башмаками, стучат шпильками, судят и судачат кто как выглядит.... как... как в кошмарной общественной бане ужасов! Где надо оголить не тело, а душу. Стыд! Утрата! Утрата стыда!

Нет, я понимаю, живая музыка – это не запись, можно и в общественную клоаку сотнями нырнуть, чтобы услышать, живую игру, скажем, Горвица без микрофонов. Но имейте уважение друг к другу в этой тысячной клоаке. Бррр! Какое там достоинство, «дигнити»! Толпа с другого конца, все эти технари, фельцманы во фраках, не умеющие за всю жизнь написать и двух строчек, выпячивают свою  технику «аля-моцарт - под-цыплят»! Главное – скорость на грани фантастики, аппассионату простукать в два раза быстрее самого Бетховена. Это сейчас. А наверное через 100 лет надо будет уже в три раза. Браво и публика на ушах в своих декольте, «клема», помада, маскара, пот.  Ну и для аппассионатского экстрима - надут  ребенока в 7 лет, старичка в 95, девку полуоголённую, изнывающую от рояльной неги и бури страстей...

Как группоуха в зале у сцены.
С музыканта тоже капает ручеек трудового пота.
Как аксессуар мастерства.
Бедный, но счастливый сизиф.
Еще бы скрипАчку на рояль уложил.
Почтенная публика, смотрите, как я ухайдокался.
Все довольны. Доза классики получена. Причастились...
Партер. Мы не такие.  Наши билеты на 10 рублей дороже.

    - Знаете, моя дочка уже в свои 5 лет неплохо играет – и главное – у нее есть интерес и амбиции. Не те что у ее мамы. Так что я думаю. Надеюсь. Эти рукописи будет кому передать. Впрочем, как и мне когда-то...

     Смысл последней фразы я понял 20 лет спустя, когда увидел случайно Марка, уже тут в Америке...

Но Вера, неужели вы никому не показывали свои рукописи, даже специалистам?

Вера одним махом бросила в воздух бумажки своих нот.  Они летели, как оторванные осенние листья.  А она с грустным лицом дриады тихо заговорила.
 
Спе-ци-а-ли-стам? Вы серьезно? Во-первых, сейчас так не пишут – это «не модно», не оригинально и сотни других «не» навалят на вашу голову «человека-с-улицы»! Может кто-то и пытается импровизировать. Скажем, Баха.  Но кроме Глен Гульда, Листа – это все жалкие механические потуги без Духа Первого Мастера, даже скажу и Рахманиновские импромты! Что-то получается у Таривердиева, нашего «эзопа» в музыке социалистического реализма.  Сколько «глухих к классике» стали хоть что-то слушать серьезное, после его «17-ть мгновения»! Хотя Лист тоже был импровизатор тот еще. Уникальный мастер... на разные темы. Но это было давно. 

Специалисты? Вот шнитковщина, а-то-наль-но-е. Экспериментально-виртуозное. Су-пер-ду-пер - это – да!... это специалисты поймут... хотя там и понимать нечего, - механика и арифметика. Ну, а для народа, фолька, толпы и "черни стоящей у тронов" у нас, «у тут» есть рула-терула и «соловьиная теща-роща».  Съедят и пальчики оближут! А для «избранной антиллигенции», такой догадливой, такой читающей между строк – натте-битте – арлекины и ярмарки колйоровы... а «там»... а «тем»... !... е-е-е... и ком-м-мон... на три ноты... чтобы можно было на три шага топать...  и топать... широкой дорогой топайте толпой товарищи-мистеры-бараны!...  Главное – блейте-мычите, но не бодайте наши красные и белые новые ворота!  «Шопен умер» и никто не крикнет, как английскому королю, если появится  иной гений – «да здравствует Шопен»! Знаете, я думаю, что талант  любят только в могиле, а то не дай Бог оживет еще... да... да и то... пока наследники вымрут, что бы не чирикали, мол, - наши ноты!... так... грустно?... а зря... ... а может... Так и надо? Баха вспомнили через 200 лет – случайно, Моцарта – чуть раньше и сделали из него идола... хотя там «шабашкиных цыплят»... мама не горюй... и чванливый «пипл хавал». Не хуже чем нынче в иной упаковке. Что заказали — нате вам.

Слабые цветы забивают колючками и травой,
А видны и заметны самые сильные и красивые единицы!
Но разве обязательно слабому цветку, Недотроге,
Эта борьба, место под солнцем?
Может ему и не надо тянуться вверх чтобы там сломаться,
А наоборот, отойти от всех,
И найти свой невидимый Остров в Океане,
Куда нет хода никому?
Остров в Океане!...

Вера перевела дух и продолжала уже громче. 

- Вообще думаю, что Шопену повезло, что ему дали возможность первый раз выступить и заметили. Мне самой кажется, что на одного известного «шопена» приходятся десятки не менее талантливых и оригинальных, о которых кому-то может показаться, что им «не повезло»... «не состоялись». А может так и надо? Может они эти «неизвестные» и нужны, чтобы дать когда-нибудь взлет кому-то одному, «известному»? А он... Известный. Мастер...  Он потом дает силы расти опять новым сотням неизвестных.

Как маяк заблудшим кораблям,
Укажет выход к их Острову в Океане...

... и вообще вся наша так называемая настоящая, хрупкая культура - наверное это архипелаг Неизвестных Островов? И в этом её сила? Она, а не стадно-концертный поп! Да! Ну конечно! В том, моем золотом 19м веке были в России, в Европе сотни семейных театров.  Салонов. Было... Были группы. Братья и сестры духа. Распались империи. Угасла чванливая аристократия.  Второй раз родился Дух Культуры, как в Элладе.  Дух явился из поисков гуманизма трехсот летнего Ренессанса.   Вот в чем решила свою задачу Европа. Явилась новая аристократия искусства. Короли и жрецы музыки. Священники и принцы поэзии. Бароны скульптуры и князья живописи. Графы прозы. Интеллектуалы — Там и интеллигенты — Тут.  Слабая прослойка прогресса человейника между «толпящихся-у-трона-господами и всевидяимими пашами» и «послушный народом — рабов страны» .
Где эта прослойка? Где они все? Кто их выкосил? Кому они сейчас нужны?!

Ой! Да что это я! Не подумай, что я и... Шо... Он мой идеал.  Я не рядом. Нет! Я вообще – никто рядом. Так. Просто слушательница, и изредка щебечу себе издалека. С пустой галерки. Чтобы никто не услышал.  А то мне хватит на полразговорца и припомнят в кремле святогорца.

     Я уходил от нее и вспомнил откуда-то строчки: «...мне в пору ясных теплых дней мил щебет птиц издалека, зато и мучает сильней меня любовь издалека...» Может опять этот Виньен? А может все наше хрупкое земное искусство со сгоревшими рукописями - это лишь эхо вечного.  Тень  "платоновской пещеры"?  Которая не исчезает? Которые там, "за границей", в Небесном Ерусалиме...

«И исчезну!» – была моя последняя мысль в тот день в припадке  восторга.

..I’m dying of thirst beside the fountain, Hot as fire, and with chattering teeth
..In sound the only motion and silence are returning;
..the only useful quality, weakness.
..For though all creatures under heaven are the products of Music,
Being itself is the product of Not-being…

5 - Встреча 2ая.
Спокойно. Переход тональностей. 1986 - 1987
I hear what you say…

   Наступило завтра. Навалились дела. Мой старый, 90-летний дом на Подоле, недалеко от синагоги шел под снос. Соседи получали ордера на далекий новый район на левом берегу Днепра – Троещине. Кто-то выезжал быстро, кто-то тянул, ожидая чего-то лучшего. Приплелся и «граждан Авотия в казенный дом к начальничку, трефовову королю». Спросил «граждан» что есть на-сейчас свободного. Предложили «непрестижный» 1й этаж, в длинном доме-муравейнике. И «трефовый король» прятал глаза и молчал. Он что-то ждал от меня наверно. Подкормки. Должность у него была явно «хлебная». Ну вот как дать взятку, если первый раз и «ходов» не знаешь? По принципу социализма - «не умеешь — научим, не можешь — заставим»?

   - Хорошо. Давайте ордер, - сказал я удивленному  «трефу».

    Выходя, подумал, что это Знак! Вера ведь не выдержит, придёт в синагогу за мной, «благодарной аудиторией». А тут знак – из Троещины сюда добираться трамваем, потом метро и шагать добрый километр. Замучаюсь. Пока до работы дойду. Ужас! И еще - бежать надо от всей этой ядовитой шопенщины, пока мы не погибли от «его чахотки»! Я ведь не камень, а Марк всегда был мне другом, хоть мы и потерялись. Вера – его мужняя жена и должна быть век ему. Мысль «и исчезну!» - не покидала меня. Уволился из синагоги с тяжелым сердцем – за все скитания по работам – эта была самая удачная... Но псалмы успел уже все переписать в записную книжку. Все 150.

     Несколько раз, летом, когда люд открывает окна впустить вечернюю прохладу, вечером, в заветное воскресенье, я пробирался под окна Той квартиры. улица Коли Раевского, дом 28, квартира, естественно, опять 8. Прятался под стеной, изображая пьяного, выпятив из кармана горлышко пустой бутылки. С такой маскировкой случайные люди не обращали на меня внимания, пьяненький – привычно! Тут.  Жадно впивал слышные звуки ее рояля, ее прелюдии, вариации, сладчайшую отраву шопенщины.   Закрывая глаза, слышал жаркий шепот, как будто с левого плеча:  "А хочешь поглядеть на нее, хоть мельком, хоть издали? Разве когда-либо подымалось в груди столько любви к этой роковой женщине в судьбе твоей , столько нового, не испытанного еще никогда чувства, чувства неожиданного и нежного до моления, до исчезновения пред ней".

      Через год c хвостиком – наконец! - счастливый январь 1987!  Секретарь, 7й Фараон Миша Лысый, наконец  отпустил народ мой! Началась беготня по этим грозным казенным домам, с их трефными королями и пиковыми дамами, чтобы собрать по 3 справки от «прошлых работ за последние 5 лет» от всех «сотников и начальников» красных пирамид на «дальнюю дорогу». А работенок накопилось штук 8 – в общем, 24 подписи «от парткома, профкома и начальника». Стучал в их дерматиновые двери и шептал про себя: «...из глубины взываю я к Тебе...». В страхе и трепете нырял в их кабинет, как в ледяную воду.
- Вот... подпишите справку. Пожалуйста. Да. На выезд. За границу. Что не имеете претензий. Материальных и иных.
- Кто? Как? Еврей? И у нас был грузчиком? Как это может быть?
- Да как-то так. Извините. Я больше не буду.

     Как полузабытом сне – в битком забитом ОВИРе приходилось выстаивать часы, часы. Собиралась очередь на полдня, делали списки. Ранние пташки, первые рабы империи. Беглецы ее последнего выпуска.  А 10 казней будут потом тут. Постепенно. На новом диалектическом витке.  Только не ясно — как будет «тонуть» здешнее войско?

     Как-то вдруг увидел там и Веру с Гитой. Девочке было скучно, она громко щебетала, потом видя, что все кругом печальные, и на нее, такую красивую принцессу, (в заштопанном вязаном свитерке и затертых красных сандаликах, которые скоро, конечно в 12 часов, станут хрустальными башмачками), не обращают внимания, вышла в центр душной комнаты, набитой тяжело дышавшими стариками с палками и плотными дамами, с самодельными веерами из газет «Правда». Осмотрелась, повернулась к Вере и стала звонко декламировать детские стихи! Все заулыбались.

       - Ой, агансе-пуным... (красивое личико) какая умная идыше киндерлах – зашептались дамы, вальяжно помахивая веерами покрасневшие от духоты лица...
       - Йо-йо – дали утвердительную резолюцию сухие старцы с палками...

(А «идыше киндерлах» через 20 лет сделает ортодоксальный гиюр в Израиле).
И потом как пошла маленькая принцесса вятской губернии в пляс! И в Декламацию. Так продолжался добрый час. Я спрятался за спинами, Вера меня не видела.

     В последнее воскресенье перед своим исходом, пробрался в последний раз под окна Веры.  Сидел с бутафорской пустой бутылкой в кармане опустив лицо в ладони. Музыки не было. Услышал какие-то матюгальники во дворе. Заглянул за угол. Три грузчика тащили черный Рояль. Казалось – выносят покойника. В грузовике Он ударился о борт.
Жалобно звякнула последняя струна – все. Конец. Кончилась музыка. Надо ехать. Прощай Киев!

А когда я вернусь?
Пробегу не касаясь по белому снегу?.
И на птичий твой взор оглянусь.
Ли?
..The Spirit never dies. It is named the Mysterious Female.
..And the doorway of the Mysterious Female is the base from which Heaven and Earth sprang
..It is there within us all the while;
..Draw upon it as you will, it never runs dry
..I win it all, yet a loser I’m bound to be saying: ‘G-d gives you good even!’
..Аt dawn, I greatly fear I’m falling, when lying down…
..I have plenty, yet I have not one possession…
..Welcomed gladly, and spurned by everyone…


6. Встреча 3я.
Живо. Интерлюдия и новая тема.  1987 - 1999
What do I do with you eternally mine…

     За год до советского Исхода 1987-го, на Город  упала 11ая египетская казнь – Радиация, Звезда Полынь. Я услышал это в тот же день, по Голосу Америки. Тогда, наверное и начался мой страх выходить на улицу. Потом уже позже, другие казни - распад империи, девальвация, новая кавказская война, блеск и нищета дикого капитализма.  Реформация, контр-реформация. Реакция и фронда. То, что в Европе продолжалась давным-давно и долго – тут проносилось фарсом и форс-мажором.  Комедией и Трагедией. И несется дальше. Куда ты скачешь, русская?   В какую могилу ты уносишь свою загадку, Душа Русская?

Из какой Почвы растят твои "Цветы Зла"?
По каким злам твоя империя учит жить народы?
Прощай что-ли, "Немытая Россия"?
Прощай, Киев-Егупец, Вавилон Малый, Город Детства,
Святых и поганых, Света и Тьмы, Жизни и Смерти, Счастья и Мук,
Умниц и тупиц. Мыслителей, тонкокожих Мимоз.  и вульгарных жлобов,
Творцов и рушителей. Мастеров и их душителей
Трибунов и плакальщиков. Клоунов и лицедеев.
Город Могил, Яров, Стронция и чУдных холмов крутых.
Город рек днепровских, где сидели мы и плакали, вспоминая Сиона.
Мать городов.

     На таможне в Чопе, последняя остановка из нашего "третьего Египта". Давка. Евреи не гнали уже скот, не одалживали "золотых сосудов" у соседей, что бы "выйти с богатством", не пекли хлеб без дрожжей. Не резали ягнят. (Надеюсь, а вдруг то еще где-то будет. Только будут уже не ягнята, а волки в овечьей шкуре).  Бегунки спали на чемоданах с барахлом, пока подходила очередь на проверку.  Проверяли, «шмонали», как в тюрьме народов.  Женщинам было хуже. У них была лишняя норка, где стражи фараона подозревали спрятанное, желтое, или сверкающее, что еще дороже, то, что «низ-зя», то, что с 17-го было тайным богатством партии.   Хотя  было иудейское богатство, но «не от мира сего».  Это их познание правды Добра и Зла.  И это их «золото» - дети, познающие на Западе запретный «Плод Жизни» Эдема, - нашу и вашу Свободу! 

     Я же проходил только с наплечной сумкой, без очереди – мне хлопали и махали, как эстрадному везунчику. Таможенница потребовала разобрать  карманное радио.  Удивляюсь.
- Зачем?
- Что-то оно у вас тяжелое... а может вы золото везете? - так с ехидной улыбочкой берёт на понт.
Да?... А я бы и не догадался! Берите, дарю вместе с золотом! -  широким полужестом рукой, с полупоклоном и легкой улыбкой в дверь, в «форточку», в сторону выхода из СССР.
           Как меня стращали «патриоты», тут на границе — никто не танцевал, не прыгал, на плевал в сторону Святой Руси, которая «их выкормила».  Боятся что ли того, как танцевали и пели бегунки, когда войско фараона потопло, и вернутся «диалектически Казни»? И тогда окажется, что Бог — есть и ничего богомерзкого позволено больше не будет?

     10 дней в Риме, 2 месяца в под Римом, в маленьком и нелепом Ладисполи, на пляже... Отец приехал из Израиля на неделю... Встреча... как Иосифа с Иаковом... Через 17 лет... Думал, что больше никогда не увидимся... «И плакали на шеях друг друга»... Кажется 46-ая Глава. 

Самолет... Чартерный рейс... Почему-то летит 9-го Ава день Скорби. (И на крыльях понесут вас... И обратит Он день Скорби в день Радости). Значит мне что ли уготована какая-то «американская трагедия»?... Ладно готов... Рейс проспал в аэропорту... Красивое имя – Да Винчи... Да... Второй рейс... Бруклин... Мать. Вот и встретились через 10 лет... Рахель, не плачь о сыне твоем... Я потерялся и нашелся...

       Через несколько месяцев – грандиозная демонстрация «отпусти народ мой». Странно, уже почти год империя отпускает. Если бы на год-два раньше кричали. Хотя... так, как я, униженно собирал справки и парился в кошмарных очередях... брр... Никому не пожелаю это хождение по мукам... Может и был смысл покричать из Вашингтона на московских держиморд чтоб быстрее отпускали.  Я придумал и намалевал на картоне свой плакат «долой цэка-державие».

        Поиски работ. «Авотия» – опять грузчик! В синагогах тут нет сторожей почему-то. Есть... в богатых апартамент-билдингах. Что я сторожу? Кого? От чего? Вот где хорошо слушалась музыка! «... из глубины взываю...» на 56д в день. Хватает. Есть книги и Музыка. А что еще сторожу делать, если он толком не знает что делать?  Витать в облаках.

* * *

        Я увидел его из своей будки при бледном свете фонарей. Какое-то жалкое «пьяное чудовище» шло, ковыляя и напевая.

- ин вино вер... вер ни вер... А стан ее уже ни кем не схваченный... Был стан и весь вышел... А у кого тут все схвачено? У мистера Трампа! Схватил мистер-твистер во... улицу, аптеку и фонарь... все тут черт...бес...мысленно... и тускло...  и тускло мне!

       Силуэт оперся о фонарный столб и завыл.

        - В-ау-у.... Я волк, я степной волк! Хватит! Я уже наигрался в бисер! Я сумасшедший! Живо вон отсюда! Вью бич вселенную бичуя! Они! Заплачут! Но захохочу я! Отрава в золотом стакане! Вот что любовь такое! Живо вон отсюда! Я тороплюсь. Великий труд кончаю:
Вью бич, пылающий от солнечных лучей, Им размахнусь, вселенную бичуя. Они застонут, но захохочу я: Вы тешились, когда я плакал?  И где ж меня зарыли? На бруклинской Пустыне! Это было мое счастье! Пришла и из могилы откопала Меня добросердечная жена.  А это значит:
Избегайте женщин!   Ведь женщина всегда влечет мужчину. Как море реку. А с какою целью?
Ну разумеется, чтоб поглотить! Зверь — женщина! Красивый и опасный, Прекрасный и опасный зверь! Отрава в золотом стакане — вот что такое ты, любовь! Любви малейшая росинка убийственнее океана. Который превратился в яд. 

Я! Уже не чайка джонатан... уже не грей, а ассоль, ах... соль, до...ре...ми... не прибежала ты на берег Брайтон бич! На красный парус одинокий в тумане моря! А вот и Я! - Не закричишь! Я от Леньки ушел, она от Мишки ушла. Я и от Верки ушел, а от себя, колобок, тоже скоро возьму и уйду!... Дайте мне нож, дайте мне пистолет! В-ау-у.... Луна! Где там фигура Лиссажу? Верни меня в туда обратно! Верни меня в восьмую, в ленинскую комнату!

        А я окаменел от ужаса – это был Марк в пьяном виде – Марк, которого я узнал только по нашему тайному паролю – «ленинская комната».
Подошел.

        - Марк, что с тобой?
        - А это ты, Алик? Соко-зим-соко-лет! Где ты пропал с универа, симулянт? Мы с Веркой тебя с-скали-с-скали, а ты как воду концы-ы... с-синья!... Есть мненье, будто люди — это корни цветов, растущих где-то в небесах. Увы, ошибка! Человек — растенье, чьи корни скрыты глубоко в аду! Мне это откровение преподал один мудрец, безумец величайший! В том смысле, что от голоду пропал.  А почему не убивал, не грабил?

        - Марк, где ты живешь? Я тебя отведу!
        -А я уже не живу! Жизнь кончилось! Пропал рояль, погасли свечи! Я ушел от нее! Р-ра-звелся! С-сепа...рет-нулся!... Соледад амиго!... У нее видите ли – МУЧА ТРАВАХА... рработы – по горлА! Задо...ла она меня! Кахный день ноет и ноет и ноет – зачем приехала?... Америка такая!... и всякая ся...кая... Не могу боше!... Ушел от неё!... Слышь, а помш, я тебе подруг сплавлял?... Вот – бери ее и дочку мою в придачу!.. Верка хорошая баба!... Живота даже тут не наела!... Токо обабилас-с-с... деревенщиной стала! Домашней курицей! Иди старик - корыто ей починить надо! Хату! Меншон! Столбовой двор!  А... не... тыж раньш... говорил... шо тебе пухленькие... шоб тепло и мяхо... Помнишь ее игру? Помнишь лен-комату? А тут – НИ РАЗУ! Найн! Нихт! Нон! Зеро! Не играет! А у меня может быть от этого тоже что-то не играет! А ей – плевать! Хоть какуто завалящую гамму прошлась бы... до-ре-си... так нет... проси... просил... НАДОЕЛО! Вот Гитку учить – это да! Эттт — Верунчик хош ночью встанет! А сама – всё! Да пони...аеш... да я токо из-за этого на нее и ... с ней... ну того... взял ее... дурак, как муха на огонь... на Шопена... в общем... подсел... а щас ушел от нее окончательно! Бес...провотно! и все!... Окончен бал, погасли свечи... Рояль на свалку отвезли...

        - Марк, идем, я отведу. Проспись а завтра все расскажешь... куда тебя?
        - Да я тут рядом, в подвальчике 2 блока всего, а там копы и менты на интерсекшн...на Нептуне. Я вот и пошел тут прятаться... слуш... а в Бруклине есть вытрезвиловка? Не-хо-чу! Веди, друг! Да, как же ты пропал, с-сотина? Мы тебя искали... а ты синья!
- Где вы живете?
- Она – на 3м стрите, там зеленая развалюха, один этаж. А я – счас на первом, в по…вальчике.

        Я затащил Марка в будку, постелил газеты и уложил на пол, где он сладко уснул. Через 2 часа кончилась смена и довел до его «подвальчика». Потолок был низкий, стукнулся, искры в глазах!

       - Ага! Смиреннее надо быть, раб Б-жий!  Кланяйся башкой, балдой, длинный анти… лихент! Сми-ряся! Сми-рение – гордыни паче, не-ходный ты раб-б! Чем выше мы… тем ниже кланяц-ца надо! Чем выш-ше лубов тем ниш-ше по-це-лу-и-и… е-е-е… гали-гали... раб-бы не мы... мы не раб-бы... да здравствует смычка между деревней и городом!... между деревенщиной и шопенщиной!...

           Утром я пришел увещевать Марка вернуться к Вере. Тут уж я дал волю фантазии! Придумал, как она еще там в универе, тайком мне поверяла свои восторги Марком.... Как говорила моя бабушка, «наплел 10 бочек арестантов». Выдал ему все те лекарства, какими он пичкал своих подружек, при сплаве на меня!
И под конец не удержался.

        - Марк, она же талант! Может быть, если бы ее тогда, 20 лет назад услышал бы музыкант типа Горвица, он бы даже сказал больше!
        - Больше как... на букву... «ге»?..
        - Да… на букву ген… но… она... то что здесь называют «аутеник», «ло-селф-эстим» а там у нас, раньше «застенчивый». Она просто закопала свой талант! За-ко-па-ла! Знаешь, что? Поставь ей такой мягкий... такой... да... тактично так... но четкий ультиматум – или она начнет играть, или ты уже уходишь в самом деле! Навсегда! И бесповоротно! Да! Стукни по столу! Скажи! Грозно так, как грубый мужик! Мол, уважаешь?!

           В тот же день мою любимую сторожевую работу пришлось срочно бросить. Боялся, что Марк быстро помирится и они придут меня поздравлять, как ааронистого самого лучшего в мире семейного миротворца.  Боялся даже вида тех рук, откуда вытекал в сердце наркотик Шопена. Боялся быть у них «лучшим другом». Боялся, что она узнает в Алике фальшивого Айзека… Утрата! Утрата!

           В воскресенье вечером я подъехал по наводке Марка к дому Веры. Окна были открыты – там мелькали за занавесками силуэты всех троих. Потом слышны стали гаммы. Долговато… полчаса…. потом Моцарт, Бах... а Шопеном и не пахло.  Играла Гита. Так же было и в следующее воскресенье и опять… До Горвица ей было далековато, разве что моментами слышался блестящий перепев торопыжной фельцмановской гордыни и редко - слабый улетающий вздох рыдания духа шопенщины.

         К осени окна уже не открывали, но в Чайна-таун я приобрел «мушку», которая усиливает звук и подъезжал уже только раз в месяц.  Опять множество бессодержательного, но «технического» Моцарта, немного заоблачностей Баха, но забиваемой старательной техничностью… неужели искра не передалась и не зажгла Тот Огонь?...

         А весной у Гиты появился и Шопен. Какая-то тень вериной выразительности там проявлялась моментами… но… как будто испугавшись чего-то, улетала назад, в Париж, на свое место под землей… а тех пьес не было. Но ведь она 13 лет назад после ее Чуда обещала все рассказать Марку? Как же так? Ведь он опять от нее может уйти в любой момент! Открыться? Намекнуть о ее секрете? Нет! Так можно все окончательно испортить! Что делать? «...Из глубины взываю я к Тебе!..»

        В какое-то из воскресений я увидел, в окно, что Вера одна. Она сидела и пыталась что-то играть... наконец! Но это был ужас! Казалось ее пальцы стали непослушными деревяшками, а мелодия еле двигалась на костылях – но это была она! Та самая шопенщина! Как человек, пролежавший в коме много лет и начавший снова ходить – музыка Веры пыталась вновь ожить... но не могла! Рукописи вот они – на подставке, но они полу-мертвы! Без ее игры, можно считать, что они почти сгорели! Что делать? Утрата!

часть 7. Развитие. Столкновение тем. Переходы. 2000 - 2001
I’d do anything to get you into my world and hold you within

          Вера тяжело и долго восстанавливала технику игры, а Марк ушел опять после ультиматума и бомжил и шатался с пьянчугами на Брайтоне. Я чувствовал, что только Айзек мог бы попытаться помочь. Отрастил еще больше волосы и бороду с баками.  Наконец, решил немного открыться.  Марк погибал и Вера могла не успеть, хотя ее игра уже заметно улучшилась и хоть как-то стала похоже на то, что было 13 лет назад после того памятного чуда моше-береха.  Сейчас надо Айзеку «случайно» встретиться с Верой и уговорить ее открыть свой секрет. И мой «второй еврейский заговор» стоил мне дрожи, пота и стресса, «на месяц вперед»... нет сил описывать мой и ее «восторг от случайной встречи» и взаимных – «а помните как»...
       Кое-как убедил Веру запрятать «женскую гордость и обиду на пока» и рассказать Марку правду о ее пьесах и даже об исчезнувшем раке. А он даже этого не знал еще! Я конечно, сделал вид, что ничего не знаю о ее потугах восстановить технику.

        -...Да-да, Марка, - взглянув на семейный портрет, уверял ее, - как-то найду его. Фигура заметная!.. Конечно, приведу на встречу!

         Марку засветить Айзека уже не мог, и подослал к нему знакомого ребе, который любил аронову работу – шидух и мирить семьи.  Вкратце описал ситуацию. Осталось только вечерами, когда Вера приходит с работы, следить за ее окном.... Интрига меня стала опьянять.  Я почти не спал. Прятался в своей старой машине, со «слухачем» из Чайна-таун и все более «подсаживался» на мало-помалу улучшающуюся верину шопенщину.

        Марк наконец явился в «лучшем виде».  Верин силуэт метался по комнате и наконец они вышли из дома. Прическа с шишечкой на голове, ресницы! Помада! Нарядное красное платье... «лэди-ин-рэд» Вятской губернии! Счастье в глазах! И... нелепые высокие каблуки. Никогда ее не видел на таких каблуках. Хотела произвести впечатление на мужа? Это было жалкое зрелище. Серенькая Джейн у алтаря на каблуках. «Не смешите мои тапочки», как говорит тамада в ресторане Император на третьем Брайтоне.

        Через 2 часа они вернулись, загремела посуда. Перекусили. Через полчаса она стала играть. Я схватил бинокль и через щели занавесок смотрел на Марка. Он был не в себе. Сидел прямо, как истукан. Потом, было наконец, Откровение. Ее голос.

       - Мар, это была не пьеса Шопена.... это я написала... еще тогда... когда ты это все слушал, там в универе... ты просто не знал... я не говорила никому... это была... и есть... моя тайна...

       - Как? Что? Нет!... не может быть!...
       - Да... это мое... и это...

Вера сыграла вторую пьесу. Я увидел как капли явились у Марка на лице.

       - Как ты... могла скрывать... 20 лет назад... и ты это написала сама? Ве... я в шоке... значит, ты мне не доверяла?... это же то, что я в тебе увидел, в тебе!... в серой мышке, на которую все парни боялись и посмотреть!...  И заговорить!.... и подойти!... значит, я там услышал не Шопена... а тебя?!  Я чувствовал!.... я ведь почувствовал что это!... не то!... твое!... даже боялся эту мысль допустить! Черт!... этот твой приворот!  Я думал – это просто Шопен!... а это ты!.... 20 лет обмана!... как ты могла?!...

        - Мар, ну дура я была... это было у меня самое-самое... потом эта Америка... нищета... Гита... ее уроки... хозяйство... И я больше не могла играть... сесть к инструменту... он для меня... ну знаешь же что... как алтарь...  и среди этого всего где я...  тут... в этой грязи...  ну это все равно как... прийти в Храм из свинарника не умывшись...  а тебя... я всегда боялась... Я боюсь тебя потерять!  Я и сейчас через силу втянулась, вспомнила игру... я хотела дать тебе мой самый важный... самый... подарок... ну, у каждого человека должно же быть что-то самое ценное, тайное, священное... я долго собиралась тебе это все открыть... но там все так быстро завертелось с дочкой... твоим отъездом... а тут – как с корня выдернули... я снова стала плохо себя чувствовать... боюсь до сих пор пойти провериться... там... в Припяти у меня нашли ну... что-то от этой радиации... потом как-то прошло... чудо что ли... бывает... теперь опять начинается... какая музыка после этого? Все что я знала – я передала Гите... и... я не верю, что рукописи горят...

        - Нет! Нет! И нет! Я тоже умею... могу!... хотя бы чувствовать музыку! Сколько часов мы с Аликом судачили твою игру в универе! Накупили все доступные пластинки Шопена, даже стали по нотам разбирать! Твои пьесы – это Его рука! Если бы он прожил дольше – он бы это и написал! Или подобное! Люди должны это знать! Это не должно пропасть!

       - Да?.. Алик разве тоже слышал мою игру?
       - Ага... как же! Прятался за дверью, как Леопольд-подлый-трус! Ты должна была это все хоть кому-то показать... специалисту!

       - С пе-ци-а-ли-сту? Ой... кажется мне кто-то это уже говорил...
       - Ага! Кому-то значит открыла самое-самое, а мне только счас! И еще говорила, что я – любимое существо? Лжица! Все ложь! Обман! 20 лет жить по лжи!

       - Ой... это было совсем случайно... тебя не было – я болела, казалась конец... смирилась... и меня один человек просто случайно вылечил, помог, так, походя... как бы мановением волшебной палочки... взмахом руки... я хотела ему тоже дать какой-то подарок... Забудь! Просто был хороший друг и видела его 2 раза! Да я же дура!  Ты же меня знаешь... да я бы умерла от страха, только захотев тебе изменить!  Да я к тебе еле привыкла, через сколько?...  5 лет кажется... а кто-то посторонний бы – бррр – страх и ужас!.. смешно...

       - Но все равно! Как ты могла от меня прятать это чудо? Эти пьесы?
       - Чудо?... Ой... да... чудо... да было один раз... как давно это было... да что ты раздулся? Да любой композитор может на гармониях Шопена, Баха, Бетховена что-то их языком сварганить... и это никому не надо...

       - Вот именно, сварганить! Но там не будет духа мастера, а у тебя есть!
       - Ой, как же!... Есть!.. Да я вообще рядом с ними – никто, да я бы от страха и кончилась, если покажу что-то из этого даже самому завалящему «специалисту»...

часть 8. КАББАЛИАНА НОМЕР 12. Развязка и Каденция. Начало речитатива. Спокойно. Плавно. Иногда легкая тревога. 2001 – 2007.
We may be oceans away, you feel my love, I hear what you say…

        Наверно из меня никудышный следак был бы. В тот момент я так сочувствовал Марку, что завел машину и уехал. А...черт с ними, этими нелепыми шопенщиками! С этими скромниками, мышками, сердцеедами, секретами, Островами в Океане! Страсти-мордасти! «С жиру бесятся», как говорила моя бабушка! Му-узыка! Тысячи лет люди жили без роялев! Вот даже у царя Давида было что? Струнные и духовые – и то – по большим праздникам! И раввины так вобще говорят – нет Храма, нет и музыки. Удобно им – раз нет Храма – то и нет того, нет сего. Только петь можно... ага... что-то похоронное. А в свободолюбивой Африке вообще дальше барабана не пошли! Бум-бум и вся музыка. И будя. Прав был Лао-дзы: народ должен быть неграмотным, растить рис и строить дамбы. Все! Искусство – верхам, рис – низам. Низы – могут, верхи - хотят. Даже Лев Толстой всяких шекспиров-бетховенов в сортире умочил.

       Вообще, на месте Марка мог быть бы я, если бы первый зашел в Ту незакрытую дверь! И сейчас сидел б одураченный, околпаченный, у разбитого корыта. И преданный Верой. «Любимое существо». Нет, что-то есть оказывается хорошее в холостяцкой жизни! В крайнем случае можно Шопена послушать и с Владимиром Самойловичем Горовицем. В записи. Сидя в сторожевой будке и тихо проклиная три четверти мусора, что вываливает по радио единственная классик-стейшн 105-9. Наверно там сплошные спе-ци-а-листы! Кроме программ Фред Чалда там во-още – такой чудесный, мастерский сумбур в музыке! Одни «для шабашки» танцы-шманцы сотни симфоний Йоськи Гайдна наш черно-белый народ, якобы очень жаждет, и требует на ура! Потом на десерт – подать сюда супер-технику шабашек Моцарта. И на "компот" - скрипичные эксперименты шабашек Бетховена – тоже очень знаете ли важно, это же вечное!  Раз написано утвержденным в гении – то там все должно быть высшего сорта! Энциклика демоса! На солнцах пятен нет и быть не может. Ну, иногда уж для комплекта - «товарища Шульберта и Брамса». А по ночам – валькирии Вагнера, «для тех кто не спит». Йя-ху-хо! Ага... для нас... ночных сторожей и прочих ночных бабочек, жучков и паучков. О... мистер! Ду ю лайк классику? Вау... о... гуд... шарманн... вандерфул... найс... грэйт... магнифисент... сюперб... амайзинг!.. бриллиант!...

        Я ехал, и почему-то про себя поругивал 105-9 и Веру. И околпаченного Марка. Скромница наша. 3 товарища. Были – и вышли. Еще до Чопа.   К дому "шопенщины" теперь почти не подъезжал. Так, иногда чтоб увидеть издалека как они. Несколько раз в год устраивал "случайную" встречу с Марком. А через 6 лет на подобной встрече он меня увидел и только бросил пару фраз:

       – Есть серьезный разговор. Сегодня же приходи к нам на 3й стрит.
Вера заболела. Тяжело. Саркома.

       Неужели настало время раскрытия тайны Айзека и проявления Алика? Вечером, я пряча лицо и патлы в большом букете гвоздик, пришел. Дверь была открыта, Марк сидел на стуле в прихожей. Глаза закрыты. В ушах – спикеры.

       - Марк?
Он вздрогнул, узнал меня.

        - Да вот, как-то записал Веру... не могу наслушаться... свихнусь наверно... назвал эту пьесу «1й шопениан». Нравится кликуха?  Помнишь, как я 6 лет назад от нее ушел, пьяный?...   Меня нашел какой-то ребе и сказал, что Вера хочет со мной поговорить и дать подарок... а, как мы ее услышали в общаге?.. Мы, дилетанты, думали – это что-то от Него, а это была Она!...  Это была неотличимая, гениальная подделка! Вот что подсознательно и заворожило к ней!...

А тут она вообще перестала играть... потом когда я ушел... у нее вдруг про-ре-за-лось вдох-но-ве-ние! Она сыграла, конечно не так, как раньше, и призналась... в сем секрете ве-ли-ем!

Я был в шоке!  Я и сейчас... не могу простить! Раз в неделю она мне играла по одной новой пьесе, из «запасов» – оттуда... с ее прошлого... и с каждой... новой... как-будто ворошила рану в душе... и каждый раз мне хотелось слышать их все... и сразу... и врезать... ... оттого... что раньше ничего не знал!!... ничего!... и снова слушать!... вот еле уговорил записать... ... что я говорю?... врезать!... как-же... сам себя не пойму... А вообще отходит Верка... и лечиться не хотела... говорила, если молитва не поможет,  какой-то машебрех придумала, то значит ей пора уже... ... и никому не говорить, что с ней... только какому-то Айзеку из Киева... ага! тебе что ли?... даже дочке... потом... после... не тревожить... а то примчится сюда со своим выводком внучек из Израиля... бросят своего бедного каббалиста Лайтмана в одиночестве!... выть начнут... не дадут бабке спокойно уйти... Идем... она в сознании... уже месяц ничего не может есть... только пьет...

        Я зашел... возле старого поцарапанного пианино с открытыми нотами – кровать... На высоких подушках... розовые щеки... она - крАсна дЕвица!... с высоким лбом... нос горбинкой... или нет?... пухлость губ... густые волосы до плеч... она!... нет!.. Он!... Шопе...

       - Ой, Айзек пришел!! А я... все... вот... ваша моше-берех дала мне еще 30 чудесных лет!...
       я дочку вырастила! Вы бы слышали, как она играла! У ней тут даже концерт был! Концертино для саксофона с оркестром! в 11 лет сама написала!  Приезжали с «гуд монинг америка» снимать... Умничка! За что ни бралась, везде первая! Правда, сломалась... помните, цветок к солнцу тянется и ломается?  Жаль, музыку бросила... деток рожает, каббалу учит...
       Правда, обабилась как и я... играть перестала... сидит там у разбитого корыта... на ванну денег нет... детей купать не в чем... вся в мамку... а внучки такие умные, вы бы видели... 

       Ой... ребята... мое вам последнее желание... можно? Вот эти ноты, Марк зовет «шопенщиной»... даже стал давать такие названия смешные – 1ая, 2ая... ребята... скопируйте, отвезите Гите... пусть хоть раз сыграет... пусть внучек начнет учить... ведь "рукописи не должны сгореть"?  А даст Б-г «спе-циал-исты» найдутся... а не даст... и не найдутся... Б-г с ними... 200 лет не горели, еще 200 лет кто-то их сохранит...

Марк стал на колени, склонил к Вере лицо и заикаясь спросил.

        - Так это... так... был.... так это был... НАСТОЯЩИЙ? ШОПЕН?? - ха... здОрово я тебя дурила!... ой и хитрая же я!.... Шопена... и да и нет... это моя последняя тайна... мои обработки обрывков ЕГО черновиков...
        - Черновики? Да как они к тебе попали? Черновики??
        - Ой... в 12 лет моя бабушка узнала, что я пошла в музыкальную школу и купила мне пианино... 500 рублей! огромные деньги по тем временам... 66 год... И дала мне пакет с чьими-то нотами... Сказала, что это ее бабка хранила, еще от польских ссыльных... еще тех, до царя...восстание 1830-го... или, второе, что позже... было еще одно... а... я только, через год, поняла, Чей это почерк, Чья это рука!... там были только начатки, обрывки мелодий... но я поняла, что Небо доверило мне Чудо!... Тайну!... мой Остров в Океане!... ...Ой... с каким страхом и трепетом я разбирала каждую нотку... мне казалось Он рядом со мной, сопливой девчонкой... 13ти лет... руководит и направляет... улыбается... как старший брат... уводит в свой мир... Парижа, Варшавы, Лондона туда! Туда! В 200 лет назад... Когда поняла, что это, прибежала к бабушке – кричу – ЭТО ЖЕ ЧЕРНОВИКИ САМОГО ШОПЕНА! А она... запричитала... так смешно!

         - Да хоть папы римлянского! Не знаю я ваших шопенов, токо знаю, что передавали мы этот пакет от деда да внука, от бабки да дочки с наказом – кто заиграет на раялев – тому той пакет и дать и шоб открыла... вот и дала... и не знаю ничего... чего там... какие-то линейки да точки...

       - И где?...где... теперь этот пакет? – спросили мы чуть ли не вместе

       - Ребята, вы что с Луны сюда упали?..  Это 150 лет назад через царскую таможню провозили рукописи... вот его сестра, Людовика, еле даже контрабандой сердце Шопена смогла провезти в Польшу!... а вот... через нашу... эс-эс-эрскую.... где «граница-на-замке» не то, что страшно, а чревато было «хищением национального богатства в особо крупных размерах». 
Отобрали бы в Чопе и засадили бы дальше Сибири... А сказать вам, как меня и прочих баб таможня обыскивала в Чопе?... Помните у Вальтера «Кандид»?... как алжирские пираты обыскивали пленниц?... Не читали?... ха!... раздели и в попку... а я же еще та трусиха! Хоть и знала, что в попе ничего быть не могло – а в обморок как хлопнулась! Правда смешно?.. А Марк еще меня ангелом-за-роялем называл!.... Падший ангел с голой попой в Чоп причопал!...
Ой... рассмешили... перестаньте же улыбаться!... ой... кончусь... раньше срока... ...

          - Так... что?... «Рукописи сгорели»??

           - Нет... нет еще наверное... перед выездом я закопала их у бабки а погребе в стене... Кировская область, Яранский район, село Ардамашка... там они... а здесь – уже мои готовые обработки и вариации...  Не хотела даже относить там в местный музей... Там бы их просто украли и перепродавали бы сто раз... страшно подумать, что грязные руки каких-то спекулянтов их бы лапали... а на конверте был развод засохших 3х капель... может даже были Его слезы?... или его Людовики?... или того первого польского ссыльного, кто привез конверт в Вятскую губернию, в село Ардамашка?... все может быть!... Еще... бабка сказала что-то странное – не только передать конверт, тому кто будет играть, а сказать, что это к тому же ПОДАРОК на «бармицу». Смотрела словари – «бармица» это вроде как плетенный нагрудник к шлему древних воинов... Странно... не было нагрудника...

         Мы с Марком переглянулись: действительно, слово какое-то странное. похоже на «бар-мицву»  (праздник совершеннолетия, буквально значит: сын закона).... Тут на Брайтоне любой, от завсегдатая Императора-Рспутина и Татьны-Миллениума до... джей-стрит... что это, хотя будем считать, что Вера не еврейка по телу, а «Иудейка Небесного Ерусалима» по духу, а там наверно попроще как-то?...

        - Эй... не переглядывайтесь! Я еще вижу! Что-то хорошее или плохое?

        - Хорошее... это не нагрудник... просто день особый... день рождения...

        - Ааааа... я так и догадывалась, что хорошее... особое... каббалистическое... Гита меня агитировала...в каббалу... ничего не поняла... кроме, как свет свыше не помещается в сосуд, ломает там что-то и течет дальше, опять ломает... и так 12 раз... а потом свобода ему... и свету и осколкам.... ... странно и в музыке так... мелодия наполняет неустойчивый звук и стремится к доминанте, ломает доминанту и течет дальше... по кругу... квинта... кварта... 3...4...3... это 10 и 2... двенадцать.... ой! Я тоже стала каббалисткой!... Ура!  И доминанта - это же притяжение! 
Что и кто может притягиваться к звуку? Опять тайна? ... Ой... вообще же звук! – это же волна.... вибрации... а ноты – это точки, частицы... осколки... искры...

       Помните, на квантовой механике, мы учили «дуализм волны и частицы»?... Ни черта не поняла, только что электрон пока летит себе свободный весь такой – то он волна... а как только словят его... – нат-те вам, это уже не волна, а частица... потом снова летит на свободе – опять волна... а если его кто-то увидит... или услышит... или даже появилась только возможность его услышать... что-то про него узнать, распознать – все... опять частица... Это же музыка! Да! Музыка и слушатель!
Музыка – это волна, вибрация, обертоны....  она летит себе из рук... из фантазии композитора!...
Просто как чистая идея... как мнимая функция чего-то невообразимого... квадрат из минус единицы... умноженный на биллионы обертонов... фокус гениального волшебника... Но!... или Ум греков, начало всего...Но как только появится Чуткое Ухо... Аудитория, Которая Понимает и Слышит - она разбивается!  Превращается в ноты, в искры разбитых сосудов, которые Слушатель собирает и сливается с Композитором, с Творением, с Творцом...
Мальчишки... вы мое Ухо... нет... 4 ухи!.. моя аудитория... мои искры... ...

         А сейчас займемся господа волшебники, маги и каббалисты – практикой! Теорию оставим детям... пусть нам больше деток рожают... хоть одно тогда, может быть, станет толковым, как говорила мама Марка... Мальчишки, подсадите меня к пианино. Я еще не сыграла последнюю пьесу... и вина поствьте... сегодня мне надо напиться... такие гости... столько тайн... Мар, ты какое ты там у меня последнее название придумал?

      - Шопениана номер 11.

      - Просто класс! И дочку сам назвал... без меня... зла на тебя нет... а счас я назову! Имею право! Я ее сотворила... я ее и назову... итак... внимание... приготовились... .... –

      - объявляется... КАББАЛИАНА НОМЕР 12!!!

Мы подсадили ее и я решился:

     - Раз сегодня все тайное становится явным... Вера а я ведь не Айзек... вернее и да и нет... это имя моего деда... я... Алик... ваш третий товарищ... а ты меня не узнала... там в Киеве... и я испугался узнаваться... вы... ты... ведь мужняя жена и должна...

У Веры глаза вдруг округлились, вспыхнули и она замахала ладошками.
    - Ой... мальчишки!... вы меня развеселили!  Мар! Представляешь, наш тихоня Алик, этот лопух трус-леопольд с нами!  А я ведь знала, что ты там слушаешь за дверью, а Марк, мой смелый рыцарь!  Он-то всегда заходил! А я какая была трусиха!  Марк, а Алик мне даже больше нравился...  хорошо, что он от нас убежал... и с концами! Ой... что это я закокетничала с одной ногой на том... ха... голову вам морочу... ага!... еще из-за меня передеретесь... стреляться будете?... Из-за меня ведь еще никто не стрелялся!... Хочу! Хочу!... Знаете... в 19 веке из-за всех роковых женщин стрелялись!  А я же тоже немножко роковая!.. Нет!... Ха-ха!... Я - рАковая!..
Так что давайте, а то обижусь!.. Кто попадет – тому приз – рАковая женщина во всей неописуемой красе!  Ой... а чем стреляться будете?...  Пистолетов тут нет и быть в не может...
купить низ-зя... – Нью-Йорк это вам не дикий запад, тут ню-ню...  запрещено... тут низ-зя...
тут от слова «ГАН» любой мускулистый белый интеллектуал в костюме и галстуке, сразу обязан падать в обморок и долго звать «коп-коп, караул, мама»...  что у нас тут?.. гвоздики?... Счас... сломаем им головки...  Айзику гвоздики не надо – зря токо с ними в синагогу тащилась...  он вообще – плод моего больного воображения... так... по три гвоздичных головки... вместо пуль... и шпаг... и к барьеру! Стрелять закрытыми глазами!...  ...Ладно... не хотите... не надо... но я обиделась... с детства мечтала, что бы из-за меня стрелялись... не до смерти, конечно... Потом второго бы, самого раненого... я долго лечила... лечила... вынесла бы с поля боя...  «если ранили друга... перевяжет подруга кровавые раны его»... а самому здоровому я что-то бы резкое в лицо бросала... например... «как ты мог? В тебе нет ни капли жалости! Ты – чудовище, а я дура думала, что ты мой кумир»!... Ой! Что вы не стрелялись еще?... А поняла... вы все хорошие... вы жалостливые... вы не чудовища... это я тут такое насочиняла...
композиторша нашлась на ваши головы.... что вы хотите... баба я, дурой была... и такой еще где-то... как-то... ... разболталась... Мар... включай свой ящик, записывай меня такую всю гениальную... этот импромт я вообще не играла... боялась... там такие страшные секвенции... плакать хочется... но сейчас же у нас веселый вечер тайного-что-становится-явным?...
Откройте крышку... ...вот вы где мои 88 маленьких волшебников... клавиши... дверцы... царства-моего-мира-не-от-мира-сего... я к вам в гости... еще раз... вы не против?...

Она играла, казалось вечность... Было заметно, что сил почти не осталось – только на это...
Все тише и тише – мелодии отлетали, как листья... тишина... нет... она повернула голову, улыбаясь.

        - А сейчас будет каденция... это уж самое-самое мое!... только слегка гармонию наметила... что-то похожее на полет под водой... да эта каденция... я назову ...
ПОЛЕТ ПОД ВОДОЙ.... .... как-то на Черном море... в 6 утра... на диком пляже... недалеко от Геленджика... палатки... там есть тайный пляжик, и ключ волшебной воды... штиль... море было прозрачное как стекло... бабочки... птицы... зверюшки... и чайки... и я как чайка... я чайка!... я чайка! Марк дал мне маску-трубку... и я поплыла... казалось лечу... как во сне... внизу рыбы... водоросли... чем-то было похоже на Лунную Сонату... да... когда-то ...какой-то горе-умник после Бетховена ее так назвал... наверно бухарил и слушал ее ночью под Луной...
а я бы назвала ПОЛЕТ ПОД ВОДОЙ.... ...попробую по-ходу импровизацию... только вина... я еще не совсем пьяная... себе налейте тоже... ... за что пьем мальчики?

Мы с Марком переглянулись опять. У нас давно «прилип язык к гортани». Мы со страхом смотрели на Веру...

       - Ой... – она вскрикнула... - что-то я совсем... главное забыла!... это у бабушки тоже была такая же вавка... как у меня... тоже была она рАковая женщина... как вспомню ее агонию....
руки натруженные на огороде... 88 лет... руки...всю ночь не могли себе места найти... ужас...
Я так не хочу! Мар, дай мне мои снотворные... сегодня я буду крепко спать и завтра долго спать.... Счас выпьем, сыграю каденцию и спать! Там 3 дедушки меня уже опять... к себе...

Вера взяла бокал.
- За что же пьем? Алик? Марк? Быстрее! Эта Каденция прекраснее всего, что было раньше! За что же пьем? Она торопится! Она не ждет! Она спешит...

Я нелепо брякнул:
        – За жизнь? Ле-хаим?
- Ура! Лехаим! Давно я не пила шампанского...
Вера быстро выпила и прошептала как-то, казалось вдыхая остатки запаха вина и глядя в бокал:
       -- Вот эта нота... это же... какое чудо...

Ее рука упала на клавиши, звякнула струна, как на том двуногом рояле... тогда... в грузовике...
и голова... покатилась под ноги... нет – это же бокал!...

И Марк ругнулся, как те грузчики 18 лет назад... А на меня навалилось черная душная сила...

Вера застыла... кукла, наша кукла... Сидит, глаза уже далеко-далеко вдали, лицо изменилось!
Это было уже опять не ее лицо... А Шопен!  Мне на миг нечем стало дышать... нечем дышать...
Схватил недопитую бутылку... Выбежал и сел под ее окном... Теперь я могу не играть в пьяницу... Ее музыка вспыхнула в мозгу и там... Там – я ее играл! Ее Каденцию! И даже не жалел, что никогда не умел мелодию ни запомнить, ни перевести на 5 линий... И играл, не хуже Горвица... Глотал, обливаясь из горла бутылки... все... конец... утрата! Утрата!

**************************************
9. Первый вариант Каденции с речитативом. Очень медленное начало. Фантазия. импровизация исполнителя или читателя. 2007
When the dream is gone it's a lonelier place…

      Нас было только 2 на кладбище и ребе. Тут хоронят на следующий день и Гита не успела приехать... да и денег ей на билет нам уже не хватило... В складчину с Марком мы еле наскребли 3500д на похоронный дом и могилу, а Марк еще и рядом место купил, пока дали нам скидку... я тоже хотел... не хватило... Алик же на подхвате... рассказал ему про загадку 3х дедушек... и как Вера себя называла тогда, 20 лет назад «Иудейкой Знамения»... Тогда мы решили слегка обмануть раввина в похоронном доме, сказать, что она еврейка... похоронить на еврейском кладбище...

Даже не знаю, зачем мы это учинили? Какая разница? Просто чувствовали, что так надо, что это правильно...  что Вера сама как-будто хочет так... Я сказал Марку, что ее чудо в синагоге 20 лет назад было не «просто» гиюр, а, наверно, гиюр высшего сорта... Она теперь уже Там...
А тут только ее «одежды кожаные»...

    Не рассказывать же ребе, как мы тогда учинили дилетантский самодельный моше-берех и Вера объевреила себя сама... А мы с Марком, "великие еврейские мудрецы и талмудисты", изучив мнения всех авторитетов, "постановили", что это случай не простой, а особый, из ряда вон, и что сам Творец Вере сделал гиюр, как Аврааму... кто-то поверит?

    А уж сказать про сон "3х дедушек" – тут нас к психиатру отправят по 911 точно... как говорится: «когда человек сказал, что говорит к Б-гу – это молитва, а если скажет, что Б-г с ним заговорил – это уже пациент».  Сюжет маленькой комедии из этого может выйти... а что? Может...

2008 Речитатив. Эпилог.

    Я с Марком встречался иногда. Но он нудил и застыл на фразе: «а помнишь как»... От этого волной шла тоска, печаль, страх и ужас... И каденция, маска Шопена...

     Тогда я переводил разговор на нашу философию музыки, которую мы начали еще пацанами в универе почти 40 лет назад... а теперь мы, такие умные и «мачюрые» все понимали... хоть и оставались дилетантами... смешно?
Мы даже написали письмо и имейл на классик станцию 105-9!...
Мы разгромили в пух и прах подборку их музыки...
Мы остроумно их критиковали...
Мы давали примеры из хорошей музыки Баха и Шопена, которые вообще почти никогда станция запускала так редко...
Мы даже послали кассету с выдержками "ее" игры и "ее" нот... Это дало Марку заряд деятельности на пол-года... Пока пришел нам ответ из "казенного дома"... «очень благодарны за...»... «нам важно ваше мнение»... «пишите нам еще»...И... нам показалось... что ответ написан не человеком вообще... а так... компьютером!... трафаретка... готовая заготовка для всяких таких как мы психических Авотия...

     Марк запил, опустился, к дочке не поехал, но мне передал копии нот и кассету с записью, а сам где-то пропал... Кассету слушал столько раз, что пленка в конце-концов запуталась и запись пропала, и копию не смог найти. В годовщину поехал  навестить могилу Веры.  Плиту мы не поставили... денег не хватило... рядом с ее табличкой увидел еще одну... «Марк...»... До свиданья друг мой, до свиданья, не печалься и не хмурь бровей... Пошел опять сторожем на 54д в день. Те самые.

я заработаю на плиту Марку и Вере!...
я куплю билет и приеду к Гите!...
я отдам ей ноты!... 
Рукописи не горят!...
Я докажу!...
я...

I’d do anything to get you into my world and hold you within... I’d do anything... It’s a right I defend over and over again...

Музыка http://www.youtube.com/watch?v=QVh_V9-XlV0


P.S.
Автор все более склоняется к мысли дать менeе трагический вариант эпилога главы-каденции. Вера проживет еще год и приедет к дочке.

Третий вариант каденции.

А недавно снилось, что проснулся во сне и не мог понять это явь тут уже или сон еще?
Кажется я застрял...

Я словно выпал из реальности.  Дальше помню, еле-еле. Я обнял тело Веры и сквозь слезы шептал: «Моше Берех... Дай Ей еще лишь год!  Мы должны приехать к Гите и привезти ноты Веры.  Рукописи не должны сгореть! Авину Малкейну... Еще лишь год!»
Марк выпучил глаза и глядел, как сквозь мои хрипы Верино мертвое тело оживало и она глубоко вздохнула. 
Помню, мы втроем сидели в самолете. Вера между нами и спала, склоняя голову то на мое плечо, но к Марку.  С двух сторон мы держали ее за руки, не глядя друг на друга.  У меня в голове крутилась старая песня «Не Исчезай»

https://www.youtube.com/watch?v=Soqz6AtuVu8

Израиль. Суматоха Тель-Авива.  Средневековье ортодоксов Иерусалима.  Плачь людей у Стены Плача.  Злоба в глазах арабов Старого Города.  «Если забуду тебя Ерусалим...» Мертвая долина Иордана.  Верблюды и ослы бедуинов.  «Как во сне мы были, когда вернулись». 
Год пролетел, как во сне.  Вера забыла свои болезни, расцвела.  Мы сидели в парке с ее внуками и весело гадали, как же сегодня кончится этот год, который я посмел вымолить для нее.  Загудели сирены к субботе.   Меня всегда удивляло, что мой народ не придумал иной «сакральный» звук, как у других «конкурирующих фирм».  Например, такой как бас колоколов, или загробные вопли муэдзинов.
Не успели сирены утихнуть, как мы услышали вопли женщин и злой перестук «Калашникова».  Вера вскочила.  Она быстро шагнула вперед, раскинула руки, и влетела ко мне спиной и тяжело обвисла в моих обьятиях. Это был второй раз, когда я ее обнял.  Последний.  Я увидел свои руки в крови , а впереди черную фигуру, лихорадочно менявшую рожок автомата.  В голове мелькнула фраза: «у тебя 5 секунд». 
Я вспомнил, как давно, в школе, мне было 9 лет.  Во время звонка на урок я разбежался и ударил школьного хулигана ногой.  Бандиту было 13 лет и он всех обижал.  Тогда меня в первый и последний раз затопило чувство животной ярости, то, что викинги бы называли «берсерк». Все произошло в долю секунды. Никто не заметил, хотя в коридоре было много детей.   Хулиган упал и больше в школе его не было видно.  Много лет спустя, взрослым, задумываясь о духовных причинах и следствиях, то что называется «карма», я мысленно просил прощения.  Может быть он стал калекой... может быть и...   
Эта ярость затопила меня второй раз в жизни.  Я не бежал, а летел навстречу этой черной фигуре.  Он успел вложить второй магазин, но я был уже рядом.  И точно так, как с тем жалким хулиганом, 50 лет назад, я с разбегу взмахнул ногой под копчик бандита, как удар футболиста.   Бандит упал, его голова издала противный водянистый звук треснувшего гнилого арбуза.  Я в безумии каблуком вбивал этот череп в землю.  Какие-то руки меня оттащили.   Веру уносили на носилках и я к ней рванулся.  Меня схватили, повалили на землю.  Я смотрел на ее руку, свисающую с носилок и не видел больше ничего.  Меня допрашивали, но я только молился.  «Ашрей хаиш».  Блажен муж, который не идет на совет нечестивых. Мне было противно разговаривать с этими людьми, которые должны были защитить Веру.  Потом был суд.  Мне вменили летальное и излишнее применение силы во время «ситизен арест».  В тюрьме хорошо.  Кормят.  Дают спать и читать мою любимую книгу. «Псалмы». А недавно добрый тюремный доктор нашел у меня рак простаты.  Я от лечения отказался.  Для меня это был знак от Веры.  Она закрыла меня от пули, а ныне и зовет.  Рад этому. Нет, я счастлив. Я — каббалист? Я - «Блажен Муж»?

Nocturnes
https://www.youtube.com/watch?v=QJs1H-kytQQ

Chopin Piano Concerto1 3/4  http://www.youtube.com/watch?v=1dJv8vWMLT4Chopin Piano Concerto1 2/4 http://www.youtube.com/watch?v=eg_2ocskhkA
Chopin Piano Concerto No. 1 Op.11 Evgeny Kissin http://www.youtube.com/watch?v=LPa7jjeKVR4

Notice.

Рассказ написан на основе реальных событий. 
История в синагоге и обработка нот Шопена — правда.
Прототип Веры — живая, но не играет почти. 
Она и женщина, приходившая за «мошеберех» - разные люди, моя фантазия их синтезировала.
Откровение авторства пьес прототипа Веры случилось в 2011 и явилось драйвом к написанию повести. 
Копии нот у меня есть, но я никак не соберусь для них купить киборд с компьютерной программой нотной записи.  Может быть читатели поймут почему?  Я не пойму сам.